Часть 1.
Трактирщик суетился за стойкой и что-то бормотал себе под нос. Он быстро и, по возможности, аккуратно складывал все мало-мальски ценные предметы в большой холщовый мешок. Когда входная дверь отворилась, трактирщик вздрогнул и выронил туго набитый кошель, содержимое которого предательски звякнуло при падении на пол.
- О, ты тоже собираешься, - обратился к нему вошедший. – Похоже, скоро я останусь тут в гордом одиночестве.
Это был статный человек, в кольчуге и некогда белом сюрко, на котором имелось едва различимое, давно выцветшее изображение сжатой в кулак золотой десницы. К поясу были пристёгнуты ножны с длинным мечом, на эфесе которого лежала сухощавая рука с серебряным перстнем на среднем пальце. Взгляд трактирщика, как и всегда, привлёк блеск красного камня, вправленного в перстень. Замечательный камень и замечательно, что он увидел именно его.
- Все собираются. Да и вам бы, сир, тоже не мешало этим заняться, - заметил трактирщик, наклоняясь за кошельком. Тревога оказалась ложной.
Гость облокотился на стойку и грустно усмехнулся.
- Мне нечего собирать. Всё моё всегда при мне, - он оценивающе посмотрел на мешок. - А ты это всё утащишь?
- О, это лишь малая часть. Домашние на заднем дворе готовят повозку, куда уже снесли большую часть вывозимого добра, - ответил трактирщик, мельком взглянув в лицо гостя.
Странный всё-таки рыцарь, этот Геральд - ни разу не нагрубил, не обокрал, не грозил убить и всегда платил за съеденное и выпитое. Даже пьяным его никогда не видели. Слишком уж он какой-то правильный, так что не мудрено, что с бароном не ужился, когда его сюзерен попал в баронские сети, став одной из разменных фигур в интриганской партии государственного масштаба.
- Домашние, - задумчиво повторил сир Геральд. - Хорошо это, наверное, семью иметь, да?
- Уж и не знаю, что вам ответить, - трактирщик попробовал мешок на вес и почесал голову. - Сами попробуйте и всё узнаете.
Рыцарь снова усмехнулся и отошёл от стойки. Он отстегнул ножны с мечом от пояса и положил его на один из затёртых деревянных столов, а сам сел рядом на скамью.
- С этим я опоздал, друг мой. До сих пор не было времени, а теперь уж его и подавно не будет.
- Почему? Ах, вы опять о своём… Сир, вы ведь можете поехать, к примеру, на Север. Подумайте хорошенько, ведь им нужны хорошие войны. Поезжайте, там и осядете. А заодно найдёте себе какую-нибудь красотку - вам-то с вашим гербом и мечом это будет сделать проще простого! И заживёте! С семьёй и службой в достатке и почёте.
Сир Геральд покачал головой.
- Я уже своё отъездил, хватит, - он посмотрел в окно и нахмурился. Смеркалось. - Ты давай, поторапливайся. У тебя больше нет времени отвлекаться на болтовню, ведь ещё нужно успеть убраться отсюда подальше. А то вдруг они пошлют разъезды по дорогам ловить беглецов? Лёгкая добыча.
- Думаете, уже скоро? - дрогнувшим голосом спросил трактирщик.
- Ещё пара часов, дай Бог. Я был уверен, что уже к закату услышу звуки их приближения, но они, как теперь кажется, не очень спешат.
Как же это... К закату! Трактирщик сгрёб остатки утвари, которую собирался спасти, осознал, что можно было оставить большую её часть здесь, и в отчаянии окинул взглядом пустой зал. Обычно в это время все питейные заведения города были переполнены. Но барон нагнал страху на людей и теперь не то, что в трактирах – во всём городе почти никого не осталось. Те же, кто отважился бросить вызов судьбе и остаться, кроме, пожалуй, сира Геральда, и помыслить не могли идти в трактир, предпочтя закрыться в своих домах и укреплять двери. Нашлись и те, кто побоялся покидать город и не надеялся на прочность стен и дверей своих жилищ. Они предпочли собраться в церкви, уповая на защиту Господа.
Вроде бы всё. Чувство, что где-то завалялась какая-то необходимая или особенно ценная вещица, о чём трактирщик непременно вспомнит, как только выедет на тракт, было буквально задавлено страхом, сжавшим его сердце одновременно с угасанием последнего луча солнца, более не пробивавшегося сквозь грязные оконца.
- Сир, ступайте, - обратился он к рыцарю, затаскивая мешок в коридор, ведущий к чёрному входу. - Зачем это всё? Хоть раз в жизни подумайте о себе, а не о мнении других.
- О чём это ты? - спросил сир Геральд, заглядывая в коридор.
Трактирщик не понимал, зачем он с ним говорит, с ним - рыцарем, чужим ему лично и социально человеком. Остановившись на полпути, чтобы перевести дыхание, он нашел показавшееся удовлетворительным объяснение. Геральд был хорошим человеком, добрым, благородным не только именем, но и поступками. Он выделялся на фоне остальных местных вельмож, словно какой-нибудь лебедь среди ворон (трактирщик однажды видел лебедя на пруду неподалёку от города, в лесу, и уж очень тогда ему понравилась эта птица). Он был так же чист и красив душой, как лебедь - обликом, и так же как он совершенно не подходил к вороньему окружению. Он чурался падали и коварства, и вряд ли выстоит теперь, когда на него налетят со всех сторон и начнут рвать острыми чёрными клювами. И почему он не пошёл служить Господу? Хотя, возможно, там ему было бы ещё хуже...
- Я говорю о вашей чести, сир, - ответил трактирщик. - Кому она нужна, позвольте спросить? Не отвечайте, я сам знаю. Она нужна вам. Вам и только, больше никому. Вы, рыцари, кичитесь ей, возводите в культ, а что толку? Принять смерть с честью означает ровно то же, что и принять её любым другим образом. Итог всегда один и он вам не понравится.
- Тебе не понять, ты ведь не рыцарь, - мрачно сказал сир Геральд.
- Правильно, - крикнул трактирщик из самого конца коридора, выталкивая задом дверь. –Ответить так проще, чем признать глупость своих убеждений!
- Слушай, есть предел, который даже я не могу позволить переступать! - тоже крикнул рыцарь.
- Я не о вас, сир, а о вашей братии в целом, - трактирщик позвал сыновей и передал им мешок, и, пока они втаскивали его на телегу, забежал обратно. - Вы умрёте с честью, но сейчас, когда ещё столько могли бы сделать доброго и полезного. Ведь если б всего раз...
- Никаких "если" и прочей ерунды, - перебил рыцарь. - Где ты набрался всего этого, что стал мудрствовать, ты – трактирщик?
- Читают все, кому не лень, а мне свезло – по случаю книжка толковая подвернулась. Но я не о том...
- Хватит. Беги скорее, с минуты на минуту они будут здесь. Пусть для тебя я дурак, но по-другому поступить не могу. Да и устал. Один раз уже ушёл, а всю жизнь бегать не намерен, - он вдруг стянул с пальца перстень и протянул его трактирщику. Тот попытался отказаться и хотел было уйти, но рыцарь поймал его за руку и силой вложил в неё свой подарок. - Бери. Я видел, как ты на него смотришь, а мне уж он больше и не к чему. Но хватит слов - ступай и поторапливайся! - он проводил взглядом трактирщика и крикнул ему вслед: - Да хранит тебя Бог!
Хлопнула дверь, какая-то болтовня, причитания, крик рассерженного трактирщика и ржание лошадей. Две плохонькие клячи вряд ли смогут успеть увезти их на безопасное расстояние, но может ли он знать наверняка? Да и здесь он всё равно бессилен. Остаётся надеяться и уповать на Господа.
Сир Геральд взял меч, пристегнул его к поясу, судорожно втянул спёртый трактирный воздух и вышел на улицу. Кромешная тьма. Тишину нарушал лишь грохот удаляющейся телеги, который вскоре почти стих.
Сир Геральд взглянул на тёмное, ночное небо, совершенно лишённое звёзд из-за сгустившихся ещё утром туч. Жаль - он хотел бы посмотреть на звёзды. Точнее, он хотел бы, чтоб звёзды были последним, что он увидит.
Может, трактирщик прав и ему действительно лучше сбежать. Но куда? И в последний ли раз? Нет, хватит ребячиться. Поступиться честью! Ради чего? Ради своей жалкой жизни? Оставляя своего сюзерена, наивного графа, вмиг оглохшего к голосу разума, он долго бился, тщась определить, в чём больше чести - в беспрекословной верности господину или в благородстве? Можно ли считать за честь служение человеку, который идёт на осуждаемые и людьми и Небом поступки или всё же стоит служить ему слепым и немым орудием лишь потому только, что он твой господин?
Тогда он сбежал и оправдал себя в своих собственных глазах одновременно приверженностью добродетели и трудностью разрешения вставшего перед ним философского вопроса. Теперь же ни добродетели, ни вопросов он не видит. Многие месяцы он скитался по провинции, пытаясь прокормить себя и хоть где-нибудь найти пристанище. Но увы, честь и благородство - не самые востребованные качества человека в это тяжёлое, жестокое время. Но всё, полно рассуждать! Коль до другого времени не дожить, а к этому не подходишь и меняться для него не хочешь - так умри!
Сир Геральд подвигал меч в ножнах, проверяя легко ли он из них выходит. Удовлетворившись результатом, он неспешно пошёл на располагавшуюся неподалёку площадь. Здесь он остановился возле сильно пострадавшего от времени фонтана и приготовился к пренеприятной встрече.
Ожидание продлилось недолго, хотя всё произошло и не так скоро, как рассчитывал рыцарь. Послышался цокот подкованных копыт, бьющих по мощёной дороге. То и дело раздавались крики, но не жалостливые или предсмертные, а гневно-распорядительные. Цокот разделился и словно стал окружать Геральда, доносясь со всех сторон. Затем на прилегающих к площади улицах замерцал свет, а ещё чуть позже явились источники всех звуков и иллюминации.
На площадь въехали позвякивающие кольчугами всадники под тёмными знамёнами. Они заметили рыцаря и, не произнося ни слова, остановились на почтительном расстоянии.
- Все они... - раздался из-за спин всадников низкий, властный голос.
Сир Геральд не разобрал всей фразы, но и части её было достаточно, чтобы узнать барона, который через мгновение показался между расступившимися перед ним всадниками.
- Что, неужели никого нет, Рори? - спросил он, озираясь по сторонам, но не опуская взгляда к фонтану.
- Как же, милорд, есть, - резко ответил грозный вояка, указывая на сира Геральда. - Остальные по домам да по церквям разбежались, как и обычно.
Барон посмотрел на рыцаря и всплеснул руками.
- Ба, кого я вижу! Сир, - обратился он к рыцарю и кивнул в знак приветствия.
- Милорд, - сухо, но соблюдая приличия ответил сир Геральд.
- Я был уверен, что не встречу сопротивления вовсе, однако, судя по твоему мрачному виду, я ошибся, не так ли? - весело спросил барон.
- Вполне возможно, милорд.
Барон нахмурился.
- То есть ты ещё не определился до конца, мстить ли мне за своего несчастного графа и всех остальных, по твоему мнению, лично замученных мной невинных и якобы совершенно безобидных людей?
Рыцарь метнул гневный взгляд на ухмыляющуюся физиономию барона. Дерек звали его, и гербом ему служил белый ворон на чёрном поле. Сир Геральд не мог решить, как он к нему относится: презрение сосуществовало с уважением, естественная ненависть ютилась вместе с невольной симпатией. Одни считали барона исчадием ада, коварным злодеем и богохульником, а другие называли его мудрым стратегом и справедливым господином. Но сейчас, глядя на крайне упитанное тело борона, его богатое, хотя и кажущееся скромным из-за тёмных цветов одеяние, окладистую бородку и особенно на хитрые, сверкающие в неверном свете факелов словно угли глаза, сир Геральд явственно вспомнил, как барон буквально охмурил графа Ламберта, столкнул его со всеми, кто прежде верно служил ему, а затем и вовсе завладел им как человек владеет собакой. Месть, сладкое, хоть и не угодное Богу, слово "месть"...
- Отчего же, милорд, - ответил рыцарь. - Я давно определился со своими желаниями, сомневаясь лишь в средствах их воплощения. Теперь же сомнения отпали, да и возможность просто замечательная.
Барон вздохнул и едва заметно кивнул.
- Ты мог бы служить мне, - грустно сказал он. - И это принесло бы пользу не только тебе, но и людям, но...
- Людям? - гневно перебил его сир Геральд. - Ты, милорд, думаешь о людях? Ха! Что за вздор! Но имей в виду, я не бедный граф Ламберт, меня ты не запутаешь своей болтовнёй.
Барон невозмутимо стерпел словесный выпад.
- Я понимаю твои чувства, сир, - сказал он, когда рыцарь прервался, чтобы перевести дыхание. - Но...
- Ничего ты не понимаешь! Как бесчестный убийца может понять рыцаря?
Барон оскалился в улыбке. Его глаза сверкнули совсем уж зловеще и он рассмеялся.
- Вот ты, значит, как! - воскликнул барон Дерек. - Жаль тебя, но ты сам сделал свой выбор. Напоследок лишь отмечу, что ты сильно заблуждаешься. Как в оценке моих поступков, так и собственных возможностей в данный момент, - и он повернулся к бывшему всё это время подле него воину. - Рори, ты знаешь, что делать.
- Да, милорд, - воин слез с коня.
Геральд извлёк из ножен меч и отступил на несколько шагов. Он поймал себя на мысли, что очень, очень не хочет умирать, а Рори всем своим видом внушал неизбежность именно такого исхода. Он был чуть ли не на голову выше рыцаря, хотя Геральд чаще всего хоть немного да возвышался над толпой. Но и рост и исковерканная шрамами внешность потеряли всякое значение, когда Рори вытащил из-за спины огромный двуручный топор.
Часть 2.
- Ты должен сделать именно так, дружище. Подумай о жене и детях - на какие шиши ты будешь их содержать, а ведь твой старший только-только поступил в колледж? Все так делают и ты делай, а предубеждения и глупые условности оставь другим.
Разговор имел место на скамейке в небольшом парке, зажатом со всех четырёх сторон дорогами и высотками. Довольно-таки старые деревья совершенно не спасали от опостылевшего шума большого и перенаселённого города, лишь немного сдерживая несущиеся с дорог пыль и выхлопные газы.
Инспектор взглянул на часы. До конца обеденного перерыва оставалось ещё семнадцать минут, чему он, как ни странно, был очень рад.
- Оставь другим, - повторил он. - Но ведь есть же эти другие, так почему бы не составить им компанию?
- Компанию? Да ты вообще где живёшь? Компанию он им составить хочет! И будешь есть с ними вместе одну банку консервов в течение недели, сидя у жаровни под мостом.
- Не нужно гротеска.
- Почему бы и нет, если так нагляднее.
Они, двое прилично одетых и ещё сравнительно молодых людей, сидели на скамейке и молчали, глядя в разные стороны. Один из них, одетый чуть менее прилично и стыдливо закрывавший подолом пальто заплатку на брюках, был полицейским инспектором по имени Отто, вот уже десять лет верой и правдой служившим своей стране. Все эти десять лет он исправно боролся с преступниками и не получал за это решительно ничего, кроме минимального оклада. Но даже за это, следуя совету своего прежнего начальника, он благодарил судьбу, поскольку будь он менее полезен на службе, его давно бы вышибли. Слишком уж он был несговорчив и прямолинеен.
Его собеседник, облачённый в модный и презентабельный наряд, который ему сшили на заказ, о чём он сам сообщал при каждом удобном и не очень случае, также был полицейским инспектором и служил в одном управлении с Отто. За три года службы он достиг таких высот и успехов, каких Отто отчаялся даже издали узреть к пенсии. При этом он не прилагал никаких видимых усилий и мало того - умудрился неплохо устроить свою личную или, так сказать, гражданскую жизнь, заведя себе полуофициальное предприятьице. Его имя было Ганс.
- Не могу я, - пробормотал Отто, представляя, как он сейчас пойдёт в свой маленький кабинет с глухим окном и невыносимым, особенно в летнее время года, ароматом из расположенного по соседству туалета. - Не моё это...
- Дудки! Такое предложение раз в жизни, может, делается. И уж тем более в твоей, - значительно сказал Ганс. Он искренне желал добра своему коллеге и решительно не видел объективных причин для его затруднений, находящихся, как он успел заключить, исключительно в оторванной от реальности плоскости этики. - Ах, жаль, что не я на твоём месте!
- Тебе-то это зачем? Итак весь, - он взглянул на Ганса и неопределённо взмахнул рукой, - весь в шоколаде. Куда уж больше?
Ганс молодецки рассмеялся.
- Я жить хочу, Отто. Жить, Понимаешь? Покататься по миру, переехать в какое-нибудь симпатичное местечко, купить, в конце концов, машину. Помнишь, как у Вальтера из первого управления была. А ты всё со своим законом носишься. Да ты пойми, что кроме тебя он, похоже, никому и не нужен! Ну, не буквально, конечно, но всё же…
- Так ведь это же ужасно, - Отто отвечал вяло, устав от постоянных и похожих друг на друга разговоров. Он взглянул на часы и нахмурился. Время, время, почему же ты так своенравно!
- Ужасно, но так уж сложилось, и не тебе это изменять. Ты один... Нет, пусть вас даже тысяча, но в одной нашей системе служат десятки тысяч! И что вы сделаете, позволь спросить?
- Не знаю, - ещё двенадцать минут вытерпеть и всё, можно опять зарыться в бумаги, пытаясь найти в них душевный покой.
- Не знаешь! Сам сказал, что не знаешь, а чего ж тогда губишь себя своей упрямой принципиальностью? Десять лет отдал обществу и до сих пор ничего от него не получил, хотя возможностей была масса.
- Я бы не сказал, что ничего... Да и возможности эти прямо противоречат службе.
- И что теперь? Ты же хорошо свою работу делаешь - хорошо, а никакого достойного вознаграждения за это не имеешь. Про оклад свой и не вспоминай - не деньги это, что ни говори - не деньги. Так уж устроена система, что пока, по крайней мере, приходится обеспечивать себя самостоятельно. Иначе не прожить! А как ты, сидеть на женином горбе, когда она получает в месяц больше тебя, это уж ни к чему - избавьте меня от такой честности!
Почти десять минут...
- Ничего зазорного нет в том, чтобы разок-другой-третий подработать на себя, особенно, если вреда серьёзного это не причинит. Я же не призываю тебя каждый раз, хм, мутить. Так, периодически, изредка можно и немножко злоупотребить, превысить, да пойти навстречу. Что ж в этом плохого?
- Всё плохо.
- Чушь! Ничего, слышишь, ничего плохого, - Ганс очень уж разошёлся и, заметив, что на него косятся прохожие, сильно сбавил обороты, заговорив почти шепотом. - Ты можешь другим путём успокоить свою совесть или что там ещё. Представь - хотя это и представлять не надо - что таковы условия, что ты вынужден так делать и что вина не на тебе, а на других.
Восемь.
- Вот ещё не хватало, вину на других перекладывать, - буркнул Отто.
Ганс с чувством хлопнул себя ладонью по лицу.
- Какой же ты эгоист!
- Я? - вспылил вдруг Отто. - Я - эгоист? При чём тут это? А, чёрт, пусть так! Но скажи мне, как я буду детям в глаза смотреть и учить уму-разуму, если сам стану таким... как ты? Или прикажешь говорить им то же, что я всякий раз слышу от тебя? Не только наплодить, но и воспитать подходящих современному обществу... индивидов? Так получается? Нет уж, я живу и без твоих увёрток и попустительств, - Отто говорил всё громче и громче, игнорируя отчаянные шиканья и активную жестикуляцию Ганса. - Я не имею за собой допустимых, по-твоему, грешков, я честен и чист! - он взглянул на ботинки и добавил: - Духовно. И не к чему мне мухлевать и крутить своей должностной властью в угоду собственной выгоде, хотя ты и прав - основными аргументами для меня являются закон и предусмотренный им долг. И несмотря на все жизненные перипетии, через которые я прошёл, иду и, скорее всего, буду продолжать идти, мне, в отличие от тебя, например, не приходится бояться собственной тени и опасаться, что в один прекрасный момент меня прищучат подобные мне самому правоохранители! - он с секунду помолчал, как бы что-то припоминая, и заключил: - Вот.
- Да, да, да, - затарахтел Ганс, оглядываясь на чуть ли не аплодирующих горожан. - Всё правда, святая правда, но зачем же так громко, а? Ты ещё и вскочил зачем-то. Успокойся, присядь.
Отто заметил, что он и вправду встал со скамьи, чему даже удивился. Он вновь посмотрел на часы и улыбнулся.
- Нет уж, давай ты поднимайся. Пошли в кантору, - он постучал по циферблату. - Как раз три минуты осталось.
Закрывшись в своём кабинете, Отто закурил сигарету. Он надеялся, что запах дешёвого табака перебьёт туалетную вонь, но ошибся. Они смешались и вместе образовали вонь нового качества и много более высокого уровня по шкале тошнотворности.
Отто закашлялся и подошёл к окну. Он аккуратно надавил на нижнюю часть рамы и немного вытолкнул её. Не раз он боялся, что она вывалится на улицу и размозжит кому-нибудь голову, но жажда вдохнуть хоть немного сравнительно свежего воздуха была выше всяких предосторожностей. Припав носом к образовавшейся щели, он постоял так несколько секунд. А потом выпрямился и затянулся сигаретой. В глазах всё поплыло, и чтобы не упасть, он ухватился за спинку стула, а когда совладал с координацией, вдавил сигарету в пепельницу и выругался. Хорошо хоть он здесь один. Соседа по кабинету он бы не вытерпел.
Вернув окно в нормальное положение, Отто сел за стол. Он окинул взглядом стопки бумаг, томов уголовных дел, всевозможных проверок и прочего хлама. Он обозрел всё, что мог, в очередной раз ужаснулся масштабами трагедии и открыл лежавший отдельно скоросшиватель. Он искал какой-то документ и погрузился в косвенно связанные с ним размышления, когда в дверь постучали.
- Да, - вздрогнув от неожиданности, сказал Отто.
- Позволишь? - раздался из-за двери голос его начальника.
Инспектор вскочил, затем сел. Он посмотрел на окно, захлопнул скоросшиватель и опять вскочил.
- Да, конечно.
- Спасибо, - начальник зашёл и быстро закрыл за собой дверь. Он, морщась от запаха и натуги, пытался закрыть её плотнее, но безуспешно. - Ты не пробовал полотенце, Отто?
- Посмотрите на косяк, - посоветовал инспектор, указывая на отошедшие от стены петли. - У меня нет столько полотенец, чтобы заткнуть всё.
- А, - начальник хотел было сказать про окно, но быстро передумал. - Слушай, я дал бы тебе другой кабинет, да сейчас все заняты, и вообще... - он замялся и сел на стул, где обычно сидят допрашиваемые лица.
- Ничего, я привык, - безразлично ответил Отто. - Вы чего-то хотели?
- Да, - начальник быстро глянул на инспектора и вздохнул. - Мне звонили. Они попросили, чтобы я убедил тебя, что...
- Нет, - перебил его Отто. - Не стоит, это бесполезно. Не тратьте ваше время, прошу вас.
Начальник посмотрел на него, всё ещё стоявшего за своим собственным столом.
- Не упрямствуй! И сядь, наконец, - когда Отто сел, он продолжил: - Ты не понимаешь всей сложности своего положения и серьёзности ситуации вообще! Если ты не... ну, если ты будешь продолжать упираться и давить на... на то, на что… эм, точнее, наверное, на тех, на кого давить не... следует, мне придётся забрать у тебя дело. А мне сказали там, наверху, - он указал пальцем на потолок, - что если я заберу у тебя ещё хоть одно дело, то они поставят вопрос о твоей служебной компетентности и уволят за её ненадлежащим уровнем. А как ты тогда...
- Вы не забирайте дело и всё, - ответил Отто.
Внезапно ему стало так легко и спокойно, что он даже улыбнулся. Как же всё надоело и если оно, это всё, сейчас собирается обрушиться - туда ему и дорога. Впрочем, со своей стороны он сделал всё, чтобы ускорить обрушение и сделать его как можно более грандиозным. Хотя и не осознал этого до конца.
- Ты точно ничего не понимаешь, - сказал начальник. - Я не могу. Мне не нужны проблемы, ведь у меня семья, дети... Они зависят от меня.
- О, тут-то я вас прекрасно понимаю! - воскликнул Отто. - У меня тоже и семья и дети. Но ещё у меня есть вот эта книжечка, - он взял со стола уголовный кодекс. - И вон те, - он указал на покосившийся шкаф, где в идеальном порядке и в соответствии с нормативной иерархией стояли другие законы, ведомственные акты и инструкции. - И представляете, какая неожиданность, я должен все их соблюдать. Вы, кстати, тоже.
Начальник посмотрел Отто прямо в глаза.
- Я, кажется, говорил о серьёзности ситуации, а ты всё шутки шутишь, - холодно сказал начальник. - Столько я имел из-за тебя геморроя, и что получаю? Вот такую твою нахальную "благодарность"? - он поднялся и оправил форму. - Делай как хочешь, Отто. Мне придётся забрать у тебя дело, потому что они...
- Поздно.
Начальник переменился в лице и даже немного побледнел.
- Как это?
- Я перед обедом по телефону вызвал его на допрос и предупредил о его новом статусе.
- Каком?
- Статусе обвиняемого.
Начальник сел, точнее, упал на стул.
- Когда ж ты успел, дур-р-рак, - прорычав последнее слово, он выудил из кармана платок и протёр покрывшийся испариной лоб.
Отто не обратил внимания на оскорбление и раскрыл скоросшиватель. Пролистав несколько страниц, он нашёл нужную бумагу и ткнул пальцем в отмеченное в углу листа время.
- В 12:50 я подписал постановление и через пару минут после этого позвонил ему.
Начальник покачал головой.
- Я ведь говорил с ним в половину первого... И что, неужели ты не мог спросить меня? А? Начальника-то своего?
- Вас не было на месте. Видимо, отбыли на обед чуть раньше.
- Точно, - пробормотал начальник, вновь поднимаясь на ноги. - Что ж. Плохо. Но ты можешь позвонить ему... Хотя нет, поздно... Чёрт! Они... Они тебя... Чёрт! - он выругался много более грозно и смачно плюнул на пол. - Всё пропало! Меня вышибут отсюда, как дворнягу, а тебя... Про тебя было сказано, знай же это, что если ты будешь продолжать по-старому, они решат твою проблему радикально! Понимаешь - радикально! А ты продолжил… И я ничего не смогу сделать!
Договорив, начальник выбежал из кабинета, хлопнув дверью. Отто закрыл скоросшиватель и направил лишённый смысла взгляд прямо перед собой. Радикально. Что они понимают под словом "радикально"? Учитывая, что это за люди и какого они, хм, полёта, они, должно быть, имеют в виду устранение человека вообще, а не только его увольнение. Ведь уволенный может что-то где-то да и ляпнуть, а таким как они, это совершенно ни к чему. В груди инспектора громко забилось сердце, а в животе похолодело. Тук-так, тук-так… Ритм сбился – сказалась треклятая тахикардия. Теперь сердцебиение стало каким-то конвульсивным, неровным. Леденящей волной на него обрушился страх, оттого более жуткий, что он никак не мог понять, за кого он боится больше – за себя или за семью…
Радикально. Ладно, будет то, что будет, а от него, по крайней мере теперь, зависит очень мало. Придя к такому заключению, он с удивлением обнаружил, что страх отступил, оставив после себя чувства опустошённости и полной апатии.
И тут без всякого предупреждения дверь отворилась, и в кабинет вбежал Ганс.
- Что случилось? - крикнул он. - Шефу позвонили, и он мрачнее тучи собрал вещи и пошёл на парковку. Я спросил его, а он махнул рукой и сказал, что ты - дурак! Что ты опять натворил?
- Тише ты, - слегка дрожащим голосом сказал Отто. - Что сделано, то сделано.
- Да что с тобой! Ты можешь ответить нормально?
- Могу. Помнишь дело, которое я веду?
- Слышал, - насторожившись, кивнул Ганс.
- Так вот, я определился с обвиняемым, что и оформил соответствующим постановлением.
- И кого же ты обвинил? - медленно спросил Ганс.
- Как ты думаешь?
Ганс закатил глаза.
- А шеф-то прав относительно тебя! Ты понимаешь, что они с тобой сделают?!
- Уволят.
- Что? Ах, уволят? Да, напрочь, совсем, из мира - из жизни! Уволят! - он нервно хихикнул. - Ишь, как сказал! Уволят его!
Ганс повернулся и сделал было шаг в сторону двери, но Отто окликнул его.
- Подожди, - сказал он, поднимаясь из-за стола и подходя к сейфу. - Закрой дверь, будь добр, - когда просьба была исполнена, он открыл сейф и, порывшись в отделении для мелких предметов, достал оттуда небольшой бумажный свёрток. - Ты не мог бы передать это моей супруге? Я думаю, скоро у вас будет повод для встречи.
Ганс поморщился от этих слов и нехотя протянул руку.
- Что это? - спросил он, взвешивая свёрток на ладони.
- Разверни.
В плотную бумагу с аккуратной подписью: "Не вещ.док!" было завёрнуто серебряное кольцо с крупным рубином. Брови Ганса против воли поползли на лоб.
- Где ты это взял? - спросил он, на миг словно забыв обо всём сказанном прежде.
- О, долгая история. Досталось оно мне от отца, которому его передал дед, который - уж и не помню - толи нашёл его где-то, толи купил. Оно, должно быть, очень старое, но я берёг его как память. И скажи, пожалуйста, Розе, что я хотел бы от неё такого же к нему отношения. То есть, чтобы она не бежала его тут же закладывать, - пояснил Отто.
- Да, да, конечно, - пробормотал Ганс, заворачивая перстень в бумагу и пряча его в карман.
- Ганс, я верю тебе.
- Что? Ах ты! - воскликнул Ганс. - Передам я всё! А если повезёт, то и тебе самому отдам! Зачем ты себя заранее хоронишь, а?
Отто посмотрел на часы. Оставаться на работе он более не видел смысла и поэтому снял с вешалки пальто и шляпу. Он оделся, игнорируя вопрошающий взгляд Ганса, собрал сумку и пожал ему руку.
- Ты чего? Куда? - испугался он.
- Всё. Прощай. Передай Розе, что я люблю её.
- Что за глупость! Эй! - Ганс выбежал в коридор за Отто. - Постой! Останься здесь, пока шеф не вернётся!
Из кабинетов выглядывали любопытные лица других инспекторов, но, заметив Отто, тут же скрывались обратно.
- Постой! Подожди! - причитал Ганс, идя следом за Отто, то забегая вперёд, то напротив, немного отставая.
Он проводил его до входа в здание и даже вышел вместе с ним на крыльцо.
- Стой! - крикнул он напоследок.
Отто остановился на обочине, повернулся и помахал ему рукой. Он оказался аккурат между полицейским из постовой службы и пренеприятным субъектом в длинном плаще, чей вид показался Гансу смутно знакомым. Отто пошёл в сторону полицейского, не обратив внимания на субъекта, повернувшись к тому спиной.
Субъект - коренастый мужчина средних лет с лихорадочно бегающими красными глазками и одутловатым лицом, как показалось Гансу, только того и ждал. В его руке что-то блеснуло, и с диким воплем он бросился на Отто. Ганс вскрикнул, полицейский вытащил из кобуры пистолет, не предпринимая никаких дальнейших действий, а Отто обернулся. Субъект сбил инспектора с ног и, навалившись на него, нанёс несколько сильных, резких ударов ножом. Отто пытался было сопротивляться, но один из ударов пробил грудину и угодил прямо в сердце.
Ганс оцепенел от ужаса и не мог выдавить из себя ни звука. Убийца же, убедившись в смерти жертвы, вскочил и бросился было бежать, но тут прозвучал выстрел. Ганс ожил и, сам не понимая зачем, отскочил назад, ближе к дверям здания. Он взглянул на полицейского, медленно подходящего к извивающемуся на асфальте убийце. Раздался ещё один выстрел. Полицейский пнул ногой замершее тело и убрал пистолет в кобуру. Многозначительно взглянув на повторно лишившегося дара речи Ганса, он включил рацию и громко сообщил:
- Убийство возле здания районного управления следственного департамента, как слышно? Есть жертва. При задержании преступник оказал сопротивление и был ликвидирован. Как слышно?
Потом Ганс узнал, что камеры наружного наблюдения, записи с которых могли бы восстановить истинную картину произошедшего, по странному совпадению именно тогда были отключены, якобы из-за каких-то технических проблем. Также он узнал, что дело об убийстве Отто было возбуждено и тут же закрыто за смертью виновного, оказавшегося осуждённым преступником, сбежавшим из тюрьмы, чтобы поквитаться с засадившим его туда инспектором.
А после того, как его вызвали к новому начальнику управления, который объяснил ему, что и как именно он видел, что ему показалось и что было на самом деле, Ганс написал рапорт об увольнении.
Когда он пришёл к вдове Отто, чтобы выполнить его поручение, Роза рассказала ему, что через день после убийства ей принесли посылку. Распаковав её, она обнаружила кругленькую сумму денег новыми банкнотами и состоящую из одной единственной фразы записку: "За причинённые неудобства".
Часть 3.
Гарнизон крепости сдался быстро, почти без боя. Многие пожалели об этом, "украсив" своими телами стену. Впрочем, участь их изначально не подлежала сомнению и сама по себе была достойна сожаления.
Кто-то всё ещё сидел в часовне, не решаясь сдаться, но это мало беспокоило барона, устроившего в Большом зале крепости небольшой пир по случаю очередной победы.
- Милорд, - обратился к нему солдат, с низким поклоном вошедший в зал. - Загорелась часовня.
- Вот незадача, - ответил барон, срезая кусок с лежащей на золотом блюде утки. - Ты слышал, Рори, - обратился он к стоявшему возле него воину. - Ступай, посмотри что там, а потом присоединишься к нам, ты ведь совсем ничего не поел.
- Благодарю, милорд.
Рори поправил на поясе длинный меч и направился к выходу.
- Ах да, - крикнул ему вслед барон Дерек. - Боюсь, там никто не выживет.
- Я проверю, милорд.
- И почему ты ещё не рыцарь, - тихо, обращаясь сам к себе, спросил барон, когда Рори вышел. Он запил утку вином и поискал глазами своего шута. - Эй, дурак! - позвал он его. - Скажи, меча человеку достаточно, чтобы стать рыцарем? Ведь у нашего друга Рори теперь есть меч, - барон подставил пажу опустевший кубок и не без злорадства добавил: - Ты же, насколько я помню, неплохо разбирался в вопросах рыцарства, не так ли?
Шут, скрюченный и разукрашенный человечек с как-то неестественно вывернутыми пальцами рук, хромая на обе ноги, вышел к помосту, где был установлен господский стол. Подняв глаза, он злобно, исподлобья посмотрел на барона.
- При твоей-то власти и в такое-то лихое время всякий смерд рыцарем стать может, а с мечом то уж и подавно! - сорванным голосом прокричал он.
Сидевшие за столами солдаты громко рассмеялись, но барон лишь ухмыльнулся.
- Умный шут не злоупотребляет своим правом говорить то, что думает, - тихо заметил барон.
- Так шут же - дурак! - ответил шут. - А как, скажи на милость, ваша милость, как дурак может быть умным?
- И то верно, - согласился барон и тоже рассмеялся.
Шут поковылял прочь, в другую часть зала, что-то бормоча себе под нос. Когда он проходил мимо двери, она отворилась и в зал вошёл Рори. Словно от огня шут отпрыгнул в сторону и, вскрикнув, бросился в угол. Солдаты, наблюдавшие эту картину, вновь отреагировали дружным смехом.
- Пшол! - рявкнул Рори на и без того убегающего шута. Он прошёл к барону. - Милорд, никто не выжил. Крыша часовни обвалилась, похоронив останки запершихся там людей. Там же был и сир Альберт.
- Как жаль, как жаль! - покачивая головой воскликнул барон Дерек. - Хозяин сего славного дома не присоединится к нам! Как же жаль, - он посмотрел на шута, забившегося в угол и без перерыва что-то бормочущего. - Что скажет наш шут? Или он уже что-то говорит? Чего уши развесили, я вопрос задал! – рявкнул он вдруг.
Все, кроме шута вмиг умолкли. Стали едва различимы слова, как-будто произносимые в рифму.
- Да он стихами говорит! - воскликнул сидевший за ближним к шуту краем стола солдат.
- И что этот дурак говорит? Ну?
Солдат проворно встал и подбежал к шуту. Он ухватил его за шкирку и притащил к помосту. Шут всё не замолкал и барон смог разобрать слова:
- … И завтра будет, как вчера.
И зло проходит сквозь года,
И сквозь все дни календаря -
Оно с тобой везде всегда! - шут сбился и умолк. Но, словно находясь в бреду и не замечая никого вокруг, скоро продолжил:
- Как лёд весной с теченьем лет,
Из-за стеченья многих бед
Буквально тает человек,
Коль в Небеса уж веры нет!
- Что он несёт? - воскликнул барон, когда шут опять умолк, но не дождался ответа. Шут вновь забормотал:
- Как портится на солнце рыба,
Так человеческая глыба...
- Хватит! - барон схватил с большого блюда яблоко и метнул его в шута. - Прекрати!
Фрукт попал дураку в лоб. Шут вскрикнул, ошалело поглядел по сторонам, заметил ухмыляющегося Рори, вскрикнул повторно, но уже громче и, вырвавшись, убежал в свой угол. Барон рассмеялся, однако как-то невесело.
- Вот ведь дурак! - наиграно бодрым голосом сказал он. - Во истину, по праву дурак!