«Между правой и левой грудью
На цепочки у нее моя смерть».
«Есть грань, за которой железо уже не ранит».
БГ.
(Процитировано по памяти).
Никогда не был суицидальным подростком. Катался на лыжах, гонял в футбол, сочинял стихи и не думал о смерти. То есть мизантропия моя приобретенная, депрессия – нажитая. Причем с каждым годом (казалось бы, надо мудреть – радоваться жизни) все лютее и лютее. Недавно открыл форточку, а оттуда говном несет (канализацию в соседнем подъезде прорвало), вроде бы, ничего страшного, нормальный запах, так нет, – расстроился чего-то. Дальше больше, сломался стул, на котором сижу за компом – лопнула сварка – чуть матом не выругался. В общем, налицо ослабленность психики и нарушение баланса.
В настоящую дамскую сумку, как известно, вмещается мешок картошки. Вот она с такой и ходит. Войдет в помещение, бухнет сумку на стол, у того ноги подгибаются. Говорит: погляди-ка. И достает из сумки, ну допустим, кухонный нож, и бьет меня в грудь два раза. Кровь, сопли, слезы – все дела. Я хватаюсь за рану и падаю на пол. Не умираю, еще чего не хватало, – помирать за здорово живешь. Но страдаю: рана болит, может быть, даже загнивает (почему нет, все эти страсти с явным привкусов провинциальной достоевщины, обязательно должны загнивать. Хотя, какая к черту достоевщина, это – древнегреческая трагедия, драма – Софокл, Эсхил, Еврипид!). Значит страдаю и мучаюсь – нормальный ход.
Освежитель воздуха в туалете – верный признак женского одиночества. Я один раз был у нее дома и именно заглядывал в совмещенный с ванной санузел. Руки вымыть. Мы чай пили с печеньем. Зеленый чай с таким круглым песочным печеньем, где посередине розочка из варенья или мармелада – я в этом не разбираюсь. И все. А потом два раза в грудь ножом. И если хочется закричать: а где же логика? То кричать не стоит, логика здесь. Потому что нехера. А когда сталь проникла мне в грудь, я сразу понял, едва только волна жуткой боли ударила в позвоночник и затылок, что не умру. Ну, вот ни разу.
И еще она говорила: я в молодости была ****ью. Я в ответ хмыкал в том смысле, а сейчас? Или в том смысле что, дык когда это было, да и не очень-то я верю. Ждал ли я удара? Нет. Я был влюблен и доверчив как кутенок. Я заглядывал ей в глаза и обгонял желания, принося, допустим, карандаш, раньше, чем она испытывала в нем необходимость (записать телефон дельфинария). Не ждал, но был готов – носил под майкой кольчугу – собственную кожу. Но кольчуга не спасла от удара, от таких ударов вообще ничего не спасет. Помню, у Сереги Лебедева был случай… хотя о чем это я, какой еще Серега…
Врач спросил: а что сейчас? «Сейчас», удивился я, «сейчас», а вы пулю вынули? Вы рану зашили, вы обезболивающие вкололи? Нет, согласился врач, не вынули – не было пули. Да и вообще такие раны не лечатся и не заживают, кровоточат всю жизнь. Выделяя сукровицу и тоску в виде ежедневных одиноких возлияний на кухне. Еще там присутствует дождь за окном, дымящаяся, забытая в пепельнице сигарета – весь стандартный набор атрибутов страдающего мужчины. Гады, закричал я, гады. И отрубился (если бы).
Но не все так безнадежно. Перед тем как получить ножом в грудь, я, помню, закричал: имя, сестра, имя?!
Твою ж мать, ответила сестра, Аграфена меня зовут.
И ударила.
Теперь тьма.
Начал Гребенщиковым им и закончу, потому что, вот я – это он, хренов дворник:
Поколение дворников и сторожей
Потеряло друг друга в просторах бесконечной земли,
Все разошлись по домам.
В наше время, когда каждый третий-герой
Они не пишут статей, они не шлют телеграмм
Они стоят как ступени,
Когда горящая нефть хлещет с этажа на этаж,
И откуда-то им слышится пение
И кто я такой чтобы говорить им, что это мираж.
Мы молчали как цуцики пока шла торговля всем,
Что только можно продать,
Включая наших детей.
И отравленный дождь падает в гниющий залив,
А мы все еще смотрим в экран,
Мы все еще ждем новостей.
И наши отцы никогда не солгут нам,
Они не умеют лгать,
Как волк не умеет есть мяса,
Как птицы не умеют летать.
Скажи мне, что я сделал тебе, за что эта боль,
Но это без объяснений,
Это видимо что-то в крови,
Но я сам разжег этот огонь,
Который выжег меня изнутри.
Я ушел от закона,
Но так и не дошел до любви,
Но молись за нас, молись за нас,
Если ты можешь.
У нас нет надежды, но этот путь наш
И голоса звучат все ближе и строже
И будь я проклят, если это мираж.