ИЗ СЕРИИ ИСТОРИЧЕСКИХ МИНИАТЮР «ЖИВАЯ СТАРИНА»
*
Кончалась зима, а с ней год 6810 от Сотворения Мира. По Христову летоисчислению приближался март года 1303. Князь Даниил Александрович, сорока двух лет от роду, маялся слабостью во всём теле, лёжа, под образами, в жарко натопленных покоях под овчинным тулупом. Скудно сочился свет нового дня через слюдяные оконца на бревенчатые стены, завешанные охотничьими трофеями - медвежьими и лосиными шкурами. Тускло блестели замки и оковка сундуков с незатейливым скарбом и считанной до ломаного гроша казной северного владыки, выплачивающего дань ненасытной Орде.
За оконцами угадывались сосновые стены Кремля. А за ними (мысленно видел умирающий князь) по топким берегам Неглинной и Яузы, по Замоскворечью, радовали глаз новыми срубами и чернели пожарищами московские посады. Дальше во все стороны - леса и рощи, рассечённые клиньями пашен, сейчас ещё белых. Но скоро почернеют, потом станут зелёными, пёстрыми, и к середине лета покроются золотом. Если, даст Бог, не спалят татары или соседи - свои же, русские, станет хлеба на всю зиму, которую он уже не увидит. Разве что с неба, коли будет ему Господней наградой не преисподняя, а райские кущи, окинет Даниил Александрович свой малый удел, оставленный ему отцом, невским героем. Это горсть деревенек, с дюжину сёл и пяток городков, среди них Москва, сожжённая безбожным Батыем и отстроенная дядей, Михаилом Хоробритом, ничем, кроме безрассудной удали, не отличившимся. Правда, племянник увеличил отцовский надел более чем вдвое за двадцать семь лет владения, отняв у князя рязанского Коломну и получив от бездетного родича в наследство значительный город Переяславль-Залесский. Ещё прикупил землицы, кое-где правдами и неправдами оттягал имения у прежних владельцев. «Жаль, не дотянулся до Можайска, да ничего, сыновья дотянутся, и великое княжество Владимирское станет нашим, рода Данилова», - утешался умирающий князь Московский.
Владимир теперь всем столицам Руси - столица: и дряхлому Киеву, и блестящему, но обречённому на погибель поляками Галичу, и Чернигову, и толстосуму Новгороду Великому. Потому столица из столиц, что Великих князей на Руси несколько, а митрополит – один. И сидит он сейчас не в опасном, голодном Киеве, а четвёртый год - за Окой, во Владимире.
Даниил разволновался. Толпящиеся возле смертного одра домочадцы и бояре разобрали в отрывистом шёпоте: «В Москву, в Москву митрополита! Пряником… Не кнутом. Не медлить!»
**
Видение было Даниилу. Давно, когда не Даниилом он был ещё, а отроком Данилой. Помнится, пятнадцатилетним привезли его родичи в Москву. Ехали, ехали лесами и полями, потом сразу широкая река, брод, россыпь посадских изб. За торгом конный поезд упёрся в высокий частокол. Суровый отец Александр Ярославич, гроза немцев-крестоносцев и лукавый побратим Батыя, выделил ему, младшему сыну, клочок русской земли от своих щедрот. Что с полдня на полночь, что с восхода солнца на заход скачи, за день «царство» то, размером с крестьянское поле, прости Господи, проскачешь.
В Кремль въехали через ворота Фроловской башни. Помолились на крест деревянной церкви Михаила Архангела и - в терем, в постель. Дорога так утомила юного князя, что продолжилась в глубоком сне.
Странным был тот сон. Будто скачет он на быстроногом белом жеребце. День скачет, другой, десятый, уж счёт дням потерял. Мелькают деревни и многолюдные сёла с богатыми церквами, городки и города, все какие-то чудные, не всамделишные, как из няниных сказок. И люди повсюду чудные, не похожие на смердов и посадских. Вот и жнивьё закончено, снег выпал и сошёл, и вновь земля цветёт. Замелькали пёстрыми платами времена года и сами года, понимает отрок, а он всё неутомимо скачет. И нет конца-края его уделу, будто весь Божий мир стал владением княжича. Поднялись синие горы по краям равнины, потекли в неизмеримую даль реки; и вот перед глазами океян-море, и скачет белый конь по волнам к новым берегам. И, на скаку, - пробуждение…
***
То виденье повторилось на смертном одре. Умирающий открывает глаза. У постели священник, жена и дети. Старший из сыновей, Юрий, унаследует хозяйство. Рука у него крепка. Удержит нажитое отцом и умножит. Князь ищет глазами Ивана. Тот хитёр, скрытен и скуп. Уже сейчас прозвище ему - Калита, кошель с деньгами. Откупится от любой напасти, да ещё и прикупит что плохо лежит. Но как поведут себя внуки? И дети внуков?
Даниил Александрович вспоминает сон, и вдруг ему становится жутко от ощущения того гона. Ему открывается смысл видения: не для обильного стола и мягкой постели, не для праздника хмельного даёт Господь его потомству и подданным право на владение пространством, до границ которого из Москвы не каждый конь за годы доскачет. Он даёт её для устроения, для полезной жизни поколений. И будет эта земля расширяться и суживаться, плодоносить и покрываться пеплом, рваться на куски и вновь соединяться в одно целое, как злой внешней силой, так и собственным небрежением в пожарищах и крови, в трупном смраде и столь глубоких разочарованиях, что горше смерти. Выдюжат ли потомки?
Князь освобождает правую руку из-под овчины, обводит мутнеющим взглядом домочадцев и ближних бояр, воевод и холопов, что теснятся по углам горницы, мысленно окидывает взором толпящихся во дворе горожан, ремесленников и пришлых к одру хозяина смердов. Делает пальцами слабое движение. Словно благословляет:
- Всё превозмочь… Выдюжить… Храните… С Богом!
****
Князя Даниила погребли в монастыре, который будет назван именем его святого. В тот тусклый день на грани зимы и лета с верха звонницы можно было разглядеть южный край его владений. Сегодня та граница отодвинута к Кавказу, но не замерла. Вроде шевелится. На западе, который вновь стал ближе к Москве, чем был каких-нибудь четверть века назад, как всегда неспокойно. Восток (он давно на Тихом океане, современникам Даниила неведомом) испытывает тихо-агрессивную миграцию бегущих от тесноты соседей. На севере ледяная пустыня, а за ней - единственный на земле «полюс силы». Невольно приходят мысли: «Выдюжим ли? Сохраним?». И глаза ищут в вышине Русского Бога.