Это было великолепно! Масленица – в городе!
«Масленица! Масленица!
По России катится!
Широкая, разгульная
По-российски буйная!»
- кричали ряженые, и их призыв разносился по всему парку с оплавленным снегом, с пестрО и цветнО одетым народом, с лотками, лентами и коробейниками.
«Блины да бараночки!
Леденцы да саночки!
Пряников да конфет –
На весь белый свет!»
Вся семья двигалась вместе с потоком людей; останавливалась, угощалась, слушала и двигалась дальше вместе с толпой.
«Детская радость: карамель-леденцы!
Купите детям, мамы и отцы!»
«Пряники, печенье –
От печалей и огорчений!»
«Карандаши заграничные
И русские приличные!
Покупайте!»
И – покупали! Даже если не надо было. Попробуй, не купи:
«Мамаша! Купите для своего малыша!
Что ж вы уходите, не купив ни шиша?!
Праздник ведь!» - застыдят.
Было и катание на лошадях и выступление артистов, и сжигание чучела Масленицы. И – много музыки, смеха, света и добра.
Папа по ходу праздника много рассказывал и объяснял. Когда вернулись домой, Таня сказала:
- Хорошо жить в городе!
- В деревне такие же праздники, - возразил Серёжа.
- Всё равно, - стояла на своём Таня. – Там нужно не только праздновать, но и работать.
- А в городе, что люди не работают?
- Я не о людях, я – о детях, - сказала Таня.
- А-а-а – протянул Серёжа, не зная как возразить. – Пап, а что: городские дети не работали? Зимой, например, или летом.
- Работали, у кого была работа. Дети бедняков работали. А богатые – нет.
- А кто жил в городе?
- Подумайте сами. Ну, называйте!
- Учителя, - сказала Таня.
- Дворяне, - добавил Серёжа.
- Цари…
Серёжа рассмеялся:
- Царь – один. И жил в столице, – и добавил, - купцы в городах жили.
- Всё?
- Нет. Ну, эти… - Таня искала слово, - кто дворянам прислуживал, как их…
- Дворовые люди. Дворня. – Подсказал папа. – Это – те же крестьяне, только взятые из деревни для обслуживания хозяев. Ну, и кроме названных вами людей, в городе жили крупные и мелкие чиновники, торговцы, ремесленники, рабочие фабрик и заводов, извозчики, духовенство.
- А ещё – инженеры, - вспомнил Серёжа.
- Верно. В России XIX века существовали сословия. Кто это? Это – определённые группы или слои общества, которые имели наследственные права и наследственные обязанности. Обращаю ваше внимание на слово «наследственные». Наследственные, значит, передаваемые по наследству: от отца – сыну, от сына – его детям. Дворяне, духовенство, купцы, мещане… Обязанность дворян была – служение царю, несение военной службы. И эта обязанность передавалась по наследству. Напомню вам, что дворяне не платили никаких налогов. И духовенство не платило. А вот крупные купцы платили пошлины – те же самые налоги. Платили налоги и мещане. В России не было сословия мелких торговцев, ремесленников, извозчиков. Все они входили в сословие мещан и, как крестьяне, были податнЫм населением: населением, платившим пОдати, налоги. Работать и платить налоги – было наследственной обязанностью податнОго населения: мещан и крестьян.
- А чиновники платили налоги?
- Нет. Ни крупные, ни мелкие чиновники не платили.
- А извозчики?
- Да. Они же из мещанского, податнОго сословия. Итак: городские дети – чьи дети?
- Дворян, купцов…
- …торговцев, ремесленников, и это…
- И..
- …извозчиков…
- И крестьян! - выпалила Таня.
- И рабочих, - подсказал папа. – Ведь фабрик и заводов было много. И были ещё – разночинцы. Это – мелкие чиновники и люди свободных профессий: художники, музыканты, писатели, артисты. А сейчас мы с вами посмотрим: кто учился в городской школе.
Папа взял с полки уже знакомую книгу Аксакова «Избранные сочинения» и нашёл нужную страницу.
- Слушайте.
«Я и теперь не могу понять, какие причины заставили мою мать послать меня один раз в народное училище вместе с Андрюшей. Вероятно, это был чей-то совет, а скорее всего М. Д. Княжевича, но, кажется, его дети в училище не ходили. Как бы то ни было, только в один очень памятный для меня день отвезли нас с Андрюшей в санях, под надзором Евсеича, в народное училище, находившееся в другом краю города и помещавшееся в небольшом деревянном домишке. Евсеич отдал нас с рук на руки Матвею Васильевичу, который взял меня за руку и ввёл в большую неопрятную комнату, из которой нёсся шум и крик, мгновенно утихнувший при нашем появлении, - комнату всю установленную рядами столов со скамейками, каких я никогда не видывал; перед первым столом стояла, утверждённая на каких-то подставках, большая чёрная четвероугольная доска; у доски стоял мальчик с обвостренным мелом в одной руке и с грязной тряпицей в другой. Половина скамеек была занята мальчиками разных возрастов; перед ними лежали на столах тетрадки, книжки и Аспидные доски…»
- Аспидная доска – доска из чёрного минерала, на которой пишут грифелем, - пояснил папа.
«Ученики были пребольшие, превысокие и очень маленькие, многие в одних рубашках, а многие одетые, как нищие. Матвей Васильевич подвёл меня к первому столу, велел ученикам потесниться и посадил с края, а сам сел на стул перед небольшим столиком, недалеко от чёрной доски; всё это было для меня совершенно новым зрелищем, на которое я смотрел с жадным любопытством. При входе в класс Андрюша пропал.
Вдруг Матвей Васильевич заговорил таким сердитым голосом какого у него никогда не бывало, и с каким-то напевом: «Не знаешь? На колени!» - и мальчик, стоявший у доски, очень спокойно положил на стол мел и грязную тряпицу и стол на колени позади доски, где уже стояло трое мальчиков, которых я сначала не заметил и которые были очень веселы; когда учитель оборачивался к ним спиной, они начинали возиться и драться. Класс был арифметический. Учитель продолжал громко вызывать учеников по списку, одного за другим; это была в то же время перекличка: оказалось, что половины учеников не было в классе. Матвей Васильевич отмечал в списке, кого нет, приговаривая иногда: «В третий раз нет, в четвёртыё – так, рОзги!» Я оцепенел от страха. Вызываемые мальчики подходили к доске и должны были писать мелом требуемые цифры и считать их как-то от правой руки к левой, повторяя: «единицы, десятки, сотни».
При этом счёте многие сбивались, хотя я давно уже выучился самоучкой писать цифры. Некоторые ученики оказались знающими: учитель хвалил их; но и сами похвалы сопровождались бранными словами, по большей части неизвестными мне. Иногда бранное слово возбуждало общий смех, который вдруг вырывался и вдруг утихал. Перекликав всех по списку и испытав в степени знания, Матвей Васильевич задал урок на следующий раз: дело шло тоже о цифрах, об их местах и о значении нуля. Я ничего не понял сколько потому, что сидел, как говорится, ни жив ни мёртв, поражённый всем, мною увиденным.
Задав урок, Матвей Ильич позвал сторожей, пришли трое, вооружённые пучками прутьев, и принялись сечь мальчиков, стоящих на коленях. При самом начале этого страшного и отвратительного для меня зрелища я зажмурился и заткнул пальцами уши. Первым моим движением было убежать, но я дрожал всем телом и не смел пошевелиться. Когда утихли крики и зверские восклицания учителя, долетавшие до моего слуха, несмотря на заткнутые уши, я открыл глаза и увидел живую и шумную около меня суматоху; забирая свои вещи, все мальчики выбегали из класса и вместе с ними наказанные, так же весёлые и резвые, как и другие».
Папа закрыл книгу.
- Вопрос, друзья: чьи дети учились в описанной школе?
- Не дворяне, - хитро ответила Таня.
- Это, пожалуй, точно.
- Дети мещан и рабочих, - сказал Серёжа.
- И этот ответ принимается. В такой народной школе могли учиться только дети бедных сословий, живущих в городе: дети мелких торговцев, коробейников, разносчиков чая, пирожков, дети рабочих, извозчиков, дворовых людей, сторожей, кухарок, шОрников, скорнякОв, кузнецов, бОндарей, гончаров - то есть всех ремесленников.
- А кто такие коробейники?
- Таня, ты видела их сегодня на празднике.
Таня задумалась.
- Ну, те, которые ходили с ящичками на шее и продавали ленты, иголки, карандаши… Вспомнила? – подсказал Серёжа.
- Поняла я, поняла!
- Только это были не коробейники, а артисты, изображающие коробейников, - пояснил папа.
- А шОрники и скорнякИ? – спросил Серёжа. – Я забыл.
- Шорники – мастера по выделке ремённой Упряжи, в основном для лошадей; могли и другие изделия делать из кожи. А скорнякИ – мастера выделки меховых изделий: из шкур зайца, белки, лисы… В Древней Руси вся пушнина называлась: скОра. От этого слова и произошло слово скорнЯк.
- А вот ещё: бОндарь… Он что делал? Играл?
- Почему: играл, Серёжа?
- Да слышал я… Это… бондара, или как-то…
- БандУра – музыкальный инструмент. На нём играет бандурИст. А бОндарь делает бочки. Бочки, кадушки разные, кадки.
- А народная школа – это зЕмская школа? – спросил Серёжа.
- Ты что? – поправила его Таня. – Земская школа – у крестьян!
- Нет, почему же! – возразил папа. – Земские школы были и в городах и даже в столице. Народна школа и есть зЕмская. Ответьте- кА мне, друзья, вот на какой вопрос: все ли дети мещан, ремесленников и рабочих учились в школе, о которой пишет Аксаков?
- Нет, - сказала Таня.
- Все, - сказал Серёжа.
- Почему «нет», Таня?
- Ну, потому что она маленькая: все не поместятся.
- А что, верно ведь. Не все могли, потому что и школ было мало, и одежды не хватало, да и семье нужно было добывать пропитание, чем только можно. Вот дети понемногу и подрабатывали. Даже если они и ничего не зарабатывали, то кормились там, где работали. Чаще всего дети обучались ремеслу своих родителей. Раз мама нас не завёт обедать, то я успею вам прочитать начало истории одного мальчика. Если вам будет интересно, то до конца прочтёте сами.
Папа взял с полки очередную книгу.
- Это повесть Ивана Дмитриевича Василенко Волшебная шкатулка. Я прочту вам главу, которая называется «Герцог Букингэмский». Герцог – титул высшего дворянства в Европе. Слушаем?
- Да!
«Мой отец был лудИльщиком».
- Вот ещё одна профессия, ещё одно ремесло. ЛудИльщик латал дыры в прохудившихся металлических тазах, кастрюлях. Операция эта называлась лужЕнием. ЛудИльщик лудИл металлическую посуду.
«Мой отец был лудильщик. После своей смерти он оставил паяльник, палочку олова, бутылку соляной кислоты и пачку железных листов. В то время мне было девять лет и я только что перешёл во второе отделение приходской школы».
- Помните, воспоминания учителя земской школы? У него классы назывались: младшее, среднее и старшее отделение. А в этой приходской школе, в городе – первое, второе…
«Но учиться мне не пришлось. Когда последний лист железа был продан, мать приладила себе на спину большой мешок, а мне поменьше, и мы стали тряпИчниками.
Мы заходили во дворы и рылись в мусорных ящиках, ходили на свалку.
Сначала это занятие меня даже увлекало, вроде охоты. Я всё ждал, что вдруг случайно попадётся какая-нибудь ценная вещь: золотые часы или кожаный бумажник, туго набитый трёхрублёвками. Наша знакомая тряпичница Феклуша уверяла, что однажды в мусорной яме нашла чулок с зашитыми в нём золотыми десятирублёвками. Но нам попадались только рваные галоши, кости, тряпки, старые подковы и пузырьки, сохранившие ещё запах лекарств.
Наступила осень. Подвал, в котором мы жили, стало затоплять водой. Тогда мать пошла к знакомой трактирщице и заплакала. Трактирщица наняла её за четыре рубля в месяц на хозяйских харчах».
- То есть: трактирщица платила матери четыре рубля в месяц и каждый день кормила.
«Трактир стоял посреди большой базарной площади. На ней ютилось множество лотков, закоптелых сапожных будок, бакалейных, скобяных, семенных и фруктовых лавок».
- Кто работал в этих лотках на площади? – спросил папа у детей.
- Лавочники… сапожники..
- Ремесленники.
- А одним словом? Ну!
Ребята молчали.
- Ме… - подсказал папа.
- Мелкие торговцы! – выпалил Серёжа.
- Мелкие торговцы, ремесленники к какому сословию относились?
- А-а! Мещане! – понял Серёжа.
- Молодцы! – похвалил обоих детей папа.
«Запах ромашки, чабрецА и мятных пряников смешивался с запахом керосина и дёгтя».
- Дёготь – это смазка для тележных колёс, а чабрЕц – лечебная трава.
«В те времена рестораны делились по разрядам: чем выше был разряд, тем ниже было общественное положение его посетителей. Ресторан третьего разряда был таким заведением, куда даже иные парикмахеры или приказчики считали неприличным для себя заходить».
- Пап, а приказчик это тот, кто приказывает? – остановила отца Таня.
- Да. Тот, кто приказывает другим служащим у купца или лавочника. Его первый помощник. Давайте сделаем так, как не однажды с вами делали. Я читаю не останавливаясь, а вы задаёте вопросы после окончания чтения.
«Что касается нашего ресторана, то он стоял вне всяких разрядов. Хотя на его вывеске и было написано: «Трактир М. Сивоплясовой», но хозяйка называла его «харчевней», а посетители – просто «обжоркой». Помещалось это заведение в кирпичном здании казарменного вида, окрашенном в грязно-бурый цвет. За четыре копейки здесь подавали миску борща, сваренного на говяжьей требухе, а ещё за четыре – самую требуху. Никаких других блюд здесь не готовили, да никто и не требовал их: посетители наши стояли на такой ступени общественной лестницы, что очутиться ниже вряд ли было возможно.
Среди них-то я и провёл два года своего детства.
Я мыл на кухне посуду, подметал пол, таская с базара овощи и говяжью печёнку, подавал посетителям борщ и выслушивал от хозяйки попрёки в дармоедстве.
Мне шёл десятый год, и мне тоже хотелось играть в бабки, бегать с босоногими мальчишками наперегонки и запускать бумажный змей с трещёткой… Но куда там! Только бывало соберёшься с Артёмкой, сыном сапожника, пойти к морю понырять или половить бычков, как хозяйка уже окликает меня:
- Чтой-то в сон клонит. Ну-ка, сядь за стойку, а я пойду, малость вздремну. Да смотри не отлучайся, то штаны спущу!
Однажды, когда я сидел за стойкой, в трактир вошёл человек, которого я раньше у нас никогда не видел. Он скнул руку за верёвку, служившую ему поясом, отставил вперёд ногу в рваном лаковом ботинке и прищёлкнул языком:
- Ну и апартамент! А зАпах, зАпах! Настоящая амбрОзия!
Пошатываясь, он подошёл к столу, сел и вытянул вперёд ноги.
- Сэр! – крикнул он в мою сторону.
Я подошёл.
Прядь бледно-жёлтых и, вероятно, очень мягких волос свесилась на его вспотевший лоб; в голубых глазах, таких ясных и чистых, что их не смог замутить даже хмель, прыгали искорки смеха.
- Вы герцог?
- Нет, - ответил я.
- Граф?
- Нет.
- Может быть вы барОн?
- Сам ты барОн! – огрызнулся я.
Но он так весело засмеялся, что невольно стал смеяться и я.
- Бефстроганы есть? Нет? Антрекот? Тоже нет? Жаль. Придётся кушать перепёлку!
- Да у нас только борщ и печёнка.
- Что-о? Борщ и печёнка? Разве ты не знаешь, что это мои любимые блюда?
Первый раз в жизни я подавал с удовольствием.
Человек ел, шутил и расспрашивал. А когда узнал, что я сын трактирной кухарки, стал называть меня пЭром.
Наевшись, он сказал:
- Ну-с, пэр, побеседовал бы я с вами ещё, но должен спешить на экстренное заседание в палату лОрдов. СкАжите достопочтенной владелице сих апартаментов, что из боязни ограбления я с собой денег не ношу. Вместо денег передайте мой вЕксель и объясните, что она может учесть его в любом банке.
Огрызком карандаша он написал на клочке обёрточной бумаги несколько слов, дружески пожал мне руку и вышел.
Когда хозяйка выспалась, я вместе с медяками вручил ей и клочок обёрточной бумаги.
- Что это? – спросила она.
- ВЕксель.
- Да ты в уме? Разве такие векселЯ бывают?
- Бывают, - уверенно ответил я и рассказал о недавнем посещении.
- А ну читай.
Я прочёл:
- По сему векселю обязуюсь уплатить графине Сивоплясовой восемь копеек, когда войду во владение наследственным замком. Герцог Букингэмский».
Среди наших посетителей было не редкостью встретить опустившихся военных чиновников и даже помещиков. Я привык к этому и ни на минуту не усомнился в герцогском происхождении голубоглазого весельчака. Но хозяйка посмотрела на дело иначе. Она взяла веник, которым я подметал пол, и начала меня бить им, приговаривая:
- Не принимай векселей от бродяг! Не принимай векселей, собачья шкура!..
Я вырвался из её рук и с плачем выбежал на улицу».
- Вот и всё учение у мальчика. Нужно было зарабатывать на жизнь, на существование.
- Пап, ты сказал, что вопросы потом.
- Задавай?
- Какую еду давали в «обжорке»? Посмотри: это в самом начале, - спросил Серёжа.
- Я помню: борщ и требухА. А что?
- А что это такое?
- Что «это»?
- Ну, требухА?
- Внутренности животного. В данном случае – говяжья требухА, то есть коровья.
- А каких быков ловили ребята в море?
Папа с недоумением посмотрел на Таню:
- Быков? А! Понятно: бычки. Рыба такая.
- А ещё: когда пришёл герцог, то говорил непонятно.
- Обед готов! – послышался голос мамы.
- Одну минуту!
Папа нашёл нужный текст.
- «Аппартаменты» - это большое роскошное помещение. А «обжорка» представляла собой прямо противоположную картину. Герцог шутил, называя «бжорку» апартаментами. «Амброзия». В древней Греции – пища богов. Так… И «атрекот» и «бефстроганы» - блюда из мяса. «Пэр», «лорд» - высшие дворянские титулы в Англии. Так, что ещё… А – «экстренное» - значит, срочное. Экстренное заседание. И – «вексель». Это письменное обязательство об уплате долга.
Мама стояла в дверях комнаты и ждала, когда закончит папа.
- Пэры и лорды! Экстренно – к столу! Стынет амброзия. Антрекотов и бефстроганов нет, но есть кое-что не менее вкусное. Мойте руки.
Ребята! Ответьте, пожалуйста, на вопросы: трудно ли было жить в городе раньше? плохо или хорошо? Сравните их жизнь со своею.
1. Какие сословия проживали в городе?
2. Кто такие мещане?
3. Кто такие разночинцы?
4. Чем занимались дети мещан?
5. Как вы думаете: почему дети в народной школе после наказания были
веселы, а не грустны?
Если вы хотите узнать дальнейшую судьбу мальчика из повести И. Д. Василенко «Волшебная шкатулка», возьмите её в библиотеке и прочтите до конца.
А пока вы не взяли эту книжку, то прочтите отрывок из рассказа «За малым дело» уже знакомого вам писателя Г. И. Успенского. В доме одного из уездных интеллигентов-разночинцев Фёдора Петровича по вечерам собираются такие же разночинцы, как и он сам: беседуют, общаются, рассказывают истории. Вот одну из таких историй и рассказывает Фёдор Петрович.
…Сестра моя с давних пор живёт замужем в одном уездном городке под Москвой. Иногда намучившись на службе, я ездил к ней отдохнуть, отдышаться, побыть в тёплой семейной среде после холостой, одинокой квартиры.
…Вот каким-то родом заехал я к ней лет двадцать тому назад. Пожил я у сестры, поел, попил, позевал вволю, наслушался всякой всячины, - наконец, надо и назад ехать. Настал день отъезда; привели мне из пригородной слободки(1) извозчика. Вышел я с ним поговорить и тут же чрезвычайно им заинтересовался, сразу мне мелькнуло: «Талант!» Мальчишка лет пятнадцати, а красив, шельмЕц(2), боек, смел, даже дерзок. Стал я с ним торговаться. И что же? – на каждом слове дерзость, нахрап(3), без малейшей церемонии(4). И помИну(5) нет, чтобы снять шапку и дождаться, пока скажешь: «надень». Словом, ни тени рабского или униженного! Это-то меня и обрадовало и заинтересовало в нём, дерзость-то эта. Вот они новые-то времена! И какой прелестный, смелый крестьянский юноша!
Ну, вы знаете, что в былые времена отъезд от родных был делом далеко не простым. Тогда можно было заставить ямщика(6) подождать целый деь, давши, конечно, ему на водку. Вот в таком роде пошли было мои проводы и на этот раз. Однако же вышло не так. Перевалило немного за двенадцать, слышу – прислуга говорит: «Извозчик спрашивает!» - «Пусть, отвечаю, подождёт!» Прошло ещё полчасика, прислуга опять является, говорит: «Извозчик бранится, сладу(7) нет!» Иду к нему и опять меня в нём восхищает эта дерзновенность.
- Что же ты, - говорю, - братец, бунтуешь тут, не даёшь мне как следует проститься?
И что же? Даже этих слов не успел я проговорить, как мальчонка, не слушая меня, сам стал читать мне нравоучение, да с каким голосом, да с какими жестами!
- Вам господам, - говорит, - время завсегда дорого, а нашему брату, мужику, нет? Извольте поторапливаться или пожалуйте деньги, и я уеду. Без вторых денег ждать не буду, а эти взыщу!
Ну, можете себе представить, что это было за великолепие! Обругал я его, конечно, но что прикажете делать? Покорился я ему! Пришлось дать прибавку. И, наконец, кой-как я собрался, простился и поехал.
Заинтересовало меня – почему он всё оглядывается по сторонам: не то боится, не то желает встретить кого-то?
- Что ты вертишься, - говорю. – Что ты оглядываешься?
- У всякого свои дела есть! – отвечает.
И едва он так грубо оборвал меня дерзким словом, гляжу, он как будто в испуге, круто и сразу свернул с большой дороги и погнал лошадей по каким-то переулкам и закоулкам.
- Зачем ты с дороги свернул? – говорю. Чем тебе там не дорога? Ведь всё-таки на ту же большую дорогу выедешь?
- Доставить к месту – мы тебя доставим, - отвечает, - а разговоров твоих нам не требуется. Хоть бы я тебя по крышам вёз, так и то тебе не о чем болтать попусту!
- Ах ты, - говорю, - каналья(8) этакая! Какое же ты имеешь право так мне отвечать?
- А у тебя, - говорит, - какие такие есть права?
Но не успел я как должно осердиться, - как мальчишка, гнавший лошадей, что есть мОчи, вдруг поднялся в телеге и, махая вожжами , обратился ко мне, весь бледный, взволнованный и чем-то чрезвычайно поражённый.
- Не давай ему! Не давай! – кричал он, обращаясь ко мне. – Ишь, притаился, старый хрен!.. догонять хочет. Не давай ему, барин! А то отыму из рук! Не догонит!..
- Кому не давать? Что ты болтаешь? – так же закричал я мальчишке.
Отцу! Родителю не давай! Ишь насторожился! Притаился, чтобы броситься догонять! Не давай!
От плетня отделился полупьяный и мозглЯвый(9) человек, и когда мы поровнялись с ним, он ухватился за задок телеги обеими руками так, что я уже закричал, чтоб мальчишка не смел гнать, даже схватил его за шиворот и осадил. Но лошади всё-таки бежали. А мозглЯвый человек, шлёпая сзади телеги и задыхаясь, еле хрипел:
Руб… хошь… чёрт!
- Не давай, барин! – неистово кричал мальчишка. – Пропьёт! Матери отдай! Она будет тут сейчас!..
- Прокляну! Егорка! Прокляну! – едва дыша, хрипел старик.
- Стой! – сказал я. – Стой, наконец! Я свои ему дам. Что это такое ты делаешь с отцом? – И, не доверяя мальчишке, сам схватился за вожжи и остановил телегу.
- Кровопивец, змей! – хрипел отец, пока я рылся в кармане, доставая кошелёк. – Отца родного, мошенник, не жалеешь!
- Ты-то нас не жалеешь, а тебя-то нам за что жалеть? – не меньше раздражённый, чем отец, криком отвечал ему мальчишка.
- Разбойник! – хрипел отец, потрясая кулаком. – Кровопивец! Я тебя… постой! Поговоришь ты у меня… Попадись только!
Рублёвая бумажка, которую я протянул старику, заставила его прекратить эту брань. Но едва он успел снять шапку, как мальчишка уже стегнул лошадей и мы помчались опять.
- Как же это ты с отцом-то поступаешь? – сказал я мальчишке с укоризной. – А?
- Не безобразничай!
- Но ведь всё-таки, - говорю, - он ведь отец тебе?
- Отец, - а безобразничать не дозволим. Мы и так все, вся семья из-за него почитай что раздеты, разуты, а гоняем день и ночь, скоро скотина без ног останется. Как же он может наши трудовые деньги пропивать? Вот и получи!
- Кто это ему глаз-то разбил?
- Да он сам разбил-то! Мы только всем семейством связали его…
- Это отца-то? Всей семьёй?
- А чего ж? Почитай(10) бога. Держи себя аккуратно!
- Ну, - говорю, - брат, кажется, что вы поступаете вполне бессовестно! Как же так не уладить с отцом как-нибудь по-другому? Что же это такое? Ведь он отец!..
…Он слушал меня чрезвычайно внимательно, ехал тихо, и вдруг я услыхал, что он плачет, просто «рЕвнем ревёт», как говорят о таких слезах.
- Что это ты, - спрашиваю. – Что стобой?
- Ты думаешь мне сладко эдак-то делать? Нешто бы я посмел, ежели бы всех не жалел? Погляди-кось, какое семейство-то, всем пить-есть надо… Маменька и совсем, того гляди, исчахнет; а он сам её ещё бьёт. У меня вся душа изныла от тоски… Жаль мне и братьев и сестёр… А иной раз совсем осатанеешь… 11 Знаю я грех-то мой! Отдай деньги-то маменьке! – всхлипывая, прошептал он и остановил лошадей.
Около разоренного большого двора с развалившимися воротами стояла сгорбленная старушка. Отдав ей деньги, мы поехали своей дорогой, и мальчишка продолжал тосковать.
- Умеешь грамоте-то?
- Ничего не умею… Один острожный 12 сидел за подделку чего-то в остроге; когда выпустили, пожил у нас. Ну, поучил меня по словечку… Я было и понимать стал, да острожный-то ушел, и я стал забывать. Хороший человек был острожный-то! добрый!
- А хочешь учиться-то?
- Я страсть какой охотник до учения!
- Так чего же ты в какую-нибудь школу не ходишь?
- Да нешто13 при нашем деле можно? Теперь вот доставлю вас на станцию, - лошадей надо покормить. Приедем по ночи. Потом в оборотку14 конец сделал, а домой приехал – опять заказ готов, - опять гнать. Да ежели бы и свободное время вышло, так и то не на ученье оно, - какая жизнь-то у нас идет! Глаза бы не глядели. Только что маменьку жалко покинуть…
Я сказал ему:
- Знаешь, где живет моя сестра? Откуда мы ехали?
- Как не знать.
- Ну, так через месяц заходи к ней, - я пришлю тебе книг, ты учись. Денег она тебе тоже даст немного, - учись, если возможно, - а потом как-нибудь справимся…
- Да кабы родитель помер. Так у нас бы был порядок… А то нешто можно!
- Ну, уж смерти родителя ты не дожидайся… Это будет, как угодно Богу!
- Само собой… Ишь он пьёт-пьёт, всё не напьётся…
- Ну, уж это делать нечего. Надо терпеть. Ты, вместо того, чтобы вот смерти ждать родителя, да синяки ему ставить, ушёл бы на чердак или куда-нибудь… и учись…
Задумался мальчишка… Долго думал, потом весело тряхнул волосами и весело произнёс:
- Кабы грамоте-то научиться, пуще всего в писаря, ежели… Выгодное дело…
- Ну, уж этого я, друг любезный, не ожидал от тебя… Ты знаешь, от чего писарь-то богат?
- Известно знаю, - доход.
- А справедливо это простой бедный народ-то обманывать? А ты ещё о справедливости-то толковал!
Пояснения
1 – слобода – посёлок возле города, пригород
2 – шельмец – мошенник, плут, но рассказчик называет это слово не с отрицательным оттенком, а с восхищением
3 – нахрап – наглость, вызов, дерзость
4 – без церемоний – невежливо, развязно
5 – «и помину нет» - не помнит этого, не делает этого
6 – ямщик – извозчик
7 – «сладу нет» - не успокоить никак, не договориться лад;м, не справиться, нет согласия.
8- кан;лья – здесь в смысле: наглец
9 – мозглявый – слабосильный, хилый
10 – «почитай Бога» - чти Бога, уважай Бога; но никак не «прочитай»
11 – осатанеешь – озвереешь, станешь яростно-злым. Происходит от слова «Сатана»: дьявол, чёрт. Станешь злым, как чёрт.
12 – остр;жный – сидящий в остроге, тюрьме, арестант
13 – н;што – неужели, возможно ли
14 – в оборотку – в обратную сторону
Ребята, понравился ли вам мальчик-извозчик? Или нет? Почему?
Ведёт он себя дерзко и независимо, потому что свободен. С 1861 года в России отменено крепостное право. Крестьяне стали свободны от помещика, независимы.
Почему он работает в городе извозчиком? И до отмены крепостного права крестьяне уходили осенью, зимой на заработки в город. Некоторые отрывались от земли совсем и в деревню не возвращались. После 1861 года многие крестьяне подались, уехали на заработки в города: извозчиками, бондарями, плотниками, столярами.
А вот почему мальчик так относится к своему отцу, попробуйте ответить сами. Найдите подтверждение вашему ответу в текст
И. Шмелёв
МАРТОВСКАЯ КАПЕЛЬ
(фрагмент)
Кап… Кап-кап… кап… кап-кап-кап…
Засыпая, всё слышу я, как шуршит по железке за окошком, постукивает сонно, мягко – это весеннее обещающее кап-кап… Это не скучный дождь, как зарядит, бывало, на неделю. Это весенняя мартовская капель. Она вызывает солнце. Теперь уж везде капель.
Под сосенкой – кап-кап…
Под ёлочкой – кап-кап…
Прилетели грачи – теперь уж пойдёт, пойдёт.
Скоро и водоп;лье хлынет, рыбу будут ловить намётками – пескариков, налимов, - принесут целое ведро. Нынче снега большие, все говорят: возьмётся дружно поплывёт всё Замоскворечье! Значит, зальёт и водокачку, и бани станут… будем на плотиках кататься.
В тревожно-радостном полусне я слышу это всё торопящееся кап-кап… Радостное за ним стучится, что непременно будет, и оно-то мешает спать.
…Кап-кап… кап-кап-кап…кап-кап…
Уже тараторит по железке, попрыгивает-пляшет, как крупный дождь.
Я просыпаюсь под это таратанье, и первая моя мысль: взялась! Конечно, весна взялась. Протираю глаза спросонок, и меня ослепляет светом. Полог с моей же кровати сняли, когда я спал, - в доме большая стирка, великопостная, - окна без занавесок, и такой день чудесный, такой весёлый, словно и нет поста. Да какой уж теперь и пост, если пришла весна. Вон как капель играет… - тра-та-та-та! А сегодня пойдём с Горкиным за Москву-реку, в самый «город», на грибной рынок, где – все говорят – как праздник.
Защурив глаза, я вижу, как в комнату льётся солнце. Широкая золотая полоса, похожая на новенькую доску, косо влезает в комнату, и в ней суетятся золотинки. По таким полосам, от Бога, спускаются с неба ангелы, - я знаю по картинкам. Если бы к нам спустился!
На крашенном полу и на лежанке лежат золотые окна, совсем косые и узкие, и черные на них крестики скосились. И до того прозрачные, что даже пузырьки-глазочки видны и пятнышки… и зайчики, голубой и красный! Но откуда же эти зайчики и почему так бьются? Да это совсем не зайчики, а как будто пасхальные яички, прозрачные, как дымок. Я смотрю на окно – шары! Это мои шары гуляют, вьются за форточкой, другой уже день гуляют; я их выпустил погулять на воле, чтобы жили дольше. Но они уже кончились, повисли и мотаются на ветру, на солнце, и солнце их делает живыми. И так чудесно! Это они играют на лежанке, как зайчики, - ну совсем как пасхальные яички, только очень большие и живые, чудесные. Воздушные яички, - я таких никогда не видел. Они напоминают Пасху. Будто он спустились с неба, как ангелы.
… Графин на лежанке светится разноцветными огнями. А милые обои… Прыгают журавли и лисы, уже весёлые, потому что весны дождались, - это какие подружились, даже покумились у кого-то на родИнах, - самые весёлые обои. И пушечка моя как золотая… и сыплются золотые капли с крыши, сыплются часто-часто, вьются, как золотые нитки. Весна, весна!