Летом 1945 года в небольшом старинном городке на берегу Волги пленные немцы строили двухэтажные дома.
Местечко живописное, дачное. Широкая река, которой мечтали овладеть фашистские руководители, привлекала взгляд могучим потоком воды, высокими берегами. Городок красив столетними домами, украшенными затейливой резьбой по дереву, зелёными бульварами и вишнёвыми садами.
Немцы заканчивали возводить стены очередного дома. На противоположной стороне улицы с булыжной мостовой и выложенными плиткой тротуарами находился детский дом для детей, чьи родители погибли во время войны. По утрам мальчики и девочки во дворе выполняли утреннюю зарядку под руководством белокурой стройной молодой женщины. Военнопленные, хотя и были заняты работой, в силу мужской природы невольно украдкой любовались плавными движениями тела симпатичной особы.
Военнопленный пятидесятилетний Курт привычно правой рукой манипулировал мастерком. Левой — брал и укладывал кирпич за кирпичом. Немец наклонился, чтобы взять кирпич, и вдруг почувствовал такую режущую боль в животе, что не смог выпрямиться, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Его отвезли в единственную в городке больницу, срочно подготовили к операции и удачно прооперировали в связи с прободной язвой желудка.
Курт проснулся после наркоза в светлой четырёхместной палате. Соседняя кровать, аккуратно заправленная глаженными белоснежными простынями, была свободная. На третьей — долечивался высокий худощавый подросток со сломанной ногой. На четвёртой кровати, у противоположной стены находился седой старик после операции внизу живота.
На следующий полдень из операционной принесли и положили на соседнюю кровать тёмноволосого мальчика на вид лет семи-восьми. Ребёнок спал под действием наркоза. Курт, морщась от боли в своём животе, всматривался в лицо ребёнка и безошибочно определил, что дитя еврейской нации. Пленный наблюдал, как ребёнок мучительно отходил от действия наркоз, открыл глаза, посмотрел вверх, в одну сторону, в другую. Чёрные глаза еврейского мальчика встретились с серыми глазами германца. Что подумал по этому поводу немец, никто никогда не узнает.
Имеющий гражданскую специальность каменщика, Курт не знал ни одного иностранного языка и не понимал, о чём говорят русские люди. Он догадывался о смысле разговора по сиюминутной ситуации.
В палату вошли пожилой врач и совсем юная медсестра, проверили состояние мальчика. Хирург удалился. Медсестра сунула стеклянный термометр под мышку малыша, мельком глянула на ручные часы, присела на край кровати, о чём-то говорила с мальчиком. Малыш с наполненными слезами глазами улыбался. Минут через пять медсестра забрала термометр, погладила руку ребёнка и, улыбаясь, ушла.
На другой день мальчика посетила молодая женщина с пышной белокурой причёской. Военнопленный раньше её где-то видел и не мог сразу вспомнить где. И вдруг вспомнил: она проводила утреннюю зарядку в детском доме. «Значит, этот еврейский мальчик сирота», — сообразил немец.
На третий день во время утреннего обхода хирург, изучавший немецкий язык в школе и институте, соорудил текст по-немецки и объяснил пленному, что, не смотря на боль в животе, надо обязательно ходить, иначе возможна спайка кишок.
Потом врач о чём-то беседовал с сиротой. Тот в знак согласия кивал головой. Курт предположил, что хирург убеждал мальчика совершать прогулку.
К детдомовцу пришла физкультурница, принесла книжку и гостинец.
После всех процедур медсестра повела за руку мальчика на прогулку. За ними пошёл и немец.
Ночью разразилась бешеная гроза. Беспрестанно сверкали молнии, грохотал гром. Ливень, словно водопад, обрушился на землю. Ветер пытался свалить всё, что встречал на своём пути.
Минут через сорок гроза утихла. На чёрном небе высветились голубые звёзды. Утро наступило ясное, свежее. Солнце ярко освещало городок. Сверкали бликами лужи воды.
Через открытое окно Курт видел: к больнице рысью примчалась усталая лошадь, запряжённая в телегу. Серая крупная лошадь тяжело дышала. Ноги, живот и морда забрызганы грязью. Со спины струйками стекал пот. В телеге находились мужчина средних лет, управлявший лошадью, и женщина с завёрнутым в летнее одеяло ребёнком на коленях. Мужчина спрыгнул с телеги, помог женщине осторожно сойти на землю и отвёл в приёмное отделение больницы.
В коридоре послышались торопливые шаги медицинских работников. «Опять срочная операция», — догадался Курт.
После всех лечебных процедур медсестра не явилась в палату, чтобы повести сиротинушку на прогулку. Пленный вглядывался в лицо еврейского мальчика. Факт: он по-мужски сдержанно улыбнулся, протянул молча руку ребёнку. Тот, морщась от боли, вложил свою ладошку в его ладонь. Они оба отправились на прогулку. Ходили, отдыхали на лавочке и снова двигались. Вернулись в палату к обеду.
Подросток с третьей кровати выбрал время, когда немец вышел по надобности, и спросил:
— Как тебя зовут, мальчик?
— Яша, — ответил детдомовец.
— Ты знаешь, Яша, кто помог тебе сегодня ходить?
— Дядя, — равнодушно ответил ребёнок.
— Это — немец из лагеря для военнопленных, вот кто, — возмутительным тоном сообщил подросток.
— Не-е-е, — спокойно рассуждал мальчик.— Я знаю: немцы злые, бессердечные. Они убивают людей. Никого не щадят. А этот дядя добрый.
Подросток рассмеялся:
— Немец поневоле добрый, у него отняли оружие, и никто ему здесь не позволит быть злым. Разве ты, Яша, не заметил, что хирург разговаривал с ним по-немецки?
— А я подумал, что врач разговаривал с ним на врачебном языке. Я знаю, что доктора выписывают лекарство не по-русски, — детдомовец замолчал, подумал и поверил: сосед справа — немец из лагеря для военнопленных.
После тихого часа и ужина Курт жестом пригласил Яшу на прогулку и протянул ему руку. Ребёнок ударил его по руке и закричал:
— Немец! Фашист! Ты убил моих маму и сестёр! Ненавижу тебя! — и заплакал, мигом вспомнив, как немецкие солдаты уводили его маму и сестёр, а его, трёхлетнего Яшу, прижимала к себе русская женщина и спасла от гибели.
Слёзы заволокли зрение детдомовца, и ему лицо пленного казалось расплывчатым, принимающим причудливые злобные формы и даже с клыками, которые не умещались во рту. Ребёнок отчаянно закричал: «Уходи!»
Курт понял содержание того, что выкрикивал ему мальчик, нахмурился и ушёл.
Старик с кровати у стены приподнялся на локтях, добрым басом заговорил:
— Яша, успокойся, пожалуйста. Что было, того не вернёшь. Мне выпало на долю много повоевать: японская война, Первая мировая, гражданская и финская ещё. Все войны кончаются миром. После чего приходится жить в мире и дружить с теми, кого во время войны считали заклятыми врагами. Станем и с немцами дружить, жить в мире, помнить их злодеяния, свято хранить память о тех, кто погиб в боях с врагами, оплакивать родных, замученных фашистами. Яша, не отвергай помощь военнопленного. Мы сейчас не враги, а обыкновенные люди.
Подросток спросил:
— Дед, ты только что сказал: было много воин. А как ты думаешь: мы сейчас победили, а придётся ли нам ещё когда-нибудь воевать?
Пожилой человек, подумав, ответил:
— Трудно, почти невозможно предвидеть будущее. Я уверен: наши потомки будут гордиться подвигами своих предков во всех сражениях. Фашизм — это политика, разрешающая убивать людей, чтобы захватить их имущество и территорию. В принципе — это бандитизм на государственном уровне. А бандиты были, есть и всегда будут. Не сомневаюсь, что в Германии или в другой стране появятся молодые люди, которые будут рассуждать: «Мои предки были фашистами и добрались до Москвы, и мы станем фашистами, но доберёмся до Урала». Так что, паренёк, вылечись и готовься к службе в армии. А ты, мальчик, подружись с немцем.
В больнице пациентов и весь персонал заинтересовало: согласится ли дружить обездоленный еврейский мальчик с пленным немцем?
В тот день детдомовца прогуливала пожилая медсестра. Её позвали к тяжело больному. Несколько человек, мужчины и женщины, находились в больничном дворе. Медсестра поступила мудро: подозвала жестом Курта и вручила ему руку детдомовца. Мальчик глянул на пленного: человек как человек, лечился как все в больнице. Яша не вырвал свою ручонку из руки пленного. И они оставшееся время до выписки вместе выходили на прогулку, молчали и общались взглядами. Расстались друзьями.