Любимой...

        - Шекспир писал для таких, как Динка Морозова или Настюха Лещ, да! А  ваших служанок и нянек пусть играют другие! Я не буду, ясно?!
Путаясь в мыслях и словах, сдерживая слезы, Ангелика бросила, как ей казалось, убийственный взгляд на учительницу литературы и выскочила из актового зала.   
- Постой, дурашка!  Шекспир писал и для тебя, но не всем играть Джульетт! – крикнула вслед огорченная  Анна Петровна, но девчонки и след простыл.
Пятнадцатилетняя  школьница бежала по пыльной улице, уже давая волю обильному водопаду из глаз. Нет, не для нее Шекспир. И Пушкин бы никогда не написал о ней  «Я помню чудное мгновенье», и Лермонтов не стал бы стреляться из-за нее на дуэли. И вообще…
Ангелика была самой настоящей немкой и росла в станице Павловской, где большинство жителей были исконными казаками. На фоне темноволосых, смуглых с резковатыми чертами и, чаще сухощавыми,  чем плотными, людей она выглядела белой вороной. Даже ее родители, переехавшие сюда на жительство двадцать лет назад, смотрелись  уместно.  Высокие, стройные шатены быстро научились не выделяться из толпы. Работящая, домовитая семья полюбилась соседям.  К медсестре Луте прибегали со своими болячками чаще, чем к участковой докторице. А  к  прорабу Вилли, по-уличному, Вальке, приходили за  советами по строительству.
Привечали и старшую дочь Боленов Нору. Статная блондинка с темными бровями и голубыми глазами три года назад выбрала из многочисленных претендентов парня невзрачного, но доброго и рукастого, живущего отдельно от родителей.  Еще в юном возрасте он начал строить свой дом и к 22 годам стал крепким хозяином.
Нора  звезд с неба не хватала, но хозяйкой оказалась под пару мужу. Оба были людьми приветливыми, не жадными и всегда баловали гостинцами станичных ребятишек.
Но и родители, и Нора, заботясь об Ангелике, никогда не проявляли чувств. Еды вдоволь, в одежде нужды нет. Что еще надо?
А ей очень хотелось тепла и любви. И не только родительской.
И девушка, входящая в самый романтический возраст, с горечью сознавала, что кроме насмешек, глупых розыгрышей, в лучшем случае,  отсутствия интереса от парней ей ждать ничего не приходится.  В рыхлую, высокую девчонку с морковными вихрами, сотней веснушек, с неуклюжей походкой в обуви 41-го размера влюбиться мог только слепой.
Да и слепой с нормальным слухом тоже не влюбится. Она давно научилась «держать удар». На шутки отвечала резкостью, а иногда и грубо предупреждала любой выпад в свой адрес.
Размазывая по щекам слезы, кусая от досады на всех и на себя пухлые губы, Ангелика  прибежала на берег Дона и упала в нагревшийся с утра песок.  Сильно оцарапав белоснежную кожу на руке, она забилась в истерике.
- Прекрати, дурочка, что ты делаешь?!
Ангелика, услышав этот голос, единственный голос на свете, в котором и раньше звучали участливые нотки, просто захлебнулась слезами. И замерла, не в силах от стыда поднять голову.
- Вставай, девочка, не та погода, чтобы загорать. И рассказывай, что случилось. Немедленно, иначе отшлепаю, хоть ты и девушка на выданье.
Неужели и он издевается над ней?  Нет, это легкое прикосновение к ее непослушной шевелюре не может исходить от плохого человека.
Надо вставать и находить какие-то слова в оправдание своему поведению. Но в голову ничего подходящего не лезло.  Отерев ладонями лицо, Ангелика показала кровоточащую ссадину на руке.
- Больно.
-  Врешь ты все. Давай, колись, кто тебя так обидел. Ты, ведь, смелая девочка, я видел, как ты близнецов Васьки Долгункова от своры собак защищала.
- Да, если бы не ты…
- Я только помог. И потом, помню, как с черешни в крапиву свалилась и хохотала.
Нет, она всего лишь пятнадцатилетняя девочка. И Ангелика снова залилась слезами.
-  Ладно, пошли ко мне. Такой никому на глаза показываться нельзя. Проголодалась? Я, вон, рыбы поймал,  жарить будем. Успокоишься, расскажешь. Вот только лодку привяжу.
Ей больше не было стыдно. Она смотрела в спину Степана Лукина и сердце ее наполнялось… Чем оно наполнялось, Ангелика и сама не понимала, но ей становилось так хорошо.
Степан жил через дорогу от Боленов, чуть наискосок. Его большой дом когда-то был наполнен многоголосицей. Родители, братья, сестры.  Он – младший. Потом отец умер, дети разъехались по городам. Степан остался с пожилой матерью, не смог бросить ее, хотя в школе учился лучше  старших. Нужна была расторопная хозяйка в дом, мама стала часто болеть. Женился рано, чтобы ее без помощи не оставить.  Зина утонула позапрошлым летом, успев за три года до этого подарить мужу дочь Маню. Сейчас парню было всего двадцать пять. А за девочкой присматривала бабушка.
Несладкая выпала Степану судьба. Но никто никогда не видел его грустным, раздраженным.  Для всех находил он доброе слово, не только для Ангелики, а сердце при нем оттаивало так, как будто выделял именно ее.
- Мать, смотри, кого я привел! Соседка наша раскисла совсем. Поговори с ней построже, поучи уму-разуму, пока я вам рыбки изжарю на костреце. Где Манька?
- Где ей быть? В компьютере твоем сидит. Одно слышу: пальба да кряки разные.
- Манька, айда, рыбу жарить!..  А ты, Ангелок, развлеки мамашу. Ей одной скучно. Телевизор не любит, в компе не сечет. Только и радости, что воспоминания.
Радостная малышка сбежала  по деревянной лестнице с верхнего этажа и бросилась на шею отцу. Мать отвела их в сторону и пару минут шепталась с сыном. Потом  увела успокоившуюся Ангелику в свою горницу.
Девушка никогда не была в гостях у соседей. В комнате Веры Свиридовны ее поразило обилие фотографий на стене. Здесь были снимки разных лет. Но больше всех привлек один, датированный 12 июня 1966. Ангелика  увидела нечто совершенно удивительное для себя. Под цветущим деревом на застеленной покрывалом железной кровати с шишечками сидела молодая женщина необъятных размеров с коротко подстриженными непокорными вихрами. Ей совершенно не шло светлое платье в мелкий  цветочек  и с обилием рюшек вокруг короткой шеи в складочку. И эту радостно  улыбающуюся пышку со счастливым лицом  обнимал … Степан. Но он не мог даже  просто жить в 66-м году прошлого века, не только носить такую майку и черные «семейники» до колен.
- Правда, сын похож на отца? – со смешком спросила хозяйка. – А эта толстуха на меня совсем не похожа, да?
Ангелика, разинув  рот, смотрела то на фотографию, то на пожилую  поджарую женщину, голова которой всегда была повязана темным вдовьим платком. Наконец, обретя, дар речи, девушка спросила:
- Неужели это вы? Нет, не может быть.
- Еще как может. Вот, что, девочка. Я тебя давно хотела позвать к себе и поговорить по душам. Рядом живем, все вижу, все слышу. Не затворница ведь я, хоть после смерти мужа тихо живу.  Да все недосуг. Но, видно, время пришло для разговора. Садись, будем ждать обещанной рыбы. А я вот тебе что покажу…
Доставая из-за упомянутой фотографии потертый листок в клеточку, Вера Свиридовна начала рассказ.
- Здесь мне двадцать четыре годочка. Третий день пошел с нашей свадьбы с сорванцом-трактористом Вовкой Лукиным. Как за ним девчонки бегали! А я его без памяти с первого класса любила. Он тогда семилетку заканчивал. "Жиртрестом" меня дразнил, но без зла. Я круглая была, как колобок. Неуклюжая. Меня только учительница и любила. Мачеха каждым куском попрекала, а батька противничать ей не смел. Все ждали они, когда я с дома сойду. Но куда?  К учебе слаба была – не уехать. А в поле, хоть и сала полцентнера по бокам, как взрослая девка пахала. За работу только и терпели.  Вековухой, думали, останусь. С лица-то я и вовсе не ахти была. И злилась, матушки мои, на весь белый свет. Нет, чтобы лаской к мачехе, к сестре худющей. Огрызалась и только. А они-то, может, на ласку и откликнулись бы. Позже, так и случилось. А тогда…
Вовка, уж, жениться успел. Развелся. Жена в город ехать хотела, а у него к земле любовь. Бросила его и двух деток. А в городе и сгинула. Так мне жаль было Микитку с Гришкой, жуть. Неухоженные, полуголодные. Вовка выпивать-то начал.  Подумала, меня никто не любит, буду я любить.  Сначала украдкой помогала ребятам, потом собралась с духом, да как вставила по первое число отцу-одиночке.
- Побили его?!
- И это случилось. И по морде врезала, и плакала, и увещевала. Один он у них был, у сироток. И сам сиротой остался.  Помощь мою отвергал, но пить бросил.  Посмотрела: наладилось. Думаю, не буду навязываться, а любила его пуще прежнего. Не выдержала, уехала в город за компанию с сестрой, устроились на «Красный Аксай».  Там тоже в стороне ото всех была. Чувствовала себя чучелом в огороде, потому что чучелом себя и считала. А за силу, выносливость ценили.
Год прошел. И однажды нарисовался в общежитии мой любимый. Уговаривал вернуться. Все время повторял, что дети скучают, ждут меня. Отказалась. Прямо сказала, что люблю его с детства и не хочу мучиться. Владимир так странно посмотрел на меня, помолчал и уехал, не простившись. Через неделю мне с оказией передали это письмо. На ошибки не смотри, невесть каким грамотеем муж мой был. Читай.
Начиналось послание так: «ЛЮБИМОЙ…
Верунчик я только сейчас понял что ты самая дорогая для меня. И всегда была. Как не разглядел я тупой дурак какая ты замечательная Глаза твои видел и не понимал всю боль твоей души милая моя. А теперь я прозрел и вижу твое сердце и скажу тебе я тоже тебя люблю. Ты мне снилась вчера. Я обнимал и целовал тебя и во сне был счастлив  как ни с одной девчонкой с тех пор как узнал любовь и если не соврала а любишь меня возвращайся в мой дом хозяйкой. И пишу тебе не из-за сынов.  Ты знаешь за меня не одна  с радостью пойдет. Больше не напишу сама знаешь. А я как на духу. Твой навсегда Вовка Лукин. С нижайшим поклоном».
- И вы поехали назад?
- Полетела. Поверила с первой строчки и никогда не пожалела. Я была счастливее многих красавиц. Мне так завидовали, не понимали, что во мне нашел такой видный парень, не голодранец, работяга. И сама я стала себя видеть его глазами… Нет, не думай… О диетах мы тогда и не помышляли. Уксус я тоже не пила, как некоторые городские барышни. На тот свет мне не с руки было отправляться.  Меньше, чем через год, я родила Тоньку, следом Ванятку. Надо было пристройку делать к дому.  От работы в колхозе тогда никто не освобождал, хоть ты и мать-героиня.
Крутились мы с мужем, детский волчок отдыхает. Некогда было в зеркало смотреться, а глянула мимоходом однажды и даже не удивилась. Вроде всю жизнь талия на месте была. Не худая, но и никакого лишнего жира. На лице скулы обрисовались. А свои  вихры, вечно  торчащие  в разные стороны, я стала заплетать. Сначала в крохотную косенку, а потом и вокруг головы косу обвила. И с первых дней супружества я, как всегда доброй жене полагалось, повязала платок. И без него редко из дома выходила. Тридцать шесть лет мы в большой любви прожили. Семерых детей вырастили. Ты не смотри, что дочки и сыны разлетелись. Меня все к себе жить зовут. Особенно Микитка, сам уже дед.  Но мне лучше здесь, с последышем моим. Степку я, уж,  в большом  возрасте родила. Внуков  куча, а я тут в тягостях. Ничего, легко прошло.
Пожилая женщина обняла совершенно растерявшуюся, потрясенную Ангелику.
- Говорят, что любят ни за что-то. Просто потому, что совпали судьбы двух человек. Так бывает не всегда.  И раскрасавица может остаться одна. Мало ли случаев?  Не советчица я тебе, но коль сама в твоей шкуре побывала, детка, скажу.  Ты злишься на весь свет. На родных, окружающих и больше всего на себя. Отбрось зло на других, но разозлись на себя так, чтобы уничтожить  все напускное и заставить всех видеть себя такой, какая ты там, глубоко внутри. Это самое главное. А совет мой крестьянский такой: не ленись. Посмотри, как Нора ваша живет. За что ни возьмется, все спорится и всем улыбнуться успеет.  А ты  и тяпку в руках не держала…
Со двора Степан позвал на угощение. Но Ангелика отказалась от рыбы, сказала, что торопится. Ей нужно вернуться в школу. Девушка была слишком взволнована для того, чтобы есть и не подавиться.
Она, конечно же, не пошла в школу. Занятия в кружке давно закончились.  Но завтра она обязательно подойдет к молодой своей учительнице, помешанной на Шекспире,  и скажет, что готова играть в спектакле хоть двадцать первую служанку Джульетты, хоть «кушать подано». И про себя добавит: «Только не чучело в огороде». Потому что больше не чувствует себя этим чучелом.
А Степан еще увидит…
В это время, подавая матери жареного леща, Степан с веселой укоризной  говорил Вере Свиридовне:
- А еще учила нас не врать. Мама, мама…
- Подслушивал?
- Окно было открыто. Я рядом рыбу чистил.
- А что такого страшного я сказала?
- Отец бы не одобрил, что ты его на тете Полине «женила». Ведь, не тебя, а твою родную сестрицу папа обнимает. А ты снимала фотоаппаратом, что вам на свадьбу подарили. Хорошо, что тетя Поля далеко живет, а Ангелика к остальным фоткам не присматривалась. Там ты везде худющая, одни глаза. Только к старости поправляться начала.
- Ну, и соврала… немножко. Да, «жиртрестом» он Польку дразнил, а меня звал «Кощеевной». Ну, и что?  Все остальное – истинная правда. И письмо он мне написал, и приезжал за мной.
- Но тетя Поля никогда не худела. А глянуть на нее сейчас, так вообще -катастрофа. Психолог ты мой.
- Сынок.  Полина счастливо вышла замуж и раньше меня. И деток родила, и любимой была. И мужа в один год со мной похоронила. Я просто объединила две судьбы. Думаешь, напрасно?
- Не знаю. Ты видела, какие глаза у этой девочки? Душа в них светится… И утонуть можно…  Мала еще, правда, пусть подрастет немножко.