Арт

По просторной, освещённой солнечным светом комнате из стороны в сторону ходил небрежно одетый  мужчина средних лет. Растрёпанные волосы, лёгкая небритость и порывистость жестов выдавали его наклонности к творческому труду. Действительно, Игорь Лепин (по иронии судьбы почти однофамилец своего любимого живописца Репина) – художник. Но сейчас он метался не в порыве вдохновения, а по более прозаичной причине: нужны были деньги. О бедности художников издревле ходят легенды; Игорь им не верил, а напрасно… За всю его длительную творческую деятельность ему удалось продать всего лишь  несколько своих картин одиноким ценителям прекрасного. Своим же в богемных кругах Одессы у него стать никак не получалось, соответственно и постоянных поклонникам не от куда было появиться. Замкнутый круг.
Отсутствие популярности в его случае не говорило об отсутствии таланта. Кисти Лепина принадлежали очень милые пейзажи Одессы, на которых изображались деревья, цветы и, главное, Чёрное море. Он очень любил Одессу, но не знаменитую на весь мир бандитски-юмористическую, а величественную, слегка идеализированную, но вместе с тем простую и понятную. Особенно он восхищался её задушевными  старыми двориками, которые медленно, но верно заменяются новыми постройками.
Если бы Игорю не нужно было бы платить за квартиру, можно было бы до вечера рассказывать о его романтически-приподнятой натуре, а так суровый бытовизм не позволяет. Можно только добавить, что хозяйка (а он жил на съёмной квартире) – замечательная женщина, совершенно не торопила его с оплатой. Пухленькая, невысокая владелица жилья души не чаяла в своём квартиранте, можно даже сказать, благоговела перед ним. Рождённая в СССР, она не была лишена чувства уважения к людям искусства с высшим образованием в целом и к Лепину в частности. Работая всю жизнь продавцом в продуктовом магазине, сдавая комнаты представителям таких же обыденных профессий, как и у неё, она и мечтать не могла, что её скромную обитель посетить человек почти что  из другой галактики – художник. Зовут эту женщину Татьяна; Игорю можно называть её Таней, но нам с вами, не жившими у неё на квартире, пока ещё лучше называть её полным именем, мало ли что.
Главная мечта Татьяны – её портрет. Она из скромности не просила об этом у Лепина, а он по глупости сам не догадывался осчастливить женщину.
Не смотря на ангельскую доброту по отношению к нему, Игорь всё-таки боялся Татьяну. Именно её доброты и боялся. Если бы на её месте оказалась классическая хозяйка, требующая неукоснительной оплаты в срок и не скрывающая своего презрения к некредитоспособному клиенту, он бы боялся меньше. Он мог бы себе позволить резко набросить свисающий шарф на плечо, обвинить её в меркантильности и покинуть квартиру с чувством собственного достоинства. Здесь же совесть не позволяла.
Итак: деньги, деньги, деньги. После мучительных размышлений он всё же пришёл к однозначному выводу. В его комнате находилось много картин, их количество позволяло сделать выставку. Игорь из-за нерешительности и требовательности долго сомневался на счёт качества, но материальные затруднения дали на эти тонкие вопросы грубый и однозначный ответ. Художник оделся поприличнее, побрился,  глубоко вдохнул и направился в знакомую картинную галерею.
Галерея представляла собой помещение внушительных размеров с евроремонтом. Высокие потолки, качественное освещение и белоснежные стены с дорогими обоями говорили о том, что этот приют мастеров кисти и мольберта приносит неплохие доходы. Среди подавляющего большинства модернистских картин скромно располагались и несколько работ Лепина.
Нашему живописцу пришлось долго ждать, пока освободится Геннадий Васильевич Шольный, директор заведения. Шольный – человек деловой, успешный и  чувствующий выгоду. Даже вид его не говорил о косвенной причастности к искусству: низенький, лысеющий, мешковатый и сытый.  Строгий, скрывающий полноту костюм без малейшего намёка на элегантность тоже не намекал на связь с богемой. Тем забавнее было наблюдать, как этот солидный мужчина с нелепым лицом поросёнка вёл переговоры с худыми, энергичными, ярко одевающимися художниками, у которых и на голове, и внутри неё царил непрерывный творческий беспорядок. Однако если Геннадий Васильевич чувствовал, что картины его чудаковатых собеседников можно выгодно продать - это его не смущало.
После длительного ожидания Лепину разрешили войти в кабинет Шольного. Не смотря на статус директора галереи, картины на рабочем месте у него не было. В двух словах о кабинете: дорого и безвкусно.
- Я хочу дать в Вашей галерее персональную выставку, - с ходу выпалил Игорь, чтобы не впасть в стандартную нерешительность и не тянуть резину.
- Мне нравится Ваш деловой настрой. Но не хотите ли вначале кофе или чай?
На самом деле Игорь хотел бы поесть, но это к делу не относится. Кофе он не хотел, но так как боялся, что директор воспримет отказ, как неуважения – согласился. Симпатичная секретарша внесла две чашки, художник сел на офисное кресло, словно бедный родственник, и разговор возобновился.
- С Вашими работами я знаком, и они мне нравятся. Скажу больше, они нравятся даже моей маме. Но, боюсь, они бы не понравились моим детям. Понимаете о чём я?- спросил Шольный и отхлебнул чуть ли не полкружки одним глотком.
Лепин не совсем понимал.
- Вы же видели работы, представленные в нашей галерее. Авандардисты, модернисты, экспрессионисты, импрессионисты, сюрреалисты, кубисты, филателисты…
- Филателисты – это люди, которые собирают марки, - робко поправил Лепин и сразу же пожалел о своей поправке.
- Извините, ошибся. Я, если честно, плаваю в этих течениях, но, думаю, мысль мою Вы поняли. Ваши реалистические  пейзажи и портреты – это талантливо, но не актуально. Сейчас все пытаются чем-то удивить, ошарашить, эпатировать. Для этого даже не обязательно уметь рисовать.
На лице гостя застыл немой вопрос.
- Да. Я лично знаю одного нашего модерниста, или как их там, которого выгнали из художественной академии за то, что у него не получались ровные линии. Ну, вот все ваши тонкости освоил, светотени там, фоны, передние и задние планы, а чтоб просто нарисовать прямую линию уйму времени требовалось. Бывает же такое, что человек достиг вершин своей профессии, а с азами у него туго – хоть убей. Так вот этот художник не разочаровался, а сделал свои кривые линии творческим методом и теперь постоянно у нас выставляется.
К чему я это рассказываю? Понимаете, люди хотят чего-то необычного, а Ваши деревья и уютные дворики они и на улице могут увидеть. Вы согласны?
Лепин молча кивнул головой.
- Я не говорю, что Вы плохо рисуете, наоборот, но публика диктует свои условия, и мы не можем с ней не считаться. Я не против того, чтоб Вы провели у нас  свою выставку, но сможет ли она заинтересовать посетителей? Мне не хочется Вам в этом признаваться, но наши экскурсоводы заметили, что Вашими картинами, помещёнными здесь, мало интересуются. Боюсь, что у нас не будет посетителей, и Ваши замечательные картины никто не купит. Я мог бы из любви к искусству пойти на риск, но нужно ли это Вам? Судя по всему, Вам тоже нужны деньги, и я не хочу Вас разочаровывать.
Лицо Лепина становилось всё печальнее и беспомощнее. Оно разжалобило бы и отъявленного циника.
= Вы мне глубоко симпатичны, и я Вам кое в чём признаюсь. Многие считают, что смысл моей жизни в деньгах, и что я к искусству отношусь только как к средству обогащения. Это не совсем так. На самом деле глубоко внутри меня живёт художник. Когда-то давно я был таким же робким и худеньким, как Вы; это сейчас… Так вот во мне живёт один замысел, реализовать который у меня не хватает творческой смелости. Вы бы могли им воспользоваться.
Лепин напряг внимание. Казалось, вот она, спасительная нить.
- В мире есть четыре стихии: огонь, вода, земля и воздух. А человек, чем, скажите, не мир? В нём тоже есть свои стихии. Биологические. Кровь, урина, слюна и семенная жидкость. Так почему бы не нарисовать картину этими, так сказать, естественными красками и не назвать её «Человеческие стихии»? Сейчас интересно даже не то, что рисуют, а то как, чем и на чём. Сделайте это, потрясите общественность!
Говоря это, Шольный, действительно, на мгновение из успешного бизнесмена превратился в немного сумасшедшего художника. Похоже, что общение с живописной элитой всё-таки оказало на него определённое внимание.
Лепин из вежливости обещал подумать и в смятенных чувствах вышел из кабинета. По дороге домой он думал над словами директора: по поводу своих картин – с грустью, по поводу «Четырёх стихий» - иронично. Мысли настолько тяготели его, что он не смог ими не поделиться с Татьяной.
Сердобольная женщина пылко сочувствовала непризнанному таланту. О деньгах не могло быть и речи, хотя Игорь раз пять извинялся за их нехватку. Когда художник дошёл до эстетических откровений Шольного, Татьяна не выдержала и громко рассмеялась.
- Что, так и сказал, «Нарисуйте, говорит, картину мочой»? Извращенец. А семенная жидкость – это ведь… - она не договорила и покраснела.
Этот стыдливый румянец очень шёл ей. Вообще ямочки на полненьких, как у хомячихи, щеках, искорки сочувствия в зелёных глазах и разгорячённое от переживаний – всё это сегодня, как никогда, нравилось Игорь. Что может быть лучше человека, способного понять в трудную минуту?

Дни тянулись очень мучительно. После фиаско с галереей Игорь совершенно не знал, куда себя подать. Предложение Татьяны попробовать в других галереях отмелось, потому что и в них, наверняка, модернистов чествуют гораздо охотнее, чем тех, кто пишет по старинке. Лепин мало ел, совершенно не мог взяться за картины, плохо спал и оброс, как дикарь. Татьяну пугали мешки под его глазами и худоба, и она пыталась сделать всё возможное, чтобы помочь квартиранту.
Впервые в жизни Игорь засел за газеты в поисках вакансии. Среди сотен предложений он, благодаря терпению, всё-таки отыскал подходящее. Одной элитной одесской школе нужен был учитель ИЗО.
На собеседовании от него потребовали диплом о высшем образовании, трудовую книжку (он стыдился пустого места в графе «работа») и множество других документов, среди которых и медицинскую карту. Её-то и не оказалось у непрактичного претендента на должность учителя. К счастью, его не выгнали за неподготовленность, а позволили сделать все необходимые обследования и прийти снова.
В поликлинике, как и в других общественных местах, художник-индивидуалист чувствовал себя не совсем уютно. Он давно отвык от стояния в очередях, а привыкать совсем не хотелось. Тем не менее, жизнь диктует свои правила, которым иногда просто приходится покоряться. В таком состоянии Игорь неохотно рассматривал внушительный список врачей, у которых необходимо обследоваться и нужных анализов. «Терапевт, окулист, лор, дерматолог, - вяло читал он, - кровь, моча, слюна, семенная жидкость…» И тут его словно по голове ударили. Это же полностью совпадает с «Четырьмя стихиями»! Что за нелепый знак свыше?
«Глупости всё это. Сдам анализы, пройду врачей, устроюсь учителем, заработаю денег, заплачу за квартиру… А дальше? Я же не учитель, во мне нет педагогических наклонностей, я не могу обманывать детей. Делать нелюбимую работу ради куска хлеба – разве об этом я мечтал всю жизнь? А как же искусство? Вот так взять и разрушить разом все свои мечты! Не лучше ли рискнуть и написать-таки эту проклятую картину?»
Вечный вопрос о журавле в небе и синице в руках предстал пред Игорем и вначале  казался неразрешимым. К счастью, Лепин смог додуматься до соломонова решения: часть анализов он сдал в лабораторию, а часть оставил для картины.

Прошло несколько лет. Квартира Татьяны осталась такой же просторной, как и в самом  начале нашего рассказа; более того пространство увеличилось благодаря ощущению пустоты, незаметно поселившейся в её комнатах… После того, как Лепин съехал с квартиры, ещё несколько людей снимали у неё помещение, но они были просто посетителями, не более. Сама Татьяна по-прежнему стояла за прилавком безо всяких надежд на карьерный рост. Она похудела, щёки её впали, глаза потускнели, движения стали более медленными, а голос – уставшим. В общем, грустная история.
Однажды её тихий одинокий покой нарушил звонок в дверь. Открыв её, женщина увидела на пороге мужчину в невероятно ярком костюме. Это же Игорь! Но как он изменился: поправился, уложил непослушные волосы блестящим лаком, превратил дикорастущую бороду в ухоженную «культурную растительность» и оделся по последней моде. Красные брюки, оранжевый пиджак, жёлтая рубашка, радужной расцветы шарфик и сиреневый берет – это или клоун, или невероятно позитивный человек. Судя по тому, как радостно он бросился в объятья к Татьяне, скорее всего, второе.
Татьяна была неописуемо рада приезду Игоря, потеряв от восторга дар речи. Не может быть, он не забыл её!
- А я  к тебе не с пустыми руками, а с сюрпризом, - сказал Игорь и протянул женщине картину в розовой подарочной упаковке, - это твой портрет.
Сам факт того, что кто-то мог нарисовать её портрет, вызвал у Татьяны просто эйфорию. За эти  мгновения она испытала больше счастья, чем за предыдущие несколько лет. С придыханием она сняла обёртку и… упала с небес на землю. Если бы не безмерное уважение к Игорю, она бы надела эту картину ему на голову. На полотне изображалась женщина с волосами-водорослями,  губами на месте глаз, перевернутым вниз головой носом и прочими уродствами. Татьяна не смогла скрыть своего недовольства, а Игорь сделал вид, что не заметил этого.
- Я приехал поблагодарить тебя за то, что ты верила в мой талант, когда в него никто не верил. Кто бы мог подумать, что эта идиотская идея с «Четырьмя стихиями» сработает и станет началом моей славы? Теперь я купил себе квартиру Киеве, вошёл в столичную богему, связался с модернистами и авангардистами, сам «модерню» и «авангардю», даю персональные выставки. Кстати, скоро выставка в Одессе. Придёшь?
- Там будут такие же картины, как эта?
- Да.
- Тогда нет. Я поклонница твоего раннего периода.
Игорь осмотрелся и заметил, что его старые картины до сих пор хранятся у Татьяны. Это тронуло.
- Я смотрю, ты ещё не выбросила мои старенькие дворики. Все они подписаны, и их сейчас можно выгодно продать. Конечно, не так выгодно, как новые работы, но всё же. Разрешение я даю.
- Я никогда не продам твои картины.
Дальше разговор не клеился. После парочки незначительных фраз Игорь откланялся и ушёл. Татьяна осталась в комнате одна. Она достала с полки маленький черноморский пейзаж, обняла его руками и горько заплакала.