Прелюдия к Петербургу
Путешествие эгоистки
Нет в этом мире ничего более осязаемого и материального, пожалуй, даже основополагающего, нежели человеческие чувства. Именно чувства движут людьми. И когда замышляются великие злодеяния, и когда гениальный или талантливый ум воплощает собственное чувствование в творения, просвещающие наше сознание, укрепляющие дух.
Друг пытался отговорить меня от поездки в Санкт-Петербург. Но зная, что влечет меня туда желание встретиться с Человеком, Нуждающимся в Исцелении, в конце концов, согласился: поезжай, может быть, и правда, твое путешествие из Свалявы в Петербург приспело, никто ведь не может знать, где оно, Исцеление, находится и кому оно больше нужно.
В Сваляве на вечернем вокзале меня провожали младшие из моих детей. Они в силу возрастной легкости на подъем с пониманием отнеслись к довольно спонтанному моему решению - найти того самого, сокращенно и с подтекстом обозначенного мной аббревиатурой НуИ. И все на свете понимающие кочевники аисты, неизменно возвращающиеся в родовое гнездо, свитое их прародичами на железнодорожной электрической опоре, одобрительно пощелкивали клювами и махали белыми крыльями вслед увозящему меня поезду.
***
Киевский вокзал просыпался до самого полудня. Будто с похмелья. Мне показалось, что виной всему трубы, торчащие невдалеке и будто перечеркивающие жирными вертикальными линиями городскую перспективу с претендующей на блистательность, сверкающей синим стеклом высоткой; впрочем, уже пошарпанной и выцветшей. Но, наверное, просто был такой час, когда чей-то поезд еще не прибыл, а чей-то уже ушел. К обеду все изменилось, пассажиры подходили и подъезжали, вливались волнами на привокзальную площадь через створки метро, толпились у киосков с шаурмой, кофе и кока-колой, курили, облокотившись на массивные подоконники старого, когда-то уютного вокзала. Люд все множился и множился, пестрый ручей из носителей вышиванок, камуфляжа, ярких пляжных нарядов, внушительных баулов, клетчато-полосатых "кравчучок" и всевозможных рюкзаков становился все более плотным и нервозным. К курящим и поедающим хот-доги вереницей подходили молодые, заряженные энтузиазмом люди с прозрачными урнами, одолженными, вероятно, в избирательных комиссиях и приспособленными нынче для сбора пожертвований на нужды АТО, лечение раненых и в поддержку временно перемещенных. Запах пота и прогорклости исходил от этого столпотворения. Поливальная машина коммунальной службы, хоть и с некоторым опозданием - полдень миновал, все же немного прибила дорожную пыль и смыла в водоприемники ливневой канализации небрежно брошенные окурки. Заодно заставила фланирующих в броуновском движении пассажиров хоть на некоторое время приостановиться и определиться с перемещением на открытой местности. Озона в воздухе не чувствовалось, но дышать стало легче.
Фирменный состав, следующий по маршруту "Киев - Санкт-Петербург", начал посадку. Мой вагон - предпоследний, плацкартный, с бордовыми бархатными сидениями и ковровой дорожкой в проходе. Довольно комфортно для мягкого места, но отнюдь не здорово для органов дыхания. Судя по обилию плавающих на свету порошинок, с помощью пылесоса вагон убирают не часто. Вопреки тому, что проводнику были предъявлены купленные в кассе билеты до самого Петербурга, в вагон так и не попали беженки из Луганской области - мама с двенадцатилетней дочерью. У девочки не оказалось заграничного паспорта. Без него ребенка не пропустит белорусская погранслужба. Кажется, мама с дочкой должны были ехать в одном отсеке со мной, поскольку две верхние спальные полки так и остались не занятыми до конечной станции.
***
Первая остановка на вокзале в Нежине. Кудрявые липы, уютный скверик с оградой, поросшей вьюнком. Тут сошли мои случайные попутчики - молодая, пожалуй, даже, слишком юная пара, возвращающаяся из Киева с покупкой - микроскопической собачкой, помещающейся на узкой девичьей ладони. Везли это чудо зооселекции в специальном просторном контейнере и время от времени поили его водой из пипетки. Все полтора часа не утихали ребята в любовных играх. То целовались, то щипались, то кусались, а еще таскали друг друга за уши, носы, губы, волосы и попискивали, и постанывали от удовольствия. Со стороны это могло бы выглядеть как крайняя степень невоспитанности, но меня их поведение вовсе не раздражало.
На место одного из ребят прибыл новый пассажир - угрюмый парень лет тридцати. Когда поезд тронулся, кому-то позвонил, сообщил собеседнику, что уже в дороге, и с неожиданно теплыми интонациями в голосе поблагодарил - "за всё". Но глаза его и выражение лица до самого Петербурга оставались мрачноватыми, будто одолевали его тяжкие думы.
...Солнце подсвечивает лесопосадку с дальней от дороги стороны. Скользят лоскуты света в темной зелени меж высоких тонких стволов деревьев. И кажется, будто движешься среди расступившейся толщи воды сказочного моря с диковинными водорослями. Вот-вот в окошко вагона нечаянно вплывет золотая рыбка, а там уже недалеко и до исполнения трех заветных желаний.
Благостно-созерцательное мое настроение было нарушено таможенной и пограничной службой, появившейся в вагоне после Чернигова. Спрашивали о цели поездки, требовали доказательств скорого возвращения, из содержимого дорожной сумки заинтересовали таможенников только три экземпляра моего романа. Пришлось коротко пересказать содержание книжки и указать на собственный портрет на обложке.
Девушка в форме посетовала, мол, три одинаковые книги позволяют ей предположить, что везу я их для коммерции, а это запрещено. Все же мне позволено было продолжить путешествие. Видимо, дивчина понимала, что много на своих книжках я не заработаю. Досмотр, проведенный украинскими таможенниками, доказал мне мою предусмотрительность - в последний перед поездкой момент я вернула на домашнюю книжную полку издание русинского автора, которое могли бы счесть "сепаратистским".
Моего спутника, который оказался гражданином России, досматривали с особым пристрастием. Он беспрекословно выполнял все требования должностных лиц, но было видно, как коробит его от украинского пограничного недоверия и скрываемого, но все же явного желания обнаружить в нем если не террориста, то шпиона.
За почти сутки совместного следования мы обменялись с попутчиком лишь несколькими "дежурными" вежливыми фразами. По всему видно, что недоверие передается воздушно-капельным путем. Общая атмосфера в вагоне - вплоть до Петербурга оставалась тягостной, как на похоронах. Даже на целомудренно чистых платформах гомельского вокзала в Беларуси среди вышедших подышать вечерней свежестью пассажиров не было видно безмятежных и радостных, предвкушающих лиц. Люди полушепотом переговаривались о том, что, возможно, их будут проверять российские погранцы, какие могут предъявлять требования к багажу и документам. Тревожность подкреплена была тем обстоятельством, что белорусские пограничники вернули в Украину девушку, которая два дня назад отметила двадцатипятилетие, но не успела вклеить соответствующую этому возрасту фотографию в украинский паспорт. В других вагонах белорусы также нашли как минимум по одному нарушителю.
Я же эгоистично блаженствовала, поскольку мне искренно и с добродушной улыбкой белорусские товарищи пожелали счастливого пути и запоминающейся встречи с величайшим центром русской и мировой культуры.
...Давно я не любовалась подобными закатами - с большим оранжевым солнцем, растворяющим линию горизонта. И это огромное равнинное пространство, которого не увидишь у нас в горах, сливающееся с небом, отмеченное лишь кое-где вехами-указателями, позволяющими ориентироваться на местности: одиноким живописным деревом, чуть растрепанной копной сена, узко петляющей в поле дорогой, ведущей в сине-сумеречную даль, озерком, блеснувшим вдруг синим глазом среди высоких трав...
***
Рано утром пейзаж за окном заметно изменился. Появились небольшие возвышенности и обилие елей, их я не заметила на белорусской земле. Не лесопосадки, но настоящие лесные чащи простирались почти до самого горизонта. Особенно хорошо это было заметно, когда поезд проходил по высокому мосту через реку с прилегающими к ней болотцами и заплавами, в стоячей воде которых прихорашивались к завтраку утки. Рассвет на подъезде к станции Дно завораживал прекрасно-сиреневой многообещающей и немного загадочной аурой. Пока я вела расчеты о том, какой же будет погода в день моего свидания с Петербургом, небо вдруг полыхнуло золотыми россыпями и выкатило малиновую горошину, которая прямо на глазах начала увеличиваться в объеме и менять при этом оттенок. И вот уже спустя полчаса на небосклоне плыл чуть впереди поезда алый воздушный шарик, ныряющий в гущу жемчужных облаков, но неизменно оттуда выглядывающий и зовущий за собой радостной своей расцветкой.
Поезд почти все время двигался на север и лишь перед самим Петербургом изменил направление на восток. Я вбирала в себя никогда прежде не виданные мной пейзажи с островками усыхающих елей на торфяниках, поросших мхом, и думала о том, что сама я немного похожа на Ивана Сусанина, потому что этот унылый край мне отчего-то близок и знаком, и я в нем запросто могла бы стать проводником для знакомых мне "поляков", чтобы сразить их наповал этой неразгаданной, тоскующей о чаянном, но несбывшемся, стороной. К слову,"поляками" у нас, на Подкарпатской Руси, называют жителей Галичины. Нет, меня не одолевала скорбь частника, не сумевшего построить дом на зыбкой почве, но горестно убивающегося упущенной возможностью. Я думала о том, сколь трудно жить в таких местах, сколько терпения, мужества и стоицизма требуется от людей, создающих и объединяющих на сотни километров отстоящие друг от друга обитаемые уголки в этих суровых, уж никак не жирующих, но предельно жилистых краях.
Есть на Земле территории с женским началом, цветущие, благоуханные, плодоносные. И есть - мужские: со шрамами, внешней корявостью и даже грубостью, за которыми угадываются пути и судьбы первопроходца. Поезд "Киев - Санкт-Петербург" привез меня именно в такие места.
***
Названия станций и полустанков, мелькавшие в окошке, заставили меня думать о том, что у каждого человека существует не видимая другому собственная топонимика чувств. Бежаницы, Ублиска, Дедовичи, Замостье, Голубово, Скново, Скугры, Слудицы, Вырица, и - конечно же - Сусанино, а также Леменка, Кчеры, Сольцы, Кириши, Оредеж - имена собственные населенных пунктов, прочитываемые мной на придорожных табличках, навевали мысли о давно утраченных связующих звеньях, соединяющих когда-то мой ярко-зеленый горный край с этой сизовато-горчичной лесистой равниной. Мне было немного жаль, что эгоистично проспала ночью остановку в белорусском Витебске и не увидела воочию шагаловского чернеющего неба над Одиночеством с воспарившим в лоскуте густой синевы белым ангелом, устремившимся прочь от земного притяжения. В юности, посмотрев репродукцию "Одиночества" Марка Шагала, я задавалась вопросом: зачем корове скрипка? Нынче мне пришло в голову, что я со своей поездкой в Петербург - в это ненадёжное время войн с клубящейся чернотой в небе, где не осталось места для белых ангелов,- весьма похожа и на корову со скрипкой, и на еврея со свитком Торы. Причем, на дойную корову. И на еврея, лелеющего свое сиротство на земле обетованной.
Собственно, ехала я в Питер с надеждой увидеться с Н., с которым была знакома лишь заочно, но с которым меня объединяло творческое сотрудничество и завязавшаяся между нами живая переписка в электронной почте. Должна признаться, что такое общение нужно было по большей части мне - чтобы не поддаться деструктивному состоянию отверженности, которое появляется у любого человека, оказавшегося наедине с тяготами быта и в информационном поле все более и более устрашающих новостей и фронтовых сводок. Переписка наша была чем-то похожей на беседы двух незнакомцев, путешествующих в одном купе поезда - в чем-то излишне откровенной, в чем-то недосказанной. И, пожалуй, единственное, что мы поняли друг о друге, - это то, что оба переживаем душевный кризис, ищем выход. Или вход. Могли ли мы помочь друг другу? Мне показалось это возможным после письма Н. о том, что он тяжело болен и скоро умрет. Приспичило сказать ему, глядя в глаза, что умирать ему никак нельзя, что необходимо дождаться хотя бы окончания этой нелепой войны в Украине. Отчего-то я до сих пор пребываю в уверенности, что войну способна прекратить наша встреча.
Кроме таких вот личностных мотиваций, была еще одна - воплотить наконец несбывшуюся мечту юности о знакомстве с городом на Неве. Тогда встреча с Петербургом могла быть радостной и безмятежной, теперь моя топонимика чувств в географии железной дороги подсказывала, что возможен и драматичный разворот. Но поезд уже тормозил, въезжая под своды Витебского вокзала.
***
Мы попрощались с попутчиком еще в вагоне. Он уверенно и бодро пошел к выходу чуть раньше меня, привычно прижимая плечом к уху мобильник, поскольку руки были заняты поклажей. Я вглядывалась в окно, будто надеясь увидеть на перроне Н., которого известила о приезде. Нет, конечно, встречающих меня там не наблюдалось.
Это странное ощущение - когда наперед знаешь, что тебя не ждут, но все же настырно пытаешься отыскать того, кто тебя не ждет. Да ведь, и в самом деле, Нуждающийся в Исцелении мог не придти на вокзал из-за испытываемых им физических ограничений, о которых мне не известно.
Было желание затянуться сигаретой и оглядеться на местности. Но российская полиция строга к таким вольностям. Поэтому присмотрелась к открывшимся ограниченным перспективам без сиюминутного потакания собственным вредным привычкам.
Первое - купила стартовый "билайновский" пакет. Второе - устремилась за людским потоком, покидавшим платформы, чтобы выйти наружу. Металлоискатель на выходе запищал, словно озабоченный комар, отреагировав, видимо, на металлический термос в моей дорожной сумке. Третье - за углом у здания вокзала нашла подходящее место с мусорной урной для частичного удовлетворения персональной вреднющей привычки.
Моросил довольно густой дождь, вездесущие полицейские укрылись от него под навесом у бокового входа, откуда оценивающе поглядывали на меня. Впрочем, им наверное казалось, что у перезрелого божьего одуванчика, коим я иногда предстаю в глазах окружающих, остался единственный парашютик, да и тот вот-вот вымокнет. Минут пять мне понадобилось, чтобы верно его приладить, распрямить плечи и отдаться на милость розы ветров, творящей мистическую атмосферу еще не заметившего меня Питера. А что знакомство состоится, сомневаться уже не приходилось.
***
Даже после восьми вечера солнце все еще светит в колодцы четырех-, пятиэтажек на Петроградской Стороне. И голубь топчется на внешнем скользком подоконнике. А ведь окно открыто. Но отчего-то птаха даже не пытается попасть внутрь квартиры с распахнутыми оконными створками. Да и нет протянутой к ней руки, никто не сыплет хлебных крошек. Владелец жилья и обитающий в колодце голубь соблюдают дистанцию длиной в протянутую ладонь или в два голубиных шажка.
Сижу в "курилке" относительно дешевого хостела на Большом Проспекте ПС. Комнату в нем забронировала заранее. Хотелось одноместную, но поскольку на дни моего пребывания в городе единственная такая с просторной и, наверное, удобной кроватью оказалась занятой, администратор предложил мне за ту же цену поселиться в четырёхместной и пообещал отсутствие соседей. Я согласилась, гипотетическим соседям повезло: не будила их собственной бессонницей, не потревожила внезапными горестными всхлипами во сне, от которых в последнее время сама перепугано подскакивала ночью. Для участливого читателя отмечу: всхлипы моего сонного подсознания после пеших и иных прогулок по северной столице исчезли как не бывало.
"Курилка" же оказалась непредвиденной роскошью, на которую я и не рассчитывала, знакомясь на сайте хостела с его внутренним устройством и заведенным распорядком. Она также была местом, где ежедневно, как минимум два раза в сутки - утром и вечером, появлялась возможность тесно и недолго общаться с другими временными обитальцами этого походного бивуака. При этом эгоистично не интересоваться их именами и фамилиями и не расспрашивать о том, что их сюда привело. Кому нужно - рассказывали сами.
Тут я узнала историю Ксюши. Ксюша - это молодой человек, предплечья которого испещрены татуировками. Одна из них как раз и увековечила ласкательную, с панибратским оттенком, форму женского имени. А еще Ксюша - коренной петербуржец, на некоторое время непредусмотрительно оставивший город без своего в нем присутствия. Что позволило его старшему брату пуститься" во все тяжкие" и продать трехкомнатную квартиру, доставшуюся им в общее наследство после смерти матери. Частью вырученных от сделки денег старший все же поделился с Ксюшей. И вот Ксюшу "до лучших времен" поселил в хостел агент по недвижимости, обещая оперативно приобрести для него однокомнатное жилье. Ксюша сидит в "курилке" в послеобеденные часы и терпеливо ждет звонка от риэлтора. А по утрам делает мне отчеты о подробностях телефонного общения со своим агентом.
Еще один мой постоянный собеседник - Александр из Гамбурга, изыскатель "белых пятен" в мировой истории. Сообщив мне как-то ранним утром во время общего умывания ("курилка" расположена в помещении с мойдодырами), что его супруга признала во мне жительницу крайнего запада Украины, попросил рассказать о том, что происходит на Закарпатье в связи с последними событиями в Украине. И после моих ответов "в общем и целом" спросил с особенным таким вниманием, не удивляют ли меня его расспросы. Нет, говорю, не удивляют. Непонятным, правда, до сих пор остается для меня то обстоятельство, что я так и не имела чести познакомиться с его супругой, или хотя бы увидеть их вместе. В регулярных собеседованиях с Александром я умолчала о том, что хоть внешне он и похож на жителя Гамбурга, но больше почему-то напоминает мне этакого благодушного Штирлица-Исаева, который разомлел слегка от прибытия в тыл из вражеского стана и восторженно признал во мне родственную душу - так сошлось, что корни у нас общие, кубанские.
Сама для себя я начинаю смахивать на резидента, наблюдающего, направляющего и организующего агентурную сеть.
***
Да, конечно, в этой поездке было много разговоров о политике. И я была бы не искренней, если бы не призналась в том, что всю дорогу до Петербурга (да и половину времени, проведенного в городе) во мне, как зуд после укуса овода, сидела навязчивая мысль: позвонить в одно из наиболее известных питерских изданий и предложить дежурному редактору взять у меня интервью как у коренной жительницы современной Подкарпатской Руси. Этим я могла бы даже оправдать свое эгоистическое путешествие, предпринятое так не вовремя, когда и Украина в огне, и в семье не без дыма. И пребывающие на довольствии России отдельные представители моего народа, вещающие о том, что Закарпатье готово к восстанию против киевской хунты, что три тысячи штыков сидят в засаде и только ждут команды бравого русинского предводителя Петра Г., были бы посрамлены и развенчаны моим героическим интервью. Я могла бы рассказать своим питерским коллегам о том, что искусственное раздувание русинской "мухи" российскими СМИ может закончиться лопнувшим "слоном". Я могла бы поведать им о деструктивной деятельности местных журналистов заперевального происхождения, всячески поддерживающих своими публикациями антирусинский, антироссийский (это парадоксально, но и антиукраинский - в такой же мере) жупел в лице того же Петра Г., который укрылся на российских просторах от реальной ситуации в его родном доме, но именем которого наши СМИ пугают закарпатских читателей по семи раз на дню. Я была бы тысячу раз права, если бы открыла российским читателям правду о положении дел на Закарпатье, хотя бы в той части, что местный олигархический клан, по совместительству являющийся одной из составляющих международной финансовой корпорации, давно превратил местное население в почти безземельных и бесправных рабов, а область - одновременно и в форпост украинского национал-радикализма, и в едва прикрытый зад дряхлой Европы, и в стремительно иссякающую кладовую трудовых ресурсов для русской глубинки и польских яблочных садов. Закарпатье из жемчужины, пусть и не яркой, но годной быть украшением любого государственного образования, усилиями того же местного клана превратилось в кучку пыли - дунь и следа не останется. Оно давно распродано, разграблено. Но главное - запугано и унижено, предано своими же отпрысками.
Все это и много больше могло бы быть озвучено мной, стоило лишь позвонить дежурному редактору одного из петербургских СМИ. Но я, может быть, неожиданно для себя самой, оказалась еще той эгоисткой - прежде всего меня занимал вопрос о том, как встретиться с Н., имея лишь номер его мобильного и зная название проспекта, где он обитает.
***
Оставшиеся до заката часы в день приезда в Петербург посвятила изучению ближайших к месту моего временного проживания объектов и улочек. Почти заново училась переходить дорогу на "зеленый" и по "зебре". Это оказалось даже проще и куда как безопаснее, чем перейти улицу Главную в Сваляве или любой пешеходный перпендикуляр на проспекте Свободы в Ужгороде. Исследовала подземный переход у станции метро "Спортивная" и обнаружила, что ведет он в направлении моста Тучкова - значит, можно пешим ходом добраться до Васильевского острова. Но это - позже. А пока - сквер у Князь-Владимирского собора.
Этот зеленый треугольник с белым храмом в основании и часовней Александра Невского на "вершине" привлек мое внимание еще когда лишь планировала поездку. Да и хостел, в котором остановилась, при обилии гостиничных и посуточных квартирных предложений в Интернете, выбрала именно по причине его близости к собору и скверу. Во-первых, без деревьев жить не умею. Во-вторых, уверена, что именно в непосредственной близости к церковным стенам и куполам обитает дух человека разумного, творящего и вечного. Потому что в метро, например, живет дух человека рационального, техничного и временного, или временно рационального, или рационально-временнОго - в зависимости от его техничности.
Пытаясь найти выгодный ракурс для съемки собора с белыми куполами, размышляла о том, что большой ажурный крест над колокольней больше напоминает изящно выполненный указатель на перекрестке, нежели символ незыблемой веры в Христа. Посмотришь - и без обозначений и надписей понятно, что прежде чем идти дальше, надобно остановиться и подумать. А еще кресты Князь-Владимирского собора столь легко очерчены на фоне неба, что похожи на птиц, стремительно взлетающих в высь.
Собор был мне уже знаком. Я тут бывала, причем многократно. Нет, не удивляйтесь, самое первое мое знакомство с этой достопримечательностью Петербурга - одной из тех, без которой не могла бы и представить себе Северную Пальмиру - состоялось несколько лет тому назад. Тогда меня буквально приворожил городской пейзаж с белоглавой церковью Виктора Меркушева - художника и писателя, еще одного петербуржца, с которым меня точно также, как и с Н., но еще раньше свел Интернет. Уже тогда что-то в этом пейзаже я увидела. Может быть, свою будущую к нему причастность.
Наблюдая за стайкой голубей в сквере, я немного сожалела, что выбрала время для поездки, когда Виктор все еще продолжал писать виды любимой им Италии. Уж он-то рассказал бы мне все о соборе и его создателе Антонио Ринальди, а без него остается довольствоваться сведениями на епархиальном сайте. Впрочем, сайт Князь-Владимирского собора информационный голод утолит и познавательные запросы удовлетворит очень даже вполне, а для особо взыскательных посетителей создана страничка панорамного 3D-путешествия внутри храма.
Да, я могла бы еще на несколько дней отложить приезд в Питер и предпринять путешествие в сентябре, когда Виктор Меркушев был бы уже в городе. Но была ли у меня уверенность в том, что Н. сможет продержаться до сентября?! И что до того времени не начнут рыть окопы на Черниговщине и подрывать железнодорожные пути и мосты, ведущие в город моей юношеской мечты?
У собора у меня вдруг появилось ощущение необычайной легкости, будто и не было вокруг этого сакрального островка на пересечении Большого проспекта ПС и проспекта Добролюбова бурлящего движения автотранспорта и частых приливов людского потока, извергающегося из подземки. При всей невыразительности перспектив моего пребывания в Петербурге на последующие три дня именно здесь я отчетливо услышала внутри себя убеждающий посыл: "Ты должна стать такой, как эта девочка-канатоходец".
Девчушка изящно и уверенно шла по тонкому пруту приземистого металлического ограждения, отделяющего дорожку от газона. И, преодолев два десятка или даже более метров, лишь разок соскочила на подсыпанную щебенкой истоптанную рядовыми пешеходами тропу - когда заметила впереди сидящего на заборчике голубя. Обогнула, дабы не потревожить, и выверенным шагом продолжила свое шествие по параллели, преодолевать которую способны лишь те, у кого нет проблем с вестибулярным аппаратом. Из-под художественно растрепанной шевелюры к карману джинсов тянулся проводок наушника, губы беспрестанно шевелились, глаза с ритмично меняющимися, будто вспыхивающими и на самое краткое мгновение чуть притухающими зрачками напоминали светомузыку в светлых струях фонтана - репертуар, записанный на плейере, был явно выучен ею назубок. Я подумала о том, что девочка шагала по оградке, оставляя после себя следы на железке в виде ровного пунктира, соединяющего видимое с невидимым - как в трехмерных геометрических чертежах. И при этом она возвышалась над окружающими, но не замечала этого, поскольку смотрела исключительно в нужном направлении - вперед.
***
В районе улицы Блохина я нашла небольшой продмаг и купила ржаной батон и литровую бутылку кефира. Пополнения требовал счет на мобильнике. В ближайшем к хостелу отделении "Сбербанка" интеллигентный паренек помог управиться с терминалом, проявив при этом исключительное терпение и смекалку - владелице телефона никак не удавалось определить собственный номер, и тогда он разрешил ситуацию, перезвонив с моего аппарата на свой. И радушно, чуть смешливо добавил: "В общем, если опять попадется терминал, задающий слишком много лишних вопросов, - звоните".
С таким "терминалом" мне пришлось периодически общаться еще три дня. Это я снова об Н.
Конечно же, как только мой телефон обзавелся русским оператором связи и соответствующими средствами для расчетов за его услуги, я первым делом позвонила Нуждающемуся в Исцелении. "Ирина? Ах, да, Ирина... Зачем вы приехали? Встретиться? Зачем?". Почти как занудность и скаредность автоответчика: "На вашем счету недостаточно денег, чтобы продолжить разговор".
Утро вечера мудренее, подсказал в курилке страстотерпец Ксюша, вот уже две недели ведущий безрезультатные телефонные переговоры с риэлтором. И я согласилась, уточнив, что бывает еще и мудрёнее, точно так же, как и агенты попадаются разные. И за то, что мой агент в терминальном состоянии был не готов к встрече, часть вины возлагалась на резидента, то бишь на меня, самонадеянную эгоистку.
И вы почувствовали двусмысленность во всем этом? Мною она была обнаружена еще раньше, дома. Но тогда я списала все на недопонимание и даже отчуждение, которое возникает между людьми, общающимися лишь посредством чата с его усеченными возможностями. Пишущий в чате вынужденно ограничен, в прямом и переносном смысле, рамками. Чат не предполагает еще и передачи эмоционального фона, он затуманивает и тем самым искажает смысл появляющихся в мониторе фраз. Кроме того, общение часто прерывается так не вовремя гаснущим зеленым "глазком". Причем даже без предупреждения о том, что "пошел на кухню чаю попить". Казалось, получи я возможность говорить долго и убедительно, - Н. обязательно отменит летальный исход наших отношений, точно так же, как и смертный приговор не чужой для него Украине, и апокалипсические прогнозы в отношении Петербурга и России.
Вот поэтому мне и нужно было оказаться поближе к кухне Н. - у входной двери, в прихожей, гостиной, где угодно, откуда он меня наверняка услышит.
Но это - завтра. А сегодня - улечься в комнатушке-пенале и слушать в полудрёме дождь, мерно постукивающий по подоконнику моего номера о четырех кроватях, и считать розовых слоников до тех пор, пока на новом месте приснится жених невесте.
***
Пока настаивается заваренный утренний кофе, обмениваемся с Александром приветствиями у мойдодыров. Сюда же из хостеловской кухни приношу чашки с бодрящим напитком, и продолжаем начатый разговор, теперь уже о Кубани. Александр приехал в Петербург, побывав сначала в Сочи и одной из краснодарских станиц. Впечатления от посещения мест, где прошли его детство и юность, у него не самые лучшие. Сочи, говорит, выглядит "совком", сервис в тамошних гостиницах не сравнить даже с условиями хостела, в котором мы сейчас обитаем. В станице, рассказывает, встречался с одноклассниками, большинство из которых спились и деградировали.
-Неужели все так плохо? - спрашиваю. - Так уж и не было приятных впечатлений от посещения родных мест? Не движет ли вами, гражданином Евросоюза, неприятие российского правительства?
-Да, вероятно. Но позвольте, Ирина, и вас спросить: неужели вы искренно верите в то, что Путин не посылал российские войска на Донбасс? Ведь не зря же пишут об этом газеты, говорят на телевидении...
Простой русский Исаев из семьи кубанских хлеборобов, достигший в Германии поста заведующего отделом большой компании, специализирующейся в электронной отрасли, кажется, снова вернулся во вражеский стан. У меня появились симптомы раздвоения личности, я почувствовала себя радисткой Кэт, которую в присутствии Штирлица допрашивают в застенках гестапо. Не знаю, как отвечать на подобные вопросы. Но решила умозрительно примерить на себя заячье манто Коллонтай и применить безобидную женскую дипломатию, убедив саму же себя в том, что мое кресло в хостеле - это территория Украины, а в государстве, гражданкой которого являюсь, меня пока еще никакие механизмы принуждения не смогли отучить говорить то, что думаю я, а не украинские или любые другие СМИ.
-Полагаю, что российских военных на Юго-Востоке много. И это понятно, не могут россияне оставаться в стороне, когда появилась непосредственная угроза их территориям и населению. Да и жители Донбасса для россиян не чужие. Но все же этот конфликт более схож с гражданской войной, причем нынешнее украинское правительство не готово и не способно, устранить его, поскольку изначально занимает деструктивную однобокую позицию. Оно не желает слышать граждан юго-востока Украины, так же, впрочем, как и жителей моего региона, оно сплошь состоит из олигархов и их выдвиженцев, именно поэтому нацелено на удержание Украины в рамках унитарности. Им кажется, что так будет вернее сохранить свои капиталы и приумножить их за счет перераспределения собственности, по их мнению, пророссийски настроенных конкурентов. А Путин... Путин, да, посылает. Посылает мировую финансовую систему, посылает Обаму - и правильно делает, по моему мнению. Потому что мировая финансовая система - это обыкновенный фашизм, использующий вместо свастики знак доллара. Только вот не уверена, хватит ли у Путина сил послать их до победного конца.
Моя дипломатия, скорее всего, была расценена Александром, как в известном анекдоте про персонажей из "Семнадцати мгновений весны", где Штирлиц говорит о пасторе Шлаге, сорвавшемся со скалы в ущелье после его дружеского похлопывания по спине: "Надо же, он совершенно не умеет ходить по канату". Канатом в ущелье была обозначена граница.
***
Но ведь после наблюдения за храброй и упорной девочкой настроилась-таки идти по канату. Собственно, пунктир от видимого к пока невидимому мною был начерчен.
Еще дома с помощью Интернета разузнала, как добраться до проспекта, где живет Н. Поэтому мой второй день в Питере был посвящен тщательному исследованию одного из спальных районов города. Эгоистично предпочла доехать до проспекта не подземкой, а троллейбусом - хлебом меня не корми, но дай зрелищ за окном.
Конечно, на то, чтобы по-настоящему познакомиться с Питером, даже моей, вскипевшей на эти три дня, энергии явно маловато. А еще у меня предрасположенность к тому, чтобы преодолевать всяческие расстояния пешком, время я не умею экономить, вернее - не люблю пользоваться преимуществами современного транспорта, предпочитаю ходить и неспешно рассматривать то, что меня заинтересует. Так вот и по Петербургу по большей части я путешествовала пешком. Хотя ведь понимала, что можно двигаться по одной остановочке в метро, подниматься на поверхность и смотреть во все глаза. Но если уже идешь пешком, то можешь так и протопать часа три-четыре, а потом вдруг обнаруживается, что ноги требуют отдыха, и уже ни в какое метро их не тянет.
Но вернусь к рассказу о поисках Н. В адресной книге Петербурга, размещенной в сети, нашла два адреса с его фамилией на известном мне проспекте, оба с женскими именами. Но ведь понятно, что официальным квартиросъемщиком жилища Н. может быть его супруга. Мне казалось, не составит труда узнать дом по деревьям и детской площадке во дворе, снимки которых он разместил у себя на сайте. Но в Питере все игровые площадки для малышей так похожи, что быть уверенным в том, что нашлась именно та, которую искал, почти невозможно. С деревьями еще сложнее, рябины и березы растут буквально везде - и во дворах, и вдоль внешних, выходящих на проспекты, фасадов многоэтажек.
У первого дома я более часа просидела в ожидании "а вдруг выйдет из подъезда за хлебом". Просторная детская площадка с парочкой лошадок-качелей, игрушечными домиками и различными спортивными тренажерами почти признала во мне "своего" человека, проявлявшего явную инфантильность. Нет, никто тут нянчиться с моими рефлексиями не будет и не поведет за ручку к Н. Наконец, собралась с мыслями и пошла знакомиться с дворником-узбеком, который, как я заметила, заходил во все подъезды нужного мне дома.
Дворник оказался отзывчивым и учтивым человеком и даже согласился подняться со мной на седьмой этаж и позвонить в дверь нужного блока из трех квартир. Но никто к этой двери так и не подошел. Глядя на мою разочарованную физиономию, узбек спросил участливо: "Потеряли кого-то?" И еще долго расспрашивал меня о внешности и возрасте Нуждающегося в Исцелении, все пытаясь узнать в нем кого-то из жильцов: "Есть тут один хороший человек, седой, высокий, гуляет с собакой. Он со мной всегда здоровается". Да, пожалуй, это самая яркая примета - всегда здоровается. Но собаки у Н. не было.
Я еще немного посидела на детской площадке. Из подъезда вышла женщина, как две капли воды с супругой Н., и прошла мимо меня с сумкой для покупок. Я собрала внутри всю храбрость, на которую только способна, и приготовилась подойти к ней, когда она будет возвращаться из магазина. Но ее не было полчаса, и я решила пойти ей навстречу и заодно в сторону второго дома, где предположительно мог обитать Н.
Женщину, прошедшую мимо меня, я так и не встретила, а может, пропустила, когда присматривалась к зданиям и другим объектам на проспекте.
Кое-какие, знакомые по тем же снимкам Н., обнаружила именно поближе к второму дому. Что, конечно же, меня обнадежило, мол, вышла-таки на верный путь. Планировка двора и насаждения тоже казались более узнаваемыми. Впрочем, дворы в Питере в спальных районах - как близнецы. Снова повезло почти сразу подняться к нужной квартире на восьмом этаже, благодаря вежливой девушке, идущей в тот же подъезд и пропустившей меня вперед. Лифт не работал - следовательно, это был почти наверняка тот самый дом. У двери - полочка с черным кремом для обуви и щеткой. Очень даже яркое свидетельство того, что я нашла квартиру педанта и аккуратиста. Позвонила. За дверью послышалось оживление, но без желания открывать. Кнопку звонка нажимала трижды, и даже разок - дверную ручку. Увы. Воспользовалась мобильником. Отозвался заспанным голосом и отругал эгоисткой, и потребовал немедленно уйти, сообщил, что собирается в поликлинику. Сказала, что ухожу, оставляя у двери пакет с гостинцами, попросила забрать. Но пришлось еще раз набрать его телефонный номер, потому что застряла в подъезде, дверь заклинило. Объяснил, что нужно подольше подержать кнопку. В общем, Сезам открылся.
Забегая чуть наперед, скажу, что вечером сделала еще один телефонный звонок, чтобы удостовериться, забрал ли Н. пакет. "А не было никакого пакета!" Почему-то и не сомневалась, что ответ будет именно таким. При этом Н. все пытался расспросить меня о содержимом пакета. Но я эгоистично умолчала, сказала лишь: "То, что должно было помочь вам стать поздоровее". "А как вы нашли мой адрес?" - не успокаивался Н. И после моих объяснений об адресной книге продолжил с явно провоцирующими интонациями: "Ну, вот, значит, вы оставили пакет не у моей двери". "Надо же, - отвечаю, - ну, ничего, надеюсь, то, что в нем находится, пойдет на пользу достойному человеку".
"Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой". (Евангелие от Матфея, глава: 5, стихи 23,24)
Я никак не могла вспомнить, что мой брат Н. имеет против меня. Но дар оставила у жертвенника. Еще надо помириться с братом. Наверняка, когда мы помиримся, война закончится.
***
Еще несколько минут со стороны проспекта я поддерживала угол дома, в котором оставила карпатские гостинцы. Но было очевидно, что без моего присутствия он не рассыплется. Стоять будет еще долго, даже если и со сломанным лифтом. А мне же еще идти по канату. Хорошо, что я его натянула не слишком высоко от земли.
Проспект был для меня примечателен еще и тем, что его пересекал другой - тот, на котором живет Виктор Меркушев. Что с того, что Виктора нет в городе, зато у меня есть возможность увидеть то, что видит мой любимый питерский художник рядом со своим домом. Поэтому я решила не изменять своей давнишней привычке и преодолеть расстояние к перекрестку почти в пять километров пешком.
Солидный отрезок пути обещал не оставить меня без наблюдений. Иной цветочек на клумбе способен поведать куда больше об атмосфере города, нежели кичливые небоскребы, рассекающие облака.
...Сухонькая старушка с палочкой пыталась переступить бордюр тротуара и все боялась отпустить ограду, отделяющую тротуар от газона. Видимо, она к ней прислонилась, чтобы немного передохнуть. Я предложила опереться на мою руку. "А ты гуляешь или по делу спешишь?" - спросила бабушка. "Похоже, гуляю". - "Так может, проведешь меня до "Лукошка"?
Стометровку до магазина мы преодолевали с несколькими короткими остановками минут двадцать, каждый шаг давался моей подопечной с большим трудом. За это время баба Катя рассказала мне о себе и о работе на заводе в блокадном Ленинграде. Поведала и о том, что осталась одна в "этом диком Петербурге, который не за что любить". Дочь, по ее словам умерла, не дождавшись даже первой пенсионной выплаты. Зять пропал без вести вместе с подводной лодкой после ухода в рейс на Кубу. "Это давно было. Нам так ничего толком и не объяснили, что произошло с экипажем. Дочке государство что-то там доплачивало по потере кормильца. Да, так вот... А детей они не успели родить."
Бабушка Катя не зациклилась на собственных воспоминаниях и переживаниях, как это нередко случается с пожилыми людьми, она оказалась удивительно внимательной ко мне. За короткое время нашего знакомства успела расспросить и про мою родословную, и узнав, что я приехала из Украины, изрекла авторитетно: "Тебе нельзя туда возвращаться. Вишь, что там у вас творится. А давай я тебя пропишу. Найдешь работу и будешь жить у меня. У меня очень хорошая квартира. Правда, правда. Мне одной комнаты достаточно, а остальные три отдам тебе в пользование. А если уживемся, поладим с тобой, перепишу квартиру на тебя. Все равно ведь некому оставить".
А ведь я даже и не сомневалась в том, что в Петербурге у меня есть наследство. Но эгоистично отказалась от него, вежливо объяснив бабе Кате, что дом, в котором живу, есть кому оставить, однако передоверить некому.
Кажется, бабушка обиделась на меня, потому что уверяла у "Лукошка", что, сделав покупки, домой дойдет уже сама. А может, она просто по-петербургски участлива и посовестилась обременять меня еще одной двадцатиминуткой с нею под руку.
***
Пяти километров не осилила. День перешагнул за полдень, голове под августовским солнцем грозил перегрев, а походную льняную шляпку я оставила в хостеле и вместо нее, ожидая продолжения вчерашнего дождя, захватила зонт. Но Питер - не пляжный городок, под зонтами от солнца тут не прячутся.
У автозаправки нашла конечную остановку троллейбуса. С тем же кондуктором, которая по дороге на проспект все пыталась точно определить для меня местонахождение первого дома. Она была немного удивлена, почему я оказалась в трех километрах от остановки, где вышла утром. Но вежливо ни о чем не спрашивала.
И снова я сорок минут глазела в окно, привыкая к меняющимся петербургским городским пейзажам. Будто переезжаешь из одной эпохи в следующую и далее. Будто путешествуешь в машине времени, которая отсчитывает сразу целые десятилетия, а то и столетия в обратную сторону. Из жилого района, построенного, наверное, в восьмидесятых прошлого столетия, в район застройки начала сталинских пятидесятых, а оттуда - в центр на Петроградской Стороне, помнящем еще шаги Петра Великого. Искренно верующий люд, говорят, до сих пор в этих местах встречается с Ксенией Петербуржской, утешающей всех, кто нуждается в утешении. Очень может быть, что в лице бабы Кати на проспекте я не признала Блаженной Ксении, но юбка у бабушки Катерины была точно зеленой, а кофточка - красной.
Зато я была уверена, что в хостеле обязательно найду в курилке Ксюшу и, скорее всего, его снова нужно будет отвлечь от грустных мыслей о не звонящем ему риэлторе. И Ксюша действительно сидел в кресле с пачкой "Петра Великого" и мобильником на подоконнике. И еще с книжкой, незатейливо озаглавленной неизвестным мне автором "Жизнь в мегаполисе".
-О чем это? - спросила, чтоб не промолчать.
-Фанфик какой-то, - оживился Ксюша. - Я тут пытался вашу книгу читать, которую в библиотечке на кухне мне администратор показала, но многих слов не понимаю. Хорошо вам, знаете и украинский. Я так думаю, что самые сведущие в этом мире люди, владеющие разными языками.
-Пожалуй, что так и есть. Иному переводчику больше известно, нежели государственному деятелю, речь которого он переводит. А я знаю еще русинский язык. Слышал о таком? - устраиваю импровизированный экзамен собеседнику на знание истории и географии и, получив отрицательный ответ, плавно перехожу к практическому занятию по введению в славяноведение и сравнительное языковедение. Это удивительно, но Ксюша увлекается, и я битый час перевожу ему заданные им фразы с русского на русинский и украинский. Особенно его занимают украинское имя существительное "кохання" и глагол "кохати". Этимологию первого он находит в русском "оханье", а второе связывает с предложением идти в направлении "к хате". Я хохочу. Ксюша тоже собой доволен.
Время движется к закату. Выпиваю дежурную четвертинку бутылки кефира и устремляюсь на мост Тучкова.
***
Должна заметить, что в следующие два дня ничего выдающегося и особо памятного со мной в Петербурге не приключилось. Да и вообще, все, что может каким-то образом задать тональность любому путешествию, как правило, случается в его первые сутки и на этапе подготовки.
Я была доброжелательно настроена к Петербургу, и город отвечал мне взаимностью. Все, что могло меня в нем испугать, расстроить, разочаровать, оказалось на поверку вполне преодолимым. Даже мост Тучкова, громыхающий трамваями и подрагивающий под ногами, словно плита земной коры, которая вот-вот должна треснуть от этого транспортного перенапряжения, не вызывал во мне ни боязни, ни провинциального неприятия. Гранитные ступени набережной Макарова, колышущиеся в тяжелой воде Невы, казались теплыми и надежными. Да ведь не только мне. На них сидели поодиночке и группками влюбленные безответно и взаимно, и рядовые безбашенные потребители пива, и рыбаки, для которых важен не улов, но состояние души. И здесь же, у волнующегося берега, я наблюдала светлеющих лицом суровых родителей с малыми детьми, а те, вглядываясь в речную перспективу, вдруг приобретали взрослую серьёзность и сосредоточенность во взгляде - как если бы прозревали вполне достижимую, хоть и отдаленную пока цель.
Меня спрашивали русскоговорящие с немецким или скандинавским акцентом люди, только что сошедшие с прогулочного катера, как пройти к Ростральным колоннам, и я интуитивно показывала им направление, хотя сама их не видела еще и не была уверена, что верно определила местонахождение известной питерской достопримечательности.
Как совершенно не сведущий в архитектурных стилях и направлениях человек, рассуждала про себя о том, что чуть вогнутая линия зданий на набережной, повторяющая изгиб русла Малой Невы, классически и без излишеств изящна. Было заметно, что дома строились в разные исторические промежутки времени, но не было ощущения, что они соперничают или мешают друг другу. Целесообразность почти всегда равноценна красоте и гармонии. А эти категории ассоциируются для меня с классицизмом и неоклассицизмом, и никакой модерн с постмодерном не способны их затушевать. Разве только еще раз подчеркнуть и визуальные, и прикладные, утилитарные преимущества классики в зодчестве. Ну, и как не вспомнить на набережной Невы об архитектуре как о музыке, застывшей (по Ф. Шеллингу) и онемевшей (по И. Гете). Здесь я увидела, будто в неозвученной опере, вышедших на подмостки и попеременно исполняющих сольные партии Меркурия, Цереру и Нептуна. Подзабытую античную партитуру под полусферой Пушкинского Дома заново прочитывал великий русский Поэт. На противоположном берегу Невы светящимся восклицательным знаком в сиреневом небе выделялся дирижерский жезл Петропавловской крепости.
Не знаю, почему, но позолоченные купола и шпили меня не привлекают. Может быть, именно по причине их демонстративного доминирования в любых пейзажах. Белые кровли соборов и церквей кажутся более органичными на фоне питерского неба. Они не давят тяжеловесностью все, что находится ближе к земле, они способны приобретать оттенки, вписывающиеся в цветовой ряд меняющейся в зависимости от погоды и времени суток палитры небесного свода. Они почти сливаются с плывущими облаками и не затмевают перспективу и линию горизонта, не отвлекают созерцателя от пространства с открывающейся в нем сокровенной глубиной.
***
Когда по телефону пыталась достучаться до Нуждающегося в Исцелении, каюсь, согрешила полуправдой: посетовала на то, что нет у меня знакомых в Петербурге. Видимо, из подсознания рвалось желание разжалобить собеседника и этим склонить его к встрече. Но и в самом деле, нет у меня в Питере приятелей, с которыми бы я виделась в реальной жизни. Хотя, может быть, и есть, но мне о них не известно. И вместе с тем, людей, с которыми обмениваюсь весточками посредством Интернета и творчество которых мне близко, в этом городе несколько. О Викторе Меркушеве я уже рассказывала. А еще живет в Санкт-Петербурге композитор и писатель Михаил Журавлёв. С ним, как и с Меркушевым, познакомились на литературном сайте. И ему, так же, как и Виктору, не сообщала заранее о своем приезде. Поэтому мой звонок заставил его на ходу сориентироваться, как же поступить с незваной гостьей.
- А приезжайте-ка, Ирина, к нам в Репино. Здесь очень красиво, вам должно понравиться.
И подробно рассказал мне о том, как добираться до курортно-дачного посёлка от станции метро "Спортивная". Оказалось, не сложно. Приблизительно то же расстояние, что и от Свалявы до Мукачево.
И вот я уже рассматриваю новые для меня виды Петербурга у станции метро "Черная речка" и по улице Воскова. Замечательная улица, по одним названиям остановок, которые в салоне автобуса звучат громко и отчетливо, можно судить о том, как разрастался город, как менял облик, как пригород и деревеньки прирастали к мегаполису. И сейчас еще в некоторых местах на самом выезде из города ютятся в старых садах деревянные, кажущиеся игрушечными на фоне сверкающих высоток, домики с флигельками и резными крылечками. Смотреть на них грустно, потому что выглядят они как смирившиеся со своей заброшенностью и неухоженностью старички.
Очередная остановка. Отрываю взгляд от окна. К моему креслу прислонился пожилой, лет восьмидесяти, человек с антикварной советской авоськой, дно которой оттягивает трехлитровая банка с краской. Поднимаюсь, предлагая ему занять мое место.
-Что вы... как можно... Я не могу сидеть, если рядом женщина стоит.
Убедить трижды седого джентльмена невозможно, приходится только подчиниться. Но мы уже знакомимся и беседуем. Как и бабе Кате, Павлу Ивановичу есть о чем порассказать. И до Сестрорецка, где мой попутчик живет, он смешит меня историями о соседях - выдающейся советской гимнастке, её муже и брате её мужа, вспоминает о службе в Советской Армии, откуда вышел в отставку в звании полковника, о том, как работал в охране большого оборонного предприятия, как командировали его однажды в один из городов Крайнего Севера, где он должен был скоро получить генеральские погоны, но в последний момент отказали в новой должности из-за того, что жена пожаловалась командованию на его супружескую измену. А измены не было, просто ей не хотелось жить в экстремальных климатических условиях. Но ложью этой спасла ему жизнь - самолет, которым на Север вылетела группа военных специалистов, потерпел крушение.
- С женой мы расстались. А живу до сих пор благодаря ей, - великодушно подытоживает. - Господи, да ведь мне уже выходить! А вам еще минут пятнадцать до Репино. Только там хорошенько смотрите, не пропустите нужную остановку, их там несколько.
Дорога, по которой движется автобус за Сестрорецком, называется Приморским проспектом. Но я все оборачиваюсь, разглядывая отдаляющийся уютный и чистый город-спутник Петербурга с его замечательными зелёными скверами, цветниками и клумбами, фонтанами и будто не далее как вчера окрашенными фасадами домов.
***
Пассажиры все больше высаживались из автобуса, салон пустел, но оставшиеся вместе с кондуктором, как фанаты спортивной команды, громко болели за мой удачный выход. Наконец подъехали к безлюдной остановке в Репино с рестораном, название которого Михаил Журавлёв упомянул как один из указателей места, где мне следовало десантироваться, чтобы попасть к нему на дачу. Вот бы порадовались за меня привокзальные полицейские, имей они возможность наблюдать, каким послушным и надёжным становится мой парашютик и как сноровисто я с ним управляюсь.
Звоню, и спустя минуту из ворот дачного поселка Союза композиторов Российской Федерации выходит тот самый Михаил Журавлёв, пишущий симфонии и кантаты в промежутках между работой над главами романа "Одержимые войной", сравнимого и по замыслу, и по объему разве что с толстовской эпопеей "Война и мир". Приветствуем друг друга, будто виделись неделю тому.
Прогулка среди высоких сосен, берез и елей, приземистых финских домиков, у одного из которых Миша показывает мне бюст Дмитрия Шостаковича - прежнего знаменитого обитальца Репино, возвращает меня в детство. Санаторий "Синяк" в Мукачевском районе Закарпатья расположен в таком же еловом лесу и жила я с родителями в таком же финском домике с небольшой верандой.
-Но откуда этот сероводородный запах? - спрашиваю у Михаила. - Он ведь тоже из моего детства. "Синяк" известен именно благодаря месторождению сероводородной воды, которой лечат заболевания суставов и костной системы.
-Это водоросли так пахнут. Мы еще сходим к Финскому заливу, только возьмем на прогулку собаку.
Удивительно, до сих пор я даже не догадывалась, что с детства впитывала дух моря, который живет в моих горах с той геологической доисторической эпохи, когда вся земля купалась в океане.
Михаил - великолепный собеседник, умеющий слушать и задавать вопросы. Он живо интересуется житьем-бытьем на Закарпатье, где побывал еще школьником. Мы говорим с ним и о родне закарпатцев - тех, кого согласно географическому делению именуют галичанами, и пытаемся понять, почему к сегодняшнему дню так мало осталось общего в менталитетах русинов с южных и северных отрогов Украинских Карпат.
Я рассказываю об увиденной не так давно на Львовщине похоронной процессии, которая, как мне кажется, характеризует наших соседей как людей несвободных. Длинная, не менее пяти километров, дорога на сельский погост не предполагала обычного для нас неспешного прощального шествия. Она по обычаю, присущему социуму только этих мест (где даже не важна принадлежность к определенной церковной конфессии, поскольку такова традиция прощания с покойниками во всех религиозных общинах Львовщины), превратилась в демонстрацию коллективного страдания и взимания дани за это страдание. На каждом перекрестке, у каждого поворота все участники скорбного шествия по взмаху руки церковнослужителя должны были становиться на колени, читать вслух "Отче наш", "Верую" и класть гривни на специальный поднос, с которым между коленопреклоненных методически проходил помощник священника. За каждое прочтение молитв следовало отдавать церкви не менее десяти гривень. Вы думаете, сколько было развилок по пути на погост? Не менее десяти. А теперь посчитайте, сколько "заработал" для церкви покойник, если проводить его пришло не менее трех сотен односельчан. И это - не считая платы за отпевание и проведение похорон, которую попы, конечно же, усердно взимают с родственников и близких умершего.
Это дичайшая, по моему мнению, и совершенно бесчеловечная традиция. Она исходит в своем начале к показательному и жесточайшему принуждению, когда коренное население несло и до сих пор несет наказание за всех и вся, и даже за умерших, но преподносится это как научение его патриотизму, благочестию и вере. Диктат церкви на Галичине всегда превосходил диктат и светской власти, и даже советской, именуемой диктатурой. Светская власть здесь столетиями явно или неявно управлялась религией. Религия, известно, это идеология. Каждый житель этих мест свыкся с раздирающим его сознание, а еще более - подсознание, чувством раба. Из чего состоит чувство раба? Из ненависти, прежде всего, из нелюбви к любому, кто чувствует себя свободным, из желания любой ценой стать шляхтичем, пусть даже и в коленопреклоненной позе на шляху (пути, дороге). Рабское бытие предопределяет и поведение раба, а это всегда неспособность к ответственности, это всегда следование в толпе. А на что способна толпа? Это мы тоже знаем. Она всегда готова к гибельному и беспощадному бунту. Рабы будут бунтовать против тех, кто чувствует себя свободным, кто обладает индивидуальным характером. И для раба совсем не важно, кто погибнет раньше - он или тот, перед кем он чувствует себя рабом. И в том, и в другом случае раб останется "шляхетным" героем (в случае с современной Украиной - героем Небесной Сотни).
...Пьем чай-кофе на дачной веранде, и супруга Михаила - Зоя, не бывшая свидетелем начала нашего с ним разговора, спрашивает, что, по моему мнению, движет людьми с Запада Украины, которые искренно считают, что Россия напала на Украину. Михаил, упреждая мой ответ, говорит ей, к какому выводу мы сообща пришли:
- Нужно убить внутри себя раба, чтобы объективно воспринимать происходящее. Многие ли на это способны, если Западную Украину всегда принуждали ходить строем и в строях?!
Строй - военная униформа, но так же на Галичине говорят и о национальной одежде.
Дома я найду высказывание Фёдора Тютчева, наблюдавшего Запад изнутри: "Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть, которая с каждым годом всё сильнее и сильнее разжигалась на Западе против России, сорвётся когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал… Это весь Запад пришёл выказать своё отрицание России и преградить ей путь в будущее". Слова поэта подтверждают и мои наблюдения, и вековую длительность культивирования неприятия России западным миром, а ведь именно к нему исторически тяготеет Галичина.
Общество, в котором национальный вопрос возведен в ранг религии, в котором ритуалы болезненного почитания мертвых, сходные с социально-культурной некрофилией, внедрены в массы и преподносятся как одно из проявлений "національної свідомості" (национального сознания), общество, в котором тот, у кого отсутствует "національна свідомість", автоматически попадает в изгои, - это общество обманутых, общество, построенное на подмене нравственных понятий и духовных приоритетов. Ибо жизнь проистекает из живого и служить должна живому, и зиждиться на любви к живому. А умершему нужно уважительное внимание к его праху (хотя ведь и оно, прежде всего, продиктовано заботой о живых), но никак не демонстративное ползание на коленях у гробов и плата в гривнях за то, что мы продолжаем жить.
Мне близки поэтические строки Фёдора Тютчева, в которых он не соглашается с утверждением канцлера Германии Бисмарка о том, что единство наций достигается исключительно "железом и кровью":
«Единство, — возвестил оракул наших дней,
Быть может спаяно железом лишь и кровью».
Но мы попробуем спаять его любовью,
А там увидим, что прочней...».
Создание единой украинской нации "железом и кровью", как видим, превращается в разделение государства, в потерю им такой желанной независимости, в новые погребения людей и техники.
***
Отвечаю на вопросы Михаила и Зои, увлеченно беседую с ними, слушаю их рассказы о здешних грибных местах и исторических достопримечательностях, об изящной деревянной даче Вырубовых, отреставрированной частником и уже вычеркнутой из списка архитектурных памятников, об усилиях, которые предпринимает Петербургское отделение Союза композиторов, чтобы отстоять собственный дачный посёлок от наступления на него "денежных мешков", удивляюсь призрачно-синей полоске города у горизонта Финского залива, обилию моллюсковых ракушек на песчаном берегу и невесть как попавшему сюда цветку желтой кувшинки, наблюдаю за тем, как радостно в волнах залива плещется питомица Журавлёвых - старая собака Дина, а думаю все же об Н., посещающем поликлинику, но так и не открывшем мне дверь. Должно же быть объяснение его несговорчивости!
Моя невстреча с Н. - нелепица какая-то. Да ведь и я понимаю, что со стороны попытка обольстить свиданием и гостинцами умирающего человека может выглядеть глупо. Но правда в и в другом: если человек понимает, что умирает, значит, он жив и должен тянуться к живому, держаться за жизнь как за последнюю и единственную любовь. Более того, мне приходилось видеть людей, которые наверняка знали, что умрут очень скоро, им было невероятно трудно переносить физические страдания, и все же их радовали посещения близких и знакомых, они были заметно более благорасположены и снисходительны к окружающим, нежели те, кто за ними ухаживал. Они шутили и смеялись, они подбадривали тех, кто вскоре должен был их потерять. Да и объяснения с Н. по телефону никак не подтвердили мне его болезненного состояния, из динамика звучал голос молодой, вовсе не на последнем издыхании, разве что интонации в нем выдавали раздосадованного и неуступчивого человека. И, между тем, человек этот вызывал во мне смешанные чувства, поскольку я отметила про себя и то обстоятельство, что он не прерывал разговора со мной, он задавал мне один за другим вопросы, пусть и риторические, как бы пытаясь продлить телефонное общение. И прощалась первой всегда я, а не он. Прощалась, потому что на риторические вопросы ответов у меня не было. И еще Н. ни разу не сбросил мой входящий вызов, хотя мог полностью прекратить общение после самого первого звонка.
Была во всем этом какая-то странность, может быть, даже тайна. Но какие бы я не строила предположения о ее возможном содержании, она все равно будет тайной. До тех пор, пока Н. сам не раскроет её. Думаю, он решится на этот шаг, когда поймет, что я всегда буду сожалеть о собственных подозрениях его в том, что в виртуальной среде он так упорно и тщательно творил о себе легенду и оказался совершенно не готовым к тому, чтобы снять с себя маску.
Ах, как же я не люблю подозрительности ни в себе, ни в других! Но жизнь сама по себе ужасно подозрительная штука, подозревающая то и дело любого из нас как максимум в нежизнеспособности, как минимум - в подозрительно небрежном к ней, жизни, отношении.
***
Ни вечером, ни утром в день отъезда из Петербурга я уже никому не звонила. Не было смысла кого-либо извещать о своем присутствии в городе моей мечты. Так как в очередной прогулке по набережной Макарова согревали воспоминания о всех, чьи произведения привлекли мое внимание на литературном сайте, кто живет в Петербурге или бывает там, кого уже нет, кто и не знает о моем существовании, но чья творческая и личностная причастность к замечательному во всех ипостасях городу заставили меня сесть в предпоследний вагон поезда. И он проследовал по маршруту через всю мою жизнь к той цели, которая для многих живущих может так и остаться невидимой, призрачной, ускользающей. Для меня же она достигнута. И цель эта - движение моей души.
Да, я согласна с Н. в том, что являюсь эгоисткой. Потому что эгоистично пыталась найти в Питере подъезд дома, в котором жил герой неоконченного замечательно талантливого и социально востребованного, но так до сих пор и не изданного произведения петербуржца Романа Медведева. Его почти два года тому назад похоронили на неизвестном мне кладбище. И нашла и подъезд, и двор, и наблюдала за медведевскими типажами из окна хостела, в котором остановилась. И видела наркозависимых людей, будто вышедших в питерскую ночь прямо из глав романа Медведева и бредущих тяжко и мучительно вдоль ослепительных витрин бутиков, и подбадривающих друг друга: " Давай, паря, немного осталось - всего ничего".
Да, я эгоистка, потому что не нашлась, каким образом поблагодарить Дмитрия Федоровича Тартаковского - автора теплых юморесок и заметок о детях, за поддержание у его читателей чувства юмора именно в той концентрации, которая играет роль профилактического средства от отравляющей снобистской серьёзности.
Эгоистка еще и по той причине, что не получилось у меня воспользоваться пребыванием в городе, чтобы познакомиться с Николаем Васильевичем Сапрыкиным, который извлекает из моих любительских снимков потрясающе проникновенную музыку, способную оживить даже вечную мерзлоту Арктики и открыть там неведомую Землю Санникова, а не только вдохновить ею близкие мне карпатские пейзажи.
Даже и спорить не пытаюсь: эгоистка - и все тут! Потому что отказалась ради прогулок над Невой от возможности познакомиться с Игорем Геко - необыкновенно самобытным художником и поэтом, о творчестве которого узнала от Николая Сапрыкина. А все дело в том, что герои Геко не давали мне скучать все три дня в Петербурге, я встречала их на каждом шагу, разве что спящих колумбов на клумбах не приметила, да и то, наверное, лишь потому, что они познавательно-распознавально беседовали и раскуривали трубку мира с русинской аборигенкой в курилке неприметного, но по-домашнему уютного хостела в самой сердцевине Петербурга.
И как же я не эгоистка, если мне хотелось сдать обратный билет и не возвращаться в свою воюющую страну, ставшую чужой и опрометчиво желающей быть независимой - от людей, в ней живущих и страдающих, обманутых и разочарованных, озлобленных и затаившихся, предаваемых и преданных.
Пожалуй, да, эгоистка, поскольку не могу согласиться с Александром из Гамбурга в том, что украинцам, особливо из среды творческой и интеллигентской, сейчас следовало бы обратиться к опыту немцев постфашистской Германии, и возыметь чувство личной вины за то, что происходит в нашей стране. Как по мне, так от чувства вины следует избавляться. Поскольку оно предполагает увеличение числа всяческих повинностей для личности, но никак не личной ответственности за возвращение государства к устройству, в котором судьбы людей более важны, нежели шестеренки и поршни государственного механизма. Поскольку добровольно-обязательное принуждение к чувству вины целого народа - это то же самое, что мне довелось увидеть на похоронах во Львовской области.
Да эгоистично, наверное, в последний день на последние в общем-то гроши устроить себе прощальный ужин в одном из кафе сети "Теремок" и потратиться на блин с сёмгой. А утром в день отъезда сдать сумку в камеру хранения Витебского вокзала и заплатить за эту услугу ровно половину стоимости билета в Русский музей, зато получить возможность еще несколько часов погулять налегке под моросящим дождиком по улицам и паркам и подкрепиться пирожком из киоска "Бабушкины рецепты", и почувствовать себя совершенно свободной и абсолютно счастливой от того, что могу видеть то, что было, есть и будет - город белых куполов, парящих в облаках парашютами; город мостов - не разводящихся, но сводящих людей и судьбы; немного странный город, где свадьбы играют по-философски в постную пятницу в зале ожидания на железнодорожном вокзале; город, в котором голуби клюют на рябиновые ягоды и позируют в фотокамеру, сидя на плече у папарацци; город, в котором детских площадок и библиотек больше на душу населения, чем "Теремков" с блинами; город, который можешь полюбить не за Эрмитаж и Дворцовую площадь, но единственно лишь за меняющийся цвет Невы, от темно-каменного и пронзительно-синего до густо-зеленого и ярко-золотистого. И, безусловно, за музыку, звучащую в душе у каждого, кто способен слышать свою собственную душу.
***
В последнем вагоне поезда "Санкт-Петербург - Киев" я попрощалась со своими спутниками - молодой семьей с больным, но героически терпеливым малышом Лёшей. Мой поезд на Закарпатье должен был отправиться через два часа, оставалось время, чтобы выпить кофе.
У киоска с шаурмой подбирали недоеденные куски теста с жирными мясными ошметками киевские вокзальные голуби. Тут я услышала бесстрастное объявление о том, что поезд, следующий по маршруту "Киев - Мариуполь", отменен. Уже дома, заглянув по возвращении в Интернет, мои глаза сразу же наткнулись на заметку о том, что в Алчевске Луганской области артснаряд попал в ГРС и город остался без газа. Еще два дня спустя прочитала в сети информацию о том, что по дороге из Мариуполя в Луганскую область была расстреляна семья с маленьким ребенком.
Я не знаю, та ли семья погибла, которой я уступила нижнюю полку в вагоне по дороге из Петербурга. Не хочу даже думать о том, что Лёши уже может не быть на этом свете.
Но до сих пор думаю о том, могла ли я предостережениями остановить его маму, заметно утратившую способность адекватно воспринимать действительность, вот уже на протяжении нескольких месяцев метавшуюся в тревоге за будущее собственного ребенка?! Сначала увозя его от грозившей опасности из тогда еще мирного Алчевска в Питер, где ей, научному сотруднику одного из украинских вузов, давним другом семьи, россиянином, было предложено место продавщицы в обувном магазине и жилье из двух комнат на первом и сыром этаже. "А это так унизительно!" Потом увозя сына обратно в Алчевск прямо из реанимационного отделения питерской больницы, где мальчик получил бесплатную квалифицированную медицинскую помощь и пакет с лекарствами на дорогу. "А у нас придется за все платить да еще и в карман каждому доктору и сиделкам сунуть! Но ничего, привыкли!" И все эти передвижения - от опасности к опасности - лидерствующая в семье мамочка совершала потому, что в Алчевске была благоустроенная трехкомнатная квартира и возможность вернуться на работу в вуз. "И пусть бы нас уже кто угодно захватил, хоть Путин, хоть НАТО, лишь бы не мешали жить по-человечески в собственном доме!"
Инстинкт самосохранения - он либо есть, либо его нет. Но жутко становится, когда инстинкт самосохранения матери заставляет приносить в жертву собственного ребенка. А ведь Украина сейчас - точно такая же мамочка для своих детей, у которой инстинкт самосохранения подменен гипертрофированной формой сумасшедшего жертвоприношения.
***
Эта поездка останется в моей памяти рябиновой. Рябиновое Петербуржье, рябиновое послевкусие... И пока язык мой будет ощущать горьковатое нёбо, пока горечь не растворится без остатка, желаю оставаться здоровой эгоисткой и приближать тот день, когда снова приеду в город на Неве, чтобы услышать в нем не прелюдию, но великолепный симфонический концерт, и даже почувствовать себя творцом его замысловатой партитуры.
Август-сентябрь 2014 года. Свалява - Санкт-Петербург.