Неслышно вошел Дима, сел на диванчик рядом с Варварой.
- Ну и что ты надумала? – спросил он, будто выбирали – в кино пойти или в театр.
- Ничего, - буркнула Варвара, уставясь на зеленое поле возле замка, по которому скакал видимый ей одной ахалтекинец.
- Варь, ну ты скажи: согласна помочь или нет. У меня есть планчик. Но если ты не хочешь, мы с Денисом что-нибудь еще придумаем.
- Значит, вы с Денисом, да? Значит, вы неуловимые мстители, да? Ну какое вам дело до всего этого? Хочешь ментом стать – поступай на юридический! Тетьзоя боится, что ты из-за лени в армию через год загремишь, так успокой ее! И вообще, кто ты такой, чтоб браться за такое дело, да еще других втягивать?
- Ну что ты плетешь, Варвара? Кто я такой? Человек, ясное дело. И ты человек. И тетя Лиза была… человек. Вот именно поэтому я и хочу…
- «Хочу!» - передразнила, заводясь, Варвара. – Как маленький: хочу забаву, подать мне ее немедленно!
Мальчишка из приличной семьи, где отродясь не было пьяных скандалов, да и вообще скандалов как таковых – он сейчас испугается базарной истерики провинциальной родственницы и наконец заткнется со своей глупой и опасной затеей! Но Димка вдруг резко взмахнул рукой и ударил по средневековому замку. Кусок зеленого ковра, на который выводила своего удивительного красавца-коня Варвара, отвалился. В безмятежном синем небе возникли безобразные дыры с вычурными краями.
Варвара ахнула, прижав руки к щекам.
- Ты что?! Ты с ума сошел?!
- Ну вот, - спокойно произнес Дима. – Ты старалась, подбирала кусочки, мечтала, как складно и красиво получится. А я одним ударом…. Варь, но ведь это только картинка, да? Мы с тобой все исправим. И все будет как раньше – точь в точь. Варь, а кто теперь исправит жизнь Лизиных родных? А жизнь Ваньки, который обнаружил убитого деда и теперь лечится у психиатра? Ты скажешь: заживет, забудется! Конечно. Но все у них будет уже по-другому. И в маминой жизни по-другому – без Лизы. Даже в деревне обязательно что-то изменится. Знаешь почему? Я где-то мысль такую вычитал: жизнь всего человечества – как вязаное полотно. Порвалась одна петелька - значит, возникла угроза всему полотну. Мы связаны друг с другом, Варвара. Но допустить это в сознание, в душу – хлопотно. Ведь тогда начинаешь понимать, что от тебя тоже что-то зависит… Ну должны же мы сделать то, что от нас зависит, Варь?
- Ах, какие мы философы! «Я отвечаю за все», «кто, если не мы» и так далее. Вроде, не при советской власти вырос, а туда же! Уйди отсюда. Все. Ты меня утомил.
Высокий, худой и неуклюжий Димка потоптался возле испорченной картинки.
- Послушай-ка, Варь, это сказано про конец света, но, правда, похоже на наше время: «И по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь».
- Ой! – дурашливо всплеснула руками Варвара. – Кажется, это из Священного Писания? Умненький мальчик и Новый Завет читает? Вот Тетьзоя обрадуется! Она уж думала, Димулечка в атеисты записался, и ничего, кроме триллеров и компьютерных пукалок, знать не хочет!
Он смотрел на нее долго и внимательно – от холодных его глаз Варвару стало познабливать. Пожал плечами, и только у двери, не оглядываясь, произнес угрожающе:
- Попробуй только маме сказать. Сама боишься – другим не мешай. Тебя же это не касается.
Варвара ворочалась на уютном диванчике. Любовь охладеет… Какая любовь? Кого и к кому? И вообще, как можно другого любить так же, как самого себя? Может, толкователи Священного Писания что-то не так натолковали?
У человека любовь к самому себе – это инстинкт самосохранения, самовыживания. Иначе кто б выжил в этой «юдоли скорби и печали»? Если есть последний кусок – можешь по благородству разделить его с кем-то, но весь отдавать – глупо. Сам сдохнешь, а мир не накормишь. Если на темной улице бандит угрожает ножом – ты бежишь, даже если рядом кто-то беспомощный. Точнее, о чужой беспомощности и подумать-то не успеешь, как инстинкт включит скорость…Правда, этот замечательный инстинкт почему-то иначе работает, когда мать видит угрозу для себя и своего ребенка…
Варвара вдруг вспомнила один милый семейный вечер в родном доме. Она не позволяла себе вспоминать его, но не всегда справлялась, и цветная картинка из прошлого вдруг вспыхивала в сознании с такой реальностью, что сердце заходилось в бешеном ритме.
Пьяный отец. Ссора с матерью. Варвара пряталась в своей комнате. Но в какой-то момент будто кто-то вытолкнул ее из убежища. Она выбежала на кухню, где происходил скандал, и увидела отца с топором в руке и обезумевшие глаза матери.
Если б не Варвара, все троим пришел бы конец. Отец опустил бы топор на встрепанную, рано поседевшую голову мамки, сам – если б милиция успела – загремел бы надолго. А Варвара… Петельки – те самые петельки, о которых говорил глупый маленький Димка – порвались бы, и Варвара рухнула бы в эту бездну…
Она тогда об этом не думала. Скорее всего, она ни о чем не думала, прыгая в узкое пространство, разделяющее отца и мать, жизнь и смерть. Что ее заставило сделать это? Любовь к матери? Но куда девался страх за себя, любовь к себе? К своим хрупким плечикам и симпатичной мордашке, к своим мечтам и планам, к нежному весеннему солнцу, которое ласково пригревает спину, когда она идет по улице, к палой кленовой листве – Варвара с младенчества собирала букеты из желто-зелено-красных листьев, гладила их утюгом и ставила в вазочку – до следующей осени; любовь к сливочному мороженому, которое нужно обязательно откусывать, чтоб кусочки сами таяли во рту, любовь ко всей замечательной длиннющей собственной жизни впереди – куда девалась? И куда девался страх, с которым и жить-то стало привычно? Выходит, они растворились, спрятались за другим чувством: любовью к матери. Наверное, один только этот миг она и любила свою мать по-настоящему: до самоотречения, до забвения себя… Может, такой и должна быть всякая любовь: к детям, родственникам, ко всем, с кем сталкивает тебя жизнь… «Но я так не умею. Да и кто умеет?.. Как это Димка сказал: должны же мы сделать то, что от нас зависит? Может, это и есть начало именно такой любви, какой она должна быть?»
Она услышала, как пришла Тетьзоя, но не хотелось выбираться из постели, встречать ее. Вскоре тетка появилась на пороге комнаты, осторожно пробралась к своему дивану, давно застеленному Варварой. Недолго постояла с молитвословом перед лампадой – в комнате света только и было, что этот язычок живого огня, зашуршала одежками и нырнула в постель.
- Вы на свидании были или на работе так задержались? – голос Варвары прозвучал хрипловато и нахально.
- Я тебя разбудила, Варюш?
- Нет. Тетьзой, у вас любовник есть?
- Ох, Варвара, - наверное, от неожиданности тетка села в постели. – У меня есть друг.
- Женатый?
- Вдовец.
- Ну вот и выходили бы замуж.
- За друзей не выходят замуж.
Обе замолчали. Язычок пламени ровно подсвечивал лик Христа – с Варвариной лежанки можно было разглядеть Его спокойный и неотрывный взгляд.
- Что-то ты сердитая сегодня, Варюша. С работой плохо?
- Нормально. Завтра расскажу.
- Тогда только вечером. Я рано уйду.
- Ладно. Спокойной ночи.
В соседней комнате поскрипывал под ногами Димки старый рассохшийся паркет. Маленький мальчик, решивший своими неумелыми руками заштопать порванные петельки, тоже не мог уснуть.
Завтракала Варвара одна. Тетьзоя уже ушла, а Дима не показывался из своей комнаты. Яичница оказалась пересоленной, кофе горчил, яблоко по виду и по вкусу напоминало муляж. Она мужественно дожевала его и побарабанила пальцами по Димкиной двери.
- Ну? – неприветливо откликнулся он. Варвара сказала через дверь:
- Димыч, не обижайся. Ты ж меня еще мало знаешь, я вообще-то истеричная трусливая дура. Так что если не передумал, вечером расскажешь, что вы там с Денисом сочинили.
И не дожидаясь ответа, она выскочила из квартиры. У лифта на пятом этаже ее уже ждал Сан Саныч.
Внизу, на выходе из подъезда, пять ступенек лестницы преодолевал двухместный экипаж. Мамаша с трудом справлялась с коляской. Рядом безуспешно хлопотали две девочки лет по семи. Все семейство было черноглазым и смуглым, мать коротко отдавала приказания на гортанном языке.
Александр Александрович молча помог спустить коляску со ступенек.
- Чеченцы? – тихонько спросила Варвара, когда многодетное семейство не могло ее услышать. Александр Александрович пожал плечами.
- А ты, Варюша, сколько предполагаешь деток иметь?
- Ни одного! – испуганно выпалила Варвара.
- Ну правильно, - Александр Александрович усмехнулся. – Жизнь тяжелая штука, куда нам нищету плодить, верно?
- Верно, - твердо ответила Варвара. – Нищету и наркоту.
Она показала глазами на парня, который в двух шагах от подъезда преодолевал бордюр тротуара. С трудом преодолевал, потому что его не слушались больные ноги. Парень подождал, пока Варвара и Александр Александрович пройдут мимо, и снова попытался поднять непослушную ногу на возвышение бордюра.
- Этот парень живет этажом выше Тетьзои. Дима рассказывал, что когда-то они вместе играли, тот старше Димыча года на четыре. А сейчас… Вы его глаза видели? Такие пустые, страшные глаза… Нет, Александр Александрович. У меня никогда ни за что не будет детей.
Он сбоку внимательно и грустно посмотрел на Варвару. Помолчал, вышагивая длинными ногами в кроссовках.
- Ты слышала, Варюша, про Византию? Оттуда к нам христианство пришло…
- Ну? – недоуменно подняла брови Варвара.
- Кто сейчас населяет большую часть тех земель? Турки. Великий христианский Константинополь стал Стамбулом. Про Москву говорят, что она - Третий Рим. Но если все будут рассуждать, как ты, Москве светит участь Константинополя…
Варвара промолчала, сердясь на Александра Александровича, соседей - кавказцев и весь предстоящий день.