ТЯЖКИЙ ГРЕХ ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА
(«Любовь Жанны Ней»)
Долгий и непростой путь Эренбурга из большевиков 1907 года в эсерствующие нигилисты 1917 – 1921 годов и обратно – в передовые борцы за торжество мировой пролетарской революции – красочно и впечатляюще описан Б.Фрезинским. 1 Я намерен подробнее поговорить о месте романа «Любовь Жанны Ней» в эволюции той идеологии, которая отражена в художественных произведениях и публицистике Эренбурга 1917 года – начала 1920-х годов.
«НЕХОРОШЕЕ УСТРОЕНИЕ МИРА» Председатель исполкома Терёхин - герой рассказа 1921 года «Любопытное происшествие» «в пятом классе прочёл брошюрку “Пауки и мухи”, возмутился нехорошим устроением мира и отважно порешил всё переделать заново». До определённого предела (которому и посвящена моя статья) Эренбург строит свою поэтику на жалости к «мухам» по Диккенсу и Бичер Стоу и (часто - достаточно злой, как в данной цитате) насмешке над отважными переделывателями мира на основе их пятиклассного (примерно – восемь классов нынешней школы) образования. Понятно, что самая простая программа (то, что, так сказать, лежит на поверхности) – попытаться уничтожить всех «пауков», оставив в живых одних «мух».
Посмотрим, как менялся в указанный период тон Эренбурга в освещении отдельных частных аспектов жизни Европы и России. 2
ОКТЯБРЬ О «Злом и разгульном житье», мольба о возвращении «заблудшей овцы» (России) «от пахучих трав на луг родимый!» («Мольба о России»: 3 , ноябрь 1917). «В балагане резвые клоуны: “долой старое – в новом мире мы получим ВСЁ!”» «Детям скажете: “осенью 1917-го года мы её (Россию) распяли!”» «Радуйся, Берлин!» («Судный день»: МР, ноябрь 1917). Спасти Россию в Москве «дети пришли» - юнкера, гимназисты («В ноябре 1917»: МР, ноябрь 1917). «Пьяный солдат поёт: “Вставай, подымайся!”» («У окна»: МР, дек. 1917). «Страна моя по-прежнему раба … хоронят труп смердящий Богом забытой страны» («Осенью 1918 года»: МР, авг. 1918).
В трагедии «Ветер» (июнь 1919 года) действие формально происходит в испанской Картахене в 1873 году, но отсылки к современной России, к русской революции несомненны. В трагедии затронуто много тем, к которым Эренбург вернётся в «Хулио Хуренито» и в последующих своих сочинениях. По ряду вопросов Эренбург высказывается здесь отчётливее и резче, чем в других сочинениях: о бессмысленности революции, которая никогда не достигает заявленных целей (объём свобод в результате только сокращается и т.д.) 4 , о том, насколько губителен для страны лозунг «мировой революции». Наркомвоенмор Троцкий намеревался рекомендовать трагедию для красноармейских театров, но трагедия для этого явно не подходила. По Г.Т.Боклю «революция – варварская форма прогресса».
Руководитель восстания Гонгора говорит: «Мы за нерождённое … за то, что, может быть, никогда не будет». 5 Трезвомыслящий Диего говорит о Гонгоре: «Как он морочит этих нищих». Диего казнят именно за то, что он не льстил толпе. На вопрос Альды: «Почему вы уверены, что именно ваш путь правильный?» - Гонгора отвечает «наш рай – дорога в край, куда никогда нельзя притти … нет счастья слаще, чем всегда идти». Споря с Поэтом и Духовником Альда отмечает: «Я знаю – кроме моей правды есть другая, чуждая правда». После откровений Гонгоры довольно странно выглядят его претензии к соратникам: «Ребята, для вас революция – игра в индейцев» (войска противника близко, а они голосуют, как относиться к последнему письму Бакунина) – у Ленина и многих его сторонников очень похожая мотивация их действий. Гонгора признаёт, что некоторые из революционеров просто ищут личную выгоду.
Учитель осенью 1917 года в Петрограде: «новое рабство» (во имя далёкой свободы) «затмит Сирию и Египет». Бои в Москве продолжались неделю. После переворота «стали оплакивать всё, что раньше не ценили: великодержавность, церковь, промышленность, финансы» («Хулио Хуренито»).
*
В одной из последних глав романа – XXXIII (а всего их 35) Илья Эренбург (герой романа, но ни в коем случае не сам автор!) так воспринимает Москву зимы 1920 – 21 годов (только что с неудачной стороны поднявшийся ветер наполнил комнату дымом и прогнал Эренбурга от топившейся и обещавшей хоть какое-то тепло буржуйки на абсолютно холодную лестницу): «Никогда я не жил так честно, скудно, духовно и целомудренно. Вся Москва представлялась мне монастырём со строгим уставом, с вечным постом, обеднями и оброками. Даже в скуке было нечто подвижническое, и только обросшие жиром сердца не поймут трогательного величия народа, прокричавшего в дождливую осеннюю ночь о приспевшем рае, с низведенными на землю звёздами и потом занесённого метелью, умолкшего, героически жующего последнюю горсть зёрнышек, но не идущего к костру, у которого успел согреться не один апостол». 6
А.Мелихов (Звезда, 2013, № 10, стр. 235) бестрепетно выдрал из этого многосодержательного текста всего 17 слов (от «только обросшие жиром» до «о приспевшем рае») и сопроводил их убийственным комментарием: «Стремление повернуть руль истории – вот что когда-то привело нахального юнца в революцию. А не в литературу, что очень важно, ибо с такого наркотика, как историческое творчество, соскочить трудно».
Усечённые цитаты часто меняют смысл высказывания, вплоть до полной неузнаваемости (бывает – это делается и намеренно). В данном случае: народ терпит немыслимые бедствия, но всё ещё на что-то надеется и никак не идёт греться к костру, у которого давно уже уютно устроились всполошившие этот народ «апостолы». Так что, комментарий А.Мелихова оказывается совсем не на месте, и комментируемый текст – совсем не о том.
Эренбург «пришёл в революцию» за 12 лет до обсуждаемого «крика». Октябрьский переворот он встретил самой острой критикой, какую только можно вообразить. Цветаева и Волошин оценили его «Молитву о России», как лучшее, что написано об этих событиях, причём написано – по самым что ни на есть горячим следам событий. Попытка помешать безумцам, загоняющим страну в пропасть, - это тоже «поворачивание руля истории», тоже - наркотик? Например, «Вехи», «Серебряный голубь» и «Петербург» А.Белого, «Какой простор!» Репина? Тоже – «наркотик»?! И Каннегисер – тоже «наркоман»? Тридцатилетний (давно уже не «юнец») Эренбург, когда писал «Хулио Хуренито», всё ещё кипел страстями своей «Молитвы о России», публицистики 1918 – 1919 годов, трагедии «Ветер», рассказов 1921 года, последовавших сразу за романом: категорическим неприятием переворота, его идей, его практики, бедствий – неизбежного результата этих идей, и этой практики. Весь роман буквально пронизан этим, как и демонстрируемый мной его фрагмент, в частности.
В романе присутствуют как бы два Эренбурга, один это автор, который то и дело поручает высказать те или иные свои суждения «Учителю» (например, о природе поэзии), другой – герой романа Эренбург, над которым автор посмеивается, часто – достаточно зло, в той же мере, в какой это относится к другим персонажам, кроме Учителя.
В обсуждаемом фрагменте чего стоят одни только слова о «строгом уставе монастыря», об «обеднях» и «оброках», о «звёздах, низведенных на землю», о «занесённом метелью народе», «умолкшем, героически жующем последнюю горсть зёрнышек» (!!!) Несомненна решительная отстранённость от обсуждаемого «крика» не только Эренбурга – автора, но даже и персонажа, названного «Эренбургом»: в том числе – чуть переменится ветер, он сможет вернуться к своей буржуйке, и мысли его примут иное направление. Сколько же глухоты, сколько унылой заскорузлости требуется, чтобы не ощутить самой горькой иронии, да и просто – издёвки, в одних уже словах о «приспевшем рае»! Через год, в «Курбове» Эренбург вернулся к вопросу о «рае», написал уже совсем для непонятливых: «ввести обетованный парадиз, приснившийся когда-то». ПРИСНИВШИЙСЯ !!! 7
А начёт «величия», впору вспомнить ехидное высказывание мадам де Сталь: «В России, подобно пьесам Шекспира, всё величественно, что не ошибочно, и всё ошибочно, что не величественно».
Не зря нас предупреждали (Уайльд и другие): о серьёзных вещах (о вере, например) нельзя говорить серьёзно, это – прямая дорога к помешательству. Говорить серьёзно следует лишь о вещах второстепенных, у Честертона – о галстуках, у Хулио Хуренито – «о манерах плеваться» или «о построении ног Чаплина».
Может быть, прежде чем брезгливо отлучать Эренбурга от литературы, стоило бы что-нибудь почитать из его сочинений, почитать - с должным вниманием к смыслу прочитанного? Тот, кто не знает, какой смысл вложил автор в данное высказывание, как может судить о художественных достоинствах высказывания? В том же рассказе о перемещении в Бельгию весной 1921 года: прочтёшь напрямую – бледноватенькое школьное сочинение, а отдашь должное всему яду Эренбурга, всему его яростному сарказму, пожалуй, придётся вспомнить и о Вольтере8, и о «Лексиконе прописных истин» Флобера.
*
Об Украине 1919 – 1920 годов: «освободители» ничуть не лучше тех, от кого «освобождали» - тюрьма та же самая (при красных, белых и всяких), контрразведка в том же здании, где находилась ЧК. Все грабят, расстреливают. Могли бы просто объединиться для грабежа, вместо того, чтобы ещё и воевать между собой. Одни борются с твёрдыми знаками, другие – за мягкие знаки на вывесках. Когда Хуренито с учениками вернулся в Москву с Украины (осень 1920 года), люди при свидетелях изображают энтузиазм, а дома – клянут советскую власть («Хулио Хуренито»).
Рославлев – руководитель контрразведки в занятом белыми городе не верит ни в какое «взятие Москвы» (1919 год), а с «присуждёнными» (обречёнными на поражение) пошёл «от невыносимой ненависти к ненасытным пигмеям» (рассказ «Весёлый финиш», 1921).
Рабочий Сергеич – Курбову после переворота: всё развалилось, разруха – «я говорил, ничего из этого не выйдет» (из пролетарской революции). И Курбову, видному партийцу, пришлось это проглотить. Он не знает, как вести народ «в приснившийся когда-то обетованный парадиз». Подсчитывает: «ну я, ещё две сотни на верхушках», а «крестьяне … ждут – привстать» (читай – восстать). А партия – «почти что тесто, вот-вот за миллион зайдёт – хапуны сюда, юлы, коты» (то есть – сутенёры, а юлы – пристроившиеся, выслуживающиеся), балеринами, видите ли, интересуются. «Теперь в кольце не Зимний, - мы!» Старые воображают себя генералами. А критиков – собрать бы на какую-нибудь конференцию – и из пулемёта. «Пасть Кремля с зубами часовых. Неподходящая, злая резиденция». «Огромный, гнойный нарыв» - и это про Кремль! Курбов изображает вождей геометрическими фигурами. Ленин – «простой как шар» и т.д. 9 «Неповоротливое заседание», «Октябрьская революция ослабела, как цинготный … зубы готовы выпасть». «Неосёдланные стихии берут верх» - «цыплёнки тоже хочут жить». «Тяжесть приручённых звёзд» («Жизнь и гибель Николая Курбова»).
Аглая ждала главного чуда - кончится треклятая революция, умрёт Троцкий. Беженки из России – Жанне – в Париже: «России теперь нет, там большевистский ад» («Любовь Жанны Ней»).
«РАДУЙСЯ, БЕРЛИН!» «Россию победили, прислали в специальных вагонах … своих людей, и только эти полубезумцы, полуагенты приложили руку к позорному пакту» (статья «Франции», 20 ноября 1918 года, Киев: Фрезинский, 1997, стр. 260).
В Петрограде летом 1917 года Дэле беспокоится – русские не наступают, Шмидт – русские собираются наступать. Немцев строем водят на «братание» - целовать русских. Тишин убеждён, что всё происходящее в России – дело рук двух – трёх подкупленных немцами инородцев. 10 А немецкий генерал Шмидт занимает в 1918 году настолько высокий пост в руководстве Советской России, что «Эренбурга» и Дэле к нему не пропустили («Хулио Хуренито»).
ПЕРЕУСТРОЙСТВО ОБЩЕСТВА «Страна моя по-прежнему раба» «И в глазах собачьих давний страх … Нынче хоронят мать-Россию свою» («Осенью 1918 года» МР). «На полях обречённой России 11 прославляю мятежный век» («Я не знаю грядущего мира»: МР, март 1919). В более поздних, подцензурных публикациях Эренбург писал: «На полях мятежной России прославляю восставший век» (Фрезинский, 1997, стр. 312).
«Идеи Ромен Роллана должны были прельщать наших карикатуристов на буржуазное общество … Ромен Роллан верил глубоко в фокусы с декретами, в «равенство», в безлюбое преображение мира … Марксизм в странах более культурных вёл к погоне за избирательными бюллетенями, у народов примитивных – к российскому “социализм – это учёт” … Европа вместе с Ромен Ролланом теперь стоит на краю пропасти, уже поглотившей Россию и Австрию» (статья «Завтра Европы», 14 ноября 1918 года, Киев: Фрезинский, 1997, стр. 256 – 258).
«Многие, куражась, падая и танцуя, верят, что они только стройно и ровно шагают к намеченной ещё в таком-то году, ещё на таком-то съезде цели. Они верстовыми столбами разметили небесный океан и хотят буйное дыхание яростного творца подчинить каким-то “директивам” … Двадцать веков назад … многие уже кичились мудростью. Не о них ли святой бунтарь … сказал: “Если кто из вас думает быть мудрым…”» (I Кор, 3:18). «Резолюциями, крохотными листочками ограждают себя от смерча … они никогда не будут мудрыми!» «Является ли пролетариат автором и режиссёром или только одним из актёров мирового хора – не знаю. Революционная сущность его духа для меня остаётся невыясненной и спорной … не погибнет ли он сам» как Самсон под сводами храма? Маяковский («Мистерия – буфф») обещает фешенебельные гостиные с мягкой мебелью - «апостол Павел и Будда, философ Сковорода или террорист Каляев» назвали бы их всех «контрреволюционерами» (доклад «Искусство и современность», 6 апреля 1919 года, Киев: Фрезинский, 1997, стр. 279 – 281).
«Даже банде разбойников нужно знамя. Идеи коммунизма были ненародными и нерусскими. Россия ответила за грех бездушного машинного Запада … С чекистами и китайцами надо бороться штыками … но против знамени надо поднять знамя, с идеей нужно бороться идеей» «Всечеловеческая правда познаётся по-особому каждой нацией, можно перевести на все языки мира Данте или Пушкина, но нельзя написать “Бориса Годунова”на эсперанто … мы продолжаем верить в свою русскую правду» «Разве за банки и поместья сражались осенью семнадцатого года в Москве и Питере молоденькие юнкера, студенты и гимназисты?» «Большевики справа, как и большевики слева, верят в прыжки. Но Россия больше не хочет акробатических упражнений» (статья «В защиту идеи», 27 сентября 1919 года, Киев: Фрезинский, 1997, стр. 321 – 323).
Гонгора говорит: «Мы мир перестроим заново, а если не сможем – из мира уйдём». Как мило – «разрушим до основания», а если ничего путного построить не получится – раскланяемся и уйдём! Весёлые они ребята! Циничный Родриго охотно поясняет, что такое революция: «перекрасить вывески, переставить календари, перепутать имена, заставить каталонца говорить по-якутски; теперь октябрь (! Н.Б.), но всё равно – “провозглашается весна”!» («Ветер»).
Немец Шмидт мечтает об организации всего человечества, так думает и Вильгельм, так настроены и социалисты, не только немецкие. Очень слабо приобщённый к европейской цивилизации сенегалец Айша тоже обожествил, прежде всего, полицейского. Учитель: социалисты будут говорить о «справедливости», а фактически подменят её целесообразностью. По наблюдению Дэле страна в октябре 1917 года «перевернулась вверх дном». В его московскую квартиру вселились какие-то разбойники под названием «Подотдел охраны материнства и младенчества». «В Париже таких не пустили бы в тюрьму». Учителя сместили с должности кинешемского комиссара: он переселил всё начальство в рабочие каморки, ограничил их в одежде и еде. В результате его обвинили в том, что «он не марксист». Следователь возмущается: «Вы не хотите признать, что РСФСР – подлинное царство свободы?» Учитель в ответ: «Свобода – абстракция, в наши дни - вредная. Вы уничтожаете “свободу”… Вы несёте человечеству прекрасное иго. Сегодня “свобода” понятие контрреволюционное». Учитель прямо говорит «капитану» (Ленину) о разгильдяйстве, о дикой расточительности, царящей в республике. В «Известиях» - один за другим списки расстрелянных. Ответ: убиваем одного для спасения тысячи. Тех, кто не понимает своего будущего счастья, гоним туда железными бичами. Так нужно, иначе нельзя. Учитель называет это временем варварства, огульного отрицания, примитивной мощи первых шагов младенца. Крестьяне в поезде рассуждают: князей и бояр, которые против большевиков, надо перерезать, но и коммунистов тоже вырезать не мешает. А главное – сжечь все города (но заранее забрав оттуда всё, что может пригодиться в хозяйстве) - от них все беды. Учитель - ученикам: мечта интеллигентов женить Степана Разина на Коммунии не осуществилась. Айша нацепил на живот значки с портретами Маркса, Энгельса, Либкнехта, Ленина, Троцкого, Зиновьева, орден Красного знамени и пр. Их посадили в те самые Бутырки, в которых Эренбург уже сидел когда-то (по его подсчётам – 16 лет назад, по моим – лет 12 – 13). Даже общество похожее (!!!). Учитель философски комментирует: правительство без тюрьмы – что-то вроде кота с остриженными когтями. 12 Шмидт теперь за Интернационал!!! 13 Учитель говорит, что ненавидит казарменное будущее, которое сооружает Шмидт, но это будущее неотвратимо. «Вне гармонии нет свободы, нет любви, нет преодоления смерти». Удрав из «чистилища» революции, ученики Хулио Хуренито наслаждаются благами цивилизации в Риге, Лондоне, Копенгагене. «Здесь не устраивали революции, не тщились переделать мир, но честно торговали, пасли коров. Какая поучительная история о мальчике пае и шалуне! Можно ли после этого не крикнуть в ярости: “Прочь, герои, полководцы, революционеры, сумасброды всех мастей!”» В Лондоне Эренбург понял, что виноваты «некультурные русские, грузины, турки, не заслужившие Хабеас Корпус и достойные глубоко воспитательной дубинки» («Хулио Хуренито»).
*
«Скучно в нашем городке, даром, что Рософосер». Проблема – приказано взять в заложники эсеров. «Весной 1917 эсер на каждой тумбе торчал». Теперь – одних пристрелили, другие сбежали, третьи коммунистами заделались. Пришлось забрать Леватидову: «на митинге в Питере с Черновым ласково перемигивалась». В числе заключённых анархист – «не встал при исполнении “Интернационала”». Упомянутый председатель исполкома Терёхин (правда – он троцкист) подводит грустный итог своей жизни: «задорные вымыслы, диковинная вера молоденького паренька», а в результате – «пятьдесят прожитых без толку лет», «зла ему не одолеть, мир не спасти» («Любопытное происшествие»).
«У нас в Москве до сих пор ещё многие коммунистов не за людей почитают, а за крокодилов на шарнирах» - «конечно, галиматья явная». Люди, как люди, всякие. Только «с билетом эркапевским в кармане» (члена РКП). Есть «прямо подвижники». В общем, стоя «на верхушке государственной пирамиды … балансировать приходится». Возов (он – из Совнаркома) вспоминает свой жизненный путь: «учился в нижегородском реальном, из шестого класса был выгнан … эркапе» (РКП). И вот, несмотря на свою «эркапесистость» (членство в РКП), - влюблён. В комнате Тани «портреты неистовцев всего света». «Эти люди на зависть Творцу в шесть дней созидают мир» (рассказ «Ускомчел»).
На какие размышления наводит деятельность ЦК РКП? «Вот её (партии) гнездо. Отсюда выходят, ползут в Сухум и в Мурманск. Скрутили, спаяли … расплодились, проникли до самых кишок, попробуй – вздохни, шевельнись не по этим святым директивам!» «Огромный околоток, кроме нашего Ресефесера, ещё с десяток республик - аджарских, бухарских, всяких». 14 «Надо всем – одно слово, тяжёлое, тёмное слово “Мандат”». 15 В ЧК никто идти не хочет – «все норовят на чистое». «В чеку идут лишь коммунисты последнего выпуска» - в расчёте на поживу (сравним у Н.Эрдмана в «Мандате»: «в партию теперь всякую шваль берут»). А нужно – «почти святого. Хотят к палачеству приставить не палача – подвижника», там «сети с уловом: доллары, караты». Курбова, который сам вызвался в ЧК, жалеют – «там марко». В отличие от Курёхина из «Любопытного происшествия», Кубовым движет не «ненависть к аду», а «чёткий, продуманный рай». «Нужно дать бешеной, разнузданной, расхлябанной земле великий строй». А с теми, кто мешает, критикует, разговор один – требуется «усиленный террор». Сотрудник «Оперативно-секретного отдела» Андерматов – садист, в партию попал «впопыхах» - подделал бумаги. На людях он придаёт глазам «строго марксистский оттенок». Пескису любой уверенно шагающий человек казался чекистом, «ясно – с мандатом» («Курбов»).
В Москве все сочувствуют Жанне, помогают ей. Она, «француженка теперь не чувствовала себя в Москве чужой. В этом городе, пережившем столько тяжёлых лет, где в каждой семье узнали и горе и смерть, в этом городе умели любить, умели любить, как нигде» («Жанна»).
ПЕРЕДЕЛКА ЧЕЛОВЕКА «Снизу из глубин плоти, материи, праха вышли трезвые безумцы, математики революции! … это машина, жаждущая идти против работника, плоть, порвавшая с духом … Это не революция! … Они победили задолго до октября … Война и революция явились не борьбой за новые идеи, но катастрофами, порождёнными гниением неодухотворённой плоти» (статья «Звёздная буря и фешенебельные гостиные», 1 – 7 сентября 1919 года, Киев: Фрезинский, 1997, стр. 317).
«Большевики говорят - насилие, мы отвечаем – свобода. Мы не верим в рай, куда нужно загонять людей пулемётами» «Советский строй – аракчеевское поселение, всё регламентировано, и люди вечно в строю» («В защиту идеи», стр. 322).
Диего обличает экстремиста Гонгору: «Ты слепец. Ты восстал на жизнь, на саму гармонию», то есть – человека не переделаешь. Гонгора в ответ фактически признаёт, что говорит лишь то, что хочет услышать от него толпа, а рассудительного Диего толпа не станет слушать. Диего констатирует: Гонгора – «юродивый или ловкий демагог». Сестра Диего Альда спрашивает Гонгору: «А как быть с теми, кто не захочет идти в ваш обещанный рай?» Гонгора: «Я их заставлю!.. Слепцов надо в рай загонять бичом!» (В «Хулио Хуренито» эту фразу буквально <с добавлением – «железными» бичами> повторяет в Кремле «капитан» - Ленин. Следовательно, и вся критика действий Гонгоры адресована тоже именно Ленину). Пабло разработал «план общественного кормления грудных младенцев в народном сквере. Надо чтобы граждане со дня рождения приучались к новой социальной эре» («Ветер»).
Шмидт - «оптимист, он верит в лучшее будущее. Главное организовать весь мир», как он уже организовал собственную жизнь. «И Вильгельм, и любой социалист, оба понимают, что мир неорганизован и что организовать его надо силой». Учитель: «свобода – понятие контрреволюционное». Учитель говорит большевикам: «готов вместе с вами уничтожать красоту, свободу мыслей, чувствований и поступков во имя закономерной, единой, точной организации человека!» Это - главная идея рассказа «Ускомчел», идея Курбова, идея «Мы» Е.Замятина и т.д. Через 6 лет это чуть ли не дословно будет повторено Ю.Олешей в «Зависти». 16 Учитель: «Царство свободы, возможно, наступит, когда будет уничтожен последний человек на земле». Учитель – большевикам: «Ваша задача приучить человека настолько к колодкам, чтобы они ему казались нежными объятиями матери». С этой задачей большевики определённо справились, в значительной степени. Учитель: «Нужно создать новый пафос для нового рабства». Шмидт (германский генерал – видный сотрудник Коминтерна: радуйся, Берлин!) с упоением планирует: в 1930 году Тула выпустит 80 докторов, 7 художников, 350 текстильщиц и т.д. Общее число рождений должно соответствовать заданиям центра. Семья уничтожается, безответственные родители не могут правильно воспитывать детей. Разумное распределение благ и развлечений. Всё это изображено на схеме Шмидта в виде квадратов, кругов, ромбов и треугольников: «Жизнь трудовой процесс!» Шмидт строит новый мир 17 («Хулио Хуренито»).
Возов, как и Шмидт, мечтает о единомыслии – никаких «рабочих оппозиций» и национальных особенностей. Он «отделил свет от тьмы – творил мир». Возов создал изумительную схему «усовершенствованного коммунистического человека»: «без заминки, без заковырочки пробегали люди по всем этапам, ни заблудиться, ни улизнуть никто не мог». Всё предусмотрено – от рождения до крематория. Но сама Русь поднялась против его затей, реальность яростно сопротивляется его схемам (рассказ «Ускомчел»). Мы встретимся с этим в «Мы» Е.Замятина, в притчах М.Булгакова и А.Платонова.
Несгибаемый Курбов знает: «жалеть нельзя – для дела вредно» (это повторено дважды). Таня Епифанова «диалектику, стыдясь себя, тихонько заедает Блоком». А цельнометаллический Курбов мечтает о человеке будущего: «Он будет – большой, широкий, дела, слова и даже повороты суставов – изъявление воли. Никаких истерик! Всех геройчиков Андреева и прочих – в зоологический музей … не нужно будет стихов. Вместо озноба, гнева и любви – неукоснительное равновесие» (через пять лет о своём идеале равнодушия примерно так же будет говорить «человек будущего» Володя Макаров из «Зависти» Ю.Олеши). Уже в феврале 1917 года Курбов понимает, что ради его мечты придётся палачествовать, «убивать безвинных … полмира – не щадить» (как не вспомнить мечты «Бесов» Достоевского: уничтожить то ли 9/10 человечества, то ли 100 миллионов в одной Европе – оставшиеся будут жить в раю). Когда Курбову в лицо скажут «палач», он ответит: «Да, мы – не институтки!» Курбов обзавёлся портфелем, для него уже не существуют отдельные люди, остались цифры: обуть, насытить калориями, просветить, «ввести в обетованный парадиз, приснившийся когда-то» («Курбов»).
Сотруднику ГПУ Шаблову 20 лет, однако, он «считал себя невероятно взрослым», «думал, что всё знает всё видел, и что кругом него младенцы, он же должен их всячески инструктировать». Как ни странно, похожим образом рассуждает и умудрённый жизнью знаменитый французский писатель Жюль Лебо: «Человечество – огромный детский сад. Среди детворы своей дорогой прошёл Жюль Лебо. Он разглядывал этих ребят, порой бранил их, порой гладил по головке, но всегда презирал» («Жанна»).
РЕГЛАМЕНТАЦИЯ В КУЛЬТУРЕ И ИСКУССТВЕ «Их (идеологов так называемого “пролетарского искусства”) ощущения современности ярче всего передал … казённый бард коммуны Маяковский» («Мистерия – буфф»): «надоели “небесные сласти” и “бумажные страсти”, хотим жрать и жить со здоровой бабой» «Истинные бунтари Герцен или Бакунин с негодованием отвёртывались от красных мещан». «Всё, что преподносится ныне как искусство “революционное” и “пролетарское”, безнадёжно мертво … Они полагают, что прославление коммунистического благополучия, перечень лозунгов знамени, придворные мадригалы и прочее – это и есть новое искусство … стихи из “Правды”, всякие агитационные плакаты – стоячее, зацветшее болото». «Смысл знамений наших дней велик: он, конечно, не по плечу идеологам коммунизма» (статья «Звёздная буря и фешенебельные гостиные», стр. 317 – 319).
Революционеры считают, что в революционном искусстве возродится красота античного мира. Коммунисты Назимовы в театре обожают реализм: «трещит сверчок … что-то переливается в желудке “лишних людей”». Тишин читает курсантам про Чехова и Лермонтова, а комиссар требует – про Демьяна Бедного, про героев трудового фронта. Трудный вопрос: как приспособить искусство к агитации, не ограничивая свободы творчества? Выход нашли простой: тем, кто агитирует – усиленный паёк, прочим – самый низший, никакого посягательства на свободу творчества! Учитель посчитал, что тогда уж лучше ликвидировать искусство совсем. А то люди будут сравнивать с Пушкиным, Шекспиром, Рембрандтом – и решат, что во всём виноваты коммунисты. Действительно, искусство – очаг анархии. Художники - еретики, опасные бунтовщики. Запретили ввоз опиума, надо запретить и искусство («Хулио Хуренито»).
В театре репетируют «Гамлета», приспособленного к производственной агитации («Любопытное происшествие»).
ЭМИГРАНТЫ Из того, что сказано Эренбургом об эмигрантах в 1921 – 1923 годах отмечу злоключения Тишина. Он отказался признать, что в Советской России кормят щами с человеческим мясом, после чего в печати заявили, что он работал в ЧК в Самарканде и пытал лавочников. Тишин пытался протестовать, но его опровержение отказались печатать, так как он пишет слово «сведение» с одним ятем, тогда как следует писать (так они утверждали) – с двумя («Хулио Хуренито»). Эренбург здесь смеётся над архаичностью соответствующего крыла эмиграции. У Даля слово «сведение» написано с одним ятем, но родственное слово «СВЕДЕТИ» (реликт церковно-славянского, который если ещё где-то и удерживался в живом языке, то – только в качестве причуды) писалось, действительно, с двумя ятями.
Всё, что мог бы Эренбург написать критического об эмигрантах в эти годы, несомненно, заслонит жуткий образ Халыбьева, с его наглостью, жульничеством, кражами и прочее, включая зверское убийство Раймонда Нея и всё, что касается племянницы Раймонда Нея, Жанны («Жанна»).
МИР КАПИТАЛИЗМА И ЕГО ЯЗВЫ Тишин противопоставляет «сермяжную Русь», «её смиренную наготу» тупой и сытой Европе» (Учитель: «каждый раз, когда я говорю со славянином, я испытываю великолепное ощущение расступающегося болота»). «Где-нибудь в кафе Копенгагена я начинаю чувствовать себя скифом, презирающим жалкую, мещанскую Европу» (весёлый комментарий самого Эренбурга). Учитель ищет новые способы массового умерщвления людей. Большие надежды он возлагает на радий (!). Опыты на военнопленных ему не разрешили – очередной раз предрассудки мешают прогрессу! Мистер Куль припасает заготовки Хулио Хуренито на будущее – пригодятся против японцев (в это время и США, и Япония сражаются на стороне Антанты)!!! Учитель: война убивает всё, во имя чего начиналась, и порождает всё, что должна была убить. И Германия, и все остальные сражаются за культуру, право, свободу, за дела всех малых народов мира («Хулио Хуренито»).
(«Жанна») «”Смешное всё убивает” – такова мудрость этой страны» (Франции).
МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ («Тяжёлая радость») «Кто-то выбежал нагишом, орёт: Всемирная революция!» («Судный день»).
«Со скептической улыбкой, как пристроившийся чиновник о студенческих годах, вспоминает Россия о своих давних разноликих снах: Русская правда, св. София, всемирная революция … Где уж … Полтора года тому назад, так же приветливо улыбаясь, они (киевляне) кидали цветы под копыта германской конницы». «Они (большевики) говорят “интернационал”, мы ответим “Россия”». «С чекистами и китайцами надо бороться штыками … но против знамени надо поднять знамя» («В защиту идеи», стр. 320 – 321).
Гонгора взывает к Франции: «Дальние братья, возстаньте!» Из гимна повстанцев: «Нет у нас отчизны, кроме вьюги» (ветер в трагедии – символ революции). Диего так и говорит об этом гимне – «это гимн разбойников». Родриго: «Мы разработали план восстания в Германии … Пишу приказ об уничтожении имперской власти в Германии» 18
Тишин думал, что пьеса «Тёща в дом, всё вверх дном» - про мировую революцию. Мечта Шмидта (см. также прим. 13): счастье человечества через подчинение всего Германской империи. Убивать во благо человечества, чтобы не продолжали глупую бессмысленную жизнь (впрочем, об этом уже говорили применительно к «язвам капитализма»). Чуть ли не первобытный Айша в 1919 году в Коминтерне заведует пропагандой среди африканцев. Шмидт за 1915 – 1920 годы успел проделать головокружительную карьеру от германского генерала – монархиста до спартаковца в заплатанном пиджаке, и вот зимой 1920 – 1921годов – он уже видный сотрудник Коминтерна. Дважды ранен в боях с белыми (см. про «воинов – интернационалистов»). В «Известиях» то и дело статьи про мировую революцию: люди для видимости изображают при этом энтузиазм, а дома вовсю критикуют советскую власть. На денежных купюрах написано «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Комментарий Учителя: «Не могу смотреть на этот нелетающий самолёт!» («Хулио Хуренито»).
«Нехристь» (большевик) радуется: В Аргентине забастовка – мировая революция начинается (рассказ «Бубновый валет», 1921). Среди партийной молодёжи была распространена своеобразная форма психического расстройства – от неоправдавшихся надежд на скорое воспламенение мировой революции. Как только приходило сколько-нибудь обнадёживающее сообщение о том, что она, наконец, начинается, они тут же возвращались к норме.
Терёхин радовался величию происходящего, мировой революции («Любопытное происшествие» - вспомним ещё раз, что на подобную тему говорила мадам де Сталь).
Заботы Инотдела ЦК: в том числе – «Англию с Тибетских вершин красненьким флажком поддразнивать» (об этом можно прочитать, например, у О.Шишкина). Гибнут в гражданской войне «улыбчивые коммунисты из рабочих, узнавшие одновременно и азбуку, и мировую революцию» («Курбов»).
И вот рывком, чуть ли не с «полного назад» - на «полный вперёд»: «Любовь Жанны Ней» - вдохновенная ода мировой революции! Судьба России больше никого не заботит, ни самого Эренбурга, ни героев романа. Доброго слова, оказывается, заслуживают лишь те, кто раскочегаривает мировую революцию, и лишь до тех пор, пока они именно этим и занимаются … Захаркевич: вся Россия большевики, даже половина Европы – тоже большевики. Андрей – Жанне: «может быть, приеду в Париж – готовить революцию». Андрей: «Тулон может стать прекрасным Кронштадтом». 19 Жанна любит революцию, потому что именно благодаря революции они встретились в Париже. Когда Андрей отчаивается (никакой революции во Франции не получится), его веру во французскую революцию возрождает дочь коммунара Лизетт. У Андрея «тяжёлая радость человека, который живёт, борется, любит». Захаркевич называет Андрея в шутку – «наш романтик». «В Москве было много Захаркевичей. Наверное, глазам Захаркевича суждено осветить весь мир». Не больше и не меньше!
«ВОИНЫ - ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТЫ» Идея мировой пролетарской революции решительно стирала имеющиеся государственные границы. Россия жертвовала своим настоящим не только ради собственного великого будущего, но и ради не менее прекрасного будущего всего человечества. Соответственно, и происходящее в России становилось заботой всего человечества, и Красная армия на треть состояла из, как это теперь называют, воинов – интернационалистов: венгров, латышей, немцев и австрийцев (приличия ради именовавшихся тоже «латышами», таким был, видимо, и упомянутый Шмидт), китайцев (в войну на производстве и в сельском хозяйстве катастрофически не хватало рабочих рук, в сельском хозяйстве трудилось много военнопленных, на производстве – иностранных граждан, в том числе китайцев; при развале промышленности они составили заметную долю безработных). 20 Таким же был и личный состав карательных органов. Команду Юровского, расстреливавшую царскую семью, наполовину составляли россияне, наполовину венгры – из военнопленных. И фальшивку на французском языке, якобы свидетельствовавшую о намерениях офицеров освободить царя (она явилась важным доводом, когда принималось решение о расстреле), составил сотрудник ЧК поляк И.Радзинский. И заметали следы те же Юровский и Радзинский.
«С чекистами и китайцами надо бороться штыками, но … с идеей нужно бороться только идеей» («В защиту идеи»).
Тишина на Украине мобилизовали в Белую армию. Он не хотел стрелять в соотечественников, в русских. Ему объясняли – красные войска состоят из всех, кроме русских: «из башкиров, киргизов, евреев, венгерцев, китайцев, латышей». Но Тишин никаких нерусских среди убитых противников не обнаружил («Хулио Хуренито»).
«Красные идут с севера, китайцы что-ли – потрошители» («Весёлый финиш»).
Мамаша Людмилы в ужасе – дочка пошла «в чеку!.. Да там китайцы – под ногти гвозди» («Курбов»).
О ЛЮБВИ «Там в моём Париже, на террасе ресторана» («Прославление земной любви» МР, январь 1918) 21
В Москве, пережившей «столько тяжёлых лет, где в каждой семье узнали и горе, и смерть, в этом городе умели любить, умели любить, как нигде» («Жанна»).
Разные герои Эренбурга вкладывают в понятие «любви» разный смысл. В строго соблюдаемом Шмидтом распорядке дня также имеется этот пункт: «По субботам с 10 до 11 часов вечера Шмидт предавался любви» в заведении фрау Хазе («Хулио Хуренито»).
Любовь – чуть ли не самая главная неодолимая стихия, с которой сталкиваются самонадеянные преобразователи мира, вознамерившиеся быстренько усовершенствовать человеческую природу. Всё, что может показаться их успехом в этом направлении, сомнительно и уж никак не радует («Мы» Е.Замятина, многое у А.Платонова и т.д.).
Интересно, что двух самых заметных у Эренбурга этой поры героинь, чью любовь не оценили и отвергли твердокаменные коммунисты Возов и Курбов, зовут Татьянами («Ускомчел», «Курбов») – не отклик ли это на ситуацию Татьяны Лариной и Онегина? Возов из «Ускомчела» любил Таню, «несмотря на свою эркапесистость» (членство в РКП), а отверг её любовь более последовательный коммунист – клон Возова, которого тот вызвал к жизни своей деятельностью в Совнаркоме.
Двадцатилетний гэпеушник Шаблов («Жанна») вообще считает любовь «пережитком буржуазной культуры».
Аглаю (её достаточно редкое имя явно отсылает к Аглае Епанчиной из «Идиота») Андрей бросает без особых угрызений совести, не только ради другой женщины, но и в интересах всё той же мировой революции. Ко всему, она ещё и отсталая, несознательная, не разделяет идеалов мировой революции, мечтает, когда же, наконец, кончится эта растреклятая революция, или Троцкий, может быть, помрёт. Тут получается как бы в согласии с коммунистическими принципами распределения. Агитируешь за мировую революцию – получай усиленный паёк, нет – жуй осьмушку (50 г) глиняного хлеба. Так и с любовью: разделяешь идеи мировой революции – получай любовь, о какой поют песни, а нет – не взыщи, не жалуйся. Вот и Таня Епифанова («Курбов»), на которую Курбов, занятый переустройством мира, не обратил должного внимания, хоть и корпела ради него над совершенно посторонней для неё диалектикой, но, ради души – заглядывала в Блока.
Теперь о той любви, о которой поют песни. Она представлена в сочинениях Эренбурга этой поры двумя «Жаннами». Катя Чувашова из «Курбова» мечтает о принце – она, подобно Жанне д”Арк, поведёт его в Реймс – короноваться. И Жанна Ней, которая, в таком контексте, тоже ведёт своего «принца» к победе, также становится своего рода Жанной д”Арк.
«После свидания с Катей» Курбов «ослабел, стал как будто близоруким, то есть с каждым часом погружался в хлябь деталей … Мир распылился … сделался огромной и никчёмной лабораторией … Курбову казалось, вселенная загромождена циклопической пылью, грандиозной ерундой … Оказывалось, люди идут не прямо … плутают, залезают, как тараканы, в щели … Всё это вместе называется жизнью. Неужели он прежде жизни не замечал?» «Обожди, подумай, … сегодня правда, завтра – вздор, для тебя добро, а для Ивана – пакость». Какие-то цыплята, которые, видите ли, «тоже хочут жить»! Кроме его, курбовской правды есть другие правды, с которыми нужно считаться. Катин хаос торжествовал, Катя, «беспомощная, взяла верх» («Курбов»).
М.Терещенко писал в 1925 году, что Эренбургу не хватает слов для изображения любви Андрея и Жанны. 22 Может быть, это отчасти и так. Но для чувства Жанны, мне кажется, Эренбург нашёл достаточно сильные слова: «прямо из луаретского домика Жанна идёт в Люксембургский сад». Жанна родом из Луаретта, и теперь, когда она отправляется на свидание с любимым после долгой и, казалось, безнадёжной разлуки, получается, что во всей её предыдущей жизни ничего, сколько-нибудь сопоставимого с ожидаемой встречей, не происходило. После этой фразы вполне годится и описание их свидания: «Они молчали … как это ни покажется странным, даже рыбки в бассейне, прославленные своей молчаливостью, ударяя хвостом воду, говорили за них» и т.п.
НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ Роман «Любовь Жанны Ней» занимает особое место в творчестве Эребурга 1917 – 1925 годов. Это – важнейший рубеж в его «смене вех». Формально гражданская война в европейской части России завершилась в ноябре 1920 года. Эренбургу нужно было теперь решать, как жить, для кого и что писать. Поддержку друга юности Н.Бухарина, теперь – видного большевика, Эренбург использовал в полной мере: весной 1921 года он отправился за границу с командировкой от советского правительства – писать объективный роман о войне и революции, как бы с позиции «над схваткой»: таков роман «Хулио Хуренито». Скептическое отношение к «пролетарской революции», к её ценностям, к её практике и к её пропаганде сохраняется здесь в большой степени. Но в трагедии «Ветер» и в «Хулио Хуренито» появляется важная для дальнейших сочинений Эренбурга нота – готовность воспринимать деятелей революции как страстотерпцев, мучеников их идеологии, готовность, как минимум, выслушать их. И, конечно, - сочувствия к «малым сим», которых соблазнили эти оголтелые «пророки» («бес попутал»: «Ветер»).
1921 - 1924 годы – время продвижения Эренбурга к «Жанне», к её идеологии. В «Курбове» (1922) критика советской действительности остаётся всё ещё очень острой. Курбов говорит о партии буквально то же самое, что герои «Мандата» (1925) Н.Эрдмана (там: «в партию теперь всякую шваль берут»). Совершенно беспощадно пишет Эренбург в «Курбове» о личном составе ЧК, об их буднях. О самом руководстве партии – с весёлым скепсисом. В последовавшей за «Курбовым» «Жанне» ничего подобного нет и в помине. Здесь идеалы революции, как и полагается быть идеалам, святы – любое сомнение в них – мерзкое кощунство. Они – единственно верные за всю историю человечества. В партии и в ГПУ теперь могут обнаруживаться одни лишь ангелы и никого иного. О несколько чрезмерной самонадеянности двадцатилетнего гэпеушника Шаблова Эренбург пишет здесь с мягкой улыбкой: позже А.Платонов будет говорить о подобных явлениях как о «трогательной неуверенности детства».
Взаимоотношения Курбова с «Жанной д”Арк» - Катей Чувашовой напоминают отношения Альды и Гонгоры из трагедии «Ветер». Жанна Ней любит Андрея, который убил её отца, Альда полюбила Гонгору, который убил её брата. Обе коллизии напоминают как о любви Ромео и Джульетты в городе, разделённом на враждующие кланы, так и о предательстве Андрия (тоже Андрея, как в «Жанне») из «Тараса Бульбы» - Андрия, полюбившего прекрасную полячку.
И самое главное: в романе впервые у Эренбурга вполне идеализируется сам замысел мировой революции как великая облагораживающая мечта – служение ей подобно рыцарским подвигам Реконкисты и Крестовых походов. А до того Эренбург говорил об этом замысле только с издёвкой. Читатель сочувствует Жанне и тем самым – сочувствует мировой революции. Так Эренбург стал в ряды не «попутчиков», каким его считали рапповцы, а чуть ли не самым советским из советских писателей. Ведь «Жанну» охотно читали, предпочитали произведениям Горького и Неверова 23 , переводили на европейские языки, экранизировали за рубежом. В 1927 году в Берлине знаменитый режиссёр Георг Пабст снял фильм по этому роману Эренбурга, но с несколько изменённой фабулой - Эренбургу пришлось протестовать (Фрезинский, 2013, стр. 167).
Это – великий грех Эренбурга. Омри Ронен (Звезда, 2014, № 3, стр. 219) привёл свидетельство своего отца: «самое большое впечатление, в смысле сочувствия СССР не пропагандистские книжки (в Германии была гигантская компартия), а роман Эренбурга “Любовь Жанны Ней”» (разумеется – вместе с «Броненосцем Потёмкиным» и «Как закалялась сталь»).
Вплоть до 1933 года руководство Веймарской республики пребывало в страхе перед повторением в Германии русской революции (У.Ширер. Взлёт и падение третьего рейха, т. 1). Наряду с общей угрозой со стороны Коминтерна 24 , в самой Германии активно действовала очень сильная коммунистическая партия. НСДАП находила такую мощную поддержку и так стремительно усиливалась именно потому, что в ней видели главную защиту от коммунистической опасности. Гитлер писал в «Майн Кампф», что в 1918 году Германии не дали победить евреи 25 и марксисты, именно терпимость к ним погубила рейх. На суде 26 февраля 1924 года Гитлер гордо заявил: «Я хотел стать искоренителем марксизма. Я добьюсь этого». Поддержка со стороны правительства и сочувствующих нацистам кругов выражалась, в частности, в том, что закон в полную силу применялся, чаще всего, именно против коммунистов, но не против нацистов. В «Майн Кампф» Гитлер противопоставлял свою «народную философию» «буржуазному и марксистско-еврейскому» мировоззрению. Именно как борец с «коммунистической заразой» Гитлер получил свои 6,4 млн голосов на выборах 14 сентября 1930 года, а в 1932 году НСДАП стала партией № 1 в рейхстаге (37 % голосов), и Герман Геринг 30 августа 1932 года занял пост председателя рейхстага.
1 Б.Фрезинский. И.Эренбург в Киеве (1918 – 1919)/ Минувшее, М., СПб, вып.22, 1997, 248 – 335; Б.Фрезинский. Писатели и советские вожди. М., Эллис Лак, 2008, 156 – 193 и др.; Б.Фрезинский. Об Илье Эренбурге (книги, люди, страны). Избранные статьи и публикации. М., Новое лит. обозр., 2013.
2 Очень важную для Эренбурга проблему «евреи в России и в других странах» - от полемики Эренбурга с Шульгиным в 1919 году – через «Хулио Хуренито» - к «Лазику Ройтшванецу» я оставляю в стороне, так как к моей теме («Любовь Жанны Ней» и катастрофа в Германии в январе 1933 года) она прямо не относится.
3 В дальнейшем названия стихотворений из книги «Молитва о России» (1917) сопровождаются аббревиатурой МР.
4 Так вскоре будет писать о революции главный теоретик эсеров П.Сорокин. Я не знаю, общались ли эти два эсера, но подобное «веховство» было тогда достаточно распространённым (сб. «Из глубины», 1918 и т.п.).
5 10 октября 1917 года состоялось одно из самых важных и значительных по последствиям заседаний в мировой истории. Ленин преодолел сопротивление Каменева и Зиновьева, перетащил колеблющихся на свою сторону и настоял на решении о немедленном перевороте. Все доводы Ленина были ложны: 1) никакая «социальная революция во всей Европе» не близилась; 2) немцы совсем не собирались заключать мир с Антантой для совместного удушения русской революции; 3) ни Керенский, ни пресловутая «русская буржуазия» вовсе не собирались сдавать Питер немцам; 4) никакое крестьянское восстание не близилось, и никакая «волна народного доверия» к большевикам не «неслась»; 5) никакой второй корниловской авантюры никто не готовил. Тем не менее, именно этими, ленинскими доводами обоснован в принятой резолюции призыв к восстанию. Резолюция принята 10 голосами против двух: участвовали в голосовании три выдающихся личности – Ленин, Троцкий, Сталин и девять человек из интеллигентского середняка (М.Алданов. Ульмская ночь/ Собр. соч. в 6 тт, Т. 6, М., «Новости». 1996, стр. 293 – 294). В сущности, имелось лишь понимание того, что технически власть захватить возможно. Но совершенно отсутствовали представления о том, для чего и как эту власть применять. Лишь смутные предположения об исторической миссии пролетариата, честолюбивые мысли о том, что именно они, эти 12 человек, выражают волю пролетариата, и некоторые надежды на близящуюся мировую революцию.
6 Апостолы достаточно уютно устроились, оставив народ там, куда он забрёл, следуя их призывам. Разве не отклик на эту реплику Эренбурга, не популярное пояснение к ней – текст из «ZOO» В.Шкловского («Письмо четвёртое»)? «Хожу в осеннем пальто, а если бы настал мороз, то пришлось бы называть это пальто зимним. Не люблю мороза и даже холода. Из-за холода отрёкся Пётр от Христа. Ночь была свежая, и он подходил к костру, а у костра было общественное мнение, слуги спрашивали Петра о Христе, а Пётр отрекался. Пел петух. Холода в Палестине не сильны. Там, наверное, даже теплее, чем в Берлине. Если бы ночь была тёплая, Пётр остался бы во тьме, петух пел бы зря, как все петухи, а в Евангелии не было бы иронии. Хорошо, что Христос не был распят в России: климат у нас континентальный, морозы с бураном; толпами пришли бы ученики Иисуса на перекрёстке к кострам и стали бы в очередь, чтобы отрекаться».
7 Примером может служить текст – чуть ли не протокольно-автобиографический, посвящённый тому, как «советского шпиона» Эренбурга с грохотом изгнали из Франции весной 1921 года через 18 дней после его прибытия в Париж (глава XXXV ,Эренбург приехал, командированный советским правительством). Как пишет об этом Эренбург? Сообщив о некоторой утрате им душевного равновесия, он продолжает: «Тогда неизвестные мне друзья решили спасти меня. Кто бы они ни были – я знаю, что чувство любви к человечеству, к русской поэзии, ко мне руководили ими, и я буду вспоминать этих таинственных благодетелей, пока человеку дано жить и помнить. Они поняли,.. что мне нужен покой,.. и предложили мне немедленно переехать в иные края. Я отправился в радушную Бельгию». Суть происходившего еле проглядывает в эпитете «радушная». А в примитивном, буквальном прочтении по А.Мелихову – пришлось бы гадать, что это за «неизвестные Эренбургу друзья» - «любители человечества, русской поэзии и Эренбурга лично»!
8 27 июля 1926 года Варшавская газета «За свободу» процитировала Эдмона Жалю: «Эренбург – Вольтер наших дней» с горьким комментарием: «Может быть наши дни так бесконечно похабны, что не заслуживают другого “Вольтера”» (В.Попов, Б.Фрезинский. «Илья Эренбург в 1924 – 1931 годы. Хроника жизни и творчества». Т. 2, СПб, 2000, стр. 154). В последнем высказывании учитывается, разумеется, и ряд более поздних по сравнению с «Хулио Хуренито» сочинений Эренбурга.
9 В отношении «трапеции» я не согласен с Б.Фрезинским. «Трапеция», конечно, - не Каменев, а Зиновьев. Непосредственно перед ним в разговоре о «Бонапарте» - Троцком упоминаются «21 пункт некоей резолюции». Это - 21 условие приёма заграничных партий в Коминтерн (включая подрывную деятельность против своих правительств и по развалу соответствующих армий). Они сформулированы Зиновьевым по намётке Ленина. Зиновьев – непосредственный руководитель Коминтерна, то есть – всей радикальной части рабочего движения мира. Да и зрительно Зиновьев напоминает именно «трапецию». Ю.Анненков (Дневник моих встреч. Цикл трагедий. Т. 1 М., «Худлит», 1991, стр. 40) писал: «”Любимые товарищи” жили зажиточно – даже лучше, чем в дореволюционное время. Григорий Зиновьев, приехавший из эмиграции худым как жердь, так откормился в голодные годы революции, что был даже прозван “ромовой бабкой”».
10 А.А.Керсновский («История русской армии») писал, что в 1917 году интересы Германии в руководстве России представлял Нахамкес (в советских энциклопедиях – Ю.Стеклов, это о нём Маяковский: «а у Стеклова вода не сходит с пера – несправедливо!»). И начальник петроградской контрразведки при Временном правительстве полковник Б.В.Никитин (а он хорошо разбирался в этом: «Роковые годы. Новые показания участника») совершенно согласен с Керсновским в оценке роли Нахамкеса. В первые месяцы Февральской революции Нахамкес был чрезвычайно важной фигурой (да и далее был не из последних): член ИК Петроградского Совета, бессменный редактор очень влиятельных «Известий» Совета, самый активный, настырный и экстремистски настроенный в числе представителей Совета, наблюдавших за Временным правительством, автор знаменитого «Приказа № 1», поставившего крест на Российской армии, и многое подобное. А сколько их было ещё, так же беззаветно служивших Германии в эти бурные месяцы! Хотя бы тот же Горький и т.п.
11 Горький в 1918 году в «Новой жизни», а потом – Зиновию Пешкову в конце 1921 года так и говорил: Россия для большевиков – лишь средство разжечь мировой пожар, что будет при этом с самой Россией, их совсем не волновало.
12 Это напоминает злоключения профессора Горностаева из «Любови Яровой». Красные придут – тащат его расстреливать, белые – та же история (нечто похожее происходило в Крыму с географом генералом Марксом: его из ЧК и из деникинской контрразведки вытаскивал М.Волошин). Профессор по дороге рассуждает с конвоиром: «Послушайте, солдат – люди хотят из тысяч своих маленьких правд создать одну большую правду. Но разве это не то же самое, что пытаться из тысячи крыс сделать одного слона?» В Баку Учитель и его ученики наблюдали персидское торжество «шахсей-вахсей», участники которого сами себе наносили раны саблями. Вспомнив об этом в Бутырках, Учитель говорит: «Пройдут не годы, но эпохи … много раз будут выстраивать человечество для последнего парада, и столько же раз неожиданные персы будут преобразовывать парады в весёлые “шахсей-вахсей”»
13 Парвус в своём «Колоколе» (ну чем он не Герцен? Там «Колокол», тут «Колокол» и вообще …) доказывал, что победа Германии в этой войне жизненно необходимо мировому пролетариату – никто лучше Гинденбурга не сумеет повести мировой пролетариат к его победе на всей планете.
14 Это – дерзкое и очень неприятное напоминание об «экспорте революции», обстоятельствах, при которых к РСФСР были присоединены Азербайджан (апрель 1920 года), Армения (конец 1920 года) и Грузия (март 1921 года) – силами XI армии, в захвате Грузии участвовала также конница Будённого. Особенно стойко сопротивлялись Армения и Грузия, но силы были слишком неравными. Бухара до революции была формально независимым государством. В сентябре 1920 года части Красной армии под командованием М.В.Фрунзе захватили город Бухару (так называемая «бутафорская революция»). С этого началась более чем десятилетняя война за овладение Средней Азией.
15 Указание на тематические переклички последующей советской литературы с текстами Эренбурга 1921 – 1923 годов отвлекло бы нас слишком сильно в сторону. В данном случае упомяну, что через три года в театре Мейерхольда была поставлена пьеса Н.Эрдмана, которая так и называлась «Мандат» - на очень близкую тему.
16 Точно таким же образом М.Алданов («Самоубийство») описывает рассуждения молодого Муссолини по этому поводу: «Человек ничего не смыслит, он не может вести себя согласно требованиям разума, часто не понимает своих собственных интересов, ещё чаще им не следует. Он думает сегодня одно, завтра противоположное, и ему тоже можно и нужно говорить сегодня одно, а завтра совершенно другое. Он даже и не заметит. Лишь бы только образованное дурачьё ему не напоминало и не разъясняло, и уже по одному этому не следует давать свободу образованному дурачью». Алданов пишет это после Хайека, а Эренбург и Замятин – за 20 лет до опубликования книги «Дорога к рабству» и задолго до соответствующих лекций И.Берлина.
17 Эренбург иллюстрирует все эти успехи Шмидта чудесной озорной частушкой (не знаю – сам сочинил, или действительно народная): «Наживу себе беду - / В сортир без пропуска пойду./ Я бы пропуск рада взять,/ Да только некому давать!»
18 Деятельность советского правительства с самого начала была в значительной мере сосредоточена на разжигании мировой революции. Такие попытки делались неоднократно в различных странах Европы и Азии (в Болгарии, Венгрии, Иране, Китае и т.д., мечтали о том, чтобы прорваться в Индию). Чаще всего это делалось нагло, достаточно неуклюже, вызывало чудовищные международные скандалы, не говоря уже о попытках прямого вооружённого вторжения. Особенно много усилий было приложено к тому, чтобы вызвать революцию в Германии, что, как предполагалось, станет началом мировой революции. Попытки использовать переговоры в Бресте на рубеже 1917 – 1918 годов для революционной пропаганды не увенчались успехом. В ноябре 1918 года советских дипломатических представителей выставили из Германии за грубое вмешательство во внутренние дела страны (валюту, ценности и агитационную литературу в поддержку левых сил ввозили в большом количестве «дипломатического багажа»). Во время «кровавой недели» 10 – 17 января 1919 года Радек был арестован за активную деятельность в поддержку «спартаковцев». Руководитель «Баварской коммуны» Левинэ – итальянский еврей – прибыл в Германию из России, где находился, конечно, не в качестве туриста: А.Балабанова – одна из руководителей Коминтерна, разумеется, знала его по итальянской компартии. Весной 1919 года Коминтерн призвал ко всеобщей европейской забастовке в поддержку Советской России и Советской Венгрии. Забастовка, хотя и далеко не всеобщая, состоялась 21 июля. В числе левых рабочих организаций, откликнувшихся на этот призыв, были и германские. В Берлине эти события вылились в кровопролитнейшие бои, исход которых в течение некоторого времени был совсем не очевидным. М.Алданову («Пещера») принадлежит крайне редкое в литературе и очень яркое описание этих событий (он неизменно предельно точен в исторической основе своих сочинений, а здесь речь идёт об очень интересовавших его современных ему событиях): «ходили слухи, что советы рабочих и солдатских депутатов созовут в Берлине съезд и объявят всеобщую забастовку для установления социалистического строя» и т.д. В 1920 году во время Польского похода наряду с лозунгами «Даёшь Варшаву!» попадались лозунги «Даёшь Берлин!» Кавкорпус Гая в августе находился в десяти переходах от Берлина. Очередная революция в Германии была назначена на осень 1923 года. Руководить ею отправили всё того же Радека, а «офицером связи» по его выражению была при нём его жена - Лариса Рейснер, которая и воспела «гамбургские баррикады». Занятной деталью этих событий явились переговоры в Москве и Варшаве: Польшу уговаривали пропустить в Германию части Красной армии – в помощь восставшим. А в порядке компенсации обещали ей какой-нибудь кусок германской территории. Сознательные революционные немцы должны были согласиться на это в порядке международной солидарности трудящихся и ради мировой революции. А себе взамен немцы должны были прихватить что-нибудь на западе – от буржуазной Франции (чего с ней церемониться!). На советско-польской границе были сосредоточены значительные силы, в основном – кавалерийские части. Горячие головы настаивали на том, чтобы ломиться в Восточную Пруссию через территории Польши и Литвы, не интересуясь мнением этих стран, благо расстояние – небольшое …
19 Андрей, как и Курбов, помнит лишь о революционных заслугах Кронштадта в 1917 году и совершенно игнорирует события марта 1921 года. Видимо, Эренбург из своего зарубежья не смог должным образом оценить грозного размаха этих событий.
20 После заключения Брестского мира в Москву и другие города России были введены германские войска – частью в своём натуральном виде, частью в виде вооружённых немецких и австро-венгерских военнопленных (так сказать, «интернационалистов»). В марте 1918 года в одной Москве, по данным антикоммунистической разведки, было размещено до 53 тысяч вооружённых немцев, в том числе 7 тысяч регулярных германских войск. Эти войска должны были охранять союзную Центральным державам большевицкую власть от антибольшевицких сил (К.Александров и др. Под ред. А.Зубова. «История России. XX век. 1894 – 1939. М., Астрель. АСТ, 2009, стр. 501).
21 Не знаю, есть ли здесь прямая отсылка к словам Лауры из «Каменного гостя»: «А далеко на севере – в Париже». У Эренбурга Париж – земля обетованная, у Лауры – холодный, ненастный север, антитеза солнечной Испании.
22 Н.Терещенко. Современный нигилист (беллетристика И.Эренбурга). Л., раб. Изд-во «Прибой», 1925, стр. 79.
23 На рекламе инсценировки «Жанны» в Харькове (июль 1926 года) писали «18 миллионов прочли книгу Эренбурга» (Попов, Фрезинский, стр. 158). Кто и как считал? Но написали это всё-таки про «Жанну»! «В то время тиражи русских и зарубежных изданий этого романа были рекордными для Эренбурга» (Фрезинский, 2013, стр. 117).
24 В дополнение к тому, что сказано в прим. 18, напомню некоторые факты из деятельности Коминтерна. 6 – 7марта 1919 «Правда» опубликовала «Манифест» Коминтерна. Там коммунистические партии – зарубежные члены Коминтерна объявляли о своей готовности бороться за обретение политической власти в своих странах, за «уничтожение власти буржуазии» и её государственного аппарата, за вооружение рабочих и «революционных солдат», создание вооружённых отрядов для этой борьбы. «Так называемые национальные интересы» должны быть полностью подчинены интересам интернациональной революции. «Коминтерн зовёт весь мировой пролетариат к этой последней борьбе. Оружие против оружия! Сила против силы! Да здравствует международная республика пролетарских Советов!» «Час пролетарской диктатуры в Европе пробьёт для вас как час вашего освобождения». «Империалистическая война должна переходить в гражданскую. Класс против класса». Как упомянуто в прим. 18, весной 1919 года Коминтерн призвал трудящихся Европы поддержать международной забастовкой Советские республики Венгрии и России; забастовка состоялась 21 июля («Коминтерн и идея мировой революции. Сост. и прим. Я.С.Драбкин, Л.Г.Бабиченко, К.К.Шириня. М., «Наука», 1998, стр. 102 – 116, 149). Наряду с опубликованными документами велась оживлённая секретная переписка по тому же поводу, которая в заметной своей части становилась также известной: обращение ИК Коминтерна 15 марта 1920 года по поводу попытки монархического путча в Германии («Вооружайтесь! Стройте Советы!»); размышления Сталина во время Польского похода 12 июля 1920 года о создании конфедерации из «советских республик» Германии, Польши, Венгрии, Финляндии; шифрованная телеграмма Ленина Сталину 23 июля 1920 года (он упомянул в том числе, что немецкие коммунисты предостерегают: Германия сможет выставить в случае вторжения 300 - тысячную армию); статья Радека – уже после сокрушительного разгрома советских войск на Висле – в том числе: в своё время, возможно, придётся пробиваться в Германию «через труп Белой Польши»; записка Бухарина, тогда же – в конце 1920 года – нужно готовиться к новым наступлениям; воззвание ИК Коминтерна 6 апреля 1921 года – в ответ на вооружённое выступление рабочих в конце марта – начале апреля: «Да здравствует пролетарская революция в Германии!»; разъяснения Белы Куна Ленину 6 мая 1921 года: сказал немецким товарищам, что без помощи извне Советская Россия долго не продержится – они должны прорвать фронт контрреволюции; записка Л.Красина от 26 сентября 1921 года о привлечении германских средств и специалистов для перевооружения Красной армии; сообщение Радека 11 февраля 1922 года о переговорах в Берлине с командующим сухопутными силами Германии генералом Сектом: Сект уверен, что Польша будет раздавлена, как только Россия или Германия усилятся (там же, стр. 90 – 98, 158 – 163, 182, 186, 209, 227, 257, 267, 312 – 320, 335) и т.д, и т.д.
25 Интересно, что Гитлер начинал с осуждения антисемитизма, но он очень хорошо изучил образ мыслей тех слоёв, на которые хотел опереться, и использовал эти знания в полную силу.
Другие статьи автора
1 Бедный Платонов (А.Варламов «Андрей Платонов»)
2 Беседа под бомбами (встреча Гумилёва с Честертоном и пр.).
3 Беспечные и спесьеватые («Женитьба» Гоголя).
4 Великое Гу-Гу (А.Платонов о М.Горьком).
5 Весёлая культурология (о статье А.Куляпина, О.Скубач «Пища богов и кроликов» в «Новом мире»).
6 Вот теперь насладимся до опупения (А.Генис. «Уроки чтения <камасутра книжника: детальная инструкция по извлечению наслаждения из книг>»)
7 Газард (Поход князя Черкасского в Хиву в 1717 году)
8 «Гималаи» (Сталин, Бухарин и Горький в прозе А.Платонова).
9 Для чего человек рождается? (Об одной фразе, приписываемой Короленко и пр.).
10 «Кого ещё прославишь? Какую выдумаешь ложь?» (Д.Быков «Советская литература»)
11 Можно ли устоять против чёрта? (Гоголь спорит с Чаадаевым).
12 Не вещь, а отношение (послесловие к четырём моим статьям о Платонове. Второй вариант)
13 Непростительная дань верхоглядству (Д.Быков: «Борис Пастернак, 2006; «Был ли Горький», 2008)
14 От Курбского до Евтушенко (Б.М.Парамонов «Мои русские»)
15 О чём скорбела Анна Павловна Шерер? (Л.Толстой об убийстве Павла I в «Войне и мире»).
16 Пересказ навыворот и буйство фантазии (В.Голованов «Завоевание Индии»).
17 Портретная галерея «Чевенгура».
18 По страницам «Дилетанта» (по моим представлениям, текст песни «Сулико» написал не Сталин, а Тохтамыш приходил к Москве в 1382 году не для того, чтобы утвердить власть Дмитрия и т.п.)
19 По страницам «Дилетанта». II. (Я заступаюсь здесь за статус Ледового побоища перед авторами «Дилетанта». Спорю с Д.Быковым насчёт возможностей, которыми располагал Н.Хрущёв летом 1963 года. Кое-что о свершениях полковника Чернышёва во Франции в 1811 – 1812 годах и в 1815 году и т.д.).
20 Пришествие Платонова (Платонов и литературный мир Москвы). «Самиздат»: «Литературоведение».
21 Суду не интересно (профессор А.Большев расправляется с психопатами-диссидентами).
22 Улыбнулась Наполеону Индия (новая редакция «Походов Наполеона в Индию»).
23 Частица, сохранившаяся от правильного мира (Ю.Олеша «Зависть»).
24 Четыре с половиной анекдота о времени и пространстве (Как Панин вешал Державина, Платов завоёвывал Индию, а Чаадаев отказывался стать адъютантом Александра I).