Днём по небу плавали облака (одно было очень даже вкусным: в форме гребешка с повидлом), а уже ночью засверкали молнии и пошёл дождь. Каждый раз, когда сверкнёт одна нитка в небе, ты вслух начинаешь считать секунды, а потом я умножаю их на четыреста, чтобы узнать, как далеко от нас молния ударила. Детская забава, но такая родная и милая.
Только сами мы уже не дети. Я читаю "Чувство и чувствительность", вздыхаю, переворачивая страницы. Иногда добавляю комментарии от себя, мол, вот это люди жили и любили, мне бы так. Ты покорно стоишь на древнем табурете, времён пожара Нерона, и куришь в форточку. На каждое моё замечание о книге, ты поворачиваешься и лукаво смотришь на меня, молча произнося: "Либэ, у тебя-то всё лучше".
Я часто отвлекаюсь от страниц, чтобы послушать твоё пение. Выпуская из лёгких дым, ты поёшь удивительные псалмы какому-то своему богу, о котором знаешь только ты. И мне кажется, что мелодия мне знакома, но уловить её я никак не могу. Вроде бы, она похожа на шубертовскую Ave Maria, на битловские гитары, на клич пастуха где-то высоко в горах. Кажется, это самая красивая песня всех времён и народов.
Тушишь сигарету о раму, ловко спрыгиваешь с табурета. Я краем глаза наблюдаю за тобой. Скоро ночь. Скоро завтра. Мы имеем привычку расставаться на ночь - ты уходишь к своему/своей, а я жду тебя. Иногда, конечно, засыпаю, но даже во сне жду твоего возвращения.
Ещё днём ты одолжил у меня один сборник стихотворений. Ты ещё не знаешь, что форзацы исписаны чёрными чернилами (другие произведения этого же поэта тоже достойны быть в этой книге), а на тридцать четвёртой странице виднеется небольшое пятнышко от крови. Но ты, наверное, этого даже не заметишь, читая стихи в такси на рассвете.
- Может, хотя бы персик будешь? - неуверенным голосом останавливаю я тебя. А ты смотришь на меня, будто бы я только что рассказала тебе о телепорте в Рио у меня под кроватью.
- Персик буду.
После этих слов я подрываюсь с места, даже не замечаю того, что ты уходишь в другую комнату, чтобы переодеться.
Сквозь какую-то пелены заботы слышу, как ты ставишь пластинки Леннона, и понимаю то, что уже давно не нуждалось ни в каких доказательствах: Маккартни мне импонирует явно больше.
-
По рассеянности кладёшь косточку от персика в карман куртки. Прощаешься со мной до утра. В угоду мне поёшь песни Пола, перепрыгивая через лестничные пролёты.
Улыбаюсь, как дурак.
Счастливый дурак.