Ко мне вернулось ощущение утраченного счастья - после того как я порылся в старых записях образца (страшно сказать) какого-то лохматого года. Сюжет простой. Дома мне не сидится (а кому в том возрасте сиделось?), и я отправился шляться по улице.
Вот-вот, тогда, как и сейчас, стоял ноябрь. Но нынешний ноябрь, как прошлогодний и позапрошлогодний, - какой-то тупой. В нём нет ничего, кроме традиционного замирания природы перед зимой и всяческих живых существ, разумная часть которых думает о деньгах и выбрасывает в атмосферу автомобильные выхлопы. А ноябрь тогдашний был полон морозного воздуха, в который вплетался легкий дымок от печей и юношеское моё волнение. Ибо я "шлялся" точно намеченным курсом - к окну, которое в быстрых ноябрьских сумерках обязательно должно было светиться.
А может, и не должно.
В те годы, в стремительно сгущающейся тьме, со Штирлицем в черно-белых телевизорах, и отличающихся от нынешних демографических и прочих реалий, улицы напоминали заброшенные и безлюдные парки, в которых если что-то и звучало, то разве что удары высохших и припозднившихся кленовых листьев об асфальт. Хотя, впрочем, если бы даже валились деревья и я бы спотыкался о пьяные тела, это не изменило бы моего курса к окну, которое в это время должно было светиться.
А может, и не должно.
Но я шёл, извлекая из тишины звуки симфонического оркестра, лютующего почему-то на грандиозных аккордах, заставляющих всматриваться в небеса. Подсвеченные угомонившимся городом, они выглядели так, как в поле - готовые раздавить собравшимся над головой туманом. Благо, разряд симфонического оркестра, обычно сваливающийся в тихую дрёму, тренсформировал тяжелый туман в туманность Андромеды. А такие туманности - они выше звёзд. И почти не светятся ничем. В отличие от окна, которое долно было светиться.
А может, и не должно.
Я украдкой, как кот, дважды скользнул под светом этого окна, благо оно было на первом этаже и четко проецировало на тротуар контуры рамы и занавесок. И понял, что счастье есть. В том смысле, что оно существует.