- Служба у марсельского купца. – Неожиданная оказия. - В родной деревне. – Разговор с Патриком. - Всё было напрасно! – Записки прочитаны. - Ещё одна встреча друзей. – Проницательность Бранжа заходит слишком далеко. – Все тайны раскрыты. - Запоздалые откровения. - «Жизнь вечная не для меня!»
Чтобы забыть горестную утрату, мне необходимо было заняться делом, которое поглощало бы меня целиком. Для этого отправился я в Марсель к одному состоятельному купцу, с которым около месяца назад случайно свёл знакомство в доме у Кэтти. Купец этот торговал с Левантом и уже тогда звал меня к себе на службу.
Я совершил восемь экспедиций по морю на Восток и обратно. Палуба каравеллы была для меня улицей, грубая матросня, сновавшая вокруг, – прохожими, а каюта – новым домом. К счастью, мне удалось завязать дружеские отношения с капитаном, человеком старого склада, мудрым и рассудительным; общение с ним скрашивало однообразное течение жизни на корабле, где дни походили один на другой. Не буду описывать свои приключения, ибо они заслуживают отдельного рассказа. Укажу только, что в чужедальних странах, где мне довелось побывать, я видел такую роскошь, такие сокровища, что нашим местным богатеям и не снились, и несколько раз избегал я, как на море, так и суше, нависшей гибели почти что чудом.
Минул год с небольшим. По возвращении из последнего плавания представился мне случай сопроводить в Шампань обоз с перцем, пряностями, шёлком и прочим. Я с радостью ухватился за такую оказию: острое желание попасть в родные края никогда не покидало меня. Хозяин не только не стал мне препятствовать, а, напротив, выплатил жалованье вперёд, и после трёхнедельного путешествия с юга на север взор мой уже ласкали знакомые сызмала чудные зелёные холмы, луга и буковые рощи.
Прошло ещё несколько дней пути, прежде чем мы въехали в деревню, где я родился и вырос (для этого обозу нашему пришлось сделать небольшой крюк).
Хорошо помню этот грустный осенний вечер, словно в памяти моей его вырезал некий гравёр. Было тихо, свежо и совершенно безлюдно. Сухие листья, шушукаясь, облетали с деревьев. Мутными абрисами туманилась даль…
Поглядев окрест, весь я поник от безнадёжного, тоскливого, замирающего чувства… Ровным счётом ничего за эти шесть лет в деревне моей не изменилось… Те же покосившиеся набок унылые хибары, те же кривые плетни… та же печать беспросветной бедности и скудости на всём… Вот и наш дом, показавшийся мне вдвое старее… Во дворе его я увидел серую фигуру, взмахивавшую топором… Сердце моё словно кто-то ущемил клещами… Спрыгнув с повозки, я подошёл к воротам.
-Эй! – позвал я.
Мужчина в холщёвой рубахе выпрямился. Я узнал его. Это был Патрик, сын горбуна Аделя.
-Послушай, любезный, это твой дом?
-Да, господин, - с готовностью ответил он.
-Хороший дом.
-Да, господин.
-Насколько мне известно, раньше здесь жили Пикинье?
-Жили.
-И где они теперь?
-Не знаю, господин. Отец говорил, что они куда-то сбежали.
-Сбежали? Почему?
-Один из этих Пикинье чуть не убил Саванжа, нашего родственника.
-Что значит - чуть не убил?.. Он что – жив?
Патрик улыбнулся во весь рот:
-Здоровее быка, господин!
Что за чертовщина?! Саванж жив?! Как же так? Это невозможно! Саванж жив… Душа моя застонала в смятении… Боже милостивый! Боже всемогущий! Зачем Ты вёл меня так долго по ложному пути? Почему раньше не открыл глаза на правду?.. Тяжело ступая, я вернулся к повозке. Скажу откровенно: за один миг я пережил больше, чем за всю предшествовавшую жизнь…»
* * * * * * *
Бранж отложил последний лист - записки Пикинье неожиданно обрывались – и, хмыкнув, поднялся с кровати. Было солнечное утро. С улицы доносился торжественный и плавный перезвон колоколов собора. Потянувшись, Бранж стал ходить в задумчивости из угла в угол, дожидаясь последних ударов благовеста, после чего разгладил ладонью измятый кафтан, взял рукопись, шляпу и вышел из дома.
Пикинье принял его в обширной, сияющей мрамором зале своего великолепного дома. Он был настроен приветливо.
-Рад видеть вас, мой друг. Милости прошу позавтракать со мной. Еда и молитва доброму христианину никогда не вредили.
Бранж невнятно мотнул головой, то ли принимая приглашение, то ли отказываясь от него. Было видно, что думы его далеко отсюда.
-Вы, сударь, похоже, не спали всю ночь, - заметил Пикинье, садясь за стол.
-Верно, - ответил Бранж, располагаясь напротив. – В этом повинны ваши записки. Они увлекли меня.
-Вы хотите сказать, что из-за них не сомкнули глаз?
-Да, сударь.
-Значит, вам не жаль потраченного времени?
-Нисколько, - ответил Бранж, возвращая рукопись. – Скажу больше: я почерпнул в них много поучительного. Только…
Пикинье усмехнулся.
-Что – только?
-Видите ли, сударь, в рукописи я нашёл некоторые несообразности.
-Слушаю вас.
Бранж, почему-то понизив голос, спросил:
-Например: зачем королевскому суду понадобилось оправдывать вашего брата, если он преступления не совершал? Непонятно.
Пикинье почесал в затылке.
-Я тоже этого не понял.
-Может быть, никакого прошения Селье не подавал?
Пикинье покачал головой. Медленно скрестив худые пальцы, произнёс:
-Значит, обман?.. Но чего ради?..
-И ещё одно, сударь. Помните надпись на стене вашей комнаты: «Relinquat, aut mori»? Вы уверены, что её сделал де Бриз?
-Уверен.
-Но виконт не был знаком с латынью.
-Не был знаком с латынью? – растягивая слова, повторил Пикинье.- Откуда вы знаете?
-Вы, сударь, сами об этом упомянули.
-Разве?
-Ну да, когда рассказывали о вашей первой встрече с де Бризом.
-Действительно... Но кто-то всё же это написал... Не знаю даже, на кого и думать.
-Я полагаю, это сделала Вивьен.
Пикинье округлил глаза.
-Вивьен?
-Бессмертие и богатство – разве не повод?
-Повод…
-Женщина, сударь, всегда сочувствует ране, которую нанесла не она… Скажите, вы любили её?
-Кого?
-Вивьен, разумеется.
Тонкие губы Пикинье опустились; поперечная складка разрезала надвое лоб. Он встряхнул плечами, будто сбрасывал с них тяжёлый груз и, откинувшись на спинку стула, с горьким упрёком молвил:
-Иногда я думаю, Бранж: почему не придумали зеркала для души? Порою так трудно в себе разобраться. Даже по прошествии тридцати с лишним лет. Вы спрашиваете, любил ли я её? Не знаю… Любовь, мой друг, самовластна. Она требует, чтобы ей отдавались целиком. Мне приятно было казаться влюблённым…
-Значит, не любили… И ваш уход лишний раз это подтвердил.
Бранж сделал паузу.
-Вы, наверное, испугались, что Селье узнает правду о ваших отношениях с дочерью?
-Верно, я испугался... Что-то ещё? Говорите же дальше, не уподобляйтесь улитке!
Бранж не заставил себя долго уговаривать.
-Ваше стремительное бегство из Труа было продиктовано ещё одной причиной.
-Какой же?
Бранж сказал, отводя глаза:
-Готов побиться об заклад, что вы, сударь… вы убили одного человека.
Пикинье засмеялся невесёлым смехом.
-В сражении с ополчением графа Д. я убил, по крайней мере, четверых.
-Того, о ком я говорю, вы умертвили отнюдь не в сражении.
-Кого вы имеете в виду?
-Вашего брата… Фабриса.
Пикинье побледнел. Ухмыльнувшись одной щекой, как бы сосредоточиваясь в мысли, спросил не слишком любезно:
-Чего ради мне было его убивать?
Бранж быстро ответил, словно этот вопрос был для него давно и окончательно решён:
-Вы с ним, сударь, не поделили Вивьен…
На лице Пикинье изобразилась борьба печальных воспоминаний. Он быстро перекрестился и тихим, ровным, без ударений, голосом сказал:
-Надо отдать вам должное, Бранж, вы умеете читать между строк. Действительно, я убил Фабриса. Убил... Убил самого близкого, самого дорогого мне человека. Как только вспоминаю тот роковой день, такое отчаяние подкатывает к сердцу, что хоть вешайся... Пасмурный, ветреный день. Берег Сены... Клянусь всем святым, что есть на свете... я не хотел его смерти. Не хотел... Всё было, как в тумане... Он признался, что любит её… Ревность меня ослепила. Какой-то дикий, бешеный, безумный порыв. На мгновение воля моя словно расплавилась, как плавится от огня воск. В руке оказался нож. Я ударил брата… Ударил прямо в сердце... Да простит меня, ничтожного и жалкого грешника, благих заслуг не имеющего, Господь наш Бог. Кэтти... погибла тоже из-за меня. Слишком поздно я осознал, что любил её искренне, по-настоящему. Слишком поздно, чтобы спасти её. Всему виной моё слабодушие... Не принесла мне счастья рукопись Арнальдуса из Виллановы. Золото, конечно, избавило меня от нужды, но бессмертие, мой друг, не для меня. Как можно жить во второй раз, если первый прожить не сумел? Это всё равно что мудрствовать о Троице при отсутствии должного смирения. Не высокие слова делают человека праведным, а жизнь добродетельная. Что пользы в том, что ты знаешь всю Библию и все-все-все изречения мудрецов, когда нет внутри тебя ни любви, ни благочестия? Хотите, Бранж, я отдам свиток вам? Пользуйтесь. Может быть, вы окажетесь более везучим, чем я...