(1898—1936)
— К поэтам нельзя относиться серьёзно. Иначе их пришлось бы расстреливать, — сказал один из руководителей фаланги в Гранаде, когда решалась судьба Федерико Гарсиа Лорки, — но пока борьба не окончена, мы вынуждены относиться к поэтам вполне серьёзно.
Так был поставлен один из сложнейших вопросов нравственности и патриотизма в мировой поэзии, которому вряд ли можно найти решение. Вред, который принесли поэты народам мира в XX веке, перекроет, пожалуй, многие и многие нашествия прошлых столетий. Но платили и платят за это не поэты. Ведь поэты, как известно, народ несерьёзный.
Федерико Гарсиа Лорка родился 5 июня 1898 года в селении Фуэнте Вакерос близ Гранады. Отец его Федерико Гарсиа (1859—1945) был состоятельным арендатором. Он был женат вторым браком на Висенте Лорке (1870—1959), сельской учительнице. Всего у Лорок было четверо детей — Федерико (старший), Консепсьон (1901—1962), Франциско (1902—1976) и Исабель (1909—2002).
Семья была дружная. Дети росли в мире музыки и поэзии. Располагал к возвышенному и весь их образ жизни «Моё детство — это село и поле. Пастухи, небо, безлюдье», — так позднее писал сам поэт.
В 1909 году семья переехала в Гранаду. Здесь случай свёл мальчика с Антонио Сегура (? — 1916) — учеником Джузеппе Верди, который обнаружил у Федерико исключительные способности к музыке и стал с ним заниматься. К сожалению, Сегура неожиданно умер. На этом занятия музыкой завершились.
В 1914 году Лорка поступил в Гранадский университет на факультет права*. Юноша подружился здесь с несколькими молодыми людьми, которые называли себя «закоулочники». Они собирались вечерами, читали стихи, спорили, некоторые из них сами занимались творчеством, сочиняли пародии на известных поэтов. Участвовал в этих забавах и Федерико, который начал тайком писать стихи. В Гранаде состоялся его литературный дебют: в 1918 году был издан сборник путевых очерков «Впечатления и картины».
* Лорка закончил факультет права Гранадского университета в 1923 году, но юристом никогда не работал.
А на следующий год Лорка переехал в Мадрид и поступил в столичный университет на факультет литературы и философии. Поселился он в студенческом городке «Студенческая резиденция», где жил до 1929 года.
Друг Лорки со студенческих лет, будущий великий кинорежиссёр Луис Буньюэль (1900—1983) так описывал поэта в те годы: «… блестящий и чарующий молодой человек с явно видимым стремлением к изяществу и элегантности в одежде — его галстуки всегда отвечали самому безупречному вкусу…»
Очень скоро Лорку узнала вся студенческая молодёжь столицы. Его комната в Резиденции стала одним из самых известных мест встречи молодежи.
Однажды Федерико познакомился с семнадцатилетним юношей, будущим великим художником Сальвадором Дали (1904—1989) и влюбился в него, поскольку был врождённым гомосексуалистом. Подобные же чувства он испытывал и к Буньюэлю. Так сложилась знаменитая троица, прославившая Испанию в различных направлениях искусства. Поскольку Буньюэль и Дали были гетеросексуалами, ни о каких нестандартных отношениях в данном случае речи быть не может. Разве что друзья иногда потешались над Лоркой, на что тот сильно обижался.
В Мадриде Лорка продолжил творческую деятельность. Он написал и поставил на сцене фантастическую пьесу «Злые чары бабочки», где в качестве героев действовали насекомые. В 1921 году вышло первое поэтическое издание Лорки — «Книга стихов». Федерико неплохо рисовал*.
* В 1927 году друзья устроили в Барселоне выставку его рисунков, но особого успеха она не имела.
В 1925 году Лорка впервые посетил семью Дали в Кадакесе. Там он был представлен младшей сестре Сальвадора — Анне Марии (1908—1989). Для девушки поэт стал первой любовью. Она не сомневалась, что Федерико тоже влюблён в неё и долго ждала, когда Лорка сделает ей предложение. В последствии всю жизнь Анна Мария оплакивала гибель своего «жениха».
Ещё два года каждое лето Лорка приезжал в Кадакес, пока по неизвестным причинам не рассорился с Дали. В руки биографов попало письмо, датированное осенью 1927 года, в котором Лорка писал о впечатлениях, произведённом на него окрестностями Кадакса, о том, начколько его восхищают картины Дали, и извинялся за своё «ужасающее» поведение в отношении друга.
Вторая половина 1920-х годов стала временем триумфа великого поэта. В 1927 году была поставлена его знаменитая трагедия «Мариана Пинеда». Лорка назвал это произведение «Народный романс в трёх эстампах». Поэт работал над ней много лет. Ещё в школьные годы его взволновала история патриотки и республиканки Марианы Пинеда (184—1831), казнённой в 1831 году за то, что она вышила революционные лозунги на знамени повстанцев и помогла бежать из тюрьмы повстанцу капитану Фернандо Альваресу де Сотомае. Памятник Мариане стоял на одной из площадей Гранады, и мальчик часто приходил к нему. Пьесу с большим успехом играли на Мадридской сцене.
А в 1928 году вышла знаменитейшая книга стихов Лорки «Цыганский романсеро». К поэту пришла общеиспанская слава. Простые люди заучивали стихи из «Романсеро» наизусть, распевали их на улицах. О Федерико складывались легенды, он стал знаменит, как тореро.
Но успех оказал на поэта своеобразное воздействие — у Лорки началась чёрная хандра. Кое-кто причину её видит в разрыве отношений с Дали. Как бы там ни было, но выход из душевного кризиса Лорка нашел в путешествии по США. В Америке поэт провёл больше года. Жил в общежитии Колумбийского университета и общался преимущественно с испанцами. Затем по приглашению президента Испано-Кубинского института Лорка побывал на Кубе, где написал сборник стихов «Мотивы сна». Успех книги был оглушительным.
Тем временем в Испании быстро накалялась политическая обстановка. В результате муниципальных выборов победили республиканцы. Монархия пала. Сразу же отменили цензуру. Интеллигенция впала в эйфорию: свобода!!! Теперь увидят свет книги и пьесы, годами находившиеся под запретом! Писать начали, кому что Бог на душу послал. И все вместе стали стравливать между собой привыкшее доверять прессе население. Сразу же всплыл еврейский вопрос.
Министром просвещения республиканского правительства стал в 1931 году Фернандо де лос Риос (1879—1949), друг и учитель Лорки. Он-то и поспособствовал организации передвижного студенческого театра, во главе которого встал Федерико. Театр назвали «Ла Барака» («Балаган», «Хижина»). Ему поэт посвятил последние годы своей жизни.
Целью «Ла Барака» было воспитание зрителя. На сцене этого театра были впервые поставлены ставшие впоследствии классическими трагедии Лорки «Кровавая свадьба» (1933), «Донья Росита, девица, или Язык цветов» (1935), «Дом Бернарды Альба» (1936). Все они посвящены трагической судьбе испанской женщины.
Театр ездил по деревням и провинциальным городкам, давал представления на площадях, собирал толпы благодарных зрителей.
Но и поэзию Лорка не оставлял. Шедевром его позднего творчества стал «Плач по Игнасио Санчесу Михеасу». Друг поэта матадор Михеас (1891—1934) погиб во время корриды. Правда, в литературе можно встретить утверждения, будто он был убит фашистами, но это ошибочные сведения.
Фашизм в Испании действительно быстро поднимал голову. Во главе движения стоял генерал Баамонде Франко (1892—1975). В начале 1936 года в стране проходили выборы в кортесы (испанский парламент). Левые силы объединились в Народный фронт и 16 февраля одержали победу. Прекрасно осознавая, что это может привести к распаду страны и национальному самоуничтожению испанцев, военное руководство Испании взяло курс на государственный переворот. Именно в нём видел Франко единственный путь спасения Испании от окончательной гибели. Понимая, что одураченный народ поддержит республиканцев, фалангисты первоначально провёли зачистку наиболее активных демократов и коммунистов.
В дни жестокой борьбы за Отечество в газете «Эль Соль» было опубликовано интервью Лорки, в котором поэт недвусмысленно дал понять, на чьей стороне его симпатии. В частности, он сказал: «Я брат всем людям, и мне отвратительны те, кто жертвует собой во имя абстрактной националистической идеи только потому, что они слепо любят родину».
Вмешательство Лорки в политику, да ещё со столь оскорбительной для нормального испанца идеологией, лишило его права на какой-либо иммунитет против насилия. Он напал первым и должен был за это заплатить.
Как было принято в семье Лорки, на день святого Федерико все собирались в Гранаде, в доме родителей. Накануне Федерико предложили эмигрировать на время в США. Он отказался.
Рафаэль Мартинес Надаль (1877—1941), друг Лорки, последний, кто видел его в Мадриде, вспоминал, что летом 1936 года поэт был очень печален, растерян и подавлен.
16 июля 1936 года Лорка выехал из Мадрида в Гранаду, а 18 июля начался фашистский мятеж. Особенно сурово расправлялись с политическими противниками в Гранаде. Шли повальные аресты, допросы и многочисленные расстрелы…
Через два дня после начала мятежа арестовали мужа сестры Федерико — Мануэля Фернандеса-Монтесиноса (1901—1936). Он был женат на Консепсьон. Будучи алькальдом (членом общественного самоуправления) и социалистом, летом 1936 года Фернандес-Монтесинос организовал вооружённое сопротивление фашистам. Через несколько дней в дом ворвались снова — арестовали брата садовника и предупредили Федерико Лорку, что он будет следующим, поскольку «нанёс нам больше вреда пером, чем другие пистолетом». Решено было спрятать Федерико у поэта Луиса Росалеса (1910—1992), поскольку его братья были главарями «фалангистов». Больше двух недель Лорка скрывался в доме Росалеса. Но его все-таки обнаружили. Ранним утром 16 августа 1936 года поэта взяли прямо в постели, не позволили даже переодеть пижаму.
Старый друг Лорки, известный композитор Мануэль де Фалья (1876—1946) отправился к руководителям гранадской фаланги выручать Федерико. Ответили ему словами, приведёнными в начале этой статьи. Однако основным обвинением против поэта стал его гомосексуализм.
Обстоятельства расстрела Лорки не вполне известны. Рассказывали, что «в течение всей ночи на 19 августа Федерико ободрял своих товарищей по заключению. Утром, когда за ним пришли, он сразу же понял, что его собираются отправить “на прогулку”, и… попросил священника…» Расстрел проводили добровольцы. Казнь состоялась в 4.30 утра в старой оливковой роще вблизи Фуэнте-Гранде. Помимо Лорки расстреляли хромого учителя Диоскоро Галиндо (1877—1936) и двух анархистов и профсоюзных активистов, по профессии бандерильеро (категория тореро) — Франциско Галади и Хаокина Кабесаса.
На русский язык произведения Федерико Гарсиа Лорки переведены М.И. Цветаевой, А.М. Гелескулом, Ю.П. Мориц и другими.
De profundis
Ища от любви защиты,
спят они, сто влюблённых,
сухой землёй покрыты.
Красны, далеки-далёки
дороги Андалузии.
В К'ордове средь олив
поставят кресты простые,
чтоб не были позабыты
те, что навек уснули,
ища от любви защиты.
Перевод М. Самаева
Memento
Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру...
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.
Когда умру,
буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише... когда умру!
Перевод И. Тыняновой
Баллада морской воды
Море смеётся
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы...
— Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
— Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.
— Юноша с тёмной кровью,
что в ней шумит не смолкая?
— Это вода, сеньор мой,
вода морская.
— Мать, отчего твои слёзы
льются солёной рекою?
— Плачу водой, сеньор мой,
водой морскою.
— Сердце, скажи мне, сердце, —
откуда горечь такая?
— Слишком горька, сеньор мой,
вода морская...
А море смеётся
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы.
Перевод А. Гелескула
Безнадёжная песня
Сливаются реки,
свиваются травы.
А я
развеян ветрами.
Войдёт благовещенье
в дом к обручённым,
и девушки встанут утрами
и вышьют сердца свои
шёлком зелёным.
А я развеян ветрами.
Перевод А. Гелескула
***
В глубинах зелёного неба
зелёной звезды мерцанье.
Как быть, чтоб любовь не погибла?
И что с нею станет?
С холодным туманом
высокие башни слиты.
Как нам друг друга увидеть?
Окно закрыто.
Сто звёзд зелёных
плывут над зелёным небом,
не видя сто белых башен,
покрытых снегом.
И чтобы моя тревога
казалась живой и страстной,
я должен её украсить
улыбкой красной.
Перевод М. Кудинова
Газелла о воспоминании
Останься хоть тенью милой,
но память любви помилуй —
черешневый трепет нежный
в январской ночи кромешной.
Со смертью во сне бредовом
живу под одним я кровом.
И слёзы вьюнком медвяным
на гипсовом сердце вянут.
Глаза мои бродят сами,
глаза мои стали псами.
Всю ночь они бродят садом
меж ягод, налитых ядом.
Дохнёт ли ветрами стужа —
тюльпаном качнётся ужас,
а сумерки зимней рани
темнее больной герани.
И мёртвые ждут рассвета
за дверью ночного бреда.
И дым пеленает белый
долину немого тела.
Под аркою нашей встречи
горят поминально свечи.
Развейся же тенью милой,
но память о ней помилуй.
Перевод А.Гелескула
Как улитка отправилась путешествовать
и кого она встретила в пути
Воздух тихого утра
как-то по-детски нежен,
протягивают деревья
руки свои к земле.
Колеблющимся туманом
покрылись поля и посевы,
и в воздухе ткут шелковинки
пауки для своих сетей —
сверкающие дорожки
на голубом стекле.
А рядом, под тополями,
ручей, напевая песню,
по зелёной траве бежит,
и мирная улитка,
мещаночка с тропинки,
смиренная простушка,
глядит на широкий мир.
Вокруг тишина безмятежна.
Улитка вздохнула украдкой
и, бросив дом и хозяйство,
тронулась в путь-дорогу,
чтоб край тропинки увидеть.
Ползёт себе странница наша
и вот набрела на место,
где плющ по земле разросся,
вплетаясь в крапиву. Чинно
сидели там две лягушки,
на утреннем солнце грея
свои старушечьи кости.
— Все эти новые песни, —
ворчала одна лягушка, —
поверь, ни гроша не стоят!
— Подруга, — ей отвечала
другая лягушка, слепая
и сильно помятая с виду, —
когда я была девчонкой,
я верила: бог услышит
когда-нибудь нашу песню
и сжалится он над нами.
С тех пор прожила я долго
и уж ни во что не верю
и петь совсем перестала... —
Так жаловались лягушки
и милостыню просили
у резвого лягушонка,
который с нахальной миной
прыгал рядом по травке.
И вот перед тёмным лесом
улитка остановилась.
Хочет кричать. Не может.
Лягушки к ней подскочили.
— Бабочка это, что ли? —
спросила слепая лягушка.
— Ты разве не видишь рожки? —
подруга ей отвечала. —
Это улитка. Скажи нам,
улитка, ты издалека?
— Живу я не очень близко
и хочу домой поскорее.
— Улитки очень трусливы, —
сказала слепая лягушка.
— Умеешь ты петь? — Не умею, —
улитка в ответ. — А молиться?
— Меня не учили, нет.
— А в вечную жизнь ты веришь?
— А что это?
— Это значит
жить вечно в реке прозрачной
с цветущими берегами,
где много прекрасной пищи.
— Да что вы? А мне говорила
покойная бабушка в детстве,
что я после смерти буду
ползать по нежным листьям
самых высоких деревьев.
— Еретичка была твоя бабка!
Мы говорим тебе правду,
а не веришь — заставим верить! —
разбушевались лягушки.
— Зачем я ушла из дому? —
плачет улитка. — Я верю
в вечную жизнь, конечно,
вы правы... —
Тогда лягушки
задумчиво удалились,
а наша улитка в страхе
поспешила в лес углубиться.
Две нищенки, две лягушки
застыли подобно сфинксам.
Одна из подруг спросила:
— Ну, в вечную жизнь ты веришь?
— Не верю, — ответила грустно
слепая больная лягушка.
— Зачем мы тогда улитке
сказали, что надо верить?
— Затем, что... Сама не знаю, —
вздохнула слепая лягушка, —
я не могу без волненья
слышать, как наши дети
квакают, сидя в канаве,
и призывают бога...
А бедная улитка
вернулась назад. Тропинка
пустынна. Горячий ветер
застыл в тополях высоких.
И тут повстречалась улитка
с красными муравьями,
они, суетясь и толкаясь,
тащили полуживого
муравья, у которого сильно
переломаны усики были.
Воскликнула наша улитка:
— Мурашеньки, остановитесь!
За что наказать хотите
вашего бедного братца?
Расскажите мне, что он сделал?
Я вас рассужу справедливо.
Ты сам расскажи, не бойся.
Тогда муравей полумёртвый
сказал тихонько и грустно:
— Я, знаете, видел звёзды.
— Звёзды? Что это значит? —
кричат муравьи возмущённо.
Да и улитка тоже
спросила задумчиво: — Звёзды?
— Да, — муравей отвечает, —
я видел звёзды, поверьте.
Я поднялся высоко,
на самый высокий тополь,
и тысячи глаз лучистых
мою темноту пронзили. —
Тогда спросила улитка:
— Но что же такое звёзды?
— А это огни, что сияют
над нашею головою.
— Но мы их совсем не видим! —
сердясь, муравьи возражают.
А улитка: — Слаба я зреньем,
вижу не выше травки. —
Тогда муравьи вскричали,
усиками вращая:
— Тебя мы убьём. Ленив ты
и развращён. Ты должен
трудиться, не глядя в небо.
— Звёзды я видел, звёзды, —
раненый им отвечает.
Тогда изрекла улитка:
— Оставьте его, идите
своею дорогой, братья.
Наверно, ему недолго
жить на земле осталось.
Пчела пролетела, разрезав
медовыми крыльями воздух.
Муравей, умирая, дышит
свежей вечерней прохладой
и шепчет: — Пришла ты за мною,
унеси меня к звёздам, пчёлка.
Видя, что он уже умер,
муравьи разбегаются в страхе.
Улитка, вздохнув украдкой,
прочь поползла в смущенье,
словно пред ней раскрылась
вечность на краткий миг.
— Нет у тропинки края,
верно, ведёт она к звёздам, —
восклицает она печально. —
Только мне до них не дойти.
Уж больно я неуклюжа,
мне лучше о звёздах забыть.
Туман висит над полями,
и солнце лучом дрожащим
по колокольням дальним
под вечерний звон скользит.
А мирная улитка,
мещаночка с тропинки,
в смущенье, с тоскою странной,
глядит на широкий мир.
Перевод И. Тыняновой