хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Эпопея в 3-х ВООКах "ГРАФОМАНИЯ ИЗНУТРИ" / фрагмент
хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
«Русские функционируют как мои мозги: они сохраняют только приятные воспоминания».
Фр. Бегбедер
Жулю с некоторых пор знают все.
Или так: Жулю – невыдуманную девочку в мажоре, зацепленную великой русской литературой, автора при этом скромно умалчиваем, – не знает разве что ленивый читатель.
Зря, зря они так. Россияне, все как один, должны знать своих такого сорта нацгероинь. Это не чванливая «пусси райот», а некоторая почти-что мирная, но военизированная собственными зубами и острым язычком, при этом выросшая в относительной бедности, разновидность революционной противоположности пусси.
А кто ж такая Фаби?
Во-первых, она стопроцентная иностранка.
Смотрю её единственное фото. Большего сохранить я не удосужился. Остальное – не моё, и частично моё, но стёртое из памяти фотоаппарата – в Малёхином ноутбуке.
Он так и не вернул мне их. Может, навсегда грохнул из ревности, может, из вредности.
Симпатичная, умеренно развязная Фаби – особенно по сравнению с типовой россиянкой – бронебойной Жулей из Угадайских Предместий, колоритно и до обморока крушащей русских начинающих писателей, живущих не во Франции. Поэтому только они уже виноваты. Жуля любит колотить бегбедером всех русских. Но! русские всё равно не становяся ни бегбедерами, ни даже похожими на бегбедеров.
Их надо колоть бегбедерами каждые пятнадцать минут. Такие они отсталые.
Лена – не та Лена, что с зелёными глазами, а другая... так та совсем другая Лена, она же и красивейшая молодая женщина в гражданском браке, жаль, не со мной – спрашивает меня при свидетелях: чего я так взъелся на Бегбедера. А я отвечаю, что у него фамилия такая: сроду не запомнить порядка букв. И умалчиваю, что мне его лицо не нравится. И злюсь, считая что он подсмотрел и слямзил яд мой и сарказм мой. Я с чего-то решил, что он просто опередил меня, купаясь во франках, в то время как я, открыто сердясь на государство и свою обманную работу, давным-давно уже внёс это в башку (новое неудовлетворённое поколение, ё-моё), но только не сотворяя большого выплеска в свет.
ПровЫнцЫя – судьба моя!
Вернёмся к Фаби – нереволюционерке и обывательнице.
Фаби ярко одевается. Причём предпочитает колоритное рваньё.
Не заметить её даже в Большом «по огромному» Париже просто невозможно.
У неё какой-то особый тонкий вкус к едва попорченным вещицам.
Она может выстричь дырку там, когда в обычной пешеходной толпе её никто не заметит, но при остановке и близком рассмотрении собеседницы вы не только не заметите эту дыру, но напротив, начнёте задавать нескромные вопросы, словно задавшись целью расширить эту дырку и тем самым приблизиться к телу.
Хотите фотку? Дам фотку. Пишите адрес. Или гляньте в «Одноклассников». И убедитесь. Она там венчает обложку альбома «Мои фотохудожества». Хотите познакомиться – знакомьтесь через емейл; дам и его. Дам и адрес электронной версии. А там как бог даст. Ещё и наподдаст. Кхе, кхе, кхе, хе-хе-хе.
Голос поруганной, ощипанной Совести; она ещё и провокаторша:
– Ха-ха-ха. Не расстраивайся дружок. Хочешь порошку? Нет? А крутануть колесо? Вау! Да Вы, батенька, явно больны... не мной!
Тогда вам к Жуле. Она девочка хоть и рискует, но в свой подвал пустит. Назовите мою фамилию – вот вам и пропуск. Идите туда, пока лавочку не прикрыли, и пока Жулю не бросили в наркозастенок (отсек печально закончивших казиношников). Не вздумайте подумать, что она в подвале главная. Нет, она просто любит крутить вертелку и собирать фишки.
Во французском Фабином животе порой порхает бабочка, так она не богата.
Глаза Фабины от Анны Чапман, но она не сексуальная разведчица.
И изящней Анны Чапман стократ, её можно прямо с улицы брать на передачу, без пудр.
Она говорит по-русски бегло и взахлёб на своём приноровленном к французскому сленге. Но она недостаточно литературно подкована. У неё во Франции не было умных русских друзей.
Она знает больше русских слов, чем Эллочка-людоедочка, но не умеет употребить их к месту.
Она могла бы подружиться с Жулей, но Жуля ненавидит таких стройненьких, аккуратненьких Фаби, на которых клюют все, а не только дальнобойщики, шахтёры и вахтёры общаг.
- Так же, Жуля? Или всё-таки познакомить? Съездишь. Посмотришь Францию. Я выделю денег. Если накоплю.
На роман Фаби не тянет. Но, не обмолвиться совсем не могу. Пусть будет повестушечка. А Фаби – простушечка: чего вот бродит по Парижу одна? Чего ей надо? Кого она ждёт?
Заодно поделюсь мыслями о политике – большой и малой.
Злорадный, едкий голод. Злословить о политике – некоторых, типа меня, хлебом не корми! Продажнее политики товара нет. Вечный, богатый материал для писателя сутяжного! Я порой сутками не выключаю телевизор и не пропускаю передач: так много там фантастического об умной политике и детских сказочек о доброте правителей.
Фаби – девушка хоть и странная, но в чём-то космически притягательна. И может – при желании – трахаться стоя. Читает французскую и русскую классику, как бы приноравливаясь к истории, а также любит изучать постмодернизм и стёб.
Позже, повзрослев лет десять, может запросто прочесть мою книжку о себе самой, даже не поморщась.
Несмотря на любовь к модным салонам – она хочет салонов, но не ходит в них по недостатку средств, и стрижётся, само собой, в зеркале. Затылок стрижёт ей сестра.
Она легка на подъём, быстра на прыжки и любит передвижения по местности. Но она не с Луны.
У собора Сан-Крекё или Крекёр (а если помните, то собор тот стоит на верхушке горы) она полчаса вверх-вниз гонялась – представьте – без сачка – за одной-единственной бабочкой с Мадагаскара. Или то была коллекционная бабочка с размахов крыльев в три четверти глупой на две трети Фабиной головы. Или бабочка – шпионка, уж сильно металлически она трещала. И живучая притом. Фаби готова была лезть за ней на Эйфелеву башню. Не от того, что бабочка была какой-то особенной красоты, или искусственной шпионкой под бабочку, а для того, чтобы самой разрядить энергию молодости.
Она – как модный мячик, в котором, если по нему днём колотить будто в футбол, то к ночи нааккумулируется энергия. Битьевая энергия превращается в электрическую. Колотить лучше диэлектрическими сланцами – там слабая оболочка, за которой обнажённые контакты. Энергии одного пляжного дня хватит, чтобы по ночам – под свет той энергии – прочесть, к примеру, всего бравого солдата Швейка или осилить три таких мизерных книжонки как эта.
Швейк толст и смешон, а с этой книжонкой надо соблюдать аккуратность. Она – неопознанный, но взрывоопасный бытовой объект (НБО), замаскированный под книжку. Читаешь, читаешь, и вдруг: «Бабах!» и начинаешь понимать между строк. И вот к тебе уже цепляется полиция нравов. Другие спрашивают твою политическую и прочая и прочие принадлежности.
...Примерно то же самое, как с Эйфелем, было и в Форуме.
***
Бим рыдал у Эйфеля без Пня. И ждал меня. Мы плохо договорились. Он попутал Орси с Форумом, а Эйфеля с NNN, точно так же, как в прошлый раз Бобур с Дефансом. Эти объекты иной раз в разных местах, порой даже на разных сторонах Сены. Он мог спутать скульптора с художником, а имя лошади с национальным французским героем. Он хотел оторвать кусочек штукатурки от Мулен-Ружа в качестве сувенира на память, считая, что так же по-французски называется балетная пачка.
Он тоже видел Фаби в Варах, и влюбился, и зажёгся как и я, но не решился подойти. Вот такой он замечательный герой. А я готов был подойти, ибо у меня опыт, но не успел надеть трусов.
Голым я не люблю подходить к девушкам: в моём теле нет ничего особенного, кроме настроенного на нежность языка. Любви и ласки нынешним эмансипированным девушкам явно не хватает. Они дерутся на тротуарах (к сожалению, не за меня) как заправские бойцы без правил, не чураясь пользоваться чужой причёской, хлестком титьки, и ударом шпилькой в поддых. Дерутся, причём, по пустякам. Нежность и ласка им – как глоток воды в пустыне. А нагота и всякие торчащие мужские предметы мешают нежности, ибо ведут совершенно к другой цели и чересчур торопко. Так быстро, что такая поспешная девушка и в памяти-то не останется.
Я ждал старичка Бима в старичке Форуме под арками – всё в винограде, сдвоенные арки в моде – и мечтал, чтобы он заблудился. Один старичок ждёт другого старичка. Как это миленько. До педерастичности. Но без вывески.
Тогда бы я его нашёл, позвонив и разъяснив что к чему, и сам – раньше его – стал бы национальным героем.
А пока нацгерой, к сожалению, он.
И я этому помогаю.
Так как я, вдруг оказалось, ко всему ещё и писатель.
Я посмел говорить о прекрасной женщине Франции, которую знаю поверхностно, как шар в кегельбане с его единственной дыркой; шар, который, помацав, перодически бросают куда-то, на какие-то там пустоголовые кегли.
Фаби, приустав с беготни за бабочкой, присела на ступени лестницы ровно посередине, разделяя собой потоки людей. Люди спотыкались об неё и матюгались элегантными французскими матами, а Фаби, как ни в чём ни бывало, варганила самокрутку и думала вероятно о Биме, так как он ярче, потому как пьянее. И без стеснения, но без особого полового интереса, скорее как какая-нибудь цивилизируемая горилла в зоопарке, протыкала и щупала взглядом моё невыразительное лицо.
Она тут же провела параллель: мы с Бимом были похожи. То есть мы одинаково яркие, бородатые, одинаково безобразны... количеством зубов и непредсказуемой манерой поведения, то есть похожи на тех опустившихся русских бомжей, которые в годы российских революций слыли интеллигентами, а тут вдруг разом постарели, одели кальсоны вместо штанов и опустились донельзя.
И топчут Париж почём зря.
И моют ноги во всех фонтанах.
И пьют все пива, которые только встречаются на пути, чтобы перепробовать все сорта. Потому волокита. По тому же мимо нас просто так не пройти.
Мы чересчур заметны, хоть и неброско одеты. Скорее наоборот: мы одеты будто из мусорной кучи какого-нибудь секонд-хэнда: непёстро, но разнообразно, и «капустно» что ли. Как бы с предчувствием перемены погоды. Мы надеваем на себя дождевики и безрукавки, из нас торчит куча воротничков, а на ногах обувка сорта «ни то ни сё», годящаяся и под дождь, и по снегу, и для жары.
Мы – самые алкаши в Париже. Это на сто процентов правда. Причём с утра.
И в Мюнхене так, и в Брюгге, и в Амстрдаме, и на пароме в Хельсинки, и в... короче, кругом. При этом не выпячиваемся, и по возможности ведём себя скромно: скромно бухаем, особо не кричим, витрин не бьём, к женщинам не пристаём.
В этом ещё один из секретов успеха.
Принимающая сторона к таким иностранцам не привычна. Они к нам могут относиться как хотят, но не заметить нашего старания быть незаметными точно не могут. Такие уж мы, извини нас, Родина, скромные русские клоуны – когда мы за границей. Не все, конечно, такого класса порядочности, как мы, но всё-таки имеются. И за это можно гордиться.
Наш шофёр Колян по фотографии сходу (это уже по возврату домой) определил в Фаби наркоманку. У него всего-лишь проткнута рука – на днях, шилом – а голова цела. У него деревянно с юмором, но с развесёлыми выдумками всё в порядке. Наркоманов он чует, зайдя в подъезд, и готов их хлестать нещадно. Но чаще бывает наоборот: наркоманы бъют и режут справедливого, но чересчур привередливого Коляна, ибо с попоек тот возвращается всегда один, а ростик его метр семьдесят с небольшим хвостиком.
Фаби же на самом деле всего-лишь навсего изредка, перед сном покуривает траву и теребит шишки. И то тогда, когда с ней кто-то поделится, желая завязать приятное постельное знакомство. Или просто от французского добра.
Французы в этом сильно похожи на русских. Обожаю такую добрую Францию! Добро всегда надо искать, добро на земле не валяется, добро надо в земле выращивать. Или покупать выращенное, но это очень дорого.
Фаби не привязана к этой забаве, считая редкое покуривание всего лишь невинным развлечением. Ей бы познакомиться с Малёхой. И они бы на этой почве весьма сошлись. Но, Малёхе в этот раз везло явно меньше, чем мне – старпёру.
***
Впервые я увидел Фаби в Карловых Варах. Туда её чуть ли не насильно отправила мать (якобы на лечение грязями, а на самом деле для отрыва от навязчивых друзей, окружённых распутными женщинами и подбивающими на подобное почти что целомудренную, весьма разборчивую Фаби). В тот раз она ускользнула, осенив меня чем-то противоположным целомудрию. И я заочно восхотел её.
Мардохей, пробудись! Гони взашей всех евнухов, называющих тебя своим другом.
А познакомился я с ней уже в Париже (вот же редкий и счастливый случай!), увидел, охнув, именно в тот момент, когда она сидела на ступенях и принялась шарить в знакомой уже глазу холщовой авоське (ровно как у меня и Бима), потеряв зажигалку. Её зажигалка в виде и в позе растопыренного в трахе кролика осталась дома. Сначала я ошалел: она не она? Потом покраснел, потом собрал волю в кулак. И решился подойти к ней, предложив свои скромные услуги в огоньке. Огонь у меня бесплатный. И много ещё чего бесплатного. И без промедления напомнил ей Вары. И она созналась. Сказала «ой», сказала «точно, сказала «а я то думаю, откуда ваше лицо мне...» И так далее, что полагается в таких случаях. Она нас видела и слышала раньше – лучших русских распердяев. Точно: это была она! Точно: это были мы.
Но прежде, чем рассказывать о прекрасной дурочке (привираю) и милашке (тут чистая правда) Фаби, надо объяснить, какими судьбами я с друзьями оказался в сереньких наповерку Карловых Варах (это второй – правдивый подвариант путешествия, когда уже забылись предупреждения о семейной цензуре) и в прелестно-празднично-деловитом, не меняющемся во времени Парижике.
Прошу вас: следуйте за мной, возьмите с собой фонарик, напрягите же ву при волю. Предупреждаю: рассказ будет не столь долгим, но он будет витиеват и извращённо элегантен. Или элегантно изощрён. Или топорновато замудрён. Тут всё зависит от того кто пишет, и кто, и как читает, и как ценит. Пишет как всегда один, а читают тысячи: как объединить интересы? Отвечаю: никак! Де факто. Как есть. Принт энд дэмонд. Словесных вензелей с нужными, заманчивыми кренделями, в которых скрыт успех, на всех не напасёшься. Но, они есть в копилке. Но, их нужно успеть вынуть. В этом секрет победы, о которых мои молодые друзья только мечтают. А у меня это в крови.
Включаю компьютер – карандаш и ручка у писателей теперь не в моде. Годится ноутбук, но на моём такие махонькие клавишки, что писать, к примеру, в трясущемся автобусе, нет никакой возможности.
Нет, сначала беру тайм-аут. Я всегда так делаю, едва взяв со старта. Пиф...! Взят фальшстарт! ...ф-ф-ф! Эхо пошло по пустым рядам трезвонным громом. Всем вернуться.
А не пошли бы вы!
Кусаются иные губки. Они порой – дамы с пистолетом. Вот бы, думают, из пистолета, да мне в рожу. Но они чаще всего не успевают вынуть, а я быстрей их: ибо у меня опыт будто прямо ковбойской стрельбы. Иначе эту способность не назвать. А стреляю я буквами. И возраст тут играет решающую роль. Ибо на вид я не опасен, так как на вид и на самом деле не гож для мгновенной любви. Такая деревенская хитрость. Бойтесь благообразных старцев. Некоторые из них могут сплясать на любом подоконнике любого паба под наше-немецкого Распути;на. Ой-ой, Распути;н, та-та-ра-та Распути;н...
Вот пуск, вот красная кнопка, вот курок, вот клавиша, вот ещё одна. Жму.
Сначала надо обдумать план беготни по дурацкому нашему стадиону. По часовой стрелке или против – это важно. В космос запускают параллельно вращению. Возвращаются так же. Так Земля прибавляет мощи понимающим. Часто промахиваются, ну так что же: мы не идеальны, а по математике у некоторых из них тройка. А я читал Блаватскую – это мой шанс поразить их полупустой мозг, где у них явный недостаток Блаватской.
А если я – осёл, а я точно он – сейчас поклюю овса на дорожку, оденусь и выйду из двери. Пойду кутить под дрожащую спичечным пламенем слабенькую, начальную мысль. Под пивко придумаю болванку. После пивка добавлю лишнего, чего не было, но хотелось бы, чтобы было. Но не много, не думайте. Я где-то озвучивал проценты.
И не смотрите на моих раздетых женщин, что в окнах. Их немного, и дело не в них. Они, конечно, – королевы; но, всего лишь домашнего канкана. У них едва прикрыты задницы с лобками, но причёски-то (перед выходом с дому) раз-раз… и нормальные.
До встречи, девочки! Жуля, Даша, сегодня я не приду. Будьте как дома, не вертите зря газ (запасы его скоро кончатся, не в баллоне, а в Сибири), не вздумайте мыть квартиру или вытирать пыль. Пыль хранит дух любимой и родной старины. Пусть книжки лежат там, где они сейчас. А вы всегда знаете, где лежат ваши вещички?
Фаби, ты ещё помнишь своего небритого дядечку?
Куда задевалась?
С какого ляду не пишешь?
***
Грёза наяву. Затылочная боль. Где же я ночевал? Явно не дома. Кругом анонимы, омонимы, синдропатоголики, лысые, один патлатый, один синюшник. Вот дак компания! Парни, а вы кто? Как я к вам попал? Где моя шапка. Так идти? Хорошо. Не изжарюсь. Не промокну. Не замёрзну. Скажите наш... ваш адрес. Или вызовите такси сами. Где у вас дверь? Или ещё по коньячку? Кончился? Он был мой? А-а-а, а то я думаю, почему так богато... А по пельменям? У меня тут с собой немного илецкой соли. Тоже нет? Тогда досвидос. Телефон возьмите себе. Вам, чувствую, он нужнее.
Цикл замыкается. Как, впрочем, всегда. Ничего нового. Даже записать – как отлить в пустыне. Давненько я по стольку не струил за воротник.
***
Прошла неделя.
***
Сахару, сахару для ума!
***
Прошла вторая неделя.
***
Здрасьте, я ваша бабушка!
***
Здрасьте, я царственная букашка на глобусе!
***