Димка, стараясь не шуметь, отпер дверь и шагнул в темную прихожую. Из-под двери его комнаты пробивалась полоска света. Значит, мать не спит. Стянув кроссовки, он просунул голову в комнату. Она сидела в кресле, подобрав под себя ноги. Темный экран телевизора отражал маленькую грустную фигурку.
- Есть хочу, - сказал он и первым пошел на кухню. Пока мать накрывала на стол, Дима демонстративно включил на подзарядку сотовый. Вот видишь, говорил он ей, батарейка села, потому и не позвонил. Да, конечно, отвечала мать, придвигая сыну тарелку с бутербродами. Твой сотовый «сел», и у Дениса тоже. Вы ведь вместе шатались до такой поздноты. Какая позднота, всего час ночи – время детское…
Он жевал хлеб с сыром, прихлебывал чай и продолжал диалог, который, по логике, должен был бы звучать сейчас.
Но у матери своя логика. Зачем в сто первый раз повторять одно и то же? Если он считает возможным поступать так, как поступает, ничего уже не сделаешь. Вырос мальчик, школу закончил… Дима поймал себя на том, что продолжает дурацкий разговор. А мать сидит напротив молча. Он глянул на нее. Лицо ее не было сердитым или обиженным. Она очень устала – решил Дмитрий.
«Осел. Тупое парнокопытное», - сказал он сам себе, а вслух произнес:
- Ма, а давай рванем завтра в лес? Сейчас там так классно – ни весна уже, ни лето. Ты же любишь все такое. Правда, если на «Харлее», то Варваре придется одной куковать. Ну, ничего, в следующий раз ее повезу. Давай, мам?
Мать смотрела на свои руки, устало сложенные на столе. Темные волосы с одной-единственной серебряной ниточкой – Дима давно ее заметил – стянуты в тугой узел на затылке. Лицо без макияжа казалось бледным, не очень молодым – таким, каким и было на самом деле. Дима редко видел мать «не при параде». Может, поэтому сжалось на мгновение сердце. Обычно мама была энергична, весела, красиво одета и причесана. А в прошлом году вообще отмочила такое!
В один прекрасный день, когда Дима, лежа на диване, пытался готовиться к итоговой контрольной по математике, в дверь позвонили. Нехотя поднявшись с нагретого местечка, с которого и контрольная, и вся дальнейшая непонятная жизнь казались далекими, нереальными, неопасными, он прошлепал к двери. На пороге стояла незнакомая дама, затянутая в кожаные штаны, рыжая и веселая. Он уже хотел поинтересоваться, не ошиблась ли тетенька адресом, как уловил в лице нечто знакомое. Можно сказать, родное. А «тетенька» засмеялась маминым смехом и сказала тоном, подразумевающим беспрекословное подчинение:
- Накинь куртку и дуй за мной!
Полусонное состояние, в котором пребывал Дима, как ветром снесло. Он понял: мать придумала что-то грандиозное, и заспешил вслед за ней по ступенькам. Она никогда не пользовалась лифтом, хотя жили они на шестом этаже, и Диме частенько доставалось за его лень. Он все больше молчал, но иногда вяло отмахивался: «Вот будет мне столько лет, сколько тебе, тогда и стану за фигурой следить». «Не хами, Димитрий. Кстати, ты со своей гиподинамией еще доживи до моих лет!»
…Возле подъезда толпился мелкий народ – дети со всего квартала. Чуть поодаль перешептывались соседки преклонных годков, из тех, кто на лавочку возле дома приходит как на работу. Кстати сказать, среди них было несколько ровесниц матери. Ну, может, и не ровесниц, но где-то рядышком. Однако все они по сравнению с матерью выглядели бабушками. Дима это давно усек и втайне радовался, что она такая молодая.
Толпящийся у подъезда народ расступился, когда появились Дима с матерью. И он увидел «Харлей» – предел своих мечтаний.
- Значит, так, - негромко поведала мать, надевая шлем, - эти колеса я купила на сумасшедший гонорар. Можно сказать, мне их просто подарили. Но поскольку я не эгоистка, ты ими тоже будешь пользоваться. Договорились? Садись, прокачу.
Они аккуратно выехали со двора под одобрительно-восторженный гвалт зрителей. Правда, потом, позже, Дима услышал, как одна бабуля из соседнего подъезда делилась впечатлениями с какой-то женщиной. Мол, у нас одна совсем с ума сошла, блин, красный мотоцикл купила, кошелка старая.
Но это было потом, а в тот день восторгу не было предела. Мать довезла его до Гребного канала – там было где потренироваться, и он часа два катался, на лету схватывая ее поправки. Вообще-то он не первый раз сидел на мотоцикле, но матери об этом не обязательно знать…
Весь вечер он только и приговаривал: «Ну и прикол, ма! Вот не ожидал! А ты с этими колесами такая молодая!»
- Поедем в лес? Пить березовый сок! Если он еще есть, конечно, – повторил Дима, пытаясь поймать мамин взгляд. Он уже понял, что и затянувшееся молчание, и усталый, какой-то болезненный ее вид неспроста.
- Поедем, - наконец, откликнулась мама. – Только не за березовым соком. У тети Кати сестра умерла. Ты помнишь ее, тетю Лизу?
«Лиза, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это…» Седой и вальяжный Генашка преображался после третьей рюмочки, требовал русских песен и плясок, и обязательно пел тете Лизе эти куплеты. Генашку и песенку про любовь к Лизе Дима помнил отчетливо, а вот саму тетю Лизу… Лет восемь назад в последний раз ходил он с мамой к ним в гости, потом стал отказываться – неинтересно было. Разговоры все взрослые, про безобразия, которые в стране творятся, про то, как выплывать в этом хаосе и не дать утонуть детям, да еще частые «а помнишь…»
Вот это «а помнишь» Дима не любил больше всего. Особенно если из дальних ящиков начинали вытаскивать альбомы с фотографиями. На фотографиях мама была безумно молодая и красивая, Генашку, тетю Лизу и тетю Катю он совершенно не узнавал, и в душе даже сомневался, они ли это – на фотокарточках.
Потом несколько ночей подряд он просыпался в слезах, потому что во сне мама умирала, а он не мог этого пережить. Так что однажды, когда она засобиралась в гости к друзьям, Дима сказал, что не пойдет, лучше телевизор посмотрит. Мама не хотела оставлять его одного, но он очень убедительно говорил, что уже вырос, ничего не боится, пусть она идет со спокойной душой.
- Помнишь тетю Лизу? – мама тихо повторила вопрос.
- Помню, - отчего-то шепотом соврал он. – А как случилось-то?
- Не знаю. Давай ложиться. Завтра надо будет пораньше ехать, тете Кате очень плохо сейчас.