(1910—1971)
Последние годы доводится больше слышать об Александре Трифоновиче Твардовском как о смелом гениальном главном редакторе журнала «Новый мир», чем о великом поэте, воплотившем в своём творчестве коренные, подлинные народный дух и народную мудрость русского человека. Трудно найти в нашей многовековой поэзии столь глубокого народного стихотворца (разве что Н.А. Некрасов) и ещё труднее понять, сколь примитивнее и одностороннее становится с каждым годом осмысление его многопластового, необычайно своеобразного гения.
Отец будущего поэта Трифон Гордеевич Твардовский (1881—1949) был седьмым сыном в многодетной крестьянской семье, трудился кузнецом. Мать, Мария Митрофановна, урожденная Плескачевская (1888—1965), была из разорившихся дворян. Выйдя замуж за простого мужика, девушка попала в совершенно чуждый ей мир. Трифон Гордеевич оказался человеком суровым, жену и детей поколачивал часто.
8 июня (21 по новому стилю) 1910 года у Твардовских родился сын, которого крестили Александром. Случилось это в деревне Загорье Смоленской губернии. Мальчик оказался вторым сыном, были еще братья Константин (1908—2002), Иван (1914—2003), Павел (1917—1983) и Василий (1925—1954) и сёстры Анна (1912—2000) и Мария (1922—1984).
У Твардовских имелось относительно много книг, так что с творчеством А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, Н.А. Некрасова впервые Саша познакомился дома — их читали зимними вечерами вслух. Под влиянием великой русской классики мальчик рано начал сочинять стихи. Отец это увлечение сына не одобрял, расценивал как баловство.
Твардовского отдали учиться в сельскую школу. В четырнадцать лет будущий поэт решился посылать небольшие заметки в смоленские газеты, некоторые из них были опубликованы. Тогда он отважился послать и стихи.
Поэтический дебют Твардовского состоялся в 1925 году — в газете «Смоленская деревня» были напечатаны его стихи «Новая изба».
После окончания сельской школы Твардовский перебрался жить в Смоленск. Первое время он жил в полной нищете. Поэта приютил смоленский писатель Ефрем Михайлович Марьенков (1898—1977). Жили в крохотной проходной комнатке без мебели, спали на полу, а укрывались газетами. Пришлось существовать «на грошовый литературный заработок и обивать пороги редакций».
В смоленском Доме печати Александр Трифонович познакомился со своей будущей женой Марией Илларионовной Гореловой (1908—1991). Она выступала как критик и рецензент. Но в какой-то момент ради любви решила отказаться от литературной карьеры и посвятила свою жизнь мужу. Родители Твардовского были против молодой невестки, поскольку она окончательно увела сына из семьи. Со временем у четы родились две дочери — Валентина (р. 1931) и Ольга (р. 1941) — и сын Александр (Саша умер в детстве от дифтерита).
В годы коллективизации семья Твардовских была раскулачена, хотя даже на середняков тянули с трудом. В период демократизации советского общества поэта огульно обвинили в предательстве отправленной в ссылку родни. Уже гораздо позднее были обнаружены документы, из которых следует, что, едва стало известно об их аресте, Александр Трифонович начал ходить по инстанциям и хлопотать. Однако секретарь обкома Иван Петрович Румянцев (1885—1937), впоследствии тоже репрессированный и расстрелянный, сказал поэту:
— Выбирай: либо папа с мамой, либо революция.
Твардовский намёк понял и вынужден был прекратить хлопоты. Он всеми возможными путями старался помогать ссыльным. Братья из поселения то и дело сбегали. Однажды они все разом появились перед Твардовским в центре Смоленска возле Дома Советов. Александр Трифонович тогда уже знал, что на него в НКВД было заведено дело, его даже исключили из Союза писателей, травили в газетах. Если бы он спрятал братьев, сам пошёл бы по этапу. И поэт прогнал беглецов. Братья поняли и простили Твардовского, но никак не могут «простить» ретивые российские либеральные демагоги-журналисты.
Как только у Твардовского появились надежные связи в Москве, он первым делом сам поехал на Северный Урал и вывез оттуда всю семью.
Произведения Твардовского печатались в 1931—1933 годах, но сам Александр Трифонович считал, что начался как литератор только с поэмы о коллективизации «Страна Муравия», которая была опубликована в 1936 году. Поэма имела успех у читателей и критики.
В начале 1937 года в Смоленске был выдан ордер на арест Твардовского. Первым взяли друга поэта Адриана Владимировича Македонова (1909—1994). Через полчаса приехали за Александром Трифоновичем, но он уже мчался прочь в московском поезде.
В столице Твардовского поддержал глава Союза писателей Александр Александрович Фадеев, который отметил талант молодого поэта в разговоре со Сталиным. С его помощью были освобождены и родные Твардовского.
По личному указанию Иосифа Виссарионовича преследования поэта были прекращены. В 1939 году Твардовского наградили орденом Ленина. Любопытно, что в дни награждения он был студентом ИФЛИ*, и в экзаменационные билеты входили вопросы по его поэме «Страна Муравия».
* Московский институт философии, литературы и истории им. Н.Г. Чернышевского. Работал с 1931 по 1941 года. Был выделен из МГУ, а затем вновь с ним слит.
Сразу по окончании института Твардовского призвали в Красную Армию. Александр Трифонович участвовал в освобождении Западной Белоруссии от польской оккупации. В начале войны с Финляндией, уже в офицерском звании, он был в должности спецкорреспондента военной газеты.
B годы Великой Отечественной войны поэтом была создана великая поэма «Василий Тёркин. Книга про бойца» — яркое воплощение русского характера и общенародного патриотического чувства. «Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всём и какой необыкновенный народный солдатский язык — ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова!» — так оценил шедевр Твардовского независимый читатель
— Иван Алексеевич Бунин.
Почти одновременно с «Тёркиным» и стихами «Фронтовой хроники» поэт создал великое стихотворение «Я убит подо Ржевом» и начал законченную уже после войны поэму «Дом у дороги».
Но затем у Александра Трифоновича начался творческий кризис. Стихи у него не шли. Твардовский стал подумывать о самоубийстве, а потом запил в компании с Фадеевым.
В 1950 году Твардовский был назначен главным редактором журнала «Новый мир», который с перерывом возглавлял двадцать лет (1950—1954 и 1958—1970). Поэт привлёк на страницы «Нового мира» таких значительных мастеров русского слова, как Виктор Астафьев, Василий Белов, Федор Абрамов, Сергей Залыгин, Василий Шукшин, Юрий Бондарев. В журнале первоначально публиковался и Александр Солженицын.
Вопреки сильному давлению со стороны редакции, Твардовский, который твёрдо отстаивал позиции высокой национальной поэзии, категорически отказался публиковать в «Новом мире» стихи Иосифа Бродского. Александр Трифонович признавал, что поэзия нужна всякая, но не на страницах его журнала. Однако, когда Бродского арестовали и судили, Твардовский был возмущён и пытался предотвратить процесс, утверждая, что нельзя сажать поэтов в тюрьму.
В 1970 году Александра Трифоновича сняли с должности главного редактора «Нового мира». Поэт впал в депрессию, потом у него случился инсульт, и отнялась рука. Затем у него обнаружили рак.
Александр Трифонович Твардовский умер в Красной Пахре близ Москвы 18 декабря 1971 года. Похоронен он на Новодевичьем кладбище в столице.
Я убит подо Ржевом
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налёте.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна, ни покрышки.
И во всём этом мире
До конца его дней —
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.
Где — травинку к травинке —
Речка травы прядёт,
Там, куда на поминки
Даже мать не придёт.
Летом горького года
Я убит. Для меня —
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю —
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Было всё на кону.
Неужели до осени
Был за н и м уже Дон
И хотя бы колёсами
К Волге вырвался о н?
Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
Даже мёртвому, — как?
И у мёртвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она —
Спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.
Мы — что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память —
Кто завидует ей?
Нашим прахом по праву
Овладел чернозём.
Наша вечная слава —
Невесёлый резон.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам всё это, живые.
Нам — отрада одна,
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мёртвых проклятье —
Эта кара страшна.
Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно —
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
За неё умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной, —
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить...
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже?
Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой:
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мёртвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг.
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне!
В нём, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше всё! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Всё отдав, не оставили
Ничего при себе.
Всё на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрёк
Этот голос наш мыслимый.
Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот — ещё под Москвой...
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!
В городах миллионных,
В сёлах, дома — в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу...
Я вам жить завещаю —
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.
И беречь её свято,
Братья, — счастье своё, —
В память воина-брата,
Что погиб за неё.