(Из серии Картинки Московской жизни)
1. Дворик.
Он вписан в букву П добротного, с претензией, сталинского дома – маленький, уютный, тихий, немножко сонный. Всего метрах в пятистах от проспекта, оживлённого, шумного и суетного. Здесь же: круглая дикая клумба – по центру – где всё растёт вперемежку, площадка вокруг неё, выложенная плиткой, за плиткой – живой забор разномастных и разновеликих кустов и деревьев, три скамейки перед ними – каждая строго напротив своей палочки указанной буквы, песочница и детские качели трёх видов. Наша с сыном любимая лавочка располагается посередине, её много лет «крышевала» густая растрёпанная ветвь ясеня, растущего за её спинкой, низко свисающая, одинаково благодатная и спасительная в жаркий солнечный день или дождливый осенний вечер. Однажды, придя к нашей лавочке, мы не обнаружили ветку, её спилили тайком, безжалостно оголив потёртое, изрезанное продольными глубокими морщинами, деревянное сиденье на черных металлических изогнутых ножках и такую же потрескавшуюся спинку.
2. Прогулка.
Мы живём в первом подъезде.
- Мам, ты не хочешь покурить? – спрашивает сын.
Это значит, у него назрело поговорить. А значит, я хочу. В любое время суток и года, в любом состоянии, и даже если вообще бросила курить.
Мы выходим в наш камерный дворик внутри высоких стен лежащей буквы П и совершаем «тюремную прогулку» по и против часовой стрелки вокруг клумбы. И беседуем. Редкие драгоценные минуты полной откровенности и доверия.
3. Соседи сверху.
У них перманентный ремонт, они совершают его тайно, по ночам, все пятнадцать лет. Невзирая на их потуги, по-прежнему, моемся совместно, под одним – их - душем. Я спросила у главы семейства, когда это счастье, наконец, закончится. Он очень аргументированно ответил, что они расковыряли замурованные в стенах трубы времен царя Гороха и доковыривают их. Чем они помешали? Они уже не могут течь. Не хочу даже о последствиях, когда они доберутся до действующих.
4. Соседка слева (потому что справа у меня лестница).
Когда мы заселились, у неё была дочь и не было мужа.
Сегодня у неё четыре дочери и нет мужа.
Он, впрочем, был, лет пять-семь, высокий, крепкий, основательный, весь из себя положительный, неразговорчивый, серьёзных и строгих правил. По воскресеньям они ходили в церковь.
Однажды встал позади меня в магазине. Зачем? Места было предостаточно. Я была озабочена бездумным разглядыванием колбасных изделий в витрине. Колбасы не хотелось - никакой, вот совершенно, и при этом её надо было купить, и это меня мучило. Так мы простояли минут пять, я – отстранёно разглядывая неинтересную мне витрину, он – видимо, мою макушку (поскольку выше на голову) пока грубым голосом с плохо скрываемым раздражением не спросил: - Так вы будете что-нибудь брать или нет?
- Ой!
После его исчезновения соседка, как ни странно, ожила, снова стала хохотушкой и болтушкой, села за руль и носится как угорелая.
- Жень, - говорит она мне, - ты представляешь, они меня опять заливают, а сами умотали на всё лето и никому не оставили ключей, - при этом оптимизма в её голосе столько, будто с потолка манна небесная сыплется.
- Надо же, - отвечаю я, - мои меня тоже постоянно заливают, они, случаем, не родственники?
Однажды к нашей любимой с сыном лавочке подошла её дочь лет шести-семи - кажется, Соня - и, сверля нас глазами, строго сказала: - Курить вредно.
"Вся в папу", - подумала я и согласилась: - Конечно, вредно.
"Офигеть" - подумал сын и покрутил в пальцах сигарету.
- Тогда почему вы курите? - обвинительным тоном спросила она.
- Дурная привычка, - небрежно ответила я, прищурив один глаз и затягиваясь.
- На детской площадке нельзя курить, - с вызовом сказала она, с ударением на слово "нельзя".
- Детская площадка вон там, - реанимировался сын и указал на качели .
Соня ещё какое-то время постояла перед нами, сцепив за спиной руки, покачиваясь с носка на пятку и пронзая нас взглядом, после чего независимо удалилась.
5. Хозяева.
Они живут в единственной на весь дом двухуровневой квартире, объединяющей восьмой этаж и чердак. У них каждой твари по паре: муж, жена, дети - мальчик и девочка, две собаки - мальчик и девочка. Обычный подъезд, окрашенный зелёной краской с доходягой лифтом, выше седьмого превращается в их мраморный дворец.
Он - бывший мент из очень крутых, невзрачный мужичонка в палёных джинсах - так замаскировался, что и не скажешь. Прошло несколько лет, прежде чем мне удалось совместить его облик и эту самую квартиру, которую мы с сыном, помнится, разглядывали, раскрыв рты, когда в ней полным ходом шёл ремонт.
Она – бизнес-вумен, верх секс-бомбы последней молодости - под полтинник - с гривой светлых волос, выпуклой грудью - а классный бюстгальтер! - и вполне себе талией, ниже - крестьянский объёмистый зад с массивными кривыми столбами ног.
Её это ничуть не смущает.
Утром, печатая шаг, промаршировала к своему джипу, в белом обтягивающем сарафане с пышной мини-мини-юбкой и чёрных ботильонах на шпильках. Ух ты! Смело! Мы с сыном переглянулись и захихикали.
6. Не бомж.
Зимой и летом в замызганной зеленовато-серой куртке, которая иногда сменяется коричневым, когда-то очень дорогим, костюмом в пятнах зелёной краски; длинные сальные волосы, черные с проседью, свисают из-под такой же вечной заношенной тёмно-серой кепки; нечёсаная клочкастая борода, зубы один через два, с клетчатой сумкой а ля тётки-челночницы девяностых он ежедневно обходит район.
И изысканно вежливо стреляет у меня сигареты.
Бывает очень обескуражен ответом, что я больше не курю. Не верит.
7. В связке.
Тётку из среднего подъезда сильно запенсионного возраста выносит на поводке овчарка не шибко чистых кровей, но сумеречных намерений. Две торпеды в связке. Обе агрессивны: собака – по природе, тётка - от отчаяния. Когда они с лаем проносятся по двору, все разбегаются. На нас накричала за то, что мы шли по тротуару навстречу, когда они – две фурии, вылетели из-за угла.
Тётку я жалею, но избегаю. Собаку тоже. В смысле, избегаю.
8. Три женщины.
Совсем недавно это была красивая зрелая женщина. Сегодня на скамейке сидит обвисший куль с оранжево-седым пухом на голове и потерянными глазами, наливающимися благодарностью в ответ на любую адресованную ей фразу. Её дочь, состоящую из одних острых углов, природа обделила и женственностью и теплотой. Сочную южную красоту её внучки перечёркивает замкнуто-брезгливое выражение лица.
Непоправимо-надменно-одинокое женское королевство.
9. Старик.
Я вижу его изредка, чаще зимой и в межсезонье - видимо, существует какая-никакая дача - бредущим из магазина со скудной авоськой дешёвой еды, в старых разношенных ботах, потрёпанном пальто с когда-то меховым воротником и в полуоблезшем треухе. Он осторожно минует плотно припаркованные во дворе иномарки, сутуло свесив длинноносое тонкое лицо, и в его скорбных глазах стоит многовековое терпение библейского народа.
10. Вопреки.
Живые мощи на высоченных каблуках с неожиданно полноплотной выпуклой грудью, размашистый мужской шаг, серое костистое лицо, юбки в пол, косынка на лысой голове, грубая речь. Это мать. Однажды мы совпали с ней в троллейбусе и слышала как она разговаривает по телефону. На чистейшем итальянском. Ага. Она появляется и исчезает безо всякой закономерности.
Две сдобные очаровательные дочери.
У старшей, смешливой и порывистой, пару лет назад появился Он. Всегда рядом, давно приноровивший свои шаги к её: каждому – с усилием и яростным протестом против ДЦП.
Я тихонько молюсь им вслед: - Господи, храни их любовь.
11. Дети.
Они разрисовывают тротуары (и не только) кошечками и собачками (или чем-то отдалённо напоминающими их или не напоминающими вовсе, или напоминающими нечто совершенно иное), цветочками и классиками, пишут на дверях и стенах сакраментальные слова и выражения, среди которых самое нейтральное "Маша - дура", визжат на качелях, носятся друг за другом с воплями на велосипедах и роликах, кидаются льдистыми снежками, лепят кривых снежных баб прямо на дорожке, бурно выясняют отношения, закатывают визгливые истерики, дерутся и сочно ревут.
Скоро они вернутся и разбудят мой сонный дворик топотом и гамом. Он проснётся не сильно довольный, впрочем, безропотно, осознавая неотвратимость. И будет долго вглядываться в их опять незнакомые лица и вслушиваться в их новые слова, пытаясь узнать тех, прежних, что покинули его три месяца назад.
Их много сегодня. И мне кажется, что дворик не сильно огорчается по этому поводу – ему с ними интересно.
Когда мой сын был плюс-минус их возраста, он был единственным на весь двор. Один одинёшенек.