- Как же ты хороша! Господи, боже мой, как же ты хороша! Как же ты хороша!- без конца повторял Гаруспиков, глядя в дождливую, всполошённую ветром картину в раме окна. Густая, мокрая листва колыхалась на гибких ветвях, напоминая пляску волос под ударами фена. В комнате пустовало два стула, на третьем беспокойно поскрипывал Танечкин, которого все почему-то называли Клайпедой, хотя у него в этом городе даже проездом никто из родственников не останавливался. На его вспотевшие ладони то и дело присаживалась муха с перламутровым брюшком, а он её то и дело стряхивал.
- Как же ты хороша! Господи, боже мой, как же ты хороша! Как же ты хороша!- повторил Гаруспиков опять после короткой паузы. Когда он замолкал, Танечкин отчётливо слышал тиканье своих наручных часов. Часы показывали половину второго.
- Ты что, ещё не разделся?
Танечкин не слышал, как она вошла. Очевидно, Мирра Андреевна ходила босиком тише, чем его часы. В тот момент он как раз отвлёкся на них, чтобы узнать время, и не заметил её появления. От неожиданности Танечкин даже вздрогнул. На Мирре Андреевне чернели только узкие, в виде галочки (и только для галочки) трусы и похожий на маскарадную маску, с прорезями для сосков лифчик. Вся остальная часть Мирры Андреевны кроме ногтей, кокетливо спрятанных под серебристо-малиновым лаком, была одинаково голого, то есть, телесного цвета, не исключая головы (волос Мирра Андреевна принципиально не носила ещё с института).
- Как же ты хороша! Господи, боже мой, как же ты хороша! Как же ты хороша!- в который раз напомнил о себе стоящий к ним спиной Гаруспиков.
- И чего мы сидим, дожидаемся?
- Я н-не д-дум-мал, что т-так с-с-сразу. Я с-сей час,- от волнения Танечкин всегда заикался. Дрожащие пальцы его захромали по пуговицам на рубашке сверху вниз, и снизу вверх, и снова сверху вниз, поскольку он никак не мог расстегнуть ни одной. Только перебирал их, как чётки, костяшку за костяшкой, а его поминутное «с-сей час, с-сей час» еле слышным неразборчивым шёпотом дополняло сходство с исступлённо молящимся монахом.
- Как же ты хороша! Господи, боже мой, как же ты хороша! Как же ты хороша!- Гаруспиков у окна не изменял своей мантре. Мирра Андреевна всё поняла («В первый раз, значит») и сама помогла избавиться бедолаге от неподдающейся, ревниво оберегающей его запоздалую невинность одежды. В её руках все его замки и задвижки разомкнулись и раздвинулись. Ящики стола подверглись вкрадчивому обыску. Сокровенные дневники бесцеремонно перелистывались. Их страницы зашелестели, как зелень тополиных крон под напором дождя и ветра в это самое время на улице. Он трепетал, рассыпался августовским, уже начинающим желтеть листом. И не успел ещё Гаруспиков повторить «Как же ты хороша!», как Танечкин, в последний раз сладостно передёрнувшись, опередил его в этом.
«Быстроватенько,- подумала Мирра Андреевана,- но ничего, наверстаем»
- Как же ты хороша! Гос…подибо… же… мой… ка…
Мирра Андреевна приподнялась на локте, посмотрела в сторону окна и с преувеличенной, комичной жалостью всхлипнула: Ну вот, теперь и у Гаруспикова гирьку подтягивать надо.
Механизм Гаруспикова был сконструирован по образцу часов с кукушкой, с той лишь разницей, что не имел циферблата, и вместо ежечасного «ку-ку» ежеминутно повторял другую, более пространную руладу. Колючий валик в груди вращался и заставлял его говорить. Чугунные тестикулы на цепочке постепенно опускались у него между расставленных ног обеспечивая вращение валика. Руки простёрты в мольбе восхищения. Глаза распахнуты и затоплены стразами слёз. Мирра Андреевна перед приходом Танечкина развернула Гаруспикова к окну, чтобы он не отпугивал гостя своим подобострастным жестом.
- Мирр, а зачем тебе вообще нужна эта кукла?- и сразу же вдруг рассмеялся. Не над её ужимкой, не над своим вопросом, и даже не над Гаруспиковым с гротескно оттянутой до пола мошонкой. А потому что ему никогда ещё не было так хорошо. При одной только мысли, что он трогает женщину там, где её самое женское и чувствительное, и впервые не получает за это пощёчины, ему становилось весело.
- Теперь, наверное, не зачем. Теперь у меня есть для этого ты.
На слове «ты» она жеманно коснулась указательным пальцем кончика его носа. Танечкин тут же притих, задумался, боязливо спросил:
- Для чего, для этого?
- Для повторения… Ну? Чего перестал смеяться, глупыш? Повторяй: «Как же ты хороша! Господи, боже мой, как же ты хороша!»
- Как же… ты… хороша!- неуверенно, как на чужом языке, но послушно повторил за ней Танечкин. А потом, словно вернувшись откуда-то из моментального далека, с прежней, только уже не хохочущей, а серьёзной, торжественной радостью довершил,- Господи, боже мой, как же ты хороша! Как же ты хороша!- и утонул своим торжественным лицом в облаках её пышной груди.
За окном полыхнуло и вдарило. По комнате зеркальным отголоском стихии побежали раскаты довольного женского смеха.
Если бы ты только знал, сколько мне лет!
Господи
Боже
Ты мой
26-авг-14
дальше http://www.proza.ru/2015/03/27/781