Иногда ярко вспыхивает давно прожитый тобой денек. Все тело вспоминает те ощущения. Охватывает беспричинная радость, бодрость.
Летом помнится один жаркий день из детства. Было мне лет десять. Шел в МТС и за станицей увидел высохшую лужу. Поверхность ее полопалась на ромбики, завивающиеся по краям кверху, а трещины ромбами глубоко уходили в землю. Я остановился и долго смотрел на это чудо. Лопнувшую землю.
К окончанию школы неожиданно выметнулись за огородами от Леменька крупными кустами заросли куги, уходившие широкой полосой в Лебяжий.
Вспоминается пасмурный день осени 1967 года. Пришли туда с Ваней Блохиным. С разбегу падаем, мнем под себя гладко зеленые, холодноватые, гибкие как хворостинки кусты. Хохочем и радуемся неизвестно чему.
Часто вспоминаю ещё один ветреный, осенний день.
Нас, школьников, послали помогать совхозу, убирать солому с полей.
Привезли к Константиновке. По полю бегал «Беларусь» стогомет. Мы рассыпались и ходили, подбирали ошметки соломы. На краю, в лесополосе раскачивались от пронизывающего ветра молодые клены.
Витя Страхов рассказывает, как его грузный отец, Петр Сергеич, полез на такой же тонкий клен, снять гнездо вороны, а он со страхом глядит на хрупкую ветку, которая вот-вот может обломиться под тяжестью отца.
Было мне лет 10-11, точно не помню. Шел я к своему дружку Кирееву Ивану, жившему за Большим мостом. На подходе к мосту, сбоку из проулка вышли двое незнакомых мужчин, и стали меня догонять. На тропинке за мостом, я невольно прислушался, и внезапно понял, что разговор у них идет о подробностях убийства. Мужчины догнали меня, и один бросил искоса внимательный, изучающий и запоминающий взгляд. Прошиб озноб, холодный пот. Вообразил, как сейчас поймут, что я свидетель их страшной тайны. Чуть приотстал, и когда они повернули за угол огорода Мурзиных, развернулся и дал стрекача. Ужас гнал меня. Бежал изо всех сил до самого дома, боясь обернуться.
Долго потом думал кто они? Откуда взялись? О каком убийстве шла речь? Может, фильм обсуждали? Может, свинью резали? Может и вправду, кого убили? Да, какая теперь разница! Тот страх, ужас до сих пор помню.
Учился в 5 классе. В центр станицы завезли, для строительства магазина бетонные плиты. Мы играли, прятались за этими плитами. Вышел из магазина пьяненький Иван Сергеич Киреев. Увидел меня, погрозил пальцем:
- А, расскажу родителям, как Вы тут прячетесь! Курите?
Я тогда не курил, но испугался, что он и вправду наябедничает отцу или матери. Мы же свои.
- Я не курил! Честное слово не курил!
А он, видя мой страх, назло бубнит:
- Расскажу! Все равно отцу с матерью расскажу.
В старших классах нам с Иваном нравилось уезжать на велосипедах в лес, в Лучку. По лесной тропинке, уклоняясь от веток, выезжаем на поляну. Бросаем велосипеды у кустов. Курим. Болтаем. Берем волейбольный мяч и пасуем друг другу, гасим. Опять усаживаемся. Курим. Смотрим на тонкую, выжженную солнцем траву, желто-багряные листья бересклета. Наслаждаемся тишиной. Валяемся и играем до полудня.
СВИСТ
Одно время мы с Ваней заразились свистом. Совали в рот к кончику языка указательный палец с мизинцем и учились свистеть. Потом уже изощрялись, сводя в кольцо указательный и большой, указательный и средний, указательный с безымянным, один средний …
Кое-кто из ребят мастерски играл на «губной гармошке». Выпячивал губы и проводил растопыренными пальцами по губам, как по струнам гитары. В нужный момент закрывал рот, надувал щёку, бил по щеке кулаком, булькая ртом, а в конце совал указательный палец в рот и, дернув о щеку, издавал звук открытой пробки. Получалась такая песня:
«Брыня, брыня, путябрыня
Путябрыня, путятя!
Путя, путя, путябрыня,
Путябрыня, путя, тя!»
Потом пошла мода, говорить на тайном языке. Чтобы никто не понял о чем речь, разбивали слово на слоги, и после каждого слога добавляли заранее оговоренные звуки, дважды повторяя каждый слог.
Например, слово «Песок» на нашем тарабарском языке звучало: - «Пелпересолсорок».
А первый свисток мне сделал отец. Срезал молодой прутик клена. Надрезал его по кольцу и стащил трубочку коры. На конце оголенного прутика снял с одной стороны тонкий слой и вырезал поперек углубление. Надел трубочку и над углублением провертел на коре дырочку. Вот и свисток.
ГРЯЗЬ
Я любил даже Малодельскую грязь. Черную, вязкую.
Весной, если пойдешь по грязи в сапогах, то каждый шаг приходится выдирать.
В полях машины наматывали на колеса пласты грязи с густо переплетенными кореньями трав. Чтобы проехать из станицы в МТС полтора километра, бульдозером постоянно выравнивали грейдер.
Во Фролово из Малодели после дождей не проедешь. Дорога тогда была через Лычак на Перелаз, Глиновку, Кудиновку в сторону Раковки, а там уже поворачивали на Фролово. Особенно тяжелая дорога была у хутора Перелаз. Нужно было спуститься с крутой горы, обогнуть пруд и подняться по сплошной грязи. Частенько приходилось шоферу бежать в хутор просить на выручку трактор.
А ездить надо было в любую погоду, молоко скиснет, если его вовремя не отвезешь во Фролово на Молзавод. Вот и выискивали наши шофера дороги получше.
Стали ездить с Лычака на Парижскую Коммуну, Зеленовку.
В 1974 году я ехал в Малодельскую из Калмыкии на служебном «Козлике». До Фролово по асфальту доехали нормально, а за Фролово застряли намертво в снежных со льдом лужах. Нас догнала Малодельская грузовая машина. Я угадал шофера Виктора Головачева. Он покачал головой, удивляясь нашей глупой затее, проехать наугад до Малодельской.
Взял на буксир и попер по бездорожью. По полям, оврагам и балкам, только ему известной дорогой в сторону Дудачного и Муравлей. Приволок в Малодельскую. Мой шофер только ахал и матерился, осматривая разбитые вдребезги рессоры своего «Козлика».