Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946
Предыдущая часть: "РАЗДЕЛ ХХІХ. Пятка не имеет стыда" http://www.proza.ru/2014/08/21/1324
Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)
РАЗДЕЛ ХХХ. Саранча
(Евангелие от Иуды)
(перевод с белорусского языка)
...але ў людзях рыцарскіх, каторых там мноства пагінула,
вялікую шкоду карона падняла.
«Кроніка Белай Русі»
Слово от летописца
«И вторглись, и ворвались татарве крымские в наши края, и случилось так, что не было им, попущением Божьим, отпора, и рассыпались они там и там. О армия великая, много тысяч ездных! О горе великое! Не надеялись на то, всегда с покорностью Бога великого о мире и покое прося, при мире живя.
И земля горела, и дома, и людей в плен вели, и клейма на лоб ставили, как быдлу.
И рассыпались татарве по земле нашей, как саранча, о которой в откровении святого Иоанна Богослова, Апокалипсисе тоже, пророчено. Все, бы у него, сбылось. По облику даже: «По виду своему саранча была подобна коням, подготовленным на войну; и на головах ее как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее — как лица человеческие. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее — как грохот от колесниц, когда множество коней бежит на войну». И сбылось то, что: «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них».
Но еще страшнее было за Апокалипсис. Ведь шли они, летели они, а вместе с ними летел зверь из бездны, речёный слонь. Латинцы говорят — лефант, а по-нашему — слонь. Та слонь толстомясая, поперек себя толще, в высоту себя выше, ноги — словно деревья и толстые, как кадка, бесшёрстная, страхолюдная, большеголовая, горбоспинная, с задом вислым, как у медведя (без шерсти только), и походкой, как медведь, и вместо носа как словно хвост и два зуба, как у дикого кабана, этак и сяк и ввысь, и уши, словно одеяла, а в носу — хвосте — цепь побивающая.
Очень звероподобная и ужасу подобная слонь!
Смели они со слонью людей, и летели, и жгли. И убегали от их бедные и богатые, и церковные люди бросали все и убегали.
Из всех рясофорных — удивление! — один дьякон Несвижской деревянной Софии, который закрывает пятидневную Несвижскую знаменитую ярмарку, церкви деревянной не по бедности, а по смирению своему, оказался человеком. Пытали. Пачкали медом и садили на солнце, где мухи и осы. Давили между досками. Жгли. Щепки забивали под ногти. Но он, страдание смертельное приняв от поганых, ни тайника с сокровищами, ни входа в ходы подземные и пещеры, где прятались люди, не показал. И тогда привязали его к диким коням и пустили в поле.
А людей в пещерах сидело, может, тысяча. А имя дьякона было Автроп».
Пылали деревни, пылали города. Рушились в огне деревянные башни крепостей. С гиканьем, под гул бубнов мчались всадники. Реяли бунчуки. Ужасным, ужасным облаком стояла пыль. Рыдали верблюды и ослы.
Гнали на арканах полуголых людей, женщин с синяками на грудях. Запрещали снимать с пленников только кресты. Потому что один, когда сорвали с него, стянул крымчака с седла и ударил кандалами по голове, и тогда Марлора — хан — вспомнил завет и запретил. А тому, кто ударил, вогнали в живот стрелу и бросили.
И всех метили. Подносили клеймо ко лбу, стучали по нему, и оставался на лбу кровавый татарский знак.
Лупили, луп тянули. Вопя, мчались орды. А впереди них, болтая цепью, бежал боевой слон.
Пожары... Пожары... Пожары... Тянулись арбы и фуры с данью, тянулись рабы.
А в городе городов тянулись богослужения, тянулись молебны. В Доминиканском костеле... В костеле францисканцев... в простой, белой изнутри, Каложе.
И одни у доминиканцев говорили:
— А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте тех, кто проклинает вас, благотворите тем, кто ненавидит вас, и молитесь за тех, кто обижает вас и гонит вас.
А другие говорили в Каложе:
— Ведь Он приказывает солнцу своему восходить над злыми и добрыми... Недостойны те, кто действиями своими подменяет волю его.
И летели в кровавом дыму всадники из апокалипсиса.
Только через несколько дней получили они первый и последний отпор. Вымчали из кустов на безграничную известняковую пустошь, покрытую редко пятнами, засохшей травой, подняли копытами тучу едкой белой пыли и остановили коней, поражённые.
Далеко-далеко, белые на белом, появились растянутые в редкую цепь точки.
...Небольшая армия стояла на дороге орды. Люди того, что тогда плюнул в храме. Их было очень мало, но лица, в предчувствии конца, были суровые.
Все пешие, в латах и кольчугах, с обычными и двуручными мечами в руках, с овальными щитами, в каких были вписаны шестиконечные кресты, в белых плащах, они стояли на белёсой известняковой земле, под горячим последним солнцем. Белые на белом.
Весь окоём перед ними шевелился. И тогда кто-то запел древнюю «Богородицу». Страстным и грубым голосом:
Пад тваю літасць...
Пад тваю літасць прыпадаем, Багародзіца Дзево,
Маленняў нашых не адрынь у журбе,
А ад бед ізбаві нас,
Адзіна і чыстая і благаславёная.
Скорбные, прозрачные голоса подхватили ее, понесли:
На цвярдыню тваю мы ўпаваем, Багародзіца Дзево.
Плыл над ними, над пустошью страстный хорал. Словно на мечах, поднятых вверх. Тянулась пустошью длинная цепь.
Впереди, сильно оторвавшись, шли военачальники в белых плащах.
Яка імя тваё!
Яка слава твая!
В последней мужественной и безнадежной тоске взлетали голоса. А глаза видели, как вырвался вперед слон, страшная, словно ад, живая гора, как полетела конница.
О ўсяпетая...
О ўсяпетая Маці,
Рождшая ўсіх святых свяцейшае Слова.
Сённяшняе наша прыемшы прынашэніе,
Ад усяакія збаві напасці ўсіх
І будучыя ізмі мукі табе вапіюшчых.
Алілуя.
Алілуя!
Алілуя!!!
Слон ворвался в ряды. Со свистом разрезала воздух цепь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Через час все было кончено.
Последние звуки хорала умолкли. В окружении бурых, желтых и серых тел лежали на белёсой земле, на редком вереске белые тела.
Только в одном месте скучилась толпа конных и пеших крымчаков. В их полукруге трубил, как струна, натягивая веревки, бесноватый слон.
А перед ним, также распятый веревками, лежал руководитель осужденного заслона. Две кровавые полосы расплывались по белой ткани плаща. Одна нога была неестественно, как не бывает, подвернута. Пепельные волосы в белой пыли и крови.
Сжатый одержимый рот. В серых глазах обреченность, отсутствие и покой. Он совсем не хотел смотреть. И все же видел, как высится над ним, как переступает на месте, грузно танцует слон, как косят его налитые кровью глазки. Он не боялся его теперь.
Он не хотел видеть и другого. И все же видел склонённое над ним, жидкоусое лицо Марлоры. Хан оскаливал зубы:
— Готовится кто-нибудь еще на битву? Нет? Одни?
— Не знаю, — безразлично сказал он.
Ему куда интереснее и до последнего значительнее было то, что высоко над ним, над ханом, над слоном крутились в синем небе и ждали вороны. Когда эти, наконец, отцепятся и пойдут — вороны рискнут спуститься. Они думают, что напугают его тем, что готовят. А это же лучше, чем живому, без возможности двигаться, почувствовать глазами дуновение крыльев.
Да и разве не все равно?
— Отцепитесь, — сказал он и добавил: — Два у нас сокровища было: земля и жизнь. А мы их отдали. Давно. Чужим... Нищие... Все равно.
— Чего ты добивался?
— Я хочу умереть.
Марлора дал знак. Сморщенная, огромная слоновья нога повисла над глазами.
— А теперь что скажешь?
— Я хочу умереть, — повторил он.
— Бог у вас, говорят, появился? Он где? Что делает?
— Его дело. Он живой. А я хочу умереть.
Марлора махнул рукой. Слон опустил ногу.
Продолжение "РАЗДЕЛ ХХХІ. Вино ярости божьей" http://www.proza.ru/2014/08/25/1621