Валентина Кужелева
I
Зимний день угасал. На дворе трескучий мороз. В окно не выглянешь — всё затянуло хрустальной пеленой. Дремлю, прижавшись спиной к печке. Слышу: кто-то тихо, как мышь, в дверь скребётся. Кто бы это мог быть? В такую погоду хозяин собаку на двор не выпускает. Открываю дверь: на пороге — огромный, весь в инее, кот. Морда в снежных иголочках, усищи длинные, седые, как у старика. Дрожит, на меня смотрит и еле голос подает. Пусти, мол, погреться.
— Чей ты, бедолага? — спрашиваю. — Аль потерялся?
Схватил его тогда я и в телогрейку, прижал к себе, да к печке. Лежит, как ребенок, и голоса не подает.
Потом согрелся, прыгнул на пол и превратился из белого в тёмно-серого кота с чёрной полосой во всю спину и отметиной на голове в виде буквы «М».
Оттаял, замурлыкал звонко-звонко.
— Спасибо, мол, дед, отогрел.
— Угостить бы тебя чем-нибудь, да дома, как на грех, нет ничего.
Бросил я в духовку несколько картофелин. Испеклись быстро, да только кота замучили, пока остывали. Дотронется лапкой до картофелины — отдернет её, зафыркает. Но от своего не отступает, катает по полу, ждет, когда остынет. Умный кот!
— Где же твои хозяева? — спрашиваю его. — Наверно, уехали, а тебя бросили.
А он смотрит прямо в глаза, будто понимает, о чём я ему толкую.
Когда наелись, концерт с ним затеяли. Затянул я про замерзающего ямщика, а он мракает мне в такт. Ну, прямо дуэт настоящий получился. И, чем громче я пою, тем звонче он мурлычет. Забрался ко мне на колени и трётся о мою шею, благодарит за гостеприимство.
— Ну, что ж, — говорю ему. — коль сам пришёл, так и живи у меня. Только как звать то тебя? К чужому имени не привыкнешь, кот ты уже взрослый.
Подумал и решил назвать Васькой, самая ходовая кошачья кличка. И не ошибся. Как только я его покликал, так он сразу оживился и подбежал ко мне.
— Так ты Васька оказывается, — обрадовался я и погладил кота по голове.
Ночью сделал ему ложе из старого ватника, только такая постель ему почему-то не понравилась. Просыпаюсь утром, а ногам тепло, будто грелку кто-то тёплую положил. А это приемыш мой вчерашний греет меня. Так и стали вместе спать. Обоим тепло и приятно.
Как-то разболелась у меня голова, мочи нет. Пошёл к соседке Марфе за советом. Она бабка знающая, у нас в посёлке — вроде, как за врача. Все селяне к ней за советом ходят.
— Давай валерьянки я тебе маненько налью, выпьешь с водой ложку на ночь и уснёшь хорошо. Выспишься, и пройдёт твоя боль.
Пришёл, завалился, не раздеваясь, на кровать, а Васька — тут как тут, будто понимает, что с хозяином что-то неладное творится. Забрался ко мне на плечо, а головой к уху моему прижался. Дышит на меня, мурлычет, и тепло от него идёт. Полежали мы так с ним некоторое время не шевелясь, мне и полегчало.
— Спасибо, — говорю. — лекарь ты мой кошачий.
Молочка ему налил, а он мурлычет звонко-звонко, рад, что хозяину помог. На ночь, по совету бабки Марфы, я ещё валерьянки выпил и быстро уснул.
II
Проснулся я утром от озноба. Васьки рядом не оказалось. Стал звать — не идёт. В чём дело? Убежать не мог — дверь заперта. Прячется что ли где-то? Не видно нигде. Наконец, нашёл его за шкафом. Место узкое. Как он только туда залез? Лежит мой Васька, не шевелится и головы не поднимает.
— Что с тобой, Васенька? — спрашиваю, а он смотрит на меня печальными глазами и молчит. Я ему и молочка, и мяса, а он даже нюхать не хочет.
— Отравился чем, что ли? — говорю. — Аль мышку какую плохую съел?
А у самого голос дрожит — жалко котишку. При отравлениях, говорят, надо водой отпаивать. Вот я и давай его лечить. Васька пить не хочет, так я зубы ему разжал, лью воду, да всё мимо, не глотает, что толку. Так целый день пролежал. На другой — то же самое. Лежит — не шевелится, подыхает. Заныло сердце. Что же делать?
Оделся потеплее, на пруд подался, авось рыбку поймаю свежую для него. Полдня у проруби просидел, ни одна не попалась, зря морозился.
Вечером баба Марфа заглянула.
— Ну, как, дедусь, дела?
— У меня-то ничего, а вот Васька мой подыхает.
— Как подыхает?
— Не ест, не пьёт, лежит, как неживой.
— Дух у тебя в доме, дед, какой-то нехороший, — говорит. — Дай-ка гляну на твоего кота.
Посмотрела на Ваську и говорит:
— Да пьяный он у тебя, вот что.
— Как пьяный? Бог с тобой, соседка!
— Ай-да, дед, ай, шутник, — напала на меня Марфа. — Я валерьянку тебе давала, а не коту твоему.
У меня от таких слов язык чуть не отнялся.
— Да зачем мне, старику, божью тварь губить, аль я душегуб какой?
Говорю, а у самого голос дрожит, вот-вот заплачу… люблю я его, сердешного.
Всё выяснилось, когда мы нашли возле кровати, под табуреткой, разлитый пузырёк с валерьянкой.
— Хватанул, видно, много, — покачала головой Марфа. — Кошки любят валерьянку.
Потом улыбнулась и говорит:
— Не горюй, дедуля, завтра твой кот протрезвится.
И, действительно, на другой день исхудалый Васька вылез из своего укрытия и набросился на еду.
III
Летом, на каникулы, привезли ко мне внучку Юляшку. Ей сразу понравился Васька, и они быстро поладили. Внучка бросала ему под стол вкусные кусочки, и кот не отходил от неё. Скоро он и спать к ней на кровать перебрался. Обидно мне, старику, стало за такое кошачье предательство. Не пойму, в чём тут дело. Но секрет скоро открылся. Как-то укладываясь спать. Юляша встряхнула одеяло, а оттуда посыпались всевозможные крошки. Она, оказывается, подкармливала Ваську под одеялом по ночам. Хитрая внучка: знала, что я буду ругаться. Нельзя кошек баловать. Мышей ловить не будут.
С Васькой она играла, как с подружкой в дочки-матери. Только мамой всегда была Юля, а грудным ребёнком – толстый котофей. Из моей старой шапки люльку ему сделала, завязки к стульям привязала. Завернёт его в тряпку, положит в качалку и песни поёт, баюкает. Только «ребёночку» не до сна. Глаза таращит, думает, как бы улизнуть от «мамочки» быстрее. Только она отойдёт за чем-нибудь, как кот срывается с места — и бежать. Тут уж начинается новая игра в прятки. Юляша ищет Ваську, а он, хитрюга, прячется от неё. Я незаметно приоткрою дверь, а кот — шмыг на улицу, только хвост трубой.
— Куда он запропастился, дедушка? — спрашивает Юля.
— У меня шапка-невидимка есть. Он, наверно, в неё спрятался. Теперь ни кота, ни шапки не отыскать.
— Ну и хитрый же ты, дедуля, — говорит внучка. — Сам поди его на улицу выпустил.
IV
Любили мы Ваську за спокойный нрав. Без дела не орёт, не надоедает, как другие кошки. Захочет есть — сядет около стола и легонько лапкой тебя за колено трогает.
— Ты, мол, ешь, и я тоже хочу.
Умный кот. Не замечал я за ним, чтобы блудничал, по столам лазил. Но однажды он всё-таки провинился. Оставили мы как-то на столе вазу с печеньем. Ночью слышу: кто-то шарахается на кухне. Темно. Страшновато стало. Уж не домовой ли?.. Схватил веник, крадусь на кухню. А там Васька печеньем угощается.
— Ах, плут! Ай, разбойник, — ору на весь дом.
Он — прыг со стола, и ваза вслед за ним. На мелкие кусочки раскололась. Убежал воришка так быстро, что я даже не успел его веником огреть. На другой день наказывать Ваську не имело смысла. Но он, видно, чувствовал свою вину: без конца ластился ко мне, тёрся о мои ноги и мракал:
— Прости, мол, дед!
С тех пор мы стали угощать его печеньем.
V
Около дома у меня есть небольшой огород, обнесённый низеньким заборчиком. А у самой ограды — высокая развесистая рябина, к которой тесно прижалась маленькая скамеечка. Я на ней часто отдыхал после работы. Теперь на лавочке поселился толстый Васька. Днюет и ночует там, совсем дом забыл. Греется на солнышке, дремлет, но, только услышит шорох в огороде, как срывается с места и «летит» наводить порядок. Ни птицам, ни кошкам — никому спуску не давал. Даже собаки побаивались его страшного визга и ощетинившейся морды. Особенно доставалось соседским котам. Как услышу за окном кошачьи вопли — значит, там Васька воюет с кем-то. Прогонит непрошенного гостя со своей территории и снова на свой пост — на лавочку уляжется.
— Хороший у нас сторож, дедушка, — говорит Юляха. — Да только жаль, коты мордочку ему поцарапали.
— Ничего, до свадьбы заживёт! — шучу я, а внучка хохочет.
— Ты как скажешь, деда, со смеху помрёшь.
VI
Юля росла работящей девочкой. Помогала мне хозяйничать по дому и на огороде. Васька тоже не оставался в стороне, вертелся около нас, когда мы пололи грядки. Сначала заберётся на мою согнутую спину, а потом, как воздушный гимнаст, перепрыгнет на Юляшкину. Та морщится от боли, ворчит:
— Ну, как я теперь с ним полоть буду?
— Помощник пришёл, радуйся, — говорю я, — втроём-то мы быстро управимся.
— Ты всё шутишь, дедушка, а у меня вся спина горит, — жалуется она, пытаясь оторвать от себя Ваську, А тот цепляется коготками за неё, спину, не хочет спрыгнуть на землю.
— Вот сейчас возьму и, как ты — меня, исцарапаю, будешь знать, — говорит внучка коту, а тот и в ус не дует, жмурится от солнца и мурлычет. Смотрю на них: смех и грех, а на душе светло и радостно.
VII
Как-то вышли мы с Юляхой вечером на огород и остолбенели: Огуречная ботва помята, а на стебельках — огрызки и хвостики от огурцов висят. Внучка сильно расстроилась, даже заплакала.
— Присмотрела вчера хороший огурчик, хотела, чтобы подрос до завтра, а сегодня от него только хвостик с попкой остался.
— Мыши, видать, поработали, — говорю, а сам на кота с укоризной смотрю. — Плохо, брат, огород стережёшь. А тот мракает в ответ:
— Мыши, мол, на грядке, дед, не растут.
VIII
Однажды под вечер примчалась Юляшка:
— Деда, беги скорей на огород. Там кто-то огурцы топчет.
Прибежали, а там и, в самом деле, рыже-серый ком на грядке катается и орёт на всю улицу.
Пригляделись: да это же кот наш с рыжим соседом воюет. Сцепились и никак расцепиться не хотят. Васька фыркает, урчит, а рыжий молчит — изо рта огурец торчит.
— Ура! — закричала внучка. — Васька вора поймал.
Она бросилась к котам, но я её остановил:
— Не следует в кошачью драку лезть. Пусть сами разбираются.
А Васька прижал рыжего к земле своей тушей, вцепился зубами соседу в шею и не пускает. Тот вертит головой в разные стороны, задними лапами упирается, никак скинуть нашего героя с себя не может. Да и с огурцом расстаться тоже не хочет. Наконец рыжий всё-таки изловчился, вырвался и, куснув Ваську за лапу, с поцарапанной мордой удрал восвояси.
Мы с Юляшей звонко хлопали в ладоши и смеялись. Внучка прыгала от радости и кричала:
— Так вору и надо!
Весь вечер мы восхищались Васькой, кормили его рыбкой и приговаривали:
— Ай-да, Васька! Ай-да, молодец!
А он жмурился от удовольствия и мракал, будто хотел сказать:
— А вы, мол, говорили, что я плохой сторож!
IX
Приближалась осень, и за Юляшей приехала мама. Внучке очень не хотелось расставаться с Васькой, и она упросила меня отдать ей кота. Проводив их на автобус, я, пригорюнившись, пошёл домой. В хате сразу стало как-то пусто и одиноко. Тишина, будто ждала меня: поглотила в доме все предметы, притаилась где-то в углах и молчала. Целую неделю я не находил себе места и очень скучал. Слонялся по комнатам без дела, бродил целыми днями по деревне, а, замаявшись, усаживался на свою скамеечку под рябиной. Ждал темноты, чтобы скорее лечь спать. Однажды, вспоминая ушедшее лето, я незаметно задремал на лавочке. Проснулся от того, что кто-то кидался в меня рябиновыми ягодами.
— Это кто там безобразничает? — в сердцах закричал я, задрав кверху голову.
А с рябины звонко и доверчиво донеслось: «Мяу!»
— Васенька, милый, как же ты меня нашёл!
рисунок: Антонина Гаденова