Срамное желание
Овдовев, Прасковья бросилась в загул. Не то, чтобы ее Захарка был неисправен, но в последние годы муж пил безбожно и к жене потерял всякий интерес. А она до этого люто как была охоча и совладать с собой не могла, да и сил никаких на то не было. А бес в нее вселился еще с детства, и искушение пошло по - прямой от мамаши. Вот и к мамане ее хоть оглобли приделывай, хоть хомут накидывай – не совладать. А уж как она кричала, извивалась и билась вся в падучей! Отец неистовую и связывал, и рот кляпом затыкал, но собаки лай прикусывали, а петухи теряли сознание, когда до срамного места мамаши добирался сам рогатый. И все на слуху, а то и на глазах маленькой Паши. А тело у Прасковьи было налитое, как молодая пшеница. Муха, бывало, сядет и тут же скатывается – зацепляться было не за что. Не то, что у нынешних девок – одни дырки целлюлозные.
Еще кладбищенская земля на могилке Захарки не высохла мертвым дурманом, как Прасковья двинулась к дому на отшибе, где прописали нового агронома. Он единственный, кто от сельпо был на похоронах – так, на новенького исполнил божий общественный долг. Агроном был не молод, а поселился у них после отсидки. На похоронах он ей и сказал:
- Не сиди одна дома. Приходи и плачь у меня. Мое сердце тертое – выдержит.
На удивление, за подслеповатым окном приюта агронома мерцал огонек свечи. В это окно и постучалась Прасковья. Свеча дрогнула, приподнялась и двинулась к окну и тут же засветилась отблеском в глазах агронома.
- Кто там?
- Это я - Прасковья.
Свеча погасла, загорелась голая лампочка, освещая спину агронома, стукнула щеколда, и раздался хриплый голос курильщика:
- Ты, что ли, Прасковья?
- Я, я…
Прасковья не знала сама, зачем в день похорон она отправилась к агроному. От косого света приоткрытой двери мелькнуло тенью заброшенное гумно. И тут же вылетело из него жало, и сначала вонзилось в голову Прасковьи. И увидела она отчетливо, да так – руку протяни и коснешься, как Захарка – молодой и бесшабашный, впервые разбудил в ней зверя. А жало, не мешкая, забралось уже в ее лоно, и теперь Прасковья знала: она сейчас схватит агронома - и будь что будет… Прасковья на агронома даже не взглянула, прошла в дом, на ходу сбрасывая свой нехитрый траур и, голая, села посреди забытой богом избы.
Сколько так она просидела рядом с агрономом, теперь уж никто и не упомнит.