Рождественский лес

Из сборника "Замландский лес".

Часть вторая
Рождественский лес

День первый
В окна дышала глухая морозная ночь. Егор проснулся внезапно. Ошеломленный тревожным видением, он широко раскрыл глаза и, не смея двигаться, с затаенным дыханием глядел в густую тьму, пытаясь сообразить, что происходит. Но в доме все было как будто спокойно. Придя в себя, Егор приподнялся на локтях и осмотрелся. Ни цветущих одуванчиков посреди заснеженной поляны, ни Пашки, который эти замороженные одуванчики безжалостно срезал, размахивая наотмашь косой, ни вспыхнувшего вдруг огня, что растопил сугробы, а потом заполыхал, поднялся, как зверь, на дыбы и с жутким ревом и треском набросился на Пашку, одуванчики и окружающие деревья, чтобы пожрать их – ничего не осталось, весь этот ужас куда-то бесследно сгинул. Вот приснилось, так приснилось! Егор перевел дух и прислушался. За окном тоже было тихо: сад и лес глубоко спали. Только ветер уныло подвывал в дверных щелях. Егор зябко поежился, натянул одеяло до самого носа и укутался поплотнее. Давно уже в природе зима, а тут одуванчики снятся, с чего бы это? Удивляясь нелепости странного видения, Егор ухмыльнулся и закрыл глаза. Несколько минут он мысленно возмущался Пашкиным поступком. Такой этот Пашка и есть – неисправимый чурбан, даже во сне. Егор перевернулся на другой бок и стал думать о приятном: о том, что пришел новый год, и что впереди еще целая неделя каникул, и с этой чудесной мыслью опять забылся во сне.
Я проснулся ранним темным утром, около семи часов. Осторожно, чтобы не разбудить Анну, поднялся, сунул ноги в тапки и, поеживаясь в пижаме от холода в выстуженной за ночь комнате, побрел топить печь. Макар уехал на новогодние праздники в город к сыну, оставив нам на два дня запас наколотых поленьев и праздничный ужин. По скрипящей лестнице я спустился в прихожую. Плут встретил меня радушным тявканьем и гарцеваньем, как будто мы давно не виделись, при этом хвост его ходил из стороны в сторону и бил меня по ногам. На зиму мы перевели Плута в дом, выделив ему угол в вестибюле под винтовой лестницей, где положили шерстяной коврик. Я потрепал пса по голове и занялся печкой. Прежде всего, я вычистил топку, собрав пепел и не прогоревшие угли в ведро, заложил кучку щепок, скомканный кусок газеты и несколько поленьев сверху, потом поджог бумагу. Вскоре пламя затрещало и зашипело в древесине. Убедившись, что огонь взялся за дрова с хорошим аппетитом, я закрыл печную дверцу.
Ночь отступала медленно. Деревья в светлеющем воздухе безмолвного сада постепенно вырисовывались, словно черные многорукие приведения. Звезды гасли одна за другой, небо бледнело, принимая голубоватый оттенок, а вокруг все еще спало. Плут принялся поскуливать и царапать когтями уличную дверь, чтобы его выпустили. Я отворил дверь, снял с вешалки телогрейку, надел ее и вышел на крыльцо следом за Плутом, который, выбежав во двор, забегал среди кустов и деревьев. А мною занялся Мороз: обдал меня крепко своим дыханием, пробрал до мурашек и ухватился за мой нос, да так больно, что я прослезился.
– Как холодно, – сказал я Плуту, потирая руки.
Пес посмотрел на меня и зарылся носом в кусты.
– Захочешь в дом, тявкай громче, – попросил я.
Мороз был таким ядреным, что во время разговора с Плутом из моего рта валил пар. Было любопытно себе представить, как слова фигурами, смысл сказанного изображающими, застывают и сыплются изо рта. Вокруг таяли предрассветные сумерки, а лесная чаща останется темной: зима почему-то забыла принести с собой снег. Я выдохнул пар, потянулся, сделал несколько энергичных хрустких телодвижений влево-вправо для сцепления суставов, и поспешил в комнату, пока Мороз, заигрывая со мной, не забрался под одежду.
На кухне я открыл холодильник, соображая, чего бы разогреть на завтрак. После вчерашнего праздничного застолья осталось еще много съестного, и я растерялся. Вдруг наверху послышались чьи-то босые шаги. Егор, уверенный, что все еще спят, торопливо спустился по сумеречной лестнице, прошлепал через вестибюль, надел ботинки и, не зашнуровав их, сгорая от любопытства, отправился во двор, где росла наша новогодняя елка, под которой по обыкновению его ждал подарок. Егор вышел в одной пижаме. Возмутившись про себя его легкомыслию, я все же не стал требовать, чтобы он оделся – ничего, Мороз сам загонит мальчишку в дом. Едва только Егор появился на крыльце, как к нему бросился Плут и, мигом облизал Егора с ног до головы, как леденец, и радушно заскакал вокруг, требуя к себе внимания. Но Егор отпихнул от себя восторженного друга и с затаенным дыханием в ожидании чуда и приятным волнением на сердце подошел к наряженной елке. Тут он увидел длинный сверток из цветной бумаги, который стоял почти вертикально, опираясь на елочную лапу, и перевязанный синей ленточкой. Плут с ехидной ухмылкой на морде, виляя хвостом, внимательно следил за действиями мальчика. Егор с недоумением положил подарок перед собой, развязал бант и сорвал обертку. Перед ним оказались новенькие лыжи. Все это время я украдкой стоял возле кухонного окна и следил за происходящим, отодвинув краешек занавески. Егор поднял лыжи и, подгоняемый Морозом, поспешил в дом. Плут проскакал вокруг мальчика свой языческий танец, страстно лизнул ему ноги, но в дом не пошел, остался на крыльце: нужно было еще обследовать территорию возле забора, вдруг там обнаружатся чужие следы.
Егор направился было к себе наверх, но тут на его пути возник я. От неожиданности он замер на месте.
– Папа! Ты напугал меня! – возмутился он. – Как приведение!
– А ты почему выходишь на улицу раздетый? – строго вопросил я.
– Я думал, ты еще спишь, – ответил он.
– Это не повод, – я хмуро опустил брови.
– Я только на минуту. Мне не холодно.
– Не ври.
– Я не вру.
– Ладно, что это у тебя?
– А ты как будто не знаешь, – елейным тоном промолвил Егор.
– Откуда мне знать, чего Дед Мороз дарит непослушным детям, – ответил я.
Егор обиженно вздохнул и покачал головой.
– Эх, папа, ну не маленький я, верить в эти сказки. Спросил бы сразу, нравится мне твой подарок или нет.
– И что бы ты ответил? – осторожно поинтересовался я.
– Нравится, вот только снега нет. – В его голосе прозвучали досадные нотки.
– Будет еще.
– Когда?
– Скоро.
Егор махнул рукой, поставил лыжи у стены в прихожей, снял ботинки и пошел наверх, в свою комнату.
– Ты оденься, слышишь? – потребовал я. – Без штанов замерз, наверное, как ледышка.
– Я закаленный, – бросил он в ответ.
Проводив упрямого сына холодным взглядом, я вернулся на кухню, зажег огонь на плите и поставил кипятиться полный чайник, потом подбросил в печь побольше дров и отправился в ванную. Очередной новый год мы встретили этой ночью точно так же, как и все предыдущие годы. В доме над всеми нами живет и все видит строгий дух нашего отца, который каждый раз, я уверен, с удовольствием убеждается, что праздничные традиции, сложившиеся еще в его бытность, по-прежнему неизменны. И семейный праздник за столом при включенном телевизоре в ожидании, когда Куранты, а потом часы Кафедрального собора, наконец, пробьют двенадцать, после чего под звуки гимна раздается звон бокалов с пожеланиями счастья и удачи – всё тоже неизменно повторяется. Вот и пришел новый год – приемник прошлого, с которым все попрощались, как с дряхлым, отжившим свое время довольно поднадоевшим стариком, что забрал с собой наши тревоги, беды и долги в прошлое. Отныне мы возлагаем на новорожденного большие надежды и мечтаем о благополучии в следующие двенадцать месяцев. Проходит вся наша жизнь, как по циферблату годовая стрелка, когда каждый день делается все то, что делалось каждый день в одно и то же время года с поправкой на погоду – только она непостоянна.
День начинался морозный. На небе застыли рыхлые бледные облака. В саду стояла мертвенная тишина, даже ветра не слышно, и только тихое попискивание синиц у кормушки на сливе перед окном, да кукареканье петуха время от времени оживляли дремотную обстановку глухозимья.
Егор вернулся под одеяло и снова заснул, Анна пробыла в постели до позднего утра, а я, тем временем, выпив чаю, взялся за прошлогодние газеты и увлекся чтением. К тому моменту, когда мы втроем собрались за столом в гостиной, уже давно рассвело, и солнце ползло над лесом, озаряя комнату своими лучами, желтыми, как лепестки одуванчика. К столу Анна и Егор пришли, еще не успев пробудиться окончательно. Сначала мы доели мясной салат, а потом приступили к чаю и пирогу с грибами и капустой. Мало-помалу за едой мы оживились.
– Сынок, что же ты не похвастаешь подарком Деда Мороза? – поинтересовалась Анна, отрезая всем по второму куску пирога.
Егор взглянул на мать с подозрительной ухмылкой.
– А ты угадай, – сказал он.
– Ну, я не знаю, – как-то неуверенно начала Анна, – это так сложно сходу. – Подлить еще чаю? – Она посмотрела на меня.
– Да, пожалуйста, – ответил я, с любопытством дожидаясь продолжения их разговора.
– И все-таки, это не сложно, – подсказывал Егор.
– Какую-нибудь книгу, наверное, – предположила Анна.
– Нет, такие длинные с загнутыми носками, к ним еще две палки прилагаются, – навел на цель Егор.
– Подай, пожалуйста, сахарницу, – попросила меня Анна, пытаясь потянуть время, вдруг удастся уйти от ответа.
– Что, не догадываешься? – спросил Егор, теряя терпение.
– Нет, – с виноватой улыбкой ответила Анна.
– Хорошо, мама, тогда ответь мне, прежде, на другой вопрос. – Егор поглядел на мать пристально. – До каких пор вы будете считать меня безмозглым ребенком, который верит в сказки, особенно в этого липового Деда Мороза?
Анна, не ожидавшая такого резкого хода, с недоумением поглядела на сына. Но потом улыбнулась и ласково проговорила:
– Не сердись, дорогой, поверь, это такая привычка, игра, что ли. Я понимаю, ты уже взрослый мальчик. Ну, в общем, я не хотела оскорбить твоих чувств. – Сказав так, Анна снова улыбнулась ему и насыпала две ложечки сахара в свою чашку, а потом стала размешивать.
– Да, сын, ты не справедлив, – проговорил я, прожевав кусок пирога. Егор перевел на меня хмурый взгляд, а я продолжал: – Ведь иногда даже взрослому человеку хочется поверить в добрую сказку, хотя бы на мгновение вспомнить свое детство.
– Ладно, проехали, – смягчился Егор и махнул рукой, – спасибо, я очень рад подарку вашего Деда Мороза.
– Так что же он подарил? – снова спросила Анна, сжимая ладонями теплую чашку.
– Лыжи, – коротко ответил Егор.
«Ну что за тормоз?» – возмутился он про себя.
– Какой замечательный подарок! – воскликнула Анна. – Ведь ты хотел именно лыжи, правда? Ты доволен?
– Очень, – сказал Егор и добавил: – Можно вас попросить кое о чем?
– О чем, мой дорогой? – спросила Анна и сделала глоток чая.
– Относиться ко мне по-взрослому, – серьезно ответил он.
– Хорошо, – пообещала Анна.
– Но с одним условием, – спохватился я. Егор поглядел на меня в упор своим сверлящим взглядом. – Если ты сам будешь вести себя как взрослый – разумно. Идет?
– Что ты имеешь в виду? – с недоумением промолвил он.
– Да хотя бы не станешь больше разгуливать на морозе в одной пижаме, – ответил я.
На губах Егора мелькнула улыбка, он снисходительно фыркнул, покачал головой и взял кусок пирога. Я смерил сына победоносным взглядом и развернул газету. Так кто из нас тормоз?
– Мы очень волнуемся за тебя, милый, – сказала Анна, допив чай. – Я надеюсь, в мое отсутствие с тобой все будет хорошо.
– Да ничего со мной не случится, – ответил Егор. – А когда ты уезжаешь?
– Сегодня вечером, – ответила Анна. – Завтра у меня начинается сессия. Но я приеду на Рождество.
– Мы будем тебя очень ждать, – великодушно проговорил Егор и подул в чашку.
– Кстати, Лора тоже обещала приехать, – вспомнила Анна. – Она должна перезвонить на днях.
Тут раздался тяжелый минорный вздох Егора.
– Неужели приедет эта старая капризная обезьяна? – промолвил он.
– Что такое, Егор? – возмутилась Анна. – Во-первых, она не старая, во-вторых, она очень хорошо к тебе относится.
– Да она весь праздник испортит своими советами и нравоучениями, – объяснил он. – Как всегда будет разводить руками, плакать и смеяться по каждому поводу.
– Не говори глупости, просто она немного эксцентричная, как все актрисы, – оправдала сестру Анна.
– Немного?! – воскликнул Егор. – Вспомни, какой визг она подняла, когда я показал ей ручного ужа! У меня на целую неделю заложило уши.
– Не преувеличивай, – попросила Анна.
– А что у нее довольно крепкий голос, – вмешался я, выглянув из-за газеты. – В тот раз я и в самом деле решил, что сработала пожарная сигнализация.
– Чего бы вы ни говорили, но пару дней придется потерпеть, – умиротворяющим голосом произнесла Анна. – Думаю, надолго она в лесу не задержится. – Сказав это, она обвела нас беглым взглядом, открыла, лежащий перед ней на столе свежий выпуск журнала «Приусадебное хозяйство» и погрузила в него глаза. Разговор был исчерпан.
После завтрака я отправился во двор наколоть дров для камина. Анна убрала со стола и помыла посуду, потом укуталась в большой шерстяной платок и продолжила чтение журнала в гостиной. Егор выкатил из сарая велосипед и поехал в Пруссовку, колядовать, рассчитывая на собранные деньги прикупить в городе новых музыкальных дисков.
Холодно-желтое солнце продолжало свой зимний путь низко, над самыми кронами деревьев. По бледно-синему небу облака размазались подобно манной каше. Лес охвачен зимним сном. В ямах и оврагах, куда не заглядывало солнце, белели ворохи не растаявшего декабрьского снега. Время от времени раздавались дробь дятла и крик соек, после чего вновь наступала тишина. Колеса велосипеда с легким шорохом катили по лесной дороге, которая раскисла за долгую дождливую осень, а потом подмерзла и так осталась с застывшей колеей от колес и с грязью по обочинам. Лужи, покрытые хрустящей корочкой льда, как стеклом, с белой, искрящейся на солнце, окантовкой, мутными разводами, лучистыми трещинами и застывшими пузырями, напоминали космический пейзаж, нарисованный таинственным художником по прозванию Мороз.
Эрвин заканчивал кормить своих питомцев, когда к нему в комнату вошел Егор.
– Привет, – сказал Егор.
– Привет, – ответил Эрвин, насыпая зерно в кормушку щегла.
– А что, пойдем колядовать? – предложил Егор. – У Пашки старые звериные шкуры есть, он обещал одолжить. Послушай, денег нагребем.
– Нет, колядуйте без меня, – махнул рукой Эрвин.
– Да ладно, корни-то языческие, – нашелся Егор и риторически добавил: – И вообще, какая разница, как деньги зарабатывать?
Эрвин многозначительно промолчал, подошел к клетке Агнель и открыл дверцу. Бельчонок ловко, в два прыжка, очутился на плече хозяина и, взмахивая хвостом, стал ждать угощения.
– Ну что, может, все-таки решишься? – спросил Егор, подставив бельчонку ладонь с семечками. Агнель взял угощение, прыгнул на руку Егора и принялся грызть, держа семечко в лапках.
– Нет, не пойду, – решительно ответил Эрвин и принялся вынимать грязную бумажную подстилку из клетки.
– Вот упертый! – с досадой проговорил Егор. – Какая тебе разница? Понимаешь, ведь у нас деньги будут!
– Ну и что, – бросил Эрвин в ответ.
– Во дурак! – обиженным голосом сказал Егор. – Помешался на своих богах. Нужен ты им, язычник.
Эрвин смерил Егора холодным взглядом, свернул грязную бумагу и бросил ее в мусорный мешок. Агнель прыгнул в клетку и стал скакать по веткам, дожидаясь, когда наполнят его кормушку.
– Тоже мне верховный жрец, – передразнил Егор. – Даже снега не можешь у богов своих выклянчить. Половина зимы уже прошла. Эх, да что говорить, – Егор махнул рукой и пошел из комнаты.
Когда дверь захлопнулась, Эрвин метнул на нее сердитый взгляд и принялся стелить на дно беличьей клетки свежую бумагу. Он не понимал странного обычая ходить по домам, петь песню и клянчить деньги, считая это глупым занятием. Зато в особые дни он обращался с молитвами к Перкуно и делал жертвоприношение под священным дубом в саду при свечах, расставленных полукругом перед изображениями богов. Он клал под янтарным идолом Перкуно кусок козьего мяса, окроплял идол кровью из козьего сердца и просил богов: «Пусть ляжет снег на луга и леса толстым покрывалом, чтобы не вымерзли травы, семена и побеги, чтоб не гибли от морозов мелкие звери». Но Перкуно не торопился отвечать на мольбы юного прусского жреца.
Закончив чистить клетки, Эрвин взял пакет с зерном, хлебными крошками и пресного сала, оделся, повесил на плечо фотоаппарат и отправился на обход птичьих кормушек, сделанных из пластиковых бутылок и развешенных в садах и по кустам в окрестностях деревни. Заполнив кормушку, Эрвин отходил в сторону, дожидался, когда на корм соберутся синицы, шустрые воробьи, осторожные дрозды, прочие мелкие птицы и делал снимки. Он собрал довольно неплохую коллекцию фотографий с пернатыми.
Примерно в это же самое время Егор застал Пашку за работой: тот нес в дом ведро, доверху наполненное углем, и при этом так скособочился под тяжестью своей ноши, что казалось, он вот-вот завалится на бок. В свои пятнадцать лет Пашка был очень худым и длинным. На нем, как на вешалке висело распахнутое пальто, под которым виднелся замусоленный шерстяной свитер зеленого цвета в желтую поперечную полоску, на нем были также потертые, вымазанные сажей синие джинсы и довольно стоптанные ботинки, а на голове по самые глаза была натянута шапка с отвислыми ушами, которую Пашка то и дело поднимал со лба.
– Пашка! – заорал Егор. – Бросай ведро! Колядовать идем!
От неожиданности Пашка так и поступил: бросил ведро и застыл на месте, вытянувшись, как струна. При этом шапка его сползла на глаза, и Пашка на секунду подумал, что кто-то погасил солнце, но быстро опомнился, поднял шапку над бровями и уставился на Егора в испуганном смущении. Что-то случилось? А потом поглядел на уголь, высыпавшийся из ведра, и с досадой вздохнул.
– Ты чего такой нервный? – удивился Егор, созерцая друга насмешливым взглядом.
– Меня еще никто так хорошо не пугал, – робко признался Пашка. – Вот я и подумал, не стряслось ли чего?
– Расслабься, – ласково проговорил Егор. – Что же ты уголь рассыпал? Давай помогу собрать.
Пашка немного обмяк, плавно опустился на колени и принялся загребать руками уголь в ведро, ладони его уже были черны, как звездная ночь.
– А что, совка у вас нет? – поинтересовался Егор, садясь рядом с ним на корточки.
– Есть, но мне так удобней, – объяснил Пашка. – Все равно руки мыть.
– Понятно, – промолвил Егор, рассматривая кусок угля, держа двумя пальцами, потом бросил его в ведро и проговорил: – Не, я без совка не могу. – Вынул из кармана белоснежный бумажный платок, протер испачканные пальцы и бросил платок в ведро.
– Да не волнуйся, я сам управлюсь, – проговорил Пашка.
– Послушай, а твои шкуры еще целы? – спросил Егор.
– Целехоньки, хотя немного молью пожраны, а так вроде ничего, – объяснил Пашка, высыпая последнюю горсть угля в ведро.
– Ну что, тогда идем колядовать? – оживился Егор, поднимаясь с корточек.
– Обожди, только ведро отнесу, – попросил Пашка.
– Ладно, валяй, да поживей, – поторопил Егор.
– Ага, – Пашка кивнул, поправил, наехавшую на глаза шапку и, подняв ведро, заторопился в дом.
Егор весело ухмыльнулся и покачал головой, наблюдая, как Пашка надрывается. Вот, чумазик, хоть бы не набирал ведро доверху, если тяжело таскать. И что он за чучело?
Пашка появился спустя несколько минут, за которые он успел кое-как отмыть руки, застегнуть пальто и объяснить матери, что они с Егором отправляются клянчить деньги по домам, напрочь позабыв, как это по-народному обзывается. Евдокия охотно его отпустила, признавшись, что мечтает приобрести, наконец, стиральную машину, а то все пальцы о белье истерла. На дорогу она пожелала Пашке удачи и богатой добычи, – «иди, сынок, с Богом».
Вместе с Егором они, сперва наперво, пошли в сарай, где Пашка только что набирал уголь. Распахнув настежь дверь, они очутились в полумраке и в каком-то космическом хаосе – всюду возвышались завалы столетнего хлама, дров и угля. Недолго повозившись, Пашка отыскал две шкуры: волка – для Егора и кабана – для себя, выделанные когда-то давным-давно его дедом. Когда мальчики вышли на свет и рассмотрели облезлые трофеи, Егор покачал головой, брезгливо поморщился, но свои резкие комментарии решил оставить при себе и только спросил:
– А что, других нет?
– Есть, только гораздо хуже, – ответил Пашка, хорошенько затворил дверь, накинул на петли здоровенный амбарный замок, защелкнул, подергал его для надежности, а ключ повесил рядом на гвоздик, чтоб не потерялся, после чего поспешил за Егором со двора.
Первым на пути мальчиков стоял дом пчеловода Архипа. Тот, пока подопечные его спят зиму лютую, времени даром не терял и с осени до весны проводил короткие дни за обильными возлияниями. Надо отметить, здоровье этому счастливому человеку позволяло пить столько, сколько захочет, и организму его ничего худого оттого не делалось, разве что в движениях появлялась особая рассеянность и плавность, на ум лезли самые смелые и острые афоризмы, а кроме всего прочего в нем просыпалась такая безграничная щедрость, какой не знает даже сам американский филантроп мистер Сорос.
И вот, войдя в калитку, Егор и Пашка набросили на себя звериные шкуры, приняв довольно жуткий вид: голова волка с зубастой пастью пришлась Егору впору вместо шапки, а безголовая шкура кабана легла на Пашкину спину подобно плащу, причем лоскутья с передних ног, заканчивающиеся копытцами, мальчик перебросил через плечи, как шнуры, и завязал; ни дать, ни взять нечистая сила пожаловала. После таких вот приготовлений они смело направились по садовой дорожке к дому.
Напевая себе какую-то разудалую песенку, Архип хлопотал в кухне, где на столе дожидалась бутыль с мутной жидкостью и наполненный ею стакан. Пчеловод приготовил три бутерброда с ветчиной и сыром, выложил на тарелку несколько соленых огурцов из банки, потом сел за стол и только поднес к губам стакан, как раздался кулачный стук в дверь. Архип вздрогнул всем своим медвежьим телом, пролил несколько капель на брюки, смачно выругался, затем все-таки опрокинул в себя содержимое стакана, закусил огурцом и, взяв бутерброд, чтобы поесть на ходу, отправился открывать. Так с бутербродом в руке и застыл он у порога, когда, распахнув широко дверь, увидел перед собой четырех мальчиков, ряженных в звериные шкуры. А те, при его появлении, тотчас протянули к нему свои шапки и дружно запели:
Коляда, коляда!
А бывает коляда
Накануне Рождества.
Коляда пришла,
Рождество привела.
Наша коляда ни рубль, ни полтина,
Наша коляда всего пол-алтына…

Пока Егоры допевали, Пашки с дурашливой улыбкой обернулись вокруг себя пару раз и поприседали в такт мелодии, изображая что-то вроде пляски чертенят.
– Эге-гей! – весело взревел Архип, сунул в рот остаток бутерброда и принялся хлопать в ладоши, так что каждый хлопок его эхом отдавался в закоулках двора.
Пашка заплясал, как заведенный, Егор, бросив на друга сердитый взгляд, завел песню по третьему кругу. Архип проглотил бутерброд, вышел на крыльцо и, подергивая плечами, принялся пританцовывать, постукивая то носком, то каблуком по каменному полу и запрокидывая руки за голову поочередно. Но тяжело у него выходило, как-то неловко и грузно – бесам на смех.
– Опа, опа, эге-гей! – от души вопил он. – Еще раз, еще раз, еще много-много раз!..
Наконец Пашка так закрутился, что не удержался на ногах и свалился на землю, Егор тотчас умолк на полуслове, Архип тяжело уперся рукой о деревянные перила лестницы, отдышался и произнес:
– У…х, чертенята явились прямо из моего стакана!
– Коляда, коляда! – напомнил ему Егор и снова протянул Архипу свою шапку. Пашка так запыхался от усталости, что продолжал сидеть на земле, не решаясь подняться, и только моргал.
– А не рано ли вы это дело задумали? – усмехнулся Архип. – До Святок далёко еще.
– Так ведь домов много, успеть бы все обойти, – недолго думая, ответил Егор.
– Ха-ха-ха! – во все горло рассмеялся Архип. – Будет вам. – Утер ладонью рот. – Ишь, хитрецы! Ха-ха-ха! – Продолжая смеяться до содрогания стекол в окнах, он удалился в комнату и спустя несколько минут вернулся, держа в руке пачку денег.
Пашка живо поднялся, подскочил к Архипу и тоже подставил свою ушастую шляпу, чтоб не упустить. И пасечник, добродушно посмеиваясь, как родитель, принялся класть в их шапки банкноты, словно корм в разинутые рты птенцов, да приговаривал:
– Чтобы наша коляда счастье, да богатства принесла.
– Спасибо, дядя Архип, – отвечали мальчики в унисон. – А вам меду и денег с гору.
– А где же еще двое? – спросил он. – Кажись, вас четверо было, а?
– Нет, дяденька, нас только двое, – ответил Пашка, живо зыркая в сторону калитки: надо уходить, пока Архип не передумал.
– Хм, а я на четверых рассчитывал, – объяснил Архип. – Ладно, берите все. Завтра в город поеду, меду продам, снова разбогатею. Ха-ха-ха!
Раздав деньги со смехом, Архип удовлетворенно потер свои руки и пожелал удачи заторопившимся прочь ряженым, окрыленным привалившим богатством. Затем вернулся в дом и, напевая себе: «Коляда, коляда!..» наполнил еще стакан и продолжил свою приятную трапезу в самом благодушном настроении.
А мальчишки, ободренные первым необыкновенным успехом, шагали по улице Грез к следующему двору, весело обменивались впечатлениями и мечтами о хорошей добыче.
До полудня друзья обошли несколько домов и все с переменным успехом: кто монет насыплет, кто конфет, печенья или по мандарину вынесет, а кто и просто кусок хлеба. Эти дары они потом перекладывали из шапок в полотняную авоську, которую таскал Пашка, забросив за спину. Колядовали они у Федора-пастуха, скотницы, школьного учителя математики, сердитого сельского старосты, местной куртизанки белокурой Варвары, сердобольных базарных бабушек и даже у барона.
Удалой цыганский табор, перекочевывая из центральной России в Германию, временно расположился возле нашей деревни. Цыгане заселили брошенный коровник, который селяне постепенно разбирали на кирпич для своих нужд, хотя большая часть крыши, крытой шифером, все еще оставалась на месте. Днем цыганки с детьми бродили по деревне, попрошайничали, торговали дешевыми безделушками и гадали всякому встречному и поперечному. Словом, Пруссовка в те дни пребывала в напряженном ожидании, когда, наконец, эти кочевники отправятся дальше. А вечером, с наступлением сумерек, коровник озарялся мерцающим сиянием многочисленных костров, разложенных между кибитками и палатками, и от табора доносились храп и ржание лошадей, гитарная музыка, романтическое песнопение и плач капризных детей.
Егор и Пашка миновали кривой Сиреневый переулок, затем прошагали Староконную улицу и наконец вышли на проселочную дорогу. Они даже не задумывались, куда теперь направляются, ясно только, что к людям. Но едва друзья приблизились к становищу, то сразу попали в окружение, лопочущей на своем наречии, цыганской детворы, с воровато обыскивающими взглядами. Мальчики тотчас пожалели, что вообще сюда явились.
– Кажется, влипли, – пробормотал Егор. – И чего мы сюда приперлись?
– А может им просто любопытно, чего мы тут? – отозвался Пашка, прижимаясь к другу.
– Поди, догадайся, чего у них на уме, – молвил Егор. – Надо выбираться отсюда.
– Угу, – охотно согласился Пашка.
Цыганята, обступив ряженых гостей со всех сторон, что-то меж собой говорили, кивая на них, и каким-то гипнотическим воздействием настойчиво вынуждали их двигаться в сторону большого брезентового шатра, из которого доносились тихие звуки гитары. Этот шатер был сооружен возле старой, очень корявой березы, что росла перед бывшим входом в коровник. Шумная детская толпа остановилась напротив входа. Звучанье гитары вдруг оборвалось. И в следующую минуту из шатра, приподняв край, закрывавшего вход, занавеса, вышел мужчина средних лет, высокий, крупный, с пышной шевелюрой угольно-черных волос, красивым смуглым лицом, пышными усами и пронзительными карими глазами. На нем была красная рубаха, распахнутая на груди, на плечи накинуто длинное пальто, на ногах блестящие кирзовые сапоги, а в мочке уха поблескивала большая золотая серьга.
– Что здесь происходит? – хмуро спросил он, представ перед гостями преисполненный величия. – Кто не дает мне заниматься музыкой?
Цыганская ребятня тотчас отступила и, украдкой перешептываясь, встала гурьбой в сторонке, с любопытством взирая на гостей. Такого необыкновенного случая, чтобы местные сами к цыгану в гости пожаловали, они еще не видывали. И потому ожидали они представление необыкновенно увлекательное.
Человек с серьгой воззрился на непрошеных посетителей с недоумением. Надо что-то делать, соображал Егор в эту минуту. Но Пашка, весь дрожа от волнения, спохватился первый и громко запел: «Коляда, коляда…», затем песню подхватил Егор. Пели они с большим чувством, постарались на славу, вложив в ритуал всю свою душу. Между тем из окрестных палаток и кибиток появились женщины в пышных платьях, юбках, куртках и теплых пестрых платках, увешанные с ног до головы золотыми побрякушками, мужчины и подростки черноволосые, хорошо одетые, все нараспашку, видно, закаленные. Потом кто-то принес гитару. Важный господин с серьгой взял ее, настроился и заиграл. Мальчикам пришлось исполнять песню еще раз. А затем Пашка вошел в раж и, пропев последний куплет, принялся плясать под аккомпанемент гитары и рукоплескания торжествующей толпы. По окончании своего выступления мальчики автоматически протянули к зрителям шапки, и цыгане с шумным восторгом стали бросать туда монеты, купюры, а женщины снимали с себя золотые украшения и тоже просителям отдавали.
Между тем детвора шелестела фантиками, хрустела печениями, в воздухе запахло мандаринами, а один малыш лет пяти подошел к Егору и Пашке и протянул им в ладошке две барбарисовые карамельки. Пашка взял первый и поблагодарил. Егор, глядя на него, тоже принял угощение. Это, видимо, ознаменовало начало дружеских отношений. Пашка пересыпал добычу из обеих шапок в свою авоську. Все остались довольны.
Цыганский барон, тот самый человек с золотой серьгой, принял Егора и Пашку на удивление гостеприимно, вероятно, очарованный их простодушной наглостью. Он подозвал к себе какого-то долговязого паренька (похоже, что это был его сын) в синей куртке, больших сапогах и такими же пышными кучерявыми волосами, как у него самого, и что-то потребовал. Тот живо исчез в шатре, а барон указал мальчикам на складные стульчики, которые появились тут неизвестно когда, как по волшебству, и пригласил садиться. Как только они сели, сын барона вернулся, поднес гостям и барону серебряный портсигар, и когда они взяли по сигарете, обошел их с огоньком, чиркая зажигалкой. Цыган и его гости закурили. Выпустив изо рта дым, барон хитро прищурился и проговорил:
– Как звать-то вас?
Мальчики представились. Барон обвел их любопытным взглядом и продолжил:
– Мое имя Аджан. – Выпустил дым. – И мне очень понравилось, как хорошо вы поете и пляшете.
– Да ведь тут ничего сложного, – ответил Егор, затянулся сигаретой и тотчас закашлялся.
– Мы с утра колядуем, натренировались уже, – объяснил Пашка, чувствуя какое-то приятное помутнение в голове от курения странной сигареты, и тут же получил от Егора кулаком в бок, чтобы молчал.
Барон ухмыльнулся, затянулся сигаретой, выпустил несколько дымных колечек и продолжил беседу, при этом лицо его сделалось довольно серьезным.
– Пойдете с нами? – предложил он, пристально глядя на гостей. – Богатыми будете. В каждом городе концерты станем давать. А в Германии в самом Берлине жить будем.
– Не-е, мы тут привыкли, – сказал Егор, тоже ощущая легкое головокружение, и решил больше не затягиваться, а так только для виду пускать сладковатый дымок в рот и сразу выдыхать его, и потом добавил: – Да и родители не отпустят.
– А что, родители? – усмехнулся барон. – Вы свободные люди. А если хотите, я сам вашим родителем буду.
– Мы бы с удовольствием, да отец искать начнет, – сказал Егор. – Он ведь всю милицию на уши поставит. Из-под земли нас достанет. От него никуда не уйдешь. Я уже пробовал. Все это бесполезно.
Барон задумчиво повел бровями. А Егор, между тем, беспокоясь, как бы Пашка не обкурился зельем до умопомрачения, украдкой шепнул ему в самое ухо: «Кури в рот». Но Пашка, вероятно, не понял, что это значит, и продолжил курить, как умел.
– Жаль, нам с милицией ссориться несподручно, – задумчиво промолвил он. – А если мы вашему отцу денег предложим, согласится?
– Нет, не согласится, – ответил Егор. – Он слишком гордый. Денег не возьмет, да еще больше рассвирепеет. Лучше и не пытаться.
– Хм, ну а если мы вас украдем? – сказал барон без намека на шутку.
– Вычислит, – махнул рукой Егор. – Мы ведь ему сказали, что к цыганам идем колядовать. Он и предупредил, говорит, если через час не вернетесь, вызываю за вами вооруженный наряд милиции.
Барон снова ухмыльнулся и проговорил:
– Серьезный у вас отец. Ну, коли так, по возвращении поклонитесь ему от меня. Пусть знает, барон Аджан – справедливый и мудрый человек. – Он поманил пальцем долговязого паренька, прошептал ему что-то на ухо, и тот снова нырнул в палатку. – Хорошие бы из вас артисты вышли, – задумчиво продолжил барон, рассматривая мальчиков. – Своим талантом вы могли бы много денег добыть. Но, видно, не судьба. Гм… Эти гостеприимные места мы покидаем уже завтра утром, и у вас еще достаточно времени на размышление. Так что, если надумаете, добро пожаловать в табор. – Он выдохнул дым. – Поверьте, свобода – великое чувство, один из трех символов человеческого счастья, но не каждому она дается по-настоящему. Подумайте хорошенько, такого хорошего предложения вам больше никто не сделает, никогда.
– А какие два других символа счастья? – спросил Егор.
– Любовь и острый ум, – ответил барон.
– А мой отец всегда толкует лишь об одном, самом важном, символе счастья, – сказал Егор.
– И что это? – полюбопытствовал барон.
– Жизнь, – ответил Егор.
Барон глянул на Егора, усмехнулся, бросил окурок на землю и, давя его носком сапога, вдруг рассмеялся.
– Жизнь! – проговорил он сквозь смех. – Вы слышали? – обратился он к своим подданным, по-прежнему стоявшим полукругом, как зрители, и те оживились, заговорили что-то, хихикая, а барон продолжил: – Жизнь! Как он прав, черт возьми! Ха-ха-ха! Жизнь! Но разве он не понимает, что жизнь бывает разная? – Барон потер увлажнившиеся глаза.
Егор пожал плечами.
– Жизнь бывает трудной и легкой, – продолжил барон. – И от этого зависит, счастлив человек или нет. А бывает, жизнь обречена на самые ужасные страдания.
– Да, но все-таки, жизнь – это дар, она и есть само счастье, – заметил Егор. – А как мы этим даром воспользуемся, зависит от нас.
– Ха-ха-ха! – снова захохотал барон, и его подданные тоже засмеялись. – А ты смекалистый мальчуган. Ха-ха-ха!
Тут из шатра вынырнул все тот же паренек и что-то подал отцу. Барон взял принесенные им предметы и произнес:
– Хочу одарить вас за прекрасное песнопение. – Протянул Егору некий продолговатый предмет. – Вот, возьми, это тебе ценный подарок от барона Аджана.
Он вручил большой нож в кожаном чехле. Егор вынул его и засмотрелся. Блестящее лезвие с изящным изгибом весело заискрилось в глазах. Костяная рукоятка с вырезанным на ней медведем, была украшена изумрудами, эфес был увенчан большим рубином, и камень этот ярко вспыхнул на солнце, словно он сам излучал свет изнутри. Егор был изумлен. У Пашки, при виде такого подарка, тоже загорелись глаза, и он пробормотал, что-то невнятное в благодарность. Егор поднял взгляд на барона и тихо проговорил, словно в гипнотическом ошеломлении:
– Большое спасибо, вы к нам очень добры.
– А это тебе, Пашка, – сказал барон, протягивая ему янтарные четки. – Пляска твоя очаровала меня и глубоко тронула сердце.
Пашка взял четки и старательно вымолвил не очень послушными губами: «Спасибо».
– Однако я вижу, ты был бы не против иметь такой нож, как у твоего друга, верно? – Пашка кивнул, и барон продолжил: – Хорошо, и ты получишь нож лучше этого, если с нами пойдешь.
– Он подумает, – тут же ответил Егор за окосевшего Пашку.
– Пусть сам скажет, – потребовал барон, устремив на мальчишку пристальный взгляд.
Егор, чувствуя Пашкины колебания всем сердцем, не на шутку заволновался. Но тот собрался с мыслями и робко повторил:
– Я подумаю.
– Хорошо, но помни, на размышление остается одна только ночь, – повторил барон. – До завтрашнего утра. А теперь шагайте. – Махнул рукой. – Идите к вашему отцу.
Живо поднявшись, друзья попрощались с щедрым бароном и его соплеменниками и пошли восвояси, сопровождаемые пристальными взорами.
Лишь когда Егор и Пашка вернулись на деревенскую улицу, тогда только смогли перевести дух и опомнились. Оба встали под деревом возле старой водонапорной башни и глубоко вздохнули. Пашка все еще пребывал в какой-то туманной отрешенности, хотя и чувствовал в уме какое-то просветление среди мглы. Егор стер рукавом пот со лба и проговорил:
– Все, кажется, ушли живые и здоровые.
– А я и не знал, что твой отец такой могущественный, неужели он сильней цыганского барона? – промолвил Пашка заплетающимся языком.
– Дурак. Наврал я с три короба, а ты вместе с этими цыганами и поверил, – усмехаясь, ответил Егор.
– Хорошо врешь, – сказал Пашка. – Я бы так не смог.
– Жить захочешь, научишься, – с достоинством ответил Егор.
– Что ты скажешь, стоит ли ходить с ними в Германию? – осторожно поинтересовался Пашка.
– Ну ты и впрямь обкурился, – проговорил Егор. – Хоть бы не вдыхал эту дрянь в себя.
– Мне так хорошо еще никогда не было, – загадочно улыбаясь, промолвил Пашка.
– Все равно не вздумай к ним еще раз соваться, – сказал Егор. – Вот мне их бродячей свободы не надо. Мне и здесь, в нашем лесу, хорошо. И тебе не советую.
– Давай передохнем маленько, – предложил Пашка и, заискивающе сияя глазами, поглядел на Егора.
Тот скептически глянул на Пашку и покачал головой: ну что с ним поделать, когда голова не на месте?
Друзья подошли к скамейке, что стояла возле покосившегося деревянного забора, на который Пашка, как только сел, сразу и облокотился. Потом он достал из кармана цыганские четки и стал крутить их в пальцах.
– Классный ножик тебе подарили, – промолвил он. – Дай еще посмотреть.
Егор отстегнул кожух с ножом от пояса и подал Пашке. У того снова глаза засияли, пока он рассматривал этот цыганский подарок. А Егор, выслушав урчание в животе, проговорил:
– Что-то есть захотелось, давай перекусим, где там наши мандарины?
Пашка скинул с плеча авоську с добытым добром, развязал узелок и подал Егору. Тот сунул в нее руку, с недоумением пошарил внутри и вынул камень с кулак, а потом сердито поглядел на Пашку и спросил:
– Ты куда всю добычу дел?
– Никуда, – ответил Пашка, размахивая ножом, еще не сообразив, о чем речь.
– Но в мешке ничего нет! – воскликнул Егор. – Кроме этого булыжника!
Пашка испуганно посмотрел на друга, положил рядом с собой на скамейку нож, взял авоську и потряс ее над землей, но из нее и в самом деле ничего не выпало.
– Пусто, – с изумлением проговорил он.
– Дай ее сюда, – резко потребовал Егор, забросив камень в кусты.
Тщательно осматривая авоську, он вскоре обнаружил тоненький разрез, проделанный лезвием, через который ловкими руками и были выужены все деньги, конфеты, печенье, мандарины и прочее добро, что в ней находилось.
– Куда ты смотрел! – воскликнул Егор, хватая Пашку за грудки. – Да они весь мешок вычистили! Ничего не осталось, ни копеечки! Вот растяпа!
– Я не видел, я не мог, я… – заскулил Пашка со слезами на глазах.
Егор бросил трясти полуобморочного Пашку – все равно бесполезно, забрал нож, повесил на пояс и сказал:
– Ладно, не ной, сейчас еще чего-нибудь добудем. – Похлопал его по плечу, встал и зашагал к соседнему дому. Пашка тоже поднялся и неохотно побрел за ним следом.
Дальше они колядовали у тракториста Кожемякина, у сельского плотника, у ростовщика – старого татарина, потом у инженера мелиорации, коим являлся камерунский пигмей.
Этот камерунец по окончании технического университета женился на русской медсестре, затем несколько лет отработал должное в Африке, высылая деньги семье, и вдруг вернулся в Россию. На звонок в дверь пигмей выскочил в одной набедренной повязке, держа подмышкой маленький, продолговатый барабан, используемый в джунглях для изгнания злых духов. Звали этого африканца Бибайя. Ростом он был на голову ниже Егора, худощавый, коричневый, как молочный шоколад, с плоским носом и коротко стрижеными кучерявыми волосами. Когда Егор и Пашка исполнили перед ним свои ритуальные песнопения, Бибайя что-то проговорил на своем наречии, кажется, не очень лестное, мгновенно исчез в доме, но тотчас появился вновь и насыпал каждому в шапку по горсти сушеных фиников, которые ему каждый месяц присылали родственники из Конго.
– Боги наша, Бога ваша – хороший дружба, – с белозубой улыбкой произнес Бибайя.
– Богов много, а снега не дают, – ответил на это Егор.
– Злые демоны мешают, их прогонять надо, – объяснил Бибайя.
– А вам не холодно в таком виде? – поинтересовался Егор.
– Дома жара, печка топим круглый сутки, – невозмутимо сказал Бибайя.
Из отворенной двери и в самом деле веяло влажным теплом, точно из тропического леса. Егору жутко захотелось к пигмею в гости, посмотреть на кусочек Африки посреди зимней стужи. Но тут вставил Пашка:
– Не может быть!
Бибайя опустил тонкие брови, почесал грудь и сердито произнес:
– Как не может? Сам зайди, увидишь.
Это был обыкновенный кирпичный дом с покатой черепичной крышей, деревянным крыльцом и небольшой застекленной верандой, стоял он на Садовом переулке возле заброшенного немецкого сада, что раскинулся вокруг развалин кирхи. Когда мальчики вошли в дом, то и в самом деле ощутили влажную жару. Прежде всего, из сумрачного коридора они повернули налево и попали в довольно большую комнату. Здесь повсюду росли в кадках теплолюбивые растения, а лимоны, инжир и апельсины были увешаны спелыми плодами, как на фруктовой плантации, по всем стенам ползли лианы, между стеблями которых, таились ужасные и не очень маски богов и демонов, вырезанные из дерева и украшенные конскими волосами, перламутровыми кусочками морских ракушек и клыками африканских свиней. На подоконниках цвели орхидеи, узамбарские фиалки и еще какие-то диковинные кустики. Среди деревьев бегал маленький розовый поросенок, похрюкивая и повизгивая, он что-то вынюхивал там своим подвижным пяточком. А под большим фикусом стоял письменный стол, заваленный папками, рулонами чертежей, карандашами и справочными книгами, к нему был придвинут стул, на котором возвышались две пухлые подушки одна на другой для удобства хозяина.
Пройдя этот удивительный сад, Егор и Пашка в сопровождении Бибайи вошли в следующую, такую же озелененную комнату, и тут увидели пятерых ребятишек, которые играли с пластмассовыми животными на полу, застеленном циновками. Все дети были смуглые, темноглазые и в одних трусиках. Они тотчас поднялись с пола и обступили гостей. Самый старший мальчик лет десяти почти догнал отца по росту и отличался прямыми светлыми волосами. Семилетняя девочка и второй братец, на пару лет ее младше, были темноволосые и кучерявые, как отец. Вскоре на четвереньках к ним подполз двухгодовалый карапуз, он остановился среди ног и с любопытством воззрился на вошедших, потом собрался было подняться на свои пухлые ножки, но потерял равновесие, опрокинулся на спину и разразился громким плачем. Девочка взяла его на руки, прижала к груди и стала покачивать до тех пор, пока тот не утихомирился. Еще один обитатель этого дома – полугодовалый младенец, лежал в подвешенной к потолку колыбельке и извлекал какую-то тропическую мелодию из своих погремушек. Надо полагать, Алена Матвеевна статная, светлая женщина, выглядит в этом смуглом тропическом царстве настоящей великаншей.
Между тем хозяин посмотрел на Пашку и сказал:
– Теперь веришь? Такой растений не может терпеть холод. А добрыя духи заботятся, чтобы моя дети не простужались.
– Ага, – сказал Пашка немало удивленный бытом этой странной семьи.
– А те барабаны, на них играют, или так, сувениры? – поинтересовался Егор, указывая в угол комнаты, под пальму, где стояли и лежали барабаны разной величины и формы.
– Как, сувенир?! – опять возмутился Бибайя. – Это не сувенир, это моя оркестра. – Сказав так, он свистнул своим ребятишкам, и троица в мгновение ока похватала барабаны, а двухлетнему мальчику досталась большая деревянная погремушка.
Дети встали на циновке под пальмой, держа барабаны между ног, и по следующему двойному свистку отца застучали по ним руками. Комната тотчас наполнилась ритмичным барабанным боем и шуршанием погремушки, а из колыбельки периодически доносилось звонкое улюлюканье младенца. И тогда Егору показалось, будто он перенесся в африканскую саванну – так на него подействовала музыка. В какой-то момент перед глазами пробежал слон, хлопая испуганно ушами, за ним, с громкими криками пронеслась толпа пигмеев с копьями, когда они скрылись в зарослях, из густой травы вышел осторожный лев, озираясь по сторонам, он ушел в противоположную сторону, где возвышались кусты, и вскоре оттуда помчалось стадо зебр, поднимая клубы красной пыли, они пронеслись мимо высокой акации, возле которой, гордо вытянувшись, стоял жираф. Затем наступила тишина. Судя по удивлению на Пашкином лице, он тоже увидел Африку. Исполнив свою музыкальную композицию, ребятишки замерли в ожидании. Но отец не стал объявлять следующий номер, а гордо сообщил:
– Через один год, мы сделаем выступление в сельском клубе.
– Мы обязательно придем на ваш концерт, – пообещал Егор.
– Билета покупать заранее, – улыбнулся Бибайя.
– Непременно, – ответил Егор и, немного подумав, спросил: – Скажите, вам нравится в России?
– Да, хороший работа, достаточный для кормления мой семьи, – ответил Бибайя.
– И вы счастливы?
Бибайя посмотрел на него, поморщил свой блестящий лоб и сказал:
– Как будто не совсем.
– Почему?
– Человек будет счастливый только на свой родина.
– А как же семья?
– Я заработаю деньги, кончится мой контракт, и мы вместе будем отправляться в Конго. Жена будет целить стариков и детей в моя деревня.
– А будут ли там счастливы ваша жена и дети? – Егор кивнул в сторону ребятишек, которые расселись под деревьями с барабанами в ногах, безмолвно поблескивая на гостей любопытными глазами.
Тут Бибайя погрустнел и не нашелся с ответом.
Тогда Егор чуть улыбнулся и многозначительно сказал:
– Вы не расстраивайтесь, вот мой отец говорит: счастье заключается в самой жизни. – Пигмей посмотрел на Егора задумчиво и пожал плечами. – А теперь нам пора, – сказал Егор и подтолкнул Пашку в сторону выхода.
Тогда Бибайя свистнул в два пальца, и дети забили по барабанам уже в замедленном ритме, вероятно, что-то прощальное, а младенец в колыбельке разразился громким плачем.
Пожелав пигмею счастливого Рождества, Егор и Пашка отправились к следующему дому.
– Наверное, ты сильно задел его чувства, – промолвил Пашка по дороге.
– Ни фига, отойдет, – сказал Егор. – Зато будет ему над чем подумать.
– У них безвыходное положение, – снова заметил Пашка. – Он в Африку тянет, Алена Матвеевна тут хочет работать.
– Если они сильные люди, то найдут выход, – отозвался Егор, затем подумал и добавил: – Все равно придет такое время, когда народы на всей Земле перемешаются.
Дальше они колядовали у сельского ветеринара Куропадова,  у хозяина гостиницы Заварского, потом у нашего лесника Демьяна и только янтарный промышленник Захар Смолин прогнал их со двора, не подав ни копейки.
Получив от родителей богатое наследство, а от беса – жадность, Смолин жил на краю деревни, в богато устроенном белокаменном особняке с башенкой, увенчанной шпилем, на котором крутился флюгер в виде грудастой русалки. К дому примыкала ротонда, увитая голыми плетями синего винограда. Большой сад с яблонями и красиво стрижеными кустами был обнесен ажурной оградой. А перед домом разбита зеленая лужайка с гипсовой скульптурой маленького Леля, держащего в руках глубокую чашу, из которой в летнее время струилась вода, а вокруг цвели маргаритки. Этот новый дом ни чем не напоминал родительского, построенного много лет назад в Янтарном, и был одноэтажным.
Услыхав трезвон в дверь, Смолин вышел на крыльцо, подбоченился и стал ждать, когда эти ряженые закончат свои песнопения. Был он высокий, средних лет с пышной шевелюрой рыжих волос, кустистыми бровями, худым горбоносым лицом и усиками, торчащими влево и вправо, подобно метлам. Круглый год Смолин промышлял янтарь. В отдельной пристройке к дому он оборудовал мастерскую, в которой жена его Нина и трое ребятишек, – два сопливых мальчика и старшая девочка, – занимались изготовлением янтарных сувениров.
Закончив песню, Егор и Пашка пожелали хозяину и его семье еще больше того, что имеют, поклонились и протянули шапки. К этому времени из-за спины Смолина высунулись три физиономии и, с любопытством сияя большими черными глазами, уставились на невиданных гостей в звериных шкурах. Смолин брезгливо фыркнул, отпустил едкую шутку по поводу «дряни», которую те на себя нацепили вроде шкур, затем вырвал из Пашкиных рук шапку, надел ему по самые глаза, злорадно усмехнулся, потом выставил перед носом Егора волосатый кукиш и, показав пальцем на калитку, воскликнул: «Прочь отсюда, побирушки!» да так громко, что детские физиономии за его спиной вздрогнули и исчезли в полумраке дома, как будто их сдуло сквозняком. После этого Смолин отступил в дом и так хлопнул дверью, что грохот отдался болью на зубах мальчиков, и оба отшатнулись.
– Урод! – выругался Егор и ударил кулаком в дубовую дверь.
– Дурной человек, – промяукал Пашка, задирая шапку на лоб.
– Чтоб его охранники в карьере поймали с ворованным янтарем, – в сердцах бросил Егор, развернулся и побрел по плиточной дорожке прочь. – Скряга! – крикнул он напоследок.
Пашка почесал затылок, помялся на крыльце, переступая с ноги на ногу, и поспешил за Егором.
– С чертом дружбу водит, – с досадой продолжал тот. – Чтоб его бес и разорил.
– Правильно, – поддержал Пашка. – Пускай ему кошмар приснится.
Подойдя к калитке, Егор сорвал с нее болтающуюся цепочку и сунул себе в карман.
– Ты зачем это? – поинтересовался Пашка.
– Так, пригодится, – ответил Егор. – Мне не на что купить такую, а этот идиот еще заработает.
На этом их коляда закончилась. Жадность Смолина их не слишком огорчила. Подумаешь, на рубль меньше, в другой раз еще у народа стрясем, рассуждали они по пути к Пашкиному дому.
Высыпав содержимое авоськи на пол и отодвинув в сторону конфеты, финики и прочие угощения, Егор принялся пересчитывать деньги. Оказалось не очень густо. Затем он разделил сумму надвое, выдал причитающуюся часть Пашке, который все это время внимательно следил за каждой монеткой, чтоб не обмануться, после чего они сгребли сладости обратно в авоську и отправились к Эрвину, похвастать добычей и угостить его конфетой, чтобы тот не воротил нос от щедрых христианских обычаев.
Эрвин колол дрова во дворе, когда к нему завернули Пашка с Егором.
– Ваше величество, пойдем пить чай, – предложил Егор. – Мы тут для тебя, кое-чего сладкого раздобыли.
Эрвин с размаху воткнул топор в пень, потер ладони и молча повел мальчиков в дом. Во время чаепития, Егор и Пашка наперебой пересказывали ему события дня, особенно живо описали пьяного Архипа и цыганского барона, после чего Егор достал трофейный нож и показал Эрвину.
– А вот это видел? – сказал он.
– Ух ты! – воскликнул Эрвин и стал рассматривать нож, поворачивая его в руках.
– Подарок барона, – гордо сообщил Егор, разворачивая очередную конфету.
– Повезло, – промолвил Эрвин, любуясь рубином на свет люстры.
– Скажи, а ты пошел бы с цыганами за свободой? – спросил Пашка.
– Смеешься, что ли? – ответил Эрвин и добавил: – Еще чего, верить цыганам нельзя. Они только своих признают, а вас будут эксплуатировать как рабов. Однако классный ножик они подарили.
– Жаль, они рано утром сваливают, – сказал Егор, забирая у Эрвина нож. – А то бы мы еще для них сплясали. Пашка тоже такой нож хочет. Ему ведь какие-то четки достались.
Пашка вынул из кармана свой подарок и отдал Эрвину. Тот перебросил четки в пальцах несколько раз и сказал:
– Тоже неплохо, янтарные.
– Хочешь, возьми себе, – чистосердечно предложил Пашка.
– Не надо, сохрани на память, – ответил Эрвин и вернул четки Пашке.
– А потом были у пигмеев и у Смолина тоже, – продолжил Егор. – Только Смолин – жмот, он вышвырнул нас, да пригрозил кулаком, чтобы мы больше к нему не совались, – Егор сердито посмотрел на дверь, как на воображаемого Смолина и добавил: – Пусть твой Перкуно поразит его молнией, когда он с янтарем будет удирать из карьера. Ворюгу этакого.
– Если на то будет воля богов, – холодно промолвил Эрвин, сунул в рот конфету и запил чаем.
– Ты ведь прусский жрец, вот и попроси, – сказал Егор.
– Отчего же Перкуно снега никак не дает? – спросил Пашка. – Не слышит тебя, что ли?
– Эх, поиграть бы сейчас в снежки, – мечтательно подхватил Егор. – Мне лыжи на новый год подарили, покататься охота, да негде.
– Видно, кончился снег у богов, – грустно вздохнул Пашка.
– Не зачем тогда и кланяться им каждый вечер, – заявил Егор, глядя в упор на Эрвина. – Все равно они по-своему поступают.
– Помолчи, – попросил Эрвин, смерив Егора ледяным взглядом.
– Но тебя боги не слушают, – продолжал Егор. – У Гентаса лучше выходило. Тот, бывало, пожелает дождь, снег или солнце, так тому и быть. А у тебя, видно, власти маловато.
– Послушай, ты, помолчал бы, а? – проговорил Эрвин.
– Не надо ссориться, – взмолился Пашка. – Зачем ругаться, снега оттого все равно не будет. Давайте молча его подождем.
– Иди ты, – буркнул ему Егор.
– Куда? – удивился Пашка.
– Куда хочешь, а мне ждать давно надоело, – вздохнул Егор.
Пашка виновато опустил голову и поднялся.
– Ты куда? – спросил его Эрвин.
– Я еще не придумал, – тихо ответил тот.
– Сядь, не нужно никуда идти, – сказал Эрвин и посмотрел на Егора. – А ты, не гони его, понял?
Пашка вернулся на место и продолжил пить чай.
– Может, в шахматы сыграем? – предложил Егор после довольно продолжительного тоскливого молчания.
– Здорово! – обрадовался Пашка и снова подскочил. – Я сейчас за ними домой сбегаю.
– Сиди, у меня свои есть, – с ухмылкой проговорил Эрвин.
Пашка вернулся за стол, Эрвин вышел в комнату, а Егор очистил мандарин и стал его есть.
– Вот и хорошо! – радовался Пашка. – Вы поиграете, а я послежу, чтобы вы друг друга не обманывали.
– Ах, неужели пруссам разрешается играть в шахматы? – елейным тоном произнес Егор. – Иноземная игра. А не станут ли возражать боги?
– А мы им не расскажем, – подсказал Пашка, посасывая карамель.
В шахматы играли долго в серьезной задумчивости, под пристальным Пашкиным взором, хотя и бесполезным, поскольку он ничего в этом деле не разумел. Его отец любил шахматы и пытался втолковать сыну, что она развивает логическое мышление, необходимое в нашей нелегкой жизни для выживания. Но Пашкины успехи в этой игре равнялись нулю, он так и не смог усвоить, что каждая фигура имеет только собственную манеру ходить, и никакую другую, а ему, видите ли, казалось, что всякий может ходить туда, куда ему захочется, если он не заключенный, конечно. И вот пока Егор и Эрвин по очереди обыгрывали друг друга в шахматы, Пашка, тем временем, незаметно для себя съел все конфеты и последний мандарин на закуску, за что вскоре получил по затылку звонкую затрещину от Егора.
Вечером, когда село солнце, весьма подморозило, задул колючий ветер, и окрестности погрузились во взъерошенную безлунную тьму. Я вышел во двор и, поеживаясь от холода, поспешил в конюшню, запрягать Ставра, чтобы отвести Анну на остановку. Анна собиралась в город. Такая наша судьба – встречаться и расставаться бесконечное множество раз. Впрочем, так же прошла часть жизни моих родителей, когда мама работала школьной учительницей. Я вошел в теплое, обогреваемое помещение, где к тому же здорово надышали кони, вывел на улицу и наскоро запряг Ставра в телегу, погрузил в нее тяжелую сумку и стал ждать Анну. Поторапливалась бы она, что ли, ведь скоро последний автобус. По правде сказать, если мы опоздаем, то еще одна совместная ночь под одним одеялом не стала бы лишней в такие холодные ночи, я был бы только рад. Ну вот и Анна, она выскочила из дому, застегивая на ходу драповое пальто.
– Не забудьте отремонтировать забор, – попросила она, забираясь в телегу. – Прошу тебя, Ярослав, следите за лосенком. Сегодня утром я видела его следы возле питомника. Похоже, он очень интересуется тем, что там растет.
– Пожалуй, это единственное место, которое лосенок до сих пор еще не исследовал, – отозвался я. – Вот его и тянет туда. Нужно разок провести для него экскурсию. И тогда, уверен, интерес у него пропадет.
– Нет! Это не возможно, – встревожилась Анна и взглянула на меня с осуждением. – Только не делайте этого, ладно?
– Хорошо, – пообещал я и взялся за вожжи.
Ставр тронулся с места и побежал по дороге рысью, испуская из ноздрей и рта густой пар, словно Змей Горыныч. Телега быстро катила по мерзлой земле, поскрипывая и вздрагивая на ухабах. Спящий лес возвышался черной стеной по обе стороны дороги. В канаве фиолетовыми пластами лежал старый снег. Некоторое время Анна прислушивалась к пению колес. Наконец она очнулась, обернулась ко мне и сказала:
– Ярослав, прошу, приглядывай за Егором, чтобы одевался теплее и не ходил с мокрыми ногами, – она подняла воротник, придерживая его рукой в черной вязаной перчатке. – У него простуда еще не прошла, носом до сих пор шмыгает.
– Ничего, Макар вернется из города, быстро вылечит, – пообещал я.
– Да, чуть не забыла. Проследи, чтобы он прочел Пушкина и Тургенева, а то в школе будут спрашивать.
– Боюсь, с этим будет сложнее. Впрочем, «Записками охотника» я попытаюсь его увлечь, а вот «Капитанской дочкой» – не обещаю.
– Не забудьте навести порядок в доме перед Рождеством. Боюсь, что Лора к нам все же приедет.
– Хорошо.
Мы прибыли на остановку за пять минут до автобуса. Я снял с телеги сумку и поставил на землю. На душе было печально, и оттого вид мой, вероятно, был довольно угрюмым. Анна поглядела на меня извиняющимися глазами, прекрасно понимая, о чем я думаю. Тут я и выдал свою тяжелую мысль:
– Ну вот и снова ты в дорогу, – в моем голосе отчетливо прозвучали грустные нотки. – Опять ты оставляешь нас.
– Дорогой, да ведь я не надолго, – утешила меня Анна. – Через неделю буду с тобой опять.
– И так все лучшие годы нашей жизни, – вздохнул я.
Тем временем подъехал автобус, он остановился и с шипением раздвинул двери. Мы обнялись на прощание, потом я внес сумку в салон следом за Анной и – Подождите! – немедленно вышел. Когда двери закрылись, я помахал жене рукой и, дождавшись, когда автобус со светящимися окнами скроется за поворотом, сел на козлы и повернул Ставра к дому.
Всякий раз подобные расставания наводили на меня тоску. На полпути, мне отчего-то захотелось войти в лес и побыть с ним наедине. Тогда я натянул поводья, остановил Ставра, слез на землю и направился по тропе, выстланной бурой мерзлой листвой. Воздух был морозный и крепкий, как тугая струна, казалось, поведи в нем пальцем, и он заколеблется. Я углубился в чащу и тут, в сумраке, встал среди корявых лип, ясеней и кленов. В черной бесконечной вышине среди ветвей блестели звезды, как россыпи серебряных крошек. Вокруг стояла такая тишина, что можно было различить далекий лай деревенских собак. Я хотел услышать самого себя. И услышал. И внутренний голос твердил: «Не упускай из виду Егора». Казалось, это был голос моего отца, с ветром разносящийся по лесным закоулком. То же самое говорил мне и Гентас. Он всегда предупреждал меня об опасности, которая подстерегает Егора. Я напряженно вслушивался в голос старого мудрого леса, его способность предвидеть, его призрачные намеки – настораживали меня. Конечно, наше существование всегда балансирует на краю пропасти, каждый испытывает мучительные переживания души, которая пытается найти выход к спасению, но не всегда способна его отыскать. А за судьбу близких волнение гораздо острее. Как узнать, что ждет нас в ближайшем будущем? Что может случиться с Егором? Нет, заранее этого не предугадать. Но как же тогда избежать неприятностей? Что значит, не упускать сына из виду? Разве это возможно? Но лес молчал, ни единого звука в ответ. Постояв среди старых деревьев с закрытыми глазами, послушав тихий ветер, я вернулся к телеге,  все еще пребывая в растерянности и недоумении.
Дом черной тенью стоял посреди сумеречного леса. В окнах ни света. Егор еще не вернулся. Я отвел Ставра в конюшню, где приветливым ржанием нас встретил Вольга, задал обоим коням сена и овса, потом покормил Плута и занялся печкой. Розовый огонек в топке едва мерцал в черных головешках. Я подбросил сухих щепок, раздул пламя, и оно тотчас ожило, заплясало. Заложив в топку побольше поленьев, чтобы как следует протопить комнаты на ночь, я стал разогревать ужин. Наконец вернулся Егор. Читать ему мораль о позднем возвращении с прогулок я не торопился: Егора сходу не вразумить, тут нужен особый такт.
– Как прошел день? – невозмутимо спросил я, раскладывая по тарелкам вареную картошку.
– Плодотворно, – ответил Егор, крутя на столе вилку и ожидая упрека.
Я поставил перед ним тарелку и сел напротив.
– Пап?
– Да?
– Мы сегодня у цыган были.
– Зря.
Егор посмотрел мне в глаза, продолжая удивляться моему равнодушному тону.
– Почему же? Мы так хорошо колядовали, что цыганский барон остался нами доволен, велел передать тебе привет и подарил кое-чего.
Я выскреб Егору остатки мясного салата и с любопытством поинтересовался:
– Что подарил?
– Пашке янтарные четки, а мне вот чего. – Егор отцепил от пояса красивый предмет и подал мне.
Я вынул нож из кожуха и внимательно рассмотрел его.
– За что же такой ценный подарок? – с удивлением спросил я.
– Мы с Пашкой пели и плясали, – объяснил Егор, жуя.
– И все?
– Все.
– Странно, видно, вы и в самом деле произвели на него впечатление.
– А еще он предлагал нам отправиться с его табором к свободе, но мы отказались, – признался Егор и затем коротко пересказал, как было дело.
– Правильно, что отказались, – проговорил я, вставляя нож в кожух. – Потому что цыганская свобода нашему брату не на пользу. Цыгане настолько свободны, что преград для них нигде не существует. Цыгану достаточно верить, что он свободен, и тогда, в самом деле, всякая стена перед ним становится прозрачной как свежий воздух. Вот какова их свобода. И не всякому она дана.
– Почему?
– А потому что цыганом нужно родиться, чтобы жить как они. И вот еще, что, – продолжил я, возвращая Егору трофей, – хотел бы тебя кое о чем попросить.
– О чем? – Егор посмотрел на меня внимательно.
Я ответил:
– Самую малость, пожалуйста, не задерживайся в деревне допоздна. Темнеет рано…
– А что может случиться? – возразил Егор, он был явно готов к подобному разговору.
– Да что угодно, – махнул я рукой. – Обычно люди пропадают в тот самый момент, когда и не подозревают об опасности.
– Ерунда, я тут каждую кочку знаю.
– Все знают, однако домой не возвращаются. Бывает, ищут родные месяцами и, наконец, находят в лесу обглоданный скелет своего родственника, у которого кости ноги прочно сжимают дуги капкана, или в глубокой яме полной крыс, или в банке с формалином на кухонном столе сумасшедшего анатома. Всякое бывает.
Егор поглядел на меня с ужасом.
– Пап, ты чего?
– Ничего, просто перечисляю возможные неприятности. Потому, когда тебя долго нет, я начинаю волноваться, не утонул ли ты в болоте и не раздел ли тебя какой-нибудь беглый заключенный. – Егор потыкал вилкой в салат, нацепил несколько кусочков, сунул в рот и стал жевать. А я продолжал: – Сейчас рано темнеет, ничего не видно вокруг.
– Темно, потому что снега нет, – промолвил Егор. – Скажи, почему до сих пор нет снега?
– Задерживается где-то Зима-царица, как говорит Макар, не спешит к нам на своей пегой кобыле, – ответил я.
– Опять сказки? – упрекнул Егор.
– Народные приметы, – ответил я и закусил соленым огурцом.
– Может быть, она состарилась? – предположил Егор.
– Кто?
– Кобыла та.
– Хм, может и состарилась. Плетется теперь нога за ногу. Ну, это ничего, и до нас доедет Зима.
– А какая она эта Зима-царица?
Я задумался, посмотрел на Егора и ответил:
– Сильная, строгая и властная. Лицо ее всегда бледное, как снег, глаза голубые, проницательные, того и гляди, одним своим взглядом заморозит, на голове ледяная корона, шуба снежная, из одного рукава снегом посыпает, другим взмахнет – морозные ветры гонит и метели. На пальцах перстни сверкают из инея. Такая вот она.
– Ни фига себе женщина! – проговорил Егор с восхищением. – Богатая!
– Такой Зиму наши древние предки представляли, – объяснил я.
– Не слабое воображение, – фыркнул Егор. – В те времена и снега, наверняка, больше было.
– А ты не горюй, – сказал я, – у нас на селе не зря говорят: «Зима снежная – быть лету дождливому».
– А если наоборот? – заинтересовался Егор.
– Тогда лето сухое и жаркое.
– И так плохо и этак.
– Сух январь – крестьянин богат, – напомнил я Макарову поговорку. – Это к хорошему урожаю, значит. Кстати, я специально засек, на Парамона снег сыпал. Таял, правда, сразу, но все же сыпал. Значит, метели еще будут.
– Посмотрим, – недоверчиво проговорил Егор.
За чаепитием с печением и конфетами, которые Егор собрал колядаванием, а потом утаил от Пашкиных глаз в кармане своей куртки, мы вспомнили еще несколько зимних примет, и тем завершили наш скромный ужин. Истребив, таким образом, последние праздничные запасы, мы разошлись по своим углам. Егор развалился на диване с наушниками от портативного дискового проигрывателя, а я, подбросив дрова в печку, запалил огонь в камине, устроился в кресле поближе к огню и взялся читать журнал «Лесоводство», пока меня не сморил сон.

День второй

Утро поднималось неохотно. Бледное заспанное солнце лениво выползало из-за серовато-лиловой дымки. Желтые луга с темными ветвистыми кустами и деревьями поблескивали от инея и казались пустынными. Стебли трав ощетинились кристалликами льда, как будто алмазными иголочками, которые сверкали в лучах солнца. Мороз по-прежнему был силен. Маленький, румяноликий, снежнобородый, одетый в синюю шубку, валенки и шапку призрачный ледяной старик всюду преследовал меня по пятам, стараясь забраться под одежду.
Ранним утром я направлялся за продуктами в Пруссовку верхом на Ставре. Макар обещал вернуться к полудню, но уже на завтрак нам с Егором нечего было есть, даже хлеб и тот уничтожили подчистую.
Навыки стряпни я потерял давно: к плите меня Макар не подпускал – сам управлялся, убежденный, что «с моей бездарностью в кулинарии, как он выражался, только продукты зря переводить». Впрочем, он прав. Как-то раз, это было много лет назад, в летнюю пору Макар отлучился в деревню по каким-то своим делам, и я, не дождавшись его к обеду, изнемогая от голода, взялся готовить яичницу. Вышел в сад, по которому бродили наши куры, походил между смородиновыми кустами, нашел среди них наседку, отобрал у нее два яйца, отчего та возмущенно раскудахталась, призывая на помощь Петьку, своего покровителя, но я все же успел разжиться яйцами до его налета и поспешил на кухню. Поставил я сковороду на огонь, разбил в нее яйца и принялся с нетерпением ждать, но тут меня что-то отвлекло, я ушел в комнату, а когда, спустя некоторое время, вернулся, то увидел, как в сковороде, беспомощно шипя и чадя густым смрадом, дергается горелый кусок моей яичницы… М-да, но хуже было потом, когда я поднес сковороду под струю холодной воды. Произошел фейерверк дико шипящих брызг воды и масла, разлетающихся в разные стороны и обжигающих мои руки. От неожиданности я отбросил неистово ругающуюся сковороду в раковину, где она постепенно затихла. Потирая руки, я оставил идею с яичницей, вскипятил воду, сделал чай, большой бутерброд с вишневым вареньем и тем довольствовался. Макар явился к тому времени, когда я заканчивал свою нехитрую трапезу. Услыхав запах горелого, который еще долго держался в воздушном пространстве нашей кухни, он выпытал у меня, что произошло, сердито прокряхтел в бороду и занялся приготовлением обеда.
Ставр бежал рысью по дороге, выпуская из ноздрей пар. Время от времени нас обгоняли машины. Морозный воздух веял мне в лицо, щипал нос и щеки. Ветер гудел в кронах старых придорожных деревьев. А небо оставалось безмятежно ясным и снега не обещало. Странно, ведь уже падали хлопья несколько дней в декабре, устилая землю водянистой кашей, да потом весь этот снег быстро стаял, и тогда земля, еще не скованная морозом, пахла кислой сыростью. Ставр простучал копытами по асфальту, затем по брусчатке деревенской площади. Я остановил его перед магазином, вывеска которого над крыльцом гласила: «Продукты» и спешился. Дружески похлопав Ставра по шее, я сказал: «Подожди, друг, я ненадолго» и, снимая на ходу перчатки, пошел в магазин.
Это было небольшое одноэтажное здание из красного кирпича, происходящего, по слухам, из стен соседней кирхи, которую пытались разобрать вскоре после войны да, передумав, устроили в ней склад. Возле крыльца с двумя ступеньками замерла в сонном оцепенении молодая березка с поникшими ветвями, словно в гостеприимном поклоне. Я открыл дверь, которая ворчливо проскрежетала мне тугой пружиной, и вошел. Тотчас мои щеки в тепле болезненно зарделись, будто на них положили по горячему блину. Я растер их ладонями. В магазине, в теплом его воздухе, приятно веяло ароматами свежевыпеченного хлеба, копченостями и ночными фиалками (это такие женские духи). Жанна стояла у прилавка, со стуком откидывая костяшки счетов, похоже, что-то случилось с кассовым аппаратом. Она была замужем за Федора – местного пастуха и школьного учителя рисования по совместительству.
Я поздоровался.
– Привет, – ответила Жанна, продолжая свое занятие.
Пока она увлечена расчетами, я должен объяснить, что Федор – весьма успешный рисовальщик, а его ученики ежегодно выставляют свои картины на престижных конкурсах в городе и занимают первые места. В теплое время года, когда он пасет коров и овец, что приносит ему небольшой доход, он расставляет свой мольберт и пишет с натуры: пейзажи, крестьянок, цветы, коров и детей. Часто он рисовал и свою жену, которая охотно позировала ему в свободное время. Жанна, моя подруга с детства, – доброй души женщина с миловидным круглощеким лицом, облаком светло-русых волос под кепкой, маленьким носом и тонкими губами – такими классики обычно изображали пышнотелых крестьянок. Сейчас под голубым рабочим халатом на ней была теплая шерстяная кофта, клетчатая юбка, а сверху, на плечах, лежал пуховой платок.
В зале было светло. Ряд витрин и полок вдоль стены за длинным прилавком заставлены банками, упаковками, пакетами, коробками, бутылками. Над кассовым аппаратом развешены гирлянды маленьких лампочек, которые празднично перемигивались разными цветами. В углу возле окна стояла высокая искусственная елка, увешанная стеклянными шарами, поблескивающими в оконном свете, а верхушку ее венчал флюгер с разноцветным пластмассовым петушком – на первый взгляд странное украшение, однако в торговых делах очень даже символичное. Из-под прилавка с кассой, доносился приглушенный говор радиоприемника, который рассуждал о политических событиях, подобно чревовещателю.
Наконец Жанна отвлеклась от своих вычислений, отодвинула счеты и спросила:
– Замерз, небось?
– Ничего, лицо уже оттаяло, – ответил я, ощупывая свои пламенеющие щеки.
Жанна тихо усмехнулась.
–Зима-то морозная, а снегу все нет, – заметила она. – Я такого не припомню. Что за Рождество без снега?
– Бывает, – отозвался я, рассматривая полки за ее спиной.
– Чего желаем? – Она сделала глаза вопросительно, немного вскинув брови.
– Пять буханок белого, три кило апельсинов и плитку шоколада, – перечислил я, водя глазами по прилавкам.
Жанна отправилась к хлебным полкам. А мною вновь завладели воспоминания. Мы дружили с раннего возраста и продолжали встречаться каждый раз, когда я приезжал в лесничество на выходные или каникулы. И тогда, уединяясь в березовой рощице за деревенской околицей, мы проводили с ней самые чудесные дни. Гуляли до ночи, находили ночлег, где придется. Бывало, пробудившись ото сна, мы обнаруживали себя в стогу сена посреди луга, усыпанного миллионами бриллиантовых росинок, сияющих в лучах восходящего солнца, а потом бежали по теплой земле к дому, счастливые и беззаботные. А когда я служил два года в пограничных войсках, Жанна встретила странствующего художника, и он принялся писать ее портреты. Федор так полюбил очаровательную натурщицу, что навсегда остался в деревне, и за месяц до моего возвращения из армии они поженились. Жанна была счастлива. Ведь мы друг другу ничего не обещали. Теперь все позади. Мы остались друзьями.
Пока Жанна выкладывала на прилавок ароматные буханки, я украдкой смотрел на ее белые, чуть загрубевшие руки, и снова поймал себя на мысли, как хорошо и приятно видеть эти знакомые руки, вдыхать едва уловимый аромат ночной фиалки и хлебный дух этого магазина. Потом Жанна отправилась взвешивать апельсины, а я принялся складывать хлеб в авоську. Прежде чем отправить последнюю буханку во мрак полотняного мешка, я не удержался и поднес ее к носу, и глубоко вдохнул душистый хлебный запах. Жанна чуть улыбнулась.
– Тепло? – спросила она, собирая апельсины в бумажный пакет на весах. Возможно, сейчас она думала о том же, о чем думал я – о прошлом и безвозвратном.
– Еще бы, – ответил я, опуская буханку в авоську. – Родной хлебный дух. Жаль, если вместо нашего хлеба появится городской. Тот кажется мне чужим, безвкусным и пустым, как губка. Вот эти буханки без всякой полиэтиленовой упаковки, в которой городской хлеб задыхается, а этот, напротив, дышит привольным сельским воздухом.
– Не волнуйся, Ярослав, наш не пропадет, – утешила она, кладя передо мной плитку шоколада.
– В городских магазинах изобилие, а настоящих продуктов нет, – продолжил я. – Молоко порошковое, хлеб с разрыхлителями, всюду добавлены какие-то консерванты и красители. Это не возможно есть.
– Такого и у нас теперь хватает. – Жанна кивнула на полки. – Но мы все равно от своего хозяйства кормимся.
– Значит, наше прошлое всегда будет с нами, – проговорил я.
Жанна весело улыбнулась.
– Как Анна? – поинтересовалась она.
– Все хорошо, – ответил я, убирая пакет апельсинов и шоколад в другую авоську. – Вчера проводил в город. Там у них сессия. Обещает приехать на Рождество.
– Очень рада за вас, – сказала Жанна.
Я достал деньги, и мы рассчитались.
– Хорошего тебе дня, – пожелал я на прощание.
– И тебе удачи, мой дорогой, – ответила она, пододвигая к себе поближе счеты и тетрадь.
Я вышел на крыльцо. Мороз тотчас же ухватился за мой нос. Тогда я вынул буханку из сумки и приложил ее к лицу, чтобы еще раз ощутить душистое хлебное тепло. Мороз, видя такое дело, немедленно мой нос отпустил и, спрятавшись за углом, стал дожидаться другого удобного для нападения случая. Ставр, заметив меня с хлебом, громко фыркнул и цокнул подковой о мостовую. Тогда я отломил кусок и подал коню. Ставр взял угощение мягкими губами, пощекотав мою ладонь вибрисами, и задвигал челюстями, смакуя мякиш с корочкой и благодарно кивая. Я привязал обе авоськи к седлу, надел перчатки, вскочил на коня и направил его к дому.
Солнце сияло над лесом. А небо сделалось хрустально-прозрачным, таким лазурным, что на него стало приятно глядеть. За околицей стая ворон вспугнула тишину, птицы поднялись над лугом и, громко крича, полетели промышлять по деревенским дворам. Лес стоял молчаливый и как будто ежился от холода, с нетерпением дожидаясь снега, без которого он казался угрюмым – не зима, а прямо какая-то зажившаяся глухая осень.
Егор был еще в постели. Я не стал его будить, сделал себе чай и сел за стол. Отламывая кусок за куском белого хлеба, я жевал и думал о Жанне, погрузившись мысленно в наше далекое прошлое. Мгновенно вспомнилось, как мы, подростки, на заднем сидении рейсового автобуса, умирая с голоду по пути в город, отламывали от такой вот свежей буханки ломоть за ломтем, и быстро умяли ее до последней крошки. Мы сбежали в город, где вечером на стадионе должна была дать концерт одна московская рок-группа. Билетов мы, конечно, не достали, но рассчитывали, как в прошлый раз, перелезть через забор, такой высокий со столбами, увенчанными гипсовыми шарами и вазами, какой в деревнях с роду не устанавливали. В душном автобусе, когда мы наелись хлеба до отвала, нас потянуло в сон. Она в легком розовом платьице и я в потертых индийских джинсах и свежевыстиранной серой рубашке, продремали, прижавшись друг к другу, до конечной станции. На концерт мы все же не попали, потому что милиция на сей раз перекрыла все доступные лазейки, видно, учитывая прошлый опыт. На последний автобус домой мы тоже опоздали. Так и остались бесцельно бродить одни по освещенным фонарями и витринами засыпающим улицам душного города. Долго блуждали, пока, в первый раз в своей жизни, не оказались в баре, где прилично напились, а потом за углом сняли одноместный номер в дешевой гостинице. Первый раз в своей жизни сняли номер! И первый раз в жизни спали под одним одеялом на роскошной кровати. Что было с нами в ту ночь, моя память наотрез отказывается выдавать. Полагаю, мы тотчас уснули в обнимку, как дети. А когда проснулись, за окном был уже шумный, солнечный полдень... Вдруг послышались чьи-то шаги, я очнулся, повернул голову и увидел Егора. Он вошел в кухню, сонно повел носом, буркнул мне: «Доброе утро!», оглядел стол и остановил рассеянный взгляд на сложенных кирпичами буханках, ухмыльнулся и побрел в ванную умываться.
Я допил чай, взял газету и, распахнув ее, принялся читать, ожидая к завтраку сына. Торопиться было некуда. Лесников я распустил на праздничные дни, они выйдут на работу только завтра, поэтому я намеревался совершить вылазку в лес один. Нужно было оценить, сколько работы нам потребуется на уборку поваленной декабрьским ураганом старой ели, которая перегородила половину лесной дороги, а потом, после обеда, решил заняться составлением планов на текущий квартал.
Егор явился к столу одетый в синий свитер и джинсы. Он встал возле стола и уставился на него с недовольством. Я выглянул из-за газеты и спросил:
– Ты уже готов завтракать?
– Смотря чем, – хмуро ответил он и сел напротив меня.
– Загляни в холодильник, там где-то завалялся кусок сыра и есть немного прошлогоднего масла, – проговорил я, не отрываясь от газеты. – Сделай бутерброд и налей себе чаю.
– И это наш завтрак?
– Угу.
– Ну, это бы я и без твоей подсказки сделал, если бы остался на неделю один, – проворчал Егор, поднялся и побрел к холодильнику.
– Ничего, сегодня вернется Макар, и в доме снова появится нормальная еда, ты только не горюй, – утешил я.
Егор положил на стол масло и сыр, взял хлеб и с презрением произнес:
– Опять этот деревенский! Как же он надоел!
– А какой тебе нужен? – спросил я.
– Нормальный, круглый батон, – проговорил он и, надавив на нож, отрезал тонкий прямоугольник сыра.
– Этот лучше, – возразил я и с шелестом перевернул газетный лист.
– А мне не нравится, – буркнул Егор.
– Тогда жди Макара, он обещал вернуться к обеду, – сказал я, напустив на себя равнодушный вид.
– Да я с голоду помру, пока дождусь Макара, – проворчал Егор, отрезая от буханки ломоть.
Я многозначительно промолчал. Егор сделал бутерброд, налил чаю и сел за стол.
– Этот хлеб мешками покупают только местные, чтобы кормить им свиней и кур, – продолжил он.
– Другого хлеба здесь нет, – отозвался я. – Вернешься в город и там будешь есть неместное.
Егор тяжело вздохнул, понимая, что спорить со мной на эту тему бесполезно и принялся за еду. Дождавшись, когда он съест два бутерброда, я отложил газету и, чтобы завладеть расположением его духа, выдвинул ящик стола и достал припасенную шоколадную плитку.
– Вот это тебе для поднятия настроения, – сказал я, кладя шоколад перед сыном.
Егор ухмыльнулся, покачал головой и сказал:
– Сразу не мог дать?
– Сначала бутерброды.
Егор разорвал обертку, развернул фольгу, отломил кусочек шоколада и стал жевать, запивая чаем.
Потом он проговорил:
– Мне недавно дурной сон приснился.
Я посмотрел на Егора из-за газеты и поинтересовался:
– И чего там показывали?
Егор не сразу ответил.
– Пап, а все-таки, почему до сих пор нет снега? – спросил он.
– Будет, – коротко ответил я.
– Но почему его нет?
– В прошлом месяце ветры из Атлантики несли нам теплые воздушные массы, снег выпадал и быстро таял. Теперь, наоборот, нам дует слабый восточный ветер. Установился глубокий антициклон. Надо ждать перемены. Тут, в газете, так и написано.
– И сколько ждать этого ветра?
– Недолго.
– Лыжи даром стоят. Я так ждал зимы, чтобы на лыжах покататься. А тут! Все каникулы пропали. – Егор разочарованно вздохнул и уставился в окно.
– Возьми апельсины, они в мешке, – сказал я, кивнув на авоську, что висела на спинке стула возле кухонного шкафа.
– Я потом, – ответил Егор.
– А что касается снега, мне тоже очень жаль, – сказал я. – Кстати, в газете пишут, будто погода изменится к концу недели, тогда, возможно, и выпадет снег.
– Возможно? – недоверчиво повторил Егор.
– Да.
– Но это еще не значит, что снег пойдет.
– Наберись терпения.
– Пап, да у нас каникулы проходят! – в сердцах воскликнул Егор. – Похоже, я вообще снега не дождусь. Скоро в школу. Какой же здесь дурацкий климат! Уехать бы отсюда куда-нибудь в тайгу, туда, где зима настоящая и снега завались. А тут… А тут ни фига нет, только дождь и темнотища!
– Егор, вспомни, в прошлом году почти всю зиму снег лежал. В народе не зря говорят, семь годов зима по лету, а семь годов лето по зиме.
– Тогда у меня нормальных лыж не было, а на старых не возможно было ходить.
– Довольно стонать, займись чем-нибудь другим.
Егор потер лоб, подумал о чем-то с минуту и проговорил:
– Так вот, я еще сон тебе не рассказал. Как ты думаешь, к чему снятся одуванчики?
– К теплому лету, наверное.
– Хорошо, а лесной пожар?
Я с недоумением поглядел на Егора и ответил:
– К жаркому лету.
– А я не так думаю. Такие сны бывают к тому, что этой зимой снега вообще не будет. Можно не ждать и засунуть лыжи подальше, вот.
– Послушай, не стоит так серьезно относиться к сновидениям, ведь они не всегда сбываются.
– Зря успокаиваешь. Я все давно уже понял. Снега не будет, и сон это подтвердил. Жаль, знал бы раньше, попросил бы маму купить путевку на Урал или в Татры на все каникулы.
Егор вылез из-за стола и печально побрел в свою комнату.
– Какие планы на сегодня? – окликнул я.
Он остановился в дверях, обернулся, пожал плечами и ответил:
– Поеду к Эрвину. Вместе придумаем, чем заняться.
– Прошу тебя, вернись к обеду. Я буду ждать.
Егор неохотно кивнул и вышел.
Собираясь на обход, я увидел брошенный свитер Егора, он валялся на стуле в вестибюле. Странно, почему сын не надел его? Впрочем, у Егора был еще один. Я поднял свитер, чтобы повесить его на спинку стула, и тотчас ощутил запах табака. Я ни разу не видел, чтобы Егор курил, вероятно, он сидел в каком-нибудь помещении вместе с Пашкой, тот время от времени покуривает. Решив так, я повесил свитер и начал собираться.
Плут ждал меня во дворе с нетерпением. Как только я вышел на крыльцо, он кинулся ко мне с надеждой на хорошую лесную прогулку, но кто останется сторожить? Я запер дверь на ключ. Ничего, мы ненадолго, да и Макар должен скоро вернуться.
Солнце сияло в ветвях тусклым огоньком, местами его лучи сквозили в полумраке спящего леса. Время от времени посвистывали синицы, стучал дятел и кричали сойки. Я шел по чернотропу среди кустарников и зеленого мха с торчащими тут и там бурыми ветками папоротника. Жухлые листья, скованные морозом и покрытые инеем, словно стеклянной крошкой, звонко хрустели под ногами. Без снега в лесу темно, веет прелой листвой, сыростью и хвоей. Студено, но я был тепло и плотно одет, – не пролезть Морозу к моему телу, не пробрать до озноба, не застудить, и только нос да щеки были ему доступны.
Плут бежал впереди. Его дыхание исходило паром. Пес то и дело останавливался, обнюхивал кусты и следы животных. Ему было все равно, куда мы направляемся, любая вылазка в лес интересна и таит множество маленьких приключений: то свежая кротовина попадется, то дохлая землеройка, то лисица оставит очередную страницу своего жизнеописания в виде пахучей метки на валуне или старом пне. А бывает, так повезет! и неподалеку поднимется стадо кабанов и помчится прочь с треском и шумом через сухие заросли. Вот потеха! Жизнь в лесничестве совсем не та, что у деревенских псов, которые либо по улицам без дела шатаются, либо в помойках копаются, либо сидят на цепи все дни напролет и со скуки облаивают прохожих. А здесь, в лесу, работа и увлечение совмещаются – настоящая собачья служба. В любое время года псу найдется занятие: выслеживай следы, исследуй метки животных, раскапывай норы полевок, своевременным рычанием оповещай хозяина о появлении чужих людей, ищи заблудившихся туристов и грибников, сторожи дом и сад, прогоняй лис с птичьего двора и много чего другого важного и полезного приходится делать. Свои обязанности Плут выполнял достойно.
Бывало, во время обхода, мы с Плутом обнаруживали следы нашего друга Карвиса. Когда Плут их разнюхивал, то сообщал мне веселым поскуливанием и энергично размахивал хвостом. Я наклонялся, рассматривал след и убеждался, что он и в самом деле принадлежит Карвису. Лосенок заметно подрос и освоился в родном лесу. Уже осенью он стал уходит все дальше и дальше от дома, познавая и расширяя площадь своей лесной территории. Лес притягивал его. Время от времени он захаживает к нам на усадьбу, навещает свою кормушку, хотя и не охотно, – пока нет снега в голом лесу, все еще находится, чем поживиться: мхи, лишайники, ветки ивы, побеги молодых сосенок. Но радостнее всего обнаружить не следы Карвиса, а его самого встретить. Завидев меня и Плута, лосенок подбегал к нам поприветствовать. Он терся мордой о мою руку, а я доставал из кармана сухарь или ломоть белого хлеба и угощал его. Плут, радуясь встрече, вилял хвостом, весело тявкал, скакал вокруг лосенка и обнюхивал его ноги. Карвис опускал к нему голову, толкал его в бок лбом, а потом они скакали среди кустов друг за другом, а я стоял и хохотал над ними. Силы у Карвиса теперь будь здоров сколько, но Плут был начеку и ловко увиливал, когда тот, слишком разыгравшись, крепко бодался, воображая, будто у него уже выросли рога. Напрыгавшись до усталости, Плут, тяжело дыша, вываливал язык до земли, а Карвис терял к другу интерес и делал вид, что увлекся каким-нибудь соседним кустом и принимался обкусывать его побеги. Тогда мы продолжали путь втроем: я, пес и лосенок брели по тропе до самого дома. Во дворе Карвис получал угощение, Плут, нагулявший волчий аппетит, с чавканьем и хрустом принимался уписывать содержимое своей миски, а я сидел за обедом в гостиной и поглядывал в окно на голый сад и следил, чтобы Карвис не отправился в питомник изучать редкие растения; в таком случае, мне приходилось выскакивать на улицу и прогонять Карвиса из сада. После этого, бесцельно побродив в окрестностях, лосенок отправлялся в лесную чащу.
Мы продолжали путь, шагали по мху среди низких зарослей черники и багульника, на которые холодно было смотреть, оттого, как мерзнут они на ветру, не накрытые снегом. Стволы и ветви старых деревьев плотным серебристым узором поросли лишайниками. На стволе какого-нибудь трухлявого дерева козырьками выступали бурые грибы-трутовики. В ельнике становилось совсем уже темно, и мы с Плутом обходили его стороной, по краю. А дальше путь наш лежал к Лесному озеру.
Озеро было сковано льдом, еще довольно тонким, по такому не пройти – не выдержит. У самого берега лед был таким чистым и прозрачным, что на первый взгляд его и не видно вовсе, и на дне можно было различить слой бурых листьев и замерзшие водоросли. Зимой окрестности Лесного озера выглядят сиротливо: не видно больше птиц. На дальнем берегу пустуют тростниковые заросли, и ветер со скуки покачивает высокие золотисто-желтые стебли. А то вдруг придумает забаву: гоняет по льду сухие скрюченные листья, и те носятся наперегонки, словно кукольные сани то туда, то сюда. Я осторожно, одной ногой, ступил на лед возле берега, и тотчас раздался звонкий треск – пошли по глянцевой поверхности длинные трещины. Плут в это время сидел на пригорке под сосной и оттуда наблюдал за моими действиями с беспокойным участием и, поворачивая головой, прислушивался к ледяному треску.
Оставив озеро, мы вернулись на тропу, по ней вышли на лесную дорогу и вскоре оказались возле поваленной ели. Она лежала зеленая и густая, выставив стеной свои лохматые корни с землей, словно лапами заслонялась от невидимого, но мощного летучего врага – ветра. Своей вершиной она легла на полдороги. Те ветви были увешаны большими бурыми шишками. Но не дождалась ель нового года, до которого всего-то какая-то пара недель оставалось. Завтра мы с лесниками распилим ее на дрова. Я вынул из кармана куртки складной нож, срезал несколько лап с шишками, чтобы поставить их в комнате, свистнул Плута, который в этот момент исследовал носом и лапами выворотень, возможно, там были мышиные норы, и зашагал к дому.
Дорога лежала через молчаливый лес, под ногами хрустел тонкий лед, затянувший лужицы, на солнце серебрился иней, по замерзшей грязи разбегались старые отпечатки лисьих лап и косульих копыт, и вот уже из-за деревьев показалась наша усадьба. Из трубы поднимался серый дымок. Плут, учуяв кого-то в доме, глянул на меня, прошмыгнул в калитку и поспешил на веранду. Там его ждала миска с теплым бульоном и кость. На кухне хозяйничал Макар. На плите что-то кипело и громко шкворчало, издавая аппетитные запахи. На столе деловой беспорядок: продукты, использованная посуда, терки, ножи, разделочная доска. Макар, тем временем, в гостиной чистил камин от золы.
– Добрый день, Макар, – сказал я, остановившись в дверях. – С новым годом!
– С новым годом! – отозвался он, высыпая мусор из совка в ведро.
– Как провел праздники? – снова спросил я.
– Хорошо, – по-прежнему безразличным тоном ответил Макар.
– У нас тоже был скромный семейный вечер, – рассказал я. – Мы, кажется, съели все, что ты для нас приготовил.
– На здоровье, – сказал Макар и стал складывать в широкую пасть камина поленья.
– А что у нас на обед? – поинтересовался я.
– Щи из квашеной капусты, мясные котлеты в томатном соусе и жареный картофель, на третье можете пить компот из сушеных яблок и слив или чай с ежевичным вареньем. – Он выпрямился, поднял ведро, веник, совок и, проходя мимо меня, добавил: а в компот я бросил несколько сушеных листьев смородины.
Он знал, что мне нравится этот его тонкий кулинарный штрих, от которого компот становится чуточку пряным.
– И когда ты все это успел? – с удивлением спросил я, следуя за ним на кухню.
– Привычка, – лаконично ответил он, ставя ведро под раковиной.
– И печь растопил?
– Так ведь твои дрова давно прогорели.
Пока Макар хлопотал на кухне, я отправился в сарай, чтобы приготовить инструменты и доски для починки забора вокруг профессорского питомника. Кое-где там подгнили перекладины, разболталась в петлях калитка, а в результате налета последнего урагана, накренился большой участок забора – добро пожаловать, Карвис. После обеда мы с Егором возьмемся ремонтировать и этот забор.
Я вернулся на крыльцо. Плут сытно позевывал, чесался и облизывался возле будки. А в моем животе требовательно бурчало. Когда я снова появился на кухне, Макар с благодушным видом пробовал из ложечки готовность щей.
– Когда? – спросил я.
– Когда придет Егор, – ответил старик, помешивая в кастрюле.
– Этот мальчишка опять куда-нибудь удрал до вечера, – проговорил я. – Послушай, я не могу ждать. Я голоден, черт возьми!
– Тогда садись за стол. Сейчас подам, – прежним невозмутимым тоном проговорил Макар.
Я с облегчением вздохнул, потом разделся и пошел в ванную мыть руки. А Егор вернулся домой, когда я допивал компот. С физиономии сына по-прежнему не сходила тоска.
– Чем занимались? – поинтересовался я.
– С Пашкой молили Бога у развалин, чтоб дал нам снега, – грустно сказал он.
– Думаешь, вас услышали?
– Пашкина мать сказала, Бог пребывает в храме до тех пор, пока там есть крест.
– Крест? – я с удивлением посмотрел на сына.
– Ну да, – сказал он, ковыряясь ложкой в тарелке. – Мы выломали доски в окне, забрались внутрь. Там на стене большое распятие.
– Распятие? – еще больше изумился я.
– Точней, его изображение. Облезлое, правда, но различить еще можно.
– Надо же никогда не лазил в тех развалинах даже мальчишкой. Впрочем, раньше там был склад, все время на замке.
– В кирхе-то? – На губах Егора мелькнула улыбка.
– Да, пока крыша не обвалилась, – объяснил я.
Егор покачал головой и принялся за щи.
– Ешь скорей, – попросил я, – сегодня мы должны починить забор, мама просила.
– Мама попросила? – Егор поглядел на меня протестующим взглядом.
– Да, ведь мы давно обещали, – напомнил я.
– Вечно ты у женщин на поводу, – с укором проговорил Егор. – А я с Эрвином собирался фотографировать птиц у кормушек.
– В другой раз, а сегодня мне нужна твоя помощь, – требовательно сказал я.
С забором в тот день мы провозились до темноты, но успели отремонтировать его полностью. Я ликовал, Егор до самого ужина силился придумать, какое вознаграждение затребовать на этот раз, и остановился на самом реальном: «Желаю пару новых музыкальных дисков», – сказал он, понимая, что большего с меня не взять. Если ему чего-нибудь нужно, он все равно того добьется, так или иначе. Я принял его условие, и мы хлопнули по рукам.
Поздно вечером я сидел в кресле перед камином и листал свежее издание справочника «Охрана и рациональное использование леса», которое мне выслали почтой из Комитета – подарок на Рождество. Огонь тихо потрескивал дровами. В комнате пахло хвоей: еловые ветки с шишками я поставил в большую вазу на камин. В черные окна дышал ветер и насвистывал зимнюю мелодию для Мороза, сидящего где-то на крыше. Я так увлекся книгой, что не услышал, как в гостиную вошел Егор. В «ледяную», по его мнению, постель ложиться он не торопился. Затем Егор пододвинул кресло поближе к камину и сел напротив меня, вытянув ноги.
– Замерз? – проговорил я, на мгновение оторвавшись от книги.
– Ерунда, – небрежно бросил он.
Огонь плясал на поленьях, бросая отблески на наши лица. На стене и шкафах скакали призрачные тени. Ветер порывисто гудел в трубе. В комнату вошел Макар, свалил охапку колотых дров возле камина и, кряхтя, удалился.
– Что читаешь? – Егор кивнул на книжку в моих руках.
– Как защитить лес от вредителей, – пробормотал я и перевернул страницу.
– Ерунда все это. – Махнул он рукой. – Пока не будут жестоко наказывать браконьеров, леса рубили и будут рубить.
Я поднял на сына глаза и уточнил:
– Здесь пишут о насекомых-вредителях.
– Все равно бесполезное чтение.
– У тебя есть другое: Тургенев, Пушкин, мама просила…
– Эти друзья о браконьерстве не писали, – категорически заявил Егор.
– Ну почему же, вот у Тургенева «Записки охотника» могут навести на полезную мысль, – возразил я.
– В нашем случае, эта полезная мысль может быть только одна: казнь.
– Ты слишком суров.
– Иначе твои мирные способы защиты леса оказываются бесполезными.
Я пожал плечами и продолжил чтение.
– Пап? – окликнул Егор после короткой паузы, за которую мне удалось прочесть еще несколько коротких предложений.
– Что? – Я взглянул на него.
– А ты ничего не желаешь рассказать мне о Пашке? – спросил он, пристально глядя на меня.
– А что? – с недоумением спросил я.
– А ты как будто не догадываешься? – с осуждением произнес он.
– Хоть убей, не понимаю, о чем ты? – Я закрыл книгу, заложив палец на нужной странице.
Егор отвалился на спинку кресла.
– Или ты притворяешься, или забыл, – продолжал он свою пытку.
Я ждал, теряясь в догадках, о чем это сын толкует. На некоторое время в комнате застыла зловещая тишина. Мне показалось, будто огонь в камине перестал потрескивать, с нетерпением дожидаясь продолжения. Ветер и Мороз на трубе тоже на время притихли и замерли, прислушиваясь. Как вдруг с кухни донесся дребезжащий звук крышки от кастрюли, некоторое время она грохотала, вращаясь на полу, пока ее не поднял Макар. Егор испытал меня своим суровым молчанием, за это время можно было подумать о чем угодно, и заговорил дальше:
– Так вот, он сам признался. – Смерил меня холодным, бесчувственным взглядом. – Догадываешься, в чем дело?.. Нет?.. Пашка мне сказал: «Хорошо, что твой отец меня остановил, а то бы точно срубил». Теперь понимаешь, о чем разговор? – Егор выдержал многозначительную паузу и добавил: – Или будешь оправдываться.
– Да, теперь догадываюсь, – неохотно признался я. – У Пашки не достало ума, держать язык за зубами.
– Он идиот, – объявил Егор, – Дурачок. Считает, раз преступление не состоялось, то и нечего скрывать. Разболтал всей деревне, какой ты у нас бдительный. Даже мне рассказал. Совсем пацан страх потерял. Говорит, хотел мать на Новогодний вечер порадовать, взял топор и отправился за елкой. Гордый такой нам с Эрвином сообщает: «Хорошо, что Ярослав Всеволодович по дороге меня с топором увидал и остановил, а то бы точно преступление сделал».
– Егор, я не хотел тебе говорить, – сказал я. – У вас с Пашкой и без того всегда были сложные отношения. Надеялся, недоразумение останется между нами. Вот, почему я молчал. И вообще, пустяки. Не придавай значения, – Егор вздохнул, глядя на меня с осуждением, и тут я спохватился: – Надеюсь, ты ничего с ним не сделал? – Я с надеждой поглядел на сына.
– Размазал его о кирпичную стену и закопал в лесу, – угрюмо промолвил он, потом ухмыльнулся и добавил: – Ладно, расслабься, на сей раз Пашке повезло, у меня было хорошее настроение. Чистосердечное признание спасло. И вообще, мне Пашку почему-то жаль. Сам не знаю, отчего. Понимаешь, он какой-то до слез жалкий стал. Точно девчонка. – Егор задумчиво улыбнулся. – И добрый. Вчера увидал, как у меня пальцы на морозе окоченели, так взял мои руки и стал греть своим дыханием. Я даже прибалдел от такого внимания. Не понимаю, почему он такой?
Я поморщил лоб, потер щетину на подбородке и промолвил:
– Ты же знаешь, у них в семье не все благополучно. Отец крепко избивал Пашку. Сбежал. Теперь где-то на Севере служит, а деньги семье редко высылает, забывать стал, что ли. Мать на звероферме из сил выбивается, того и гляди, сляжет от отчаяния. Там зарплату задерживают, а воровать, как другие, она не умеет или не хочет, но за каждую павшую норку и лисицу расплачивается штрафами. Эх, Евдокия, помню, и в детстве она была такой же совестливой. От мальчишек ей больше всех доставалось, потому что молчала и терпела, ни на кого не жаловалась, глупышка.
Егор сдержанно хихикнул и философски заметил:
– Это все от душевной слабости.
– Жаль, хорошая она женщина, честная, ко всем душой распахнута. Да только не везет ей в жизни.
– Брось, ей часто местные помогают: Архип меду дает, Жанна хлеб одалживает, а потом из сочувствия тот долг списывает как-то, умеет, – сказал Егор.
– От Иоанна говорится: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь», – произнес я.
Егор вновь сделал суровое лицо и продолжил допытываться:
– Но ты от темы не уходи. Дальше что было? Пашка говорит, ты показал ему нашу рождественскую елку и пообещал чего-то, а?
– Верно, так и было. Привел его к нам и говорю: «Смотри, эту ель посадил еще мой отец во дворе, и наказал, чтобы мы каждый год ее к Рождественским праздникам наряжали. С тех пор она жива и здорова, красиво украшена, и гирлянды на ней мигают, когда надо». А потом спрашиваю: «Хочешь такую же вырастить?» Он, конечно, согласился. Так вот, подарю ему весной саженец, пускай в своем дворе ель растит.
– Может и вырастит, если ума хватит, – скептически заметил Егор.
– Подсобим, если надо, – проговорил я и снова открыл книгу.
– Эх, ну что за Рождество без снега? – продолжил Егор свою унылую песню. – Ну скажи, ведь это ужасно, правда?
– Не стоит из-за этого так убиваться, – пробормотал я.
– Пусть хоть чуточку насыплет, чтобы на лыжах покататься, ведь сугробы нам не нужны.
– Надо ждать.
– Но сколько можно ждать? Каникулы ведь проходят!
– На выходных приедешь. Зима еще долго будет.
– Эрвин все мясо богам скормил – толку никакого. Может, он чего-то неправильно делает?
– Не знаю. Помню, у Гентаса это живо с погодой получалось. Возможно, Эрвину опыта не хватает.
– Ерунда все это. Климат здесь такой противный. Вот и вся причина. – Егор подумал немного и добавил: – И парниковый эффект. Нам по географии рассказывали. Скоро зимы совсем не будет, полюса растают, и все мы потонем. Буль-буль. Ты только прикинь.
– Поэтому, прежде чем спрашивать с Бога и Природы, спроси с себя, – заключил я и вновь погрузился в чтение.
Егор задумался, глядя на пламя. А огонь жарко и весело потрескивал в дровах, его красные языки лизали кирпичную кладку камина, потемневшую от сажи. Теперь нам было тепло. Как вдруг раздался громкий стук, распахнулось окно, и в гостиную вместе с ночным воздухом влетел вихрь мелких блестящих снежинок. Они закружились по комнате и быстро исчезли. Ледяной ветерок пробежал по нашим лицам. От неожиданности мы даже растерялись и переглянулись. А Морозу того и надо, дождавшись подходящего момента, он набросился на нас и попытался пробраться под свитер. По моей спине и рукам побежали мурашки. Я вскочил с кресла и поспешил закрыть окно. Эти старые ветхие рамы, давно пора заменить, а то щеколды не держат окна и те раскрываются, когда не нужно. Придется скопить денег хотя бы на мелкий ремонт дома. Как только в комнате снова был установлен порядок, Мороз просочился в оконные щели, как приведение.
– Ветер мечется, а снега не несет, – проворчал Егор, поднимаясь с кресла. – И все же, к чему снятся одуванчики? – Спросил он тихо, как бы самого себя. Потом пожелал мне спокойной ночи и отправился наверх. Я остался один, снова раскрыл справочник и читал его до полуночи.

День третий
 Рано утром меня разбудил ветер, который носился вокруг дома, шумел в саду, гудел в трубе и посвистывал в оконных щелях, пытаясь просочиться в комнату, чтобы разыграть надо мной какую-нибудь очередную шутку. А Мороз весело разъезжал на нем, оседлав, как будто летучего рысака. Вот устроили балаган! Ворчал я. Никакого покоя! Я потянулся рукой к тумбочке, включил бледный ночник и посмотрел на будильник. Криво ухмыляясь, он показал мне четверть девятого утра. Проспал! Я выскочил из постели и, не чувствуя прохладного воздуха, стал живо напяливать на себя брюки, рубашку, свитер. За окном стояла черная темнота, стекло покрывал блестящий ветвистый узор морозного дыхания. Причудливые разводы напоминали веточки папоротника и можжевельника. Я спустился и в прихожей наткнулся на Макара, который возился у печи.
– Доброе утро! – сказал я. – Что будет на завтрак?
– Доброе! – отозвался Макар. – Омлет с луком и подосиновиками, салат из соленых одуванчиков, шиповниковый чай и бутерброды с крыжовенным вареньем, – невозмутимо перечислил старик.
– Уже готово?
– Давно стынет. Как бы разогревать не пришлось.
– Хорошо, я сейчас. – С этими словами я поспешил в ванную.
Светало медленно и неохотно. Как будто, даже солнцу было зябко покидать пуховую перину облаков. В синеющем воздухе сада начинали вырисовываться деревья. Перед тем как сесть за стол, я вышел на веранду и отправил Плута за почтой. Потом, окинув взглядом светлеющие окрестности, я вернулся в дом и, потирая от мороза руки, пошел в гостиную завтракать. Стол был накрыт, тарелки аппетитно дымились, и я ощутил знакомый летний аромат плодов шиповника.
Лесники придут, когда достаточно развиднеется, значит, до их появления, я еще успею почитать одну из газет, если Плута по дороге не отвлечет какая-нибудь лисица. Я принялся завтракать. Наконец, когда я уже допивал чай, в кухню вбежал Плут, виляя хвостом, он подошел к столу и отдал мне сверток. Тогда я угостил пса за службу сухарем и развернул газету.
После завтрака я вышел из дома и отправился запрягать Вольгу в телегу. Сегодня мы должны будем убрать несколько заваленных деревьев. Между тем уже совсем рассвело, и ледяной рисунок на окнах заиграл радужными цветами. Теперь сад просматривался насквозь. Земля была чуть припорошена инеем.
Когда пришли лесники, мы погрузили в телегу пилы, топоры, бензопилу и поехали к лежащей у дороги ели. Плут, торопливо расправившись со своей мясной кашей, нагнал нас на выезде из усадьбы, вспрыгнул на телегу и сел рядом со мной, пристально вглядываясь вперед, будто лоцман. Было морозно, поэтому, добравшись до места, мы немедленно взялись за дело. Ваня, Демьян и я срубали топорами еловые лапы, Прохор завел бензопилу, Плут из чувства солидарности принялся раскапывать соседнюю кротовину, а Вольга, пребывая в полудреме, переступал с ноги на ногу, дожидался, когда в его телегу навалят тяжелые бревна. Мороз, видя наши труды, долго соображал, как же к нам подступиться, к кому за шиворот забраться, а кого хватить за нос покрепче. Да тщетно. Полетал вокруг, покрутился с недоумением, подышал нам в лица и отступил. Уселся Мороз на сук ближайшей сосны повыше и оттуда начал глядеть за нами. Но скоро заскучал в ожидании, когда кто-нибудь из нас встанет перевести дух, чтобы к тому слететь и до мурашек пробрать. Но мы, аж, вспотели. Работы много, до обеда нужно успеть и потому выпрямиться было некогда. Рычала пила нашего Прохора, пугая окрестности, и визжала, вонзаясь зубьями в древесную плоть. Фонтаном брызгали опилки и покатились толстые поленья, которые Ваня подбирал и передавал Демьяну, а тот ровными рядами складывал их в телеге.
Тем временем, в начале одиннадцатого утра, к завтраку спустился Егор. Макар накрыл для него стол на кухне и продолжил свою возню возле плиты.
– Послушай, Макар, – начал Егор, расправляясь с омлетом, – скажи, к чему снятся одуванчики?
– Тебе чай или компот? – вместо ответа поинтересовался Макар.
– Чай. Или нет, компот… хотя, лучше бы кисель, – запутался Егор. – И что ты скажешь об одуванчиках?
– Значит, чай? – уточнил Макар.
– Да, чай, – ответил Егор. – Так к чему они снятся?
Макар, этот любитель поважничать, поставил на стол розетку с крыжовенным вареньем, бросил на мальчишку недовольный взгляд, почесал в затылке и тяжело вздохнул. После этого он повернулся к плите и поставил на огонь чайник. Егор терпеливо ждал, наблюдая за нервными движениями старика, понимая, что вопрос тому почему-то неприятен. Потом Макар, чувствуя на себе его пристальный взгляд, схватил чугунную сковороду, опустил ее в раковину, включил воду и принялся драить так усердно, что в разные стороны полетели брызги. Егор жевал омлет, все еще надеясь услышать подробное толкование необычного сна, но Макар, занятый своей работой, как будто и не собирался отвечать.
– Ты разве не знаешь? – спросил Егор, теряя терпение.
Макар вздрогнул, швырнул щетку в раковину, ополоснул сковороду и с глухим стуком поставил ее на стол, словно это и был его ответ.
– Я жду, – требовательным тоном произнес Егор, вращая на столе вилку.
Макар схватил с вешалки полотенце, вытер руки, кинул полотенце на спинку стула, затем подошел к сушильному шкафчику и зачем-то стал звонко перекладывать чистые тарелки с места на место, но через некоторое время это занятие ему надоело, тогда он махнул рукой, остановился посреди кухни, сутулясь, словно под тяжестью чего-то, уперся взглядом в лицо Егора и так некоторое время оставался без движения, будто статуя. Егор сообразил, что старик собирается с духом, никак не решаясь произнести какую-то важную и неприятную речь. А может, это просто какая-то новая игра, придуманная сию минуту для собственного увеселения? Да нет, не похоже что-то, больно уж он сердит. Наконец Макар вздохнул и выпалил резко, с раздражением:
– Не знаю.
– Врешь! – тотчас воскликнул Егор, словно того и ждал и презрительно прищурился.
Макар встрепенулся, взмахнул руками, потом нервно поиграл пальцами по своему животу, словно перебирал клавиши аккордеона, затем пригладил назад волосы и, опустив взгляд, стал рассматривать носки своих туфель. В ожидании Егор принялся постукивать вилкой по столу, как часы. Макар снова поднял глаза, нахмурил брови, глубоко вздохнул, подошел к столу, сел напротив Егора и, устремив на него печальный взгляд, промолвил:
– Нет, не вру.
– Врешь, – с осуждением повторил Егор.
Макар понял, что уйти от ответа ему до конца жизни не удастся, и решил, что придется говорить.
– Ну хорошо, маленький упрямец… – начал было он, но вдруг замолчал, поднялся с места и стал думать. Он понурился и заходил по кухне туда-сюда, вздрагивая, так, что можно было подумать, словно его полосуют по спине колючими ветками шиповника. – Давай, ешь омлет, стынет! – сердито произнес он, наконец.
– Не буду, пока не ответишь, – огрызнулся Егор и отодвинул от себя тарелку.
Макар остановился в центре кухни, постучал носком туфли по каменному полу, бросил взгляд мученика на Егора и сказал:
– М-м... Да, напомни, о чем ты спрашивал?
– К чему снятся одуванчики? – ответил Егор.
– Ах, одуванчики! – Тут Макар снова принялся расхаживать по кухне с видом профессора на лекции. – Одуванчики. Одуванчики, где вы? – позвал он, затем посмотрел на потолок, в сторону окна и, наконец, на Егора, глубоко вздохнул и промолвил самым противным, замогильным голосом:
– Одуванчики, мой друг, снятся к пустым закромам и голодной зиме. – Опасливо огляделся по сторонам, сел за стол и прошипел: – Все, больше я ничего не знаю. – Замахал перед собой руками. – Больше меня не спрашивай.
Тут о себе напомнил чайник. Под его крышкой забулькало и заклокотало, и он стал плеваться, с шипением выпуская из носика густую струю пара. Макар вскочил, подошел к плите, выключил конфорку и занялся приготовлением чая.
– А что ты скажешь о лесном пожаре? – не унимался Егор.
Макар вздрогнул, едва не выпустив чашку на пол, смутился. Руки его затряслись, и чашка зазвенела на блюдце. Макар поставил ее на подоконник и уставился в окно.
– Так что ты скажешь на это? Говори, ну, – поторопил Егор, и Макар понял, что истязание еще не закончено. Тогда он повернулся лицом к Егору и взмолился:
– Милый мой мальчик, зачем ты терзаешь старика? Ты ведь знаешь, с какой тревогой я воспринимаю дурные сновидения.
– Откуда мне знать? – ответил Егор.
Тут Макар всхлипнул и с чувством обреченности произнес:
– Пожар – к летней засухе.
– Ты серьезно?
– Да.
– Значит, нас ждет голод будущей зимой?
– Если не раньше, мой друг, – угасающим голосом промолвил Макар.
Егор посмотрел на замученного провидца с сочувствием, но собрался с духом и заявил:
– Ни за что! Этому не бывать, Макар! Ведь мы обязательно чего-нибудь придумаем. Все лето будем заготавливать травы, коренья и лопухи, сушить кузнечиков и солить виноградных улиток.
– Боюсь, тогда загорать и купаться в море тебя уже точно не отпустят, – трагическим тоном проговорил Макар. Казалось, он был готов разрыдаться, его морщинистое лицо приняло трогательное печальное выражение, а под глазами отчетливее проявились темные круги. – Просто не хватит времени на отдых, – добавил он и закусил дрожащую губу. – Прости, я не хотел испортить тебе настроение.
– Ерунда, Макар. Уверен, мы справимся, – утешил Егор.
– Ай-ай-ай, это все старость. Ну, ничего. – Он взял полотенце и промокнул кончиком увлажнившиеся глаза. – Не обращай внимание. Ты прав, ведь нам ничего другого и не остается, как справляться самим. – Макар бросил полотенце на стул и принялся готовить чай.
Егор был немало удивлен таким необычным толкованием снов, но, не говоря больше ни слова, пододвинул ближе тарелку и продолжил есть остывший омлет. А после завтрака он стал дожидаться Эрвина, они договорились отправиться в лес пораньше, чтобы наблюдать, как там зимуют птицы. Но Эрвин почему-то долго не шел. Скучая, Егор отправился в гостиную, некоторое время постоял у окна, глядя на мрачный зимний сад и часть лесной дороги, скрывающейся за поворотом, затем подошел к шкафу и пробежал глазами по корешкам книг на полках, взял Тургенева, забрался на диван с ногами и начал читать «Бежин луг». Вскоре Егор так увлекся чтением, что перестал замечать, как быстро идет время.
Наконец явился Эрвин, но был не один: в руках он держал какое-то пушистое существо, а сам он запыхался, словно за ним гнались.
Егор поднял глаза и поглядел на друга с интересом.
– Что это у тебя? – спросил он, откладывая книгу в сторону и поднимаясь с дивана.
– Никтереутес проционоидес, – ответил Эрвин, едва переведя дыхание, и добавил: – Ему нужна помощь.
– Кто? – переспросил Егор, рассматривая зверя. – Ты по-русски можешь сказать?
– Енотовидная собака, – перевел Эрвин. – Она ранена, передняя лапа сломана, надо помочь.
– Поселенец! Где подобрал? – все больше удивлялся Егор.
– Потом расскажу, – торопливо ответил Эрвин и осмотрелся. – Где у вас бинты, йод, нужна теплая вода.
Егор кивнул и поспешил в кладовку за медикаментами. Эрвин вынес несчастную собаку в вестибюль поближе к окну, где было достаточно светло, сбросил с себя куртку и стал дожидаться. Егор пришел скоро.
– Вот, ваше величество. – Он протянул пузырек с йодом и бинт.
– Таз теплой воды, – приказал Эрвин и хмуро посмотрел на Егора. – И, пожалуйста, не называй меня так, понял?
Егор фыркнул в ответ, махнул рукой и вышел. Пока тот ходил, Эрвин бережно положил неподвижное тело на пол и сел рядом на корточки, поглаживая густой жесткий мех и, приговаривая что-то успокаивающее на прусском наречии. А собака, как подобает этому виду, изображала себя мертвой, лежала на боку, затаив дыхание, и дожидалась удобного для побега случая.
«Нет, с перебитой лапой далеко не уйдешь, – рассуждала она, – да и в лесу, ковыляя на трех, ничего не поймаешь, быстро с голоду дуба врежешь, разве что перейти на траву и дохлятину. А когда выпадет снег и того хуже будет. С голоду в норе тоже заснуть не удастся. Словом, плохо дело. Придется этим двуногим отдаться, может они и в самом деле такие добрые, как обещают. Ишь, как шерсть поглаживает, интересуется. Ну пускай будет, что будет. Одной собакой в лесу больше, другой меньше – не велика разница. Всех нас не перебьют. Ой! Больно как!..»
Эрвин осматривал ее покалеченную левую лапу.
Между тем Егор принес небольшой алюминиевый таз с теплой водой и сказал:
– Надо Макара позвать, он лучше справится.
– Зови, – согласился Эрвин.
Собака была хороша. Острая лисья мордочка, пышные светлые бакенбарды, как у енота, карие глаза. Бурый с черными подпалинами мех был такой пышный, что собака походила на оброненную кем-то муфту. В наших краях ее зовут «поселенцем», потому что завезена сюда с Дальнего Востока. Собака прижилась, квартируя зимой в пустых норах лис и барсуков, – самой строить некогда. В Замландском лесу поселенцы заняли несколько старых барсучьих нор возле Буковой рощи, а также глухой овраг на северо-восточной окраине. Этот овраг густо зарос бересклетом и снежноягодником, и там, среди корней, одна молодая собака устроилась зимовать. В своих подземных убежищах собаки переживают трескучие морозы во сне, а в оттепель выходят помышковать или раскопать лисий тайник с объедками.
Осмотрев поселенца, Макар покачал головой, задумчиво подул в сложенные дудочкой губы и отправился в ванную мыть с мылом руки.
– Ножницы, ящичек с настойками и пару гладких дощечек мне, – бросил он на ходу Егору, и тот, кивнув, поспешил в кладовку.
Когда все было готово для проведения операции, Макар попросил мальчиков держать поселенца как следует, чтоб не дергался, и начал выстригать шерсть на его покалеченной лапе.
– Так, где ты собаку подобрал? – осторожно спросил Егор.
– Возле тропы. Угодила в лисий капкан, – ответил Эрвин.
– Капкан?! – удивился Егор. – Капкан в нашем лесу?!
Макар тяжко вздохнул и попросил помолчать и не суетиться.
– Да, кто-то поставил, – тихо сказал Эрвин.
На несколько минут установилась тишина недоумения. Хоть поселенец и лежал без движения, покорившись судьбе и позволяя делать с собой все, что двуногим заблагорассудится, но Макару пришлось повозиться. Закончив выстригать окровавленную шерсть, он обработал раны своими травяными средствами из пузырьков и баночек, которые хранились в его волшебном ящичке на все случаи жизни, потом сделал из тонких дощечек две шины, наложил их на лапу и хорошенько забинтовал, придав лапе правильное положение.
– Ничего, – пробормотал Макар, заканчивая работу, – ничего страшного, все заживет. Зверь молодой, кости срастутся. Лапа будет скоро как новенькая. Потерпи, вот так. Молодец. Все хорошо. – Он разрезал бинт и связал концы узелком.
Когда операция была закончена, собаку положили в комнате Егора, затем поставили там плошку молока с двумя сырыми яйцами и кусочками говядины, чтобы зверь подкрепился, и вышли.
– Расскажи, как ты ее нашел? – попросил Егор, когда они спускались по лестнице.
– Идем в лес за капканом. По дороге рассажу, – ответил Эрвин.
– Надо отцу сказать, – заметил Егор. – Может еще капканы есть. Он лесников на обход отправит. Мы тоже пойдем.
Эрвин натянул куртку, Егор нахлобучил на голову шапку с козырьком, надел ботинки, обернул вокруг шеи синий шарф и, застегивая на ходу куртку, выскочил на улицу следом за другом. Они поспешили к оставленному капкану, и по дороге Эрвин рассказал, как все произошло.
Из дому он вышел пораньше и для сокращения пути в лес зашагал через безлюдную площадь, на которой кормились вороны и галки. Птицы сторонились мальчика, с недовольным карканьем разлетались по сторонам и рассаживались по заборам и крышам. Затем он пересек Садовый переулок, прошел два небольших двора, свернул на узкую тропу, она пролегала между глухими деревянными заборами, по обочинам зеленела трава, под ногами хрустели тонкие льдинки, а из сараев здорово несло свиньями. По этой тропке Эрвин скоро вышел за околицу. Впереди открылся просторный луг с низкой желтовато-бурой травой, а за ним в утренней дымке виднелась серая стена леса. Эрвин прошел по доске, переброшенной через канаву, и направился прямиком через луг. Тропинка, давно протоптанная к лесу местными грибниками, да ягодниками, была узкая и ухабистая. Вокруг простирались кочки жухлой травы с маленькими зелеными побегами, между ними поблескивали, покрытые тонким прозрачным льдом, лужицы и повсюду возвышались бурые скелеты чертополоха и репейника. Сзади, над дальними рощами, бледно-желтым шаром висело солнце, над землей гулял слабый морозный ветер, время от времени проносились шумные стайки щеглов, которые налетали на кусты репейника и, весело щебеча, потрошили его семенные корзинки. Еще долго из деревни доносился лай собак и крик петухов. Но чем дальше Эрвин уходил от деревни, тем тише становилось вокруг. Спящий луг, сонные кусты и редкие деревца.
На лесной опушке, среди молодых осинок, Эрвин отыскал знакомую тропинку и зашагал по ней к усадьбе. Вокруг было тихо, стоял пряный морозный воздух, и вскоре над мальчиком густым сумраком сомкнулась чаща. Эрвин застегнул куртку на все пуговицы, натянул серую вязанную шапку по самые уши, чтоб не продрогнуть, вокруг шеи у него был намотан длинный зеленый шарф, а на руках перчатки – Мороз не проберется. Эрвин прошел приблизительно с полпути, как вдруг среди кустарников услышал странное сопение и тявканье. Он остановился и прислушался. Звук этот повторился вновь и происходил откуда-то из зарослей увядшего папоротника. Тогда Эрвин двинулся в том направлении и вскоре наткнулся на странную, дышащую меховую кочку с прилипшими к шерсти листьями, сухими травинками и прочим сором. Он присмотрелся к ней внимательней и различил пару глаз и округлых ушей, которые были направлены на него и застыли в тревожном оцепенении. Над головой Эрвина откуда-то возникли две сойки, они скакали по веткам и принялись оживленно комментировать недавние события. Стало понятно, кто-то накануне устроил здесь ловушку, и енотовидная собака попалась в нее, позарившись на мясную приманку. Эрвин утешил собаку добрыми словами, чтобы не волновалась. Но та, притворившись мертвой, даже не сопротивлялась, когда он принялся разжимать капканьи челюсти. Наконец, собака была освобождена, но у нее оказалась сломанной лапа. И еще, пытаясь освободиться, собака повредила когти и пальцы, ее шерсть была перепачкана кровью. Осторожно подняв страдалицу на руки и, пнув капкан под хиленький куст бересклета, увешанного розоватыми плодами, Эрвин поспешил в усадьбу.
– Кто-то умело поставил капкан. Знает, где лисы ходят. Но лиса хитрее, потому вместо нее попалась эта глупая собака, – закончил свой рассказ Эрвин.
– Кто бы это мог быть? – терялся в догадках Егор. – Почему отец ничего не знает? Все это браконьерские штучки.
Эрвин пожал плечами. За таким разговором друзья двигались по тропе быстрым шагом и вскоре пришли на место. Капкан валялся там, где и был оставлен. Эрвин поднял его, вытащил из земли штырь, к которому капкан был привязан цепочкой, и мальчики стали его рассматривать.
– Хорошо сделан, – заметил Егор.
– Твоему отцу покажем, – сказал Эрвин.
– Интересно, сколько их еще расставлено? – проговорил Егор. – Нужно срочно делать обход.
И они зашагали по тропе, затем повернули на другую тоненькую звериную тропку. Побродив по окрестностям, ничего подозрительно мальчики не обнаружили и повернули к дому. Скоро обед, придут лесники, и тогда нужно будет всем рассказать о находке.
Тем временем мы с лесниками уже загрузили телегу поленьями, Плут обследовал все ближайшие норы и пни, а Вольга утомился стоять без дела и теперь бил копытами землю. Собрав инструменты, усталые, в распахнутых от жара куртках, мы загрузились в телегу и к разочарованию Мороза, которому так и не довелось разыграть с нами холодную шутку, покатили домой.
Макар накрывал кухонный стол на всю нашу команду. Перед обедом я распряг Вольгу, отвел в конюшню, и пока кормил коней, лесники освобождали телегу, складывая поленья возле стены сарая. Я уже мыл руки, когда ко мне ворвался Егор, а за ним Эрвин. Запыхавшись, они наперебой заговорили о браконьере, капканах и поселенце.
– Вот, посмотри, это капкан! – кричал Егор, подавая мне железяку.
– В него лесная собака попалась, – перебивал Эрвин, тараща глаза от возбуждения.
– Надо срочно в обход…
– У нее лапа сломана!
– Может, еще найдутся…
– Тихо! – попросил я. – А теперь по порядку. У кого лапа сломана, Егор?
– Енотовидная собака залетела в капкан. Не повезло дурехе. Мы с Макаром ее лечили, – объяснил он.
– Где она? – спросил я, вертя в руках капкан и внимательно рассматривая его механизм.
– В моей комнате, – ответил Егор.
– Надо в обход, срочно, – промолвил Эрвин. – Может, еще найдем.
– Разберемся, – сказал я сердито.
Друг за другом мы зашагали по лестнице наверх. Когда мы вошли в комнату, енотовидная собака сидела под кроватью. Блюдце, где был ее корм, начисто вылизано. Мы сели на корточки и заглянули под кровать. Из полумрака на нас глядели два желтых глаза.
– Не будем беспокоить, пускай отдохнет, – проговорил я. – У нее выдался тяжелый день.
– Что будем делать? – спросил Егор.
– Для начала пообедаем, – ответил я, поднимаясь с коленей. – Заодно разработаем план наших действий.
– Сегодня начнем? – с надеждой поинтересовался Егор.
Я посмотрел на него в упор и ответил:
– Я сказал, подумаем за столом.
Мы вышли из комнаты, Эрвин плотно затворил дверь, и тогда я объявил:
– Живо мыть руки. Встретимся на кухне.
Лесники, рассмотрев капкан, недовольно забубнили, но согласились сделать обход лесных кварталов сегодня же, пока будет светло. Мы распределили участки. Каждый должен был тщательно прочесать свой район, чтобы не пропустить ничего постороннего. Ни для кого из нас это не представляло большого труда, ведь звериные тропы нам прекрасно известны.
И вот все вышли на обход. Мальчики взяли с собой Плута, которому перед выходом дали обнюхать капкан, поручили искать такие же штуковины и отправились в юго-западную часть леса, где была поймана собака. Мой квартал располагался по соседству немного севернее того места.
Я брел по чернотропу. Под ногами хрустели палые листья и ветки. Двигался я по направлению к Барсучьим холмам. Тут было множество звериных троп, они пересекались, петляли, ползли параллельно, и потому без специально обученных собак обнаружить капканы – задача весьма не простая.
Мальчикам повезло уже скоро. Плут всю дорогу бежал впереди мальчишек, рыскал по окрестным кустам. И вот она, опасная находка. Пес забежал в папоротники и вскоре оттуда раздался его лай. Мальчики тут же бросились к нему. Плут топтался возле металлического предмета и, виляя хвостом, принюхивался к нему. Эрвин отогнал пса, а Егор опустился на колени, осмотрел находку и торжествующе воскликнул: «Это он!». Тогда Эрвин поднял с земли подходящий сук, ткнул им в спусковой механизм, и дуги капкана с резким щелчком мгновенно сомкнулись. Эрвин приподнял сук с висящим на нем устройством над землей, а Егор вытащил из земли кол.
– Точно такой как первый, – проговорил Эрвин.
– Значит, надо искать другие, – отозвался Егор.
– А что если Плут случайно попадется? – сказал Эрвин.
– Он не такой дурак, – ответил Егор. – Видишь, приманку не тронул.
Мальчики продолжили путь, заглядывая под каждую кочку и кусты.
Я обнаружил капкан у самого подножья холма, там, где проходили летние барсучьи тропки, которыми лисы тоже часто пользуются, особенно в эту зимнюю пору. Я бы прошел мимо капкана, не заметив его среди папоротников, если бы не наткнулся на маленький белый бантик, висевший на ветке орешника. Значит, браконьер невольно облегчил нам задачу. Поэтому, пошарив в том месте своей палкой, я быстро нашел зловещую ловушку с разведенными железными челюстями. Я немедленно спустил затвор палкой, подобрал капкан, спрятал его в холщовый мешок и направился дальше. Но в этот день больше ничего подозрительно найти мне не удалось.
Все обходчики собрались в доме уже затемно. Мы стояли на веранде и при свете лампы рассматривали находки. У мальчиков и у меня было по одному капкану, у Демьяна – два, и обнаружил он их таким же образом, как я – по меткам на веточках.
– Другого способа и нет, – рассказывал он. – Поди, разыщи железяки среди листьев и кустов.
Изобретательный Эрвин тут же подал идею искать капканы с помощью магнита, прикрепленного к палке.
– Где же я такие большие магниты возьму? – сказал я.
– Спрошу Кожемякина, – пообещал Эрвин. – У него должны быть.
– Надо завтра с утра еще один обход сделать, – промолвил Прохор. – Сдается мне, затаились эти железные паразиты, где-нибудь еще, да ждут своей жертвы.
– Облаву надо делать, – сказал Егор. – Наверняка, браконьер с утра припрется, улов проверять.
– Правильно мыслишь! – подхватил Демьян.
– И облаву, и обход кварталов мы сделаем обязательно, – согласился я. – А теперь пора отдыхать.
– Кто он? Ты догадываешься? – спросил меня Егор, когда лесники отправились по домам.
– Нет, – признался я, – не знаю. Судя по качеству изготовления капканов, приезжий.
– Это мне и так понятно, – махнул рукой Егор. – В деревне капканьщиков нет.
– Надо в гостиницу позвонить и узнать, останавливался ли кто-нибудь, подозрительный? – предложил Эрвин.
– Верно, – сказал я. – Сейчас узнаем.
Мы поспешили в кабинет. Я набрал номер, а мальчики обступили мой стол и не спускали с меня глаз. Я поприветствовал хозяина «Постоялого двора», нашего хорошего знакомого – старого еврея Заварского. Это пожилой человек с маленькими острыми глазами, орлиным носом, с пышными бакенбардами и светлыми с проседью коротко стрижеными волосами. Его брови слегка приподняты, что придает ему удивленное выражение, словно ему рассказали какую-то небыль. Мы дружили семьями, а в прежние времена, Заварский с моим отцом, бывало, пропускали по кружечке пива в баре на первом этаже гостиницы. В комнатах его заведения время от времени останавливаются гости лесничества. И вот я набрал номер и после взаимных приветствий и пожеланий счастливых праздников, поинтересовался, как много посетителей сейчас проживает в гостинице.
– Одна пожилая пара из Германии, семья из Москвы проездом в Светлогорск заночевала, и это все, – ответил он и услужливо добавил: – Если нужны номера, Ярослав, то для тебя всегда имеется пара свободных комнат.
– Спасибо, возможно, потребуется одна комната перед Рождеством, – сказал я. – Перезвоню позже.
– Сколько угодно, Ярослав, – великодушно произнес Заварский.
– Тогда до связи.
– Всего тебе доброго.
Я положил трубку и задумчиво почесал затылок.
– Это для кого ты снимаешь комнату на Рождество? – с подозрительным видом спросил Егор.
– Для тебя, если будешь доставать тетушку Лору, – выпалил я.
– Значит, она все-таки приедет? – уныло спросил Егор.
– Да, если не передумает.
– Моли Бога, чтобы передумала.
– И что же он сказал? – спросил Эрвин.
– Никого подозрительного, – ответил я. – Но гостиницу все равно придется проверить. Хотя бы для собственного успокоения. А теперь я должен поставить в известность участкового. Пускай навестят и полюбуются на капканы. Давно у нас милиции не было. – С этими словами я набрал номер лейтенанта Инина.
Пока я с ним общался, мальчики поднялись в комнату, проведать собаку. На ночь Эрвин решил остаться у нас, чтобы с утра пораньше принять участие в задержании браконьера. Участковый, по своему обыкновению, был перегружен делами и обещал появиться в лесничестве завтра днем. «…Или немного позже, во всяком случае, обещаю выбраться к вам до вечера», – успокоил он. Возражать было бесполезно.
После ужина мальчики куда-то исчезли, а я отправился в комнату Егора, и когда открыл дверь, в мой нос хлынул такой крепкий запах мочи, какой возникает, если кто-нибудь в своем доме решился организовать звероферму. Я включил свет. Собака по-прежнему сидела под кроватью, возможно, теперь это ее самое любимое место во всем лесу. Я порадовался за нее, но потом был вынужден огорчить:
– Нет, друг, оставаться дольше тебе здесь нельзя, – объявил я зверю под кроватью. – Придется тебя куда-нибудь переселить. И подальше от дома. Иначе весной усадьба превратится в колонию-поселение для енотовидных собак.
Некоторое время я прохаживался туда-сюда, размышляя над новой задачей, и одновременно возмущался беспорядком, который творится в комнате сына. Можно было подумать, здесь обитает шайка разбойников. Вещи, книги, музыкальные диски и Бог знает что еще, разбросаны повсюду, словно тут протанцевал вальс хороший ураган. Постель была разобрана: одеяло, сердитым надувшимся комом, валялось у задней спинки кровати, подушка, наполовину выдавленная из наволочки, испуганно прижалась к стене, и из нее торчали перья, а на бугристой простыне я обнаружил россыпи хлебных крошек – и это было самым противным тут зрелищем. В такой обстановке просто невозможно жить!
Егор и Эрвин все еще болтались по двору. Я выключил свет, вышел из комнаты и отправился на улицу. С мальчишками я столкнулся на крыльце.
– Егор, – начал я, – только что был в твоей комнате…
– Что-нибудь случилось? – сходу отозвался он.
– Послушай, в твоей комнате я испытал настоящий ужас. Во-первых, собаку мы переселим в сарай, от нее сильный запах. Во-вторых, ты не ляжешь спать до тех пор, пока не наведешь у себя порядок. Чистую постель спросишь у Макара.
Егор издал стон мученика и поморщился.
– Но, папа, чем поселенец-то виноват? Пусть поживет у меня, – заартачился он.
– Боюсь, если она проведет у нас хоть одну ночь, тогда от запаха наш дом не спасет никакой ремонт.
Было уже начало девятого вечера, когда мы, освещая дорожку фонариками, отправились в сарай. Там у меня хранился рулон металлической сетки, который остался после возведения прошлым летом ограды вокруг питомника. Включив свет в сарае, мы принялись мастерить клетку. Егор и Эрвин, орудуя кусачками, отрезали куски сетки, я с помощью плоскогубцев, скреплял их проволокой, пока не получилась большая, просторная клетка, одну стенку, которой мы сделали подвижной на проволочных петлях и с замком – это для удобства уборки. Провозились мы около двух часов, но работой остались довольны. Сарай у нас вполне просторный, тут и сеновал, и хранилище овощей, кормовых веников и запасов: соленья, варенья и консервы. Клетку я установил поближе к лампе, чтобы было светлее, после чего засыпал ее пол опилками и положил немного сена. Затем Эрвин поставил внутрь большую картонную коробку, чтобы собака могла в ней укрываться, а Егор сходил в дом за миской с теплым молоком. Когда все было готово, мальчики отправились за собакой. Эрвин, наговаривая что-то утешительное, вытащил поселенца из-под кровати и в сопровождении Егора доставил в сарай. Очутившись в клетке, собака проковыляла в дальний ее угол и там затихла. Эрвин закрыл дверцу, повесил замок, после чего мы, изрядно вымотанные за день и замерзшие, но с облегченным сердцем, наконец, отправились отдыхать.
В тот поздний вечер мы с Макаром еще долго не ложились спать, сидели на кухне и рассуждали.
– Завтра мы встанем рано, – начал я. – До рассвета попробуем устроить засаду. Надеюсь, кто-нибудь явится проверить свои капканы.
– Может оно и правильно, да только без рации вряд ли толк будет, – промолвил Макар, стряхнул пепел с кончика сигареты в керамическую пепельницу в виде цветка кувшинки и снова затянулся своим куревом.
– Рации нет, и не обещают, но мы должны, – вздохнул я. – Должны рассчитывать на свои силы. А после сделаем еще один обход.
Макар покачал головой и уставился в темное окно, в котором отражалась почти вся наша кухня.
– О завтраке не беспокойся, сделай нм чай с бутербродами и довольно, – посоветовал я.
– Ну, дай-то Бог, – непонятно к чему произнес Макар и снова стряхнул пепел. А потом вдруг проговорил: – Слыхал? Сегодня по радио передавали, накануне праздников амнистию объявили – такой вот президентский подарок к Рождеству. Много заключенных распущено по домам за хорошее поведение. Так вот, как бы наш старый друг тут не объявился. – Макар выпустил изо рта дым и поглядел на меня.
– Неужели? Впервые слышу! – с удивлением промолвил я. – Думаешь, Савелий вернулся?
– Вот именно, – буркнул Макар.
– Хорош Рождественский подарок, – хмуро проговорил я. – Опять придется напрячься. Эх… будет нам очередная порция неприятностей. Ведь тот не успеет освободиться, как снова чего-нибудь натворит. Не его ли капканы? – с возмущением сказал я.
Макар многозначительно пожал плечами, затянулся в последний раз, погасил окурок и оставил его в пепельнице. Глядя перед собой в пространство, я угрюмо размышлял над тем, что может принести нам завтрашний день. Между тем Макар поднялся, пожелал мне спокойной ночи и перед сном побрел к печи, чтобы подбросить дрова в ее ненасытную пасть. Я тоже встал из-за стола и пошел к себе наверх с каким-то тяжелым предчувствием.

День четвертый
Перед самым рассветом мы заняли позиции, как условились: каждый расположился в одном из тех мест, где были обнаружены капканы. Мальчишки с велосипедами тоже засели в наблюдательных пунктах: Егор в ольшанике возле перекрестка шоссе и лесной дороги, а Эрвин в кустах на краю леса, так чтобы хорошо просматривалась дорога на Пруссовку. В случае появления подозрительного человека, они должны были сесть на велосипед и немедленно, украдкой оповестить меня. Была бы у нас рация! – вспомнил я вчерашний разговор с Макаром, – все было бы проще. Я и Ставр находились у лесной дороги в районе озера, откуда было ближе всего до Барсучьих холмов и того места, где Эрвин вчера нашел первый капкан. Лесники, в случае задержания браконьера, должны были подать сигнал выстрелом из ракетницы. Если арестовать нарушителя нам не удастся, то хотя бы мы возьмем его на заметку, другого случая воспользоваться капканами у него больше не будет.
Я сел на пень возле куста бересклета. Небо едва только начинало светлеть. Мороз, сидя на голом суку ближайшей сосны, дожидался своего ветра. Ставр переминался с ноги на ногу возле куста боярышника, на котором ярко краснели плоды. Тихий ветерок гулял по ветвям деревьев и шелестел в кроне невысокого дуба возле дороги. Дерево это все еще было покрыто бурой, сухой листвой, как будто, стыдясь наготы, дуб ждал весеннего тепла, чтобы в одночасье осыпаться и быстро покрыться свежей зеленой листвой. За ночь лес запорошило: тропинки, трава и мох были покрыты снежком, словно сахарной пудрой. Когда взойдет солнце, в лесу станет светлее, и каждая веточка и тропинка засверкают серебром.
Место, где я находился, оказалось удачным для наблюдения за птицами. Поблизости среди деревьев открывался небольшой луг с кустами шиповника и репейником, а возле дороги стояли рябины, увешанные рыжими гроздями. С рассветом среди птиц началось оживление. В кронах деревьев появились стайки синиц, лазоревок и пухляков, они перелетали с ветки на ветку, исследуя каждую трещину в коре, почку и развилку, где обнаруживали спящего паука, жука или даже личинку. Среди кустарников, во мху, вереске и палой листве копались черные дрозды. Неподалеку из чащи раздавался стук дятла. Над лугом пролетели две сороки, прострекотали о чем-то, чего именно – не разобрать, и скрылись из виду. Рябину, что росла возле дороги, вскоре осадила стайка свиристелей, эти хохлатые птицы, посвистывая свирелями, принялись склевывать красные плоды, а когда к той рябине подлетели дрозды-белобровики, свиристели оставили ее и расселись на соседних деревьях. Снова постучал дятел. А потом на опушке с громкими криками появились две сойки. Они повздорили друг с другом, возможно, не поделили какое-нибудь лакомство. Я присмотрелся и понял, в чем дело: в щелях трухлявого пня были спрятаны желуди – зимний запас одной из этих птиц. Теперь одна сойка криком пыталась доказать другой, что это именно ее тайник. Расшумелись они, словно базарные торговки, не желая друг другу уступить. Наконец, одной из соек удалось каким-то образом доказать права на владение желудями, и тогда вторая устремилась прочь. А тем временем, над лесом в сторону хвойника пролетела пара снегирей, их монотонное меланхоличное посвистывание еще долго доносилось среди елей. Дрозды, а потом присоседившиеся к ним свиристели, общей стайкой продолжали кормиться на рябинах. Откуда ни возьмись, надомной пролетел пестрый дятел, сел на ствол старой ольхи и принялся стучать по коре, гулко, как в барабан. А потом на лугу появились красочно расписанные щеглы, они слетались на репейник и кормились его семенами. При этом щегол доставал клювом семечко, ловко отряхивал его от жестких щетинок, лущил и затем склевывал крошечное зернышко. Здесь можно было часами сидеть, наблюдая птиц, пока они кормятся в лесу, но когда навалит снегу, вырастут всюду сугробы и деревья покроются белым одеянием, нужда погонит птиц в села.
Медленно ползло время. Вот уже засияло среди деревьев бледно-желтое солнце. Мороз, не дождавшись ничего хорошего, со скуки задремал на своей ветке. Уже спустя полчаса стало понятно, браконьер в лесу не объявится. Вспугнуло его что-то, заподозрил ли он чего, но капканы проверять не пошел. Жестокий это поступок. Сколько бы пришлось мучиться той лесной собаке, ждать смерти своей от гниющей раны, испытывая боль и отчаяние? Что стало бы с ней, не пойди вчера Эрвин лисьей тропой? Сколько времени бы прошло, прежде чем ее обнаружили издыхающую или уже мертвую? Но счастливый случай спас еще одну звериную жизнь.
Засада не принесла нам успеха. Я свистнул Ставра, который уже давно умаялся без дела бродить среди кустов, выбрался на дорогу, сел на коня и поскакал на объезд, чтобы дать отбой лесникам. Мужики, выйдя из своих тайников, начали обход. Они двинулись чернотропом, прочесывая местность в поисках капканов, на тот случай, если вчера какой-нибудь из них пропустили. Мальчики взялись обследовать юго-восточный участок леса. Ходили до самого обеда. Было уже без четверти два, когда вся наша команда собралась за кухонным столом.
Уныние быстро прошло, когда все согрелись и с охоткой принялись за еду. На сей раз Макар потчевал нас куриной лапшой с белыми грибами, вареной картошкой с курятиной, овощным салатом из наших консервированных запасов и липовым чаем с белым хлебом и ежевичным вареньем. На время поста Макар прекращал готовить на жире и не использовал сливочного масла. Это все, что он мог позволить себе для соблюдения обычая, поскольку постится по-настоящему нашим работникам невозможно. Сначала мы ели молча, только стук ложек раздавался, да звучное прихлебывание и тяжелые вздохи Прохора. Он подносил ложку супа к своим обветренным лиловым губам, дул на нее, сбивая пар, а затем втягивал из нее содержимое. Его редкие белые, как хлопок, волосы были гладко зачесаны назад. Демьян своим скуластым лицом, маленькими черными глазами, длинной густой бородой и усами, напоминал священника; он ел не торопливо, словно обдумывал каждую новую порцию на своей ложке, прежде чем ее съесть. Ваня, щуплый, лобастый, с коротко стриженными русыми кудрями и высокий, как тростник, согнулся над тарелкой и торопливо, почти без остановки, хлебал суп вприкуску с хлебом, а закончив, отодвинул пустую тарелку, обвел всех беглым взглядом и принялся за картошку с салатом, ловко работая вилкой. Мальчики не торопились, казалось, в их тарелках супу не убудет до завтрашнего дня, а потом, не доев его, они взялись за второе. Утолив голод, мы приступили к чаю, и вскоре среди нас, мало-помалу, завязался разговор.
– Эх… – вздохнул Прохор, облизал ложку из-под варенья и положил ее на чайное блюдце. – Не поймаем одного капканщика, другие к нам повадятся.
– Поймаем, – уверенно промолвил Ваня, торопливо намазывая очередной ломоть хлеба вареньем. – Никуда не денется.
– Нам бы все капканы собрать, – сказал Демьян, – Может, где пропустили?
– Будем каждый день лес прочесывать, – горячо подхватил Егор. – Надо под каждый куст заглядывать.
– Браконьер нынче хитрый пошел, просто так себя не выдаст, – проговорил Прохор и снова тяжело вздохнул.
– Жаль, снега нет, – сказал Егор. – В белом лесу по следам можно кого угодно вычислить, да и видно лучше. Верно? – он похлопал Эрвина по плечу.
– Снег все капканы бы засыпал, – отозвался тот.
– А волк его знает, – бросил Демьян. – По снегу капканы бы и не ставили вовсе.
– Это почему же? – Егор поднял брови.
– Побоялся бы, что снегом заметет, вдруг не заметит и сам попадется, – шутливо сказал Демьян и весело захохотал.
Остальные заухмылялись.
– Говорят, Савелий объявился, – сказал Ваня. – По президентской амнистии освобожден.
– Что, вернулся уже? – спросил я.
Все хмуро поглядели на Ваню.
Макар тоже остановился у стола с тарелкой в руке, прислушался.
– Сам видел, в его доме свет вчера вечером горел, – продолжил он. – А Мария, ветеринарова жена, самолично его персону наблюдала. Идет, говорит, он с котомкой за спиной и в рваной телогрейке, ни на кого не смотрит, ни здоровается. При виде его аж три раза перекрестилась, да с места не могла сойти, пока он за угол дома не повернул. Говорит, думала, помер он в тюрьме, а то призрак евоный объявился, да больно уж печальный такой. По родным окрестностям теперь, значит, бродит. Так-то вот.
Мальчики слушали Ваню едва ли не с открытым ртом от удивления.
– Призрак он или нет, а проверить Савелия надо, – сказал я.
Макар продолжил убирать со стола, складывая стопкой использованные тарелки.
– Думаете, не успел объявиться, как ставит капканы? – обратился сразу ко всем Прохор.
– Сомнительно это, – вздохнул Демьян, потирая локти. – А впрочем, волк его знает, он или не он.
– Проверить его успеем, важно настоящего капканьщика не вспугнуть, – заметил Егор.
– Верно, обождать надо, – подтвердил Прохор и ладонью пригладил назад, упавшую на лоб длинную прядь.
На некоторое время над столом повисло молчание, все задумчиво допивали чай или просто глядели в серое окно.
После обеда мы снова разделились и отправились на обход оставшихся не пройденными лесных участков, а Макару пришлось самостоятельно справляться с домашним хозяйством: кормление лошадей, енотовидной собаки, топка печи, колка дров и прочее; да он и не роптал. На сей раз, Плут увязался со мной, а Егору и Эрвину я, на свой риск, доверил ракетницу с единственным патроном, наказав, чтобы подали сигнал только в исключительном случае.
Мы с Плутом продвигались в направлении восточных лугов. Я ступал по тропе, то покрытой слоем листьев, то по голой, размытой еще осенними дождями, земле с торчащими наружу корнями деревьев, то по мягкой подстилке из бурой хвои. Небо все также было глубоко и космически чисто, а солнечные лучи разбивали лесной полумрак яркими полосами. Деревья отбрасывали длинные ветвистые тени. Тишина: птиц не видно, ветра не слышно, ни одно дерево не скрипнет. И только хруст случайно попавшей под ногу ветки время от времени нарушал дремотный покой. Я внимательно глядел по сторонам, рыскал взглядом по земле, по которой разбегались звериные тропки, а Плут обнюхивал окружающие предметы, но ничего подозрительного нам не попадалось. Наконец мы вышли на лесную опушку. Перед нами открылся обширный луг с перелесками, отдельными кустами и серая дымчатость лесополосы вдали, за которой зеленело поле с озимой пшеницей. Небосвод был перепоясан широким белым следом пролетевшего самолета. Солнце ползло низко, да так, что цеплялось за кроны деревьев. День-то ведь удлинился. По старинному народному поверью, говорил Макар, с января бог света Янус отворяет небесные врата и выпускает на землю день все раньше и раньше, а мрак гонит все ближе и ближе к самой ночи.
Справа от меня начинался много лет некошеный и непаханый луг, на котором из случайно занесенных семян повырастали худенькие березки и осинки. Я задумался в приятном мечтании, если не придут сюда люди со своими косами, пилами и не станут обрабатывать этот луг, то деревца окрепнут, и со временем подымится тут небольшая роща, а пройдут еще годы и присоединится она к нашему лесу и станет с ним единым целым. Все-таки силен лес, и разрастаясь, может завоевать для себя новые участки на брошенных землях. Деревья, они ведь самые бескорыстные и благородные существа. Они никого не убивают, чтобы жить самим, но жертвуют собою ради других: дают укрытие мелким животным и растениям, дарят свои плоды, а умирая, служат кровом для разнообразных живых существ, и плоть их, разлагаясь, пополняет питательную почву. Выходит, живут деревья не для себя, для других живут, и тем по-своему счастливы, как никто больше. И потому выходит, что губить их – дело безнравственное, подлое.
Пока я созерцал окрестности, Плут бегал по лугу, исследуя подмороженные кротовые холмики, пробовал их раскопать и просовывал нос в нору, а потом долго фыркал и облизывался, после чего бежал дальше, к следующей кротовине. Вдалеке над полем кричали вороны. Постояв тут еще некоторое время, я свистнул Плута, и мы продолжили путь сначала вдоль кромки леса, а потом вошли в его сырой полумрак и направились по другой тропе, мимо зарослей снежноягодника, разросшегося большими кругами, подобно арене с ветвистым деревом посередине. Таких странных кругов в Замландском лесу насчитывалось пять, как будто они были специально кем-то посажены, но кем и для чего мне было не известно.
Я уже подходил к лесной дороге, когда вдалеке вдруг раздался глухой выстрел. Я замер на мгновение и прислушался. Плут тоже остановился и, высунув язык, смотрел на меня в ожидании. Выстрел прозвучал откуда-то с юго-запада, как раз в той части леса, куда отправились Эрвин с Егором. Они подали мне сигнал? Или оболтусы выстрелили ради шутки? Все равно нужно проверить. Мы с Плутом поспешили к ним и не зря. Вот, что произошло в тот раз.
Распрощавшись со мной до вечера, Егор и Эрвин немедленно отправились в путь. Свернув с лесной дороги, они зашагали по тропе, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам. Ничего интересного долго не происходило и они, кажется, заскучали. Ракетница висела в кобуре на поясе Егора с левой стороны, цыганский нож – с правой, а патрон лежал в кармане его куртки. Егору стоило большой силы воли, чтобы удержаться и не испытать ракетницу на деле прямо сейчас, – все-таки действовал мой запрет. Немного погодя, он все же вытащил ее из кобуры и стал рассматривать на ходу.
– Если бы папа не пригрозил, отправить меня в город, можно было бы разок пальнуть, – рассуждал Егор, помахивая ракетницей.
– Он прав, на твой выстрел сбегутся все лесники, – сказал Эрвин. – Хотя и неплохо было бы ракетницу испытать.
– Попадись капкан, я бы сделал вид, что не могу освободиться, тем бы и оправдался, – мечтательно промолвил Егор, целясь в дерево.
– Твой отец все равно догадается, – махнул рукой Эрвин, – так что, эту идею ты оставь.
– Да-а, – протянул Егор и дулом ракетницы поправил шапку, съехавшую на лоб. – Он верит только тогда, когда ему явно врут.
– Так всегда и бывает, соврешь – верят, признаешься честно – обвинят во лжи, – согласился Эрвин.
Тут Егор остановился, ткнул дулом Эрвину в грудь и сказал:
– А давай скажем, что нас атаковал здоровенный кабан. Мол, защищались мы.
– Ерунда, твой отец все следы проверит, если чего не сойдется, сам знаешь, что будет, – ответил Эрвин.
– Верно, – с сожалением вздохнул Егор и сунул ракетницу в кобуру.
Не найдя хорошего повода, они продолжили путь. Обойдя кусты снежноягодника, они двинулись по едва заметной тропинке, на которой отчетливо ощущался запах лисы. Но и на этом пути, ничего подозрительного мальчишкам не подвернулось. Егор, шагая следом за Эрвином, снова вынул ракетницу и нежно погладил дуло, а потом резко встал, схватил ее двумя руками, как пистолет, и воскликнул:
– Стой, руки вверх!
Эрвин обернулся и с кривой ухмылкой проговорил:
– Брось свои дурацкие шутки, мы на обходе.
– Руки вверх, говорю, сопротивляться бесполезно, – повторил Егор, глядя на друга в упор.
– Ты чего, сбрендил? – с осуждением произнес Эрвин.
– Делай, что говорю, – потребовал Егор.
Эрвин цыркнул слюной в сторону, с презрением покачал головой, повернулся и продолжил путь. Тогда Егор ткнул ему в спину дулом и сурово промолвил:
– Ваше величество, ты арестован. Конец твоей монархии в нашем христианском лесу.
Эрвин, как только это услышал, резким движением развернулся, вышиб рукой ракетницу, отчего та отлетела в кусты, и, схватив Егора за воротник, прошипел ему прямо в лицо:
 – Ты, сумасшедший, прекрати свои мерзкие шутки, а то пожалеешь, – и с этими словами крепко встряхнул Егора.
– Да ладно, я ведь пошутил, – сказал тот.
Эрвин сверкнул на него сердитым взглядом, отпустил и направился дальше. Егор оправил куртку, подобрал ракетницу и, сунув ее в кобуру, последовал за другом.
– Классно ты приемчик применил, – проговорил он. – Как будто каждый день браконьеров за жабры хватаешь. И почему ты до сих пор не царь всей Прибалтики, а, ваше величество?
– А мне и леса достаточно, – холодно отозвался Эрвин, затем повернулся к Егору и добавил: –  Я же просил не называть меня так.
– А мне нравится, – улыбнулся Егор. – Классно звучит. Ты ведь настоящий лесной царь.
– Я не хочу этого слышать, понял?
– Ладно, договорились.
Эрвин повернулся и зашагал дальше. Но едва только он сделал несколько шагов, как Егор прыгнул ему на спину и прижал локтем его горло. Эрвин схватил руку Егора и переворотом через плечо, бросил на землю, затем прыгнул на него, но Егору удалось перекатиться и затем подмять под себя Эрвина, после чего сел сверху и, прижимая его руки к земле, чтобы не сопротивлялся, задыхаясь, проговорил:
– Ты хоть и прусский жрец, но я тоже не Ванька-дурак, и меня лучше не злить.
Эрвин фыркнул в ответ и признал:
– Ладно, отвали, ты победил.
– Так-то вот, – произнес Егор и стал подниматься. Но едва только он выпрямился, как из глубины леса вдруг раздался странный стук.
Егор замер на месте. Эрвин сел на земле и тоже прислушался. Что это, из деревни доносится, или в лесу кто-то дерево рубит? Егор и Эрвин с удивлением переглянулись. А гулкий стук снова разнесся по лесу.
– Точно у нас дерево рубят, – проговорил Эрвин, вставая на ноги.
– Надо проверить, – отозвался Егор.
– Кто бы это мог быть? – прошептал Эрвин, стряхивая с куртки прилипшие листья и хвоинки.
– Тихо. – Егор тронул его за руку. Постояв с минуту, прислушиваясь, он сказал: – Не важно, кто, но рубка в лесу запрещена для всех.
Мальчики двинулись на стук топора. Но когда они приблизились к тому месту, стук прекратился, а затем, едва только они выглянули из-за кустов, как впереди что-то скрипнуло, затрещало и зашумело вверху. Как вдруг все пришло в движение, одно из высоких деревьев с громким треском стало заваливаться, ломая ветви соседнего древостоя и произведя предсмертные стоны, рухнуло на землю. Впереди мелькнула тень. И снова послышался стук. Возле упавшего дерева мальчики увидели человека в грязной, видавшей пути-дороги, телогрейке, в старой шапке с опущенными ушами и в заношенных кожаных сапогах, орудуя топором, он срубал толстые ветви заваленного дерева. Едва отдышавшись, Егор и Эрвин двинулись прямо к незнакомцу.
Он рубил спиной к мальчикам и потому не замечал их. Попутно Егор нащупал дрожащими от возбуждения пальцами патрон в кармане, вынул из кобуры ракетницу и зарядил ее. Эрвин шагал позади него, затаив дыхание, и пристально рассматривал дровосека. Когда они подошли ближе, Егор выставил перед собой на вытянутых руках ракетницу и крикнул:
– Эй, брось топор!
Мужик застыл на месте и потом неторопливо обернулся. Увидав подростков, один из которых со свирепым видом наставил на него оружие, он выпустил топор из рук и в немалом удивлении тихо пробурчал какое-то проклятие. Покрытое черной щетиной суровое лицо этого человека показалось Егору знакомым. Эрвин тоже узнал старого браконьера.
– Это Савелий, – прошептал он Егору на ухо. – Значит, и в самом деле вернулся.
– Вижу, – отозвался Егор, не спуская с браконьера взгляд. – Его небритую рожу я даже ночью узнаю.
А Савелий, тем временем, повернулся к ним всем корпусом и встал с опущенными руками, сутулясь.
– Стой, Савелий, не двигайся, а то пристрелю, – пригрозил Егор.
Но тот и не думал предпринимать каких-либо поползновений к бегству, а только пристально глядел на мальчишек резво бегающими глазами. Савелий тоже узнал сына лесничего и внука старого прусса.
– Вы чего, ребятки, так шутите, – проговорил он с улыбкой. – Разве не знаете, оружие на человека наставлять – незаконно. Опустил бы ты эту игрушку.
– В законах мы не хуже тебя разбираемся, – ответил Егор. – А ты, гад, без лицензии деревья рубишь.
– Ну что же вы из-за одного дерева так нервничаете? – невесело, но любезно сказал Савелий, и на губах его снова мелькнула улыбка, он кашлянул и продолжил: – Разве можно преследовать человека из-за такой ерунды? – С этими словами он приподнял шапку и почесал вспотевший лоб.
– На этот вопрос тебе прокурор ответит, а наше дело задерживать таких недоумков как ты, – с достоинством ответил Егор.
– Зачем же так грубо, – мягко проговорил Савелий, поднял вверх руки и, продолжая улыбаться, двинулся в сторону мальчиков. – Я сдаюсь. Вы не можете оскорблять пленника, это не справедливо. Коли надобно отвечать, что ж, отвечу. И уверен, никакого преступления тут не имеется. Потому, опусти свою игрушку и давай, поговорим по душам.
– Не приближайся, – приказал Егор, продолжая целиться в Савелия.
Тот остановился.
– Ну, довольно вам, – сказал он. – Поиграли в казаки-разбойники и будет. А то за причинение безоружному старому человеку какого-нибудь телесного вреда, объясняться с прокурором придется вам, а не мне. – Савелий вновь сделал несколько движений к Егору.
– Стой! – приказал тот. – Повернись и двигай к дороге.
Но Савелий с прежней, добродушной улыбкой не послушался и протянул руки к мальчикам.
– Не губите меня старого. Ведь я по-хорошему с вами…
И тут, когда Савелий произвел еще один шаг к ним навстречу, Егор нажал на курок. Гулкий грохот прокатился по лесу, скованному напряженным оцепенением. Красный огонь с жутким шипением пронесся, едва не задев Савелия, ударил в ствол сосны позади него и разбился на сотни ярко искрящихся брызг. Трава под сосной озарилась сиянием, по сторонам разлетались огни, повалил густой красный дым. Савелий, воспользовавшись секундным замешательством, кинулся бежать. Егор немедленно ринулся за ним, засовывая одновременно в кобуру бесполезную теперь ракетницу. Следом устремился Эрвин. Перепрыгивая через пни, огибая кусты, несся Егор, готовый растерзать преступника, как только настигнет. Савелий бежал тяжело, он быстро устал и задохнулся. Егор бросился на него и, сбив с ног, рухнул вместе с беглецом на землю. Эрвин подскочил к ним, когда Егор уже навалился на браконьера всем телом и заворачивал его руки за спину. Савелий, тяжело пыхтя в землю, уже не сопротивлялся. Шапка его при падении слетела, обнажив коротко стриженую голову с розоватым пятном на затылке, похожим на лишай.
 – Найди отца! – сказал Егор Эрвину, когда отдышался. – А я пока за этим послежу.
Тут Савелий пошевелился, и Егор двинул его по шее, от чего браконьер издал слабый стон и закашлялся.
– Еще двинешься, гад, мозги вышибу, – пригрозил Егор, а потом обернулся к Эрвину и крикнул: – Чего уставился, беги за отцом, говорю! – Эрвин повернулся было, но Егор снова окликнул: – Нет, погоди, сначала принеси мне топор.
Эрвин побежал к срубленному дереву и скоро вернулся. Егор поднялся с Савелия, крепко пнул его в бок и взял в руки топор.
– Ты не убей его, ладно, – проговорил Эрвин, с трудом сдерживая дыхание.
– Постараюсь, если он будет хорошо себя вести, – сурово проговорил Егор. – А ты беги, да поживее.
Савелий больше не шевелился. Он растянулся во весь свой рост, как бревно, тяжело дышал и сопел в землю, сжимая в пальцах мерзлые листья и траву. Эрвин бросил на него печальный взгляд и снова повторил Егору:
– Ты только не убей.
– Иди за отцом, говорю, живо! – отозвался тот.
Эрвин покачал головой и отправился через кусты, то и дело, оглядываясь на друга и распластавшегося на земле Савелия. А Егор ликовал, ощущая себя победителем, и особенно оттого, что завалил ни какого-нибудь мальчишку из параллельного класса, а на сей раз взрослого мужика, да еще преступника. В школе Егор дрался частенько, мне кажется, с первого класса, и мы с Анной устали выслушивать жалобы его учителей. Сколько раз, после очередной драки, нам приходилось его вразумлять – давно сбился со счету. «Послушай, Егор, – возмущался я, – твои бесконечные конфликты мне надоели. Ты постоянно расстраиваешь маму. Она ведь так занята на работе! У нее совсем нет времени каждый день выслушивать претензии твоих учителей. Я понимаю, силы у тебя много, но ты не умеешь ее рассчитывать. Не пора ли тебе успокоиться? Будь похитрее, решай любой спор дипломатично. Разве тебе самому нравится ходить с синяками под глазами?» – «А если он не понимает, пока по зубам кулаком не получит? – возражал Егор. – Я не виноват». – «Послушай меня, если еще раз Тамара Степановна пожалуется, приеду и перед всей школой заставлю тебя извиниться», – сурово пригрозил я. «Пап, ведь ты так не сделаешь? – промолвил Егор, глядя мне в лицо с негодованием. – Ведь это так глупо получится. Ты не представляешь, я после такого совсем из школы уйду». – «Не позволю! – воскликнул я и продолжил: – Послушай, ведь ты хорошо учишься, и учителя довольны твоими успехами, особенно по математике. Но твое поведение! Твои драки всех огорчают. Кстати, ты еще не ответил, за что разбил десятикласснику нос?» – «Он малявкой меня обозвал, – угрюмо сказал Егор. – Понимаешь, этот придурок не успел в моей школе появиться, как начал строить из себя крутого. Ну я и врезал ему, чтоб не выпендривался больше». – «Хватит, Егор, довольно. – Я с досадой покачал головой. – Прекрати это раз и навсегда». – «Но как я буду порядок держать в школе? – в сердцах воскликнул Егор. – Ведь по-хорошему никто не понимает!» – «Порядок пусть наводят дежурные учителя. Твоя основная задача – учиться». – «Что я и делаю, – огрызнулся Егор. – Ты хоть бы хорошее заметил, ведь у меня среди пятерок всего три четверки за прошлое полугодие». – «Молодец», – сказал я.
Некоторое время Егор стоял над поверженным браконьером и разглядывал топор с хорошо заточенным блестящим по краю лезвием. Потом Егор прицелился топором в шею Савелия и поводил им в воздухе, словно готовился к совершению казни. Но потом передумал.
– Послушай, ты. Слышишь меня? – проговорил Егор, опуская топор.
Савелий чуть пошевелил головой и снова прижался щекой к сырой дерновине.
– Чего молчишь, или язык в одно место засунул?
Савелий что-то промычал невразумительно и кашлянул.
– Признайся, ты в лесу капканы расставил?
Савелий молча приподнял голову, чтобы совсем не отморозить левую щеку, и снова замер.
– Говори.
– Не я, – наконец, просипел Савелий.
– Врешь!
– Правда, не я.
– Ладно, сейчас отец придет. Он все равно узнает, твои капканы или не твои. А срубленное дерево тебе никогда не простят. – Тут Егор снова пнул Савелия, и тот приглушенно закашлялся.
Тем временем мы с Плутом бежали по лесной дороге, когда впереди нам навстречу из зарослей выскочил Эрвин. Увидев меня, он замахал рукой и стал звать:
– Скорее, мы браконьера задержали! Скорее!
– Что, что там произошло? – спрашивал я, по пути. – Где Егор?
– Савелий дерево срубил. Мы поймали его. А Егор с ним сейчас, караулит, – торопливо объяснил Эрвин.
До места происшествия мы добрались довольно быстро, и тут, среди деревьев, я увидел лежащего ничком поверженного человека и Егора, сидящего рядом на трухлявом бревне. От нечего делать он втыкал топор в головешку, лежащую перед ним на земле. Завидев нас, Егор поднялся, весело ухмыльнулся, подошел к лежащему телу и поставил на него свою ногу, затем гордо поднял нос и заявил:
– Прошу снять на память: лесник и его добыча. Хорош трофей, правда?
– Брось придуриваться, Егор, – сказал я, приближаясь. – Это человек, а не зверь. Отойди от него.
Егор неохотно подчинился.
– Он еще живой? – поинтересовался Эрвин.
– Живой, – со вздохом ответил Егор и затем усмехнулся. – Только мертвым прикидывается, как енотовидная собака. – Вишь, как распластался.
Я подошел к Савелию и приказал:
– Поднимайся.
Тот пошевелился, приподнял голову, полежал с полминуты, затем медленно приподнялся, сначала уперся в землю коленями, затем сел на корточки, после чего, осторожно оторвав от земли руки, наконец, выпрямился. Потом наклонился, подобрал свою шапку и надел ее. Мы встали один перед другим, сверкая глазами, как давние заклятые враги. Савелий внешне довольно изменился за те полгода, что провел в заключении, выглядел он очень больным. Скуластое, худое лицо избороздили морщины, глаза пожелтели, сам он весь ссутулился и то и дело содрогался от кашля. Егор и Эрвин глядели на нас, ожидая, что будет дальше. Плут обнюхивал ноги Савелия, ходил вокруг нас, помахивая хвостом и заглядывая нам в глаза, как будто спрашивал, что тут происходит? Савелий опустил глаза и я проговорил:
– С возвращением.
– Доброго здоровья, – ответил тот угрюмо.
– Пап, он дерево срубил, – не удержался от комментариев Егор. – Посмотришь?
– Позже, – ответил я и обратился к Савелию. – Что же ты, зверей бил, а теперь, едва из тюрьмы вышел, за деревья, выходит, взялся?
Савелий молча покачал головой.
– Видно, зря тебе амнистию подписали, – продолжал я. – Свобода тебе противопоказана. Тогда бы и сидел в камере до конца своих дней, чего вернулся?
Моя острая реплика оживила Савелия, он кашлянул и глухо проворчал:
– За такую рубку не сажают. От одного дерева леса не убудет.
– Ошибаешься, у нас каждое дерево на учете, – начал я свои объяснения. – Всем дай волю, как ты говоришь, по одному дереву завалить, так и лес вырубят. Мы храним старый лес и для людей и для животных. Убираем только больные деревья и расчищаем противопожарные просеки от подроста. Никакая другая рубка здесь не допускается. Рубить дерево – все равно, что живую душу губить.
– О дереве ты хорошо говоришь, как о животном, у которого есть чувства, – промолвил Савелий и ухмыльнулся.
– Они беззащитны, но чувствуют боль по-своему, – сказал я. – Деревья нужно уметь понимать.
– А кто бы меня понял, – пробормотал Савелий и снова закашлялся. – Я… я домой… вернулся, – продолжил он, когда кашель немного отпустил, – холод собачий, ни угля, ни дров. Печь растопить нечем. А вам одного дерева жалко. Может, я собираюсь начать жизнь заново.
– Так не начинают, – ответил я.
– Пап, да чего ты с ним канителишься? – вмешался Егор, помахивая цыганским ножом. – Ты лучше про капканы спроси.
– Не ставил я капканов, – сразу буркнул Савелий и закашлял в кулак.
– Ладно, с этим еще разберемся, – сказал я. – А сейчас, Савелий, придется пройти со мной, чтобы составить бумагу.
Савелий не выказал никакого сопротивления или возмущения, а покорно последовал с нами. Когда мы пришли во двор, я оставил Савелия и мальчишек на веранде, а сам отправился в кабинет, звонить в милицейский участок, чтобы поторопить их с приездом. Некоторое время Савелий сидел в угрюмой задумчивости. То и дело Егор поглядывал на браконьера взглядом полным неприязни.
– Вынесь мне воды, – попросил Савелий Егора. – Пить охота.
– Пить охота, ждет тебя каторжная работа, – тотчас передразнил Егор, но поднялся со скамейки и ушел в кухню.
– Послушай, дружок, – тотчас обратился Савелий к Эрвину, когда они остались вдвоем. – Ради твоих богов, отпусти меня, пожалуйста. Хотя бы ты не выступай против меня старика. Я ваш лес больше не трону, а? – Проникновенно посмотрел на Эрвина и продолжил: – Знаешь, я решил начать свое хозяйство, буду курей разводить, поросеночка заведу, вот и заживу мирно и тихо.
– Я отпущу, так Перкуно тебя найдет и накажет, – ответил Эрвин.
– Вот напасть-то! – вздохнул Савелий. – Но ведь я исправлюсь.
– Боги не прощают, – с сожалением ответил Эрвин.
– Выходит, нет мне спасения? – с тающей надеждой спросил Савелий.
– Никакого шанса. – Эрвин покачал головой.
Савелий горестно вздохнул и закашлял. Тут вернулся Егор и протянул ему стакан.
– Благодарствую, – с поклоном проговорил Савелий и принялся пить большими глотками.
А я, с трудом дозвонившись, все еще разговаривал с лейтенантом Ининым, который, узнав от меня очередную новость, был удивлен, отчего это у нас каждый день какое-нибудь неприятное событие происходит, порчу кто-нибудь напустил, что ли? Вот так начало года! Но, как бы там ни было, а приехать придется. На том и договорились. Потом я взял капкан и вышел во двор, отправил мальчишек заниматься своими делами, а сам уселся на скамейку рядом с Савелием и между нами завязался следующий разговор.
– Так значит, не твои? – спросил я, протягивая ему капкан.
Савелий взял железяку за сомкнутые дуги, рассмотрел с любопытством и покачал головой.
– Нет, не ставил я капканов, да и откуда им взяться у меня, если я с пустой котомкой вчера домой вернулся, – признался он и отдал мне капкан.
– Охотно верю, – сказал я.
– Я ведь еще осмотреться не успел, – продолжал он оправдываться. – Холодно, дом не топлен. Я этой ночью чуть концы в ледяной хате не отдал. Пришлось утром за дровами идти.
– Повод лучше не придумаешь, – заметил я. – Но дрова или уголь можно было бы честным способом заполучить.
– У меня денег нет, – проговорил Савелий.
– Что ж это, президент амнистии подписывает, а пособие не выдает, хотя бы на месяц? – с иронией сказал я.
– Денег тех капля, – буркнул Савелий.
– Жаль, опять до конца не продумали, – сказал я. – Вот такая вся наша жизнь – не продуманная. Но ты мог бы прийти к нам, рассказать о беде своей, я бы даром тебе дров отвалил на первое время. Был бы тебе Рождественский подарок от любимого лесничества.
Савелий ухмыльнулся.
– А что, какой-либо капкан сработал, или пустые все? – поинтересовался он.
– Сработал, – ответил я, – енотовидная собака попалась.
Савелий хмуро покачал головой.
– Хочешь посмотреть? – предложил я. – Она тут, в сарае, теперь. Макар лапу ей лечит. Пойдем, чего зря мерзнуть.
– Давай, а то пока милицию дождешься, со скуки сдохнешь, – ехидно заметил Савелий.
Мы отправились в сарай. Лишь только я открыл дверь, как сразу почувствовал запах звериной мочи. Савелий подошел к собачьей клетке и присел возле нее на корточки.
– Бедная собачка, – заворковал он. – Тоже за решеткой сидишь. Понимаю, как это тяжело. Сам только что вернулся из похожей дыры. Вот угораздило-то! Как твоя лапка? Ну ничего, добрые люди помогут.
Я шмыгнул носом. Вот не ожидал, что Савелий может быть таким ласковым. Однако собака воззрилась на браконьера с неприязнью. У любого зверя есть необыкновенный дар: этакое чутье, которое позволяет видеть душу человека насквозь. Собака сверкнула глазами, тихонько прорычала и прижалась к полу, не желая общения. Тогда Савелий поднялся, кашлянул и проговорил:
– Эх, удивляюсь я вам, лесникам. Сколько сил вкладываете и жизнью своей, бывает, рискуете. А зря стараетесь. – Поглядел на меня пристально и заговорил дальше: – Рано или поздно ваш лес все равно вырубят. – Я смерил Савелия холодным взглядом, а он продолжал с укором: – Протоколы свои на бумаге составляете? За столом сидите деревянным? Печь топите дровами? – вот он где лес. Везде рубят, и ваш лес тоже изведут, помяни мое слово. Пустыня будет…
Он хотел еще что-то сказать, но в следующую минуту с дороги донесся пронзительный двойной гудок. Савелий кивнул в сторону дверей, мол, пошли уже, и мы направились на улицу. Макар отворил ворота, и во двор въехала старая милицейская машина, на такой, кажется, еще во время войны ездили генералы армии. Как только она остановилась, из этой антикварной железной старушки с брезентовым верхом выбрались наш районный участковый лейтенант Инин и его помощник Денис – милиционер средних лет, этакий невысокий лысоватый крепыш похожий на гнома; оба в форме и с оружием на поясе.
– И что тут стряслось? – сразу спросил лейтенант Инин, пожимая мне руку.
– Говорю же, вчера капканы нашли, а сегодня браконьера задержали, – объяснил я и уточнил: – за самовольную порубку. Полувековой ясень завалил.
– И где задержанный? – поинтересовался Инин.
– Да вот он, – я указал на Савелия, который стоял рядом со мной.
Лейтенант Инин посмотрел на него внимательней и узнал:
– Наш старый знакомый! – воскликнул он с иронией. – Что, все на подвиги тянет? Ха-ха! – Савелий угрюмо промолчал, глядя на Инина исподлобья. – Я бы в вашем возрасте, папаня, на печке сидел, грелся. Какие там к черту капканы! Ха-ха.
– Того и хотел, – ответил Савелий. – Чтобы печь растопить, за дровами пошел, тут меня и повязали.
– А капканы тут причем? – вопросил Инин и посмотрел на меня.
– Хозяин не установлен, – ответил я. – Подозреваем Савелия.
– Вот оно что! – задумчиво сказал Инин. – Будем составлять протокол.
– Пройдемте в дом, – пригласил я. – Чего ради мерзнуть.
– Да-да, идем в дом, – согласился Инин, и мы пошли. – Холодная нынче зима, а снега все нет, – проговорил он по пути. – Странно, правда?
– Бывает, – коротко ответил я и с укором поглядел в сторону солнца, застрявшего в ветвях деревьев, как будто оно было виновато в отсутствии снега.
Я пропустил в дом милиционеров, Савелия и вошел следом.
– Прогноз, между делом, не слушали? – спросил Инин, проходя в комнату.
– Да, и никаких изменений, – ответил я.
– Ха-ха!
Мы вошли в гостиную и расположились в креслах вокруг стола. Пока Инин опрашивал Савелия и составлял протокол, я сходил за капканами и сразу отдал их Денису. Тот с равнодушным видом сунул их в черный пакет, обычно предназначенный для мусора, даже не рассмотрев их, как следует, словно эти капканы для него были чем-то обыденным, как, например, примитивные мышеловки, расставленные в его милицейском кабинете. Макар, между тем, поставил на стол чашки чая, затем блюдо с эклерами начиненными земляничным варением и поинтересовался, не угодно ли чего-нибудь еще. Я коротко сказал: «нет», и тот удалился, важно, как индюк. До чего же я не люблю его напускной напыщенности!
Закончив беседу с Савелием, лейтенант Инин, сделал глоток чаю и проговорил:
– Что касается срубленного дерева, тут все понятно, задержанному придется раскошелиться. – Заслышав это, Савелий ухмыльнулся, мол, нашли миллионера. Инин бросил на него быстрый взгляд и продолжил: – Но что вы думаете по поводу капканов? Есть ли другие подозрения?
– Никаких, – ответил я. –  Мы каждый день на обходах, но чужих следов или посторонних людей в лесу не наблюдаем.
– Пигмея-мелиоратора не опрашивали? – снова спросил Инин.
– Нет, к нему никаких претензий, он честный человек, – ответил я.
– Значит, подозреваемый только один, – сказал Инин, кивнув на Савелия.
– И это сомнительно, – проговорил я. – Разве что, выйдя из тюрьмы, он на скорую руку смастерил их и расставил в лесу, причем с хорошим знанием дела, как будто всю жизнь этим занимался.
Савелий ехидно усмехнулся.
– Тоже нестыковочка, – задумчиво промолвил Инин. – А что нам скажут отпечатки пальцев? – предположил он, сунул в рот эклер и допил свой чай.
– Это мало вероятно, – сказал я. – Охотники работают с капканами только в перчатках, чтобы не оставлять никакого запаха рук на металле.
– Какие тонкости! Ха-ха! Выходит, дело – дрянь.
– Не хотите ли еще чаю? – предложил я.
– Нет, нам пора, – ответил Инин, поднимаясь из-за стола. – Надеюсь, ваши лесники вернуться с новостями. Прошу вас, сообщите мне сразу.
– Договорились, – сказал я.
Тогда Инин повернулся к Савелию и объяснил:
– Что касается вас, гражданин, извольте явиться в участок завтра. Приходите часов в одиннадцать. А сейчас можете быть свободны. Рассчитываю на вашу сознательность. Ха-ха!
Мы вышли во двор, пожелали друг другу удачи и распрощались.
– Кстати, может вас подвести до дому? – предложил Инин Савелию.
– Мне тут дрова обещали, – ответил тот.
– Ну так берите и поехали, живее только, живее, – поторопил Инин.
Через несколько минут Савелий бросил на заднее сидение машины связку дров, прокашлялся, забрался в салон и захлопнул за собой дверцу. Машина дрогнула, выпустила из-под себя вонючее бурое облако и двинулась со двора.
Лесники вернулись с обхода один за другим, когда на землю стали опускаться сумерки. Ничего нового никто из них не обнаружил, и я отпустил их по домам. Мальчики, пока суд да дело, помогали Макару с лечебным осмотром поселенца. Старик проверил раны, обработал их своими лекарственными составами, затем снова наложил шины, перевязал лапу и самодовольно прогудел, сложив губы дудочкой.
– Что? – с нетерпением спросил Егор, взирая на Макара. – Все хорошо?
– Да, полный порядок, – ответил тот. – Но с этой повязкой наш друг походит до тех пор, пока кости не срастутся окончательно.
– Значит, она будет бегать как раньше? – спросил Эрвин.
– Без сомнения, – ответил Макар.
Мальчики торжествовали, они стукнули друг друга по рукам, закрыли клетку и отправились следом за Макаром на кухню, чтобы приготовить еду поселенцу.

День пятый
Ранним утром мы с лесниками отправились к погибшему ясеню, чтобы распилить его на дрова. Весь недолгий наш пусть к месту работы прошел в угрюмом молчании, как на траурной церемонии, никто не желал говорить, выказывать своих чувств и жаловаться на разгул браконьерства. Тропа ползла среди оцепеневших корявых деревьев, от мороза она была черная, твердая и бугристая. Воздух тихий, бодрящий. Первым делом я подошел к пню и по годовым кольцам определил, что возраст великана был около сорока семи лет, почти ровесник Демьяна, о чем тот сразу же и объявил, а потом предался воспоминаниям, довольно приуныл и, не в силах сдерживаться, печально заговорил:
– Когда я родился, этот ясень уже стоял здесь тоненьким проростком. Выходит, мы оба росли, и сколько раз я проходил мимо него, не обращая внимания? Не знаю. И никогда не узнаю. Так выходит, мы начинаем кого-нибудь замечать, когда тот помрет. А потом страдаем, что не знали, не были к нему внимательны прежде, пока он был жив. Не смогли уберечь. Чего стоила твоя жизнь, дерево, а чего стоит моя, человеческая? До того нет никому дела. По тебе и слезы проливать никто не станет, разве что соседние деревья, да птицы, которые в твоих ветвях вили гнезда. Со всеми так. Исчезни я, и никто по мне сожалеть не станет. Всем безразлично, жив я или нет, топчу я эту землю или нет, охраняю лес или нет. А тем, кто наверху и подавно не нужен. Лесник нынче не в почете. Знают, ни я, так кто-нибудь другой займет свободное место. Так-то вот. Потому моя жизнь никому не интересна. А тебе, дерево, еще повезло, что не дано такой боли, какую может испытывать человек. И боль эта душевная во сто крат тяжелее всякой телесной.
– Ты чего, Демьян, тоску нагнетаешь своим бормотаньем? – окликнул его Прохор. – Поди, займись другими делами, если это не по душе. Нам и без тебя тошно.
– Не могу, братцы, мне этот ясень резать – все равно, что себя самого ранить, – ответил Демьян и принялся таскать бревна в телегу.
Прохор махнул рукой и промолвил с раздражением:
– Все были бы такими чувствительными, так и работу некому было бы выполнять.
– Да ну его, сами справимся, – подхватил Ваня, сбросил с себя куртку, поплевал на ладони и взялся за бензопилу.
– Господь ему судья, – добавил Прохор.
– Не ругайте его, – проговорил я, Прохор и Ваня обернулись ко мне, и я добавил: – У него с сыном вчера ссора произошла, и тот уехал в город.
Лесники поглядели на меня с пониманием, вздохнули разом и продолжили работу. Взревела пила, выпустив голубоватый дым, и по земле одно за другим покатились короткие бревна.
А тем временем Эрвин с Егором обходили птичьи кормушки, сыпали в них хлебные крошки, зерно, подвешивали пресное сало. К птичьему столу прилетали только синицы, да воробьи, другим видам, пока снега нет, достаточно еще корма в лесу и в садах. Воробьи так привыкли к Эрвину, что не боялись садиться на его протянутую ладонь. Тогда между воробьями завязывалась потасовка, они громко чирикали, хватали крошки из-под клюва друг друга, – кто быстрее, тому больше достанется. А Егор тем временем делал снимки. Есть у Эрвина в коллекции фотография, где он стоит возле покрытой снегом березки, а на плечах, голове и руке его сидят воробьи.
Вернулись мальчики домой к обеду, когда за кухонным столом уже сидели все лесники, а Макар разносил среди нас тарелки с борщом. Мы ели в молчаливой задумчивости, а в это время по радио передавали рождественские мелодии, которые должны были поднять всеобщее настроение, да напрасно. Егор сел напротив меня, Эрвин с краю – возле Прохора. Мало-помалу мы разговорились.
– Вот загадка, неужели капканьщик так и останется неизвестным, – заговорил Демьян. – Третий день уже пошел. Все без толку.
– Это не первый случай, – ответил я. – Сколько подобных преступлений не раскрыто по всей Прибалтике – не перечесть.
– Под Пруссовкой цыгане стояли, не они ли? – предположил Прохор.
– Нет, не цыгане, – уверенно проговорил я, – они не охотятся, а кроме того, зачем ставить капканы перед уходом? Было бы глупо с их стороны.
– Может, из наших кто, деревенских? – предположил Ваня.
– Вряд ли, – проговорил Прохор, разделывая руками курятину. – Уверен, чужие наехали.
– А Пашку не проверяли, ни его ли работа? – спросил Демьян и покосился на Егора.
– Этот бы сразу попался, – с ухмылкой заметил Егор. – Хотя проверить стоит. Каким бы дурачком не прикидывался, а все-таки, у себя на уме.
– Я поговорю с ним, – предложил Эрвин.
– Так он и признается, – сказал Егор. – С ним похитрее надо.
– Только без рукоприкладства, понятно? – Я строго поглядел на Егора.
– Постараюсь, – ответил тот.
– А что Савелий? – спросил Демьян, жуя картошку.
– Участковый просил звонить во второй половине дня, а пока еще ничего неизвестно, – ответил я.
– Была бы Савелия работа – и делу конец, – промолвил Ваня. – А тут ломай себе голову.
– Ишь, какой прыткий, – покачал головой Прохор, – так легко бывает только в сказках.
– Выясним, а лес все же придется прочесывать, – проговорил я.
– А Рождественские праздники? – с тоской в глазах спросил Ваня.
– Будут вам и праздники, – пообещал я.
Лесники с облегчением вздохнули и приступили к чаю. Макар снова заходил вокруг стола, убирая грязную посуду.
– Законы нужны строгие, – пробормотал он между делом.
– Что я и говорю! – тотчас возник Егор. – Пока браконьеров сажать не начнем, эти свол… – запнулся, глянул на меня и продолжил: – эти паразиты не переведутся. А мы тут все сдохнем, бегая за ними.
Лесники согласно закивали, вздыхая, мол, верно мальчишка рассуждает.
– Это потому что они безнаказанными остаются, – подлил масла в разгорающийся огонь Макар, и я бросил на него хмурый взгляд.
– Да! – воскликнул Егор. – Мы должны их на месте арестовывать и сразу в кутузку, а то, сколько браконьера ни штрафуй, он все равно охотится.
Лесники и тут согласились. Макар хитро подмигнул Егору, Прохор покачал головой и шумно отхлебнул чаю, Демьян с улыбкой стал намазывать хлеб яблочным варением, Ваня и Эрвин помешивали ложечкой чай, ожидая, что будет дальше. А Егору того и надо, почувствовал себе поддержку и завелся. И чувствуя это его настроение, я попросил:
– Егор, живо доедай и во двор, сегодня мы должны наколоть побольше дров.
– Причем тут дрова? – возмутился Егор. – Я говорю, что браконьерам нельзя спуску давать. Ведь они безнаказанно стреляют и рубят.
– Рисковать вашей жизнью я не стану, – категорически заявил я, и все повернулись ко мне. – За прошлый год в Прибалтике убили трех лесников.
– Папа, но ведь надо что-то делать! – вскипел Егор, и лесники обернулись к нему. – Мы должны лес защищать, браконьеров ловить, а не читать им лекции о милосердии. Чего ты вчера Савелию пытался втолковать? Поверь, это было глупо!
– Савелием займется милиция, – объяснил я.
– Но зачем его отпустили?! – возмущался Егор. – Он – браконьер! Его нужно было за решетку отправить, немедленно.
– Савелий выплатит штраф за самовольную порубку, – ответил я. – Уверен, он теперь перестанет у нас браконьерствовать.
– Ты уверен?! – воскликнул Егор. – Да разве можно! Таким людям нельзя доверять!
– Да-а, – протянули разом лесники, соглашаясь, то ли со мной, то ли с Егором.
– Мы делаем все, что зависит от нас, – сказал я, – и во многом справляемся.
Лесники одобрительно посмотрели на меня и закивали в поддержку.
– Нет! – воскликнул Егор, и лесники повернулись к нему. – Мы могли бы делать больше. Вспомни, ты ведь сам в газете читал: в ЮАР за причинение вреда дикому животному грозит тюрьма безо всяких разбирательств. В Иране браконьеру отрезают руку под наркозом, если он попался в первый раз, знаешь?.. А второй раз – приговаривают к смертной казни. Вот, где работают!
– Егор! – сердито сказал я, и лесники снова повернулись ко мне.
– Что? – воскликнул Егор.
–Успокойся.
Лесники молча поглядели на Егора, а потом вновь перевели взгляд на меня. Они слушали наш спор со все возрастающим волнением. И только Макар гордым журавлем расхаживал среди нас, подливал чай, кому надо, и убирал пустые чашки.
– Ты прикинь, одного браконьера повесишь, другие будут бояться – такой нужен закон, – не унимался Егор. – Иначе нас лесников будут бить, как мух.
– Ты прекратишь эти разговоры, наконец? – проговорил я, жалея, что мы сидим по разные стороны стола, а то двинул бы этого бунтаря, как следует.
– Но мы не сохраним лес, если будем продолжать в том же духе, – чуть спокойнее проговорил Егор. Он откинулся на спинку стула и надулся, как дождевая туча.
– Мы делаем все, что в наших силах, – повторил я.
– Ну да, всю жизнь ловим одного и того же замученного в тюрьмах браконьера, пока он совсем не состарился, – произнес Егор. – Хм, нашли козла отпущения. А объявился кто-то посильнее, такого и задержать слабо.
Лесники, глядя на Егора, помрачнели и заворчали себе под нос. Эрвин похлопал по плечу Егора и попросил:
– Успокоился бы ты, в самом деле.
Егор стряхнул с плеча его руку и презрительно проговорил:
– А ты! Ты хоть бы помог Савелия вчера скрутить. А то стоит и гундит у меня над ухом: «оставь его, оставь, больно ему сделаешь...» Тьфу, аж противно! Да лучше бы я этого негодяя и в самом деле убил.
– Егор! – окликнул я.
– Что?! – резко сказал он, метнув в меня полный ярости взгляд.
– Ты это прекрати. – Я постучал пальцем по столу. – Я запрещаю тебе преследовать капканьщика. Для этого есть милиция.
– Ты запрещаешь?!
– Да.
Лесники посмотрели на меня с сожалением, а я продолжал:
– Во-первых, сейчас же успокойся, во-вторых, послушай меня внимательно. – Егор сложил на груди руки и отвернулся к окну. – Всей работой в лесничестве руковожу я. Все решения принимаю тоже я. Больше того, я отвечаю за жизнь леса и каждого из вас, но не ты. Поэтому требую прекратить этот бессмысленный разговор. – Я смерил Егора суровым взглядом и продолжил: – Послушай, никто не сомневается, что ты с кулаками пойдешь хоть на вооруженного с ног до головы черта. Но рисковать жизнью – глупо. Я уже не раз говорил тебе, что размахивать кулаками бесполезно. И это один из таких случаев. – Тут лесники закивали мне в поддержку. – Мы должны поступать в рамках закона, иначе перед судом придется отвечать не только браконьеру, но и нам.
– Я бы ответил, – сказал Егор, – ответил бы так, чтобы все поняли, какие у нас тупые законы.
– У тебя еще все впереди, – спокойным тоном произнес я. – Вырастишь, выучишься и станешь управлять лесничеством так, как считаешь нужным.
– Эту лебединую песню я уже слышал, – холодно проговорил Егор. – Но обещаю, не последнего браконьера я вчера поймал. И впредь, ни одному бандиту спуску не дам.
Я с гневом посмотрел на сына. Нет, Егора невозможно в чем-либо переубедить. Лесники с недоумением переглянулись. Эрвин с сочувствием посмотрел на меня и опустил глаза. Макар, тем временем чистивший в раковине кастрюлю, прислушивался к разговору и ухмылялся. Петушиный характер мальчишки его явно умилял, и это меня жутко возмущало. Вот хотя бы раз услышу, что Макар потакает ему, поддерживает его протест и пересказывает полуфантастические подвиги моего отца – накажу, решил я. Но хитрый старик ни разу на том не попался. Хотя однажды он заявил мне прямо в лицо: «Наш Егор – вылитый дед. Все бы лесники были такими горячими, как он, так леса и пальцем боялись бы тронуть». В тот раз я с трудом удержался от резких слов и заявил, что жизнь сына мне гораздо дороже.
– Заканчиваем с обедом, – объявил я всем.
Егор посмотрел на меня и раздраженно бросил на закуску:
– Моралист.
Весь красный, как пламя, я впился в Егора негодующим взором и, с трудом сдерживая себя, проговорил:
– Самое худшее, что в тебе есть, Егор – это глупое упрямство.
Егор смерил меня презрительным взглядом, поднялся из-за стола и направился во двор.
Все выдохнули разом. Прохор перекрестился. Над столом повисло молчание. Но постепенно всеобщее напряжение стало понемногу спадать. Демьян сунул в зубы сигарету, попросил у Макара спички и закурил. Ваня стал допивать свой остывший чай. Эрвин сидел понурившись. Заряженный, словно электричеством, я встал из-за стола и направился в гостиную. Несколько минут я стоял там, возле окна, опираясь руками о подоконник. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя и потом приступить к работе. Недолго я слушал биение собственного сердца, как вдруг увидел отца, его силуэт появился там, за стеклом, среди спящих яблонь, и снова, как бывало уже не раз, он неслышно, одними губами, напомнил мне о невидимой опасности, которая подстерегает Егора. В отчаянии я закрыл глаза.
После обеда лесники отправились на обход лесных кварталов. Мальчикам я поручил вывести Вольгу и Ставра во двор, вычистить стойла, а потом покормить и напоить коней. А сам я принялся разгружать телегу и колоть дрова – физическая работа обычно хорошо помогает мне оправиться от тревожных предчувствий.
Между тем мы с нетерпением дожидались результатов расследования из милиции. Лишь в половине пятого я снова сумел дозвониться в участок и застал лейтенанта Инина. От него я узнал, что Савелий к делу о капканах никакого отношения не имеет. Тщательный допрос подтвердил его алиби. Лесники, узнав о непричастности Савелия, приуныли: значит, капканьщик по-прежнему остается не известным.
Вечер опускался ясный, морозный и темный. Холодно поблескивал звездный узор на черном шелке неба. А потом над лесом взошел молодой месяц и повис серебряным рожком, словно декорация к лесной сказке.
После ужина я сел в кресло почитать газеты у камина. В одной из них мне попалась статья под заголовком «Тайга на вывоз» о том, как вырубают Сибирь и эшелонами отправляют древесину в Китай, большей частью незаконно. Далека Сибирь от наших мест, да только земля одна, и где бы лес ни рубили, рано или поздно звон пилы тяжело отзовется и здесь. Другая статья – прогноз погоды на ближайшие дни – вызвала у меня больше приятных ожиданий. Синоптики обещали, что с завтрашнего дня погода начнет меняться, давление будет падать, а с северо-запада придет циклон. Заканчивалось это сообщение весьма оптимистично: «Наконец, жителей Янтарного края зима порадует долгожданным снегом». С этой доброй новостью я поднялся с кресла и, сжимая газету в руке, отправился к Егору, сообщить, чтобы он начинал готовить лыжи.
Но в комнате Егора не оказалось. Подумав немного, я простодушно решил, что они с Эрвином отправились проведать поселенца. Тогда я спустился в вестибюль, надел ботинки, шапку, тулуп и вышел. Мороз ударил меня, словно кулаком, прямо в лицо и обдул холодом шею. Я торопливо поднял воротник и, сунув руки в карманы, направился к сараю. В округе стояла глухая тишина. Облака похожие на звериные лапы то и дело наползали на месяц и скрывали его. Мороз преследовал меня по пятам и все норовил забраться под тулуп. Каково же было мое удивление, когда, подойдя к сараю, я обнаружил, что дверь заперта на замок. Пока я раздумывал, куда подевались мальчишки, из-за угла вдруг донесся приглушенный разговор. Я прислушался. Это был голос Егора. Мой сын что-то разъяснял Эрвину. Желая скорее поделиться хорошей новостью, я повернул за угол и застыл на месте. Эрвин и Егор сидели на бревне, облокотившись на стену сарая и… кто бы мог подумать, курили!
– Чем вы здесь занимаетесь?! – воскликнул я, сверля взглядом обоих по очереди.
Не ожидая моего появления, мальчики подскочили, как ошпаренные. Эрвин тотчас бросил окурок, торопливо на него наступил и виновато опустил голову. Егор посмотрел на меня недоумевающим взглядом, вынул изо рта сигарету и стряхнул пепел.
– Вы что же, курить начали? – продолжил я, глядя на детей ошалелым взглядом.
– Мы уже взрослые, папа, – ответил Егор.
– Егор, погаси сигарету, – потребовал я. – И оба следуйте за мной, нам нужно серьезно поговорить.
Егор неохотно подчинился. Эрвин сунул руки в карманы и последовал за ним.
– Откуда ты взялся? – пробубнил Егор по дороге. – Только что сидел в гостиной и мирно читал газету, как вдруг…
– Помолчи, – отозвался я.
Мы поднялись на крыльцо и вошли в дом. Дремавший на половике Плут, живо подскочил и полез со своим языком целоваться, он тщетно обходил нас по очереди и помахивал хвостом с утешающим видом. Я встал перед мальчиками и суровым тоном проговорил:
– Итак, выходит, вы получаете достаточно денег, чтобы тратить их на сигареты, верно? – Я совсем не собирался начинать с этого, но пока мы шли, во мне вскипело негодование. Я отдавал себе отчет в том, что вести назидательную беседу о вреде курения – бесполезно, эти нравоучения им уже давно надоели в школе. – Значит, вы не можете найти более достойного применения заработка? – Эрвин переминался с ноги на ногу, опустив голову, Егор бросил на меня угрюмый взгляд и стал разглядывать окно с морозным узором. – Чего вы молчите? – проговорил я.
– Подумаешь, одну пачку на двоих, – промолвил Егор, продолжая глядеть в заоконную тьму.
– И давно курите? – поинтересовался я.
– С нового года, – честно ответил Эрвин.
– Понятно, – выдохнул я. – Но послушайте меня хорошенько и запомните так, чтобы мне не пришлось повторять еще раз. Пока не окончите школу, никаких сигарет, ясно?
Оба закивали.
– И второе, вы разве не помните, что я запрещаю пользоваться зажигалками, спичками и тем более курить возле сарая? – сказал я.
– Помним, – промычали они.
– Почему я это требую? – спросил я.
– Чтобы не произошло возгорание, – ответил Егор.
– Значит, понимаете, – проговорил я и обратился к Эрвину: – А от тебя такого не ожидал. Вот уж не думал, что ты попадешь под влияние этого хулигана.
– Я не хулиган, – отозвался Егор.
– Помолчи. На первый раз наказывать не стану. Но если увижу еще раз или услышу запах табака от вашей одежды, берегитесь, – заявил я.
– Макар тоже курит, что если моя одежда продымится от него? – спросил Егор.
– Не волнуйся, я все равно смогу отличить, курил ты или нет, – ответил я. – Пачку сигарет мне. – Я протянул руку.
Егор полез в карман, вынул коробку и вручил мне с ехидным реверансом:
– Ну и пожалуйста.
Я бросил сигареты на тумбочку.
Плут тотчас подошел к ним, обнюхал и, громко фыркнув, сел рядом.
– Пачка будет лежать здесь, а я каждый день буду проверять в них количество сигарет. Ни дай Бог, хоть одна исчезнет, – сообщил я.
– А если Макар возьмет? – спросил Егор.
– Я предупрежу его, – ответил я.
Егор вздохнул и сотворил недовольную гримасу. Эрвин по-прежнему рассматривал пол, маясь от стыда.
– А теперь, чистить зубы и в постель, живо, – скомандовал я.
Оба повернулись и стали раздеваться. Я тоже снял шапку, затем тулуп, и когда повесил его на вешалку, увидел в кармане забытую, свернутую в трубку газету. Тогда я разулся, вынул газету и отправился в комнату. Я был так возмущен поведением мальчишек, что не сказал им о перемене погоды. Ничего, решил я, пусть будет им сюрприз. Некоторое время я сидел перед камином, не отрывая глаз от пляшущего на поленьях огня. И пламя как будто прислушивалось к моим мыслям. Переживания о сыне, навеянные неким призрачным пророком, вновь наводнили мое сознание. Откуда они? Отчего эти тревожные предчувствия бесконечно преследуют меня? Или отчаянное поведение сына, его влечение к подвигам и задиристый характер вынуждают меня размышлять над его судьбой. А потом, этот образ отца, возникающий из ниоткуда, время от времени предупреждает меня об опасности, что якобы подстерегает Егора. А разве я сам не пробовал курить в их возрасте, не носился с утра до позднего вечера по лесу, не воевал с Савелием, а ведь тогда он был гораздо моложе и крепче чем теперь, и разве не бывал я так же категоричен и резок в суждениях? Все было. И наверняка, подобные волнения испытывал за меня отец, только со мной он поступал гораздо строже и, бывало, здорово сек широким ремнем. Такая преемственность поколений, так должно быть, и будет всегда. Пламя снова подмигнуло и закивало, словно в подтверждение моих мыслей. Тогда я развернул газету и принялся читать дальше.
Огонь тихо потрескивал в камине, часы отстукивали свои секундные шаги, а с кухни слышались вальсы из «Щелкунчика», которые передавали по радио. Сколько прошло времени за чтением, я не помню, только вдруг со двора донесся странный шум и грохот, я оторвал глаза от газеты и прислушался. Через несколько мгновений хлопнула уличная дверь, послышались чьи-то торопливые шаги и в гостиную, задыхаясь, вбежал Макар.
– Пожар! – с ужасом прокричал он.
Я поднялся, оглушенный этим сообщением, и отбросил газету.
– Пожар в сарае! – снова воскликнул Макар, и мы поспешили на улицу.
Двор был освещен прожектором, двери в сарай настежь распахнуты, оттуда валил дым, и слышалось тревожное тявканье поселенца. Я забежал внутрь. Огня не было, по полу хлестала вода из шланга, и было сильно задымлено. Мы с Макаром подхватили клетку с поселенцем и вытащили наружу, чтобы зверь не задохнулся в дыму. Потом я схватил лопату и кинулся к ящику с песком, но песок оказался скован Морозом, который так хорошо над ним потрудился, что не разбить топором. Тем временем Макар поднял шланг и стал поливать в темнеющую глубину. Я снова зашел в сарай. Плут все это время крутился среди нас, но в сарай заходить не решался: там было слишком задымлено.
– Макар, перекрой воду! – крикнул я, озираясь по сторонам. – Огня больше нет, а то весь пол и сено залили.
Макар бросил шланг на улице и побежал отключать воду. Я, тем временем, подошел к сеновалу. Макар скоро вернулся и взволнованно заговорил:
– Я за дровами вышел во двор, чтобы на ночь поленьев подбросить в печку, и тут слышу, поселенец больно уж странно растявкался. Думаю, надо проверить, подхожу к сараю, а из щелей дым идет! Я отворил дверь, гляжу, деревянный настил тлеет, и огонь вот-вот займется, ежели к сену подберется, что тогда будет! Я схватил шланг, хотел его натянуть на уличный водопроводный кран, что в стене торчит, да он замерз: вентиль ни туды, ни сюды, тогда я и побежал в дом, чтобы с кухонного окна шланг протянуть, слава Богу, длины хватило. Пустил воду в сарай и за тобой, в комнату побежал. Кажись, обошлось.
– Спасибо, Макар, ты все сделал правильно, – проговорил я, с досадой глядя на истлевшие доски в полу и мокрое сено.
– Я то что, поселенцу спасибо, – промолвил Макар. – Если бы он своевременно шум-то не поднял, могли бы и не успеть.
– Ладно, сворачивай шланг, надо истлевшие доски из пола удалить и промокшее сено убрать.
Макар свернул кольцами шланг, положил его в углу сарая, где хранились все инструменты, а потом, тяжело вздыхая и трагически охая, принялся осматривать подмоченное сено. Я тем временем взял топор и гвоздодер, осмотрел пол и принялся выламывать почерневшие мокрые половицы.
– Макар! – окликнул я. – Начинай вытаскивать отсыревшее сено на улицу.
Старик взял вилы и принялся за работу, сердито бормоча себе под нос. И тут во двор вышли мальчики. Они с удивлением стали наблюдать за Макаром, как он выносит из сарая ворох за ворохом сена и сбрасывает в кучу.
– Чем вы тут занимаетесь? – спросил Егор.
– Вы чего костер готовите? – поинтересовался Эрвин.
– Будет вам костер от батьки, – хмуро произнес Макар и снова пошел в сарай.
Мальчики последовали за ним.
– Пап, что случилось? – окликнул меня Егор.
– Только что потушили пожар, – сердито проговорил я, отрывая от пола очередную доску. – А теперь вы оба хватайте вилы и выносите мокрое сено.
– Собака жива? – спросил Эрвин.
– Она во дворе, – отозвался я, напряг силы, и половица жалобно заскрипела гвоздями.
Мальчишки бросились к клетке и принялись успокаивать поселенца, который тревожно ковылял вдоль стен в поисках прорехи для бегства.
Наконец, вытащив несколько истлевших кусков половицы, я осмотрел пол, не пропустил ли где еще повреждений, вышел из сарая, бросил деревяшки в кучу мокрого сена и крикнул мальчишкам:
– Я кому сказал выносить сено, или вы до утра здесь будете телиться?!
Мальчики оставили собаку и взялись за вилы.
– И чтобы ни одного клока сырого сена не осталось, понятно? – добавил я.
– Понятно, – по очереди ответили они.
Только сейчас я почувствовал, как начинаю мерзнуть. Мороз, обнаружив меня раздетым и без шапки, оживился и теперь отчаянно пропихивался ко мне под свитер и рубашку. Тогда я отправился в дом одеться. Время перевалило заполночь, когда все мокрое сено было, наконец, выброшено на улицу, и мы вернулись в сарай, чтобы окончательно убедиться, не тлеет ли где-нибудь еще. Но все было в порядке, если не считать запаха дыма, мокрого поврежденного пола и выросшего во дворе небольшого стога испорченного сена. После этого мы внесли клетку с поселенцем в сарай и заперли двери.
Когда мы вернулись в дом, я собрал всю компанию в вестибюле. Мальчики встали передо мной. Макар сжал в губах сигарету, закурил и, хмурясь, отошел к окну.
– Егор, – начал я, – скажи, только честно, вы курили в сарае?
– Нет, – ответил он, уныло глядя в пол.
– Эрвин, – я пристально посмотрел ему прямо в глаза, и он опустил их в смущении, – что скажешь ты?
– Мы не курили в сарае, – ответил он.
– Я бы поверил вам, только от чего же загорелись доски в полу? – сурово продолжал я. – А может, это наш лесной друг поселенец закурил?
– Но мы, правда, там не курили, – сказал Егор.
– Хорошо, завтра я попытаюсь установить причину возгорания, – сказал я. – Берегитесь, если обнаружится ваша вина. – Мальчики тяжело вздохнули, переминаясь с ноги на ногу, а я продолжил: – Вы только представьте, что с нами стало, если бы сгорели все запасы сена, овощи, заготовки – все было бы уничтожено огнем в течение каких-нибудь пяти минут! Посреди зимы мы остались бы без средств к существованию! Заживо сгорела бы енотовидная собака. А если бы огонь перебросился на конюшню, соседний флигель и весь наш дом?! – Я обвел всех суровым взглядом и произнес: – Тогда уже через несколько минут от нашей усадьбы осталась бы дымящаяся кучка пепла и четыре обгорелых скелета, не считая животных, вы понимаете меня?
– А приведение? – прошептал Егор.
Я наклонился к его лицу и проговорил:
– А приведение в отпуске. Так ясно вам или нет?
Мальчики кивнули, поблескивая от страха глазами. Макар нервно курил, стряхивая пепел в горшок с геранью, стоявший на подоконнике.
– Завтра утром я проведу с вами инструктаж по технике безопасности, – продолжал я. – Макар, тебя это тоже касается. – Он обернулся ко мне и выпустил из носа дым. – А потом, прошу тебя, Макар, хорошенько проверь еще раз, не повреждены ли наши запасы.
– Проверю, – отозвался Макар и снова добавил: – Спасибо, поселенец тревогу поднял, а то бы совсем худо было.
– Да, на сей раз, мы спасены, – устало проговорил я. – А теперь по кроватям.
Не трудно понять, что после такого ночного происшествия, заснули мы не скоро. Макар долго топтался внизу, поскрипывая половицами, мальчики о чем-то спорили и бубнили в своей комнате, а я еще долго лежал в постели, глядя в потолок, и передо мной проплывали самые трагические картины пожара. Но постепенно усталость всех нас сморила. Мало-помалу в наш дом вернулся покой.

День шестой
Утро в сочельник поднималось такое же безоблачное и морозное, как все предыдущие дни нового года. На ветвях деревьев и кустарников, на траве и дорожках поблескивал иней, а окна были старательно изрисованы ледяными узорами, в которых радужными переливами играли солнечные лучи. С крыши сарая и дома свешивались ряды длинных сосулек. В кормушке попискивали синицы, они по очереди выщипывали кусочки сала.
Я встал пораньше, когда двор еще был погружен в предрассветные сумерки, потеплее оделся и отправился в сарай, проверить, как там обстановка после несостоявшегося пожара. Ступая по дорожке, еще раз мысленно поблагодарил Макара, за то, что он всегда оказывается в нужном месте вовремя. За эту ночь мне пришлось три раза тушить один и тот же пожар, только не в сарае, а в гостиничном номере у Заварского, который почему-то располагался в мрачном подвале, и в нем остановился какой-то таинственный незнакомец, угрюмый, как призрак; он каждый раз устраивал поджог и немедленно исчезал в неизвестном направлении. Приснится ведь такое, да еще так ярко, будто все происходит наяву! Впрочем, вчера милиция наведалась к хозяину «Постоялого двора», и лейтенант Инин убедился, что последние дни в гостинице и в самом деле никто подозрительный не останавливался, немецкая пара уже съехала, а московская семья намеривалась остаться в деревне на Рождество. С замиранием сердца я отворил дверь, и в нос хлынул тревожный запах гари, перемешанный с довольно неприятным ароматом мочи поселенца. Однако все было спокойно, дым за ночь выветрился, собака дремала в коробке с сеном. Я осмотрел пол в том месте, где зияла дыра, потом поворошил с краю уцелевшее сено (не велика была потеря) и, наконец, присел на корточки возле собаки, которая все это время наблюдала за мной неподвижно, поблескивая глазами из полумрака.
– Вот угораздило тебя попасть в переделку! – сказал я, и собака чуть повела ушами. – Ничего, Макар обещает уже скоро поставить тебя на лапы. А потом ты вернешься в свой лес.
Осмотревшись в сарае еще раз, я вышел во двор. После завтрака Егору и Эрвину вместо обещанного выходного пришлось перетаскать испорченное сено в большую компостную кучу, что находилась в дальнем углу сада. А когда в доме собрались лесники, я собрал всех во дворе и рассказал о ночном происшествии, затем еще раз повторил меры пожарной безопасности, растолковав, что даже нечаянно брошенный окурок может привести к возгоранию, и в заключение поблагодарил Макара за его бдительность и находчивость. После этого я объявил лесникам рабочий день до обеда и отправил их на обход. А мне с мальчиками пришлось заняться ремонтом пола в сарае, чему они, конечно, не обрадовались, но, чувствуя вину, возражать не стали. Я подобрал подходящие доски, Егор обстругал их на верстаке, а Эрвин подогнал их на полу между старыми нетронутыми огнем половицами и приколотил гвоздями. Закончив с починкой пола, я попросил мальчишек навести в сарае порядок, вымести мусор, вычистить клетку енотовидной собаки и покормить ее, потом задать корм Ставру и Вольге, подмести в курятнике, заправить птичьи кормушки, наколоть дров и… я бы придумал для них еще какое-нибудь дело, но пожалел, и обещал отпустить после обеда на все четыре стороны.
Макар с утра растопил печь, потом захлопотал на кухне и очень просил его не отвлекать, поскольку он будет готовить праздничный ужин. Стол в гостиной он по обычаю покрыл слоем сена и никому не позволял за него садиться.
После полудня небо стало затягиваться серой пеленой, солнце укуталось в облака, словно в меховую мантию, и с моря задул ветер.
Лесники вернулись с обхода без новостей. После скромного обеда: полпорции горохового супа, вареной картошки с солеными огурцами и чаем с малиновым вареньем (Макар не позволил нам наесться, как следует, до первой звезды, успокаивая тем, что ужин восполнит богоугодное воздержание), я выдал лесникам зарплату и премию из резервного накопления, поскольку из Управления деньги нам до сих пор еще не перечислили (взяли новую моду), и тогда распустил лесников по домам, встречать Рождество. Егор и Эрвин, управившись с обедом, взяли велосипеды и укатили, куда глаза глядят. Я же седлал Ставра и отправился в деревню за хлебом.
Жанна внаклонку доставала из коробки баночки рыбных консервов и расставляла их на витрине, поэтому, когда я вошел в магазин, то, прежде всего, увидел ее широкобедрый зад. Кроме нас тут больше никого не оказалось. Тогда я глубоко вдохнул ароматный хлебный воздух с едва уловимым запахом ночной фиалки и прокашлялся в кулак. Жанна тотчас выпрямилась и обернулась, протирая рукой лоб, на ее лице просияла приветливая улыбка. На мгновение я пропал, в эту минуту ее лицо показалось мне особенно родным и прекрасным, ее красивые темные глаза, румяные щеки, тонкие губы покорили меня с новой силой, так что я едва опомнился, когда она заговорила.
– Ну, здравствуй, – сказала она. – Счастливого Рождества.
– Счастливого Рождества, – проговорил я в ответ и подошел к витринам.
Жанна двинула ногой коробку, зашла за прилавок и спросила:
– Чего будем брать?
Я бы ответил сходу, кого именно я больше всего хотел бы сейчас взять, но подавил в себе такое нескромное желание, подошел к Жанне поближе, глянул в ее улыбающееся лицо и, чувствуя некоторое замешательство, сбивчиво проговорил:
– Сегодня Анна с сестрой приезжают, а у меня с деньгами не важно. В общем, зарплату до сих пор… Короче говоря, мы тут без денег. Лесникам весь резерв раздал, а сам вот остался. Надо бы гостинцев к Рождеству. Нельзя ли…
– Господи напугал-то! – вырвалось из пышной груди Жанны, которая слушала меня со все возрастающим недоумением. – Я уж было подумала, стряслось чего, пожар, какой. Погорели. А у него просто денег нет! – Махнула рукой, поправила челку под цветастым платком и великодушно добавила: – Чего ж нельзя, бери, коли надо. Появятся деньги, тогда и оплатишь.
Да за такие слова, за эту искреннюю доброту и улыбку я бы взял ее прямо, как есть, целиком, обнял бы, расцеловал бы горячо и пропел бы ей серенаду, но снова сдержал в себе столь бурный порыв и стал перечислять:
– Пожалуйста, две плитки литовского шоколада, полкило изюма, шесть кило мандаринов, три бутылки минеральной воды и пять буханок белого.
– Спиртного?
– У Макара найдется.
Прежде всего, Жанна принесла мне хлеба и я, вдыхая аромат теплых буханок, стал укладывать их в сумку, но не удержался и отломил кусочек пожевать, совсем как раньше, или даже еще раньше, как в те времена, когда мы были бесшабашными подростками. Я тотчас вспомнил ее девочкой с косами, которые она всегда расплетала, когда жарким летом мы вдвоем купались в Лесном озере, а потом, скрываясь от посторонних глаз на крошечном пляже среди тихо шуршащих тростников, лежали бок обок, глядя на пышные облака с серебристой окантовкой, мечтая оказаться в их мягкой, как перина, толще. И вот однажды, именно там, в этом тростниковом тайнике, после купания она впервые попросила меня расчесать гребешком ее длинные волосы и заплести их в косы, а между делом, позволила нечаянно дотронуться до ее шелковистой кожи на шее и плечах сначала руками, а потом, даже, губами! когда, не удержавшись, я стал целовать ее влажные волосы. Она чуть вздрагивала от моих прикосновений, а затем повернулась ко мне лицом, чтобы я мог коснуться ее губ, шеи, груди своими губами, после чего, прижалась ко мне трепетным существом и, обхватив руками, дрожала и всхлипывала от избытка чувств. И в таком невинном положении мы, юные и робкие, как лани, сидели мокрые, дышащие, взволнованные, до тех пор, пока вдруг не сдались, уступив нахлынувшему напору внутренней стихии желания и тогда, разрывая границы дозволенных пределов этого мира, который на несколько минут перестал для нас существовать, завершили волшебное действие так быстро и страстно, что не успели понять, как все произошло…
– Напомни, сколько тебе плиток шоколада? – окликнула Жанна из-под прилавка.
– Две, – ответил я, засовывая в сумку следующую буханку.
Потом она стала взвешивать изюм… «Сколько?» – «Полкило». – «А мандаринов?» – «Шесть». Затем она выставила бутылки минеральной воды, выписала мне чек на память и стала помогать упаковывать продукты в сумки.
– А тут ваш Егорчик колядовал, – вдруг сказала она.
– Вот сорванец, когда он успел? – с удивлением спросил я.
– Да только что, перед твоим приходом тут был, с Пашкой, – ответила Жанна, засовывая в сумку последнюю бутылку минеральной воды. – Я думала, вы на крыльце встретились.
– И что им было нужно? – осторожно поинтересовался я, пряча шоколадные плитки в карман.
– Они вошли в магазин и пропели коляду. – Жанна загадочно улыбнулась. – И так хорошо спели! А потом протянули ко мне свои шапки и посмотрели такими глазами! Ну такими глазами! Я даже не знаю, как тебе объяснить… – Она на секунду задумалась, а потом продолжила: – Я дала им по булке, а потом сыплю по горсти мелочи в их шапки, и все гляжу на него. Не могу наглядеться. Ведь у Егорчика твоего, такие же точно глаза, какие у тебя были в детстве. Я даже представила тебя на минутку. Господи, чего это со мной? – Перекрестилась.
Я посмотрел на Жанну и улыбнулся.
– Ничего, это бывает, – успокоил я. – Жаль, что туда невозможно вернуться назад. Даже под Рождество.
Жанна глянула на меня погрустневшими глазами.
– Да ничего, зато у нас есть дети, – проговорила она. – Они – это мы в прошлом. И они так счастливы, правда?
– Правда.
– А помнишь, как мы с тобой колядовали на пару. После этого нас мальчишки обзывали женихом и невестой, но я совсем не сердилась на них, так, только для виду бросала в них снежками.
– Помню.
Жанна растрогалась.
– А как мы с тобой в первый раз целовались, помнишь? Нам тогда было по четыре года, а мы воображали себя взрослыми.
Я кивнул, не в силах что-либо промолвить.
– А помнишь… Ой, чего это я, как дурочка, стою и плачу? – Шмыгнула носом, отвернулась, достала из кармана платок и высморкалась.
Я перевел дыхание и скомандовал:
– Не вешать нос! Впереди Рождество. Думаю, будет не страшно, если мы в этот день немного подурачимся с нашими детьми. Согласна?
– Ага. – Она снова ко мне повернулась и, всхлипнув, протерла глаза. Потом увидала темный след на платке и сказала: – Ну вот, что я наделала, краска потекла. – Достала из-под прилавка зеркальце и стала протирать под глазами.
– Ну, я пошел? – спросил я.
– Иди, – ответила она.
Когда я вышел за дверь, мне показалось, что Жанна, оставшись одна, не выдержала и разревелась. Эх, беззаботное светлое детство! Куда ты ушло и зачем теперь приходишь на память, что ты с нами творишь? Но бесполезно лить слезы по прошлому, хотя, дело понятное, с фанатичным художником-пастухом жить нелегко.
Я спустился с крыльца и осмотрелся по сторонам в надежде увидеть Егора, поймать бы его и как следует отодрать за уши, чтобы не попрошайничал по домам, как нищий. Позорище. Но у крыльца стоял только Ставр и задумчиво что-то жевал.
– А ты чего жуешь? – возмутился я и наклонился к самой его морде. – Булку? Кто тебя угостил?
Ставр заговорщицки промолчал, тряхнул головой и стукнул подковой о мостовую.
– Все понятно. Везде этот проходимец успел! Ну, Егор, только попадись мне на глаза!
Я принялся привязывать сумки к седлу, то и дело, озираясь по сторонам.
– Ты представляешь?! – продолжал я жаловаться Ставру. – Этот негодный мальчишка уже и тут колядовал. Обобрал магазин, играя на лучших чувствах женщины! – И в кого он такой…
Ставр укоризненно посмотрел на меня. И тут, поймав его взгляд, я тотчас понял, что он имеет в виду, и решил помолчать. Эх, нищета!.. Сунув ногу в стремя, я взобрался на коня, но едва тронулся с места, как из-за угла магазина появился Савелий с ящиком пива на поскрипывающей в колесах тележке, которую он тянул за собой.
– Здорово, Савелий! – окликнул я с некоторым изумлением.
– Здравия желаю, товарищ начальник! – ответил Савелий, остановился возле крыльца и прокашлялся.
– Чем занимаешься? – поинтересовался я, рассматривая товар за его спиной.
– Грузчик я, видишь? Кхе-кхе. К Жанке в магазин устроился, – объяснил Савелий.
– Неужели? – еще больше удивился я.
– Обещал я или не обещал? – с ухмылкой проговорил Савелий.
– Хм, ну тогда с Рождеством тебя! – сказал я.
– И тебе счастливого Рождества, – отозвался Савелий и почтительно приподнял над своей стриженой головой шапку.
Я разобрал поводья, похлопал Ставра по шее, и он рысью побежал домой. А вокруг сделалось совсем уже пасмурно. Солнце пропало за серыми облаками. Ветер задувал все сильнее, настойчивее. В деревьях появилось оживление: закачались ветви, заскрипело и зашумело в кронах. По дороге веет мерзлой пылью: то закрутит ее вихрем, то расстелет широким слоем. Это духи бегают по лесу и дуют в кулак – говорит Макар на такую погоду. Меняется, все меняется, а уж погода – тем более.
Савелий постоял, провожая меня взглядом, затем поднял ящик и понес его в магазин. Он пообещал односельчанам начать правильную жизнь. В то утро его пристроила к себе Жанна, тягать мешки, да коробки со склада. Вскоре деревня с облегчением вздохнула, и все заговорили: «Наконец-то родной браконьер образумился». Многие стали помогать ему, чем сами богаты, кто хлебом, кто дровами, кто углем и лекарствами, а бравый пчеловод Архип подарил ему литровую банку меда, после чего они выпили по рюмке коньяку за новое и смелое решение Савелия остаться жить в деревне. И ремонт дома он тоже затеял начать, только по весне, когда деньги разведутся и солнышко пригреет.
Егора я так нигде и не увидел. Значит, носится с друзьями где-то по закоулкам и подворотням. Как потом выяснилось, прикатив в деревню, Егор и Эрвин тут же распрощались. И сын немедленно помчал к Пашке, звать на коляду. Тот был готов отправиться с Егором, куда угодно, в любой момент. Даже сейчас, как только Пашка увидал друга за окном, то, не донеся до рта ложку супа, бросил ее в тарелку и кинулся бежать из дому.
– Куда ты, Пашенька? – только и успела произнести Евдокия в след сыну, но ответа не дождалась.
На этот раз, обойдя добрую половину деревни и собрав горсти монет, конфет, печенья, орехов, мандаринов и прочих подношений, ряженые вернулись к Пашке домой. Когда разделили добытое поровну, Пашка отдал матери свою порцию денег – этакий вклад на покупку стиральной машины, после чего друзья отправились пить чай. И вот за этим приятным занятием, Егор, улучив подходящий момент, приступил к осуществлению давно задуманного плана. Может, кто и забыл бы в сочельник выяснить, причастен ли Пашка к делу о капканах или нет, то Егор – ни за что. Этого момента он ждал долго и терпеливо. Впрочем, устроить Пашке психологический опрос было плевым делом, главное к этой деревенщине сразу найти верный подход. И Егор прекрасно его находил. Запив конфету чаем, Егор посмотрел на жующего Пашку и, как будто между прочим, вкрадчиво спросил:
– Послушай, у тебя случайно какой-нибудь капкан не завалялся? Понимаешь, очень надо.
– А как же? – ответил Пашка, растягивая слова от прилипающей к зубам ириске. – Для тебя все что угодно.
– И что, много? – тотчас заинтересовался Егор, пристально взирая на друга.
– Чего?
– Капканов.
– А-а… – Пашка махнул рукой. – Было много, да конфисковали, – чистосердечно признался он, хлебнул чаю и добавил: – Ну, в общем, только один и остался.
– И давно? – Егор старательно держал невозмутимый тон.
– Давно, – простодушно сказал Пашка, разворачивая следующую конфету.
Егор подозрительно прищурил глаза и продолжил:
– Когда?
– А-а… Кажись, лет десять тому назад, еще дед был жив. У него и отобрали, – объяснил Пашка и сунул конфету в рот.
– Жаль, – вздохнул Егор и почесал затылок.
– А тебе-то зачем? – промолвил Пашка, жуя.
– Да вот крысы замучили, – ответил Егор. – Все сено в хранилище попортили, а сегодня утром целый стог в компостную кучу пришлось выбросить. И овощи тоже грызут, паразиты, вчера Макар с отцом за сердце хватались до полуночи. В общем, передо мной стоит большая задача: надо бы крыс переловить.
Пашка с сочувствием поглядел на Егора и сказал:
– Так ведь есть один, хочешь? Трофейный – немецкий, его возьми.
– Хорошо, давай неси, я посмотрю, – ответил Егор.
– Вместе пошли, он где-то в сарае валяется, – предложил Пашка, поднимаясь из-за стола.
Выйдя из дому, они пересекли двор, пугая бродящих под ногами глупых кур, и подошли к сараю. Пашка снял с гвоздя ключ, отпер замок и пошире, для доступа света, распахнул двери. Войдя внутрь, он включил фонарик, махнул им Егору, чтоб заходил, и полез среди каких-то ящиков, досок, чучел и прочего хлама, куда-то за темнеющий посередине холм угля, вероятно, к задней стене сарая, где стояли шкафы, тоже забитые разным барахлом. В глубины этого бардака Егор не полез и остался возле дверей, надеясь успеть выскочить наружу, в случае, если ветхий сарай вдруг начнет рушиться от неосторожного Пашкиного толчка. Поковырявшись в дремучих недрах этого кладбища ненужных вещей, Пашка, наконец, вернулся весь перемазанный сажей, с пыльными мешками паутины на ушах и сором в волосах. В руке он держал некий металлический предмет. Выйдя на улицу, Пашка с достоинством вручил его другу, как будто это была большая ценность. Егор, рассмотрев эту здоровенную штуковину при белом свете, удрученно присвистнул, потом попытался развести зубастые дуги, однако на все его усилия они лишь ржаво проскрипели, чем-то злобно щелкнули, но так и не поддались.
– Эх, этот капкан только для слона годится, – разочарованно проговорил он. – Нет, на крыс он не сработает.
– Почему? – смутился Пашка.
– Да ты прикинь, крысы на такой платформе могут дискотеку состряпать, и хоть бы что, – с иронией ответил Егор и вернул капкан Пашке.
– Других нет, – с сожалением признался тот, глядя Егору в глаза. – Этот – единственный остался.
– Выброси его, – посоветовал Егор, отирая руки платком от ржавчины. – Кстати, а ты сам не пробовал зверя ловить на капканы? Говорят, здорово ловится и шкурка целая остается.
– Не-е-е, что ты, нельзя, – благоразумно промолвил Пашка. – Ты разве не знаешь, твой отец поймает и накажет. И вообще, я с охотой завязал. Теперь буду рождественскую елку выращивать.
– Знаю, знаю, – усмехнулся Егор и похлопал Пашку по плечу, – это я слышал.
– От кого?
– Так ведь ты мне и рассказывал.
– Да?
Егор глянул на Пашку презрительно и, не сумев удержаться от ироничного замечания, проговорил:
– Иди-ка ты стихи учить, да читать Тургенева. Говорят, книги хорошо память развивают. А мне придется кота-крысодава заводить.
– О! Это идея! – подхватил Пашка. – Говорят, в стародавние времена был в Пруссовке такой кот, который всех крыс в страхе держал, пока в старости не помер.
– Вот такого мне и надо, – сказал Егор. – Ладно, закрывай свою богадельню. Пошли чай допивать. А этот капкан в музей отвези, пускай он лучше там своим видом людей пугает.
Пашка охотно кивнул, забросил капкан в сарай, наскоро запер дверь и поспешил за Егором в дом.
Медленно надвигались сумерки, гасли последние отблески бледного света и деревья погружались во мрак. Я вышел во двор, чтобы запрячь Вольгу в телегу, – была его очередь везти меня к остановке, чтобы встретить Анну и ее сестру Лору, – и тут, к своей радости, увидел я, что пошел снег. В лучах прожектора, который освещал наш двор, мелькали крупные снежные хлопья, похожие на пух. Они мягко ложились на землю, устилая ее легким покрывалом. Егор еще не вернулся из деревни, Макар, погруженный в свои хлопоты, продолжал стряпать ужин.
Вольга бежал по лесной дороге сквозь сумрак, телега поскрипывала в такт гулкого перестука его копыт, а хлопья снега, словно бабочки, садились на мою куртку и таяли на лице. Вот и дождались. На душе стало светлее и легче, даже празднично. Боги смилостивились – как сказал бы старый прусс Гентас. От снега и лес посветлеет. Семенам растений, травам и мхам больше не придется мерзнуть голяком на морозе, появятся следы животных, за которыми станет легче следить. Егор будет доволен.
К остановке я подъехал, когда рейсовый автобус уже показался из-за поворота. И вот он остановился и с шипением раздвинул средние двери. Я помог спуститься Анне и Лоре, увешанным сумками, пакетами и какими-то объемными свертками – кажется, здесь был весь гардероб двух женщин, которые намереваются провести в лесу не какую-то пару дней, а всю оставшуюся зиму. К довершению того, водитель открыл багажное отделение и позвал меня забрать внушительных размеров чемодан на крошечных колесиках. Я был немало удивлен тем, как эти женщины справились в городе с таким многочисленным грузом. После наших коротких приветствий, объятий и почти протокольных поцелуев, женщины забрались в телегу, предоставив мне самому укладывать весь их багаж. Когда я справился, наскоро перевел дух, забрался на козлы, и мы поехали к дому.
Лора была старше сестры лет на семь, и это немало отражалось на их взаимоотношениях, Лора всегда занимала верховенствующее положение. Высокая, с вытянутым носатым лицом, черными глазами, волнистыми потоками темных волос, вытекающими из-под меховой шапки. Сейчас на ней был норковый полушубок с пышным песцовым воротником, белые перчатки и сапоги до колен. Сложный характер Лоры невозможно было понять, настроение у нее менялось каждую минуту, поэтому мало кому удавалось с ней хорошо ладить, ну разве что третьему супругу, кстати, он был директором того же театра, в котором играла Лора; они удивительным образом находили между собой взаимопонимание вот уже многие годы. Поклонников у блистательной Лоры были сонмы, после спектакля они так и роились вокруг дверей, а если увидеть приму было невозможно, то дарили цветы заочно, – встречи с обожателями Лора тщательно избегала. Как-то раз, она рассказывала, будто бы один студент пообещал броситься в Яузу с моста, если она не согласится на один поцелуй. Пришлось предоставить отчаянному молодому человеку такую возможность, в следующий раз он грозился покончить с собой в метро под колесами поезда – два поцелуя. И наконец, он заявил, что бросится с вершины Останкинской башни, если Лора не ответит на его чувства, после этого они поженились. Таким был ее второй муж. Они жили вполне счастливо, до тех пор, пока он не получил университетский диплом и не выехал в Италию с концами, оставив на столе заявление о разводе. Но Лора переживала не слишком долго, ведь у нее уже был подобный печальный опыт, когда первый муж, бросив ее с маленьким ребенком, удрал куда-то на Дальний Восток. Впрочем, во время второго брака у нее уже ладился новый роман с театральным коллегой. И теперь, когда между супругами затевался отчаянный спор, Лора непременно одерживала в нем верх, напоминая мужу: «Слава, не забывай, ты у меня третий».
По пути к усадьбе Лору занимало все, что нас окружало, хотя во мраке наступившего вечера вряд ли можно было что-нибудь рассмотреть, кроме черной стены леса по обе стороны и припорошенной снегом дороги. Ее приводило в восторг все то, что мы сами давно уже перестали замечать: послушный Вольга, удивительно свежий воздух, тишина зимнего леса, певучая раздолбанная телега, упавшая на руку снежинка и даже таинственная темнота.
– Ах, здесь даже зимой чудесно! – восхищалась она, придерживая у лица воротник. – Настоящий сказочный лес. Поверьте, мне еще никогда не доводилось проводить Рождество в дремучем лесу, где полно хищников. Для меня – это настоящее открытие. Открытие нового мира. И это так романтично!
– Да тут всегда очень мило, – сказала Анна, кутаясь в старое драповое пальто с воротником из Чебурашки. – Каждое лето мои студенты изучают здесь растениеводство. А зимой мы тропим зверей.
– Что делаете? – не поняла сестра.
– Ведем учет животных по следам на снегу, – объяснила Анна. – Возможно, я так здесь привыкла, что уже не способна восхищаться тишиной леса и скрипом разваливающейся на ходу телеги.
– Какой телеги? – снова переспросила Лора, отодвигая воротник от ушей, чтобы лучше слышать.
– Эта телега разваливается на ходу, каждый раз, когда меня встречает муж, – ответила Анна.
– Не надо об этом, – попросил я.
– Почему же, в прошлом году я так хорошо вывалилась в грязи, что послужила посмешищем здешним бесам, – поделилась Анна со своей сестрой.
– О нет, этого еще не хватало! – громко возмутилась Лора, поправляя норку на своих коленях. – Если я переломаю мои хрупкие кости, вы будете виноваты в срыве спектакля. У меня «Три сестры» через неделю.
– В роли кого? – поинтересовался я.
– Ольги, – ответила Лора. – Я немного потянул поводья, чтобы Вольга сбавил ход, а Лора вздохнула и продолжила: – Когда-то играла Ирину, потом Машу, теперь вот… Ах, как я постарела!
– Ну, это уже не правда, – заметил я. – Что значит, постарела?
– Да-да, я чувствую себя мудрой старухой, – промолвила она.
– Не говори ерунды, Лора, ты хорошо выглядишь, – возразила Анна.
Лора грустно вздохнула.
– И что же, на этот замусоленный спектакль все еще берут билеты? – с иронией спросил я.
Лора выдержала паузу и с достоинством ответила:
– Не дразните меня, на Чехова будут ходить вечно!
Некоторое время мы ехали молча, вслушиваясь в дыхание спящего леса.
– Ах, вы только посмотрите, как сказочно красиво вокруг! – снова заговорила Лора. – И этот падающий снежок. Боже, я так очарована!
– А по мне так лучше провести вечер перед рождеством в городе, скажем в ресторане «Пруссия», – пошутил я.
– Ты?! – удивилась Лора. – Бесстыжий, разве можно променять чистую природу на какой-то дурацкий ресторан? – риторически спросила Лора.
– Это самый дорогой и респектабельный ресторан города, – объяснила Анна. – Впрочем, Ярослав, ты удивляешь меня.
– Я думала, он помешан на своем лесе, – продолжала иронизировать Лора. – Хм, никогда бы не подумала.
– Но могу я хотя бы раз в жизни почувствовать себя современным человеком? – продолжал я абсолютно серьезным тоном.
– Подумать только! – изумилась Лора.
– А кем ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Анна.
– Человеком из каменного века, – ответил я. – Осталось только шерстью обрасти и напялить на себя звериную шкуру.
– Ха-ха-ха! – звонко рассмеялась Лора. – Дорогой, разве тебя здесь держат насильно? – спросила она сквозь смех.
– Ты вполне мог бы найти хорошую работу в городе, – упрекнула меня Анна.
– Ярослав, ты разочаровываешь меня, – едва унимая смех, проговорила Лора.
– Ну что вы, я только пошутил, – пришлось мне признаться. – Я не люблю город. Бывает, приедешь туда, и уже спустя некоторое время возникает ощущение, будто ты чужой, появляется гнетущая тоска по лесу. А если остаюсь в городе на ночь – и того хуже, всегда снится один и тот же сон: наш лес, всюду падают осенние листья, и ветер гоняет их по тропинкам; и вот хожу я вокруг родного леса, кружу по лугам и опушкам, а войти в него не могу, что-то отталкивает меня; а потом лес на газах рассыпается, как будто сляпанный из песка. Тяжелый сон.
– Как печально, – согласилась Лора и плотнее укрылась воротником. – А на счет шкуры, ты здорово придумал. Никогда не видела мужчину в звериной шкуре, как… как… дикаря! Ха-ха-ха!..
А телега неторопливо катилась, поскрипывала и постукивала колесами по мерзлым колдобинам.
– Как Егор? – спросила Анна.
– Все хорошо, – уклончиво ответил я.
– О, мой Егорушка, я с нетерпением жду с ним встречи! – воскликнула Лора. – Где ты, Егорушка?!
– Похоже, он еще в деревне со своими друзьями, – сказал я. – Обещался не задерживаться.
– Я по нему так соскучилась! – вздохнула Лора.
– Он уже несколько дней колядует, – сказал я. – Обобрал всю деревню.
– Малыш не пропадет, – весело заметила Лора.
– С ним надо быть строже, – промолвила Анна. – Он слишком разболтался.
– Ах, эти мальчики, все они такие неугомонные. Мой сын тоже был, снеси голову, а теперь в армии служит. Исправился, остепенился, превратился в настоящего солдата. Каждый месяц высылает фотографии, не могу наглядеться, каким повзрослевшим стал мой маленький озорник.
– Да уж, до сих пор вспоминаю, какой погром устраивали они в доме, когда собирались у нас, – промолвил я. – Точно две атомные боеголовки. Тот здоровый лоб и этот – шмакадявка заодно.
– Они просто играли, – сказала Анна.
– Это была не игра, – скорее ядерная война с тяжелыми для обоих последствиями, – сказал я.
– Ничего, подрастет Егорушка и образумится, – миролюбиво заверила Лора.
Вот за такой неторопливой беседой мы, наконец, прибыли к нашему заснеженному дому, с приветливо и радушно светящимися в ночи окнами. Вольга миновал гостеприимно распахнутые ворота и остановился во дворе. Я спрыгнул с козел и помог дамам выбраться из телеги, затем подхватил две сумки и двинулся по заснеженной искрящейся дорожке следом за женщинами. Тут с тявканьем выскочил Плут и принялся скакать вокруг нас, выказывая свою преданность и любовь.
– Прочь! Прочь! – замахала на него сумочкой Лора. – Ты испортишь мои меха! Спасите, уберите от меня эту грязную собачку!
– Плут, на место! – приказал я.
Пес оставил полушубок Лоры в покое и, размахивая хвостом, радостно поскуливая, затрусил впереди нас к дому.
– Ах, как тут прелестно! – продолжала отпускать восхищенные замечания Лора, семеня по дорожке на высоких каблуках и озираясь по сторонам. – Настоящая зимняя сказка!.. Ой! – вскрикнула она от восторга. – Какая чудесная елочка! – Лора поспешила к ней и развела руками, точно хотела ее обнять.
Наша рождественская елка, празднично припудренная снегом, сияла разноцветной гирляндой и золотистой звездой на макушке. Должен признаться, гирлянда была очень старой и неисправной, поэтому я попросил Макара подежурить к нашему прибытию возле розетки, вставляя и вынимая вилку, чтобы елка торжественно мигала лампочками. Идея удалась: елка вспыхивала и гасла каждые полсекунды с четкой периодичностью, и Лора была приятно потрясена. Когда мы прошли в дом, елка тотчас благоразумно погасла, дабы не транжирить электроэнергию зря.
Пока женщины с дороги приводили себя в порядок, я перетаскал их вещи в дом, распряг Вольгу, отвел его в конюшню, откатил телегу к сараю, помылся, переоделся и принялся разжигать в камине огонь. Егор все еще где-то пропадал. Макар тем временем заканчивал накрывать на стол. Под скатертью, для соблюдения традиции, он оставил несколько клочков сена, на середину стола водрузил трехсвечный канделябр, вокруг которого дымились, аппетитно благоухали рождественские кушанья: рисовая кутья с изюмом, фруктовый десерт, медовый пирог, а также салат с курятиной, соленые помидоры, голубцы и стеклянный кувшин с красным ягодным вином, в котором играли огоньки свечного пламени.
Когда мы собрались в гостиной, Лора обвела комнату восторженным взглядом, сложила руки лодочкой на груди и защебетала благодарности за столь царский прием. Особенно ее приятно удивили большие еловые лапы, которые стояли на камине и были увешаны настоящими шишками, потом она принялась восторгаться кулинарными творениями Макара и, наконец, сев за стол, прежде всего, попросила налить ей «того чудесного вина». Но я не торопился, зажег маленькую свечу, поставил ее на полочку перед образом Христа, что висела в углу, и перекрестился, так всегда в сочельник перед ужином поступал мой отец. После этого Лора вручила мне и Макару по шерстяному свитеру в подарок, и затем поинтересовалась:
– А где же мой дорогой племянник? И для него я кое-что приготовила.
Я тотчас представил себе кислую физиономию сына, такую, как в прошлый раз, когда ко дню рождения, тетушка Лора преподнесла ему большого плюшевого зайца. Поэтому, на сей раз, я заранее предупредил Егора, отнестись к визиту родной тетки с большим вниманием и благодарностью, нежели чем в прошлый раз.
– Надеюсь, он скоро придет, – ответил я, как мог увереннее. – Не будем ждать. Садимся за стол.
– Да, пока нет Егора, давайте выпьем вина за нашу встречу, – предложила Анна, теребя пальцами хвостик своей косы.
Макар удовлетворенно кивнул, поднял кувшин и начал разливать по бокалам вино.
За темным окном мельтешили снежинки, в камине приятно потрескивал огонь, и отблески его пламени играли на стенах. Мы звонко чокнулись, выпили и стали закусывать салатом.
– Я трачу большие деньги, чтобы провести отпуск в Сочи или в круизе по Средиземному морю или в турах по Европе, – заговорила Лора. – Пожалуй, мой самый любимый город – Марсель, после Парижа, конечно, – глянула на сестру. – Кстати, под Марселем много замечательных приморских городков, есть очаровательный Лазурный берег, и там подают приятное вино. Но кто бы мог подумать, что самый чистый и полезный для здоровья курорт находится прямо здесь!
Макар саркастически фыркнул.
– Да, вот еще что, вы ведь не воспротивитесь, если следующий летний отпуск я проведу в вашей чудной компании? – Лора обвела всех ласковым взглядом и улыбнулась.
– Нет, что ты, Лора, ради Бога, – отозвалась Анна.
– Нет – это да, или нет – это нет? – уточнила Лора, глядя сестре прямо в глаза.
– Да, мы будем очень рады, – ответила Анна.
– Угу, конечно, обязательно, – подтвердил я с набитым ртом.
Тут я схитрил, понимая: вырази мы протест категорически, Лора бы точно приехала, а так, она еще не раз подумает, стоит ли менять Лазурный берег или Крит на какое-то лесничество.
– Вот и отличненько, – порадовалась Лора. – А то я полжизни мечтаю провести месяц-другой посреди дремучего леса. Да ни как не удается. Все вспоминаю, как тут хорошо летом: чистый воздух, уют, цветы, сад, тепло.
«Комары, клещи, да пиявки, – добавил я про себя. – А еще, именно летом все мы так завалены работой, что ни цветов, ни тепла, ни бабочек даже не замечаем. Нам тут бывает прямо-таки очень жарко».
– Что-то долго Егорушки нет, – снова напомнила Лора, очищая от шкурки мандарин, отчего по комнате повеяло его ароматом.
Все посмотрели на меня.
– Действительно, где же он пропадает? – забеспокоилась Анна, откидывая косу на спину.
– Давайте есть без него, все остывает, – предложил я беззаботно, и тоже принялся очищать мандарин.
– Нет, надо подождать, – возразила Анна.
– Помню, моя матушка однажды долго меня дожидалася, – заговорил Макар. – А со мной – беда, знаете ли, стая волков на дерево загнала. Ну, я и просидел на суку всю ночь. Эхм, осень была поздняя, холод лютый…
– Макар, – хмуро сказал я и с укором поглядел на старика.
– Какой ужас! – воскликнула Лора.
– Не надо, Макар, мы ведь очень волнуемся, – попросила Анна.
– Не худо бы знать, может, мальчонка повстречал кого? – продолжал в том же духе Макар. – Капканьщика, например.
– Кого? – не расслышала Анна.
– Да объявился тут один, – поспешил я объяснить. – До сих пор не можем поймать браконьера.
– А милиция что? – удивилась Анна.
– Бесполезно, – махнул я рукой.
– Не понимаю, а причем тут Егорушка? – поинтересовалась Лора. – Он что же, подрабатывает?
– Нет-нет, – успокоил я. – Для этого он еще мал. Кстати, недавно я разговаривал с ним по этому поводу. Просил не вмешиваться.
– Встрянет, – вздохнул Макар. – Чует мое старое сердце, пойдет он с кулаками на браконьера, на кого угодно пойдет.
Я смерил Макара сердитым взглядом и предложил выпить еще раз.
И снова в бокалах заискрилось вино. Но мы даже не успели поднести их к губам, как я заметил, что лицо Лоры, на котором до сих пор играла благодушная улыбка, внезапно изменилось, Лора побледнела и вдруг произвела такой громкий истерический вопль, что мы подпрыгнули, а моя жена пролила вино на свой новый светлый костюм. Лора, вытаращив глаза, вскочила со своего места и встала за стулом.
– Волки! Прогоните их! В доме волки! Ах, мне плохо! – прокричала она, указывая пальцем в сторону двери.
Мы обернулись и увидели ни то волка, ни то оборотня. Хищник с жутким оскалом вошел в гостиную и яростно завыл. Я погрозил ему пальцем и сказал:
– Егор, брось дурацкие шутки. Попугал и довольно! За столом ведь.
– Крови! Я хочу свежей крови! – жутким голосом требовал зверь, приближаясь к столу и давая косяка на ошеломленную Лору.
– Дорогой, мы заждались тебя, – промолвила Анна оборотню. – Не нужно так пугать. Тетя Лора не привыкла к таким шуткам.
– Ах, я так испугалась! – дрожащим голосом, подтвердила Лора, прижимая ладонь к груди, там, где сердце.
Разоблаченный Егор, сбросил на пол волчью шкуру и довольный произведенным эффектом сел за стол.
– Что, не ожидали? – спросил он, обводя всех презрительным взглядом.
– Ждали, – ответил я. – Целый час ждали.
– Сынок, поздоровайся с тетей, ведь вы почти год не виделись, – сказала Анна.
– Здрасьте, – сказал Егор, накладывая в свою тарелку салат.
– Милый, как ты вырос за это время! – восхищенно произнесла Лора, всплеснув руками, и тут же возмутилась: – Негодный мальчишка, разве можно так пугать любимую тетю. Ведь я чуть не скончалась!
– Я пошутил, а вы поверили, – отозвался Егор, наливая в стакан вишневый компот.
Лора подошла к племяннику, игриво потрепала его длинные патлы (видели бы вы его физиономию в эту минуту: Егор так скривился, будто его ударило током, но Лора, стоя за его спиной, к счастью, этого не заметила), потом загадочно улыбнулась и пошла из комнаты. Макар встал из-за стола, кряхтя, двумя пальцами поднял с пола вонючую шкуру и понес ее прочь. Я пригрозили Егору пальцем.
– Прошу, веди себя прилично, – полушепотом сказала Анна. – Подумай, что будет рассказывать тетя Лора в Москве нашим родственникам.
– Мне все равно, что обо мне думают другие, – невозмутимо ответил Егор, выскребая тарелку салата себе в рот.
– Отнесись к ней с пониманием, – только и успел я проговорить, как в гостиную вернулась Лора, держа в руке большой шелестящий сверток.
– Счастливого Рождества, Егорушка! – елейным голосом пропела она и, сияя от удовольствия, протянула сверток племяннику.
Егор бросил ложку в тарелку, взял сверток, разорвал бумагу и развернул шерстяной свитер бледно-коричневой шерсти «Альпака».
– О, всю жизнь я мечтал о таком подарке! – воскликнул Егор, прижимая к груди новый свитер, и скорчил подобострастную рожу. – Это самое лучшее из того, что мне вообще дарили. Я прямо не знаю, как вас отблагодарить.
Лора, не ожидавшая такой горячей радости племянника, все же не растерялась. И в следующую минуту Егор очень пожалел о брошенной последней фразе, потому что Лора наклонилась к нему и страстно произнесла:
– Милый, я так рада, так рада, что тебе это понравилось! А теперь целуй свою любимую тетю в благодарность.
Егор застыл, как истукан.
– Ну же, – поторопила Лора, подставляя ему свою напудренную розовую щеку.
Егор кисло поморщился, собрался с духом и быстро чмокнул Лору, а потом протер губы рукой, словно ему пришлось целовать змею.
– Господи! – страстно воскликнула Лора. – Как приятно! – Она выпрямилась, достала из кармана своей кофточки носовой платок. – Кажется, я плачу от счастья! – Протерла влажные от умиления глаза и дрожащим голосом, но с достоинством, сообщила: – Пожалуй, твое внимание ко мне – это самый дорогой моему сердцу Рождественский подарок.
Егор от неожиданности икнул.
После вина и сытной еды Лору потянуло на романсы. Выразив свое недоумение сердитым замечанием, что мы до сих пор не обзавелись фортепьяно или хотя бы гитарой, она поднялась из-за стола, подошла к камину, произвела несколько высоких гортанных звуков для пробы голоса и объявила:
– Музыка Глинки, слова Пушкина, «В крови горит огонь желанья».
После этого она набрала в грудь побольше воздуха, и в следующее мгновение по гостиной заструилось сильное и страстное пение. Мы с замиранием сердца слушали ее волнительное исполнение. Макар застыл с тарелками возле стола, я и Анна обнялись друг с другом и, покачиваясь, склонили головы, Егор жевал фруктовый десерт и запивал соком, тоже не отрывая взгляда от Лоры. А голос ее звучал вдохновенно. Он дышал страстью, захватывал сердце и заставлял трепетать душу, пробирая до слез. Когда стихли последние слова, и Лора склонила перед нами голову, в комнате застыла секундная тишина, но тотчас ее разрушил шум наших рукоплесканий. Потом, с таким же успехом, она принялась за Есенина: «Слышишь – мчатся сани…». И тогда ее драматическое сопрано вновь наполнило комнату. Казалось, ее крепкий голос рвется наружу, пытается вознестись над землей, и это ему вполне удалось: минуя все преграды, он летел по окрестностям и будил спящий лес. Мы слушали, затаив дыхание, и не сразу смогли различить некий странный звук, который донесся, как будто издалека. Когда голос Лоры постепенно стихал, чтобы снова накатится волной, я все отчетливее слышал этот посторонний звук. Не то вой ветра в трубе, не то свист закипающего чайника, не то волки. Но ветра за окном не было, и чайник на плите не стоял, а волки... Теряясь в догадках, я дослушал пение до конца, и вот когда стихли наши рукоплескания, таинственный звук этот повторился опять. На сей раз, его услышал не только я один. Мы с Егором в недоумении переглянулись.
– Вы сейчас ничего не слышали? – осторожно спросила Анна.
– Какой-то странный вой, – промолвил Егор.
Макар загадочно прокряхтел.
– Не пугайте меня, – попросила Лора, а теперь я спою элегию Баратынского «Не искушай меня без нужды». – И Лора запела.
Но едва только она исполнила первый куплет, мы все отчетливо услышали жуткий вой и стали тревожно переглядываться. Теперь проигнорировать этот таинственный звук было невозможно.
– Это Плут, – прошептал мне Егор.
– Это Плут, – сообщил я Анне. – Вероятно, ему тоже понравился голос твоей сестры.
Спустя минуту, завывания Плута достигли такой силы, что его услышала даже Лора. В недоумении она оборвала свое выступление и прислушалась.
– Что это? – с ужасом спросила она.
– Волки, – тихо промолвил Егор.
– Волки?! – взвизгнула Лора и в мгновение ока прыгнула на ближайший стул. – Спасите меня! – заверещала она. – Закройте все двери и окна! Они не должны проникнуть в дом. Я не могу погибнуть в зубах хищника накануне спектакля!
– Лора! – воскликнула Анна. – Успокойся, дорогая. Это только наш Плут. В лесу нет волков. – Она поднялась и подошла к сестре.
– Ты уверена? – недоверчиво спросила Лора, подавая ей руку.
– Абсолютно, – ответила Анна, помогая сестре, спустится на пол и, ощущая, как ее здорово трясет от страха.
– Боже, как я испугалась! – выдохнула Лора. – Что если я потеряю голос от нервного срыва? Это ужасно, ведь у меня скоро гастроли!
– Тогда спой еще чего-нибудь, – предложил я. – Это поможет расслабиться и восстановить нервы.
– Вот уж не знаю, как я теперь смогу, – замялась Лора.
– А вы попробуйте дуэтом, – подсказал Егор.
– Дуэтом? – переспросила Лора.
– Ну да, я сейчас его приведу, – подскочил Егор. – Это будет вместо пианино и гитары! – заявил он и поспешил в вестибюль.
– А что, хорошая идея, – поддержал я.
Анна пожала плечами и посмотрела на Лору.
– Но я еще ни разу не пела с животными, – призналась та в некотором смущении.
– А что плохого-то? – сказал я. – Звери – они тоже Божьи создания и достойны внимания, как и человек.
– Право, не знаю, – все еще сомневалась Лора.
Но тут Егор втолкнул в гостиную смущенного пса. Плут, озираясь по сторонам, робко встал у входа. Егор подбодрил его косточкой со стола, но не дал, а только проговорил, хитро улыбаясь:
– Это будет лучшее исполнение.
– Ну, хорошо, если вы настаиваете, – неохотно согласилась Лора, явно борясь со своими чувствами. – Впрочем, это будет любопытно.
Никогда еще Плуту не дозволялось входить в комнаты. Он стеснительно осмотрелся и, обнюхивая пол, прошел в середину гостиной, ступая так осторожно, словно шагал по тонкому льду, и остановился возле стола, не решаясь подходить к огню. Тогда Егор подтащил его за ошейник поближе к тетушке. А та уже заняла прежнюю позицию возле камина и глубоко вздохнула, пробуя голос продолжительным, волнистым: «а-а-а-а…» На ее счастье с голосом все было в порядке.
– Давай, Плут, сегодня у тебя уникальная возможность петь с великой оперной певицей и актрисой театра, – подбодрил Егор пса и сел в кресло. – О таком мечтают все теноры мира, – добавил он.
Плут смущенно взглянул на мальчика, потом обвел зрителей унылым взглядом, сел на задние лапы и задышал, высунув язык от волнения.
Лора подозрительно поглядела на пса, откинула со лба челку и объявила:
– Песня называется “Amigos para siempre”.
Когда Лора запела по-испански, меня пробрал озноб восхищения. Благочестивый Макар встал из-за стола насупленный, подбоченился, вздохнул и со словами: «Ну что за мракобесие!» поспешил уйти на кухню греметь в раковине посудой, отмывая ее от жира. Анна с укором посмотрела на меня и покачала головой. Плут уставился на певицу, поворачивая головой, и прислушиваясь к тональностям ее голоса. Мы все притихли на своих местах, пораженные звучанием песни. И вот, когда Лора начала забирать все выше и выше, Плут осторожно тявкнул и переступил с лапы на лапу. Но голос Лоры, явно воздействовал на его нервы возбуждающе. Спустя минуту Лора так прониклась пением, что окружающее перестало для нее существовать, она, буквально, воспарила над нами на крыльях своей музыки. Плут поймал, по его мнению, нужный момент для своего вступления, кстати, наудачу вовремя, и громко завыл. Лора пела, поводя рукой, прижимая к груди ладонь, глядя то в потолок, то на пса, а Плут завывал, поднимая вверх морду, делал нужные паузы, дышал, прислушивался, снова завывал. Это был самый странный дуэт на свете, ничего более ужасающего я в своей жизни не слышал! Когда певцы закончили, мы, конечно, похлопали им для приличия, чтобы не оскорбить их стараний, но повода для восторга я в этом сумасбродном исполнении не услышал. Плут страшно наших оваций смутился, поднялся и на неловких лапах, размахивая хвостом, стал обходить нас по очереди, принимая наши поздравления, а Егор предложил ему большой кусок пирога, который Плут сразу и заглотил.
– Какой очаровательный песик! – восхищалась Лора и осторожно погладила Плута по голове.
– А о чем эта песня? – спросил Егор.
– О вечной дружбе, – ответила Лора.
Вечер удался на славу. А потом Егор поглядел в окно и воскликнул:
– Снег идет! – так радостно, как будто сейчас только увидел. – Все на улицу! – и бросился в вестибюль одеваться.
Мы последовали за ним. Макар включил елку, и она весело засияла в полумраке двора. А вокруг все дорожки и сад были устланы снегом. Двор преобразился. Снежные хлопья, как пух из растрепанной подушки, медленно падали из черноты неба и красиво мерцали в свете прожектора над крыльцом. Снег приятно похрустывал под ногами. Егор принялся лепить снежки и бросать их Плуту, а тот скакал, пытаясь схватить снежок на лету.
– Долго мы ждали прихода настоящей зимы, – признался я Лоре. – И вот ты привезла ее с собой прямо из Москвы.
– Странно, – ответила Лора. – Ведь раньше я думала, у вас никогда не бывает снега.
– Ну почему же, бывает, – сказала Анна и тотчас получила снежком по шапке. – Егор! – воскликнула она. – Ты это прекрати!
– А вот он сейчас у меня получит, – сказал я, наклонился, сделал снежок и запустил им в Егора. За что получил ответный удар белым снарядом в плечо.
– И все-таки, какой это удивительный край! – с благоговением продолжала Лора, и в ту же секунду большой снежок вдребезги разбился на ее спине. – Ах, ты так! Ну погоди, негодный мальчишка! – пригрозила кулаком Егору, схватила горсть снега, вылепила рассыпающееся подобие снежка и запустила в племянника, но попала в Макара, который в это время бесполезно расчищал дорожку от снега большой деревянной лопатой.
Егор захохотал и получил снежком по уху от меня. Тогда он издал воинственный вопль, запустил снежком и угодил мне за шиворот. Я зябко поежился, вытряхнул из-под воротника снег и продолжил наступление. Потом мы с Егором бегали вокруг елки, возле Макара, крутились между Анной и Лорой, прятались за крыльцом, обстреливая друг друга, дразня и отпуская щедрые угрозы. А Плут носился за нами с громким лаем и тявканьем.
Между тем Лора кивнула в мою сторону и проговорила:
– Ну как малое дите!
– Верно подметила, – согласилась Анна. – Иногда мой муж ведет себя точно ребенок. И что на него находит?
А я резвился с Егором, вспоминая наш разговор с Жанной, и надеялся, что она сейчас тоже счастлива.
Нагулявшись под снегом, мы вернулись в гостиную, и Макар принялся разливать всем чай.
– Эх, да разве это снег! – вздыхал Егор, дожидаясь своего куска пирога, который отрезал Макар. – Слишком его мало, даже нормальных снежков не слепить.
– Погоди, милый, зима ведь еще не заканчивается, – отозвалась Анна, помешивая ложечкой в чашке.
– Все равно здесь чудесно, – восхищалась Лора. – Лес, сад и ваша милая елочка! Я просто очарована.
– А что, перебирайся жить к нам, – сказал я, сделав глоток чаю. – Мы найдем для тебя достойное занятие.
– О, я бы рада, – вздохнула Лора, бережно отламывая ложечкой кусочек своего пирога. – Но у меня столько работы. Репетиции, гастроли, семья. Больше того, я все равно не понимаю, как вы здесь выживаете. Для меня это загадка. У нас, в Москве, за такую крошечную зарплату никто бы и пальцем не пошевелил.
Я стыдливо повел бровями и опустил глаза, Анна продолжала пить чай, словно ее это не касается, Макар глубоко и трагически вздохнул, а Егор, потрясенный тетиным замечанием, набрал в грудь побольше воздуха и презрительно заявил:
– Да если надо, мы задаром тут будем работать! Поняла? – Егор сверкнул на нее глазами и продолжил: – Эти ваши столичные изнеженные прихлебатели нам и в подметки не годятся. Да за счет провинции вся ваша Москва жирует! Пускай они там пузыри пускают, а мы видали их деньги в… в одном месте!
– Егор, не так грубо, пожалуйста, – сердито попросил я.
– Егорушка, милый, да разве я против? – взмолилась Лора, глядя на взъерошенного племянника. – Я ведь только удивлена вашим необыкновенным опытом выживания в дремучем лесу. Ты зря возмущаешься.
– А вы, – Егор вызывающе посмотрел ей прямо в лицо. – А вы читайте Тургенева!
Макар сдержанно захихикал. Мы с Анной воззрились на Егора в немом ошеломлении. Лора захлопала глазами, собираясь с мыслями. А Плут, безучастный к спору, сидел под столом и доедал угощения от Макара.
– Конечно, бедность не похвальна, особенно, когда есть места, где платят достаточно много, – наконец промолвила Анна. – Но… – взмахнула рукой. – Ах, впрочем, это наш выбор.
– Правильно, мама, – подхватил Егор. – Это наш выбор, и пусть он жесток. Вот как классно мужики из «Арии» поют: «Сила твоя в том, что ты есть. Сила твоя в том, что мы здесь…»
– Я понимаю, – смирилась Лора.
– Да ничего вы не понимаете, – укоризненно ответил Егор.
– Егор, не пора ли тебе спать? – проговорил я. – Ты слишком взвинтился.
– А что, разе уже поздно? – спохватилась Лора.
– Нет-нет, мы еще можем посидеть за чаем, – примирительным тоном сказала Анна. – Ведь мы не так часто собираемся под Рождество все вместе. Кстати, какие будут планы на завтра? – поинтересовалась она.
– Я бы не отказалась от поездки в Светлогорск, – отозвалась Лора. – Ты, кажется, говорила, там будут народные гулянья?
– Да, это замечательно, – сказала Анна. – Обязательно поедем.
– А я должен сделать обход леса, – ответил я. – Его нельзя оставлять без присмотра.
– Я с тобой, – сказал Егор.
Я глянул на него и в согласие кивнул.
– Еще не была в Светлогорске зимой, – продолжала самозабвенно рассуждать Лора. – Приятный городок, море, сосны, симпатичные деревянные домики.
– Вот мы и поедем, – заключила Анна, хмуро посмотрела на мужа, то есть, на меня, и добавила: – Вдвоем. А эти лесники пусть сидят в своей любимой глуши, хоть до посинения.
– Да-да, – подхватила мысль Лора, – до посинения.
– Кстати, у тебя красивое платье, никак из Марселя? – поинтересовалась Анна.
– Вовсе нет, из «Пассажа», – ответила Лора. – Прошлой осенью у меня были гастроли в Петербурге…
За таким вот эмоциональным разговором мы засиделись допоздна, пока зевая, и уже осовелые не решили расходиться по комнатам. А снег все сыпал и сыпал в кромешной темноте за окном. В камине сонно потрескивал огонь. От свечей в канделябре остались только оплавленные пеньки, над которыми устало покачивалось пламя. Когда все разошлись, Макар их задул.

День седьмой
Всю ночь, не переставая, снег валил крупными хлопьями. Порывистый ветер бился в дверь и швырял охапки снега в наглухо закрытые окна. К утру ветер унес облака прочь, небо прояснилось, и в окружении звезд показался серебряный месяц. Тогда ветер унялся.
Зевая, Егор потянулся в постели, потер глаза и с удивлением воззрился в окно. Несмотря на ранние часы, в комнату лился бледный свет, да такой, что при нем можно было запросто различить окружающие предметы, а на плакате, который висел возле шкафа, не составляло труда прочесть: «Ария» и разглядеть чудовище, выступающее там из пламени. Снится ли это, недоумевал Егор, или солнце взошло? Он отбросил одеяло, спрыгнул с кровати и подошел к окну. Не понимая еще, в чем дело, он протер ладонью стекло от испарины, поглядел среди морозных украшений и в изумлении прошептал: «Снег!»
Все деревья в саду были занесены снегом. До рассвета было еще далеко, но сияющий над лесом месяц озарял окрестности бледно-матовым светом, и все было отчетливо видно.
– Снег! – воскликнул Егор радостно. – Снег! Снег! – с этими громкими воплями он выскочил из комнаты и сбежал по ступенькам в вестибюль, не понимая, который час.
Было еще около семи утра. Макар, вычистив печь от золы, теперь закладывал в нее свежие поленья. Я тоже встал пораньше, хотя был выходной, и собирался выйти с лопатой на улицу, чтобы расчистить от снега дорожки, прежде чем проснутся женщины. И вот в этот самый момент, когда я в прихожей надевал куртку, мимо меня с воплями «Снег!», шлепая босыми ногами, в одних трусах и майке пронесся Егор, распахнул дверь на веранду, выскочил на крыльцо и со всего размаху прыгнул в снежный сугроб. Следом за ним ринулся Плут, надеясь, что эта новая игра придумана специально для него. Я как стоял, так и остолбенел, меня только ветром обдуло. Макар тоже замер с поленом в руке, потом ухмыльнулся, покачал головой и, бубня под нос: «Снег и снег! Ну и что? Зачем же так кричать?», закинул полено в топку.
Оправившись от потрясения, я надел шапку и вышел на крыльцо. При свете прожектора Егор купался в сугробе, Плут весело скакал вокруг него и звонко тявкал. Затем Егор поднялся на ноги и, радостно крича во всю глотку, принялся осыпать себя и Плута охапками снега. Я встал на ступеньке, оперся на лопату и некоторое время наблюдал, как бесится этот чертенок.
– Довольно, Егор! – сказал я. – Простудишься!
– Пап! Ты только посмотри, сколько снегу навалило! – прокричал он в ответ, и нырнул с головой в соседний сугроб.
– Я сказал, хватит! – прикрикнул я строже. – Живо домой, растираться!
Егор выбрался из сугроба, прохрустел по снегу, затем прошлепал мимо меня в дом, и, ступая по полу, с восторгом ощутил необыкновенное тепло деревянных половиц. Оставив лопату на крыльце, я направился следом, подталкивая мальчишку в затылок. В ванной Егор снял майку, и я принялся растирать его полотенцем, пока его кожа не разогрелась до красноты.
– Ай! Ой! – восклицал Егор и шипел, когда становилось больно.
– Чего это на тебя нашло? – спрашивал я. – Холодно ведь в снегу.
– А дедушка зимой каждое утро снегом растирался, – ответил Егор. – Забыл, что ли?
– К тому подготовка нужна, – объяснил я. – Постепенно, а не так, как ты с бесом в голове.
– Надо же когда-нибудь начинать, – промолвил Егор.
– Все. Одевайся теплее, бери лопату и двигай за мной, дорожки расчищать будем, – приказал я.
– А когда на обход?
– После.
Напевая что-то веселое, Егор поднялся в свою комнату и принялся торопливо собираться. Когда он вышел во двор, я уже закончил очищать от снега крыльцо и взялся за дорожку, откидывая снег по сторонам. Егор взял лопату и заработал, продвигаясь в сторону сарая.
– Ты не торопись, – сказал я. – Тщательней загребай и откидывай снег, чтобы коридор получился.
– Я так и делаю, – отозвался Егор.
К этому времени начало светать. Месяц потерялся где-то за кронами деревьев. Было морозно, но, энергично работая лопатой, я скоро вспотел. Шаг за шагом, мы с Егором проделали туннели до курятника и конюшни, потом вернулись и расчистили дорожку вокруг Рождественской елки, которую так засыпало, что она превратилась в снежную пирамиду со звездой на макушке. Я стряхнул с ветвей снег, и елка снова предстала во всей своей красе, как цыганка на ярмарке.
– Ни фига себе, навалило! – удивлялся Егор, глядя на елку. – То снега не дождешься, то его девать некуда!
– Но ты ведь сам Бога просил, – заметил я.
– Да, но на этот раз он явно пересыпал, – сказал Егор.
– Ну, сын, тебе трудно угодить, – промолвил я, расправляя елочную гирлянду.
– Я, конечно, хотел снега, но не в таком же количестве, чтобы пол утра его разгребать! – проговорил Егор.
– Ладно тебе, – проговорил я. – Зато на лыжах в лес пойдем. Доволен?
Егор издал торжествующий вопль, и мы стали проделывать тропу до крыльца гостевого флигеля, в котором поселилась Лора. А потом вместе отправились расчищать широкую дорожку к воротам. Вскоре на крыльцо вышел Макар, он высмотрел нас, подставив над глазами ладонь козырьком, и, махая рукой, позвал завтракать. После этого он высморкался и ушел в дом.
Распаренные и краснощекие мы оставили лопаты, воткнув их в сугроб, на веранде веником смахнули с ботинок снег, разделись и отправились в гостиную. Анна с полотенцем, обернутым вокруг головы наподобие чалмы, и в легком халатике, мазалась в ванной перед зеркалом, Макар заканчивал накрывать на стол, Лоры нигде не было видно. Никого не дожидаясь, мы с Егором сели за стол и принялись за овсяную кашу с маслом, впереди нас ждал чай и бутерброды с шиповниковым вареньем. Вскоре к нам присоединилась Анна, теперь она была в платье и шерстяной кофте, застегнутой на все пуговицы, – было еще прохладно. Анна села за стол, положила перед собой декабрьский номер «Советника садовода», намереваясь почитать за едой. А когда мы с Егором уже заканчивали пить чай, в гостиную вошла Лора.
На минуту она остановилась в дверях и обвела нашу семью прохладным негодующим взглядом, потом, зябко потирая руки, пожелала всем доброго утра и, отодвинув стул, с тяжелым вздохом села за стол. От вчерашнего бодрого настроения, заметил я, на лице Лоры не осталось и следа.
– Бр-р-р, – произвела она очередной звук, поеживаясь и плотнее кутаясь в толстый шерстяной платок, накинутый поверх свитера. – В этом доме ужасно холодно.
– Это ничего, – как можно более беззаботным тоном отреагировал я, – Макар уже растопил печь. Скоро комнаты прогреются.
– Растопил печь?! – с изумлением переспросила она. – А что было до того?
Я посмотрел на Лору, не совсем понимая, что она имеет в виду.
– Да, скоро будет тепло, – подтвердила мои слова Анна, поглаживая косу, лежащую на груди.
– Вы, наверное, меня не поняли, – капризным тоном произнесла Лора, глядя на всех нас по очереди. – Здесь все время холодно. Вечером я с трудом заставила себя лечь в ледяную постель, ночью я долго не могла заснуть – боялась околеть, и ворочалась до изнеможения, а утром я долго не могла вылезти из постели, потому что сейчас в комнате не теплее, чем на улице! Бр-р-р! – она передернула плечами. – Я продрогла! У меня пар изо рта!
– Погоди, ты разве не включила на ночь обогреватель? – удивилась Анна.
– Какой обогреватель? – не поняла Лора.
Егор весело хихикнул, дожевывая свой бутерброд. Я нервно почесал затылок. Анна закинула косу на спину и задумчиво поглядела на сестру, не зная, что ответить.
– В вашей комнате стоит обогреватель, – объяснил Егор, – а вы его не включили.
– А кто мне про него сказал? – сурово спросила Лора, испепеляя взглядом сестру, а затем меня.
– Я думала, ты знаешь, – проговорила Анна.
– Боже мой! – воскликнула Лора с досадой. – Не видела я никакого обогревателя! А вы, вероятно, решили меня заморозить. Дайте мне ложку, наконец… Благодарю… Мало того, что комнаты выстужены, так еще из крана льется ледяная вода! О ванне я уже и не помышляю, но хоть умыться здесь можно?.. Вы только подумайте, что будет со мной, если я накануне гастролей слягу с простудой. Ах, мое горло! – закашлялась.
– Выпей горячего чаю с лимоном и вареньем из шиповника, тебе станет легче, – сказал я.
– Спасибо, Ярослав, иногда ты бываешь внимательным, – простонала Лора, черпнула в ложку овсянки и посмотрела на меня с укором: – Но, боюсь, что уже поздно. Простуды не избежать. Остается только гадать, когда я охрипну, до или после.
– До или после чего? – поинтересовалась Анна.
– До возвращения в Москву или после, – ответила Лора и принялась за еду.
– Ничего, если надо, Макар живо вылечит, – пообещал Егор.
– Господи, зачем вы меня кормите? Я не ем по утрам! – с раздражением произнесла Лора и отложила ложку, – мой организм еще не проснулся. Уберите от меня кашу. Макар, принесите мне кофе, пожалуйста. Не понимаю вас, как вы можете жить в таком вечном холоде?! Почему вы не топите печь по ночам?
– Потому что никогда не топили, – ответил я.
Егор глубоко вздохнул и, закатив к потолку глаза, покачал головой. Анна невозмутимо читала журнал, держа перед ртом полную ложку. Лора обречено простонала.
– Но так нельзя! – продолжила она возмущаться. – К утру ваш дом совершенно выстужен! Я продрогла до самых костей! Благодарю вас, Макар. – Она приняла горячую чашку, насыпала в нее ложечку сахара и стала размешивать. – Подумайте о ребенке!
– Варенье, – сказал Макар, пододвигая вазочку Лоре.
– Да-да, я вижу, спасибо. – Лора снова обвела нас взглядом. – Честное слово, скоро вы превратитесь в зверей из берлоги!
– Надеюсь, до этого не дойдет, – сказал я.
– Да, вот еще что, – вдруг вспомнила Лора, намазывая вареньем ломтик белого хлеба.
Мы уставились на нее в ожидании очередного замечания.
– Вчера я погасила свет, легла и, как уже сказала, некоторое время маялась без сна. А потом вдруг за окном промелькнула чья-то тень. Я думала, кто-нибудь из вас зачем-то вышел во двор. Спустя несколько минут, эта странная тень проплыла мимо еще раз. Я поднялась, подошла к окну, чтобы посмотреть и вдруг увидела, какая-то жуткая образина в длинном черном пальто мелькнула за угол дома. Кто бы это мог быть? Хотя шагов под окном я не слышала.
– Демон, – тотчас ответил Егор, выскребая из своей чашки остатки варенья, чтобы потом облизать ложку. – Наверное, хотел проникнуть в вашу комнату, переночевать. А потом передумал.
– Не говори  глупостей, милый, – строгим голосом попросила Анна. – Это Макар выходил.
– Нет, точно не Макар, – усомнилась Лора. – То был высокий. Макар, ты ведь не ходил вчера перед моим окном?
– Не ходил, – хмуро ответил тот.
– Кто же это мог быть? – Лора поглядела на меня с негодованием. – Этот лес полон загадок. И, между прочим, тот тип был выше тебя, дорогой.
– Привиделось, – промолвил я. – Может, соседнее дерево качнулось на ветру. Да мало ли что может померещиться посреди ночи. Вряд ли в такой мороз кто-нибудь станет бродить по лесу.
– Да в таком лютом холоде и приведения жить не могут, – снова пожаловалась Лора. – Удивляюсь, как вы до сих пор здесь не вымерзли?
Тут Егор прикрыл руками лицо и звонко чихнул, затем шмыгнул носом и виновато поглядел на тетку.
– Вот! – торжествующе воскликнула она. – Что я говорю! Ребенку такие условия вредны.
– Это, наверное, пылинка в нос попала, – неуверенно сказала Анна, – да, сынок?
Но вместо ответа, Егор опять шмыгнул носом, потер его и чихнул.
– Ерунда, вот скоро мы начнем обтираться снегом, никакого насморка не будет, – заявил я.
– Давно пора, – прогнусавил Егор и снова потер под носом.
Лора взяла горячую чашку обеими ладонями, зябко поежилась и проговорила Егору:
– Детка, я не думаю, что это будет полезно для твоего здоровья.
– А мой дед, он каждый день в снегу купался, – возразил Егор. – Я тоже хочу.
– Не спорь, – сказала ему Лора, – помню, одна моя хорошая подруга, тоже актриса, рассказывала, как слегла с воспалением легких, после того, как ей пришлось семь часов проваляться в снегу.
– А зачем так долго? – заинтересовался Егор.
– Была у нее главная роль в каком-то фильме, – начала рассказывать Лора. – Не помню, в каком… да неважно. По сценарию героиня должна погибнуть, то есть замерзнуть в снегах сибирской тайги, понимаете? Так вот, именно этот эпизод никак не получался. Режиссер сходил с ума и требовал переснимать одну и ту же сцену многократно. – Тут Лора сделала глоток чая.
– Но почему? – нетерпеливо спросил Егор.
Лора поставила чашку, смерила его пристальным взглядом и произнесла:
– А потому что лицо моей бедной подруги так раскраснелось на морозе, что она никак не походила на мертвую, – ответила Лора. – Ее румянец горел даже сквозь слои грима, сколько бы его не накладывали.
Мы разразились хохотом. Плут заскреб когтями под дверью, требуя, чтобы его впустили. Макар на кухне уронил крышку от чайника, и та звонко продребезжала на полу.
– Опасная работа, – проговорил я сквозь смех.
– Потому я предпочитаю играть на сцене, – заключила Лора.
– Странное это занятие, – проговорила Анна, оторвавшись от журнала, – сцена, слепящие софиты, полный зал народу, наблюдающего за твоим кривлянием.
– Откуда в вас такое мещанство! – вспыхнула уязвленная Лора. – Впрочем, ничего удивительного в том, что ты в конце концов стала-таки ученым сухарем. Детка, я старше тебя на семь лет, – продолжила она снисходительным тоном. – Когда-то я пыталась участвовать в твоем воспитании. Но уже тогда я поняла, что упрямство твое непробиваемо как стена из нержавеющей стали. – Покачала головой с ироничной улыбкой. – А помнишь наши инсценировки на даче? Когда перед верандой, которая служила нам сценой, на стульчики рассаживались наши родственники и друзья, мы, дети, разыгрывали для них спектакль, а дядя аккомпанировал на фортепьяно. Приятное было время. – Лора вздохнула, мы слушали ее, не смея мешать, и она погрузилась в воспоминания. – Я играла драматические роли, а ты, Аня, предпочитала стоять декорацией: тростником, деревцем или цветком. Ты не умела изобразить хоть какой-нибудь простенький человеческий образ. Спасибо двоюродным братьям, они успешно вытягивали пьесу особенно в самых откровенных сценах. Впрочем, взрослые оставались довольны, рукоплескали нам с восхищением. Ах, какое это было прекрасное время!
После завтрака начались суетные сборы в дорогу. Мы то и дело сталкивались в дверях, о чем-то друг друга спрашивали, искали забытые где-то перчатки, платки, обувной крем. Женщины что-то без конца примеряли, красились перед зеркалом и спорили. Одевшись, мы с Егором вышли на улицу и принялись натирать лыжи смазкой для лучшего скольжения. А Макар тем временем расчистил дорогу до ворот и запряг Ставра в телегу, чтобы отвезти женщин на остановку.
Лора все еще ворчала по поводу холода в доме, а потом долго не могла сообразить, надеть ей перчатки белые – под цвет сумочки или коричневые – под цвет ее новых полусапожек без каблуков. В результате Лора так разнервничалась, что когда вышла на крыльцо, то слишком сильно хлопнула дверью, и одна из сосулек острых, как клинок, сорвалась с карниза и, рассекая воздух с блеском на солнце, пронеслась в дециметре от ее носа и со стеклянным звоном вдребезги разбилась о ступеньки. На минуту Лора застыла, а когда оправилась от потрясения, мрачно заявила:
– Я все поняла. В этом дремучем лесу меня преследует Рок! Меня хотят убить, заморозить, а потом скормить стае голодных волков! – С укором поглядела на меня и добавила: – Если останусь живой, вряд ли приеду сюда зимой, когда-нибудь еще.
Прежде чем сесть в телегу, она подошла к Егору, когда тот застегивал на ботинках лыжное крепление, и вкрадчиво спросила:
– Дорогой, может, все-таки передумаешь и составишь своей тете компанию в Светлогорске, а? – Она осторожно погладила Егора по плечу. – Видишь ли, мне так нужен надежный защитник.
– Не могу, – серьезно ответил Егор. – Я должен быть на обходе.
– Ну какие сейчас браконьеры? – не поверила она. – Святки ведь.
– Да вот завелся один, – сурово произнес Егор. – Хозяйничает в лесу, когда нас нет.
Спустя еще минуту, Ставр, позвякивая колокольчиком, прикрепленным к хомуту для отпугивания лесных демонов, увозил в телеге своих пассажиров. Макар скрюченной фигурой сидел на козлах. Поскрипывая и похрустывая колесами, телега катила по занесенной снегом дороге, а позади нее кружился серебристый шлейф снежной пыли.
– Эх, сколько хлопот с этими женщинами! – сказал Егор, когда телега скрылась за поворотом, и звон колокольчика растаял морозном воздухе.
– Много ты понимаешь, – ответил я и заскользил по белой дорожке.
– Достаточно, чтобы утомиться от их глупого поведения, – многозначительно заявил он и двинулся следом за мной.
Зима укрыла лес пушистым снегом, словно пуховым одеялом снизу доверху. Вершины сосен розовели, освещенные утренним солнцем, но внизу еще тускнели кустарники, и на снегу лежала синяя тень. Но солнце медленно поднималось все выше и вот оно уже засияло в кронах деревьев огнистым глазом. Теперь лес пронизывали ослепительно-яркие лучи, снег заискрился так, что больно смотреть, и по лесу поползли длинные ветвистые тени.
Лыжи мягко скользили по мнимой тропе, которая едва угадывалась среди знакомых деревьев и кустарников. Плут проводил нас до края лесной дороги, и дальше в снег не полез: там оказалось ему по самое брюхо – не пробраться, тогда я велел Плуту возвращаться домой и ждать Макара. Пес постоял у дороги, тоскливо глядя нам в спину, затем удрученно проскулил, развернулся и побежал во двор. Я шел впереди, за мной по лыжне продвигался Егор.
– Нам повезло с погодой, – сказал я. – Красиво сегодня, правда?
– Настоящий Рождественский лес, – с восхищением отозвался Егор.
Вскоре мы увидели следы лисицы с глубокими желтыми метками возле покрытого снегом пня, валуна и потом дерева, цепочку беличьих следов на опушке ельника, а неподалеку от дома протянулись глубокие следы Карвиса. Тот явно был в изумлении, бродил по снегу кругами, копался в нем носом и копытами, ничего подобного лосенок до сих пор еще не испытывал. Что творится вокруг! Как будто облака полегли на землю от тяжести. Теперь бы держаться поближе к кормушке. Потом Карвис поглодал кору с ивы, обкусал верхушки нескольких молоденьких сосенок и направился к усадьбе. Ничего, вернется из деревни Макар и угостит его чем-нибудь. А нам бы почаще проверять и заполнять в лесу кормушки для косуль, кабанов и зайцев.
Синицы, сойки, дрозды перепархивали с ветки на ветку, роняя снежные комья. В лесу корма во второй половине зимы уже не хватает. Теперь стайкам пернатых придется держаться поближе к деревне, где легче раздобыть пропитание. И только дятел все стучал, да стучал по коре дерева, уверенный, что какая-нибудь спящая личинка ему все же попадется.
Мы двигались неторопливо, прислушивались и глядели по сторонам. Нечаянно задетая ветка, обильно посыпала нас снежными хлопьями, очередной сугроб оказывался занесенным снегом пнем или камнем, на лужайках веяла поземка. Лес был молчаливый, празднично светлый, и на первый взгляд казался пустым. Хотя, судя по звериным следам, которые всюду тянулись, пересекались, скрывались под заваленными снегом кустарниками, лес был по-прежнему полон жизни. Мы то и дело останавливались возле очередного следа, я называл зверя, которому он принадлежит, а Егор записывал в специальной тетрадке и потом внимательно рассматривал след, чтобы хорошенько запомнить. По пути он срезал цыганским ножом ветки ободранные зайцами или белкой, стебельки трав, поврежденные мышами, и складывал их в рюкзак, чтобы дома зарисовать в альбоме следы зубов или характер погрыза.
Наконец мы вышли на лесную опушку и перед нами открылись белые луга, на которых тут и там чернели деревца и кусты. С бледно-лазоревого неба сияло желтое солнце, его лучи отражались в снегах, как от зеркала. Далеко, на горизонте, клубились белые облака. За лугом, среди серых садов виднелись сельские домики. Из каждой трубы поднимался дымок. Тихий ветер доносил из деревни собачий лай, стук топора и даже музыку, а то вдруг взметал на поле маленький снежный вихрь, и тот некоторое время кружил, двигаясь, все равно, куда и вдруг распадался. Потом над нами, поскрипывая крыльями, в сторону леса пролетел ворон, он громко прокаркал, извещая о себе приятелям, и скрылся за деревьями.
– Пап, смотри. – Егор показал в небольшую ложбину справа, и я увидел, как из-под куста выскочил белый заяц и стремглав понесся к осиннику, что на опушке, и там исчез в густых зарослях.
– Ждал, когда мы уйдем, и не дождался, – сказал я. – А теперь мы сравним его следы бегства с другими, пошли-ка.
Когда мы разыскали свежие заячьи следы, я попросил:
– Сравни их, Егор, с соседними, чем отличаются?
– Расстояние между следами разное, – тотчас ответил он. – Тут заяц скачками удирал.
– Верно, а еще?
Егор прошелся вдоль следа.
– Тут, левая задняя сильно отставала от правой, – сообщил Егор. – А там, где заяц спокойно передвигался, обе – на одном уровне.
– Хорошо, теперь ты легко сможешь определить: убегал заяц от преследователя или был спокоен.
Вдруг Егор захихикал.
– Ты чего? – спросил я.
– Да ведь этому ты меня еще в детстве научил, – сквозь смех проговорил Егор.
– Да? Ну и что, я только хотел проверить, – оправдался я. – И вообще, когда бываешь в лесу, почаще тренируйся, читай жизнь зверей по следам. Это полезно для совершенствования навыков.
В то утро мы успели обойти два квартала, те самые, где несколько дней назад неизвестный расставил капканы, однако ни свежих человеческих следов, ни ловушек, ничего подозрительного мы не обнаружили. С тем и повернули к дому. Лыжи легко с тихим шорохом скользили по свежему снегу. В лицо веял слабый ветерок. И как-то чисто и спокойно было у меня на душе. Не могли в такой светлый день родиться тяжелые мысли. Им просто неоткуда было взяться. Я ликовал, как будто на меня снизошло благословение. Лишь Егор на обратном пути все досадовал:
– Отсиживается, негодяй, выжидает чего-то.
– А может и не объявится больше, – надеялся я. – Видно, понял, что лес под надежной охраной. Не хочет попасться.
– Да разве они чего понимают? – возразил Егор и тут же ответил: – Нет, ничего они не понимают.
– Послушай, а давай, после обеда махнем в Светлогорск? – предложил я. – Там ведь святочные гулянья.
– Давай, – невесело отозвался Егор.
 В Светлогорске народ гулял с широким, веселым размахом. На главной площади возле парка была смонтирована небольшая сцена с красно-сине-белым шатром, тут давали концерт народных песен. Вокруг площади и по аллеям в ярко расписанной телеге, в которую был запряжен гнедой конь, катал детей гармонист – вроде местного скомороха, он играл на аккордеоне и орал во всю глотку:
Девочки, беляночки,
Садитесь ко мне в саночки!
Я мальчишка в чуечке,
Прокачу вдоль улочки!..

И между тем осыпал прохожих, всех встречных и поперечных святочными поздравлениями, желая достатка, успехов и семейного счастья. Напротив сцены стройным рядом располагались столы, покрытые скатертями, а на них возвышались самовары, стояли блюда с бубликами, пирожками, кренделями, пряниками и бутербродами. Веселые бабы под старину одетые, – все в кокошниках, цветных платках, с румяными щеками зазывали на чай или выпить кой чего покрепче. Курортники подходили к столам, покупали, угощались, топтались перед сценой, слушали музыку, шутили, смеялись и толпились возле торговых рядов с сувенирами. В этих рядах продавались картины из кусочков янтаря, художники выставили свои живописные работы, на складных столиках разложены янтарные поделки, вырезанные из дерева скульптуры и прочие побрякушки. Был тут и Архип в красном колпаке Деда Мороза, он стоял со своим медом, разлитым по банкам разного объема для удобства покупателей. Раскрасневшийся от мороза и водки, наш пчеловод громко зазывал: «Мед чудесный! Лучшее средство от всех болезней!.. Покупайте мед, денег не жалейте, поставит на ноги любого – подумать не успеете!.. Не для вас ли мои пчелки все лето трудились!..» и громовой голос его эхом прокатывался над суетящейся вокруг толпой. Мы с Егором продвигались среди праздного люда к Архипу, ориентируясь на его речитативный баритон.
– Добрый день, Архип, – сказал я, когда, наконец, до него добрался. – С Рождеством!
– Доброго здоровья и Счастливого Рождества, – пророкотал Архип, приглаживая усы. – Не желаете медку?
– Спасибо, уже затоварены, – ответил я. – А закончится, сами к тебе придем.
– Берите больше, мед отличный – любви желанье будет вечным! – задорно сообщил он.
И народ покупал. Архип подавал банку, рассчитывался и продолжал зазывать. Клиент так и шел.
– Хороший спрос, – заметил я.
– А как же! Не сойду с места, пока все не продам. – Я провел глазами по его банкам, а потом спросил, не видел ли он Анну. – Да, тут где-то ваша женушка с сестрицею гуляют, – сообщил он, отпуская очередного покупателя.
– И куда они направились? – спросил я.
– Вон туда, – указал рукой. – Кажется, к церкви.
– Хорошо, туда нам и надо, – ответил я. – Спасибо тебе, удачной торговли!
Архип кивнул и завопил во всю глотку:
– Покупайте мед ядреный – будет ночь любви задорной!
Мы свернули на улицу и двинулись по дорожке, расчищенной от снежных завалов. Деревья, кусты и особняки были обильно покрыты снегом, с карнизов свешивались длинные сосульки, они, будто стеклярус, блестели на солнце радужными красками. Плотно, до глянца, укатанная дорога сияла под ногами, отражая зимний свет. Мимо нас, с колоколчиковым перезвоном, пронеслись сани, запряженные в тройку лошадей, все были серые в яблоках, – молодежь каталась с хохотом и песнями под переборы гитарных струн.
Анну и Лору мы застали возле церкви, они уже поднимались по ступеням. Тогда и мы поспешили за ними. Попутно Егор подал несколько монет нищему старику, который стоял у крыльца. Затем, крестясь перед образом Богоматери, что виднелся над входом в прямоугольном окошечке, мы вошли внутрь. В этой маленькой церкви тоже было многолюдно, и посетители здесь надолго не задерживались, иначе тесно. В зале стоял гулкий шорох, люди шептали молитвы, крестились, ставили свечи. Я остановился перед иконостасом. И снова на меня накатили воспоминания детства. Точно так, в Рождество, отец вел меня в церковь, ни к этой, разумеется, а в Литве, но очень похожей, он отпускал мою маленькую ладонь и крестился перед входом. Я следовал его примеру и потом шел за ним внутрь. Помню, как вначале в том зале стояла таинственная тишина, но вскоре ее начинали наполнять очень тихие мелодичные звуки, голоса и шорохи. Возможно, эти голоса могли слышать только лишь мы вдвоем, потому что никто из посетителей на них не обращал внимания, как будто никаких звуков и не существовало вовсе. Я спрашивал отца, что это? И он опускал ко мне взгляд, подносил к своим губам палец и загадочно шептал: «Тише, иначе вспугнешь их». Потом он продолжал креститься перед иконами, а я стоял рядом, пытаясь разгадать, кому все-таки принадлежат эти чудесные голоса. И нежное чувство умиротворения разливалось по моей душе, навеянное святыми ликами, особенным церковным ароматом и светлыми лучами, которые, проникая сквозь витражи, пронизывали дымный воздух просторного зала, и, очарованный теми загадочными голосами, которые, как я тогда полагал, принадлежали ангелам, запомнил их навсегда.
Такое же чувство покоя и мира испытывал я и на сей раз. Всякие тревоги покинули душу, но, главное, во мне крепла надежда. Постояв с молитвой перед иконой Богоматери, я и Егор вышли на улицу.
– Пап, ты их видел?
– Кого?
– Ангелов.
– Нет.
– Тогда, откуда их голоса?
– Мы не видим их, но знаем, что они всегда рядом и заботятся о нас.
С такими вопросами когда-то я обращался к отцу, теперь их задает сын. И мне понятно его состояние в эти минуты: в нем тоже поселилась надежда.
Возле церкви мы увидели Смолина. Он важно шагал по дорожке с женой и детьми. Проходя мимо нищего старика, он с надменным видом бросил в его консервную банку несколько монет.
Те дни Смолин был как будто ни в себе. У него спрашивали: стряслось ли чего? И он рассказывал о недавнем сновидении. «А было так: посреди ночи постучал кто-то в дверь; я поднялся с кровати, вышел в прихожую и спросил: кто это? никто не отвечает, только ветер завывает, да метель поднимает; тогда я в постель вернулся; только улегся, опять стук слышу; взял со стены охотничье ружье и снова к двери; распахнул ее, гляжу, передо мной черт стоит, черный, лохматый с длинным хвостом; вскинул я ружье и выстрелил, но черту хоть бы что, стоит, посмеивается и хвостом помахивает, будто плеткой; я выстрелил еще разок, да черту все нипочем: стоит, хохочет и хвостом пургу поднимает; «иди за мной», – потребовал черт; я, делать нечего, пошел, а он взял меня за руку и привел к морю; у берега ледяной припай, в черном небе сияют звезды и месяц, тихо до ужаса; тут черт и говорит: «я дал тебе янтаря вволю, теперь мне помоги, поделись мешком отборного янтаря, а не отдашь, в море утоплю; я, разумеется, согласился, и черт нырнул в воду; на другую ночь этот бес опять постучал в дверь, и я вынес ему мешок янтаря самого чистого, крупного, крепкого; черт взвалил мешок на плечо и унес; утром захожу в мастерскую, гляжу: ни янтарика нет, дела худо пошли, разорен. Проснулся я в поту. Думал, неужели сон вещий, а как спастись, не знаю. Вот мне посоветовали в церковь со всем семейством сходить».
Бросив монет бродяге, Смолин перекрестился, и со всем своим семейством зашагал в церковь.
Вскоре к нам вышли Анна и Лора, тогда мы вместе направились к праздничной площади. Веселье там продолжалась. Всюду ходили ряженые в масках животных, сказочных существ, чертей и ведьм, они развлекали детвору своим видом и шутками. Для малышей артисты разыграли на сцене зимнюю сказку с участием Деда Мороза, Снегурочки, медведя и скоморохов. Последние, отпуская стихотворные комментарии, хохотали, гримасничали, метали в зрителей серпантин и взрывали хлопушки, обсыпая всех пестрыми облаками конфетти. Со сцены доносилось: «Ах, Медведь, куда же ты праздник спрятал?» – спрашивала фальцетом Снегурочка. «Далеко унес, туда, где мороз трещит, деревья скрипят и снег покрывалом ложится», – басом отвечал косолапый злодей. Детвора толпилась перед сценой, наблюдая за сказкой, и веселилась. Когда представление закончилось один маленький мальчик, лет, наверное, трех, поспешил к родителям, да поскользнулся и бухнулся на землю, так, что шапка слетела с его головы. И надо ж было рядом очутиться Бабе-Яге. Она подняла на ноги ошеломленного ребенка, подала ему потерянную шапку, а тот, увидав перед собой прыщавый нос гадкой старухи, залился горькими слезами. Пришлось старухе Яге снять с лица маску и тогда, вместо злой колдуньи, перед мальчиком предстала темноглазая розовощекая белокурая красавица. Вот так превращение! Запомнится на всю жизнь. Девушка была такая красивая, что даже я засмотрелся, и Анна потянула меня за собой, мол, рот не разевай на чужой каравай. А мальчик стукнул девушку кулачком, прибавил реву, и продолжил изливать свое горе до тех пор, пока не подошла к нему мама. Нахлобучив на его голову шапку, она подняла ребенка на руки и тот, уткнувшись носом в ее пушистый воротник, наконец, успокоился.
Затем мы встретили пигмея с его многочисленным семейством. Бибайя катил перед собой коляску. Рядом с ним важно шествовала Алена Матвеевна. В компании своего мужа и детей она выглядела Белоснежкой. Когда мы поздоровались и пожелали друг другу счастливого Рождества, Бибайя подошел к Егору, и с важным видом сообщил:
– Мы будем здесь оставаться. Я долго мыслил. А когда вырастут дети, сами будут решать, где им хорошо жить.
– Поздравляю со смелым решением, – ответил Егор и пожал его маленькую ладошку.
Вскоре мы решили погреться изнутри. Купив у сияющей краснощекой бабенки по стаканчику чая с пирожками, мы встали напротив сцены, и засмотрелись на игру ансамбля народных инструментов. Солировал баянист – веселый мужичок в телогрейке, шапке-ушанке и валенках. Его окружали три балалайщика и флейтист. А перед сценой толпа устроила пляску. Музыка лилась волнительная, задорная, всякому слуху приятная.
– Удивительно, как это у балалайщиков пальцы не мерзнут? – с недоумением спрашивала сестру Лора.
– Так ведь призраки, – вкрадчиво ответил ей над ухом, появившийся из ниоткуда высокий незнакомец иностранной внешности; он был в шляпе, длинном черном пальто и маленькой бородкой клином.
Лора смерила его холодным презрительным взглядом, и тот подобострастно ей подмигнул, не переставая заискивающе улыбаться.
– Истинный русский инструмент мороза не боится, – проговорил я.
– Да и музыканты, наверное, закаленные, – отозвалась Анна.
– Никогда бы не решилась на такой подвиг, – заметила Лора, прижимая к горлу воротник, все еще остерегаясь встретиться взглядом с незнакомцем. Но тот уже куда-то испарился.
– Вот если бы вы обтирались по утрам снегом и делали на морозе зарядку, то вопрос этот у вас бы не возник, – заявил Егор.
Лора вздохнула и покачала головой. Она не сразу пришла в себя от странного наваждения. Сначала ночью в лесничестве, теперь здесь в праздной толпе, что за чертовщина? Позже, когда она рассказала Анне о том странном типе, сестра утешила ее и многозначительно добавила: «У каждого свои демоны, с которыми приходится бороться».
Напившись чаю и дослушав концерт (балалайки глубоко брали за душу), мы направились вдоль торговых рядов. Тут Егор встретил своих одноклассников и вместе с ними, скользя по льду и размахивая руками, побежал в лиственничный парк. Там, на аллеях, они затеяли игру в снежки.
Я остановился и засмотрелся на мальчишек. И вновь на меня накатила волна рождественских воспоминаний, похожая на тоску. Счастливые детские лица возникали передо мной: вспомнил я своих друзей, которых не забыть никогда. Я понимал, что все они изменились, но в памяти они оставались такими, какими я знал их в те времена. Как на фотографиях из старого альбома. В ту минуту вспомнились мне: и наша игра в снежки, и вылазки в городской парк на лыжах, и катание в санях. Я заново почувствовал тот давешний морозный воздух, холод сосульки в ладонях и зябкость за шиворотом, когда туда попадали снежком. Вновь ощутил восторг, счастье и ту особенную, чистую и открытую дружбу между нами, какой больше никогда уже не будет. Где они? Что с ними? Увидимся ли когда-нибудь еще? – неизвестно. Встретил бы хоть одного, так и бросился бы в объятия. Человек, тоскующий вдали по дому, всегда может вернуться в него, но тоскующий по прошлому, разлучен с ним безвозвратно, и с этим приходится мириться, как не сжималось бы сердце от воспоминаний.
– Ты что застрял? – окликнула меня Анна. Она подошла ко мне и, бесцеремонно взяв меня под локоть, вытащила из прошлого.
– Так, воспоминания, – тяжело вздохнул я, оглядываясь на мальчишек, и сбивчиво продолжил: – Не могу... это прошлое… хочется вернуться туда, встретиться со своими приятелями, такими, какими мы были тогда. Понимаю, это невозможно.
– Ну тебя, придумал тоже, – захихикала она, уводя меня из плена моих грез.
– Это все Рождество, – чуть слышно пробормотал я.
Мы вновь пошли вдоль торговых рядов. И вдруг откуда-то возник Пашка. Увидав Егора с друзьями, он радостно просиял и кинулся бежать в парк, но так поспешил, что поскользнулся, налетел на столик с янтарными безделушками и с громким воплем грохнулся в снег. От удара столик сложился, обрушивая каскад янтаря на Пашкину голову, и к большому негодованию продавца, коим оказался невысокий крепко сложенный усатый человек в очках. Он поднял неуклюжего мальчишку за шиворот, хорошенько встряхнул и, выставив перед его лицом волосатый кулак, со злостью проговорил:
– Ты что же натворил?! – и тотчас разразился бранью, привлекая внимание прохожих, которые останавливались и с любопытством наблюдали случайное представление.
Выразив свое возмущение, торговец поднял столик, после чего они вместе с Пашкой, принялись собирать разбросанный товар. Торговец ворчал, осматривая каждый предмет, пока не подобрал небольшое овальное зеркальце в оправе из янтаря и, помахав им перед Пашкиным носом, заявил:
– Ты мне заплатишь!
Но Пашке нечем было платить, ведь ему даже сюда, до Светлогорска, пришлось добираться самым замысловатым способом: примерно пять километров он прошагал по заснеженным проселочным дорогам до железнодорожной станции, затем сел в поезд, в котором, избегая встречи с контролерами, переходил из вагона в вагон, а потом на очередной станции украдкой пробежал по платформе назад и сел в последний вагон, в котором и доехал до конечной станции, тщетно унимая заячью дрожь от ожидания прихода контролера.
Пашка выпрямился, как истукан и опустил голову. А янтарный торговец, схватив его за руку, продолжил изливать на него проклятия с новой силой. Пришлось мне вмешаться.
– Он что-нибудь испортил? – поинтересовался я.
Торговец бросил на меня осторожный взгляд: Не отец ли? и ответил уже спокойнее:
– Да вы только поглядите, – он подал мне зеркальце, – вот здесь откололся кусок.
– Какая досада, – проговорил я, разглядывая повреждение и размышляя, как тут выручить своего нерадивого односельчанина.
– Очень дорого стоит, природный янтарь, ручная работа, – продолжал торговец.
Пашка, тем временем пребывая в горьком унынии, поправил на голове шапку, упал на колени и продолжил подбирать разбросанные вокруг янтарные изделия. Тут к нам подошли Анна и Лора.
– Что тут случилось, Ярослав? Мы едва не потеряли тебя из виду, – сказала Анна.
– Что произошло? – с изумлением поинтересовалась Лора, созерцая беспорядок на торговом столике.
– Этот парень налетел, как ураган, – ответил торговец.
– Я нечаянно, – слезно откликнулся Пашка.
– Бедный мальчик, он что-нибудь разбил? – осведомилась Лора.
Торговец указал на зеркальце в моей руке и сердито ответил:
– Вот, сами убедитесь!
Лора взяла у меня пострадавшее зеркальце, с сожалением повертела его в руках и проговорила:
– Пожалуй, я куплю его. Посмотри, Аня, ведь его можно починить.
Янтарьщик тотчас оживился:
– Это очень хорошее зеркало, а тот небольшой кусочек можно приклеить на место, так что будет совсем незаметно.
– И сколько оно стоит? – спросила Лора.
Торговец назвал цену. Лора полезла в сумочку, вынула кошелек и без каких-либо сомнений отдала ему запрошенную сумму. Пашка выпрямился и положил на столик янтарные брошки, а я похлопал его по плечу, чтобы скорее проваливал с глаз долой. Пашка сначала попятился, рассыпаясь в благодарностях и сталкиваясь с прохожими, а потом развернулся и побежал в парк с отчаянным криком: «Егор, я за тебя!..», но тотчас получил от Егора снежком в лоб. Однако быстро опомнился, отер лицо от снега и ввязался в перестрелку, укрываясь за стволами высоких лиственниц.
Некоторое время мы еще потолкались в толпе, образовавшей большой круг, в центре которого плясала под аккордеон наряженная в традиционный русский костюм пара из артистов. А вскоре со сцены зазвучала гитарная музыка, и народ потянулся в том направлении. Всякая душа празднику радовалась. Но Лора пожелала выйти на пляж, – ничего не поделать, – и мы направились к спуску. По пути я увидел Демьяна с семейством, он катил свою внучку на санках, а рядом шел сын и жена с невесткой, – неужели помирились? Судя по их веселым лицам, помирились. Надолго ли теперь? Потом нас догнали Егор и Пашка, красные, взъерошенные и запыхавшиеся. Егор, страшно довольный, тотчас принялся хвастать своими победами:
 – Ну я Сережке задал! Он один раз попадет, а я в него десять! – Толкнул в бок Пашку. – А ты хоть в кого-нибудь попал?
– Попал, – гордо ответил Пашка.
– В кого? – ухмыльнулся Егор.
– В того, что в очках.
– Да ты дурак! Ведь Ромка на нашей стороне был!
Пашка досадно вздохнул и опустил голову.
Спуск был довольно крутым и весьма извилистым, а ко всему прочему на нем образовалась наледь. Мальчики скользили вниз, едва не падая. Я и женщины продвигались осторожно, отчаянно хватаясь руками за перила.
– Держите меня! У-ух, держите, упаду, сейчас поскользнусь, держите ради Бога, я хочу увидеть море и… и остаться живой! – верещала Лора, часто-часто скользя подошвами.
– Не так быстро, дорогая, мы за тобой не поспеваем, – просила Анна. Она едва семенила за сестрой, хватаясь за меня, хотя и напрасно, потому что я сам едва держался на ногах.
– Держите, говорю вам! – продолжала причитать Лора. – Вы же понимаете, на вас лежит вся ответственность, если я переломаю ноги и сорву спектакль... Слышите? Не забывайте, я еще не продлила страховку на этот год!
– Мы делаем все возможное! – воскликнул я, пытаясь схватить Лору под локоть, но это оказалось не легче, чем поймать руками угря.
Дальше мы двигались стеной, удерживая Лору с двух сторон, причем Анна умудрялась цепляться свободной рукой о перила. Не помню, как нам удалось спуститься целыми и невредимыми, но риск был серьезный. Если бы не упрямое желание Лоры увидеть зимнее море, мы бы туда ни за что не решились отправиться в эту пору.
Море было спокойное. Прозрачные серые волны с легким шелестом набегали на песок. Отдыхающих на променаде было немного. Небо заволокло снежной дымкой, и солнце потеряло всю свою прежнюю яркость. Торчащие из воды волнорезы и огромные гранитные валуны обледенели, точно их покрыли патокой.
– Море, какая загадочная бесконечность! Я очарована тобой, о прекрасное море! – восхищалась Лора, взирая на невзрачное угрюмое пространство перед собой. – А воздух! чувствуете, какой кристально-чистый воздух! – риторически обращалась она к нам.
Егор и Пашка давно уже были на променаде. Причем Егор, облокотившись на перила, с удовольствием на лице скармливал остатки своего пирожка, завалявшегося в кармане, нескольким лебедям, которые плавно покачивались на маленьких волнах, а Пашка, по-видимому, страшно голодный, с несчастным видом стоял рядом. Мужественно и безропотно, глотая слюну, он стеклянными глазами наблюдал, как кусочек за кусочком, описав дугу, падают в воду и тотчас исчезают в клюве довольно раскормленных птиц или вороватых чаек. Вид Пашки показался мне подозрительным. Еще бы проделать такой длинный путь из дома до станции. «Ерунда, пешком-то всего минут тридцать бежать», – оправдывался он. Лучше б помолчал. И я, пока еще парнишка не свалился в голодный обморок, решал, как его накормить. Лора и Анна в умилении посылали восторженные приветствия чудненьким, белоснежным, очаровательным, и Бог знает, каким там еще лебедям, а я тем временем прикидывал, сколько денег понадобится на посещение всеми нами соседнего ресторана. И когда сообразил, что денег не хватит никаких, подошел к Пашке и тихо проговорил:
– Ты что же это, боец, голодный ходишь? Следуй за мной. Только живо и молча.
– Не надо, я… – но дальше слова застряли у него в горле, он проглотил, взглянул на меня блестящими глазами, и с удрученным видом направился за мной к съестной лавке.
Но не успели мы сделать и несколько шагов, как послышался удивленный возглас Лоры:
– Куда это вы направились?
В этот момент мне показалось, весь Светлогорск обратил на нас подозрительные взоры. Мы с Пашкой обернулись одновременно, как будто нас дернули за веревочки.
– Пару пирожков бы купить, – неохотно признался я.
– Бог мой, да ведь вы голодные! – изумилась Лора. Она обернулась к Анне и командным голосом проговорила: – Сестра, немедленно идем в ресторан, мы должны накормить наших мужчин.
Сказав так, Лора с царственным видом двинулась к ресторану «Гранд Палас», и вся наша компания невольно последовала за ней. Спустя несколько минут, мы сидели за столом возле большого окна с видом на море. Лора организовала нам прекрасный обед с винегретом, рассольником, голубцами, мясным пирогом с грибами и чудесным испанским вином. Я даже не представлял, что в ресторане умеют вкусно готовить, хотя до Макаровых блюд им, конечно, еще далеко. Скорее всего, так на нас действовал целительный приморский воздух. Пашка, не стесняясь, уплетал за обе щеки. А мы с бокалами рубинового вина произносили тосты. Это был наш прощальный обед. Лора объявила, что не намерена возвращаться в лесничество, и сегодня вечером они с Анной уезжают в город.
Мы сытно поели и согрелись, а когда вышли на променад, солнце уже скрылось за облаками, и вскоре пошел снег. Теперь в воздухе носились белые хлопья. В соснах тихо гудел ветер. Деревянные домики, разбросанные среди деревьев по склонам холмов, утопали в снегу. Из труб поднимался дымок. А снег летел, кружился в своем воздушном танце и мягко ложился на землю.
– Что здесь за климат? – удивлялась Лора. – То солнце, то метели!
Но падающий снег, легкий мороз и серое небо ничуть не удручали, напротив, на душе было сказочно тепло и спокойно. Даже вечером, когда мы возвращались домой рейсовым автобусом, мело так, что с пяти шагов ничего не было видно. Деревья в садах скрылись за белой пеленой, а крыши домов и сараев как будто от снега дымились. Бледный призрак солнца садился за кладбищем, в эту пору солнце всегда там садится. Неторопливо и осторожно подкрадывалась зимняя ночь.
Записи в моем лесном дневнике пестрят историями веселыми и грустными. Много приятных и ярких мгновений запомнилось нам из жизни лесничества. И как хотелось бы мне закончить свои лесные записки в таком праздничном тоне семейного счастья! Но одно событие, произошедшее спустя некоторое время, надолго изменило привычный ход нашей жизни. Оно-то и не позволило мне окончить на этом мое повествование.

День алой зари
Быстро пролетел морозный и снежный январь. И пошел февраль-бокогрей. Заметно прибывал светлый день, но по-прежнему было холодно, и все чаще налетали метели. Солнце чуть покажется, пригреет, улыбнется в стройных рядах сосулек, которые оттого прослезятся под своими карнизами, и вот уже снова небо покрыто белесой пеленой приближающегося ненастья. Что ни день, то снег летит, то студеные ветры воют, пробирая до самой души, и гуляют неистовые метели. Лес еще дремлет в снегу. Деревья и кусты, словно в горностаевы меха приоделись, на еловых лапах мантии висят, кругом глубокие сугробы навалены – наступишь и по колено провалишься. На лугах метут поземки. Крыши деревенских домов застелены снегом, как будто покрывалом. Что небо, что заснеженные луга – одинаково белые и унылые, сливаются, даже горизонта не различить.
В нашем саду, как солнце пригреет, так с черных ветвей деревьев капель капает. Кустов тут не узнать – они превратились в пышные снежные скульптуры. Во дворе почти каждый день приходится нам с Макаром расчищать дорожки, упрямо заносимые снегом. Но бывают дни безмятежные, тихие, ясные. Солнце поднимается над лесом, и снег, исполосованный синими тенями деревьев, начинает ярко искриться. В такое время, когда не ждешь ни вьюги, ни снегопада, лучше всего отправиться в лес на лыжах. Тут все следы на виду и можно заняться их расшифровкой.
С лесниками мы ежедневно совершали обходы лесных кварталов, тропили зверей и птиц, чтобы знать их численность, прослеживали чужую лыжню, на тот случай, если где-нибудь на ее пути обнаружится что-нибудь незаконное: срубленное дерево, кровь какого-нибудь зверя или ловушка, а то и сам охотник без лицензии. Но капканьщика мы так и не застали, и кто он такой – было по-прежнему не известно, загадка номер один. Лейтенант Инин разводил руками, у него тоже не было никаких продвижений по этому глухому делу.
А зверям в заснеженном лесу приходится туго. Поэтому мы обходили кормушки и заполняли их вениками, сеном и разбрасывали овощи на кормовых площадках по мере надобности. Макар – он ведь расчетлив, все запасы распределит так, чтобы хватило пережить трудные месяцы до появления первой зелени. Таится в чаще всякое зверье, дожидается, когда подкормку для них привезут. Косули, зайцы, птицы терпеливо держатся в сторонке, а потом неторопливо подходят и кормятся. Кабаны тоже сопят, ждут, но стоит только нам отъехать подальше, как немедленно срываются с места и несутся, очертя голову, повизгивая и похрюкивая, с удовлетворенным утробным бурчанием. Нахлынут всей гурьбой на ту площадку, и уже в следующую минуту оттуда доносится хруст, чавканье и злое порыкивание друг на друга. Но с какой бы жадностью и увлечением кабаны не поглощали припасы, они всегда на стороже: стоит лишь где-нибудь поблизости хрустнуть веточке, невольно кашлянуть или шмыгнуть носом, как в мгновение ока все стадо уносится прочь, словно метель, и быстро растает среди черных зарослей, как не бывало.
Несколько раз на неделе к нам приезжали студенты-экологи. Вместе с охотоведом из Управления они проводили учеты копытных животных по их следам. Студенты учатся этому делу и пишут курсовые, охотники перепроверяют данные по статистике, и нам, лесникам, тоже помощь выходит – неплохо лишний раз уточнить и сверить результаты.
По выходным ко мне приезжал Егор. Вместе с Эрвином они выходили в лес на лыжах, участвовали в учетах зверей, вели дневники и фотографировали все подряд. Снимки со звериными следами, хранились толстыми пачками в комнате Егора, но я то и дело натыкался на них по всему дому: где побывал Егор – там и оставил. Все он что-то сравнивает, записывает, перерисовывает, и серьезный такой ходит, как профессор.
По снегу читать о жизни лесных обитателей легко и увлекательно, как по книге. Нужно только уметь правильно перевести эту звериную книгу на русский язык и записать в дневник. Следы на снегу видны отчетливей, чем на земле. После каждой пороши, словно новая страница звериной жизни открывается: старые следы исчезают, а новые появляются. Всякий выход в лес приносит свежие лесные новости.
Лыжи с легким шорохом скользили по снегу. Лыжня ползла среди кустов и деревьев, глянцем поблескивая на солнце. Следов было много, – они повсюду бегут, петляют, пересекаются, вспархивают. Вот лесная мышь оставила цепочку своих крошечных отпечатков, которые протянулись до лежащего ствола каштана, поваленного еще осенней грозой, и там, под этим стволом, пропали в снежной норке. Немного дальше стремительными скачками бросились прочь следы зайца: видно, почуял ушастый какую-то опасность. Всюду семенят птичьи крестики – то следы дроздов, синиц, соек. Время от времени в снегу встречаются глубокие скважины, проделанные ножками косуль. Возле хвойника попались следы белки, они уводили взгляд к ближайшей ели, а под ней уже разбросаны остатки беличьего завтрака: чешуйки и ось распотрошенной шишки. А вот следы лисицы, они заглядывают под каждый куст, где вдобавок желтеют ее пахучие метки.
 – Мышкует, – определил Эрвин.
– А вон там, гляди, взлетел рябчик, – показал Егор.
– Лиса вспугнула, – заметил Эрвин.
– А не рябчика ли она выслеживала? – сказал Егор.
– Вряд ли, такую птицу в снегу не увидишь и по запаху не учуешь. Рябчик сидит незаметно, вроде кочки жухлой травы, до последнего момента ждет хищника и вспархивает перед самым носом. Так что лиса подошла к его следу после, чтобы обнюхать.
След рябчика и в самом деле имел вид поспешного взлета. На снегу остались вмятина и пара ребристых следов от крыльев по обе стороны, словно сделанные быстрыми мазками кисти, а вокруг разбросанные в разные стороны снежные хлопья, как после взрыва.
В лесной чаще Эрвина и Егора ждали не менее интересные находки. Среди сосен остался след сойки, птица прыгнула на снег и тотчас взлетела, унося в клюве мышь, потому что в том самом месте ряд маленьких следов с канавкой от хвоста между ними, заканчивался, как, впрочем, и жизнь пойманного зверька, и это подтверждали несколько капелек крови. В Буковой роще на небольшой возвышенности среди стволов мальчики обнаружили пять овальных вмятин с оплавленными краями. Снег в них перемешивался с бурыми листьями – то были места лежки косуль. Егор зарисовал их расположение в тетрадке, а Эрвин сделал несколько снимков. Ну а там, где прошли кабаны большим стадом, на снегу сотворен хаос. Картина тут живописная. Свиньи, в поисках кореньев, червей и трупов погибших животных, перепахали болотистую низину основательно: переворошили снег, перемешали его с землей и листьями. Были тут и человеческие следы, но кто здесь прошел, попробуй, догадайся. Лесники или чужой кто-нибудь. Мальчики проследили по этим следам, но ничего подозрительного не обнаружили.
Смелая мысль поймать капканьщика по-прежнему не оставляла Егора. Раз поселившись в его душе, она все больше разрослась и овладела им. Она не давала покоя, как всякая тайна для любого мальчишки, и Егор строил в уме самые ужасные планы против призрачного врага. Он отчетливо воображал себе, как устроит капканьщику засаду, выследит его по следу, застанет врасплох и бросит на него сеть; или выкопает глубокую яму-ловушку с кольями на дне; или подвесит связку кирпичей над тропой и сбросит ее браконьеру на голову; или просто расстреляет из лука – он не оставлял капканьщику никакого шанса на спасение и делился этими мыслями с Эрвином. Подобные коварные планы мщения рождались и зрели в голове Егора под рокот и рычание любимой музыки группы «Ария», диски которой он часто слушал. А потом напевал что-нибудь вроде: «Небо молвы не ждет. Небо угроз не слышит. Небо само тебя найдет…» и так далее в том же духе. И вот долгожданный день мщения наступил. Егор привязывает веревку к обоим концам бревна, усаженного острыми кольями, поднимает бревно над тропой до высоты в половину человеческого роста, потом перебрасывает через толстый сук дерева другую веревку, оттягивает бревно повыше, а свободный конец веревки закрепляет на ветке в кустах, затем прячется рядом, в окопе, и ждет. На тропе появляется капканьщик, неторопливо скользит он на лыжах, озирается по сторонам и прислушивается, а за спиной у него мешок полный капканов. Егор дожидается, когда бандит приблизится. И вот он – долгожданный момент – пора. Одним взмахом цыганского ножа, Егор перерезает тугую веревку, и бревно, со свистом, несется прямо на браконьера, колья пронзают злодея насквозь, кровь брызжет и льется в разные стороны, и тот, содрогаясь в предсмертной агонии, повисает на бревне и несколько минут раскачивается на нем, как на маятнике. Егор с дикими восторженными воплями выскакивает из укрытия и вокруг поверженного браконьера совершает пляску охотника за головами. Жутко, но враг побежден. Наконец-то, родной лес избавлен от страшного врага. И с этой мыслью Егор просыпался.
В конце февраля пришла оттепель. И мы решили выпустить на волю глупую енотовидную собаку. Этого момента все мы ждали с большим нетерпением.
Наш поселенец теперь хорошо поправился. Макар снял шины уже спустя две недели, как он к нам попал. Кости срослись, раны залечились, и лапа стала зарастать новой шерстью. Но выпускать поселенца мы не торопились, дали ему возможность хорошенько окрепнуть. А время шло, и больше держать его было нельзя, а то привыкнет. И вот, дождавшись очередной оттепели, мы погрузили клетку в телегу и повезли поселенца по лесной дороге в направлении Мохового болота, к оврагу, где была его нора. Там, оставив клетку открытой, мы сделали вид, что уходим, а сами спрятались за деревьями. Долго ждать не пришлось. Осмотревшись, поселенец вышел из клетки, потянул воздух носом, обнюхал окружающие кусты, увидел знакомую нору, потоптался возле нее и вошел. Но, спустя несколько мгновений, он появился вновь. Что-нибудь не так? Поселенец, продолжая изучать запахи, обошел окрестности норы и затем снова исчез в ее глубине. Теперь уже надолго. Мы постояли еще некоторое время в ожидании. Но поселенец не появился. Тогда я оставил возле входа в нору кусочки мяса, затем с Эрвином перенесли клетку к телеге и, дождавшись Егора, покатили домой.
– Пап, теперь поселенец будет спать до весны? – спросил Егор.
– Думаю, в оттепель он будет выбираться в поисках пищи. Поэтому нам придется ее с месяц подкармливать мясом.
– А если капканьщик объявится? – снова спросил Егор.
– Второй раз собака вряд ли в капкан попадется, – ответил Эрвин.
– Ненавижу! – вдруг проговорил Егор.
– Чего? – спросил Эрвин.
– Такой несправедливой охоты, – ответил Егор и продолжил: – Настоящий охотник капканы не ставит. Он должен быть один на один со зверем. Ты хоть Тургенева читал?
– Нет еще, – ответил Эрвин.
– У-у, язычник, – пригрозил кулаком Егор.
– Вот привязался, ну причем здесь Тургенев? – удивился Эрвин.
– А притом, что это мой самый любимый русский писатель, – с достоинством ответил Егор.
Проходил многоснежный февраль. И вот уже Зима-царица собралась в путь дорогу, и народ готовился к ее проводам. Приближалась веселая масленица. Для мальчишек это долгожданное щедрое гулянье, когда на площади у кирхи можно налопаться блинов, пошуметь петардами и предать огню чучело надоевшей Зимы – злой Марены, чтобы она, наконец, укатила прочь вместе со своими ветрами, морозами, снегами, метелями, острыми сосульками и скользкими дорогами. С большими надеждами все мы ждали прихода весны.
Егор приехал через неделю после масленицы. Пришел уже март. Суббота. А на другой день с утра пораньше он вместе с Эрвином отправился в лес. Заря вытекала из-за леса в розовых, лиловых и золотистых облаках, и вскоре в том месте поднялось красное солнце. Казалось, в заснеженном лесу, пролили теплые краски: солнечные лучи расписали снег алыми мазками, и он блестел, как зеркало. Морозно. Лес по-прежнему стоял молчаливый. Снег лежал на еловых лапах, и стоило коснуться их ненароком, как он осыпался серебристыми комьями. Егор и Эрвин шли на лыжах по прочному насту. На таком плотном снегу звериные следы не так отчетливы, они то и дело терялись, а старые и вовсе были заметены поземками, тогда страничка из жизни какого-нибудь животного вдруг заканчивалась неожиданно и загадочно. Мыши, пожалуй, вообще ничего не наследили, заячьи отпечатки толком не разобрать, лисий след угадывался лучше, и только кабаны, где могли, здорово натоптали.
От какой-то лисицы удрал ее ушастый обед. Судя по следам, заяц петлял по березняку, затем ускакал в ельник, там его следы терялись. Сначала хищница упрямо следовала за ним, тщательно принюхиваясь, но потом оставила эту затею и побежала в направлении Барсучьего холма. Мальчики решили следовать за ней, разгадывая ее намерения, чтобы все записать в тетрадке. След тянулся, обегал кусты и деревья, пересекал лесную поляну, уводил в осинник, и вдруг произошло что-то странное: след неожиданно повернул в сторону и, обогнув молодую елочку, устремился в обратном направлении. Друзья остановились в недоумении.
– Ты думаешь, она охотилась? – засомневался Эрвин, доставая из кармана рулетку.
– Сначала охотилась за русаком, а потом что-то случилось, – ответил Егор.
– Да, больно уж резко поменялись ее планы, – проговорил Эрвин и стал измерять расстояния между отпечатками лап, затем он выпрямился и сказал: – Ее кто-то вспугнул.
– Пошли, может быть, дальше узнаем, – сказал Егор и заскользил по следу.
Спустя некоторое время, след опять повернул резко в сторону, он торопился, перескакивал через стволы поваленных деревьев, устремлялся прочь явно от какой-то опасности. Мальчики следовали по нему, внимательно присматриваясь, чтобы не потерять из виду.
– Да она даже меток не оставляла, – заметил Эрвин. – Точно кто-то ее вспугнул.
– Она пытается скрыться, но от кого? – спросил Егор. – Может от нас?
– Или от кого-нибудь еще, – промолвил Эрвин. – Дальше посмотрим.
Уже спустя несколько минут преследования, мальчики наткнулись на свежую лыжню.
– А вот и ответ, – сказал Эрвин. – Кто-то еще идет по лисьему следу.
– Пошли, – загорелся Егор. – Нужно пройти до конца и все выяснить.
Они встали на чужую лыжню и живо направились по ней. Но едва только прошли несколько метров, как впереди раздался выстрел, он эхом прокатился по лесу, и с деревьев посыпались снежные хлопья. Мальчики остановились как вкопанные и переглянулись.
– Идем! – сказал Егор и сразу заторопился дальше.
– Егор! Постой, – окликнул Эрвин, – Может лучше твоему отцу сказать?
– Некогда, – бросил в ответ Егор. – Не успеем, уйдет ведь.
– Егор! – снова позвал Эрвин. Но тот торопливо скользил вперед и уже ничего не слышал. Тогда Эрвин махнул рукой и последовал за другом.
Уже через несколько минут они остановились возле кровавого следа.
– Это лису подстрелили, – сказал Егор. – Надо проверить, кто это сделал.
– Вон там, смотри, ее подобрали. Невероятно меткий стрелок! – проговорил Эрвин.
– Наверняка, браконьер! – воскликнул Егор. – Мы задержим его.
«Но человеку так лисицу не выследить», – подумалось Эрвину, и страшное подозрение смутило его.
Они продолжили путь. Впереди лес поредел, там стоял тонкоствольный ольшаник. А за ним уже виднелись луга. Лыжня незнакомца протянулась в том направлении. И вскоре Егор заметил его. Это был высокий человек в меховой шапке с опущенными наушниками и в длинном черном пальто, из переброшенной через плечо сумки торчал и колыхался рыжий хвост. Егор бросился за незнакомцем и прокричал:
– Стой!
Тот обернулся и, глянув на преследователей, заторопился прочь, сначала вдоль опушки, а затем стал уходить в чащу в сторону шоссе.
– Стой! – продолжал кричать Егор. – Стой, кому говорят!
Но преступник и не думал подчиниться. Егор ловко скользил по проделанной беглецом лыжне, ярость кипела в нем оттого, что бандит пытается скрыться. Егор обернулся к Эрвину и скомандовал:
– Обходи его слева!
Эрвин тотчас свернул с лыжни и пошел бандиту наперерез. Но это было бесполезно: теперь мешали кусты и деревья. Заметив еще одного преследователя, браконьер укрылся за деревом, торопливо перезарядил ружье и выстрелил. Пуля ударила возле Эрвина прямо в розовый ствол сосны, так что куски коры брызнули в разные стороны. Выстрел эхом прокатился по лесу. Решив, что лесников удалось припугнуть, бандит заторопился дальше. Эрвин спрятался за кустами, чтобы отдышаться, но Егор продолжил погоню.
– Стой, гад, я все равно тебя достану! – прокричал он, ускользающей впереди тени.
Теперь, чтобы не попасть под пулю, Егор выдерживал расстояние. Важно, не упустить негодяя из виду, проследить за ним. Только бы узнать кто он и откуда. Тогда даже если задержать его все-таки не удастся, то потом будет проще его вычислить. Егор все еще надеялся увидеть лицо этого преступника. Запомнить, а может и узнать, кто он есть. Помощи ждать неоткуда. Егор жалел, что теперь в руках нет ракетницы, нет пистолета пусть хоть и с холостыми патронами, нет даже фотоаппарата. И досада завладела им. Егор удвоил силы. Чтобы легче скользить по снегу, нужно добиться верного ритма движения рук и ног. И мальчишка вскоре достиг этого ритма. Лыжи заскользили легче. Так можно бежать еще долго. Впереди хрустнули ветки. Расстояние до преступника сокращалось. Его темный силуэт мелькал среди деревьев. А лыжня уверенно вилась среди кустов, деревьев, заснеженных валунов. Браконьер оказался проворнее, словно не было ему никаких препятствий, и скользил он легко, как по воздуху. Егору показалось, что это и не человек вовсе, что это дьявол, хитрый, ловкий и безжалостный.
Эрвин, обескураженный выстрелом, теперь спешил за Егором. Он понимал, что надо бы им остановиться, вернуться в лесничество и все рассказать. Преследование вооруженного преступника опасно и безнадежно. Но как остановить Егора? Он ведь бешенный. Так можно и пулю поймать. Но бросить его одного Эрвин не мог. Одна надежда на деревья, хотя бы они от пули защитят, стоя живым щитом.
И вот, когда шоссе было совсем уже близко, когда стало ясно, что уйти незамеченным все-таки не удастся, браконьер укрылся за деревом, перезарядил ружье и прицелился. Выстрел грянул, когда мальчишка был уже близко, и ничто не мешало стрелять. Не глядя на результат содеянного, браконьер повернулся и помчал прочь, не разбирая дороги. Когда раздался выстрел, Егор сделал еще несколько шагов, но потом остановился. На его лице отразилось недоумение. Он почувствовал, как что-то горячее растекается у него в груди, стало трудно сделать вдох. Все вокруг заволокло бледно-розовым туманом. Бежать не было уже никакой возможности. Егор с досадой подумал: значит, браконьер уйдет. Его пуля нашла себе очередную жертву. Она засела внутри. Все тело сотряслось, как в лихорадке, откуда-то наползла слабость. Выронив лыжные палки, Егор прижал ладони к груди, чтобы прикрыть рваную дыру. Она, казалось, была размером с футбольный мяч. И теперь в нее сквозил морозный ветер. Потом Егор всхлипнул, задышал тяжелее и стал заваливаться на бок. В последний момент он инстинктивно схватился за ближайшую ветку, и та хрустнула под его весом. Егор что-то хотел крикнуть Эрвину, который в эту минуту к нему приближался, но вместо этого из горла вырвалось одно лишь хриплое шипение и клокотанье. Деревья вокруг закружились. Егор рухнул на снег.
Подбежав к другу, Эрвин опустился перед ним на колени и приподнял его голову. Тяжело дыша, Егор глядел на него блестящими глазами, и слезы катились по его бледным щекам.
– Ты ранен?! – с ужасом произнес Эрвин, не то спрашивая, не то восклицая.
Егор, не в силах что-либо вымолвить, только слабо кивнул. Эрвин увидел в его куртке маленькую дырку. Тогда, не теряя времени, он снял свои перчатки, расстегнул на нем куртку, поднял свитер, который в том месте быстро пропитывался кровью и разорвал окровавленную рубашку, затем наложил свою ладонь на кровоточащую рану и забормотал по-прусски молитвы. Егор глубоко вздохнул и полушепотом промолвил:
– Я больше не чувствую. Мне не больно. Наверно, я уже умер.
– Ты не умрешь, – ответил Эрвин и продолжил свои обращения к богам.
В следующее мгновение он почувствовал, как в ладони его появилась слабая ноющая боль, постепенно она стала резче, казалось, будто боль эта просачивается из самой раны и проникает в руку.
– Я больше ничего не чувствую… – продолжал шептать Егор одними только губами.
Но Эрвин его не услышал, он взывал к богам, ощущая, как жар охватывает все его тело и струится дальше по его руке, ладони, пальцам в рану на груди Егора.
– Эрвин, мне тепло, – медленно прошептал Егор. – Ты поймаешь его. Обещай, что поймаешь. Как же тут тепло!.. – Егор еще что-то хотел прошептать, но веки опустились, и он потерял сознание.
Еще несколько минут Эрвин просидел над Егором. Теперь у него была надежная связь с Высшими силами. Он тихо бубнил языческие молитвы, весь дрожа и обливаясь потом, так что струйки стекали по его лбу, вискам, капало с подбородка. Он терпеливо переносил обжигающую боль в ладони, точно в нее вонзили раскаленный нож.
– Man d;iws Perk;no, pak;nstun din g;wan!..
Призывая Перкуно, Эрвин молил о спасении этого человека, умолял не прерывать его жизнь. И наконец почувствовал, что его услышали, – боль из ладони ушла. Тогда Эрвин замолчал, шумно вобрал в себя воздух и отдышался. Затем он отнял от раны окровавленную ладонь, убедился, что кровотечение остановлено, расправил рубашку, свитер и застегнул куртку Егора. В том месте, где находились мальчишки, растаял снег, на обнажившейся земле показалась зеленая трава и распустились алые цветы. Эрвин освободил ноги Егора от лыж и попытался взвалить его себе на спину, но так по сугробам через лес идти было трудно. Тогда Эрвин догадался снять с себя шарф и, осторожно переложив Егора на лыжи, привязал его к ним шарфом. После этого Эрвин подхватил лыжи, словно носилки, которые скользили по снегу загнутыми концами, и потащил Егора к дому, оставив позади чреду красных пятнен, которые оплавили снег.
В напуганном лесу застыла тишина. Первыми от потрясения оправились сойки, которые наблюдали за происходящим сверху, беспокойно прыгая с ветки на ветку. Они ошеломленно запричитали и последовали за прусским мальчиком с его умирающим другом.
И вновь в нашем доме смятение. Егора положили на диване в гостиной. Я вызвал скорую помощь. Макар немедленно занялся мальчиком, стал промывать его рану своими снадобьями, больше ничем он помочь не мог. В смятении, понимая, что врачей в глухом лесу мы дождемся не скоро, я запряг Ставра и хотел было везти Егора в деревню на телеге, но Макар отговорил меня от этой опасной затеи. Он прав: такую дорогу мальчику не пережить. Тогда, не зная, что еще можно сделать, я наскоро седлал Ставра и помчал в Пруссовку за Аленой Матвеевной. Ветер дул в спину, мокрый снег проникал за шиворот, они словно подгоняли меня, нельзя было терять ни секунды. Дома фельдшера не оказалось, ребятишки объяснили, что мама на дежурстве в больнице. Зато на перекрестке я увидел машину скорой помощи. Помчал за ней. И сопроводил ее к дому.
Егора увезли в больницу. В тот же вечер ему сделали операцию. Странная на вид стреловидная пуля сломала ребро и, задев правое легкое, застряла в лопатке. Ее, эту пулю, тотчас отправили экспертам. Но сколько я не выяснял, никто не мог ответить, откуда она происходит. Следовательно, преступника найти будет нелегко, скорее всего, невозможно. Потянулись часы, дни и бесконечные недели медленного выздоровления Егора. Мы навещали его ежедневно. Врачей немало удивляло, как этот мальчик сумел выжить после такого серьезного ранения и особенно то, как мало крови он потерял до приезда скорой помощи.
В больнице за Егором ухаживала Алена Матвеевна, от которой мы знали о лечении и самочувствии сына во всех подробностях. Когда он стал поправляться, лежать в кровати ему надоело, тогда он подолгу сидел на подоконнике и глядел в окно, на гуляющих по аллее весеннего сада пациентов. Он думал о том, что лечение его слишком затянулось. Двое мальчиков, лежавших с ним в палате, выписались очень скоро, и теперь он остался один. Егор страдал, что больше не с кем тут поговорить, кроме врачей, которых интересовало лишь, не поднималась ли температура, не появился ли аппетит и нет ли где боли. Ни того, ни другого, ничего больше не было, но гулять по-прежнему не пускали. Врачи осматривали его, писали в журнале и продолжали обход. Между тем Егор вспоминал тот злополучный мартовский день, когда он преследовал браконьера, и тогда пуля вновь прожигала ему грудь. Он ясно видел тот высокий темный силуэт, маячащий среди деревьев, пытался представить себе преступника, но образ этого человека как-то быстро рассеивался, как в тумане, и трудно было сосредоточиться на нем, вспомнить какие-нибудь детали, собрать его в целостную фигуру – он почему-то сразу расплывался за солнечным окном палаты и пропадал бесследно. Егору хотелось понять, что заставило этого негодяя пойти на преступление? Разве он был голоден, беден или разорен? Не похоже. И вновь он испытывал желание схватить браконьера, задержать и наказать. Егор представлял себе, будто преследует в лесу этого злодея, укрывается от пуль за стволами деревьев, сам стреляет из ракетницы и попадает ему прямо в лицо. Затем, пока браконьер на время ослеплен, бросается на него и вяжет за спиной руки. Все очень просто. И вот уже капканьщика ведут по узкому длинному коридору и закрывают в камере с маленьким зарешеченным окошком под самым потолком. Так-то лучше. Но в следующую минуту Егор вдруг понимал, что никак не может представить его лицо, вместо этого – темнота. Жаль, если наказание преступника так и останется в мечтах на подоконнике в этой больничной палате, размышлял он.
Легче было Егору, когда дежурила Алена Матвеевна, ведь она подолгу оставалась с ним и рассказывала новости Пруссовки: сколько козлят родились на Молочном хуторе, когда вернулись на болото журавли, как Пашку однажды не выдержал тонкий лед, и он провалился в канаву по пояс, а потом заболел гриппом, и что у молодых Кожемякиных родилась еще одна девочка, а они хотели мальчика. Егор слушал Алену Матвеевну с интересом, но лицо его было серьезно, взгляд строгим, а когда она заканчивала, он тяжело вздыхал и сердито выговаривал:
– Сколько можно меня лечить? Весна уже, скоро на деревьях листья полезут, птицы запоют, а я лежу в четырех стенах. Хоть бы в сад выпускали.
– Потерпи еще немного, – утешала его Алена Матвеевна ободряющим тоном. – Вот потеплеет немного, и пойдешь на прогулку. А пока нельзя.
– Мне уже лес снится, – продолжал Егор.
– И что же ты видишь? – Она села на край его кровати и обратила на него свое красивое светлое лицо, обрамленное волнистыми каштановыми волосами и озаренное приятной улыбкой.
– Все деревья цветут, шмели гудят, а под деревьями белые ветреницы, будто ковер. И пахнет вкусно, цветами, – рассказал он.
– Хороший сон, – ласково проговорила она, – весенний.
– Да только меня в нем нет, – с досадой промолвил Егор.
Алена Матвеевна посмотрела на него задумчиво и сказала:
– Не унывай, ты скоро поправишься и вернешься в свой лес.

Несколько раз лесники и милиция обследовали место преступления, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь улики. Но ничего подозрительного там не оказалось: ни следов, ни гильз, ни кровинки – все пропадом исчезло. Расплывчатое описание внешности браконьера, которое Эрвин давал лейтенанту Инину, тоже было бесполезным. Словом, преступник испарился бесследно, как призрачное ведение. А дело все равно нужно было как-то закрывать.
Лейтенант Инин со своим помощником Денисом опрашивали односельчан, тех, кто хотя бы самую малость мог походить на бандита по возрасту, росту или, на худой конец, по одежде. Прежде всего, проверили Савелия, хотя тот был уже довольно стар, чтобы так хорошо бегать на лыжах. Кроме того, у Савелия не было ружья, а в тот мартовский день он трудился в магазине, что подтвердила Жанна. Когда Савелия спросили, не подозревает ли он кого-нибудь, тот с ухмылкой загадочно ответил, что того давно нет в живых, а больше ему ничего не известно. На том его и оставили в покое.
Смолин в тот злополучный день промышлял на побережье у поселка Покровское. Внешне он мог бы сойти за того неуловимого браконьера, да только охотой он никогда не увлекался и ружья в руках не держал. Заварский хоть и носил пальто, но я хорошо знал этого человека с детства и был в нем полностью уверен. Наш старый друг не мог совершить подобного преступления. В его «Постоялом дворе» подозрительные гости накануне трагедии не останавливались. Федор, Кожемякины, Архип… обходя двор за двором, наши милиционеры опрашивали селян, но вычислить бандита им так и не удалось.
Долго не могли опросить слесаря Жульена из Молочного хутора, что в трех километрах от Пруссовки. Этот потомок Наполеона, как его все называли метко или опрометчиво – точно неизвестно, слыл в наших краях большим любителем выпить. Если не считать постоянной дрожи в руках, то Жульен очень походил на описанного Эрвином бандита. Лейтенанту Инину стоило не малого терпения, чтобы дождаться того дня, когда Жульен выйдет из состояния пьяного забвения и будет способен отвечать на вопросы. И вот, когда такой день настал, Инин имел с ним довольно серьезный разговор.
Своими расспросами с применением простых методов психологического воздействия, Инин окончательно убедил Жульена, что именно он, пьяница этакий, в тот день охотился в лесу и ранил подростка. Разве нет? Ха-ха! Несчастный и рассеянно взирающий на милиционеров Жульен почти уже признал вину и теперь испытывал раскаяние в мнимом своем преступлении, как вдруг в кухню, где происходил допрос, вошла его жена Клавдия. Она только что вернулась из коровника и, расспросив Дениса о том, что в ее доме происходит, залилась краской гнева и яростно возопила:
 – Да вы что ж творите-то, а? Да вы очумели, никак! – Встала перед Ининым, заслонив собой, сидящего на стуле тщетно борющегося с похмельем дорогого мужа. Руки поставила в боки, грудь выдвинула вперед, взгляд сделала свирепый и пристальный, как у дикой кошки, готовой защищать свое логово. – Да он, пьяная морда, вторую неделю не просыхает! Из дома не выходит. Пьет да спит – и вся нелегкая! – взмахнула рукой. – Да он с пяти раз в дверь попасть не может, а потом валяется на крыльце, пока я сама его в дом не втащу, беспробудника этакого. У-у… паразит! – обернулась и погрозила Жульену крепким кулаком. – Затем снова поглядела на Инина в упор. – А вы чего клевету на него распространяете? Не стыдно ли вам честного человека, умелого работника, доброго мужа моего позором клеймить? Ишь, нашли козла отпущения. На себя посмотрите! – Тут она сдержала порыв гнева, и чтобы не брякнуть лишнего, повернулась к мужу и замахала перед ним кулаком. – Негодный, зальешь глаза и готов на себя любую чужую вину повесить, дурак. Не выйдет!
Выразив свое негодование в столь бурном волнении, Клавдия устало опустилась на стул и спросила Инина уже спокойным тоном:
– Может, чаю выпьете? А то я чего-то сходу в крик, а дело то липовое. Да и нет с нами никакого делу-то. – Махнула рукой в сторону мужа. – Не виновен он. Мальчонку не стрелял. – Перекрестилась: – Вот вам крест. – А затем подхватилась. – Я мигом на стол накрою.
– Не надо, Клавдия, благодарим, – произнес Инин, поднимаясь со своего места. – Нам пора. Пойдем Денис. – Глянул на милиционера и кивнул на дверь. – В другой раз на чай зайдем, а сейчас дел много. Ха-ха.
– Ну, глядите, а то я быстро, – сказала Клавдия. – Чай-то недолго поставить.
– В другой раз, – повторил Инин и направился к выходу.
Верный Денис, невозмутимый, как неваляшка, последовал за ним. Клавдия снова показала Жульену свой могучий кулак и пошла провожать гостей.
– Вы уж не сердитесь, что я так с жаром накинулась, – продолжала Клавдия, выходя на крыльцо, – больно мужа мне жалко. Слаб он на эту выпивку. А так ведь муху не обидит. В ружье курка не найдет.
– Охотно верим, – сказал Инин бесцветным тоном.
Попрощавшись с хозяйкой, милиционеры забрались в машину и покатили по заснеженной проселочной дороге. Клавдия вернулась в дом, и, схватившись за сердце, подошла к дремлющему на стуле мужу и опять разозлилась.
– Спишь, негодник! – Толкнула Жульена ладонью в лоб. – Вечно в чужие истории с тобой вляпаешься. – Жульен поглядел на Клавдию затуманенным взором, и она, продолжая выговаривать, стала хлопотать у плиты с кастрюлями. – То соседскую корову увел, то самогон варишь, то курицу из рогатки подстрелил, то чужую кошку на машине переехал – все на тебя вешают, нашли греховода. – Подошла к раковине, включила воду и стала мыть тарелки, не переставая ворчать: – Комара не умеет прихлопнуть, куда там до коров и кур! – Поглядела на мужа. – А ты хоть бы раз за себя постоял. Словечком бы возразил. Все на себя берешь, все берешь, окаянный!
Вот так, хорошенько треснувшись лбом о кирпичную стену очередного тупика, следствие осталось в растерянности. А мы начали уже сомневаться, что преступление когда-нибудь вообще будет раскрыто. В те дни нас больше всего заботило здоровье сына. Божьей милостью, стараниями врачей и нашими хлопотами Егор поправлялся. Из больницы его выписали, когда уже расцвела природа, и сам он воспрянул духом, а на щеках его вновь загорелся румянец.