Фимка

ВСЕ АВТОРСКИЕ ПРАВА ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЗАЩИЩЕНЫ. ОПУБЛИКОВАНО В ТЕЛЬ-АВИВЕ, В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ "БЕЙТ НЕЛЛИ! BEIT NELLY MEDIA. 2014.

ISBN 978-965-7386-98-9

ОТ АВТОРА - ЗАРАНЕЕ ПРОШУ ИЗВИНЕНИЯ ЗА ОПЕЧАТКИ... ОПУБЛИКОВАНО БЕЗ КОРРЕКТУРЫ.


"Проживаем жизнь не мы,
это жизнь нас проживает".

Аркадий Смирнов,
поэт, бард.
г. Москва.


ФИМКА
Сюжет для романа
в эпизодах и хрониках

От автора

Совершенству нет предела, мой
роман – это только первый шаг к нему.
Решив написать этот роман, я долго размышлял, какова должна быть форма подачи того, о чем хочу рассказать. Решил идти за своей интуицией и главными воспоминаниями. Если поведать обо всем подряд, не пропуская деталей, жизненных ситуаций, то пришлось бы писать не одну, а с десяток книг. Поэтому рассказываю о тех моментах жизни, которые врезались в память навечно, независимо от того, когда произошел тот или иной эпизод. Я не делаю заметок, черновиков, планов повествования, я иногда даже не знаю о том, что напишу в следующем предложении, абзаце. Кстати, так же писались мною детские сказки и рассказы. Выбираю только концепцию, мысль, тему для произведения, начало его и примерный финал, и – вперед к написанию.
В этом романе (буду все же называть его так) для меня важно было рассказать о своей жизни, будь это короткий эпизод или продолжительный отрывок времени, который красноречиво отражает главную суть происходящего в данный биографический момент. Зачастую по небольшому эпизоду воспоминаний можно представить более полную картину происходящего или додумать это своими воспоминаниями. Ведь все мы, я имею в виду своих друзей, близких, а также современников, варились в одной и той же советской каше, с ее оттепелями и перестройками.
Да, и еще одно: я ведь не Достоевский или Лев Толстой. Пишу, как могу, стараюсь донести до вас, дорогие читатели, события из своей жизни, очень похожей на жизнь сотен тысяч таких же людей, как и я. Не надо меня с кем-то сравнивать или пытаться иронизировать по поводу формы и содержания романа. Просто читайте и идите за мной по пути, пройденному Фимкой от и до. До сей поры.
4
Аминь!


ПРОЛОГ.
– А ты, Фима, кто по национальности будешь? – спросила учительница.
– Не знаю, я у мамы спрошу.
– Такой черненький, армянин, наверно. Так пока и запишу карандашом.
И Федосия Ермолаевна записала Фимку армянином. Потом она, засомневавшись в чем-то, спросила:
– А ты далеко живешь? Может быть, сбегаешь домой и спросишь у мамы, кто ты по национальности. Мне тут журнал надо заполнить обязательно. Чтобы с первого сентября был порядок.
Поскольку Фимка жил совсем недалеко от школы, учительница первого класса попросила его сходить домой и уточнить необходимые ей сведения.
Мальчик выскочил из класса и помчался за национальностью. Запыхавшись от бега, он ворвался в квартиру и с порога закричал:
– Мама, мама, учительница спрашивает, кто мы, кто мы по нации?
– Ну и что ты ей сказал?
– Я ничего не сказал: я ведь не знаю. Она записала меня пока армянином.
– Что?! – это раздался громкий одесский голос бабушки Сони, которая услышала невероятную весть: мальчик не знает, что он еврей!
– Господи, боже мой, ребенок не знает, что он не гой! Иди сейчас же и скажи, что мы евреи!
– Какенские такие – евреи? – звонким голосом спросил новоявленный первоклассник.
– Так, Ида, бери ребенка и иди с ним сама в школу, а то они там такое в пятой графе напишут, что на всем поколении потом пятно будет. – Она сказала всю фразу на языке идиш, но Фимка почему-то ее понял и даже не удивился этому.
Мама взяла сына за руку и отправилась в школу исправлять несправедливость…
5
– Вот видите! Какая у нас страна, – говорила ей потом учительница, – дети в СССР даже не различают, кто какой национальности. Это ли не прекрасно?! Смотрите, в первый класс 46-ой самаркандской школы записались дети русских, украинцев, татар, немцев, бухарских евреев. У нас учатся также таджики, мордвины, армяне, корейцы и даже грек. Это дети тех, кого приютил Узбекистан во время Великой Отечественной войны 1941-45-ых годов, а также после конфликтов и переворотов в Греции и Корее.
– Моего Фиму запишите евреем, пожалуйста, – выслушав проповедь молодой учительницы, сказала мама.
– А не пожалеете? В его метриках нет графы – «национальность». Я могу написать всё, что угодно, – глядя исподлобья на хрупкую женщину, спросила Федосия Ермолаевна.
– Нет, – решительно ответила молодая мама, – не пожалею!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
УРОКИ ДЕТСТВА
Итак, Фимка узнал, что он еврей, и поскольку его мама и бабушка этим очень гордились, то гордиться начал и он. Правда, первым делом эта гордость обернулась разбитым в кровь носом, потому что на следующий день, придя в школу и войдя в класс, он услышал за спиной: «Во, жиденок появился!». Почему-то Фимке это выражение не понравилось.
Может быть, он уже слышал где-то такое выражение, и что-то в нем было оскорбительным до ужаса. Повернувшись к мальчишке, который это сказал, оскорбленный кинулся на него в яростном порыве. Оба начали колотить друг друга наотмашь руками, не видя перед собой ничего, кроме оскала зубов. В конце концов, они одновременно врезали друг другу по носу. Брызнула кровь, которая ярко засверкала на беленьких рубашечках.
Поскольку по закону тогдашних драк все заканчивалось с появлением первой крови, то оба побежали во двор к единственному водопроводному крану. Обтираясь и смотря друг на друга со злобой, они вдруг ни с того ни с сего начали хохотать. Показывая друг на друга пальцами, они смеялись заливистым детским смехом, который
6
раскатывался по маленькому школьному двору, потом улетал к небу, где пахло осенью. Самаркандской необыкновенной осенью.
Осень, она везде необыкновенна, в каждом месте земного шара у нее свой привкус, свои законы, свои цвета, свой распорядок. В Самарканде, в этом экзотическом городе Средней Азии, осень чиста, как капелька дождя, она красива, как янтарное ожерелье или ожерелье из оникса. Чинары, и серебристые тополя, и фруктовые деревья в садах окрашивались в ярко-желтый или оранжевый цвет. Листья были уже полумертвы, но как-то чертовски красивы! Однако это была ранняя осень, осень-женщина, когда еще не падала скопом сухая, искореженная морщинами листва, которую потом огромными вениками подметали узбеки-дворники. Они собирали ее в большие кучи и поджигали. Листья горели медленно. Над такими «кострами» поднимался густой, голубоватый и едкий дым, который долго не летел кверху, а стелился между домами и деревьями, словно сгоревшие души листьев не желали покидать эту грешную землю.
В это время года самаркандское бирюзовое небо особенно прозрачно. Оно сливается с глазурными красками минаретов медресе на площади Регистан. В то время, когда здесь начинал жить Фимка, у стен древних великолепных архитектурных строений еще можно было увидеть караван верблюдов, пришедших из песчаных пустынь Кара-Кум и Кизил-Кум, что в переводе обозначает Черный песок и Красный песок. Верблюды, прекрасно чувствовавшие себя на фоне бирюзовых орнаментов Регистана, медленно и с достоинством, лежа на животах, жевали жмых, который им подбрасывали погонщики в ярких восточных халатах. Вокруг еще бегали мальчишки-водоносы, державшие в руках металлические кружки и маленькие ведерца с холодной колодезной водой. Кружка была одна на всех, но гриппом почему-то никто не болел!
И конечно – лепешки! О, эти знаменитые самаркандские лепешки! Ни с чем не сравнимый вкус, аппетитный запах, необычайный аромат особого узбекского «хлеба», которым в этом городе пропитано все: воздух, дома, аллеи, сады и парки. С одной стороны, лепешка, сделанная из пшеничной муки и воды, – каждодневная еда, к которой привыкаешь сразу, если живешь в Самарканде. Но в этом удивительном городе ее, лепешку, пекут в глиняных печах (тандырах) так искусно, что нет в мире вкуснее именно самаркандской лепешки. В этом признаются все жители Средней Азии: и узбеки, и казахи, и
7
киргизы, и туркмены, и таджики. Пара лепешек, два три помидора, килограмм винограда – и ты сыт весь день! И, конечно, запивается это зеленым китайским чаем из маленькой и старой пиалы!
А уж зеленый чай Фимка впитал в себя с молоком матери, которая за четырнадцать лет эвакуации прекрасно овладела узбекским языком. Он научился от хозяина квартиры, которую семья Ташлицких снимала на первых порах жизни в этом городе, заваривать чай, правильно наливать в пиалу и раздавать гостям. Несмотря на то, что у дяди Анвара бывало много гостей, пили они из двух, максимум из трех пиал. Поэтому чай в пиалу наливали чуть меньше половины, чтобы он остыл и был пригоден для питья за то время, что передается гостю. Выпив чаю, гость возвращал пиалу раздатчику с чайником. И если тот зазевался, постукивал пальцем по звонкому фарфору, как бы напоминая, что надо наливать напиток следующему гостю. Пили порой и из одной пиалы, но гриппом, заметьте, снова никто не болел!
Фимка, еще не знавший суеты и мирских проблем, просто рос обыкновенным мальчиком, у которого были мама, папа, сестренка и бабушка Соня, дедушка Абрам, еще одна бабушка Берта и дядя Гена! В пять лет он уже мог читать букварь и маленькие детские книжки. Писал пока заглавными буквами, как научила мама. Считал до ста и мог сложить простые цифры. Кроме того, он был неусидчив, вертелся, как волчок, и был до ужаса любопытен! Однажды такое любопытство едва не стоило ему жизни!
А случилось это так. Квартира, которую они снимали в Самарканде на улице Шаумяна, была частью домика на земле, где был небольшой сад из нескольких фруктовых деревьев. Практически вся эта улица, тенистая и тихая в прошлом, с каменной мостовой (асфальта еще на ней тогда не было), состояла из таких домиков и садиков.
Так вот, сады разделял длинный и высокий глиняный дувал (забор по-русски). И там, за забором, творилось что-то невероятно интересное. Фимка понимал это по разным звукам, громким голосам людей, которые там жили, по лаю собаки. По огромной черной блестящей машине, она выезжала каждое утро из больших деревянных ворот, и в ней сидел грустный и строгий генерал. Откуда Фимка знал, что этот человек генерал? Так ему казалось! Хотя позже оказалось, что он прав!
8
Когда за глиняной стеной забора вдруг однажды зазвучали детские голоса, смех, шум игры, Фимка не выдержал. Подставив к дувалу лестницу, он полез наверх, чтобы, наконец, удовлетворить свое любопытство. Скрываясь за листвой яблони, он заглянул в соседний двор. Ему открылась захватывающая картина: сад, благоухающий розами, кустами смородины, яблонями, ветки которых свисали почти до земли под тяжестью спелых, сочных плодов. Посреди двора видна была деревянная резная надстройка колодца. Там, на крышке, стояло огромное ведро, наполовину наполненное хрустально-чистой водой.
А возле крыльца дома, под навесом, лежала огромных размеров овчарка, которая, зажмурив глаза, отдыхала после сытного обеда. Рядом с ней валялась пара обглоданных костей и большая миска с водой.
Неожиданно из дома с громкими радостными криками вывалилась детвора. Их было пятеро: три девочки и два мальчика-подростка. Они, смеясь, рассыпались по двору и попрятались, кто куда. Игра была знакома Фимке, в Самарканде ее называли не прятки, а «куликашки», от русского слова «куличить», то есть печь куличи. Все стихло, и на крыльце появился «генерал», который был одет в спортивные штаны и в ярко-красную футболку. Высокий, атлетически сложенный мужчина, гладко выбритый, он напоминал Фимке спортсмена с плаката, который висел возле городского стадиона «Спартак».
– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! Кто не спрятался – я не виноват! – весело и звонко прокричал хозяин дома и стал методично находить и отлавливать детей. При этом он быстрее всех успевал к ступенькам веранды, «застукивал» очередного играющего и снова бежал искать. Когда был найден последний играющий, все пятеро устроили свалку и повисли на отце, хватаясь, кто за плечи, кто за шею, кто за руки. Он, сильный и крепкий, выдержал этот натиск и даже пробовал кружиться.
– А ну, Байматовы, все за стол, – это их громко позвала вышедшая на крыльцо невысокого роста красивая женщина. – Пироги готовы, пора чай пить. Тимур, неси их в дом. И она стала окликать каждого по имени, словно боясь пропустить кого-то: Гайрат, Ришат, Азиза, Диляра, Фируза! Быстренько мыть руки.
– Тамара, ты забыла меня посчитать, – весело откликнулся «генерал».
9
Мальчики, пожалев отца, сами вбежали в дом, а «генерал», подхватив девочек как пушинок, отнес их за дверь. Затем вернувшись к женщине, крепко поцеловал ее в губы. Обнявшись, они ушли « за кулисы».
Фимке показалось, что он сейчас посмотрел отрывок из очень интересного спектакля. Он спустился вниз. Сел на маленькую скамейку, стоявшую в их дворе, и задумался. Он не помнил, когда последний раз его отец вот так играл с ним или вот так целовал маму. Может, потому, что тот всегда был «в поле». Дело в том, что Фимкин отец Владимир Борисович Ташлицкий работал топографом. Он состоял в огромной армии советских специалистов, которые ходили по всем республикам (напомню, их было пятнадцать) и составляли географические и военные карты земель СССР. Сначала на фанерных планшетах, а потом на специальной бумаге.
«Папа уехал в поле» – эти слова были как пароль к тому, что надо терпеливо ждать отца. Фима представлял себе огромное поле, поросшее травой, и отца с рейкой и нивелиром, которой он мерит это самое «поле». Позже, в юности, он сам носил эту рейку с красно-черными цифрами и буквами по пустыне с другими топографами. Он понял, что «уехать в поле» – это значит трястись много километров на грузовике, ездить на лошадях, ослах и верблюдах по бескрайним просторам республики Узбекистан. Причем делать это в любую погоду, невзирая на дожди, дикую жару и песчаные бури, несмотря на морозы и метели зимой!
Здесь, кстати, стоит поведать читателю факты, далеко не всем известные и потому интересные. Топографический отряд номер 56 (впрочем, как и много других таких полувоенизированных отрядов) был создан по приказу командования Красной армии во время Великой Отечественной войны. Разведка донесла о том, что Гитлер планировал военные операции в пустынной местности Средней Азии, пройдя через Иран, Узбекистан и Туркмению в тыл Красной армии. Когда в штабах бросились изучать этот край, то выяснилось, что для организации обороны, практически, нет достаточных военных сил, а главное – нет подробных географических и военных карт, которыми могли бы воспользоваться командиры.
С фронтов, уже в 41-ом году, несмотря на тяжелое положение армий, снимали специалистов топографов и отправляли их срочно создавать «топоотряды» в Средней Азии. Об этом Фимке рассказывал
10
сам начальник 56-го отряда Николай Васильевич Карапенко. В отличие от других имен в романе, это имя, как и некоторые другие, не вымышленное, а реальное…
«…Ночь, наутро объявили приказ – в контрнаступление! Смешно: одна винтовка на троих, патронов – кот наплакал! Все ходили хмурые и готовились умирать. Приказ есть приказ, и после того, как перед строем двух дезертиров расстрелял сам командир батальона, все притихли. Все-таки в бою, авось, не убьет, ну хотя бы ранит. Вдруг в окопе, где мы готовились к бою, крики:
– Кто тут Карапенко Николай? Откликаюсь:
– Я.
– Ты топограф?
– Так точно!
– Собирайся, поедешь в штаб армии.
– Зачем?
– Поговори мне еще, это приказ! Хватай вещмешок – и вперед!»
Так Николай Карапенко оказался сначала в Ташкенте, а потом и в Самарканде, где стал начальником топографического отряда номер 56. Позже там работал и Фимкин отец.
– Я, пожалуй, коньячку выпью, – закончил свой рассказ Николай Васильевич. – А тебе, Фима, еще рано пить, тебе вот лимонаду. Пей, а то там, в поле, – только чай да сгущенка.
Он налил себе коньяку в маленький граненый стакан и залпом выпил.
– Еще скажу тебе вот что. В то утро в контратаке почти все бойцы нашего батальона погибли! Так что не будь я топографом – сгинул бы со всеми вместе тогда в 41-ом!
* * *
– Мама, а кто они, наши соседи? Там есть мальчики и девочки. Можно их пригласить к нам домой?
Мама и бабушка Соня, готовившие к ужину фаршированную курицу, которую почему-то называли «шейкой», как по команде, в один голос ответили: мама – «да», бабушка – «нет!». Потом они переглянулись, и бабушка сказала:
– Тебе нужны проблемы с НКВД? От них добра не жди!
11
– Но это же дети, причем они казанские татары. Что тут плохого, мама?
Ида всегда называла бабу Соню мамой, хотя та была матерью отца. Это всегда путало сознание мальчика, так как другую бабушку, Берту Львовну Гринштейн, Ида тоже называла мамой. Вот с дедушкой все было в порядке, он у Фимки был один, и звали его Абрам Гринштейн. Он всегда был небритый, улыбался редко и много курил. Его старая, засаленная и закопченная трубка всегда была наполнена крепкой махоркой, запах которой, как и запах украинского первача из сахарной свеклы, не исчезал никогда. Дед Абрам был добрейшим человеком, он всегда дарил Фимке и его сестренке Кире сладости и даже разрешал им шлифовать резиновые латки напильником из наждачной бумаги.
Дело в том, что дед Абрам держал на базаре сапожную будку, чем и зарабатывал семье на жизнь. Ида, Фимина мама, часто помогала ему в работе. И пока сын, сидя на очень низкой табуретке, дожевывал кусок ароматной лепешки, молодая женщина, а было ей тогда всего двадцать два года, ловко орудовала большими сапожными щетками и зазывала клиентов.
– Сколько стоит почистить? – спрашивал на ломаном русском языке какой-нибудь бригадир-узбек из колхоза, на котором красовались хромовые, но грязные по осени сапоги.
– Тридцать копеек! – весело отвечала Ида.
Клиент соглашался и садился на большой табурет. Первый сапог почищен и надраен до блеска. Щетки складываются перед взором удивленного клиента!
– А второй? – спрашивает он.
– А второй тоже тридцать копеек, – с жестокой уверенностью отвечает сапожница.
Ну что клиенту делать? Не идти же с одним начищенным сапогом, и он соглашается заплатить еще тридцать копеек.
Чтобы современному читателю было понятно, сколько это тридцать советских копеек в 1952 году, скажем, что на эти деньги можно было купить полкило помидоров и одну лепешку и прожить с этой едой один день! Потому, наверно, в Узбекистане, который у всех остальных ассоциировался с фразой «Ташкент – город хлебный», прожить было в то время гораздо легче, чем в северных республиках СССР.
12
В воскресенье с утра Фимка снова залез на дувал по лестнице. В соседнем дворе стояла тишина, овчарка сонно лежала на своем месте и, кажется, спала. Видно было, как на яблоне висят огромные красные яблоки, манящие своим ароматом и свежестью. Мальчик попытался протянуть руку и достать хотя бы одно из них. Не хватало каких-то сантиметров. Он перегнулся через забор всем корпусом и вдруг полетел вниз.
На его счастье, дувал с другой стороны подпирался пологой насыпью и приземление было мягким и удачным. Вот только собака! Она тут же сорвалась с места, но ее цепи немного не хватило, чтобы дотянуться до «нарушителя границы». Фимка испугался не столько самой собаки, сколько ее громкого и гулкого лая. В какой-то момент он понял, что овчарке его не достать, но и сбежать нет никакой возможности. Она не рвалась с цепи, а как бы звала хозяина, который вскоре появился на крыльце дома. Из-за кустов «генералу» плохо было видно, кто там прячется, и у него в руках появился маленький пистолет.
– Кто там? Поднимайся, только медленно. И покажи руки.
– Это я, сосед ваш, – заплакав, произнес незваный гость. Он вспомнил, как берут в плен солдат (видел в кино) и, подняв вверх руки, встал так, чтобы его было лучше видно.
– Рекс, место! – громко приказал собаке хозяин. И, спрятав пистолет в кобуру, которая висела у него на ремне сбоку, подошел к мальчику. Овчарка, поджав хвост, немедленно выполнила команду и улеглась возле своей будки, преданно глядя на «генерала», ожидая новой команды.
Вот тут Фимка разревелся вовсю, дав волю своему испугу и отчаянью. Он не знал, каким будет наказание тут. А еще больше он боялся наказания дома. Ремня ему точно не избежать.
– Я яблоко хотел сорвать у вас с дерева, – всхлипывал он. – Потянулся и вот – упал! Простите меня, пожалуйста! Не сажайте в НКВД, пожалуйста! С ним была почти истерика.
– Отставить слезы, – вдруг весело сказал хозяин. – Да не реви ты, я все понял. Подумаешь, яблоко хотел сорвать. Да мы сейчас их тут целую корзину соберем. Он вынул и кармана носовой платок и утер Фимкины слезы и нос. – Пойдем в дом, умоешься.
13
«Генерал» взял мальчика за руку и повел в дом. Проходя мимо Рекса, он произнес: «Место, свой!» – и собака снова потеряла интерес ко всему окружающему.
Внутри дома было уютно и чисто! Все стояло на своих местах, а на небольшом рабочем столе хозяина – настольная лампа, несколько общих тетрадей и чистые листы для пишущей машинки. Мраморная черная чернильница поразила Фимку больше всего, такого большого и красивого прибора он еще не видел. Это была статуэтка какого-то человека по пояс, который в руках держал две квадратные баночки для чернил. Рядом лежала красивая тонкая ручка с особым перышком для письма.
– А можно это потрогать? – спросил нарушитель, указывая на чернильницу.
– Потрогай, только аккуратно, не запачкай руки, – ответил добродушный хозяин, который внимательно наблюдал за мальчиком.
Фимка прикоснулся к этому шедевру из мрамора, и вдруг его удивила необычная холодность камня. Он провел пальцами по краю прибора, словно запоминая свои ощущения впрок. Потом, много позже, в своей жизни Фима часто дотрагивался до каких-то предметов или внимательно смотрел на обстановку, которая его окружала, или на пейзаж, который видел перед собой, на людей, с кем общался, стараясь впитать в себя увиденное. Впитать не только то, что было перед его глазами, но запомнить запахи, звуки и краски этого момента. Сначала он делал это бессознательно, не понимая, для чего все это нужно. Но с какого-то момента в жизни наш герой специально запоминал все необычное и важное, что с ним происходило. Это была своего рода коллекция мироощущений, коллекция портретов, красок, звуков, слов, сюжетов…
Вдруг в тишину комнаты ворвался резкий и громкий звонок черного телефона, стоявшего на письменном столе, что заставило мальчика вздрогнуть. Ему показалось, что и «генерал» тоже судорожно вздрогнул от неожиданности звонка.
– Сядь в кресло – я сейчас.
Он снял трубку и коротко произнес:
– Байматов!
Потом хозяин почему-то долго слушал того, кто говорил с ним, несколько раз пытаясь закурить папиросу. Видно было, что ему
14
сообщают что-то срочное, неприятное и даже злое, потому что его лицо менялось в продолжение разговора. Сначала оно было просто нейтральное, потом изобразило удивление и улыбку. Но чем дольше длилась беседа, тем чаще это красивое и доброе лицо становилось испуганным и растерянным.
– Ты это серьезно? Да, такими вещами не шутят. И что это за выражение – «культ личности»? Первый раз слышу! Получается – теперь мы все виноваты вместе с ним. Как почему? А кто расстреливал людей сотнями тысяч, выдавая их за «врагов народа», сажал в лагеря? Ты забыл, как мы с тобой работали на Соловках. Слушай, ты там, в Москве, тебе виднее. За себя постоять не сможешь – мне тоже головы не сносить. Что делать? Посоветуй!
По лицу «генерала» видно было, что дельного совета получено не было. Он медленно положил телефонную трубку на место и, нервно закурив папиросу, несколько раз глубоко затянулся. Его осанка тут же потеряла былую уверенность и силу. Теперь «генерал» казался сгорбленным и напуганным стариком.
Только сейчас, после долгого молчания, он вновь увидел Фимку и, изображая улыбку, сказал: «Вот так, братец, за все в жизни надо платить! Идем, наберем яблок».
Они вышли во двор, где хозяин сорвал с дерева с десяток сочных плодов и, уложив их в небольшую «авоську», проводил нежданного гостя до ворот. Там он почему-то крепко пожал маленькую ладонь мальчика и сказал: «Постарайся, пацан, не делать в жизни ошибок! Родителям скажи, что яблоки – это подарок. Ешьте на здоровье! Иди».
Больше Фима «генерала» живым не видел.
Спустя неделю, под утро, когда еще было совсем темно, из соседнего дома прозвучали два глухих выстрела. Они были похожи на хлопок, который производит пробка, вылетевшая из бутылки шампанского. А еще через пару минут раздались истошные крики женщины и детей, которые разбудили всех в округе. По всему было видно, что в доме произошло нечтото ужасное: во всех окнах там горел свет, были видны тени жильцов, которые метались из комнаты в комнату. Поскольку дом, где жили Байматовы, был на особом счету у соседей, то никто не осмелился войти во двор через калитку ворот, которая почему-то оказалась открытой. Фимкины мама и бабушка,
15
накинув на себя халаты и платки, вышли на улицу, где уже собралось несколько человек из соседних домов.
Минут через двадцать к воротам подъехала блестящая при свете уличного фонаря черная машина, из которой выскочили два милицейских офицера. Они быстро вошли во двор дома, захлопнув калитку ворот. Фима, удивленный происходящим, тоже отправился за мамой и бабушкой. Но те шикнули на него и отправили назад в дом. Однако любопытный мальчишка оказался смышленей всех.
Он бросился к себе во двор. Подставил лестницу к давно знакомому дувалу и увидел то, что другим видеть было не дано. Окно в гостиную было довольно большим, и сквозь стекла было видно, что лицом к потолку в луже крови лежит тело «генерала». Рядом на коленях, покачиваясь и причитая, вся в слезах сидела жена Байматова. Из угловой комнаты дома раздавался плач пятерых детей, переживших шок и страх от увиденного. Во дворе громко скулил Рекс, который сидел возле своей будки, осознавший своим особым собачьим чутьем, что хозяина больше нет.
Милиционеры, предварительно обследовавшие место происшествия, вышли на крыльцо и закурили.
– Комиссар приказал ничего не трогать до его приезда, – сказал один из них. – «Скорую» вызывать бесполезно. Приедут наши эксперты – разберутся. Надо же, он стрелял себе в грудь дважды, видно, в первый раз рука дрогнула.
– Да уж, Байматов все делал добросовестно. Я б так не смог. Хотя нам всем скоро…
Он вдруг осекся и стал внимательно всматриваться в полумрак, как раз в то место, где за ними наблюдал Фимка. И хотя мальчик был уверен, что за листвой его не видно, ноги почему-то похолодели.
– Показалось, – произнес милиционер сквозь зубы, продолжая курить папиросу. – Так вот, нам тоже придется выкручиваться.
– А чего выкручиваться, – ухмыльнувшись, ответил другой офицер, – нам приказывали – мы выполняли. Они ж все враги народа были…
– Фашисты в концлагерях, где жгли евреев, тоже говорили: «Нам приказывали – мы выполняли!», – огрызнулся первый.
– Сравнил тоже мне, то ведь фашисты, а мы советская милиция.
– Вот именно, советская.
16
Они прекратили разговор, потому что послышался визг тормозов комиссарской машины, и офицеры, на ходу застегивая пуговицы мундиров и поправляя ремни, бросились к воротам встречать «гостей». Когда там появился высокий грузный человек в светло-серой шинели, с каракулевой папахой на голове и в брюках с двойными лампасами, они вытянулись в струнку и отдали честь.
– Ну что там? - на ходу спрашивал комиссар. – Действительно покончил с собой?
– Так точно, товарищ комиссар, – ответил первый офицер, – без всякого сомнения, да сейчас сами увидите.
– Ты вот что, – сказал комиссар и остановился на крыльце, – возьми детей и жену, собери их вещи и отвези ко мне на квартиру. Скажи домохозяйке, что я приказал. Пусть поживут во флигеле. Там места хватит и есть все необходимое. А мы тут пока разберемся. Да, и народ на улице успокойте и отправьте по домам, нечего им здесь торчать.
Тем временем на улице начало светать. Небо на востоке побелело, а к дому подъехала еще одна машина с людьми в штатском, которые настоятельно посоветовали зевакам, стоявшим у ворот на улице, вернуться в свои дома. Тех долго уговаривать не пришлось, достаточно было одного предложения и взглядов сверлящих из-под черных фуражек глаз. Народ разошелся, и улица приобрела обычный свой вид, как будто ничего и не случилось.
Последнее, что увидел и услышал в то утро Фимка: комиссар, провожая жену и детей Байматова, уговаривал их успокоиться и взять себя в руки, что все будет хорошо, что папу теперь не вернешь, и надо быть сильными.
– Я хочу остаться с ним, – говорила комиссару сквозь слезы Тамара. – Почему он это сделал? На кого он нас оставил?
– Ты же понимаешь, – отвечал комиссар, – что он не рядовой человек, а генерал. Время такое. Всем несладко. Работа у нас такая опасная, любой может…
– Так ведь он не от рук бандита погиб, – не унималась жена Байматова, – за линию фронта к немцам ходил – и ничего, а тут…
И она снова заплакала. За женщиной гуськом, всхлипывая, шли дети. Комиссар проводил их за ворота. Посадил в машину, а когда они уехали, вернулся в дом.
17
Вернулся к себе и Фимка. Казалось, что его отсутствия никто и не заметил: все были поглощены происшествием.
– Ты где был? – спросила мама. – А ну марш в постель, еще целый час можешь спать.
– Мама, а почему нас жгли в концлагерях? – спросил Фимка, снова укладываясь в свою кровать.
Ида и баба Соня опешили от непонятного вопроса.
– Кого это нас? И что такое концлагеря? Откуда ты это услышал? – бабушка засыпала внука вопросами.
– Дядя офицер, который приехал к Байматовым, сказал, что евреев, а мы же евреи, сжигали в концлагерях.
– Боже мой, – простонала баба Соня, – значит, Яша был прав, а я ему не верила. Кто в такое может поверить, чтобы живых людей тысячами сжигали в печах? Как нам повезло, что мы успели эвакуироваться, боже мой, как нам повезло!
– А Байматов застрелился! Два раза стрелял себе в грудь, – засыпая, сообщил женщинам Фимка. – Я бы так не смог.
Ида и баба Соня растерянно и недоуменно стояли у постели мальчика и не могли понять, то ли он бредит сквозь сон, то ли говорит правду. Потом они сели к столу и долго задумчиво смотрели в небольшое окно, за которым появились первые лучи нового солнца. А их чадо уже улыбалось чему-то во сне, он и не мог знать, что судьба свела его с Байматовыми практически на всю жизнь.
Как позже оказалось – не только с Байматовыми, но и с корейцем Капитоном Ли, и с греком Василием Саввиди, с русскими – Юрием Поповым, Эдиком Галаевым, с белорусом Мишкой Рокотовым, с тем самым, с которым дрался до крови; с украинцем Витей Криворучко и с узбеками Олегом Якубовым, Рустамом Джаббаровым, с армянином Генриком Абрамяном. Кто-то из них учился в Фимкином классе, кто-то в соседних школах, и почти все были детьми эвакуированных семей из европейской части СССР во время второй мировой войны, а также из Армении, Греции и Северной Кореи.
А за окнами квартиры, где жили Ташлицкие, просыпался удивительный город, которому не было дела до застрелившегося
18
генерала, лежавшего в крови, до его жены и детей, которые теперь стали сиротами.
Каждый город по-своему удивительный, но этот – особенный. Самарканд – магическое слово. Его уникальный статус в Азии признавали все – от Александра Македонского до Чингиз-хана, от ближневосточных шейхов до европейских королей и русских императоров. Город – перекресток миров, через который проходил знаменитый Шелковый путь из Китая, из Индии на Ближний восток, в Россию и в Европу. Наверное, тогда и научились местные народы Средней Азии сами изготавливать шелк – не хуже китайского.
Особый джин, дух Самарканда витал и витает над этим городом. Может, потому здесь редки межнациональные конфликты: люди заняты торговлей, животноводством, выращивают хлопок. Им не до конфликтов! Кстати, в черте города, в основном, живут таджики, говорящие и по-узбекски, и на фарси особого диалекта. Правда, все они в паспортах пишутся узбеками, но это уже издержки советского периода. Отметим, что, в так называемом, «старом городе» локально проживали тысячи бухарских евреев, предков которых привели сюда завоеватели из Ирана на рубеже 14-х, 15-х веков.
А "русский" еврей Фимка Ташлицкий оказывается в этом чудесном городе в период с 1953-го до конца 1992 года. Эта пора особая для Самарканда и для тех, кто жил в нем в этот период. Я говорю жил, потому что сотни тысяч бывших самаркандцев, независимо от национальности, покинули его. Теперь они варят узбекский плов в России, Израиле, в странах Европы и даже в Нью-Йорке. И потом вдумайтесь в это уникальное название национальности – «русский еврей». Кстати, нет такого понятия, как, например, «немецкий еврей» или «французский еврей», а вот «русский еврей» есть.
Известно, что на западе всех выходцев из бывшего Советского Союза называли «русскими». Да что там называли – называют до сих пор. Еврей, армянин, казах, мордвин и даже приволжский немец – все они в других странах, кроме бывших республик союза, – русские! Причем там в это слово вкладывается неуважение, сарказм и неприязнь! Везде: и в США, и в Израиле, и в Германии, и в десятках других стран – эмигранты из бывшего СССР признаются людьми второго сорта!
Но Фимка пока обо всем этом не знал, он, умный и пытливый мальчик, которого прекрасно воспитывали мама и бабушка, думал,
19
что мир – это доброта, как цветные карандаши, как радуга, как тепло маминой руки…
Что для вселенной, для эпохи сорок лет или даже семьдесят? Даже не мгновение! Но без этого мгновения не было бы в истории города Самарканда, судеб людей, приехавших сюда не по своей воле. Их загнала сюда война. Они были беженцами, эвакуированными, как их официально называли. И когда появилась возможность отсюда уехать – они и уехали. Хотя справедливости ради можно сказать, что они бы и не уехали из этого чудного края, полного солнца, богатого всем, что только есть у людей. Здесь, наверное, и был рай, описанный в Библии. Они бы не уехали, если бы не рухнули коммунистические идеи.
Но уехали не только беженцы, уехали и продолжают уезжать сами узбеки, узбеки-интеллигенты, которые чувствуют приближение исламского фундаментализма, уезжают рабочие, которые не могут найти заработок в самой республике, потому что процветающая когда-то промышленность сейчас в упадке. Однако бывшие коммунисты Узбекистана пока очень сильны во власти. Потому что – не дай боже им эту власть ослабить – мусульманские фанатики перережут их всех в отместку за то, что они поменяли когда-то Коран на партийные билеты и материалы съездов ЦК КПСС.
Узбекистан, впрочем, как и другие республики Средней Азии, принимал всех. Коренные народы, населяющие ее, удивительно гостеприимны. Если незнакомый человек окажется случайно на улице маленького городка или кишлака и простоит там с четверть часа, чем-то озабоченный, к нему обязательно подойдут и спросят, не нужна ли помощь, голоден ли он и откуда прибыл. Если вдруг он будет голоден, пригласят домой, напоят зеленым чаем и угостят лепешкой, сухофруктами, сладостями. В общем, помогут, чем смогут.
Забегая вперед, надо сказать, что, будучи на службе в Советской армии, Фимка охранял зону боевых учений возле одной из деревень на Западной Украине (Хмельницкая область). Простояли они там с его другом в оцеплении около десяти часов под моросящим дождем, так как машина со сменой караула застряла в грязи. До крайнего дома деревни было метров тридцать, и жителям ее были хорошо видны фигуры двух промокших от дождя солдат. Но ни одна (тут следует
20
нецензурное выражение) не вышла, чтобы хотя бы кружку воды предложить.
Многолик был союз, и люди в нем были разные. А вот идеология была одна. И заперли в нее народ коммунистические дяди, которые решили, что они умнее других и что людьми можно командовать и издеваться над ними вечно. Это стало понятно нашему главному герою и его друзьям намного позже, потому что туман идеологии, за который держались большевики, рассеялся в конце 80-х годов прошлого столетия.
В ПИОНЕРЫ
Настал день, когда Фимку должны были принять в пионеры. Боже, что это был за день! Он проснулся спозаранку, когда только начло светать, пошел к умывальнику, который висел на веранде. Стараясь не шуметь, умылся и прошел в гостиную, где на стуле висела его отглаженная форма: брюки, китель с золочёными пуговицами, белоснежная рубашка и новенький красный пионерский галстук.
Красный цвет завораживал, он манил к себе, было в нем что-то необыкновенно геройское, главное. Казалось, что в этом цвете, в этом красном атласном треугольнике – ответы на все вопросы: как себя вести, как поступать, когда тебе прикажут, как жить. Этот цвет, который в природе зачастую является цветом беды, цветом предупреждения об опасности, ядовитым цветом, был и цветом пролитой крови. Но Фимка этого не знал. Он был просто школьник, ученик третьего класса, и за отличное поведение и пятерки по всем предметам его и решили принять в пионеры. Так поступали со всеми советскими школьниками. А быть не пионером – позорно и стыдно.
Это была своеобразная религия: вера в коммунизм, в светлое будущее, в интернационализм, в равенство между всеми и еще черти во что. Во что сами-то многие коммунисты и, в особенности, те, кто ими руководил, не верили никогда. Для них это было прикрытием, используемым для того, чтобы жить лучше народа. Плевать на народ, собственное благополучие было важнее. И вера для всех обязательна! Неверных ждали тюрьмы, лагеря, психушки и прочие изобретения уничтожения человеческого сознания, независимо от религии. И сводилось все к тому: не веришь – исчезни!
21
Дети мусульманина становятся мусульманами, дети христиан – христианами, дети евреев – иудеями, дети коммунистов должны были стать коммунистами и так далее. По мне, так пусть бы дети достигали совершеннолетия, изучали бы все религии, а потом выбирали бы себе ту, которая была бы им по душе. Как говорил один юморист: «Мне так кажется!».
Конец апреля. Небольшой школьный двор украшен плакатами и лозунгами. Везде пестрит все тот же красный цвет. Ученики, пионервожатая и учителя сначала бегали в волнении, но потом успокоились, и началась торжественная линейка, на которую были приглашены родители школьников и ветераны войны и труда.
Среди нескольких приглашенных в крепдешиновом платьице и кофточке стояла Ида, счастливая и радостная за своего сына. Рядом с ней, прижавшись к маме, за происходящим внимательно наблюдала Фимина сестренка – Кира. Огромные карие глаза девочки на беленьком маленьком личике с интересом и небольшой тревогой следили за происходящим. Две ее черные косички, аккуратно заплетенные заботливой маминой рукой, выглядели забавно, как два колечка. Их украшали два больших белых прозрачных банта. Девочка пока что сидела дома под присмотром мамы, но и ей предстояла подобная церемония года через три-четыре…
– Смирно! – прозвучала команда старшей пионервожатой Светланы Александровны. – Равнение на знамя!
Из-за угла школьного здания послышалась барабанная дробь, и оттуда вышли знаменосец, два ассистента, горнист и барабанщик. Они пытались идти красивым и отточенным шагом, в ногу под четкие удары барабана, но у них это не очень получалось. Горнист изо всех сил дул в трубу, пытаясь выдавить из нее какие-то музыкальные звуки. Но горн хрипло крякал и визжал в такт барабану. Войдя внутрь линейки, эта группа промаршировала перед учениками и остановилась посередине площадки. Восемь ребят из третьего «А» класса, которых первыми принимали сегодня в пионеры, стояли в шеренгу. На правой полусогнутой руке каждого висел заветный красный треугольник.
Под диктовку пионервожатой все хором произнесли клятву юного ленинца. Затем старшеклассники надели детям галстуки. К Фимке подошла симпатичная и стройная девочка и начала нежно повязывать галстук. Она делала это медленно, задевая пальцами и тыльной
22
стороной ладони тонкую шею и подбородок мальчика, который вдруг ощутил непонятные, но до чертиков приятные чувства. Эти чудные прикосновения ненадолго отвлекли его от процедуры приема в пионеры. Он поднял глаза и не шевелясь смотрел на девочку. Она стояла так близко, что он ощущал ее теплое дыхание. А почти оформившиеся грудки школьницы были на уровне его глаз. Эта новоявленная фея явно выросла из белоснежной рубашечки, поэтому в просветах между пуговицами были видны ее нежные округлости. Всего минута длилось это действие, но Фимка запомнил его на всю жизнь.
Когда был завязан узел на галстуке, девочка еще раз коснулась новоиспеченного пионера, как бы проверяя, все ли она правильно сделала. Неожиданно она увидела Фимкины глаза, удивленно повела бровью, словно спрашивая: в чем дело? Потом вдруг покраснела, и ее рука дернулась к тому месту кофточки, которое расходилось от упругости груди. Положение спасло то, что все находившиеся на школьном дворе под аккордеон учителя пения вместе запели песню «Взвейтесь кострами, синие ночи…».
Позже Фима узнал, что девочку зовут Люда Антипова и что учится она в седьмом «Б» классе, а также о том, что отец ее военный офицер, который работал в областном военкомате.
Вечером, повесив на спинку стула шелковый красный галстук, наш герой сел за стол и стал писать письмо этой самой Люде. Это было первое признание в любви, которое тронуло самого автора письма до слез. Слезы капали на бумагу, касались чернил и расплывались: «Вот видишь эти кляксы, – писал мальчик, – это не кляксы, это капают мои слезы, это от радости, что я люблю тебя. Ты будешь со мной дружить? Пожалуйста». Увлекшись письмом, Фимка не заметил мамы, которая, подойдя сзади, с любопытством наблюдала за сыном. Она наверняка читала то, что он писал, но мешать не стала. Положив руки на тоненькие плечики отрока, мама сказала: «Молодец! Ты не сделал ни одной ошибки! Но учти, что Люда старше тебя и у нее может быть есть кавалер». Слово «кавалер» было для Фимки незнакомо. Но он понял, о чем идет речь.
«Ну и пусть, – задумчиво произнес юный романтик. – А я все равно ее люблю!»
23
На следующий день во время большой перемены Фимка дождался момента, когда, играя в школьном дворе с другими девочками, Люда останется одна. Он подбежал к ней и, ничего не говоря, всунул ей в руку письмо, сложенный вчетверо листок из тетрадки по письму. Та, ничего не понимая, развернула листочек и стала читать. Вокруг нее собрались несколько одноклассниц, и через пару минут все принялись громко хохотать. Фимка в это время стоял за углом здания школы и не понимал, почему смеются эти девчонки. Ему было обидно до чертиков, но чувства подростка были сильнее, и он подумал, что Люда все равно согласится дружить с ним.
После уроков к Фимке подошла не возлюбленная, а Женька Москалев из седьмого «А». Приблизив к носу юного пионера свой испачканный чернилами кулак, он только и произнес: «Понюхай, чем пахнет, подойдешь к Людке – зашибу! Понял, жиденок!». Любовь моментально прошла сама собой, потому что быть битым вовсе не хотелось. И даже оскорбительное слово «жиденок» не заставило мальчика решиться на подвиг и подраться с Женькой. Тот был старше, сильнее и по всему, наверно, имел моральное право обзывать еврейского советского школьника этим обидным словом.
– Мама, мы жадные? – спросил он как-то Иду.
– С чего ты взял? Нет, сынок, мы добрые, вся семья наша такая, мы готовы прийти на помощь людям, если надо!
– А почему нас называют «жидами»? Мне это почему-то противно!
– Послушай, сынок, сядь и послушай. Она посадила Фимку напротив себя на старенькую табуретку, глядя в его большие карие глаза с огромными и красивыми ресницами, сказала:
– Это древнее слово, станешь большим – узнаешь его значение. Я не знаю точно, откуда оно. Но так называют нас, евреев, на Украине, в Польше, в России и в других странах Европы. Здесь важно не само слово, а как оно произнесено. Чаще всего в него вкладывают презрение, ненависть и унижение. Вот почему оно тебе не нравится. Терпи, наш народ давно несправедливость терпит, и ты терпи. Главное для тебя – это доказать всем, что ты честный, трудолюбивый и добрый. Тогда тебя так называть не будут. Ты должен учиться лучше всех, знать больше всех и быть сильнее и храбрее всех. И если ты вырастешь сильным и очень умным, ученым человеком, то просто не будешь обращать внимания на тех, кто назовет тебя жидом. И ты
24
сможешь им ответить, запомни: «Да, я жид, но я умнее, справедливее и добрее многих из вас». И тебе будет очень хорошо. Ты понял?
– Я понял, мама, я постараюсь! – весело ответил Фимка, вполне удовлетворенный ответом мамы.
Он, действительно, старался, и, хотя Фимку обзывали и другим презрительным словом – «отличник», ему было приятно, что не обзывали уже жидом. Слова матери запали мальчику в самое сердце, в маленькую, еще не знавшую тревог душу. Мало того, мама и бабушка Соня (отцу, вечно занятому, было не до сына) воспитали в нем любовь к жизни, к людям, к природе. А еще с детства научили его готовить вкусные блюда и обходиться тем, что есть под рукой. Не ныть, а учиться и работать, не ждать, а идти и добиваться. Не хныкать, а петь веселые песни, шагая уверенной походкой вперед. И он шагал по своей судьбе, как юный пионер, даже тогда, когда ему исполнилось сорок пять. Но об этом позже.
Пока что новоиспеченный пионер, у которого наступили летние каникулы, отправлялся в пионерский лагерь, который располагался в двадцати километрах от Самарканда, в невысоких горах Зарафшанского хребта, одного из отрогов Памира. Практически каждое живописное ущелье этих гор было превращено советскими профсоюзами в летние пионерские лагеря и санатории – они служили детям настоящим раем в те годы.
Автобусы, которые выстроились в шеренгу возле завода «Красный двигатель». Завод, который влачит свое жалкое существование сегодня, был одним из самых крупных и богатых по тем временам предприятием Самарканда. Этот завод, который выпускал раньше поршни к двигателям тракторов и танков, был стратегически важным. Поэтому его во время войны срочно эвакуировали в Среднюю Азию с юга России. Естественно, что пионерский лагерь для детей рабочих и служащих этого завода был одним из лучших.
Гаишник, который сопровождал колонну автобусов, завел свой трехколесный мотоцикл "Урал", просигналил водителям, и машины тронулись в путь! Дети, счастливые и довольные тем, что теперь рядом нет вечно надоедающих мам, пап и бабушек, были возбуждены до предела! Чтобы хоть как-то утихомирить эту буйную компанию, пионервожатые предложили пионерам спеть любимые песни. И понеслось – из открытых окон автобусов на улицы древнего города
25
выплеснулись песни. Одни затянули «Орленка», другие – «Там вдали, за рекой…», третьи – «Шел отряд по берегу…».
Фимка, подчиняясь общему настроению, теперь бы я сказал, психозу, орал своим звонким, высоким голосом: «… близится эра светлых годов, клич пионера – всегда будь готов!» Каких годов? К чему быть готовым? Для чего этот клич? Кто вдумывался в эти слова? Кому они предназначались? Да разве это было важно тогда для маленького еврейского мальчика, впрочем, как и для других детей разных национальностей, которые не знали, что такое Тора, Библия, Коран?
Кто думал о том, что всех их без исключения через тридцать – сорок лет судьба выкинет из Узбекистана? И разбредутся они, кто куда. Одни уедут в Израиль, другие – в Германию, третьи – в США. А сколько самаркандцев теперь в Крыму, Москве, Питере – тысячи! Кто из них знал, что с середины восьмидесятых годов прошлого столетия выезд евреев, крымских татар, турок-месхетинцев, русских, украинцев, греков и прочих других народов из бывших республик Советского Союза, я имею в виду Среднюю Азию, будет похож на бегство?
И вроде никто никого не выгонял, но демографический бум незаметно делал свое черное дело! Шутка ли сказать: в 1956 году население Узбекистана составляла чуть больше семи миллионов человек. К 1990 году оно увеличилось почти до двадцати трех миллионов!
Этим миллионам, в основном местному населению, в оазисах пустыни нужна вода, рабочие места, места для жительства, для учебы. Кроме того, всем известная перестройка пробудила в людях, так называемое, национальное самосознание. Внуки и правнуки тех, кто жил на территории Узбекистана до революции и после нее до войны с Германией в 1941-ом году, еще помнили времена, когда тут жили родственными общинами (как племенами). Жили иначе, по своим традициям, никем не писанным законам, не пили водку литрами, не видели девочек в мини-юбках, не смотрели порнофильмы, не ездили развлекаться на курорты Крыма, Кавказа и Прибалтики.
Советская власть, коммунистическая идеология уродливо исказили их жизнь. Искусственное насаждение чуждых законов изменило уклад людей только визуально. Везде висели красные флаги. Почти в каждом колхозе или совхозе ставили памятники вождям и членам
26
Политбюро. Партсобрания, отчеты, конференции, пустословие, от которого всех давно тошнило.
Но в Средней Азии, по сути, ничего не изменилось: бригадиры в сельскохозяйственных кооперативах – то же, что и баи в средневековье. Первые секретари райкомов были маленькими ханами, первые секретари горкомов – большими ханами. А уж первые секретари обкомов – падишахами. Султаном же выступал первый секретарь ЦК Компартии республики. Обычно он был глава крупнейшего клана этого края, против которого никто «не попрет», как теперь говорят!
Вот они все и вершили! Их слово было главным, против которого не шел никто, даже воры в законе. Проникнуть внутрь такого клана было невероятно сложно, но, если ты был там, позволялось и открывалось все, вплоть до того, что даже твои уголовные преступления прощались тебе, поскольку внутри клана родственников был и следователь по уголовным делам, и прокурор, и судья. Каждый четко знал свое место, свою таксу в денежном выражении.
Два простых примера. Фимка, будучи уже человеком взрослым, работал в областной газете и часто ездил вместе со своими коллегами в командировки, где они – то рыбачили, то охотились на уток, а то и просто бездельничали, наслаждаясь гостеприимством местного коммунистического начальства. Однажды, сидя в приемной первого секретаря (неважно какого) райкома партии, наблюдали за такой картиной. Секретарша, очаровательная узбечка, шикарно одетая в великолепное платье, как сейчас говорят, от западных кутюр, но с обязательным комсомольским значком на платье, обзванивала конторы колхозов и совхозов района и говорила всем одно и то же:
« Алло, салям алейкум! Саламат Юсупович уезжает в отпуск через неделю! Поняли?».
Когда журналисты вышли на улицу, зам. редактора, подмигнув, сказал Фимке: «Знаешь, что эта девушка сейчас делала? Предупреждала руководителей колхозов и совхозов, что те должны привезти для шефа дань! Деньги на отпуск, думаю, минимум по «куску» на брата!» Я прикинул, что в районе восемнадцать таких хозяйств, плюс молочный завод и зернохранилище. Так что «шеф», или еще как его называли, хозяин района, уедет в отпуск, имея в кармане двадцать тысяч рублей! В 1980-ом году за такие деньги
27
можно было купить приличный дом или три машины по государственной цене!
Зато, отдав дань, каждый из маленьких ханов мог быть спокоен за свое кресло и творить все, что заблагорассудится! Закон был один и для всех – надо было знать, кому сколько дать и у кого взять! Если ты не умел этого делать, значит, ты был просто хлопкоробом, токарем, слесарем, инженером, учителем или профессором. Стоп! Профессора тоже брали взятки – за поступление в вуз, за экзамены, за диссертации и еще бог весть за что! Милиционеры брали свое, гаишники – свое, прокуроры – свое, все было расписано по негласному прейскуранту.
А как тогда брали с дефицита! Ой, как брали с дефицита! Быть завскладом было почетней, чем членом союза писателей. В магазинах не было приличных товаров. Зато на складах их было в достатке, правда, втридорога. Прибыль с продажи шла по инстанциям: завскладу, поставщику и заведующему торговым отделом магазина. Да, и про продавца забыли! Он тоже получал свою долю за то, что продавал вещи и продукты из-под прилавка.
Однажды Фимка с другом проезжал мимо старогородской чайханы. Вдруг Анвар, так звали приятеля, остановил машину, подбежал к седобородому аксакалу, который сидел на атласных мягких подстилках и держал в руке пиалу с ароматным чаем, и, низко поклонившись, пожал и поцеловал ему руку. Пожелав старику здоровья и благополучия, он попятился назад и, только увидев улыбку на лице аксакала и одобрительное покачивание головой, сел в машину, и медленно тронул вперед.
– Кто это? – с удивлением спросил Фимка.
– Кто, кто – один из хозяев Самарканда! Как зовут – не спрашивай, не скажу для твоего же блага!
Вокруг коммунистический рай, лозунги о советской власти, а тут вдруг «один из хозяев Самарканда»! С ума сойти!
Часть вторая
28
СОБИРАЯ КАМНИ
Октябрь. Днем погода балует людей своим приятным теплом, а природа дарит неописуемые картины самаркандской осени. Разноцветные листья деревьев падают на тротуары, на аллеи бульваров и к подножию садовых деревьев, образуя разноцветные ковры. Наверно, глядя на них, ткут свои узоры на настоящих коврах узбекские мастера. И они, уж поверьте, ничем не уступают знаменитым персидским. Воздух необыкновенно чист. В небе то и дело видны стаи птиц, которые, пересекая огромные пространства, летят из России, Казахстана и других мест на юг – в Индию, на Ближний восток, в Африку.
Туда за этими птицами собирается лететь и Фимка со всем своим семейством. А точнее – перебираются они скоро в Израиль, в страну своих предков, на землю обетованную. Возвращение – таким емким словом называют этот процесс. Зачем? Почему? Разве тут, в Узбекистане, им плохо живется? Никто на эти вопросы вам конкретного ответа никто не даст. Это только кажется, что ответы на них просты и понятны. Однако на самом деле все запутано, сложно и необъяснимо. Хотя вот вам один пример: когда русскоговорящим европейцам предложили переходить повсеместно на узбекский язык, большинство из них предпочли учить иврит, немецкий, английский и уехали из Узбекистана.
Обо всем этом думал Ефим Ташлицкий, который собирал сегодня вечером друзей на прощальное застолье, традиционное в таких случаях. Но с утра стукнула в голову идея побывать в одном месте, с которым он еще не успел проститься. И жаль будет, если он этого не сделает: ведь уезжает отсюда навсегда!
"В отличие от птиц, летящих на юг, которые вернутся назад, – подумал Фимка, – это мне уж точно не светит!"
С такой мыслью он ранним утром понесся в областное отделение ГАИ, где работал заместителем начальника его друг Олег Якубов, бывший однокашник и однокурсник. Больше обратиться было не к кому.
Он беспрепятственно прошел в кабинет Олега, поскольку дежурные милиционеры хорошо знали в лицо друзей своего начальника. В приемной эффектная секретарша, которой весьма
29
подходила красивая милицейская форма, завидев Фимку, тут же защебетала "хозяину" по радиотелефону:
– Олег Якубович, к вам – Ташлицкий!
– Пусть войдет.
Фимка прошел в кабинет, где тепло был принят другом.
– Слушай, ты быстро оформил документы. Как тебе удалось всего за два месяца?– удивился Якубов. – Другие полгода ждут!
– С других вы "лапу" берете! Ты что, забыл, кто у нас в КГБ работает? Кореец Ли Капитон. Мы ж с ним учились вместе и в армии служили.
– Да, у тебя везде свои люди! И знаешь почему? Для таких, как ты, законы дружбы и товарищества всегда стояли выше других законов. Хорошие у нас были учителя и тренеры, а? Что скажешь?
– У нас точно были лучшие. Один Эльдар Сулейманович, учитель физкультуры, чего стоил. А в университете помнишь?
– А наш тренер по волейболу Борис Павлович Мароканов?
– А Людмила и Анатолий Галушко в тридцать четвертой школе?
– Дай мне какую-нибудь машину, в Агалык хочу сейчас съездить: не могу улететь, не побывав там! – неожиданно перевел разговор Фимка.
– В Агалык? – Олег внимательно посмотрел на друга и понимающе закивал головой. – Слушай, а давай я сам тебя отвезу. Могу я один раз себе выходной устроить? Решено! Вместе поедем, а вечером – к тебе. Я только шефа предупрежу. Он отпустит, потому как тебя тоже хорошо знает. Помнишь, мы ему гараж устанавливали, когда студентами были? Вот пусть и расплачивается.
Олег позвонил "наверх", получил сначала несколько традиционных нагоняев, а потом добродушное разрешение быть свободным на сегодня.
Уже в машине он связался по рации с начальником районного отделения ГАИ и сказал, что "едет с комиссией народного контроля" инспектировать зону Агалыка. Это означало, что там их встретят, во-первых, с почетом. Во-вторых, с прекрасным обедом в виде шашлыков и плова. Это было традицией, в которой сомневаться не приходилось, все будет по высшему разряду.
Якубовская "Волга – ГАЗ-24" мчалась по улицам Самарканда без всяких помех. Завидев эту машину, которую водители города хорошо знали и боялись, все шарахались от нее в стороны, не смея ехать ни
30
рядом, ни, тем более, впереди. Инспектора ГАИ, предупрежденные заранее по своим каналам о том, что шеф едет в сторону Агалыка, постарались организовать ему "зеленую улицу". По лицу Олега Фимка видел, как тот гордится своей персоной. Известность доставляла молодому подполковнику истинную радость.
Проехав большой мост через канал "Даргом", Олег предложил на обратном пути заехать к Ришату Байматову на армейскую базу.
– Заберем его сразу к тебе домой, – сказал он. – Да и полезно будет побывать в этом месте, помнишь?
– Конечно, помню. Ты это здорово придумал, но пока вперед, в наш Агалык! Давай, газуй!
Олег засмеялся и, как озорной мальчишка, включив сирену и мигалки, рванул вперед. Спидометр зашкаливал за сто двадцать километров в час. А двое друзей во всю глотку хриплыми голосами орали: "Но что-то кони мне попались – привередливые, не дожить не успел, так хотя бы допеть…".
В Агалыке, возле пионерского лагеря "Красный двигатель", их ждал начальник отделения ГАИ Самаркандского района. Он доложил, что на турбазе все готово к "инспекции".
– Оставь меня пока одного, – попросил Фимка, – иди на турбазу, кстати, там «афганец» Рустам Джаббаров теперь директор, вот он обрадуется. А я тут по лагерю да возле речки поброжу и скоро подойду тоже.
– Договорились, – понимающе сказал Олег и, сев в машину, укатил по дороге выше, к турбазе, в сопровождении хозяев района, а Фимка, подойдя к лагерным воротам, вынул из кармана заранее прихваченный ключ от замка. Этот замок не менялся вот уже пару десятков лет. Ключ хранился как реликвия, как сувенир. Теперь он и пригодился.
Замок не сразу поддался, но после второй попытки повернуть ключ – открылся, и Фимка очутился в зоне своего детства, юности и молодости. Пройдя территорию пионерского лагеря насквозь, по дорожкам, мимо пустых павильонов и площадки для «линеек», Фимка оказался возле горной речки, которую называли Агалычка. Там, переходя от места к месту, от камня к камню, он начинал вспоминать прошлое, как бы подводя итог половине прожитой жизни. Камни – вехи его жизни, пришла пора собирать эти камни!
31
Пройдет совсем немного времени, и уже в Израиле, слушая жалобы на судьбу от своего дальнего родственника, у которого пока что не получалось устроить свой быт на земле обетованной, он скажет:
– Слушай, там, в Узбекистане, в "союзе", мы прожили одну свою жизнь, здесь мы начинаем другую, и она так просто не дается. Так вот эту вторую жизнь я собираюсь прожить не хуже первой, "чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор…" и так далее.
Теперь, как бы собирая камни, переходя от одного к другому, Фимка хотел увезти с собой в памяти, в душе, в сердце то значимое прошлое, которое помогло бы выжить в будущем. К примеру, вот тот самый первый гранитный камень. Он огромен, гладок и красив, и с него можно нырять в маленький природный бассейн, так называемую на детском языке, "купалку".
Сюда первого июня в середине прошлого века на очередную маёвку (сейчас это называют пикником) приехали топографы с семьями, чтобы отметить День защиты детей. По сути дела, люди, которые очень тяжело работали, оттягивались тут по полной программе. Пили водку до обмороков, орали застольные песни, а потом бросались в холодную горную речку, чтобы остудить эмоции и протрезветь. Иногда оставались на ночевку в палатках, благо, почти у каждого были великолепные спальные мешки на медвежьих шкурах. Ночью жгли костер и снова пели песни. С тех самых пор наш еврейский мальчик и полюбил такую кочевую жизнь, походы в горы, в лес, романтические посиделки у костра с гитарой. Может, потому и остался вечно душой и сердцем там, в детстве и юности, наивно полагая, что романтика спасет мир.
Вернемся к камню. Это были особые день и ночь, потому что после них Фимкина семья распалась. Сидя с другими детьми у костра, он слышал, как в их палатке плакала мама, а отец ей что-то пытался объяснить, доказать. Он не понимал, о чем они там громко говорили, несмотря на то, что их могли услышать другие. Впрочем, другим, напившимся до чертиков, было не до чужих проблем. Однако чувство грусти и чего-то очень плохого, неотвратимо надвигающегося, уже владело мальчиком. У него непроизвольно по щекам текли слезы. Он утирал их кулаком и снова никак не мог понять – почему? Почему
32
взрослые не могут жить в мире? Почему надо что-то менять в этой жизни? Почему плачет мама, такая красивая, добрая и хорошая?
ГЮЛЬШАН
Беззаботность, интрига игр, купание в горной речке в жаркие дни узбекского лета, вечерние танцы под магнитофон (массовки), где ты можешь чувствовать себя почти взрослым и даже познакомиться и потанцевать с девчонкой – вот прелести отдыха в пионерском лагере. Как и остальным детям, Фимке всегда нравилось быть под чьим-то крылом и обласканным, быть летом вдали от суеты и замкнутого пространства городской квартиры. Поэтому до самого отъезда в Израиль, когда он был уже взрослым женатым мужчиной, журналистом, работавшим в областной газете, он проводил свой отпуск здесь, работая сначала пионервожатым, а потом и воспитателем. Так уж выходило в жизни, что герой нашего повествования довольно часто становился свидетелем разных случаев и ситуаций, которые, как ни банально звучит, заканчивались либо праздником, либо трагедией. Это, видимо, на роду у него было написано – наблюдать, запоминать, но почти всегда становиться участником событий.
С самого первого приезда Фимки в Агалык, так называлось ущелье и кишлак по соседству с пионерским лагерем, это место понравилось ему. Надо сказать, что здесь жили и живут до сих пор прекрасные, добрые, физически и духовно сильные, гостеприимные люди. Сотни лет уклад их жизни тут не менялся и существовал по своим, известным только им от своих старейшин, законам. Порой эти законы были жесткими внутри семейства, но гостеприимство, оказываемое путнику, и доброта к соседу были в крови у каждого.
Главные занятия горцев – скотоводство и выращивание овощей и фруктов у подножия и на склонах гор. Единственное, что не менялось, так это достижения технического прогресса: электрическое освещение
33
бытовые приборы, телевизор и прочее. И еще, дома тут всегда строили из сырцового кирпича и битого горного камня – гранита. Теперь к этому прибавился и бетон. Все остальное: язык, одежда, еда, свадьбы, праздники – остаются такими же, как в средние века нашей эры.
Фимка, как нам уже известно, был не в меру любопытен. Назовем это характерной чертой его еврейских предков. Вот и на сей раз ночью, когда они с несколькими подростками решили искупаться в горном бассейне ночью, их ждало приключение.
Ночь в предгорьях Памира неописуемо красива. В ночном небе, сотканном из черного бархата, ярко светят огромные звезды. Если запрокинуть голову, то покажется, что ты плывешь в открытом космосе. Тишина необыкновенная. Слышен любой шорох, плеск горной воды в ручье, даже шум крыльев летящей совы. Если на небе светит полная луна, фантастическая картина становится еще красивее. Очертания скал, силуэты деревьев и кустарников, крыш домов, нить тропы, уходящей по склону в поднебесье. Все это создает неописуемый мир, полный тайны, романтики, поэзии и мистики. Ощущение такое, будто ты попал в волшебное царство гармонии и чистоты, умиротворенности и неги…
Едва мальчишки приблизились к речке, как услышали голоса, вернее, полушепот двух влюбленных. Диалог шел на узбекском языке, который Фимка знал с раннего детства.
– Ты любишь меня, Ульмас?
– Конечно, люблю, дорогая!
– Мне хорошо с тобой, только вот отец против нашей свадьбы. Говорит, что ты беден и дом построить не сможешь.
Тут Фимка узнал голос девушки. Она была дочерью продавца местного сельмага, куда иногда бегали подростки из лагеря купить сладости или зубную пасту для того, чтобы красить по ночам девчонок.
– Я все смогу, Гюльшан, я много работаю, я сумею.
– А вдруг он выдаст меня против моей воли?
– Мы не в средние века живем, мы убежим и поженимся.
– Я теперь не могу жить без тебя, я теперь твоя. И без семьи тоже не могу.
Что будем делать?
34
– Жить будем, детей растить будем, не переживай.
Голоса смолкли, послышалось что-то похожее на стон. Мальчишки, сидящие в кустах, боялись шелохнуться. Сердце у Фимки почему-то бешено заколотилось, он представил себе, что там сейчас делают эти двое. Он дернул одного из сотоварищей за руку, призывая вернуться назад. Стараясь не наделать шума, мальчики медленно выбрались из кустов и направились к своему павильону.
Дня через два после этого Фимка вместе с воспитателем и еще двумя ребятами пришли в сельмаг, который находился сразу за мостом через горную речушку в самом начале кишлака. Еще не дойдя до дверей магазина, они услышали громкие крики и плач, которые исходили изнутри.
– Я тебя зарежу, если ты выйдешь за этого оборванца!» – кричал Карим-ака, продавец. – И думать не смей! Завтра же приедут сваты из Ургута и заберут тебя туда. Там для тебя есть богатый и знатный жених. Я уже калым получил. Свадьба – через неделю! Так что отцу не перечь! А теперь – марш домой и никуда оттуда ни шагу. Это мое последнее слово!
Двери с шумом открылись. Из магазина, вся в слезах, выбежала
Гюльшан. Прикрыв от стыда лицо руками, она бросилась к воротам своего дома, стоявшего прямо напротив магазина через дорогу.
Покупатели из пионерского лагеря вошли в магазин. Карим-ака как ни в чем не бывало улыбался и, приложив руку к сердцу, пригласил подростков и воспитателя купить то, за чем пришли.
– С дочкой немного повздорили, – начал оправдываться продавец. – Она у меня послушная. Вот повзрослела – восемнадцать лет исполнилось – замуж пора. Большую свадьбу устроим, приходите, – предложил он воспитателю Игорю Степановичу Маркусову, которого давно знал, поскольку тот был сыном председателя профкома завода "Красный двигатель".
– Насколько я знаю, – ответил Игорь, – Гюльшан собиралась учиться в институте на врача, она очень умная девушка. Да и Ульмас, с кем она дружит, прекрасный парень, работящий, серьезный. Они, я знаю, любят друг друга. Сейчас время не то, что в прошлом, пусть сама выбирает жениха.
– У нас в горах свои законы! Любовь – это для тех, кто живет в городе! Я сам буду решать судьбу своей дочери, – резко ответил
35
Карим. – Она же потом будет мне благодарна. В богатую семью попадет.
Видно было, что с этим алчным человеком, мир которого составляли только деньги, бесполезно спорить. Подростки и воспитатель купили все, что им было необходимо, и вышли из магазина. Проходя мимо ворот дома, где жила Гюльшан, они вдруг почувствовали резкий запах керосина. В кишлаках такой запах не в диковинку: примусы и керогазы, на которых готовили еду, имелись в каждом доме. Но тут было что-то не так. Игорь Степанович подошел к массивным деревянным воротам и попытался открыть калитку, встроенную в них. Она оказалась запертой.
Мальчишки прильнули к щелям, образовавшимся между досками, из которых были сделаны ворота. Не все было четко видно, но Фимка узрел посреди двора фигуру Гюльшан, которая опрокидывала на себя из ведра, как показалось Фимке, воду.
– Игорь Степанович, – сказал он громко, – Гюльшан под керосином купается! Сдурела что ли!
Воспитателя вдруг осенила страшная догадка, в отличие от этих лагерных пацанов, он знал теперь, что собирается сделать Гюльшан.
– Беги, зови Карима, – крикнул он Фимке, – а я попытаюсь взломать крючок на калитке.
– А ты, – сказал он еще одному мальчишке, – беги в кишлачный гараж, к Ульмасу, пусть дует сюда. Скажи, что Гюльшан в опасности!
Подростки разбежались, а Игорь стал колотить в калитку руками и ногами, пытаясь взломать засов. При этом он истошно кричал: "Гюльшан, не делай этого! Гюльшан! Остановись!". Но во дворе уже вспыхнул факел! Девушка, облив себя с ног до головы керосином, подожгла его зажженной спичкой. Несколько секунд – и пропитанные топливом яркие атласные одежды девушки охватило пламя. В тот момент, когда Игорю, наконец, удалось сломать засов и открыть калитку, оно полыхало почти на два метра вверх.
Кишлак потряс громкий, дикий вопль Гюльшан. Обезумев от болей, причиняемых ожогами, она начала метаться по двору, а затем кинулась в открытую калитку на улицу. Фимка, выбежавший из магазина, а вслед за ним и продавец Карим увидели ужасную картину: девушку, охваченную огнем и кричавшую на все ущелье голосом, который невозможно воспроизвести в природе. Все было в этом крике: боль, отчаяние, ужас, жажда мести, крики о помощи…
36
Инстинкт самосохранения искал для девушки, совершившей обряд самосожжения, спасения. Ему показалось, что это спасение в воде. Факел бросился к мосту через речку. Там, под мостом, течение было плавное, но дно не очень глубокое, чуть выше пояса среднего роста человека. До воды – метра полтора. Горящая Гюльшан, по-видимому, уже теряющая сознание, перевалилась через невысокие поручни моста и рухнула в воду. Но и в воде она продолжала еще гореть. Крики смолкли.
К месту трагедии уже бежали люди. Первым, кто ринулся вслед за девушкой, был сам Карим. Он попытался сбить пламя, но это ему не сразу удалось. Кто-то с моста кинул ему одеяло, которым он накрыл уже бездыханное тело девушки. Огонь погас…
На какое-то время воцарилась тишина. Но потом она взорвалась криками, причитаниями, воплями матери Гюльшан и других женщин, оказавшихся здесь и сейчас. Рыдал и бился в муках потерявший невесту Ульмас. Стонал и бил себя в грудь жестокий отец, который только четверть часа назад имел живую прекрасную дочь, но невольно стал причиной ее гибели. Плакало горное ущелье, повторяя эхо стенаний женщин кишлака, начинавших традиционный, печальный плач по умершей безвременно девушки. А на берегу безмятежной чистой речушки лежал обгоревший труп первой местной красавицы, которая таким страшным актом решила покончить с собой, но не быть женою нелюбимого человека.
С давних времен и до наших дней в Узбекистане ежегодно вспыхивают вот такие «факелы». Созданы специальные социальные комитеты по борьбе с этим злом. Но ужасная традиция, берущая свое начало еще с первобытных времён, живет и сейчас, и ничего с этим люди поделать не в состоянии. Ни власть султана, ни советская власть, в том числе и современные методы психотерапии, пока что бессильны.
Фимка отправился к одному уникальному роднику, располагавшемуся примерно в пятидесяти метрах выше по течению Агалычки на территории турбазы. Она была построена в начале шестидесятых годов и долгое время служила спортивным лагерем для студентов самаркандских вузов. Вода в этом роднике самая вкусная, прозрачная и холодная в регионе, и когда набираешь ее в стакан, кружку или фляжку, то они покрываются инеем. Такое ощущение, что влага стекает прямо с ледника.
37
Вдруг он увидел, что к камню, возле которого когда-то лежала бездыханная обгоревшая девушка, подошел старик, убеленный сединами, с посохом в руке. Он напоминал канувших в небытие дервишей, пилигримов, которые перемещались по дорогам Средней Азии и Ближнего Востока, бездомных, свободных бродяг, искавших неизвестно что, живших неведомо на что, неведомо где. Свободные от материального мира, они потому и привлекали к себе внимание остальных.
Аксакал присел на камень, уставился на мирно текущую воду и стал, покачиваясь, причитать: "Гюльшан, Гюльшан, доченька, вернись. Что же ты наделала!?".
Фимка с трудом узнал в этом старом человеке бывшего продавца сельмага Карима Эгамбердиева, отца Гюльшан. И вдруг оба вздрогнули, потому что, словно эхо, выкрикнул кто-то это имя из окна большого кирпичного дома, построенного на бывшем пустынном склоне пологой горы на окраине кишлака.
– Гюльшан, внученька! Скорее иди домой, обед готов!
– Иду, бабушка, я здесь, на улице играю с подружкой.
На небольшой детской площадке, оборудованной старыми качелями и песочницами, играли в классики две девочки лет по двенадцать. Одна из них была очень похожа на Ульмаса, лицо которого за много лет пребывания в пионерском лагере было хорошо знакомо герою нашего романа…
Фимка подошел к камню, приложил ладонь к его гладкой поверхности и, ощутив едва нагретую солнцем энергию, попытался сканировать то, о чем камень молчал, храня многие тайны. Но гранит, отдавший только то, что касалось этой маленькой истории о девушке Гульшан, устало попросил оставить его в покое и перейти к следующему камню, который находился рядом, на берегу. Здесь Гена, брат отца, учил Фимку стоять на одной ноге, как цапля, чтобы уметь сохранять равновесие. Теперь камень послушно переключил его память в город с вороньими звуками – Караганду.
КАРАГАНДА
38
Октябрь второй половины шестидесятых годов прошлого века. Город Караганда (Казахстан). Огромный длинный барак неподалеку от шахты имени Кирова, где пятнадцатилетний Фимка несколько месяцев живет у тети Кати и дяди Гены, родного брата отца. Геннадий Ташлицкий вместе с женой работают на шахте. Он к тому же учится на последнем курсе физико-математического факультета политехнического института. А Фимка пока занимается в вечерней школе и трудится на стройке. Ведь одной маме в Самарканде тяжело обеспечивать двоих детей.
У дяди с тетей к тому времени, а было им всего по двадцать семь лет, росли двое прекрасных малышей. Борьке было пять лет, а Лариске – три годика. Все вместе они жили в двух комнатах, одна из которых по тем временам была огромной, аж двадцать квадратных метров. Вторая, поменьше, служила спальней.
В пятнадцать лет по закону на работу не принимали, но Фимку по знакомству устроили в бригаду сантехников учеником в строительно-монтажное управление. Однако надо сказать: он оказался примерным воспитанником и уже через два месяца сдал на первый разряд!
Ему запомнился первый день работы: рано утром, ни свет ни заря, надев спецовку, Фимка побежал на перекресток встречать грузовик, в котором перевозили рабочих на объект. Номер машины ему сказали заранее. Вскоре подъехала бортовая громадина с навесом. Юноша резво вскочил на железную лестницу на торцевом борту и, прыгнув в кузов, замер от неожиданности: на него с любопытством смотрели пара десятков женских глаз. Все "красавицы" были одеты в брезентовки. Как оказалось, это была бригада штукатуров-маляров в традиционном строительно-женском обличье.
– Ой, девчонки, смотрите, какой красавчик! Нецелованный, наверно! Давай к нам.
"Феи" из первого ряда скамеек чуть раздвинулись, и Фимке, покрасневшему от смущения, ничего не оставалось, как протиснуться между пышными бедрами строительниц коммунизма. Всю дорогу до стройплощадки они измывались над парнем, подкалывая его разными шутками-прибаутками. В конце концов, Фимка к этому привык и даже пробовал хохотать вместе с остальными!
Он хорошо помнил наставление в отделе кадров: найдешь там, на объекте, бригаду Акулича. Приехав на место, он нашел тех, с кем ему
39
предстояло работать. Вся бригада собралась в тесной каптерке в подвале жилого дома, который вскоре предстояло сдавать комиссии.
– Вот, мужики, прислали нам пополнение, ученика…Как тебя там?
– Ефим Ташлицкий. Да просто Фимка.
– Знакомься с нашими парнями. И он назвал, кажется, восемь имен, от которых у Фимки спина похолодела: Ганс, Отто, Зигфрид, Вольф и еще несколько немецких имен и фамилий. – Сегодня ты будешь работать с Гансом. Он хоть и рыжий, но мастер и очень добрый!
Новичок побледнел от неожиданности, потому что ему, еврейскому подростку, предстояло работать в бригаде, где были все немцы. Конечно, это были не те немцы-фашисты, с которыми воевала Красная Армия во время недавней войны. Вся бригада состояла из приволжских немцев, насильно переселенных сюда, в Караганду, советскими властями из-за боязни, что те будут помогать врагу. Читавший о войне и о жестокости германцев, Фимка психологически не был готов к такому повороту событий.
Видимо, поняв состояние новоявленного ученика, Акулич положил ему руку на плечо и, заглядывая в глаза, сказал.
– Фимка, тут все свои. Они почти все комсомольцы. Свои, понимаешь!
Слово комсомольцы оказалось магическим, и Ташлицкий успокоился!
Позже, работая рядом с этими людьми, которые старались всячески помочь Фимке овладеть профессией, он понял, что и немцы бывают разные. А те в свою очередь, видя старание парня, его умение все схватывать на лету, его трудолюбие и безотказность в работе, платили ему уважением и добрым отношением.
Когда Фимка получил свою первую зарплату, аванс, аж сорок рублей, никто в бригаде не потребовал от него купить традиционную в таких случаях выпивку с получки. Но на следующий день новобранец все-таки угостил "коллег" вином. Пили после работы на скорую руку, отдавая дань традиции.
Итак – первая зарплата. Гена с Катей решили, что надо бы приодеть Фимку, купив ему новые туфли и костюм к ноябрьским праздникам. Для этого решено было в воскресенье съездить на "толчок".
40
О, эти советские "толчки", которые существовали, да и сейчас они есть в каждом городе. Здесь можно купить все и, как раньше шутили, даже атомную бомбу, и это было недалеко от истины. Рай для спекулянтов, шулеров и фарцовщиков.
Поехали рано утром, оставив малышей на попечении соседки. Изредка моросил мелкий дождик, на "толчке" масса народу, стоят столы, на которых под пленкой лежит товар. Выбирай – не хочу. На одном из таких деревянных столов Фимка увидел несколько крупных красных помидоров. Для него, родившегося в Узбекистане, они не в диковинку. Но здесь, в Караганде, где зима длится порой по восемь месяцев, красный большой помидор – экзотика.
– Гена, давай купим несколько помидоров домой, – говорит он своему дяде.
– Дорого это для нас, – отвечает тот. – Не по карману.
Фимка подошел к торговке и спросил, сколько стоят помидоры. Та ответила, что три рубля за штуку.
– Три рубля!? Вы что, с ума сошли! Да у нас в Самарканде они стоят тридцать копеек за килограмм!
– Вот и езжай в свой Самарканд за помидорами, – отпарировала торговка. – А у нас цена другая.
Поразмыслив немного, Фимка все же решил купить один помидор для своих племянников, и хотя его уговаривали не делать это и Гена, и Катя, но он стоял на своем. Дескать, мои заработанные кровно деньги, и я хочу сделать малышам подарок, пусть полакомятся. Взрослые сдались, и помидор за три рубля был бережно помещен в базарную сумку так, чтобы не помялся. Дома его аккуратно разрезали пополам, половину с превеликим удовольствием съели дети, половину –остальные домочадцы. Было такое ощущение, что на дворе праздник.
Настало время Фимке получать паспорт. Он отправился в паспортный стол отделения милиции со своим свидетельством о рождении. После того, как были заполнены необходимые бланки, которые Фимка передал паспортистке, та недоуменно посмотрела на паренька и спросила:
– Ты чего тут понаписал?
– Где?
– В графе национальность. У тебя ведь в метриках не написано, кто ты и кто твои родители по национальности. А ты написал – еврей!
41
– Ну да, я и есть еврей, – с удивлением ответил Фимка.
– Ты мне тут антимонии свои не разводи, ты вон черненький какой, брюнет, цыган ты – вот кто, а притворяешься евреем!
– Да я и есть еврей, так и запишите!
– Так я тебя и записала, врунишка! Жиды – они все рыжие и картавят!
И паспортистка заставила Фимку пойти домой и привести кого-то из родных, чтобы они подтвердили, что он истинный еврей.
Пришлось снова бежать за национальностью, как это было в первом классе школы. И только после того, как в паспортный стол он пришел с дядей Геной, и только после того, как Гена показал свой паспорт, где стояла такая же фамилия, как и у Фимки, – Ташлицкий, а в пятой графе было написано «еврей», только после этого бурчащая себе что-то под нос паспортистка выдала паспорт, где правильно записала национальность нашего героя.
– А вы где сами работаете? – спросила она Гену.
– Шахтер я, электрик, на «кировке» работаю, в забое. А что?
– Господи, вот анекдот: жид, еврей – шахтер! Рассказать кому – не поверят!
Фимка, гордый своей маленькой победой, бережно положил новенький паспорт с буро-зеленой обложкой в боковой карман старенького пальто. Он был несказанно рад, что теперь и у него есть "молоткастый, серпастый, советский паспорт".
Однажды Фимка получил письмо от своей бывшей одноклассницы Жени Бочкаревой и заскучал. Дело дошло до плача, до истерики: мол, хочу домой – к маме, к друзьям, устал и все тут. В свои шестнадцать лет вдалеке от привычной жизни юноша не выдерживал напряжения. Работа на стройке, вечерняя школа, новые друзья, новый климат, при котором зима длится, кажется, бесконечно…
Гена достал из шкафа заначку в тридцать рублей (почти треть тогдашней месячной зарплаты) и, сказав строго, что это на билет, мол, таких плакс мы у себя не держим, пошел спать. Деньги он положил на край круглого стола, стоявшего посреди огромной комнаты, где были еще тумбочка с радиоприемником, большая печь, которая отапливала квартиру, и Фимкина раскладушка. Парень долго
42
сидел с заплаканными глазами возле этого стола и не решался до денег дотронуться.
А утром умылся, оделся в ватник и телогрейку и отправился на работу. Больше об отъезде разговора не было. Хотя случилось так, что уехать все же пришлось. По чьей воле? Да все то же самое – злой рок и случай!
Гену и еще четверых его сокурсников, которые готовились к защите дипломов и к выпускным государственным экзаменам, после пяти лет учебы в институте послали на практику в город Семипалатинск, что на северо-востоке Казахстана. Что они там в течение недели делали, с точной достоверностью неизвестно, но все пятеро заболели лучевой болезнью и умерли в течение полугода. Первым ушел Гена.
Через несколько дней после возвращения он вдруг почувствовал себя плохо и на работе потерял сознание, будучи в забое. Его на машине скорой помощи отвезли в больницу, где после анализа крови одна из медсестер с тупым удивлением воскликнула: "Слушай, дорогой, как ты еще жив с такими лейкоцитами! Да у тебя же белокровие!".
Можно только себе представить ощущения молодого мужчины, когда ему сообщают такое. Шок, потеря ориентации. Но Гена был воспитан на образах советской литературы, он был до мозга костей патриотом и оптимистом. Кроме того, этот интеллигентный человек умел скрывать свои чувства. Он понял, что случилось, но не понял – почему это произошло.
Мало кто в бывшем СССР знал тогда о том, что там, в районе близ Семипалатинска, полным ходом идут испытания ядерного оружия, и многие из тех, кто участвовал в экспериментах, гибли тихо, без борьбы, без возражений и протестов. Подумаешь, ушли пятеро молодых студентов, у которых уже были семьи и дети. Вон сколько погибло в Хиросиме и Нагасаки, на полигонах и в Чернобыле. Счет идет на сотни тысяч, а тут всего пятеро! Никто и не заметит этой незначительной потери.
Но для Фимки, для Кати и ее деток, оставшихся сиротами, для Сони, матери Гены, которая вырастила такого замечательного человека, погибшего теперь в расцвете сил, он был основой, столбом,
43
фундаментом. Ему должно было вот-вот исполниться двадцать восемь лет.
Фимка сидел возле кровати смертельно больного дяди, своего наставника и большого душевного друга, которому был обязан любовью к жизни, умению преодолевать трудности. Нет, Гена никогда не читал ему нотаций, не кричал на него, не поднимал на парня руки, но своим примером жить, ценить дружбу и любить, желанием сделать для себя, для семьи, для страны что-то очень стоящее и важное давал удивительные уроки племяннику. А Фимка старался подражать родному дяде и жить честно и со смыслом.
Фимка смотрит на бледного, похудевшего человека, который лежит, уставившись в одну точку на потолке, с отрешенным видом и что-то рассказывает юноше. На спинке кровати табличка: "Тут проходил обследование космонавт СССР Герман Степанович Титов!". Но от этого никому не было легче.
– Гена, – обращается Фимка к больному, – а когда у тебя кровь на анализ берут, она что, белая?
Вопрос вызывает у Гены, обладавшего удивительным чувством юмора, смех. Он на какое-то время оживает и говорит:
– Нет, Фимка, она у меня голубая. Как у принцев!
– Да брось ты, я серьезно, ведь говорят, что у тебя белокровие!
– Красная она, – уже серьезно отвечает обреченный, – если б ты знал, до чего же она ярко-красная. Комсомольская! Хотя я через месяц уже не комсомолец, выхожу по возрасту, выхожу!
Он произнес последнее слово как-то нараспев, и холодок прошел по спине у Фимки от этого слова.
Ранняя весна, еще кое-где лежит снег, но днем солнце прогревает воздух до приятного ощущения, что начинается новый этап в жизни природы. Карагандинский аэропорт. Катя везет Гену в Москву, в институт крови Кассирского, где, говорят, творят чудеса. Деньги на поездку собирали друзья и родственники.
Перед трапом Гена обнимает Фимку на прощание и шепчет ему: "Если я не вернусь, помоги Кате и маме моей Соне, чем сумеешь, помоги!". Он медленно поднимается по трапу. Фимке кажется, что вокруг идущего наверх возникает особое свечение, непонятное, но обещающее блаженство. Так ему показалось тогда…
44
Назад из Москвы Гену привезли в апреле, в город Янгиюль, в цинковом гробу, который поставили у бабушки Сони в комнате, где все плакали и прощались с телом. Откуда-то появился неизвестно кем приглашенный раввин, который посетовал на то, что мало мужчин для молитвы, должно быть не меньше одиннадцати, но, поняв обстановку, все же прочитал молитву, и гроб увезли на кладбище…
САМАРКАНДСКИЕ ДВОРЫ
Песню с таким названием – "Самаркандские дворы" – Фимка напишет гораздо позже, в 1987 году, когда будет собираться на день рождения к своему другу детства и юности Вите Криворучко (ныне профессор – Виктор Иванович Криворучко, город Сочи). Эту песенку поют по всему миру те, кто жил в Самарканде и кому до сих пор очень дорог этот удивительный город. Однажды она даже попала в хит-парад русского нью-йоркского радио и прозвучала для "узбекских" американцев.
Но сейчас, собираясь на день рождения к другу, Фимка решил подарить ему песню, потому что у того всё было: дом, хрусталь, машина, деньги…. Была у него и прекрасная жена Лариса Вячеславовна Ким… Такие идеальные женщины рождаются раз в тысячелетие, это уж точно! Поэтому Витьке повезло и, надеюсь, он был с ней счастлив до её последних дней.
Галине Паряевой: ты не обижайся, потому что ты такая же, как Лариса. В жизни не встречал женщин добрее и прекраснее вас. Разве что супруга моя, Анечка, она из этой же когорты. И пусть другие женщины на меня не обижаются. Так вот написалось, так я думаю. Хотя в этом мире очень много красивых, умных и достойных женщин, но свои ближе.
Итак, самаркандские дворы. Я, наверно, где-то и повторюсь, но роман – это эпическое произведение, много тут всего и не упомнишь, о чём писал. Так что прости мне, читатель, кое-какие повторы, думаю, что напоминание никогда не лишне.
В среднеазиатских городах старые дворы, окружённые домами, или дворик в частном доме – это такой особый, фантастический мир,
45
который с детства превращает твою жизнь в сказку. Но ты начинаешь это понимать намного позже, повзрослев, поумнев, набравшись жизненного опыта. Это потом ты напеваешь весь день: "Ах, как хочется вернуться, ах, как хочется ворваться в городок. На нашу улицу в три дома, где все просто и знакомо, на денек. Где без спроса ходят в гости, где нет зависти и злости, милый дом. Где рождение справляют и навеки провожают всем двором…".
Как это здорово сказано в песне – слезы на глаза наворачиваются, потому что именно так у Фимки во дворе все и было. Огромное тутовое дерево и на нём тутовник, самый вкусный в мире, весь двор в мае ел ягоды медовые. Палисадники маленькие у окон, посреди двора колодец с водой, которая даже в сорокаградусную жару была холодной и тоже очень вкусной.
Двор представлял собой особое племя людей, хорошо знавших друг друга. Взаимопомощь тут была непреложным законом, бессердечных и злых людей не помню, наверно, они просто уезжали из такого узкого круга, потому что здесь был свой "народный суд", если ты вел себя не так, как подобает. Однако небольшие отличия во дворах всё же существовали: узбекский двор, дворик крымских татар, дворик бухарских евреев – у каждого был свой колорит, свой характер и своя история.
В узбекском дворе обязательно – небольшой хауз (маленький пруд), куда скапливалась дождевая и арычная вода. Иногда такой хауз был на весь квартал, состоявший из десятка домов. Посреди двора – большой деревянный настил, кровать, тахта, на которой удобно было пить чай всей семьёй и спать летом на атласных курпачах (лёгких матрасах) и на подушках.
Интересно, что слово "тахта" происходит от ивритского слова "тахат", что означает «попа». То есть, деревянная тахта – это место, где сидят на попе, хотя это только предположение автора.
Те, у кого не было деревянной тахты, делали такое лежбище для чаепития и сна из глины. Этакий четырехугольный глиняный куб посреди двора, супа (ударение на букву а), служащая и столом, и местом для отдыха. В каждом дворе – масса зелени: плодовых деревьев, виноградников, цветов.
Во дворике, где жили бухарские евреи, было то же самое, только тахта была резная, красивая. По всему двору – декоративные каменные, мраморные ступеньки, кувшинчики и другие поделки для
46
радости глаз. Обязательный родничок (это был водопровод, конечно, но сделанный декоративно).
Дворик утопает в зелени и защищён от летнего солнца чудесным виноградником, листья которого дают в жару великолепную тень. А кисти винограда свисают, будто чудодейственные люстрочки, наполненные хрустальным сладким нектаром. Люди, живущие тут, одеваются почти всегда празднично и ярко в национальные одежды. Они прекрасно сохранили традиции, всегда изучали Тору и молились так, как положено, невзирая на советские запреты. Здесь, в еврейской бухарской махалле (квартале), царила особая своя жизнь по особым традиционным законам.
Как правило, дом семьи бухарского еврея был большим, насколько позволяли средства. И главное в этом доме – просторная гостиная, которая по обычаю должна была вместить много гостей, приходивших на праздники или в дни печали. Внутри дома вас встречал украшенный коврами и орнаментами мир восточной сказки. На столе в гостиной всегда стояли блюда и вазы со сладостями, орехами и сухофруктами. Для гостя чай приготовлялся моментально – такова традиция.
У крымских татар, переселенных в начале Второй Мировой войны в Среднюю Азию, дворик несколько иной. Правда, тот же виноградник, дающий много тени, большая веранда, забетонированные дорожки и набело побеленные стены. Крымские татары весьма трудолюбивый народ, сумевший на голом месте за короткий срок выстроить дома, обжиться всем необходимым, нарожать детей, научить их быть сильными и непримиримыми к несправедливости.
О таких дворах можно говорить бесконечно. Да вы и сами знаете.
ЛЮБОВЬ И РАЗОЧАРОВАНИЯ
Фимка отошел от очередного камня к следующему и нервно закурил.
Он вспомнил, как вернулся в Самарканд после Караганды, как его встретили близкие друзья, как устроили они "банзуху" (так в то время назывались вечеринки) на весь мир, как пили вино и танцевали "рокэнрол", записанный на особых подпольных пластинках –
47
рентгеновских пленках! И как вдруг на одной из таких вечеринок появилась она, Надя Лебедева…
Друзья собирались в основном в квартире, где Фимка жил вместе с мамой и сестренкой. Поскольку мама, работая в ресторане официанткой, возвращалась практически под утро, то молодежь оттягивалась, как теперь говорят, по полной программе! Ида была не против того, что у Фимы собирались друзья. Она доверяла сыну. Кроме того, она хорошо знала всех друзей юного отрока и любила их, как родных. Главное условие мамы были просты: после сборища посуда должна быть вымыта, квартира убрана до блеска! И, надо сказать, эти условия исполнялись неукоснительно всеми без исключения. В каком бы состоянии подпития не были ребята и девчонки, к концу вечеринки все хором брались за уборку, зная, что, если этого не сделать, в следующий раз "хазы" (то бишь свободной квартиры для гулянок) не видать!
Итак, Надя! Она вместе с ее подружкой Азизой Байматовой (да, той самой, дочерью покойного генерала Байматова) была на кухне, они мыли посуду и переговаривались, не ведая о том, что Фимка, сидящий в кресле за открытой дверью, слышит их разговор:
– Слушай, Азизка, а у Фимы есть девчонка?
– Кажется, нет, а что?
– Да так просто.
– Не темни, смотри, он мне самой нравится, так что я первая. Я уже с ним гуляла в парке, поскольку соседка.
– Целовались?
– Нет еще…
– Ну, значит, это ничего, я у тебя отобью его. Спорим?
– Попробуй только! Да шучу я, если он станет дружить с тобой, я не против, мне мой Шавкат уже пригрозил: еще раз с ним увижу – побью!
– Кого побьет?
– Фимку, конечно, а ты сама знаешь Шавката, он такой неуправляемый. Да я просто назло ему пошла с Фимой после того, как увидела его с другой девчонкой. Но он твердит, что любит меня и что я его будущая жена! Он ведь прав: наши родители уже лепешку поломали, сама понимаешь, это значит, что мы помолвлены!
– Прекрасно, выходит, Фимка мой!
48
Вот это самое "мой" и перевернуло все у юноши внутри. Он сидел, жмурясь от удовольствия, потому что у него теперь есть девчонка. Фимке нравилось это определение – "мой", хотя, справедливости ради, надо сказать, что лишь однажды он всерьез услыхал главную фразу: "Фимочка, я люблю тебя! Без тебя мне не жить!". Но это уже другая история. А тут наш герой понял: влюблен по уши. Он только мельком был знаком с Надей, он даже не успел разглядеть ее как следует, но уже был влюблен. Ох уж эта романтика, она вошла в Фимку с ранней юности занозою, но такою, что не вытащить ее из души и сердца и по сей день!
Фимка притворился спящим, когда услышал, что обе девушки выходят из кухни.
– Смотри, уснул бедняга, – услышал он шепот над собой, это говорила Надя. – Намаялся. Азиза, подружка, а ведь он ничего, симпатичный.
– Он еще и умный, надо тебе сказать! Стихи пытается писать, да еще и волейбол, как и ты, классно играет. Перспективный мальчик. Эх, если бы не Шавкатик мой несносный… И люблю я его, и побаиваюсь, замуж выйду – он на меня паранджу и накинет!
– Да брось ты, какая паранджа, время советское, кто посмеет!
– Я в переносном смысле. Кончится моя свобода. Ладно, бери мальчика – он твой. Но смотри, обидишь – будешь дело со мной иметь. Мы ведь с ним соседи и очень давние друзья. Он моего отца знал.
У Азизы на глазах появились слезы, она вдруг что-то вспомнила и стала плакать. Надя не совсем понимала, в чем дело, она узнала обо всем уже много позже, когда их с Фимкой любовь была в разгаре. А пока она стала успокаивать подругу, которая не на шутку разрыдалась. Фима открыл глаза, сделал вид, что ничего не слышал и очнулся только что. И тоже начал успокаивать бывшую соседку.
Вместе с Надей они проводили Азизу до соседнего дома, где та и жила. Попрощавшись, вышли на тускло освещенный двор, посреди которого виден был силуэт колодца. Стояла глубокая ночь, одна из черных, майских самаркандских ночей, с удивительным небом, на котором в необыкновенной тишине сияли огромные яркие звезды. Сладкие запахи цветущей акации и сирени будоражили тела и души. Подчиняясь какому-то древнему инстинкту, не сговариваясь, юноша и
49
девушка взялись за руки. Оба задрожали от прилива чувств и возбуждения, сердца заколотились в бешеном ритме.
Они подошли к огромному тутовому дереву, росшему во дворе, и тут Фимка обнял Надю, прижал ее спиной к тутовнику и начал страстно целовать. Она не сопротивлялась, потому что сама этого хотела, поддавшись невероятному чувству весеннего порыва, когда все в тебе: тело, душа, губы, все твое существо – хочет любви, услады, чувства переполняют тебя и энергия, накопившаяся в тебе, ищет выхода! Ее прекрасные упругие груди буквально впивались в атлетическую грудь юноши. Ставшая непомерно твердой, его крайняя плоть буквально сверлила девушку между ногами. Оба стонали и шептали что-то несуразное, угадывались только имена: "Фима! Фимочка!", "Надя, Наденька!" Дойдя до точки кипения, они обмякли и, обнявшись, пошли назад, в квартиру, надеясь продолжить все это в других, более комфортных условиях.
Но не тут-то было. Мама уже вернулась с работы, а друзья Фимки давали ей отчет о состоянии квартиры.
– Мама, я провожу Надю домой, – сказал сын.
– Ты хочешь, чтобы я волновалась ? Три часа ночи! Надя, оставайся у нас, я тебе раскладушку поставлю в комнате дочки. Думаю, родители твои знают, где ты?
– Да, конечно, я их предупредила, что могу остаться ночевать у Азизы Байматовой.
– А где Азиза?
– Мама, она расстроилась, вспомнила отца, понимаешь?
Ида внимательно посмотрела на сына, потом на Надю, на их распухшие от поцелуев губы, понимающе улыбнулась и ушла устраивать ночлег для девушки.
– У тебя золотая мама, – сказала Надя своему новому другу. – Быстро поцелуй меня в щечку, спать давно пора.
– Я скоро приду к тебе!
– Куда, на раскладушку? Нетушки. Надя рассмеялась, нежно поцеловала Фимку и отправилась вслед за мамой в другую комнату.
Проснулись только к полудню, благо, что было воскресенье, последние майские денечки в школе, оба учились в десятом выпускном классе. Правда, Фимка в вечерней школе рабочей молодежи, а Надя – в знаменитой самаркандской средней школе №34.
50
Скоро им предстояло сдавать экзамены сначала в школах, потом Наде – в мединститут, а Фиме… Здесь ничего пока не было ясно…
Умывшись и приведя себя в порядок, довольная парочка села к столу, где мама уже приготовила оладьи со сметаной. Ели с аппетитом, болтали, смеялись над чем-то, но, когда их взгляды сходились, у обоих щемило сердце и холодело под ребром. Они знали, что через час-полтора мама уйдет на смену в ресторан, оставив их наедине друг с другом.
Так оно и случилось. Однако Надя вдруг заторопилась домой, она начала метаться из комнаты в комнату, что-то искала с озабоченным лицом. Фимка наблюдал за ней со стороны и не мог понять, почему и что она ищет. Он остановил ее перед тем, как она пробегала мимо него в очередной раз. Прижал к себе и спросил:
– Чего ты суетишься? Что ты ищешь?
– Не знаю, – ответила девушка.
И вдруг, не соображая, что происходит, обнимая друг друга и срывая с себя одежды, они переместились в спальню, упали на кровать. Сколько это продолжалось, не помнили. Оба, раздетые догола, извивались вокруг тел, как молодые змеи, со стонами вздохами, поцелуями.
В какой-то момент все остановилось: что дальше? Ни он, ни она не имели понятия о том, что теперь делать? Любовь физическая, эротика в нашем нынешнем понимании для них была недоступна! То, что они видели в кино, заканчивалось только поцелуями. В школе, не дай боже, этому не учили! Не было ни интернета, ни порнофильмов! Никто не мог рассказать об "этом" и поделиться опытом!
Секс, как таковой, был в "Союзе" никак не совместим с коммунистической моралью. Слово "презерватив" считалось таким пошлым, вульгарным, что даже взрослые, покупая его в аптеке, краснели от стыда. А может быть, Господь берег их от неразумного шага и потому отключил сознание и желание. Ведь случись это, Надя могла бы забеременеть! И что потом? Кроме проблем, это не сулило бы ничего хорошего.
Не говоря ни слова, остывшие от страсти, они начали одеваться. Чувство неудовлетворенности и неуверенности овладело ими надолго. Хотя справедливости ради скажем: они не потеряли друг друга сразу.
51
С этих пор они были неразлучны. В кино, на школьный вечер, в горы, на сбор смородины во дворе у Нади – всегда вместе. Это был типичный для Самарканда дворик, утопавший в зелени ягодных кустов, виноградной лозы и фруктовых деревьев. Посреди двора – колодец с холодной и очень вкусной водой. Хозяйничали в этом цветущем райском уголке отец Нади Анатолий Семенович Лебедев, кандидат наук, преподававший в Самаркандском институте сельского хозяйства, и его супруга Мария Рудольфовна. Кстати, оба воевали на фронтах Второй мировой войны, защищая советскую родину.
Это были прекрасные, удивительные по доброте и характеру люди. Трудоголики, как теперь говорят, общительные и умные, любящие до глубины души своих близких – родителей и трех дочерей, из которых Надежда была старшей. Фимка тут пришелся, как говорится, ко двору. Никогда не отказывался от оказания помощи, принимал участие и в работе по саду, и в бесконечных праздниках и играх, которые любили устраивать в семье. Наверно, поэтому до самого отъезда в Израиль, несмотря на то, что у них с Надей уже были разные семьи, чета Лебедевых принимала Фимку, как сына родного. А он, росший без отца, нашел в лице Анатолия Семеновича прекрасного наставника, который понимал, что для юноши наступило время становления личности, сложный и насыщенный период.
Он же привил Фимке любовь к природе, ко всему живому, а еще к шахматам! Какие у них бывали сражения! Сидя в летнем саду под кронами великолепных деревьев, в тени виноградника, они, бывало, почти до утра играли в шахматы, забыв про любовь и женщин, наслаждаясь великим таинством действий фигур на клеточной доске! Вначале чаще всего выигрывал Анатолий Семенович. Но постепенно гармонично устроенный ум юноши усвоил теорию дебютов и эндшпилей, и он стал регулярно обыгрывать хозяина двора. Тот вначале переживал сильно, но потом, поняв, что молодость берет свое, успокоился.
Фимка, не желая нервировать своего наставника, иногда искусно поддавался или "зевал" фигуру, и тогда, потирая руки, Лебедев кричал: "Муся (так он звал жену), Муся, иди и посмотри, как я сейчас из этого слабака котлету сделаю".
В такие моменты Фимка вспоминал знаменитое высказывание Ильфа или Петрова, что из любой русской фамилии можно сотворить
52
еврейскую. Например, из фамилии Лебедев можно сделать "Лейбедев", и тут же запахнет сионизмом.
Читатель скажет, что автор увлекся рассказами не о том. Где же любовь к Наде? Где душещипательные истории нежности, страсти, страдания, разлук и слез? Свидания и поцелуи до утра? Драки с местными парнями, не допускавшими чужаков к девчонкам на своих, как они считали, улицах? Конечно, все это было! И свидания, и разлука, и разбирательства – кто прав, кто виноват. Но в их разрыве сыграл свою роль, как всегда, Его Величество Случай.
Она уже училась на первом курсе мединститута, а он готовился к экзаменам для поступления на филологический факультет университета.
Однажды, ожидая, пока Надежда оденется и приведет себя в порядок для гуляния в парке, Фимка сидел за письменным столом своей возлюбленной, на котором нашел дневник подруги. Ему бы отложить тетрадь и не читать, он понимал, что это плохо, неэтично. Но желание узнать мысли своей девушки было сильнее. И он начал читать. После каждой прочитанной страницы, предложения Фимка мрачнел, с ужасом понимая, что он практически ничего не значит в жизни той, кого безумно любит и кого боготворит. Это было первое в жизни потрясение от разочарования, от бессилия, от обиды! Ну не любишь – скажи, не играй любовью!
Он не заметил, как в комнату вошла Надя. Она была одета в легкое ситцевое красное платье в белый горошек и вся сияла. Увидев, чем занят Фимка, она присела на кушетку и заплакала.
– Зачем ты это сделал? Ты понимаешь, что это личное, мое, тайное, это мой дневник! Как ты посмел!
Фимка сидел, отрешенно глядя в пол, и поначалу собрался извиняться, просить прощения. Но, передумав, встал, положил дневник на стол и ушел, не говоря ни слова. Ушел навсегда. Нет, не из этого дома, сюда он позже часто возвращался, он ушел от Нади, от мечты, от праздника, от любви.
ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ
53
Вернемся немного назад, чтобы рассказать о превратностях судьбы, которая иногда преподносит урок, меняющий жизнь человека навсегда…
Лето, август, вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Дороги Фимкиных друзей, те, с кем играл в волейбол (об этом этапе жизни нашего героя чуть позже), разошлись. Кто-то подал документы в университет, а вот несколько самых близких друзей – в медицинский институт. Фима, недолго думая, решил поступать туда же вслед за Витькой Криворучко, Фирузом Гарибом и, конечно, Надей. Ему говорили, что это невозможно: там четыре-пять человек на место, что в основном уже все места заранее заняты, распределены. Но упрямый пацан ничего слышать не хотел. Он не представлял себе жизни без друзей и любимой.
Поскольку химию Фимка знал хорошо, тут он сдал первый экзамен на трояк, что уже было достижением при таком конкурсе. Второй экзамен по физике был гораздо труднее, но парню повезло: его экзаменаторами оказалась пара преподавателей, муж и жена – евреи. Он поначалу этого не знал. Смело взял билет и отправился готовиться к ответам. Когда прочитал вопросы, потух, как фитиль без огня. Мало того, что он толком не знал, что и как отвечать, тут еще и задачка была такая, решить которую Фимке было не под силу. Однако отступать он не собирался.
Когда подошла его очередь отвечать, Фимка затароторил бог знает что, язык у него всегда был подвешен, будь здоров. Парень без умолку нес такую физическую белиберду про шатунно-коленчатый двигатель паровоза и про электричество, которое бьет, так уж бьет, что оба экзаменатора напыжились, боясь рассмеяться на всю аудиторию. Женщина первой оправилась от шока, резко остановила необузданного абитуриента и вежливо попросила теперь прокомментировать решение задачи.
– Вот, я тут все написал, – уверенно сказал Фимка, – кажется, верно…
Глядя на листок, оба экзаменатора заулыбались, мужчина стал водить по листу ручкой и незаметно для окружающих дописывать и исправлять недочеты, приговаривая: «Так, понятно, вот тут верно, да и здесь правильно». Потом, перейдя на шепот, он сквозь зубы произнес:
54
«Если бы ты не был аидом (евреем) и не приглянулся бы нам, не видать тебе трояка. Удачи тебе на сочинении. Если пройдешь, я на занятиях по физике с тебя три шкуры спущу. Понял?»
Фимка, еще до конца не понимая, что происходит, что-то промычал в ответ, схватил экзаменационный лист, в котором стояла оценка тройка, и вышел из аудитории.
Только через два дня стало ясно, что поступить в мединститут было реально, поскольку экзаменаторы так постарались отсеять абитуриентов, что тех, кто сдал два первых экзамена, теперь было меньше запланированных для учебы. К тому же один из Фимкиных друзей, чей дядя работал в институте, узнал невероятным образом, какие темы сочинений будут на письменном экзамене по русскому языку. Никогда в жизни Фимке так не везло: он знал то, что хранилось за семью печатями.
На очередной консультации по экзаменам к нашему герою подошел высокий и одетый в модный костюм узбек, лет тридцати пяти, который представился как ассистент кафедры русского языка. Он отвел Фимку в сторону на такое расстояние, чтобы их разговор не был слышен другим, и сказал:
– Слушай, джигит, ты можешь стать студентом института, если заплатишь пятьсот рублей за последний экзамен по сочинению. Срок оплаты – до послезавтра. Принесешь деньги на это же место в 10 утра – поступишь, не принесешь – не поступишь. Решай.
Фимка пришел домой в раздумьях: с одной стороны, он знал темы сочинений и уже написал отличную шпаргалку, которую проверила опытная учительница по русскому языку. Так что он тут был уверен на сто процентов, что пройдет. С другой стороны, эти вечные разговоры, что лучше дать взятку и не мучиться. Пятьсот рублей в начале 60-х годов прошлого столетия в СССР – это полугодовая зарплата рабочего.
Он рассказал об этом только маме.
– Фимочка, давай дадим им, – сказала Ида, – ничего, я займу, найдем деньги, зато поступишь.
– Мама, я комсомолец, я не буду давать «лапу». Тем более, что знаю темы сочинения и уже готов к экзамену.
Так что денег Фимка не дал. На экзамене виртуозно скатал всё по шпаргалке, будучи уверенный, что дело в шляпе. Но потом оказалось, что в списке абитуриентов, успешно сдавших сочинение, напротив его
55
фамилии стояла жирная двойка. Это значило, что экзамен он провалил. Ходил потом по комиссиям, пытался найти свою работу, чтобы доказать свою правоту, однако все двери перед ним были закрыты. Говорить было не с кем. Система сработала – за всё надо было платить деньгами, а не умом.
Потому выбирать пришлось другие дороги… И тут снова без случайности не обошлось.
После нервно-печального срыва из-за того, что не поступил в институт, идя по одной из тенистых улиц Самарканда, он повстречал своего знакомого, Эдика Галаева. Тот учился в 34-ой школе, там, где часто проходили совместные тренировки ребят из детской спортивной школы и юношеской команды "Спартака" по волейболу (об этом подробнее позже). Эдик был в приподнятом настроении, поскольку у него в кармане лежал студенческий билет первокурсника филологического факультета.
– Ты чего такой грустный? – спросил он Фимку.
– Да вот провалился, не поступил в мединститут, – ответил тот.
– Зря ты туда поступал: там ведь все за деньги или по блату. Простым смертным это не по силам. Да не переживай, готовься на следующий год к нам, на филфак. У тебя же с литературой и языком все здорово. Журналистом станешь. Я только об этом и мечтаю. Романтика дорог и так далее…
– Пожалуй, ты прав, только вот год потерян.
– Это, конечно, неприятно, но выбора у тебя, похоже, нет. Поработай, оглядись, а потом непременно поступай к нам на филологический.
– Я, наверно, так и сделаю, спасибо тебе за совет.
– Вперед и с песней, – весело крикнул Эдик, – а вечерком заходи ко мне, тут кое-кто придет меня поздравлять с поступлением, отметим…
Фимка поплелся дальше домой. По дороге решил заглянуть в восьмилетнюю школу № 12, которую заканчивал до поездки в Караганду. Решил повидаться с учителями, пожаловаться на судьбу, знал, что они приободрят и поднимут упавшее настроение. Хотелось кому-то поплакаться.
В школе пахло свежей краской и известью от только что побеленных стен. Ремонт недавно закончили, и школа была готова к
56
учебному году. Первым делом – в спортзал, к Эльдару Сулеймановичу, он добрейшей души был человек, умел к каждому подростку найти свой ключик. Беззаветно любил спорт и проводил уроки физкультуры, как тогда говорили, на высоком профессиональном и идейно-политическом уровне. Его занятия всегда были наполнены интересной веселой игрой, эстафетами, филонить не давал никому. Очень ценил тех, кто занимался спортом в секциях волейбола, баскетбола, футбола.
Увидев Фимку, учитель обрадовался, протянул руку и крепко ее пожал. Не отпуская ладонь, спросил:
– Ну, поступил?
– Нет, не получилось, – с дрожью в голосе ответил Фимка.
– Значит, на следующий год получится – не унывай. Ты же оптимист, я знаю. Пойдем к Раисе, разговор есть.
Он имел в виду директора школы Раису Исмаилову.
– Вот, привел к вам Фиму Ташлицкого. Помните его?
– Да как же не помнить, очень хороший мальчик. Как ты, родной, чем занимаешься?
– Он не поступил в мединститут, хочет на следующий год поступать на филологический факультет нашего университета. Я вот что думаю. Может, взять его к нам на работу? Мы же ищем пионервожатого?
– Точно! Ай да Эльдар, как хорошо придумал. Фима, мы предлагаем тебе поработать пионервожатым, а там сам посмотришь, чего хочешь. Кстати, если будешь учиться на филфаке, а потом работать в школе, то уже сейчас у тебя начнется педагогический стаж. Это важно в жизни. Зарплата, правда, невысокая, но для начала ничего, пойдет. К тому же ты вырос в заводском пионерлагере, работал там стажером и пионервожатым. У тебя получится. А наши словесники подготовят тебя к следующим вступительным экзаменам в университет. Тоже польза.
Фимке такая перспектива понравилась, и он согласился. Ох уж эти повороты судьбы.
ПИОНЕРВОЖАТЫЙ
Как ни странно, но Фимка не стеснялся своей новой должности даже тогда, когда друзья его по-доброму дразнили –
57
«пионерзажатый». Ему нравилось, придя рано утром в школу, еще до уроков надевать белую рубашку и красный галстук. Надо сказать, что в бывшем «Союзе» была огромная армия таких вот пионервожатых, которые делали важную политико-воспитательную работу. У детей в школе был настоящий вожак. И если он добросовестно выполнял свою работу, любил ее и слыл выдумщиком и инициативным малым, то, уж поверьте, в школе учиться было интересней. Добавлю сюда, что пионервожатый-юноша, а иногда и молодой мужчина – довольно редкое явление, потому что в основном эту должность занимали девушки и женщины. Их было подавляющее большинство.
Настоящего опыта работы пионервожатым не было у многих, такая должность в школах была «текучая». Год, от силы два молодежь отбывала свой стаж перед вузом. Большой редкостью были вожатые, которые пребывали здесь годами. Такие «зубры» особенно были ценны у директоров школ. Как правило, там, где пионервожатый работал больше трех-четырех лет, этот самый политико-воспитательный процесс был, как тогда говорили, на высоком идейно-моральном уровне. И уж поверьте, детям в таких школах нравилось учиться, потому что кроме уроков их ждали интереснейшие мероприятия, походы, экскурсии, организованные каким-нибудь фанатом, до мозга костей преданным пионерскому делу. А ведь были такие, были настоящие легенды, молодые комсомольцы, которые не щадили ни себя, ни других во имя «подрастающего поколения».
Были среди братии пионервожатых и беззаботные "отбыватели" времени, которым была глубоко побоку вся эта политическая суета. Главное для них – отработать стаж для поступления в вуз.
Фимка был где-то посередине. С одной стороны, ему нравилось работать в чистоте и уюте школьной пионерской комнаты, заниматься делами, которые можно было всегда отложить на потом. С другой стороны, его неуемная энергия и желание сотворить такое, чтобы его заметили, похвалили, заставляли не расслабляться, а трудиться, учиться, быть настоящим пионервожатым. Превалировало чувство долга. Раз взялся за работу – будь добр, выполняй. «К тому же, – размышлял парень, – после запарок в бригадах сантехников, где ты вечно в строительной пыли и пахоте, такая клёвая работа – то, что надо».
Учебный год пролетел быстро. Все в нем было: пионерские сборы, линейки, стенгазета, конкурсы художественной самодеятельности,
58
сбор макулатуры и металлолома… Дирекция была вполне довольна Фимкиной работой, хотя, бывало, и нагоняи получал, если начинал филонить. Не забывал парень и подготовку к будущим вступительным экзаменам в университет. Постоянно занимался с любимой учительницей русского языка и литературы Зоей Павловной Цой. Именно она в свое время привила Фиме любовь к литературе и к языку. Ее уроки были настоящими шедеврами, от которых до сих пор остались яркие впечатления.
В конце мая Фимку вызвали в горком комсомола.
– Поедешь на июнь работать в пионерский лагерь в Аманкутан (горное ущелье в шестидесяти километрах от Самарканда). Там у нас прокол с вожатым, – сходу заявила секретарь горкома Салима Хасанова. Красивая узбечка лет двадцати семи, очень похожая на нынешних супермоделей, такая вот красавица была.
– Мне же в университет поступать. Не поеду. Кончится учебный год, и я свободен, как птичка.
– Слушай, орленок, это распоряжение не обсуждается. Не поедешь – не получишь должной характеристики для поступления в вуз, и тогда тебе университета не видать. Так что выбора у тебя нет. Я знаю, ты прекрасный пионервожатый – нам ведь все известно о твоей работе. Так что не выступай.
– Так отправьте меня хотя бы в родной «Красный двигатель», я же там вырос, там и работал.
– Нет, туда не поедешь, нам именно в Аманкутан нужен стоящий парень. Там пионерлагерь небольшой, всего на сто двадцать детей, он от транспортного треста, Но учти: это дети самых высоких людей в Самарканде – из обкома, горкома, торговых баз. Будешь как у Христа за пазухой. Поскольку это особое мероприятие, зарплату получишь двойную. Не восемьдесят, а сто шестьдесят рублей. Я об этом позабочусь. Все, иди, получай свою путевку в жизнь. Только на июнь, а там я найду кого-нибудь. Я ведь не злюка какая, понимаю, что тебе готовиться к университету надо.
Делать было нечего, против ее аргументов Фимка возражать не мог – пришлось ехать в Аманкутан. Хотя ради справедливости скажем, что там ему очень понравилось. Теперь это вспоминается с особым удовольствием, поскольку в этом пионерлагере произошли интереснейшие события
59
Первое из них случилось через неделю после начала лагерной смены. Утром седьмого дня прикатили сюда несколько важных боссов от комсомола. Сначала говорили с директором и старшим пионервожатым.
Речь шла о приезде самого Шарафа Рашидовича Рашидова, первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана. Дескать, он будет тут проездом в Сурхандарьинскую область. А поскольку пионерский лагерь по дороге на перевал, то высокий гость и его сопровождение заедут сюда на какое-то время, чтобы посмотреть, как проводят летние каникулы советские дети.
– Сами понимаете, – говорил представитель обкома комсомола, – такого гостя надо встретить по высшему разряду. Везде должна быть идеальная чистота, новые простыни и одеяла уже привезли. Пожарные польют все сады и дорожки, чтобы не было ни пылинки. Повара приготовят плов на обед. Тебе, Фима, организовать торжественную линейку и прием в почетные пионеры Шарафа Рашидовича. Здесь в пакете проверенные новые галстуки для него и для министра транспорта Узбекистана. Все по местам!
Затем были вызваны воспитатели и пионервожатые. С ними инструктаж проводил человек в сером костюме, скорее всего, он был из комитета госбезопасности.
Вечером директор пионерлагеря, назовем его Петр Петрович, беседовал с Фимкой и поучал его, как и кому он должен сдавать рапорт на торжественной линейке.
– Короче, тебе сдает рапорт председатель совета дружины, ты – мне, а я уже – Шарафу Рашидовичу. Понял?
– Да понял я, понял. Не впервой…
– Нет уж, это впервой, такой случай раз в жизни представляется – пожать руку самому члену Политбюро ЦК Компартии СССР. Шутка ли, весь дрожу. Я ведь партийный, на фронте в особом отделе воевал. Сколько я тогда врагов народа нашел…
Фимке стало не по себе. Перед ним стоял ужасный человек, который был сталинским опричником, явно один из тех, кто сажал и пытал людей за пустяковую провинность…
– Надеюсь, ты все усвоил?
Петр Петрович прищурил глаза и просверлил ими Фимкино сознание.
– Да, конечно, я сделаю так, как надо, – ответил Фимка.
60
Утром встали рано, хотя уже все было готово к приему высокого гостя. Однако ждать пришлось еще пару часов. И когда в ворота пионерлагеря въехали две черные «Чайки», раздался горн и барабанная дробь. Из машин вышли несколько человек. Из первой – сам Шараф-бобо, в белом красивом костюме, высокий, статный, с улыбкой на лице. Из второй машины вышли трое, среди которых выделялся крупный мужчина, по всему видно – он-то и был министром транспорта республики.
Директор провел гостей на середину площадки, где проводились различные торжества. Прозвучали команды, и три пионерских отряда выстроились на торжественную линейку. Фимка, одетый с иголочки, в белоснежной рубашке с красным галстуком, в черных брюках и начищенных до блеска туфлях, принимал рапорт от председателя совета дружины. После этого молодой вожатый четким шагом зашагал в сторону директора, рядом с которым и стояли прибывшие гости.
Директор, весь красный от удовольствия, предвкушал главное событие в своей жизни. Да не тут-то было. Фимка, набравшись смелости и наглости, прошагал мимо Петра Петровича прямо к Рашидову. Он отчеканил свой рапорт без запинки (полночи учил):
«Товарищ, Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана, Председатель президиума Верховного совета УзССР, дружина имени Павлика Морозова на торжественную линейку построена. Старший пионервожатый Ефим Ташлицкий!».
Шараф Рашидович ответил, что рапорт принял, протянул Фимке руку и пожал ее. До сих пор это мягкое, барское и холеное прикосновение ощущает наш герой на своей ладони.
Рашидов выступил с короткой речью, поздравив детей с началом летних каникул, пожелав им счастливого отдыха и отличной учебы в будущем. После его речи он и министр транспорта были приняты в почетные пионеры. А еще через четверть часа высокие гости уехали…
Фимка пытался увильнуть от вопросов и нагоняев, но у него это не получилось. Ответственные работники обкома комсомола и директор пионерлагеря настояли, чтобы тот прошел в пионерскую комнату, как теперь говорят, для «разбора полетов».
– Ты что себе позволяешь? Я тебя из комсомола исключу, паршивец ты эдакий. Попался бы ты мне в 37-ом! – кричал директор.
61
– Почему нарушил регламент? – вопрошали обкомовцы.
Фимка предполагал, что такое может произойти, и притворился обыкновенным дурачком.
– Разволновался я, про все забыл, такое напряжение, простите, я больше не буду.
– Конечно, больше не будешь! – кричал охрипший директор. – Когда еще представится такой случай – пожать руку самому Рашидову? Гнать тебя надо из лагеря в три шеи!
Фимка стоял перед грозным «судом», потупив взор. Но в душе его было ликование, и понятно почему. На него сыпались осуждения и всякого рода угрозы, но ему уже было на это наплевать. Он сделал то, что задумал, и сделал, как он посчитал, правильно.
Единственное, что беспокоило парня, так это характеристика из горкома комсомола в университет. Но здесь его спас случай. Дело в том, что к вечеру во время ужина директор пионерского лагеря выпил с горя водки, и выпил он, видимо, больше, чем положено. Проходя мимо его кабинета, Фимка услышал пьяный голос оравшего песни и ругавшегося матом Петра Петровича.
Фимка бросился к компании комсомольских работников, которые остались на ночь, чтобы самим повеселиться и отдохнуть от рутинных дел. Пожаловавшись на директора, пионервожатый рассказал, в каком тот состоянии. Мол, спать детям не дает. По опыту парень знал, что пьянка администрации в пионерлагере никогда не прощается. К тому же и у проверявших их будет повод выслужиться, обнаружив безобразие в детском заведении.
Один из ответственных работников обкома комсомола отправился вместе с Фимкой проверять «сигнал». На свое несчастье, директор пионерлагеря выполз из «берлоги», подошел к небольшому дереву, которое росло возле административного корпуса и, расстегнув ширинку брюк, начал мочиться…
Наутро директора из пионерлагеря как ветром сдуло. Фимка остался героем, и будущее теперь казалось в прекрасном ярком свете.
ПОЧИТАЙ МНЕ ПУШКИНА
62
А вот другой камень, поменьше, но формой напоминавшей кресло. И чего только природа не соорудит! Здесь Фимка, было дело, сидел с женщиной, которая преподала ему первые уроки эротики и секса. Он привозил ее сюда на мотоцикле в Агалык, потому что тут он читал ей стихи. Так она хотела!
Напомню в который раз, что случайность есть частный случай необходимости. То есть, когда в чем-то возникает необходимость, это происходит вроде бы случайно. А поскольку Фимке пора было стать мужчиной и научиться, наконец, с умом и наслаждением «сеять свое семя», то так оно и произошло.
Как-то под вечер в мае, когда запах сирени из окна поднимает у тебя все быстрее, чем цветной плакат с голой девчонкой на стене, в квартире Ташлицких зазвонил телефон. Приятный женский голос попросил позвать к телефону Клаву, молодую женщину, которой мама временно по просьбе начальника топографического отряда сдавала комнату. У той не было телефона, и мама разрешала ей иногда говорить со своими подружками в благодарность за то, что Клава готовила обеды и убиралась в квартире.
В одних шортах, без майки Фимка поплелся в коридор и постучал к соседке. Та вышла в каком-то невообразимо коротком легком халатике, без лифчика и, кажется, без трусиков. Из ее комнаты шел запах дыма болгарских сигарет, коньяка и ни с чем не сравнимый дух только что состоявшегося получасового секса, поскольку дама была не одна.
– А ты не мог сказать женщине, что я занята, – недовольно проговорила квартирантка, почему-то нежно погладив парня ладонью по подбородку.
– Откуда мне знать, что ты занята, – попытался оправдываться Фима, но Клава уже впорхнула в квартиру и начала говорить по телефону. А молодой Ташлицкий сел на диван и включил телевизор. Но в какой-то момент разговор заинтересовал его, поскольку показалось, что речь идет именно о нем.
– Да, это сосед, Фимка. Симпатичный? Да парень видный, в волейбол играет, он добрый. Нет-нет, подружка, даже и не думай! Да послушай, он еще ребенок, тебе двадцать шесть, и ты для него стара, мать твою!
Фимка, как волчонок, почувствовавший запах овечки, пошел в прихожую, где на столике стоял телефон.
63
– Ну и что, что у тебя сейчас никого нет. Даже и не думай, – сказала она и перешла на шепот, замахав рукой, мол, дуй отсюда, не твоего ума дело.
Через день-два снова позвонила эта самая Клавкина подруга, которая назвалась Ланой.
– Мне сказали, что ты пишешь неплохие стихи, и, думаю, тебе нужна консультация, – прощебетала она, – я могу помочь, если хочешь, ведь только что закончила филологический факультет. Да и вообще. У тебя есть девушка?
– Я поссорился со своей девушкой. Так что в настоящий момент один. Послушайте, а ведь я тоже собираюсь поступать на филфак, – смущенный таким неожиданным вниманием ответил Фимка!
– Ну и хорошо, давай с тобою познакомимся, будешь сочетать приятное с полезным.
У парня перехватило дыхание, он никак не мог сообразить, что сейчас происходит! Как будто с другого конца провода, соединяющего телефоны, к нему потянулись руки, губы, тело – это было так приятно. Но причем тут полезно?
– Почему ты замолчал? Ты согласен?
– Да, да, конечно, но как мы это сделаем?
– Для начала давай встретимся, и у нас будет, как это сейчас говорят, деловое свидание. Она засмеялась.
Они договорились о месте и времени встречи, после чего Фимка минут десять сидел совершенно одуревший от нахлынувших чувств. Он еще не знал, как выглядит Лана, какой у нее характер, какие увлечения, но уже боготворил ее. Ох уж эти романтики!
Бессонной ночью Фимке рисовались радужные картины, где он целовал девушку, бегал с ней по берегу речки, шел дождь, и намокшее платье ее обнажало прекрасное, манящее тело. На животе самец точно не мог заснуть, потому что мешала постоянно стоявшая торчком, готовая к неустанной работе «свирель». А поскольку он еще ни разу «не нюхал пороху», а только изредка касался девичьих ног и однажды опростоволосился, то и он не мог заснуть, предвкушая яркое, совершенно новое приключение.
Когда они встретились, Лана показалась Фимке очень привлекательной девушкой. Невысокий рост, отменная фигура, в которой угадывалась спортсменка. Но главное, что так волнует
64
большинство мужчин и, конечно, юношей, – шикарная грудь и аппетитная попка.
Сначала они пошли в кино и, устроившись на последнем ряду, обнимались и целовались, совершенно не обращая внимания на экран. В кинозале было немного народу, поэтому в полумраке парочка чувствовала себя комфортно.
– Нет, вот целоваться ты как раз и не умеешь, – сказала Лана после нескольких попыток парня засосать ее губы так, чтобы доказать, что он ого-го какой крутой! – Давай будем учиться.
Фимку это несколько обидело, и он какое-то время сидел, надув губы. Чего тут уметь, обними да целуй крепко, как можешь. Ни одна девчонка в школе и в пионерлагере ему таких претензий не предъявляла. Все говорили, что у пацана красивые губы, и никто не жаловался на поцелуи.
– Да не сердись ты, – как можно мягче прошептала Лана. Ее губы едва коснулись уха юноши, потом мягко обхватили мочку. Молодого самца пронзила какая-то легкая молния, прошедшая от ее нежного прикосновения через все тело к животу, а потом к ногам. – Давай попробуем еще раз, только по моим правилам. Прислушивайся к тому, что делаю я, внимай своим чувствам и старайся отвечать мне на поцелуй. Только делай это мягко, плавно, получи удовольствие. Не рвись в бой за секундным удовольствием, прочувствуй его, и тогда ты будешь на вершине блаженства.
Фимка попробовал целоваться, как его учили, и к концу фильма, по ее мнению, достиг приличного успеха. На улицу оба вышли разгоряченные и довольные собой. Проводив Лану до подъезда дома, где она жила, Фима поцеловал ее на прощанье затяжным, необыкновенно приятным поцелуем, который был своеобразным экзаменом сегодняшнего дня. Не отрываясь от женских губ, в течение нескольких минут он использовал все выученные приемы, добавив к этому чуть больше нежности и страсти. Легкие прикосновения к нижней губе, потом полуоткрытым ртом клейкое втягивание ее губ в свои, нежно лаская их языком. И, наконец, впитывая женщину в себя, как губку, наполненную родниковой водой в жаркий знойный день. Она отвечала партнеру откровенным поцелуем, смакуя каждую секунду блаженства.
– Ух, ты! – произнесла она со стоном и с неохотой оторвалась от его губ. – Достал ты меня, до самой…
65
Она, видимо, постеснялась сказать, до чего ее достали, но в голосе молодой женщины звучала совсем другая интонация, пока что незнакомая и непонятная молодому человеку. Она посмотрела на него, глубоко оценивая состояние, даже несколько обескураженно и испуганно и в то же время торжествующе. Наверное, Лана была довольна своим первым уроком, который ее подопечный так быстро выучил.
Второй урок оказался сложнее, но в сто раз приятнее первого. Состоялся он через день, когда Лана пригласила Фимку к себе домой. Они опять договаривались по телефону, и в конце разговора хитрец вдруг спросил, сам не зная почему: «Ты согласна?». Когда после короткой паузы послышалось уверенное и многозначительное «Да!», молодой отрок обмяк, присел от возбуждения на корточки и завизжал, как голодный щенок, радостно увидевший в руке хозяина долгожданную миску с любимой едой.
– Что с тобой? – взволнованно спросила она, хотя Фимка был уверен, что такой реакции женщина и ждала.
– Да так, это по телевизору фильм про ковбоев идет, – ответил он, стараясь скрыть радостную дрожь в голосе.
– Пока, фантазер, – понимающе сказала Лана, – не опаздывай!
Какой там «не опаздывай»! Фимка пришел на полчаса раньше времени и кружил возле ее дома, пока часы не показали ровно семь вечера.
– А я за тобой в окошко наблюдала, – смеясь, сказала Лана, когда он менял в прихожей туфли на уютные тапочки. – Проходи, сейчас будем пить чай.
Фима присел на диванчик. Огляделся. Квартира: одна большая комната, разделенная полками для книг на гостиную и спальню, где в углу стояла аккуратно заправленная просторная кровать. Он старался не смотреть в ту сторону, интуитивно предполагая, что именно там состоится очередное действие этого захватывающего спектакля.
Под ребрами гулял какой-то странный холодок, который временами даже мешал дышать. В голове пронеслось: «Что ты так дергаешься? Ведь она же сказала, что согласна!». Фимка постарался почувствовать себя видавшим виды сердцеедом, приосанился, сел и принял уверенную позу, но когда Лана принесла чайник и поставила
66
поднос с пиалами на столик, бросился на нее и стал целовать, прижимать к себе и пытаться залезть рукою ей под платье.
Несколько секунд она приходила в себя, не понимая, что происходит. Потом довольно сильными руками для столь хрупкой женщины мягко оттолкнула ухажёра, усаживая его снова на диван.
– Ну куда ты торопишься? – сказала она, погрозив милым пальчиком. – Сначала чай, потом побеседуем, а уж потом займемся этим важным делом.
– Лучше бы вина, – сказал Фима.
– Нет, милый, вино расслабляет, оно только мешает, поверь мне.
Она присела рядом, остужая разгоряченного барса, который не понимал, что если самка согласна, то к чему все эти премудрости: чай, беседы, чего ждать-то, когда все готово!
Лана, понимая, что происходит с ее партнером, как опытная в свои двадцать шесть лет львица, стала объяснять ему тонкую и удивительную науку близости мужчины и женщины. Далее мы будем называть это сексом, но в то время, когда Фимка был юношей, такого слова не было в лексиконе советской молодежи.
Она рассказывала, как надо терпеть, накапливая в себе желание, как надо готовить женщину, чтобы она потом доставила тебе массу удовольствия. Ее рассказ раскалил Фимку добела, и он просто горел желанием, и, кажется, уже ничего не соображал, и не видел, кроме упругих сосков на груди своей «учительницы», которые выпирали из-под тонкого легкого платья. Очнулся только после того, как она выключила верхний свет, оставив гореть ночник возле дивана, и сказала: «Разденься».
Фимка моментально скинул с себя все, что на нем было.
– А теперь раздень меня, – шепотом произнесла она и подошла так близко, что он почувствовал, как бьется ее сердце.
В жизни парень не делал ничего приятнее. Не чувствуя ни времени, ни пространства, ни своего веса, забыв про все на свете, он с трепетом птенца, получающего из клюва матери гусеницу, раздевал Лану. «Не спеши, не спеши, нежнее», – только и повторяла она. Фимке казалось, что прошла вечность до того момента, пока он снял с нее платье, лифчик и трусики.
Они приблизились к кровати и легли. Тут парень снова сорвался, забыв про наставления, начал тискать Лану, крепко ее целовать и пытаться девать куда-то свой неуемно волнующийся "отросток".
67
Выдержав минуту-две этот натиск, его партнерша снова призвала к порядку и уложила рядом. Она сама начала гладить парня и нежно целовать в разные места. Потом попросила его сделать то же самое. Через какое-то время, разгоряченная и желанная, разбередившая Фимку вконец, она вдруг сказала:
– Почитай мне, пожалуйста, Пушкина.
Ну, вы понимаете состояние льва. Он вначале даже не сообразил, о чем его просят. Тряхнув головой, он переспросил:
– Пушкина? Причем здесь Пушкин! Ты же сама сказала, что согласна! Для чего мы с тобой встретились? Ты что, издеваешься надо мной?.
– Успокойся, можешь почитать что-нибудь из своих стихов. Она прильнула к нему податливым телом, как будто пыталась слиться с ним воедино.
– Ну что тебе стоит, почитай, – с приятной дрожью в голосе попросила она.
Каким-то шестым чувством Фима вдруг понял, что женщина уже не выдерживает своей же методики и вот-вот кинется насиловать его. И он стал дрожащим голосом читать свои стихи:
Я видел это не во сне,
Как кони вышли из тумана,
И, отдавая дань весне,
Не зная грусти и обмана,
Несли свободу на спине.
Бок о бок шли на водопой,
Бела, как лебедь, кобылица,
Под стать ей жеребец гнедой,
Над ними радуга светится
И плес речной хранит покой.
Реке отвесили поклон,
И жадно к ней прильнув губами,
Под еле слышный легкий стон,
Соприкасаясь головами,
Тянули влагу, словно сон.
68
Воды испив, спешили к лугу,
Где страсть переполняла дух,
Гнедой обхаживал подругу,
И тополиный падал пух,
И лошади неслись по кругу…
Весенний день – что сладкий мед,
Летит по небу небылицей,
Настанет сумерек черед,
И тяжелеет кобылица,
И за туманом в лес бредет.
– Какой ты молодец, – прошептала Лана. Она прижалась к его груди, и вдруг Фимка почувствовал, что по ее щекам текут слезы.
– Вот теперь делай со мной что хочешь! Она легла на спину, широко раздвинула ноги, обхватив ими парня так, что ступни соединились на его пояснице. Нежно взяла в ладонь... У обоих вырвался из уст стон, переходящий в крик. Ему показалось, что крайнюю плоть ухватил кто-то мощным захватом и стал тянуть куда-то за собой в огненную пещеру. Вдруг возникло ощущение, что изнутри из тебя потянули что-то невообразимо приятное. Боль смешалась с диким чувством невероятного блаженства.
Тело само, подчиняясь древнему животному инстинкту, задвигалось в такт с женщиной. Дыханье участилось, сердце готово было вылететь наружу.
– Давай, давай, милый! – приговаривала она. – Вот теперь все хорошо, вот так и надо. Только не останавливайся, дай мне тоже насладиться, не останавливайся, не останавливайся. М-мм, о-о-о, как сладко! Обними меня как можно крепче, вот так, вот так! До дна, до дна, до дна…
Ночь не помнила, когда это все кончилось, потому что время потеряло всякий смысл. Помнится только, что, обессиленные от невероятно приятной близости, они долго лежали обнявшись! И ангелы, которые наблюдали за ними, удовлетворенные полетели докладывать наверх, что «это» с Фимкой свершилось.
69
Он вернулся домой под утро страшно уставший, но беспредельно счастливый. В кармане лежал ключ от входной двери, но ему хотелось поделиться происшедшим с кем-нибудь, и Фимка знал с кем. Нажав коротко на Клавкин звонок, стал ждать ее, сонную и сварливую. К его удивлению, увидев соседа, Клава, загадочно улыбаясь, проводила к себе в комнату.
По всему было видно, что она обо всем догадалась.
– Ну, дождался? Как она тебе и вообще?
Фимка, присев на стул и, закатив глаза, по-дурацки улыбаясь, только покачивал головой, ничего не произнося раздутыми от поцелуев губами. Клавка молча полулежала на своей кушетке, глядя на львенка, жутко завидуя его состоянию. Через четверть часа он поднялся и пошел к двери под пристальным взглядом Клавы.
– Ты теперь это, не зазнавайся, – произнесла она на прощанье. – И заходи, если захочешь.
Она зевнула и потянулась, выгибая странным образом завлекающее тело, как это делают кошки, когда видят кота в марте на крыше.
ЧЕТВЕРТАК
Бархатное солнце уже поднималась над сонными горами. Весело журчала свою вечную песенку речушка, игриво обнимая камни своей прохладной водой. Но камни не воспринимали ласки легкого течения и всячески старались показать полное безразличие к происходящему. В прозрачной воде резвились маринки – особый вид здешней форели. Фимка подошел ближе к речушке, присел у небольшого гранитного камня, который наполовину возвышался над водой.
Улыбнулся, легко вспомнил, как однажды, работая в пионерлагере воспитателем, ранним утром после ночных посиделок у костра и чрезмерного употребления портвейна пришел сюда умываться. Вода была ледяная, и так не хотелось плескать ее на лицо, но надо было протрезветь, чтобы работать дальше. Он наклонился и зачерпнул ладонями как можно больше воды. Выплеснул все это на себя с рыком рассерженного тигра. Когда открыл глаза, увидел чудесную картину: из-под камня выплывал четвертак – то есть двадцать пять рублей
70
советских денег. Поскольку он равнялся четверти месячной зарплаты воспитателя, то было от чего впасть в легкий шок.
Фимка осторожно вынул из воды денежный знак, стряхнул с него воду, огляделся вокруг, ища того, кто мог это потерять, но в шесть часов утра в горах у горной речки стояла тишь и благодать, ни одной живой души. Главная мысль после удивления – как объяснить появление таких денег своим друзьям-коллегам, таким же вожатым и воспитателям, как и он. Ведь вчера они истратили на вино последние гроши! Ни у кого не было за душой ни копейки. А до зарплаты еще две недели!
Когда дети уснули во время тихого часа, группа Фимкиных друзей собралась в летнем зрительном зале под открытым небом. Как бы невзначай Фимка предложил «пацанам» сегодня вечером устроить вечеринку и сказал, что деньги для этого у него есть. Он поведал им историю с четвертаком, мол, пошел умываться, зачерпнул воду, а из-под камня выплыла купюра. После долгой паузы и немой сцены раздался такой продолжительный громкий хохот, который, наверное, разбудил весь пионерский лагерь.
– Да вы что, не верите!? – пытался объяснить счастливчик. – Но ведь это сущая правда!
После каждого такого признания смех становился гомерическим, и к нему уже подключались повара, садовники и медсестры. В этот день тихого часа в пионерском лагере не было: все обсуждали хохму Ташлицкого. И чем серьезней был Ефим Владимирович, чем правдивей он пытался объяснить народу, что так оно и было, тем смеялись сильнее!
Вечеринка, конечно, состоялась после того, как детей уложили спать, к ночи! Денег вполне хватило и на выпивку, и на закуску. Осталась часть и на будущее. По ходу тихого веселья (чтобы не разбудить мирно спящих пионеров) к Фимке обратился музыкант Костя Бурковский.
– Скажи, Ефим Владимирович, только честно, как тебе удается такие заначки делать? У меня не получается!
Все замерли. Ожидая, наконец, логичного и правдивого рассказа.
– Кот, послушай, я ведь правду говорю: с утра пошел умыться…
В общем, сами понимаете, что тут началось с компанией, собравшейся на вечеринку!
71
Вы думаете, что на этом все и закончилось? Вот честное слово, как на духу, без вранья: через несколько дней сборная команда волейболистов "Красного двигателя" пошла в соседний пионерлагерь "Красное знамя", чтобы сыграть очередной матч на первенство местной зоны. Как обычно, команда Ташлицкого выиграла игру.
Возвращаясь назад, бурно обсуждая победу, воспитатели и пионеры шли по дороге, покрытой щебенкой. В какой-то момент Фимка заметил под ногами какой-то бумажный комок. Он нагнулся, взял его в руки и понял, что это скомканные в этакий моток деньги. Сколько их там было, непонятно. Только придя в свою палатку, Фимка развернул свернутые купюры – их было три по пять рублей. Сев на кровать, "кладоискатель" стал думать, как объяснить товарищам новую находку. Если бы он там, на дороге, сразу показал бы деньги, наверно, ему бы поверили. Но теперь, после истории с четвертаком…
Вечером, во время ужина, как обычно, воспитатели сидели за отдельным столом, наслаждались едой, разговорами о прошедшем дне. Фимка улучил момент и спокойно так сказал:
– Давайте отметим наш выигрыш сегодня.
– Так мы вроде весь твой четвертак истратили, – с жалостью сказал Костя Бурковский. – Или ты снова бабки нашел?
Народ, сидящий за столом, замер, ожидая ответа.
– Вот вы не поверите, да, нашел.
– Где? Когда?
– Да по дороге из "Красного знамени" на щебенке валялись.
– И сколько ж там валялось? Я же рядом с тобой шел.
– Пятнадцать рублей скомканных.
Что тут началось, сами понимаете, от смеха столовая задрожала, люди, что называется, "попадали со стульев". И чем дольше Ефим Владимирович доказывал, что он, действительно, "век воли не видать", нашел деньги, тем сильнее раздавался смех.
Прошли годы, но на встречах с "боевыми друзьями", с теми, с кем работал в пионерском лагере, его, Фимку, часто донимали:
– Ну, расскажи все-таки, только честно, как тебе удавалось сохранить заначки, где деньги хранил?
– Блин, говорю вам – однажды утром пошел я к речке умываться…
Компания с удовольствием и задорным смехом слушала эти рассказы, не веря ни одному Фимкиному слову. Зато как было весело!
72
УНИВЕРСИТЕТ
Для советской молодежи вторая половина шестидесятых годов теперь уже прошлого столетия, оказалась удивительным временем. Столько в нем было надежд, простора, стремлений и чудной романтики, столько легкости и приятного времяпрепровождения. Очередная «оттепель». Над головой мирное небо, и пусть в кармане всего пара помятых рублей с копейками, но их хватало, чтобы быть счастливым. Это было время исполнения желаний, когда казалось, что весь мир у твоих ног и ты можешь сделать даже невозможное.
В космос взлетали новые космические корабли с космонавтами, в магазинах вдруг появились новые продукты: сгущенные кофе и какао, на новый год мандарины и апельсины, на самаркандском базаре лотки ломились от фруктов и овощей. На три рубля можно было классно посидеть в ресторане, билеты на поезда из Средней Азии до Крыма или в Прибалтику были вполне доступны всем.
Да что там говорить, Фимке с этим временем явно повезло. Тем более что в конце августа 1965-го года он стал студентом филологического факультета Самаркандского Государственного университета имени Алишера Навои. Экзамены по литературе, русскому языку и истории были сданы на четверки, это означало, что ему положена стипендия в размере тридцати пяти рублей. По тому времени сумма приличная.
На зачислении, которое проходило в одном из старых зданий университета, молодой декан факультета Василий Ларцев, читая личное дело Фимки, поинтересовался:
– С виду вы, молодой человек, не очень высокого роста, но тут написано, что числитесь в сборной юношеской команде по волейболу Самаркандской области. Так ли это?
– Мал золотник, да дорог, – живо ответил на вопрос Фимка.
Ответ явно пришелся по душе декану.
– Что ж, жду вас на волейбольной площадке уже в первые дни учебы. У нас на факультете сильная команда, и я сам тоже играю в ней. Посмотрим, каков золотник поступил к нам учиться. С удовольствием ставлю подпись на протоколе. Так что вы зачислены, доброго пути, Ефим Владимирович.
73
На факультете русской филологии только на первом курсе учились около ста пятидесяти студентов. Причем всего двадцать пять парней, остальные – девушки. На других курсах, а всего их было пять, примерно такая же разница и сохранялась. Можно себе представить, как завидовали ребятам с филфака молодые люди с других факультетов университета. Романтический дух так и витал в аудиториях, где изучали язык и литературу.
Надо отметить (хотя кто-то с такими высказываниями и не согласен), что факультет русской филологии Самаркандского Госуниверситета был одним из лучших на территории бывшего «союза». Прежде всего, это касалось профессорско-преподавательского состава. Дело в том, что одним из основателей литературоведческой школы здесь был известный в СССР в середине прошлого столетия, Яков Зунделович. Его сподвижниками стали такие великолепные преподаватели и исследователи, как братья Магазанники, Роберт Шагинян, Александр Нагаев и другие.
До сих пор Фимка помнит их лекции и семинары, на которых студенты постигали азы и тайны великого русского языка и литературы.
Группа, куда зачислили Фимку, была вроде бы обычным, как тогда говорили, коллективом молодых, только что закончивших среднюю школу студентов. Разве что Миша Мозоль, приехавший в Самарканд из далекой Белоруссии. Он поступил на факультет после трехлетней армейской службы, потому был старше других. Группа, как и следовало ожидать, оказалась многонациональной: русские, татары, евреи, корейцы, узбеки… Все они должны были после учебы пополнить ряды учителей русского языка, которых явно не хватало республике, в особенности в сельской местности.
По имеющимся сведениям, практически все – Миша Мозоль, Марат Юсипов, Роза Фахрутдинова и другие, окончив факультет, стали работать учителями в школах. Фимку эта участь тоже не миновала. Но об этом надо писать новую книгу.
А пока молодежь наслаждалась беззаботной, безудержной, кипящей новостями и вольницей жизнью. Хотя справедливости ради скажу, что непросто жилось тем, кто обитал в университетском общежитии. Тридцати пяти рублей стипендии явно не хватало,
74
берегли каждую копейку. Однако никогда не унывали, даже если приходилось на ужин жарить огурцы с луком и заедать это блюдо сухарями.
КАРЕЛИЯ
Поездка в Карелию, в край тысячи озер и первозданной природы, стала своеобразной наградой для студентов второго курса филологического факультета, где учился и наш Фимка. Это как в кинофильме «Кавказская пленница», там известный Шурик приехал на Кавказ собирать сказки, притчи, тосты, изучать местные обычаи.
У студентов, которые ехали на диалектологическую практику за счет университета, был повод оторваться на каникулах, как теперь говорят, по полной программе. С ума сойти – целый месяц сплошного кайфа. Конечно, с одной стороны, это была важная работа по сбору диалектологического материала по русскому языку, с другой – удивительная возможность посмотреть чудесный край с его природной красотой. Побывать в настоящей тайге, познакомиться с новыми интересными людьми. Для молодых людей, выросших в Средней Азии, это как побывать на другой планете.
Фимка впервые побывал в Ленинграде, Петрозаводске, Вологде. Плавал на пароходе по Онежскому озеру и реке Водле. В районном центре – Пудоже, их распределили по деревням. Фимка вместе с Маратом Юсиповым и Михаилом Мозолем попал в Колодозеро, место удивительно красивое: огромное озеро, по периметру которого располагались четыре небольшие деревни. Кругом тайга, речушки, мелкие озера, ягода морошка, рыбалка и удивительные рассказы женщины из деревни Заозёрье, у которой три студента остановились на постой.
Звали ее Ирина Константиновна (фамилию не помню), жила она с мужем и дочерью Светланой в огромном пятистенке, деревянном доме с просторными комнатами и с сеновалом на чердаке. Были у этой семьи, как водится, пара коров, куры, утки. Посреди горницы стояла
75
огромная русская печь со спальными местами наверху. Вдоль стен горницы – скамейки для гостей, на видном месте – огромный крепкий стол, за которым могли бы уместиться человек, наверно, пятнадцать. И, что несказанно удивило Фимку, чудесный уголок горницы, который Ирина Константиновна называла красным, где была иконка божьей матери и готовые к употреблению свечи.
С утра пораньше и перед сном хозяйка подходила к углу, зажигала небольшую свечу, потом что-то шептала и крестилась. При этом лицо ее, слабо освещенное свечой, казалось таким блаженным и красивым, источающим свет.
Думаю, если познавать русских людей, их душу и сердце, силу их духовных неопознанных тайн, о которых говорят во всем мире, то познавать их надо отсюда, от этого дома в глухомани карельской, где и зарождается то, чего не могут разгадать иностранцы. Слушать их молитвы и разговор, видеть, как они любят свою родину, свой дом, семью, детей и окружающую природу. Они весьма трудолюбивы и отзывчивы, добры и ласковы, когда дело касается близкого человека, всегда готовы прийти на помощь.
Любят здесь и выпить, и повеселиться, а иногда и кулаками помахать. Хотя в магазине из алкогольного питья всегда была одна только водка "Зубровка".
В первый же вечер, потчуя студентов рыбным пирогом, Ирина Константиновна рассказывала им разные байки. Причем делала она это с таким воодушевлением и юмором, что Фимка и его друзья порой катались от смеха по полу. Ей богу, так оно и было. Уже через пару недель студенты практически выполнили свои нормы сбора интересных слов и фраз, которые не вписывались в классическую литературу и грамматику русского языка. Но здесь, в этих краях, говорили как бы и по-русски, включая в свой лексикон массу диалектизмов, слов, которые в ходу именно в данной местности.
– Это что, – приговаривала Ирина Константиновна, – вы бы послушали, как говорят в соседних деревнях, особенно в Поклевке. Они там все русские, но говорят так, что даже мы их с трудом понимаем. Деревня эта такая древняя, что никто уж и не помнит, когда там первые люди-то появились. Сходите туда обязательно, вы ведь у меня не первые студенты, кто собирает народное творчество и разные слова, я всех туда направляю.
76
Примерно дней через десять студенты отправились в эту самую Поклевку. Один из местных охотников рассказал им, как туда добраться. Он подвел их к опушке леса, который начинался сразу за деревней, где жили парни. Указал на довольно широкую тропу и сказал:
– Вот по этой тропе, никуда не сворачивая, и идите. Повторяю, никуда не сворачивая, это важно. Придете прямо в Поклевку. Назад вернетесь той же дорогой, только выходите после обеда, чтобы засветло вернуться, а то тайга – это не шутки. Заблудитесь – кто вас там искать будет? Да, вот вам мое ружье и патронташ с патронами, вернетесь – отдадите взад.
– Взад? – Фимка захихикал над выражением охотника.
– Ну да, а кому ж еще, мне и вернете.
– Да зачем нам ружье, – пытались было возражать студенты.
– Затем, что это дикий край, идти надо километров шесть и все по тайге дремучей, а там рыси, медведи. Так что по сторонам и наверх посматривайте. Может, вам мово сына, Володьку, в проводники дать?
– Сами дойдем, не маленькие, – уверенно сказал Мишка Мозоль. Ему, отслужившему три года в армии, стыдно было бояться, да еще с ружьем.
Взяв с собой буханку хлеба и пару фляжек с водой, студенты отправились в путь.
Шли строго по тропе, как наставлял охотник. Уже с первых метров они окунулись в удивительный мир тайги, где солнечные лучи едва пробивались сквозь чащу веток могучих, высоких деревьев. Шли в этаком тоннеле, по краям которого рос папоротник и другие кустарники. Ягод и грибов вокруг – завались. Но все это решили собирать на обратном пути.
Фимка впервые оказался в таком экзотическом для него месте. Мишка – тот из Белоруссии, и в лесах, и на болотах бывал. Марат из Татарстана, где тоже леса, как известно, имеются знатные. Нашего героя окружала первозданная природа с ее неповторимыми запахами, шуршанием, звуками, цветом. Он словно оказался в русской народной сказке, где все необычно, волшебно и захватывающе.
Словно в подтверждение сказанного, по дороге в Поклевку и произошел этот случай, из-за которого, собственно, и написана часть повествования под названием «Карелия».
77
Примерно через полчаса пути тропа выводила студентов на небольшую лесную полянку. Она, словно волшебный круг, была светлым пятном на фоне полумрака, царящего в тайге. Итак, полянка, зеленая трава, вся в красивых цветочках, а посреди полянки парни вдруг увидели настоящую Бабу-Ягу.
Шагающий впереди Фимка оторопел и остановился как вкопанный. Это было так неожиданно, что Марат и Мишка, следовавшие за ним, буквально наткнулись на товарища, не понимая, что случилось. Все трое испуганно и завороженно смотрели на озаренную солнечными лучами женщину, которая стояла на полянке и, приложив ладонь ко лбу, рассматривала пришельцев. Это была в полном смысле слова старуха, сгорбившаяся от времени, худая, с длинными седыми волосами-космами, свисавшими из-под какого-то непонятного головного убора, с лицом шаманки и с крючковатым носом. В одной руке у старухи было большое, сплетенное из бересты лукошко, в другой – длинная палка. Оказалось, что это удочка для ловли рыбы.
Картина была поразительно похожа на иллюстрацию из книги русских народных сказок или кадр из кинофильма про Бабу-ягу и Кощея Бессмертного. К тому же старуха, разглядев, наконец, идущих по лесу людей, громким голосом спросила:
– Здравствуйте, добры молодцы, куда путь держите?
После этих слов у Фимки и его друзей в буквальном смысле слова задрожали коленки.
– Небось, устали с дороги, – продолжала женщина, – может, в гости ко мне заглянете, цаю попьем, у меня уж и самовар готов.
Продвигаясь гуськом по направлению к экзотическому диву, парни безотчетно подчинились приглашению. Приблизившись к старушке, они наконец сумели внимательно ее рассмотреть. Она была невысокого роста, одета в платье невероятного покроя и кожаную безрукавку. На ногах невысокие сапоги. Морщинистое лицо весьма пожилой женщины, ее необыкновенно чистые голубые глаза, добрый и участливый взгляд выдавали внутреннюю душевную доброту. Двигалась она довольно быстро, без намека на то, что старость мешает ей жить.
– Небось, за Бабу-Ягу меня приняли, – с каким-то непонятным акцентом, весело и скороговоркой сказала старушка, увидев испуганные лица студентов. – Да не бойтесь вы, обнакновенная я,
78
только лесная. Ступайте за мной в гости, тут рядом. У меня в лукошке рыба, с рыбалки я иду.
Понемногу успокоившись, парни последовали за женщиной. Буквально в двадцати метрах от тропы они увидели избушку, очень похожую на ту, сказочную, "на курьих ножках". Только эта небольшая изба, почти наполовину вросшая в землю едва ли не до самых окон, была настоящей. В пристройке к избе располагался небольшой хлев, откуда были слышны разнообразные звуки: что-то наподобие похрюкивания свиньи, кудахтанья кур и, кажется, блеяния козы.
В небольшой, но очень уютной и чистой горнице была, естественно, русская печь (в миниатюре). Посреди комнаты стол, на котором, действительно, "парил" кипятком самовар. Глядя на печь, чугунные горшки и ухваты у стенки, Фимка с улыбкой подумал, что вовнутрь жаровни он точно не поместится.
За чаем, которым студентов угощала Хелена (так звали старушку), она рассказала свою историю, полную счастья и трагедии, после чего стало понятно, почему в такой непроглядной глуши и в полном одиночестве обитает эта восьмидесяти трехлетняя женщина. В это с трудом верилось, потому что Хелена была еще полна сил и жизнерадостной энергии. Откуда она черпала эти силы – одному только богу известно. Хотя после ее рассказа удивляться уже ничему не приходилось.
А история была такова. Неподалеку от того места, где теперь обитала Хелена, была деревня, в которой жили карелофины, небольшая народность, проживавшая тут в Карело-финской автономной республике (СССР) в сороковых-пятидесятых годах прошлого столетия.
Совсем юной она вышла замуж за прекрасного парня, лесоруба Йохана, по-русски – Ивана.
– Дом построили с помощью родственников, – рассказывала Хелена, часто поглядывая в небольшое окно, словно видела кино из своей жизни. – Зажили счастливо, в любви и согласии. Мне кажется, что такой любви на всем свете не было. Муж был сильным, высоким блондином, мне женщины завидовали. Только счастье недолго длилось: началась война 1939-го года, которую развязал Советский Союз. Йохан любил свой край, был таким патриотом. Никто из карелофинов не желал попадать в зависимость от советов. Силы были неравные. Мой муж воевал храбро, он стал стрелком-снайпером,
79
которых советские солдаты называли "кукушками". Эти финские стрелки сидели наверху, на деревьях, и уничтожали врага, нанося ему очень серьезный урон.
– Вот тут, рядом с моей избушкой, Йохан и погиб. Он приковал себя к дереву и стрелял, пока не кончились патроны. Узнав об этом, после войны я решила остаться жить возле места, где не стало моего любимого. Эвакуироваться в Финляндию не захотела. В пятидесятых годах, после наступления мира, я пришла в сельсовет Колодозера и рассказала свою историю. В сельсовете выслушали и оказали посильную помощь. Видимо, их очень тронул мой рассказ. Я попросила построить мне тут жильё, чтобы могла жить рядом с тем местом, где погиб мой муж. Последние дни своей жизни хочу быть тут, а умру – пусть похоронят здесь же, чтобы с любимым не разлучаться…
Хелена провожала студентов, стоя на том же самом месте, где они ее увидели, посреди небольшой таежной полянки, усеянной цветами и освещенной июльским утренним солнцем. Фимка оглянулся, чтобы на всю жизнь запомнить эту сказочную картину. Старушка помахала на прощание рукой и, как показалось студенту, перекрестила парней на дорожку.
Время летит быстро, что для времени месяц – даже не мгновение. Так что вскоре диалектологическая практика закончилась. Навсегда в памяти остались разговоры с добрыми и отзывчивыми людьми в деревнях, походы на лесные озера, где студенты с удовольствием рыбачили. Рыбу приносили Ирине Константиновне, а та выпекала в печи к ужину самые вкусные в мире пироги.
Танцы в клубе, где раньше располагалась знаменитая на всю округу церковь с мощами какого-то очень почитаемого святого. Говорят, этот храм восстановили местные энтузиасты. Целования на сеновалах и в баньках, поскольку в пору белых ночей, если ты с девчонкой встречался на свидании, тебя было видно отовсюду. Только в баньках да на сеновалах царил полумрак. Ах, как были там сладки поцелуи. Найти себе местную красавицу было плевым делом, поскольку в этих краях девушек и женщин – по пять на одного мужика.
Когда Фимка с друзьями уезжал в райцентр Пудож на стареньком «Пазике» из Колодозера, их провожали, по крайней мере, с десяток
80
девушек. Улыбчивых, добрых, распивающих вместе с парнями все ту же «Зубровку» и ни о чем произошедшем не жалеющих. Хотя одна из них, повиснув на плечах красного от смущения Марата Юсипова, плакала навзрыд, тихим голосом уговаривая его остаться…
Потом был Пудож, Петрозаводск, Ленинград. Дальше путь Фимки лежал к бабушке во Львов, где его ждали новые приключения. Через много лет Фимка напишет стихотворение «Колодозеро» – вот оно:
Колодозеро
Над деревней тумана завеса,
И морошку слегка подморозило,
Ночь уходит – ни звука, ни веса,
Не проснулось еще Колод-озеро.
Не дымят еще жаркие печи,
Не открыли в сельпо магазина,
И, обняв лесоруба за плечи,
Спит беспечно буфетчица Зина.
У дверей дремлют острые косы,
Сталь тугая скучает по звону,
Снятся косам хрустальные росы
И травы загустевшей поклоны.
Отдыхают у озера баньки
От вчерашнего жара и пота,
Лишь в одной, на остывшей лежанке,
Кто-то любит до боли кого-то.
И достаточно легкого шепота –
Каждый звук будет слышен далече,
И суровою ниткой заштопана.
Здесь судьба всех «Зубровкою» лечит.
В местной моде брезенты да ватники,
И махоркой пропахло окрест,
Мужики-петухи, как в курятнике,
И на каждого по пять невест.
Август с грустью встречают березы,
На озерах пожухли кувшинки.
Ветер высушит девичьи слезы,
81
Скоро снова закружат снежинки.
В сентябре снег забот поубавит,
Косолапый на спячку завалится,
У окошка меня забывает
Дочь хозяйская, Светка-красавица.
…Нету тут никакого обмана,
Жаль морошку слегка подморозило.
Над деревней не видно тумана
И проснулось вода Колод-озера.
ТРИ НОЧИ
Раннее утро. Небольшая, уютная и светлая трехкомнатная квартира в центре Одессы. Сюда Фимку, двадцатилетнего студента университета, после карельской диалектологической практики направила бабушка Соня к своей давней подруге детства. Тетя Зина, так звали бабушкину подругу, принимала его, как родного, готовила, кормила, провожала на пляж, а вечером встречала с улыбкой и с пирогами. Но одно утро показалось Фимке особенным, во-первых, потому, что в комнатах запахло женщиной. Духи, пудра, новая зубная паста – все это составляло букет новых запахов, витающих в пространстве квартиры. Понятно, что-то произошло ночью, когда студент, утомленный морем и солнцем, спал без задних ног.
Любопытный молодой самец тихонько встал и прямо в плавках стал пробираться в то место, откуда исходили эти будоражащие грудь запахи. В соседней комнате стояли две кровати: одна, где спала тетя, была пуста и застелена (тетя Зина всегда вставала чуть свет и начинала колдовать на кухне), а другая… О, на другой кровати спала прекрасная фея, уснувшая после ночной ванны в чем мать родила, укрытая легкой простынкой. В том, что она была голой, не было ни малейшего сомнения, поскольку простынка очерчивала все формы тела без намека на нижнее белье. Засмотревшись на это эротическое божество, шокирующее тем, что оно спит буквально в соседней комнате, студент не заметил стоящую рядом с дверью подставку для телефона. Очнулся лишь тогда, когда понял: что-то задел коленом и подставка начинает падать. Как он ни пытался поймать ее без шума – все равно не получилось.
82
Соскользнувшая телефонная трубка упала на пол (слава богу, она не разбилась). Но шуму наделала. Фея очнулась ото сна, повернула свою красивую головку в сторону нежданного гостя и с полуоткрытыми глазами ласковым голосом, с хрипотцой произнесла: "А, Фимочка, это ты? Спи, еще рано". Она начала томно и медленно поворачиваться в постели внутри простынки, совершенно никого не стесняясь.
Это заняло несколько секунд, но для возбужденного молодого человека в этот момент время потекло в обратном направлении, поэтому он успел увидеть много из того, чего видеть не полагалось: нежное, цвета розового мрамора тело, краешек груди и часть ноги. Она теперь легла на спину и, раскинув руки, продолжала спать на красивой кружевной подушке. Ее очаровательное личико частично прикрывали прекрасные, пышные белокурые локоны. Вырисовывалась форма ее юной, сводящей с ума груди. Дальше взгляд плыл в сторону живота и ниже, где покоился величественный бугорок женского тела.
Трикотаж на Фимкиных плавках затрещал, а тело начало гореть необыкновенным огнем, предвкушающим горение на костре необыкновенной любви и удовольствий. Фея то ли во сне, то ли вполне сознательно улыбнулась. Казалось, она все это видит и чувствует. Ей, конечно, был приятен шок парня, который по достоинству оценил ее пока еще до конца невидимые прелести. А парнишка стал пятиться назад, стараясь не наделать больше шума, и тут наткнулся на стоявшую сзади тетю Зину.
Испугавшись разноса за незаконное вторжение на женскую половину, нарушитель покоя втянул голову в шею и ждал наказания. Но тетушка, как бы понимая все, что произошло, бесстыдно глядя на растянувшиеся плавки, тихо зашептала:
– Это Фирочка Лерман, твоя очень дальняя родственница, твоя бабушка ее специально прислала ко мне, мы с ней сговорились, будет тебе хорошей невестой! Она победно посмотрела на предполагаемого жениха и, строго погрозив маленьким своим кулачком, добавила:
– Смотри мне, чтобы до свадьбы – ни-ни! А то я вас, мужчин, знаю!
Она на секунду задумалась, как бы вспоминая что-то из прошлого, потом загадочно улыбнулась и пошла снова на кухню готовить завтрак.
83
Фимка отправился в свою комнату, прилег на кровать и, зажмурив глаза, стал рисовать себе невероятные картины близкого знакомства с будущей невестой. Что ж, раз бабушки хотят, – он согласен! Оказалось, что Фирочка приехала поздно ночью, когда студент уже спал, как сурок. Он полежал еще немного в кровати, но заснуть не мог. Мешал вставший некстати "отросток", который так и не успокоился, пока будущий жених не пошел умываться. Затем состоялся прекрасный завтрак из омлета и блинчиков, которые успела состряпать тетя Зина.
Вероятно, почувствовав запах блинов и ароматного кофе, проснулась и фея, так мы ее иногда будем называть, Фира – как-то непривычно, хотя она явно была достойна самого прекрасного имени на свете. Девушка проскочила мимо кухни в туалетную комнату, и Фимка опять сумел кое-что интересное увидеть, потому что она торопилась и на пути по коридору уронила что-то на пол. Произошло это прямо напротив двери в кухню. У нее не было другого выхода, и она, на секунду отпустив одну руку, удерживавшую простыню, нагнулась, чтобы поднять аксессуар.
Боже, свету были видны все ее ноги до самых "булочек". А когда она нагибалась, верхняя половина тела оказалась практически открытой. Мелькнули невероятно белые груди с яркими сосками и радужками вокруг них. Анализируя позже это знакомство и возникшие взаимоотношения между двумя молодыми людьми, Фимка даже подумал, что так было сделано специально для того, чтобы взбудоражить его воображение. Но сейчас это было для него явлением божественной мадонны с картины итальянского художника.
Вскоре фея появилась на кухне, чистенькая, свежая, как луч утренней зари, одетая в легкие яркие, цветные шортики и прикрывавшую только грудь майку. Она поцеловала тетю Зину в щеку и присела за стол. Фея сама была аппетитная и яркая, как завтрак. "Так бы и скушал ее",- подумал Фимка, глядя на новую знакомую. Губки бантиком, тело глянцевое, глаза прозрачно-голубые. Ну, в общем, фея и все тут.
Начали знакомиться. Студент рассказал, что учится на втором курсе университета и только что вернулся из диалектологической экспедиции по Карелии. Фира Лерман рассказала, что работает у мамы в мастерской, шьет одежду.
84
– Все, что будет на мне, – сказала фея, – я сшила себе сама. – Кроме трусиков, лифчиков и купальника. Она прищурилась, глядя в Фимины глаза, как бы проверяя реакцию.
– "Фира! Как тебе не стыдно", – начала было говорить тетя Зина, но потом махнула рукой и ушла в гостиную.
– Теперь слушай меня, Фимочка, внимательно, – таинственным голосом заговорила фея. – Завтра мы плывем с тобой на три дня на теплоходе "Алупка" в маленький круиз по морю. С тобой тетя Зина меня отпустит. (У парня перехватило дыхание – с ума сойти, три дня на теплоходе вместе с этой очаровательной девушкой!). Билеты в каюты первого класса покупаю я. У тебя, у студента, денег, наверно, не очень. А мне папочка дает столько, сколько захочу, так что тут все в порядке, не переживай. Главное – держи язык за зубами. Меня тебе прочат в невесты, пусть это так и остается!
Фимка не совсем понимал того, о чем говорила его новая знакомая, но главное для него было знать, что они три дня будет вместе!
– Вот уж подарок судьбы, – думал "жених" и рисовал себе невероятные картины пребывания на теплоходе с феей.
После завтрака, взяв с собой все необходимое для купания на пляже, парочка вышла из дома. Через квартал Фира вдруг сорвалась и кинулась навстречу какому-то парню, который явно поджидал ее на углу перекрестка.
"Арсенчик, милый, вот и я!" Она начала без зазрения совести обнимать и целовать парня, как будто вообще никого не существовало рядом. Наконец фея очнулась и представила своего нового друга.
Перед Фимкой стоял армянин лет двадцати пяти, весьма симпатичный, стройный, модно одетый. Оказалось, что это возлюбленный феи, с которым ей строго – настрого запрещалось встречаться. Как выяснилось позже, они познакомились во Львове, где Арсен, живший в Ереване, был на практике после института. У них бурный роман. Но мама Фиры, узнав, что возлюбленный её дочери – армянин (читай – христианин), запретила еврейской девочке даже думать о нем. А тут Фима пригодился для роли подсадной утки.
Фимка, конечно, всегда ценил дружбу и, раз так случилось, решил помочь девушке. Все-таки дальняя родственница. Да и она его так очаровала своей красотой, что, казалось, прикажи она прыгнуть с парашютом, прыгнул бы!
85
На пляже они расположились рядом, купались, загорали, болтали о разном. Но когда студент шел к морю, эти голубки предавались ласкам, насколько это возможно было на одесских пляжах советского времени. У Фимки, глядешего на фантастически сексуальную фигуру феи, слюнки текли. Приходилось только вздыхать и на что-то надеяться в будущем.
Вечером фея показала тете Зине билеты на трехдневный круиз по морю, куда она везет Фимочку отдохнуть. Тетушка обрадовалась и несколько раз подмигнула, дескать, вот видишь, ты ей понравился, так держать. Она забыла спросить фею о том, в разные ли каюты билеты, но это для нее не имело никакого значения. А билеты оказались в одну каюту первого класса. Фима не знал, что это такое, но понял, что в такой каюте плавать на корабле по морю – одно удовольствие!
Так оно и произошло. Каюта оказалась классной! Две кровати, столик, шкаф, душевая с туалетом, большой иллюминатор со шторой, в общем, все, что надо для романтического путешествия с девушкой. Неподалеку от каюты располагался бар-ресторан с танцплощадкой и небольшой концертный зал. После того, как трое молодых и веселых путешественников поднялись по трапу и обследовали каюту, Фира вывела Фимку в коридор и умоляюще произнесла:
– А у тебя место в другой каюте, но там тебя ждет сюрприз. Вот тебе билет и сто рублей на первое время, развлекайся. И спасибо тебе, ты настоящий друг. Она приблизилась и ласково поцеловала "жениха" в щеку своими совершенно потрясающими губами.
Сто рублей по тем временам равнялись месячной зарплате. Фимка попытался откреститься от денег, но фея так посмотрела на него своими огромными глазами еврейской девушки, что тот сдался.
– Через два часа встречаемся в ресторане на обеде, пока!
Фира с Арсеном тут же заперлись в каюте, а наш обиженный герой, накинув сумку на плечо, отправился искать свое место под солнцем. Ему было грустно и скверно на душе, потому что там с феей другой. Вскоре он нашел свою каюту, на двери которой, кроме номера, почему-то висела табличка "Служебная". Здесь также находились две кровати, душевая, ну и прочее.
Фимка присел на кровать и улыбнулся, матрас был необыкновенно мягким, как домашний диван. Раздевшись, пошел ополоснуться.
86
Потом посмотрелся в небольшое зеркало, поиграл мышцами, все-таки волейболом занимался и, скорчив самому себе рожу в знак отчаянья, вышел из душевой.
Сначала послышался оглушительно пронзительный крик: " А-А-А!" Перед студентом, прикрывши руками груди, стояла наполовину раздетая молодая женщина, которая, видимо, вошла в каюту, не подозревая, что здесь уже кто-то умывается и развлекается со своими "бицепсами".
– Стучаться надо, молодой человек, – зачирикала она, произнеся эти слова, как одно слово, с явно одесским, неподражаемым акцентом, – вы шо, не видите, шо тут дама!
Она отвернулась, показав оторопевшему от неожиданности Фимке очаровательную загорелую спинку, и быстренько надела что-то типа майки.
– Ой, простите меня, пожалуйста, – начал было оправдываться парень. – Но почему мне надо стучаться, если я выхожу из туалетной комнаты и точно знаю, что был один?
– Вы же мужчина, – пристыдила его незнакомка, – вы всегда должны быть начеку, как пограничник! Нет, я вас ни за что не прощу!
Фимка покраснел и подумал, что ошибся номером каюты. Кстати, вспомнил, что у него не было ключа. И дверь каюты была не заперта на ключ, когда он в нее входил. Совершенно растерянный студент потянулся за сумкой, собираясь уходить, и вдруг услышал:
– Сядьте! – это прозвучало громко, как приказ. Фимка быстро сел на край кровати! – Я подруга Фиры и работаю тут на теплоходе, в баре. Помогаю старшему брату. У меня каникулы, вот я тут и подрабатываю. Заодно плаваю в круизы, живу в Одессе, улица Карла Маркса, 34, учусь в кулинарном техникуме. Правда, здорово! Фира попросила меня присмотреть за тобой (она сходу перешла на ты), потому что с теплохода во время шторма можно упасть в море. Ты понимаешь?
Фима на секунду представил себе шторм (ведь он впервые в жизни плыл на корабле) и как он падает в море! Студент вздрогнул и сказал, что понимает.
– Так вот, будешь держаться за меня – не упадешь! И ни шагу без меня, я за тебя головой отвечаю! Спать будем тут, это каюта моя и моего брата, но, поскольку он сутками здесь не бывает, то место свободно! Если будешь приставать ко мне... (Фимка было замахал
87
руками, мол, что вы, никогда). А она вдруг стала рассматривать нового знакомого, и что-то в ее выражении лица изменилось, глаза задвигались вдоль парня с ног до головы, потом обратно, словно раздевая и одевая его. – Так вот, будешь приставать? Приставай! Ты, бой, мне понравился.
Только теперь Фимка сумел разглядеть свою новую спутницу, которую звали Мариной. Она оказалась весьма привлекательной миниатюрной девушкой, типичной одесситкой. Брюнетка с голубыми яркими глазами, с фигурой гимнастки (в хорошем смысле этого слова). Одета она была в легкие джинсы, входившие тогда в моду, и в модерновую кофточку, привезенную, видимо, братом из загранки.
Оценив все это, Фимка готов был подчиняться красавице до самого конца круиза, о чем сразу он ей вежливо и заявил. Озвучив короткую речь несколькими комплиментами в адрес Марины, студент был одарен очаровательной улыбкой и приказом следовать за ней. Она шла впереди по коридору и знакомила пассажира с палубами теплохода. При этом Марина хорошо понимала, что Фимка ее почти не слушает, а смотрит, как та виляет своей аппетитной попкой, стараясь шагать как топ-модель на показе мод.
Вдруг Марина резко развернулась. Не успев затормозить, Фимка практически врезался в нее и почувствовал на себе ее тело, груди, близкое дыхание. Руки непроизвольно вытянулись вперед, пытаясь затормозить, но получилось так, что он вдруг обнял ее. Марина замерла, не предпринимая никаких движений, глядя в упор в глаза пришельцу. Потом подождав, пока тот не отпрянул назад, как ужаленный, сказала:
– Фира вчера вечером по телефону говорила мне, что ты умный, и способный, и симпатичный еврейский мальчик. Поэтому я и согласилась ей помочь. Потому что ее папа и мой папа – двоюродные братья. Ты понял?
Возникла пауза, Фимка ждал предупреждения или еще какого-нибудь разноса, но Марина вдруг громко рассмеялась, взяла его за руку, и они пошли рядом, как два старых и добрых знакомых. Гуляли по палубам, зашли в бар, где она познакомила Фиму с Борей, своим братом. Тот угостил молодежь двумя бокалами красного вина, потом еще двумя, потом еще... И пожелал хорошего отдыха. После вина было приятно полежать в шезлонгах, и они смотрели на море, болтали о всякой чепухе.
88
Обедали вместе с Фирой и Арсеном за столиком на четверых и ели что-то очень вкусное, заранее заказанное Борисом. Фимка поглядывал то на фею, то на Марину, как бы сравнивая их, но потом пришел к выводу, что и у той, и у другой есть свои достоинства и прелести. Хотя, ладно, об этом потом. После обеда Марина ушла помогать брату, а студента сморил сон, и он решил поспать. О том, куда девались фея и Арсен, думать не хотелось.
Проснулся Фимка через пару часов от легкого скрипа каютной двери, на пороге стояла Марина и с интересом наблюдала за ним. Он лежал не укрытый в плавках – молодой студент-спортсмен с загорелым телом. На его груди уже стали появляться волосы, которые ах как нравятся некоторым страстным женщинам.
Фимка нагло повернулся так, чтобы передок его плавок был бы хорошо виден девушке, и наслаждался моментом. Ему стало интересно, как отреагирует Марина: фыркнет, обругает бесстыдного или... В итоге получилось «или». Она пристально посмотрела лежащему в эротичной позе парню в глаза, потом перевела взгляд на увеличивающийся бугорок на плавках, что-то в ее глазах сверкнуло, и Фимке показалось, что грудь начала дышать неровно, что девочка сильно возбуждена.
Он ждал, но, вместо продолжения назревавшей близости, она вдруг тряхнула головой и как-то особенно приятно сказала:
– Фимочка, нас Фира и Арсен ждут на танцах, выйди, дай мне умыться и переодеться. Потом быстренько переодевайся сам и вперед, веселиться!"
– А можно я останусь и посмотрю, как ты будешь купаться и одеваться, – начал было хамить студент, понимая, что Марина настроена на его волну. Но в ответ только получил:
– Сгинь, несчастный! – после чего она наклонилась над Фимкой и прошептала, – не все сразу! У-хо-ди!
Марина попыталась вытолкнуть его с кровати, обняв за плечи. Но это была ошибка: парень потянул девушку на себя, и она оказалась лежащей на нем полностью. Сердца у обоих заколотились, как молоты на наковальне, дыхание остановилось, губы стали так близки, что их тепло обжигало. Марина попыталась, ерзая, встать, освободиться от объятий. Но Фимка держал "добычу" так крепко, что все было напрасно. Ее тело вдруг обмякло, расслабилось, как текущий мед, и она разрешила себя поцеловать в губы-бантики.
89
Сколько прошло времени после первого поцелуя - самому богу не было известно, оба оторвали губы друг от друга только тогда, когда насладились полностью. Фимка протянул руки к джинсам, нащупал замочек и стал медленно его раскрывать.
Какое это невероятное ощущение, когда мужчина и женщина вдруг остаются без одежды. У обоих возбуждение достигает апогея, потому что первый акт свершился – она уже раздета, а значит – согласна отдаться ему полностью. Он раздет, и ощущение того, что женщина наконец-то в его власти, овладевает телом, душой, сердцем, потому что предстоит познать что-то новое, неизведанное, что-то безумно приятное. От этого возбуждение усиливается до предела.
– Нас ведь ждут, – прошептала Марина, пытаясь найти аргумент против того, что должно было случиться. Она сама понимала, что аргумент слабый и что она это сказала для того, чтобы себя немного успокоить, перевести дыхание.
Но было, конечно, поздно: обоих захватила страсть, которая уже не отпускала их в течение, бог знает, какого времени. Казалось, что огромный корабль качает не волна, а эта маленькая уютная каюта, где двое молодых людей вмиг доверились друг другу, доверили себя нахлынувшим чувствам и желаниям.
Если бы не прекрасная противошумовая изоляция кают, на корабле, в каждом его уголке, можно было бы услышать глубокие стоны и даже прерывистые, приглушенные крики, слова признания и поощрения друг друга. Это продолжалось до тех пор, пока оба не упали от изнеможения счастливые и удовлетворенные!
Когда Фимка с Мариной появились на палубе, танцы уже были в разгаре. Фира и Арсен выделывали твист, и это у них здорово получалось. На фее было легкое кружевное платье, облегавшее ее великолепную фигуру, поэтому движения танца получались у нее невероятно сексуальными. Арсен танцевал твист, будто лезгинку. В его движениях явно сквозили кавказские мотивы. Фимка с Мариной тоже присоединились к танцующим, и было непонятно, откуда брались силы лихо отплясывать.
Ответ прост – молодость! Молодость, когда достаточно короткого отдыха, чтобы восстановить силы и потом танцевать практически всю ночь, не замечая усталости.
90
Надо сказать, что от Фиры не ускользнуло новое состояние и поведение Фимы по отношению к Марине, с которой он то и дело переходил на медленный танец, потом они сдвигались в сторону, где света практически не было, и там целовались. Сначала она расспрашивала Марину, они некоторое время о чем-то перешептывались, посмеивались, посматривая в сторону Фимки. Потом Фира что-то сказала Марине с серьёзным выражением лица, отчего у той глаза округлились и немного потухли. В конце концов, фея подошла к своему "жениху", дернула за рубашку и сказала:
– Слушай, милый Фимочка, не забывай, что ты мне назначен в женихи, а я тебе – в невесты!
От Фиры явно пахло коньяком – видно было, что они уже "хорошо посидели" с Арсеном в баре.
– Погоди, погоди, – начал было говорить Фимка, – у тебя же Арсен?!
– Арсен, Арсен! Чего ты заладил. В общем, я тебя предупредила. Я, знаешь ли, собака на сене.
Она вдруг рассмеялась и снова пустилась танцевать с удвоенной энергией. "Собака на сене"? – подумал юноша. Фимка и понятия не имел тогда, что означало это выражение. Услыхав его впервые, он никак не мог сообразить, что за этим стоит? Чего хочет Фира? Почему собака на сене? Причем тут сено? Студент бросился к Марине, к которой уже подрулил один из путешественников и стал с ней заигрывать.
– Простите. Фимка отвел ее в сторону и начал выяснять отношения, но тут же услышал короткий ответ:
– Почему ты не сказал, что тебя сватают Фире? Она моя лучшая подруга. Как я могла?
Было непонятно, то ли Марина шутит, то ли говорит всерьез. Фимка вдруг почувствовал, что от него уплывает золотая рыбка.
– Причем здесь Фира, у нее ведь Арсен! – снова аргументировал он.
– Ну что ты заладил, Арсен, Арсен. Он не муж ей, не жених, не стенка – отодвинуть можно!
И, подернув своими нежными плечиками, Марина отправилась помогать брату, поскольку вечеринка в баре-ресторане была в разгаре.
Летние ночи необычайно короткие, и на востоке уже забрезжила заря. Фимка махнул на все это рукой и, до смерти уставший,
91
отправился в каюту спать, уже не помышляя ни о любви, ни о девочках. Он ничего не понимал. С этими женщинами можно с ума сойти. Все ведь складывалось как нельзя лучше. Так прекрасно началось – и на тебе.
Проснулся студент часам к двенадцати, когда солнце уже сильно жарило в иллюминатор каюты. Спросонья забыл, где он, но потом, вспомнив все, что произошло вчера, поглазел немного на потолок, пошел купаться. Вдруг вспомнил, что тут должна была спать Марина, однако ее постель так и не была расправлена. Интересно, где она?
Умылся. Почистил зубы, прилизал бриолином свой "кок" на голове и отправился искать новых знакомых. Нашел их в баре-ресторане, где все только что начали второй завтрак, поскольку спали, как и Фимка, до полудня! За столом сидели Фира и Арсен. У обоих были красные от недосыпания глаза, но Фимке показалось: они стали грустными. Что-то между ними произошло. Вдруг сзади услышал веселый голос Марины:
– Ну, как спалось?
Фима оглянулся и увидел "свою девушку" вместе с тем парнем, который вчера клеил ее на танцах! "Предательница», – про себя подумал он и недоброжелательно посмотрел на Марину. А той как с гуся вода. Она быстро переключилась на другого парня, и, видимо, ей было с ним весело и комфортно, хотя справедливости ради стоит сказать, что она поманила Фимку пальчиком в сторону салона и там сказала:
– Ты прости меня, но у Фиры на тебя виды. С Арсеном они вчера крупно повздорили. Ему надо возвращаться в Ереван: его там родители ждут, они узнали про Фиру и устроили ему скандал.
– Я что вам, марионетка какая-то? – начал было возмущаться Фимка, – Вы тут в Одессе всё в хохму превращаете. Ну, нельзя же так.
– Можно, Фимочка, можно, – успокаивала парня Марина, – да, мы все в Одессе хохмачи, но зато как весело нам живется. Мне с тобой было просто классно, приятно, я получила удовольствие и счастлива, что ты так жарко можешь любить. Но пойми, Фирка мне кровная подруга, мы с ней и огонь и воду прошли, не могу я ей поперек дороги встать.
– Да причем тут Фира, – не унимался студент.
– Сам поймешь скоро, – таинственно сказала она. И отправилась к своему новому ухажеру.
92
Фимка вышел на палубу. Теплоход приближался к какому-то берегу. Слышны были крики пассажиров: "Кара-Бугаз, Кара-Бугаз". Дальше все шло по расписанию круиза: купание, загорание, обед, дневные танцы, музыка, болтовня о том о сем.
До вечера все вместе, забыв на время про всякие любовные треугольники, прожигали жизнь в бесшабашном отдыхе, который обычно бывает у людей на каникулах или в отпуске. Единственное, что Фимка заметил и ощутил на себе, – несколько пристальных и многозначительных взглядов Фиры. От них сердце билось сильнее и жаждало встречи с "невестой". А тут еще слова Марины: "Сам поймешь скоро".
Когда вернулись на корабль, все разбрелись по каютам отдыхать на время тихого часа. Купание разморило, и спать хотелось ужасно. Фимка повалился на кровать и моментально уснул. Хотя сквозь сон видел, как вошла в каюту Марина, быстро разделась и тоже легла под простыню. Прохрапели до восьми вечера, проснувшись, просто несколько раз переглянулись. Студент попробовал приблизиться к ней, но тут же сердито сдвинутые брови возвращали его на место. Ясно стало, как теперь говорят, что любовь оказалась одноразовая! Но то, что нашего Фимку ждало впереди, какие будут две последующие фантастические ночи, он и не предполагал.
На ужин снова собрались согласно билетам и путевкам на круиз. Фира и Арсен до сих пор выясняли отношения, это было заметно по грустному лицу армянина и по явно заплаканным глазам феи. Даже косметика не смогла этого скрыть. Маринка же была поглощена новым романом, новыми эмоциями. Похоже, она полностью переключилась на Сергея (так звали парня, с которым девушка теперь не расставалась). Фима был нейтрален, и его планы на вечер и ночь были равны нулю!
Однако судьба преподнесла молодому человеку еще один урок и наслажденье, о котором можно было только мечтать.
Вечером на палубе давали концерт артисты эстрады. Настроение у всех было приподнятое. Беззаботность и бесшабашность царили среди всех пассажиров теплохода. Вкусная еда и места для сна, рядом море, красивые женщины и мужчины, которые бродили парами, яркие звезды, теплая ночь. Ну, что еще человеку надо?
93
Фимка стоял у борта и смотрел на дивную картину: за бортом плыла Вселенная, невероятно красивая и бесконечная. Вдруг кто-то рядом спросил приятным и певучим голосом: "Огонька не найдется?" Возле студента стояла хрупкая, чуть выше его ростом женщина, в вечернем красивом синем платье, с крупными бирюзовыми бусами на груди. Ее идеальная прическа и пытливый взгляд умных больших красивых глаз выдавали незаурядную личность. Правда, от нее, кроме запаха удивительно приятных духов, шел запах недавно выпитого коньяка, а может быть, и очень крепкого коктейля.
Фимка оторопел на несколько секунд, потому что, во-первых, не ожидал увидеть рядом с собой такое чудо, а во-вторых, не курил в то время, поскольку серьезно занимался спортом, и у него, естественно, не было ни спичек, ни тем более зажигалки!
Видя замешательство незнакомца, женщина еще раз вопросительно повела бровью и наклонила свою прекрасную головку. Это у нее получилось так театрально, что в молодом парне все перевернулось. Интуиция вдруг подсказала, что дрейфить не надо, а необходимо смело что-то предпринять.
– Одну минуту, – громко сказал он, вытянув вперед руки, как бы умоляя подождать здесь и ни в коем случае не уходить. Потом Фимка побежал к палубе, где (он это знал точно) сидят Арсен с Фирой. Не спрашивая разрешения, схватил со стола зажигалку армянина и стремглав бросился назад под озадаченные окрики друзей.
Прекрасная незнакомка все еще стояла в той же позе, поскольку не понимала, есть у парня огонек или его нет.
– Вот, пожалуйста. Фимка протянул ей зажигалку, на что получил уничтожающий укол второй поведенной бровью, которая как бы сказала:
– Мне зажигать самой, невежа? Да ты не видишь, что перед тобой дама?
Скорее интуитивно студент понял, наконец, чего хочет эта самая дама, и принялся крутить колесо зажигалки, высекая искру. Искра высекалась, но огонь не зажигался то ли от волнения, то ли от того, что он это делал неумело. Незнакомка мягким движением ладони остановила эти потуги и, взяв зажигалку, легко ее воспламенила. Потом она красиво прикурила ароматную тонкую сигарету, чуть откинув голову, затянулась и пустила в сторону парня колечки из дыма.
94
– Вот так, – сказала она, вернула зажигалку и зашагала вдоль перил борта теплохода.
Фимка, застывший на месте, тихо наблюдал за восхитительной походкой "Багиры" и был крайне возбужден видом ее сверхсексуального зада и полностью, до талии, открытой спиной! Голова закружилась, и студент, чтобы не упасть, взялся руками за перила. Он закрыл глаза и попытался вспомнить ее лицо...
– Эй, на борту, – это был снова ее голос, – вы, я вас зову! – Фимка открыл глаза, она стояла неподалеку и манила его своим прекрасным пальчиком. Он подошел, хотя сделать это было непросто: ноги не слушались.
– Это вы меня? – заикаясь от волнения, спросил Фима.
– Тебя, тебя, – ответила львица, переходя на "ты". – Проводи меня до каюты, а то я заблужусь.
– А где Ваша каюта? – спросил он, переполненный новым предчувствием.
– В отделе люкс, – ответила она и, взяв Фимку под руку, решительно повела его вперед.
Верхние каюты были самыми дорогими в этом круизе. Даже коридор здесь был отделан по-особому: кругом лакированное дерево, зеркала, необычное освещение.
– Ищи номер двенадцать, – лепетала леди. – Номер двенадцать.
Наконец была найдена каюта под этим номером, но с каким-то особым знаком на двери. Леди отстранила провожатого, достала ключ из сумочки и открыла эту самую дверь. Фима собрался уйти, но услышал приказ: "Останься!". Сначала подумал, что ему это просто показалось – настолько был возбужден, что уже слышались голоса из ниоткуда. Но приказ повторился, он исходил из прелестных до умопомрачения губ спутницы, и все это было не во сне.
– А впрочем, нет, сначала сходи в бар и купи чего-нибудь сладенького выпить. Ликеру розового, пожалуйста. Он будет как раз кстати.
Увидев нерешительность молодого человека, она подошла к нему как можно ближе, так близко, чтобы тот ощутил ее горячее дыхание и упругость бюста на своей груди.
– Хочешь провести вечер в обществе заслуженной артистки театра? Да или нет? Конечно, да! Не хватит у тебя смелости мне отказать! Ты сегодня будешь моя месть! Избранная, живая, сильная мужская месть.
95
Ты красив и молод – это то, что надо, это то, чего я хочу испытать, как испытал он – молодость, страсть и силу! Иди и без ликера не возвращайся!
Она сказала это так, как будто играла сейчас на сцене при полном зале. Ее игра сопровождалась прекрасными и красноречивыми жестами гибких и тонких красивых рук!
Как Фимка вошел в бар, как купил ликер, как вернулся в каюту – не помнилось. Все делалось автоматически. Когда он вернулся, леди сидела на большом диване в розовом легком халатике. Перед ней стоял письменный столик с вазой, в которой были фрукты и шоколад. А еще стояли два хрустальных поблескивающих фужера для ликера.
– Присаживайся, давай знакомиться, – сказала она чистым и глубоким голосом. – Нет, сначала налей ликеру. Розовый – мой любимый.
Она следила за действиями своего избранника, осматривая парня и как бы оценивая, годится ли он в партнеры и не сделала ли она ошибку, пригласив молодого человека к себе. А еще внимательнее наблюдала, сколько ликера тот нальет в фужер. Фимка галантно налил чуть меньше половины, чем вызвал удовлетворение леди. Передав ей фужер, он присел на диван возле нее.
Итак, ее звали Лариса Ходоровская. Она была известной актрисой одного из сибирских областных драматических театров. В Одессу приехала отдыхать в отпуск одна, разругавшись с мужем, узнав, что у него роман с секретаршей.
Здесь у нее масса родственников, и вообще, она родилась в Одессе и безумно любит этот город. Рассказывая о себе, Лариса не забыла вставить пару одесских хохм, которыми постоянно больны одесситы. Они от души похохотали над ее рассказиками и совсем уж раскрепощенно стали чувствовать себя вдвоем. Вдруг в какой-то момент она очнулась от разговоров и, взглянув на Фимку как-то по-особенному, сказала:
– Учти, я несколько месяцев не была с мужчиной! Сначала шок: узнала про мужа. Потом стрессовое состояние, спектакли, репетиции, все на надрыве. Я устала, мне нужен был отдых, и… – Она повела в воздухе ладонью, вращая как-то необыкновенно свои тонкие красивые пальцы. Их нежность студент ощутит позже, но пока это были жесты женщины, которая вся – любовь! Женщины, которая может
96
осчастливить любого мужчину только своим присутствием, своей красотой и притягательностью.
Тонкая талия, очаровательная грудь, большие печальные глаза, наполненные слезой откровения, губы, жаждущие нежного страстного поцелуя, и тело цвета белого шоколада, сладкое и сексуальное. Не сейчас, а много лет спустя Фимка понял, что оказался в нужное время в нужном месте, чтобы познать рай на земле.
А пока что он сидел и слушал как завороженный, держа в руке фужер с ликером, который они потихоньку пили и который тоже начинал нравиться. В какой-то момент она перестала говорить и внимательно посмотрела на молодого партнера. Потом улыбнулась чему-то, как бы говоря про себя: «Была не была!» И, приблизившись, поцеловала его в губы. Вначале Фима немного растерялся, молодой был, но потом ответил на поцелуй и постарался сделать так, чтобы Ларисе было приятно. С каждым новым поцелуем ее тело отдавалось сиюминутному любовнику всеми фибрами души.
– Мне так хорошо сейчас с тобой, – произнесла она, – как будто любовь вернулась. Знаешь что, давай-ка освежись. Хочу тебя чистеньким. Вперед!
Он отправился в душевую, которая была отделена от комнаты рифленым стеклом, и открыл воду. Струи теплой влаги коснулись бронзового от загара тела, которое томилось в предвкушении последующих событий. Приятно пахнувшее мыло, нанесенное на тело, и вода смывали дневной пот и как будто очищали тело от греха, готовясь к греху новому. Поцелуи еще горели на его губах, и возбуждение было таким сильным, что, казалось, все внутри него сейчас взорвется.
Он не услышал и не почувствовал, что к нему за спиной подкралась она. Когда ее руки легли на мускулистые плечи, он вздрогнул от неожиданности. Внизу живота что-то так пронзительно защемило, тело покрылось гусиной кожей, а дыхание… Что с дыханием? Его просто не было, все застыло, воздуха не хватало, горло перехватила волна желания и невероятного наслаждения.
О том, что это не сон, говорили ее руки, которые начали ласкать его спину, потом мышцы живота, опускаясь все ниже и ниже, пока ее волшебные гибкие, тонкие и нежные пальцы не коснулись крайней плоти. Ее губы впились в плечо, он хотел повернуться к ней лицом, но она не позволила пока этого сделать, держа его крепко и давая понять,
97
что еще не время. Вода, неторопливо лившаяся из душа, окатывала их своей теплотой, добавляя приток желания. Окружающее застыло и потеряло всякий смысл. Были только они вдвоем и любовь, живая, неповторимая...
Наконец она сама легонько повернула его к себе, они нежно обнялись, переплетясь, словно лианы. Их губы, скользящие по телу, целовали все подряд… Вдруг, о боже, она начала опускаться на колени. Не понимая, что происходит, он заметался, задрожал и попытался поднять ее…
Ноги у Фимки подкашивались, потому что тело и сознание начали понимать, что сейчас произойдет. Сначала все противилось этому, потому что было впервые и казалось, что такого быть не должно, что это вульгарно, немыслимо. Но потом животный интерес – а что дальше? – победил, и парень перестал сопротивляться. Положа руки ей на плечи, лаская их и ее шею, он приготовился к непознанному…
Если бы кто-то наблюдал с другой стороны стекла душевой, то увидел бы фантастическую, размытую картину в стиле экспрессионизма: профиль мужской фигуры, застывшей в позе невероятного наслаждения. Он стоял, запрокинув голову, и ласкал плечи женщины, которая ритмично и нежно двигалась… В какой-то момент оба громко застонали и застыли в невообразимой позе, потом ноги его задрожали, тело обмякло, силы на какое-то мгновение покинули его, и он тоже опустился на колени и, обняв ее, целовал шею, лицо и губы…
После ласковых утех, лежа уже в постели, опираясь на его руку и плечо, глядя на него просветленным взглядом удовлетворенной женщины, она, прикрывая глаза, рассказывала ему о своей жизни, об успехах в театре, о провалах и опять успехах. О том, как она мечтает о романтической любви, о том, чтобы ей посвящали стихи и романсы, чтобы понимали ее окрыленную хрупкую душу, чтобы любили настоящей, а не придуманной любовью.
Слушая это, Фимка совершенно безотчётно начал читать свое:
Не бойся кинуться в объятья
Всепоглощающей любви,
И в будни праздничное платье
Ты для нее прибереги.
Не бойся жечь себя порывом
98
И шпоры запусти коню,
Когда в полете легкокрылом
Летишь, как мотылек к огню.
Отдайся ласкам без остатка,
Безумным насладясь вином,
Напиток губ, горящих сладко,
Пей на дыхании одном.
Войди в туманное забвенье,
Теряя тело, как листву,
И вечность превратит мгновенье
В любовь и гимны торжеству.
Усни, успев сказать: «Еще бы…»,
Пусть счастье наполняет ночь.
Пасьянсы звезд сойдутся, чтобы
К утру судьбе твоей помочь.
Она слушала, затаив дыхание, Фимка чувствовал, с какой силой стучит ее сердце, как у нее появляется горячая волна возбуждения.
– Что это? Что это было? – спросила она, повернув его на бок, приблизив свои красивые и манящие губы к его губам.
– Стихи, мои стихи! Я пишу иногда, для себя.
– Милый ты мой мальчик, это же прекрасные стихи. А еще, хочу еще, хочу, хочу! И она снова откинулась на подушку, приподняв меня и приготовившись слушать.
Если б не было тебя,
Мир казался бы угрюмым
Под холодным светом лунным,
Если б не было тебя.
Если б не было тебя,
То не знать душе покоя,
Мир бы полнился бедою,
Если б не было тебя.
Если б не было тебя,
Птицы б радостно не пели,
Звезды ярко не горели,
99
Если б не было тебя.
Если б не было тебя,
Умерла б любовь под небом,
В январе под серым снегом,
Если б не было тебя.
– Я почти готова, прочитай еще что-нибудь, ну пожалуйста!
Фимка, воодушевленный похвалой, прочитал еще пару стихов.
– Милый мой мальчик, это так прекрасно, сегодня волшебная ночь и со мной такой любовник! Боже, я люблю тебя...
Она начала его целовать, и эти поцелуи были такими откровенными и такими сладкими, когда чувствуешь, что женщина хочет впитать тебя в себя. Насладиться тобой, чтобы до дна допить тот чудесный напиток, который называется любовью. Она отдается тебе без остатка, чтобы выплеснуть из себя, как из сосуда, то наслаждение, которое накапливается в крови для самых необузданных услад, которыми питаются мужчина и женщина.
В ту ночь она выпила чужого жениха до дна, опустошила его, наполнив любовью. Она сделала так, чтобы тот прозрел и понял, какая может быть любовь женщины, которая открыла тебе двери в ее тело, в ее душу, в ее плоть и кровь! Они не спали почти до утра, занимаясь любовью каждый раз по-новому. И каждый раз она требовала стихи, которые возбуждали ее больше, чем его руки, губы, тело. А он читал с упоением. Когда кончились свои, он читал других поэтов, все что помнил…
Проснулся Фимка к полудню. Его слушательница стихов спала, раскинув свои прекрасные волосы по подушке, улыбаясь по-детски чему-то очень приятному. Вдруг в дверь без стука вошел мужчина в морской форме и злющими от ярости глазами уставился на парочку.
– Ты кто такой? Ты чего здесь делаешь, нгодник? – спросил он и угрожающе двинулся в сторону кровати с явным желанием поколотить незваного гостя и, казалось, непременно бы сделал это, если бы не проснувшаяся Лариса, которая, ничуть не испугавшись, оперлась на свой локоток и сонным голосом сказала.
– Не тронь его, Миша! Это мой племянник. Ему негде было спать, и я взяла его сюда...
100
– Племянник! – заорал Миша. – Что ты мне мозги пудришь, он же голый и спит рядом с тобой!
– Так! – резким голосом сказала Лариса. – Или ты сейчас же выметаешься из каюты наружу и дашь мальчику одеться и уйти, или между нами все кончено и мы с ним уйдем вместе, понял! Выбирай!
Видимо, Мише Лариса была очень дорога, поэтому он, как послушный медвежонок, вывалился из каюты.
– Прости меня, милый, я забыла тебя предупредить, что это каюта помощника капитана, – сказала она и крепко поцеловала Фимку на прощанье, – у нас с тобой была целая ночь, но я живу своей жизнью, а ты своей. Я так тебе благодарна за эту ночь, поверь, будь ты старше – я была бы с тобой. Но Мишка мне тоже дорог – первая любовь! Иди, не забывай меня!
Фимка быстро оделся и вышел из каюты в коридор. Неподалеку стоял Миша и постукивал кулаком по ладони, словно собираясь все же накостылять Фимке, но из каюты последовал громкий и строгий приказ:
– Миша! Ко мне! И он, ни секунды не задумываясь, ринулся в каюту. Вскоре оттуда послышались его скулящие извинения, мол, я не знал, как ты могла, ладно, давай мириться и прочее.
Студент вышел на палубу. В глаза ударило яркое черноморское летнее солнце, голова закружилась от притока свежего воздуха, от прошедшей ночи, от любви и близости с бесподобно красивой женщиной! Он стоял у борта, держась за поручни, и смотрел на синие волны, на бескрайнее море, на красивые белые облака, украшавшие бирюзовое небо. Фимка был счастлив!
Вдруг он понял, что голоден и опустошен физически. Самое время подкрепиться. Но в кармане не оказалось денег: они остались в сумке, находившейся в каюте, где он был с Мариной. Пришлось идти туда, опасаясь застать там влюбленную парочку. Но, к удивлению, в каюте никого не оказалось. Студент принял душ, оделся и отправился в бар-ресторан. Не успел он открыть дверь, как к нему бросилась (кто бы вы подумали?) Фира. Она пустилась отчитывать "жениха" непонятно за что:
– Где ты был!? Я тебя везде искала, даже к капитану бегала, просила объявить тревогу, но он только посмеялся и сказал, что ты, скорее всего, у какой-нибудь женщины в каюте. Неужели это так? Как
101
ты мог? Почему меня не предупредил? Фимочка, где ты был? Признавайся!
Тут не выдержал Фимка, в нем заговорила южная кровь, и он такое выдал, что Фира только стояла с открытым ртом и не могла двинуться с места:
– Я? Где был? Любил одну из красивейших женщин мира, я был всю ночь с ней в каюте, она меня целовала. И что ты на меня орешь! Ты-то сама где была? Чего ты меня стыдишь, у тебя же есть твой Арсик. Причем тут я, ты же не моя невеста, ты мне вообще – никто. Я для тебя так – подставка! Так что не надо валить все с больной головы на здоровую.
Фимка остановился, вдохнул воздуху и приготовился к следующему раунду нападения. Но Фира, ничего не ответив, отвернулась и вдруг зарыдала. О, как она плакала – слезы текли рекой. Успокоить ее было невозможно. Фима пытался говорить разные приятные слова, комплименты, рассказывать анекдоты – все было напрасным. Тогда он подошел к ней совсем близко, обнял ее, прижал голову феи с душистыми и прекрасными волосами к своему плечу и стал, покачиваясь, петь песню. Что он пел, было неясно, но это возымело действие. Фира постепенно успокаивалась, лишь изредка вздрагивая от эха прошедших рыданий и, наконец, застыла у него на плече, грустно уставившись на море, которое беззаботно плыло за бортом.
– Пошли, я угощу тебя шампанским, я знаю: ты любишь шампанское.
– Откуда ты знаешь? – сквозь слезы спросила фея – Я ведь точно, очень люблю шампанское.
– Вот видишь, идем и выпьем бутылочку, чтобы забыть все это к чертовой матери!
Она, обмякшая и расстроенная, теперь чуточку отошла от истерики и дала отвести себя в бар. Правда, по дороге она отпросилась на секунду, чтобы привести себя в порядок.
Через четверть часа Фира снова появилась перед входом в ресторан в прекрасной короткой белой юбочке с оборками, которая откровенно, почти до трусиков, оголяла ее удивительно красивые ноги. В легкой кофточке цвета морской волны, которая только прикрывала груди, оставленные без лифчика... Все сидело на ней, как лепестки на
102
цветочке. Она успела чуть подкраситься, и ее глаза уже не казались заплаканными, а губки отсвечивали перламутром.
Они заказали шампанского и шоколадного мороженого. Пили, произнося какие-то тосты, потом болтали о всяком разном до тех пор, пока она вдруг не спросила:
– А с кем ты был в эту ночь? Расскажи!
Она как-то по-особенному посмотрела на Фимку, и вдруг что-то случилось. Да-да, что-то произошло! Парень, конечно, точно не помнил, но через него с феей прошел мощный заряд тока, как будто что-то пронзило их обоих. Глаза застыли в глазах, и оторваться от них не было сил. Тело застыло в напряжении, сердце готово было выскочить наружу, а дыхание... Куда девалось дыхание? Одному только богу известно.
– Нет, погоди, не рассказывай, – залепетала она. – Не хочу, не сейчас. А что ты с ней делал?
– Стихи читал, – ответил Фимка, оторопев от происходящего и еще не вполне оправившись от удара какой-то волны.
– И все? – не унималась фея.
– Ну, было еще кое-что. И Ташлицкий покраснел до корней волос...
– Мне ты стихи не читал, – с укором громко сказала фея. – Я и не знала, что ты пишешь стихи! Давай рассказывай то, что читал ей.
Фимка принялся сначала робко, но потом смелее и смелее читать наизусть те стихи, что читал Ларисе ночью. Фира слушала, подперев голову своей прекрасной ручкой. Иногда она прикрывала глаза и пила из фужера шампанское. Когда он закончил читать, она приблизилась к нему и, невзирая на людей, которые сидели в ресторане, поцеловала в губы!
– Идем! – твердым голосом скомандовала она.
– Куда?
– Идем, по дороге расскажу.
Она взяла Фимку за руку и силой потащила из ресторана. Они быстро двигались вдоль борта теплохода, потом прошли в коридор, где располагались каюты первого класса, и вошли в ту каюту, в которой, по идее, она должна была быть с Арсеном. Втолкнув "жениха" внутрь и заперев дверь на ключ, она повернулась к нему и спросила:
103
– Что ты с ней делал ночью? Я тоже этого хочу! Сейчас! И ты в этом мне не откажешь. Я слишком долго терпела твои штучки, теперь ты мой. Понял!
Перед Фимкой стояла львица, хуже того, перед ним стояла львица-одесситка. А что такое женщина-одесситка, желающая парня здесь и сейчас и без всякого права на отказ, он узнал позже!
– А как же Арсен?
– Ни слова об этом негодяе, ни слова, я потом тебе все объясню! Нет его, понимаешь, нет! Испарился, – она стала наступать в сторону парня, – утопился, сгинул! Есть только мы с тобой! Понял!
Фимка смотрел на Фиру, и вдруг глаза его открылись! Что он увидел перед собой? Красивую миниатюрную девушку, с прекрасной фигурой и фантастически большими синими, как васильки, глазами. К "жениху" вдруг вернулись чувства первого утра, когда он увидел фею, лежавшую на кровати в утренних лучах, такую теплую и желанную.
Фимка сделал шаг ей навстречу, и она тоже это сделала. Потом еще шаг. Он обнял ее, и она прижалась к нему как-то по-особому, как прижимается к любимому мужчине женщина, которая готова отдаться ему полностью, до последней капельки своего сердца и души.
Первый раз оба были в близости друг с другом, едва успев снять одежду. Потому что желание опережало время, чувства переполняли их, страсть кипела между ногами и требовала соединения, сближения, слияния, растворения. Ни секунды на паузы, только бы войти друг в друга как можно быстрее, сильнее и успеть насладиться любовью до того, как она вырвет из тебя греховный сок, как пробку, выбитую из бутылки шампанского!
О, как это было приятно, как это было фантастически приятно! Потом, отделившись друг от друга, они лежали на спине рядом, сцепившись ладонями рук, и наслаждались тем, что произошло. Фимка расслабился и вдруг стал засыпать. Фира повернулась к нему, наклонилась над лицом, чуточку встряхнула парня и спросила:
– И это все?
Фимка улыбнулся, поднялся, прошел в душевую, разделся и встал под душ. Уже оттуда он громко крикнул Фире:
– А теперь ты, я тебя жду! Ты хотела так же, как с той, с кем я был прошлой ночью, так вот – иди сюда.
Сначала послышалось рычание, потом шуршание одежды, потом в душ вошло само очарование, вошла мечта, вошла фея, от вида которой
104
можно было кончить тут же, не занимаясь больше ничем. Она подошла к нему вплотную, он обнял ее, и начался танец любви.
– Что дальше? – прошептала она, дрожащая от возбуждения.
– А дальше – опускайся на колени.
Фея удивленно посмотрела ему в глаза, не понимая сначала, о чем идет речь, потом смекнула, но ответила:
– Давай – сначала ты! Но не здесь, а там, – она указала в сторону кровати. – Вытирайся…
Парочка очнулась к полуночи, находясь почти в том же положении. Она на кровати, раскинув руки и ноги, он между ее ногами, свернувшись калачиком. Это значило, что они почти одновременно заснули. Сказались две бессонные предыдущие ночи. Фея открыла глаза, притянула Фиму к себе, устроилась на его плече, закинув на его тело свою прелестную ножку. Оба стали напевать какую-то мелодию, которую знали вместе, потом она поцеловала любимого, встала с постели и отправилась в душ. Там она наслаждалась потоком воды, смывая ночные грехи.
– У нас осталось шампанское? – громко спросила она. Фимка проверил – бутылка была пуста.
– Пойду еще принесу, – сказал он. – А может, розового ликера?
– Розового ликера? Я его никогда не пробовала. Как он?
– Тебе понравится, – ответил он и, быстро одевшись, вышел из каюты!
Придя в бар-ресторан, Фимка увидел, что все на своих местах: Маринка танцевала танго с Сергеем. Лариса сидела за столиком с Мишей, который что-то эмоционально ей рассказывал. Она попивала из бокала любимый розовый ликер и чему-то улыбалась. Потом, взглянув на Фиму, показала большой палец правой руки и, приподняв брови, глазами будто бы спросила:
– Все в порядке, мальчик?
Фимка ей ответил тем же жестом, и она томно прикрыла глаза в знак одобрения. Казалось, что она все знает, все видит.
Купив ликер, Фима отправился назад. Придя в каюту, он предложил Фире пройтись прогуляться. Но она, приложив свой пальчик к его губам, игриво сказала:
– Эта ночь последняя тут, на корабле. И я не стану тратить ее на прогулки. Мне так хорошо с тобой, и я еще не насытилась любовью.
105
Фея обняла Фимку и, скинув с себя маленький халатик, в который была одета, стала его раздевать, как маленького. Потом она заставила его снова пойти и принять душ, а когда Фимка вернулся, его ждал сюрприз. Потому что ласкам ее и нежностям не было предела, Фира отдаваясь парню вся, без остатка.
В перерывах между любовными забавами он снова читал ей стихи, свои и других поэтов, рассказывал анекдоты. Утром проснулись, к удивлению бодрыми, несмотря на бурно проведенную ночь. Правда, уснули в пять утра, а проснулись в одиннадцать. И то потому, что громко загудел трубой теплоход, возвещающий об окончании круиза.
Фантастическим было пробуждение. Они уснули, крепко обнявшись, так и проснулись. Фимка попытался высвободиться из объятий феи, но она только крепче сжимала руки. В конце концов, ему удалось встать с постели. Он зашел в ванную, почистил зубы, искупался и отправился было одеваться, но и этим все не кончилось. Фея вскочила, усадила Фимку на кровать и приказала, как любимой собаке: "Сидеть!".
Он просто забыл, с кем имеет дело. Она быстро ополоснулась и, завершив свой туалет, вышла обмотанная полотенцем, снова свежая и такая желанная. Подошла к нему, сидящему в той же позе, освободилась от полотенца и прижалась к лицу своими нежнейшими и прекрасными грудками, от которых исходил аромат любви, которые возбуждали тело и душу.
Ну, с чем можно сравнить то, что происходило в ближайший час? С римскими оргиями, с сексом тысяч пар, которые любили друг друга так, как будто другого раза уже не будет, как будто двое влюбленных так изголодались друг по другу, что время и пространство потеряли для них всякий смысл.
Только тогда, когда оба почувствовали дикий голод, только тогда, когда вахтенные стали обходить каюты и просить пассажиров приготовиться к выходу на трап, только тогда они начали собираться к выходу.
Спускаясь по трапу, Фимка увидел, что все действующие лица этой истории уже внизу.
Маринка, довольная и счастливая, уходила под ручку с Сергеем. Актрису провожал помощник капитана Миша. Он опять что-то эмоционально говорил своей подруге, а та кивала головой, но совершенно его не слушала. Тут леди увидела Фиму. Ее глаза как-то
106
по-особому сверкнули, она улыбнулась, увидев их с Фирой, и с пониманием закивала головой в знак одобрения. Ему даже показалось, что она легонько послала воздушный поцелуй, но он был в этом не уверен.
– Это она? – спросила фея, среагировав на направление Фимкиного взгляда. – Ни фига себе! Да ты знаешь, кто это? Звезда, актриса, у нее миллион поклонников! Это же Лариса Ходоровская!
Фимка, честно говоря, испугался, думая, что сейчас будет скандал, но Фира посмотрела на него влюбленным взглядом и, покачав головой, добавила:
– Фимка, я тобой горжусь!
– И ты меня не ревнуешь?
– Нет, потому что ты выберешь меня, а не ее!
И фея почему-то засмеялась и помахала рукой актрисе, которая, поняв, сделала легкий незаметный жест ладонью, как бы приветствуя молодежь и провожая ее в дальнейшую жизнь.
Кстати, нигде не было видно Арсена. Он как в воду канул!
Тетя Зина ждала "детей", чтобы угостить их своими знаменитыми пирогами, и это было кстати. Выскочив из такси, оба ринулись в квартиру, зная, что там ждет какая-нибудь вкуснятина. Они съели все, что было, под одобрительные взгляды тети, а когда потребовали добавки, она еще больше обрадовалась: наконец-то дети проголодались…
Когда Фимка улетал из Львова к себе домой, в Самарканд, за несколько тысяч километров, Фира провожала его в аэропорту вместе с бабушкой жениха. Видя, как внук свободно обнимается и смотрит влюбленными взглядами на Фиру, баба Соня потирала руки, надеясь, что нашла ему прекрасную невесту.
– Ты будешь помнить меня?
– Я тебя никогда не забуду!
– Врешь, приедешь и забудешь. Я буду ждать тебя. А вдруг я забеременею?
Фимка онемел, потому что даже не думал об этом.
– Если что, пришлешь мне телеграмму: "Поздравляю с началом хлопковой кампании!".
– Почему такую?
– Это будет закодированное сообщение!
Она рассмеялась, и Фимка улетел.
107
Примерно в конце сентября, вернувшись однажды с занятий, Фима услышал от своей мамы новость:
– Слушай, сынок, тут тебе телеграмма пришла, кто-то поздравляет тебя с хлопковой кампанией. Наверно, ошибка вышла, но адрес наш, и фамилия, и имя – твои.
Фимка взял лежавшую на столе телеграмму и отправился к себе в комнату, где заперся и долго сидел на кушетке, смотря в окно на деревья, с которых начали падать желтые осенние листья...
ХЛОПОК
А ведь и вправду, за окном стояла ранняя осень, начало удивительного бархатного, в том числе и хлопкового, сезона, когда в Самарканде и далеко за его пределами, – в полях, садах и горных пастбищах – погода как в раю! Днем не очень жарко, солнце согревает землю, плоды на деревьях, арбузы и дыни на бахчах, виноград на лозе. А ночью прохладно. Вечера такие благостные, что, кажется, Господь специально создал их для влюбленных. Аисты, готовящиеся к перелету в южные страны, выстукивают клювами удивительную мелодию. Запахи розариев и цветников будоражат кровь и воображение, заставляя мужчин и женщин любить сильнее обычного. С высоты минаретов Регистана клёкот аистов слышен за много километров в тишине этих поразительно черных ночей.
С раннего утра и до позднего вечера самаркандские базары переполнены людьми и дарами природы! Горы арбузов и огромных сладких дынь, душистым запахом которых теперь пропитано все вокруг, разноцветье халатов и женских нарядов, шум и гам – все, как на празднике, на бесподобном празднике жизни.
Тут же, на базарной площади, показывают народу свое искусство бродячие канатоходцы, которые безо всяких страховок, имея в руках только длинный шест, рискуя жизнью, танцуют на натянутых к небу канатах и этим зарабатывают себе на хлеб! И только слышен гром барабанов, задающих ритмы канатоходцам. И толпа не скупится, бросая в шапку, которую носят по кругу дети этих мастеров, рубли и монеты в благодарность за выступление!
108
Удивительно лишь то (но на это никто никогда не обращал внимания), что торгуют товарами, овощами и фруктами, бахчевыми узбеки и таджики. Европейцев тут за прилавком не увидишь, встречаются разве что корейцы, которые продают выращенный ими рис и лук. Потому что в этом деле они лучшие. А поскольку основа знаменитого узбекского плова – это рис, то понятно, почему самые уважаемые люди на базаре – кроме местных – конечно же, корейцы.
Их рис по качеству уникален для изготовления плова и вне конкуренции. Напомним, что десятки тысяч корейцев, убегая от войны, переселились сюда, в Самаркандскую область, да и в другие южные республики Советского Союза в середине 20-го века. Было это во времена войны между Северной и Южной Кореей, которую затеяли СССР и США, устроив огромный полигон для испытаний новых видов оружия и пытаясь доказать, чей же государственный строй лучше – капиталистический или социалистический!
Из мощных репродукторов плывет над базаром заунывная песня, исполняемая известным певцом под тягучие и простые струны дутара и перестукивания звонкой дойры, ритмичные удары и дробь которых весьма похожи на клекот аистов.
Но вот песня кончилась, и из репродуктора слышится голос диктора радио, который в новостях возвещает о том, что сегодня славные труженики села приступили к сбору хлопка. Им предстоит нелегкая битва за три миллиона тонн "белого золота". Для студентов всех вузов, техникумов и даже для старшеклассников это сигнал к отъезду в сельские районы на ручной сбор хлопка. Да что там для учащихся, когда надо бороться за урожай хлопка, на поля для показухи выходят все поголовно: рабочие, служащие, а иногда и руководители областей и районов,
Тот, кто не жил в хлопковых областях Средней Азии, не представляет себе, какой это адский труд – вырастить хлопок и собрать эту "вату" с полей. При этом норма сбора на студента доходила от восьмидесяти до ста килограммов хлопка за день! Рабский труд оплачивался издевательски – пять, десять копеек за собранный килограмм. Работа начиналась с рассветом и заканчивалась затемно. Потом ужин, например, суп с макаронами, пара кусков хлеба, прогулка при луне с девчонкой, иногда танцы, водка и сон до зари. Потом все сначала. И так два-три месяца кряду.
109
Однажды Фимка вернулся со сбора хлопка домой 9-го декабря, когда на полях не осталось даже коробочек от хлопка, не говоря уже о содержимом этих коробочек.
Если студент не выполнил дневной план сбора – на разгон к декану! Не выполнил второй раз – предупреждение, в третий раз – вон из института или техникума. Никакие просьбы (кроме большой взятки, конечно) не помогут. Самые дикие законы во время хлопковой кампании царили в Самаркандском мединституте. Если уж попал туда учиться, помни: ты на хлопке хуже, чем раб! Ты там никто – ни студент, ни человек, ты машина, автомат, который собирает по сто килограммов в день, и ни килограмма меньше! Сколько бы ни было пролито слез, крови и пота, никто никогда над тобой не сжалится! Из этого самого института, как из греческой Спарты, выходили сильными, закаленными бойцами, которым после хлопковых кампаний было уже ничего не страшно! Но и врачами становились настоящими, врачами высокой квалификации! Почему? На этот вопрос надо отвечать еще одним романом.
Главное, если ты заканчивал мединститут, с таким дипломом у тебя всегда были работа и благополучие. Нет, вру, был еще один институт, после которого все жили как у Христа за пазухой – это кооперативный (или, как его еще называли, торговый) институт! Потому что при дефиците советских товаров и при системе только государственной, а не частной торговли главным звеном были кто? Естественно, товароведы, те, кто распределял товары. В магазине на прилавках было одно – для всех простых людей. На складах и в специальных партийных магазинах – другое. А что такое – другое? А все, что пожелаешь! Все, все, все! Как у Карцева и Ильченко в знаменитой интермедии.
Но вернемся к хлопку. Так и хочется рассказать о ситуациях, в которых Фимка был непосредственным участником и которые повлияли на судьбы многих людей того времени.
Голодная степь, Сырдарьинский район Узбекистана, целинный край, где по указанию партии и правительства начали выращивать хлопок. В тот год урожай выдался необыкновенным. План и социалистические обязательства республика уже выполнила, о чем и доложила с гордостью и радостью в ЦК КПСС. А вот хлопка, как
110
назло, еще много! Фимкин факультет филологов, на котором учились в основном девушки, трудился не покладая рук. Да и собирать такой хлопок, который буквально ломился из коробочек, было одно удовольствие. И вдруг приказ: всем собираться и ехать домой. Многие подивились и обрадовались – свобода! Но вопросы остались. А что с хлопком? Преподаватели отвечали:
– Не ваша забота, это дело хлопкоробов. Машинами подберут.
Наутро приехали автобусы, чтобы отвезти молодежь в город, домой, продолжать учебу. Погрузились студенты быстро: вещи уже были собраны заранее. Загодя, истратив последние деньги, парни накупили в сельмаге водки, кильку в томате. В дороге все пили и гудели. Вдруг кто-то закричал:
– Смотрите, девочки, что это там с хлопком делают!
Все кинулись к окнам и увидели дикую картину: по полю в четыре ряда ехали тракторы, которые тянули за собой огромные плуги. Металлические лопасти вгрызались в почву, на которой еще находились усыпанные белоснежным хлопком кусты. Пласт земли переворачивался, хороня под собой то самое "белое золото", ради которого столько народ трудился. И это все царило не на одном поле, а, как видно, по всему району, по всему краю, где остался несобранный хлопок.
Студенты бросились к преподавателям с вопросами: почему? как можно?
Преподаватели, в свою очередь, сами были в шоке. Один из них, видимо, самый сообразительный сказал:
– А что вы хотите! План и обязательства выполнены! Год был урожайный! А вдруг на следующий год, наоборот, неурожай! Тогда как? Ведь план следующего дадут по итогам этого года, вот и будет хана всем, если потом не выполнят! Против системы не попрешь. Так надо, видимо.
Дорога домой была тягостной, студенты никак не могли поверить в то, что увидели! Рядом с Фимкой на сидении оказался один из бригадиров совхоза, где работала молодежь. Немолодой сельчанин лет пятидесяти ехал в город за покупками, воспользовавшись оказией. Он молчаливо слушал все, о чем говорили и спорили в автобусе. Лицо потомка тюркских племен было непроницаемо.
Но в какой-то момент бригадир разговорился. Он говорил Фимке по-узбекски полушепотом, надеясь, что студент с европейской
111
внешностью его не понимает. А выговориться, видно, хотелось очень! Откуда ему было знать, что Фимка владеет узбекским, почти как русским? А рассказал бригадир еще одну правдивую историю о том, как строился социализм в Узбекистане, как, впрочем, и во всем СССР.
– Хрущев Никита Сергеевич посетил однажды Узбекистан. Так вот, повезли его из Ташкента в Самарканд через Голодную степь на автомобиле, на "Чайке". Вслед за этой машиной с открытым верхом, где сидели Хрущев и Шараф Рашидович Рашидов – первый секретарь Компартии Узбекистана – ехали еще машин десять. Рашидов хотел похвастаться тем, что в республике повсеместно переходят на механический сбор хлопка, то есть убирают его специальными комбайнами. Почти на всем протяжении пути от Ташкента до Самарканда собранные со всей республики комбайны и трактора практически впустую бороздили поля вдоль шоссе и "рисовали" руководителю государства широкую картину всеобщей механизации, избавляющую хлопкороба от изнурительного ручного труда. Пыль стояла столбом, грохот техники был на всю округу! Втирать очки – это было в крови у коммунистов.
Подготовлены были и кукурузные поля, дескать, вот воплощение идей ЦК – в жизнь. Ведь не зря Н.С. Хрущева все звали "кукурузником". Он в свое время, следуя дикой логике, приказал "окукурузить" весь Советский Союз, полагая, что так труженики села добьются колоссальных успехов в кормопроизводстве, а значит, и в животноводстве! А то, что это растение высасывало из земли все соки, не оставляя в почве азота, и требовало огромного количества поливной воды в условиях Средней Азии, да кого это волновало. Добавьте сюда начало выращивания на здешних просторах риса и огромных площадей целинного, никем не учтенного хлопка, то получите в итоге гибель Аральского моря.
Но все это цветочки. Ягодки были впереди. Фимка, как, впрочем, и другие наивные жители республики, никак не мог понять такую вещь: почему надо собирать хлопок, когда его уже не было на полях? Ну, когда идет "битва" за урожай в конце сентября, в октябре, допустим, еще и в первой половине ноября, это казалось допустимым, потому что хлопковые кусты буквально ломились от "белого золота", тогда отправка сотен тысяч горожан на сбор хлопка оправдана.
112
Хотя можно привести пример Израиля, да и других стран, где на хлопок не выезжает ни один горожанин, ни один! Ни студенты, ни школьники, ни токари и слесари, ни официантки и повара ресторанов. Никто! Весь урожай собирается машинами в два приема: первый сбор – хлопкоуборочным комбайном. Второй – куракоуборочным, то есть с куста срезаются все коробочки с моментальной очисткой хлопка, оставляя на поле только голые палки кустов. Этот сбор урожая хлопка занимает максимум три недели! Все! Начали кампанию в середине сентября, в начале октября поля, где рос хлопок, перепаханы!
Коммунисты-умники придумали уникальный ход. Вы будете приятно удивлены изобретательностью восточных руководителей! По сравнению с их хитростью и изворотливостью, умением презирать и обходить законы, Остап Бендер – просто наивный мошенник дворового масштаба! Потому что тот хотел "заработать", обходя законы, всего миллион. Воротилы от компартии грабили у народа миллиарды рублей! Итальянская, еврейская, японская и другие мафии США, по сравнению с государственной мафией тогдашнего СССР, – просто уличная банда подростков. Единственное достоинство советской мафии – она проливала кровь незаметно от общественности, поскольку конкуренции у нее не было.
А свобода слова и печати – это не для тоталитарного строя, который царил более семидесяти лет на территориях пятнадцати «свободных» республик. Убивали, и ссылали в лагеря, и прятали в психушки безо всяких препятствий, потому что подавляющее большинство населения беззаветно было "предано делу партии и правительства"!
Миллионы прекрасных людей бывшего СССР погубили в революционных битвах, в гражданскую войну. Миллионы умерли от голода. Миллионы «врагов народа» пересажали в колонии, расстреляли. Миллионы погибли на фронтах Великой Отечественной войны, как теперь выясняется – не только по вине фашистов, но и по вине «народных избранников»! Десятки миллионов здоровых, ни в чем не повинных людей! Вдумайтесь!
И кто же остался, если ушли лучшие? Ведь погубленные люди составляли великий генофонд России и других республик: дворяне, интеллигенты, ученые, врачи, инженеры… Во имя чего умирали люди? Во имя идеи коммунизма, социализма? Смех, да и только! Потому что конец всему этому был предначертан уравниловкой и
113
жаждой партийной верхушки к наживе, к собственному благополучию и уж никак не к процветанию простых людей!
Пока сотни тысяч сборщиков хлопка трудились на полях, даже тогда, когда на кустах хлопчатника даже ощипков не оставалось, в центр – в Москву, Иваново, и другие города – ехали гонцы со взятками и фиктивными документами на якобы привезенный первосортный хлопок. За малую «лапу» они получали квитанции о принятом хлопке. Потом дутые отчеты шли в финансовые отделы правительства СССР, которые выдавали Узбекистану, его областным и районным структурам, колхозам и совхозам огромные суммы денег за несуществующую продукцию. Догадаться несложно, где оседали эти деньги. В карманах верхушки партийно-хозяйственного руководства!
Поэтому, чем дольше население городов оставалось на сборе хлопка, тем проще было делать приписки на сотни тысяч тонн «белого золота». Это неважно, что школьники и студенты ежегодно недоучивались по два-три месяца! Это неважно, что живут они на хлопке в диких, нечеловеческих условиях и питаются, как скот. Кого это волновало?
А знаете, как становились в Узбекистане, да, наверно, и в других хлопковых республиках Героями Социалистического труда? Да запросто. Для этого и трудиться-то не надо было! К примеру, в колхозе есть сто гектаров полей под хлопок. Но это по отчету, на бумаге. На самом же деле в пределах хозяйства почти повсеместно были возделаны целинные участки земель, которые не учитывались официальной статистикой.
Умно, не правда ли? Если у тебя есть один гектар посевов, то ты можешь собрать с них максимум, это проверено учеными, 20-25 центнеров хлопка. Но за такое количество ордена не дадут! А вот если у тебя есть еще один гектар полей, о котором даже мать родная не знает, и ты прибавишь к собранному хлопку еще 20 никем не учтенных центнеров, – вот тогда действительно ты собрал с полей «белое золото»! В итоге получалось 40-45 центнеров собранного хлопка с гектара. Таких «черных» гектаров в хозяйствах Узбекистана были десятки тысяч.
Ба! Да это ж рекорд! Кто же такое собрал? А вот он, наш дорогой Хамракул Турсунов, герой, к награде его! Теперь он будет Герой
114
Социалистического труда. Ему льготы, ему бесплатные путевки, ему теперь все бесплатно! А он, наш дорогой, станет председателем колхоза, в котором все будут пахать на него! А кто ему неугоден, так он в тюрьму посадит, в свою тюрьму, колхозную. Представляете? Коммунист, борец за равенство и братство имеет у себя в усадьбе собственную тюрьму! Здесь у него и охрана своя, и законы свои! А он, отец наш родной, сам и милиция, и прокурор, и судья! Вот такой был свободный социализм там, где раньше жил Фимка.
Та же история повторялась и в садоводстве, и в кормопроизводстве, и в животноводстве. Это была такая веселая и красивая игра в обман государства и его народ. Но эта игра приносила огромные деньги, только не простым рабочим, хлопкоробам и другим труженикам села, которые и понятия не имели обо всех этих аферах, а верхушке партийно-хозяйственного аппарата! Народ получал подачки с барского стола! В газетах писали о победе социализма, а полки магазинов были пусты! Говорили о свободе слова, но у прессы и у телевидения была такая жесткая цензура, что похуже испанской инквизиции!
Хлопок, мой уважаемый читатель, – стратегическое сырье. Это и самые популярные в мире ткани, это растительное масло, это десятки товаров для потребления, в конце концов, это порох! Да, да, тот самый порох, который засыпается в боевые патроны для автоматов, пистолетов, пулеметов! Представляете, каким богатством обладает Узбекистан!
И на здоровье, и на славу! Пусть обладает! Добавим сюда залежи свинца, урана, вольфрама, нефти, золота! В Узбекистане добывается в год десятки тонн чистого золота! Организовать производство, научить местное население, которое до революции 1917 года пребывало в средневековье, управлять производством, вырастить ученых, инженеров, врачей, учителей, экономистов! Кто этим занимался? Да, конечно же, европейцы: русские, украинцы, евреи, татары и другие.
В годы войны в Узбекистан были эвакуированы мощные предприятия тяжелой индустрии и легкой промышленности. Военно-медицинская академия, научно-исследовательские институты и многое другое. Кроме того, в Узбекистан ссылались якобы «враги народа» – в основном это были талантливые ученые, писатели, литературоведы, философы. Именно они обогатили этот край наукой
115
и интеллектом. Именно их ученики потом становились высококлассными специалистами, учеными, которые принимали участие в процветании республики.
Сразу же после ташкентского землетрясения 1966 года, которое практически разрушило столицу республики, на помощь Узбекистану приехали сотни тысяч советских людей, высококвалифицированных специалистов. Строители, механики, инженеры снова пополнили население республики, переселившись сюда из разных мест.
Огромное количество техники, строительных материалов было передано безвозмездно для республики. Ташкент стал современнее, красивее! Глядя теперь на его проспекты, бульвары и жилые кварталы, трудно поверить, что этот двухмиллионный город был сто лет назад маленьким, чахлым, ничего не значащим для истории провинциальным городишкой, в котором хозяйничала власть русского наместника генерала Кауфмана. Учебные заведения тогда именовались не иначе, как туземные!
Потом были «славные» годы процветания республики, укрепления ее экономической мощи. Люди жили счастливо, несмотря на уравниловку. И казалось, так будет вечно.
Но со времен знаменитой перестройки началось обратное – бегство европейцев, да и не только их, но и крымских татар, и евреев, и турков-месхетинцев, и многих других народов, назад, в страны своего исхода! Узбекистан потерял огромный интеллектуальный пласт, невосполнимый пласт! Утечка мозгов была и остается колоссальная, и, чтобы исследовать причины происходящего, думается, нужно написать десятки, если не сотни научных трудов!
Впрочем, кому это вообще надо? Заводы и фабрики зачахли, производства остановились, научная деятельность в упадке! Интеллигентная, ученая молодежь бежит из республики. На заработки по всему миру уезжают сотни тысяч молодых здоровых мужчин! Думается, если собрать сейчас всех, кто жил когда-то только в одном Самарканде до 1985 года и по каким-то причинам навсегда покинул этот город вместе с их детьми, то думаю – более миллиона человек наберется! А если добавим сюда бывших жителей Ташкента, Ферганы, Коканда, Бухары, Андижана и других крупных городов, то окажется, что республику покинуло в общей сложности (по подсчетам автора) около трех миллионов человек!
116
КАК УБИВАЛИ БЕНЮ
К следующему камню Фимка подходил медленно, как по черной полосе, которая вела его к страшному воспоминанию. Нет, сначала о другом. Как-то летом, отдыхая здесь, в Агалыке, Фимка заступился за одного мальчика, маленького бухарского еврея Беню Абрамова. Над ним явно издевались несколько подростков, обзывая мальчика «косой», «одноглазый». У Бени от рождения косил один глаз, который видел всего на пятьдесят процентов. Когда мальчиков стало двое, хулиганы отступили, а Беня и Фима стали друзьями и часто сталкивались по жизни, поскольку оба были творческие личности. Но позже, перед отъездом…
В памяти нашего героя застряли несколько заноз – две-три истории, от которых веет ужасом и трагедиями. Потому что не все уезжали радостно и без сожаления. А кое-кому вообще не суждено было покинуть республику и родной город. Мы расскажем вам о том, как убивали Беню, который, как и Фимка Ташлицкий, собирался уехать в Израиль.
Такие случаи в те годы бегства случались, просто о них мало кто знает: друзья погибших, соседи – дальше круг замыкается.
Убивали и десятками, но в других городах, это касалось такой народности, как турки-месхетинцы (кстати, они мусульмане по вере), которые, как и крымские татары, были насильно переселены сталинским режимом в Узбекистан. Кто убивал этих людей? Кто подстрекал простых узбекских парней на бунт против группы людей, которые кому-то не понравились? А может, это был продуманный и жестокий массовый теракт? Пойди теперь разберись.
Чем же они, турки-месхетинцы, бухарские евреи, русские, украинцы и другие мешали узбекам и таджикам?! О, вы знаете, уважаемые читатели, эту тайну востока никогда и никому не разгадать!
117
Итак, жил и работал в Самарканде маленького роста, но талантливейший молодой человек, бухарский еврей, директор городского кукольного театра Беньямин Абрамов. У него была проблема с глазами, как мы уже знаем, но поскольку он был прекрасным человеком, то этого никто и не замечал.
Популярность кукольного театра, который был практически заново создан Беней, была невероятной. Находился он, не знаем, находится ли сейчас, на знаменитой улице Ленина, в небольшом помещении. Зрительный зал вмещал от пятидесяти до восьмидесяти человек. Детям он приносил массу радости. Постановки были как на русском, так и на узбекском языке. Все городские школы (младшие классы) и старшие группы детских садов приходили сюда на спектакли по праздникам и в дни каникул, как по расписанию.
Естественно, что Беня любил свое детище, гордился им и вкладывал в него всю душу! Но пришло время покидать насиженное место: приходилось уезжать из Самарканда в Израиль, куда потоком с началом советской перестройки ринулись евреи, в том числе и бухарские, которые ни на день не отступали от веры, были очень набожными и соблюдали, как могли, еврейские традиции. Они уезжали отсюда и в пятидесятые, и в шестидесятые, и в семидесятые годы прошлого века.
Так и Беня, мужчина сорока лет, женатый, имеющий троих детей и красавицу жену, мысленно был уже там, в Иерусалиме! Но…
За два дня до отъезда, о котором знали только Бенина семья и милиция, в ворота их дома постучали. Дело было в полночь, и в ночной тишине всем соседям хорошо были слышны эти упорные стуки в калитку металлических ворот и звонки. В доме, где жил Беня, в этот момент оказались они вдвоем с отцом. Жена и дети (к великому их счастью) заночевали у родственников в старом городе.
На стук вышел сонный отец, пожилой человек, которому недавно исполнилось семьдесят лет.
– Кто там? Зачем так сильно стучать?
– Открывай, мы из военкомата.
– Из какого военкомата?
– Твой сын был военнообязанный, он должен получить документ.
На свою беду, даже не подумав о последствиях, старик открыл большой засов калитки. Едва он это сделал, как был сбит с ног.
118
«Пришельцев было трое, – вспоминал впоследствии отец Беньямина, за жизнь которого потом врачи бились три дня и три ночи. – Они ударили меня чем-то по голове! Я потерял сознание! Когда очнулся – они уже были внутри дома и убивали Беню!»
Итак, трое бандитов ворвались в дом и стали требовать от Беньямина деньги, доллары и драгоценности. Когда тот сказал, что в доме нет драгоценностей и у него в кармане всего пятьсот долларов, грабители взбеленились.
– Не ври нам, мы точно знаем, что у тебя дома полно валюты и золота!
– Откуда? Кто вам сказал? Нет у меня ничего, кроме этого! Берите и уходите! Оставьте нас в покое!
– Никуда мы не уйдем, пока все не отдашь! Косоглазый!
Они привязали Беню к креслу и начали методично избивать. "Потом, – вспоминает отец, который дополз до окна комнаты, где бесчинствовали варвары, – один из них выхватил нож и вырезал Бене его глаз. После чего тот потерял сознание. Тогда в тело бедняги воткнули нож еще трижды!"
Выбегая во двор, бандиты всадили нож и в отца-старика, но тот еще был жив, когда приехала милиция, и он кое-что успел рассказать прибывшему на место происшествия офицеру. Через три дня умер и отец.
Страшнее всего то, что соседи слышали крики, которые доносились из дома, но ни одна стерва не вызвала милицию раньше, чем крики эти стихли. Да и на помощь не пришли! Вот такие дела! Убили человека! Лишили семью мужа, отца, основы!
После этого случая поток евреев, да и других европейцев из Узбекистана усилился, повторюсь, это было похоже на тихое, но безвозвратное и испуганное бегство! А уж после резни турок-месхетинцев – все словно с цепи сорвались! И ведь, кажется, все произошло из-за стакана клубники на одном из базаров Ферганской долины.
Проходил мимо торговца-узбека, который продавал клубнику в стаканах, турок-месхетинец, задел нечаянно стакан – клубника и рассыпалась. Узбек взбеленился, закричал, заматерился, турок ответил. И пошло-поехало! Началась драка, которая переросла в погромы и резню. Банды вооруженных молодых узбеков бросились в дома своих соседей и грабили, насиловали и убивали турок-
119
месхетинцев. Бесчинства продолжались несколько дней, пока в дело не вмешались десантники из Украины и России! Эти события перекинулись и на другие области – народом теперь правили жестокость и ненависть…
ВСТРЕЧИ
Солнце приближалось к зениту. Прохладная вода горной речушки журчала нежную песню прощания, будто чувствуя Фимкино настроение. Оглядев с детства знакомый пейзаж, он прикрыл глаза и впечатал в свою память, в сознание эту великолепную картину: невысокие горы, ущелье, речку, камни, кишлак и контуры пионерского лагеря. Затем перешел по камням речку, направляясь на турбазу, где его уже заждался друг.
Фимка подошел к административному корпусу, там, на шикарной тахте, застеленной атласными разноцветными паласами, курпачами и подушками восседал Олег Якубов и еще пару человек из райкома партии. Перед ними на подносах лежали угощения: вкусные ароматные горячие лепешки, персики, дыня, виноград, сухофрукты. Вот-вот должны были подать шашлыки, которые жарились неподалеку на мангале. Почти был готов плов. Рядом с поваром хлопотал Рустам Азимов, бывший однокашник, сосед по дому нашего героя. Увидев Фимку, он, прихрамывая (рана после "афгана"), подошел к нему, и они по-братски обнялись и обменялись приветствиями, похлопывая друг друга по спине.
– Ну, как, насладился воспоминаниями, – спросил по-узбекски Олег. – Вот наш друг, журналист, – он обратился к райкомовцам, – Ефим Ташлицкий, уезжает в длительную командировку на запад! Давайте проводим его с почестями!
Фимка поздоровался со всеми, прижимая правую руку к сердцу, как принято в этих краях, и в ответ заговорил на узбекском языке, которым прекрасно владел. Компания одобрительно закивала головами, понимая, что это дань уважения собравшимся за дастарханом. Погода была великолепной - ни холодно, ни жарко. Прозрачный воздух гулял между большими чинарами, которые своей
120
тенью оберегали от солнца людей, сидящих на тахте. Тишину нарушало ненавязчивое пение птиц и журчание родника. Вкусная еда, коньяк, который пили из пиал, разговоры и шутки. У Фимки было ощущение, что никуда он отсюда не уезжает, что это очередная их вылазка "в командировку".
Мимо тахты по дорожке проходил убеленный седой бородой старик в национальном халате и с посохом. Когда он поравнялся с тахтой, все приподнялись и склонились в легком поклоне, произнеся приветствие: "Ассалям алейкум, бобо!". Старик на секунду остановился и уважительно ответил на приветствие. Он пристально посмотрел на Фимку и, приподняв правую руку, сказал: "Твои кирпичи, юноша, до сих пор лежат в стенах моего дома. Помнишь? А вот Джульбарса уже нет в живых!".
Присмотревшись повнимательней, Фимка узнал в старике бывшего сторожа пионерского лагеря Усмана Каримова. Во время одного из землетрясений старый домик, в котором жил Усман с женой и тремя детьми, рухнул. Слава богу, что никто не пострадал: все были на горном пастбище. Было решено помочь человеку восстановить дом, и на хашар (сходка, сбор людей для общего какого-то дела) собрался народ со всего кишлака. Пришли помогать формовать глиняные кирпичи и пионеры из старшего отряда пионерлагеря, в котором был и Фимка. Он так усердно работал, что Усман заметил его и часто благодарил юношу за помощь.
Фимка сошел с тахты и подошел к почтенному старцу. Тот обнял его и приговаривал: "Баракалля, баракалля, рахмат!" Это была высшая похвала, мол, молодец, отлично, спасибо! После чего старик продолжил свой путь.
– А что за Джульбарс? – поинтересовался Олег.
– Собака у него была, среднеазиатская овчарка, волкодав по-местному, – ответил Фима, – такой умной собаки я в жизни не встречал. Джульбарс так обучен был, что даже, когда Усман болел и не мог отвести небольшое стадо из коров, овец и коз на пастбище, собака делала это сама. Усман только открывал загон у дома, все остальное делал Джульбарс. Отгонял скот пастись на склон горы, а к вечеру пригонял его назад домой.
Однажды несколько отрядов из пионерлагеря пошли в поход. Усман послал с нами Джульбарса. Помню, он ему сказал: охраняй! Как будто чувствовал. В том походе увязался за нами горный волк,
121
который держался на расстоянии, но иногда появлялся в поле зрения. Так вот Джульбарс постоянно отгонял его, ни на секунду не теряя из виду. Мы ночевали в горах, но, знаешь, чувствовали себя в безопасности, зная, что наш покой охраняет этот могучий пес. Думаю, что ему было под силу справиться с несколькими волками одновременно. Не зря таких собак тут называют волкодавами!
Обед закончился чаепитием, и вскоре Фимка с Олегом отправились в обратный путь. По дороге, как и договаривались, заехали на небольшую военную базу.
АФГАН
Перед самым мостом через водный канал Даргом, слева от дороги, словно в никуда, уходила узкая асфальтированная полоска. Метров через сто перед глазами открывался огромный овраг, где размещалась армейская часть. Эта территория создана для приема военнослужащих с гражданки во время войны или учений.
Олег направил "Волгу" к оврагу, к воротам КПП. Отсюда все было видно как на ладони: несколько бараков, десятка два грузовых автомобилей, несколько бронетранспортеров и полусонная группа солдат, выполнявших, как всегда, совершенно никчемную работу.
На КПП гостей остановил дежурный в чине сержанта. С автоматом наперевес, изображая из себя крутого вояку, он подошел к машине и спросил с явно вологодским акцентом:
– Чего надо?
Олег недовольно нахмурился и ответил:
– Тебе, салага, для начала представиться положено: я все-таки полковник, хоть и милиции. Вот доложу Байматову…
Услыхав фамилию своего командира, сержант вытянулся по струнке и громко отчеканил:
– Товарищ полковник, дежурный по КПП сержант Иванов по вашему приказанию прибыл! Сообщите цель вашего приезда!
Вместо ответа последовал вопрос:
– Командир у себя?
Сержант замялся, и тянул с ответом.
– Давай, звони, скажи, "беркуты" приехали, он поймет.
122
Дежурный побежал в сторожку звонить командиру. Ташлицкий и Якубов вышли из машины и стали у края обрыва.
– Помнишь? – задумчиво спросил Олег.
– Еще бы! Отсюда дорога в "афган" пролегла. 25 декабря 1979 года. Кажется, это была суббота, ночью нас сюда привезли. Половина мужиков пьяные: уже Новый год отмечать начали…
Вернулся сержант, доложил:
– Товарищ полковник, командир просил здесь подождать.
– Да он что, спятил… Фимка, за мной!
И он решительно зашагал к шлагбауму, перекрывающему дорогу. По ходу он грозно посмотрел на сержанта и, кивнув ему головой в сторону своей "Волги", сказал:
– Пылинка на машину упадет – сидеть тебе неделю на "губе"! Понял!
– Так точно, товарищ полковник! Понял!
Друзья беспрепятственно прошли к административному бараку. Пока шли, по телу бегали неприятные мурашки – ведь именно отсюда Фимку отправили на войну в Афганистан. Внутри небольшого штабного здания слышен был какой-то шум и громкие голоса в кабинете подполковника Ришата Байматова Уже у самой двери стало ясно, что там происходит. Фимка с Олегом перемигнулись и стали ждать.
– Да одевайся ты быстрее: они ведь чокнутые, они ведь придут с минуты на минуту. Прикажу – отвезут тебя домой, ну не сердись ты, Фимка в Израиль уезжает – приехал попрощаться. Прости!
Олег, не выдержав, нарочито громко постучал в дверь.
– Да, да, сейчас, – крикнул из-за двери Байматов.
Наконец дверь открылась, и взору пришедших предстали двое красивых людей. Ришат Байматов в полурасстегнутой рубашке. Яркий представитель казанско-татарского народа. Высокий, стройный, с атлетической фигурой, волевым ясным лицом и ярко-синими глазами. "Весь в отца", – подумал Фимка.
Возле него стояла прекрасная женщина, которая еще не успела застегнуть все пуговицы на голубенькой шелковой кофточке, и оттуда проглядывала шикарная грудь. Ба! Да это ж Лиля Михайлова, школьная любовь Байматова. По растерянным, но счастливым лицам этой пары было ясно, что происходило тут в течение прошедшего часа
123
на широком диване, с которого еще не успели убрать простыню и покрывало.
– Привет, мальчики! – воскликнула она. Лиля пыталась говорить задорно, но у нее это плохо получалось. – Я вас знаю, вам можно доверять. Правда ведь? И она, ничуть не стесняясь, приблизилась к Байматову и поцеловала его крепко прямо в губы прощальным страстным поцелуем. – Спасибо, Ришатик, ты лучший, я всегда и всем об этом говорила! Пока, родной!
Она быстро накинула поверх кофточки легкий плащ и упорхнула во двор, где ее уже ждал командирский "Уазик".
– Ну откуда вы свалились? Я бы так или иначе к тебе приехал, – сказал он, обращаясь к Фимке.
– Извини, что помешали, старик! Но ты успел?
– Да, все в порядке! Никак забыть меня не может…
– А ты?
– Да и я тоже. Если б тогда не в "афган", все было бы нормально. А теперь – у нее своя семья, у меня своя, и ничего тут не вернешь. Давай по коньячку!
Он открыл огромный сейф, где хранились документы, и достал оттуда любимый "Белый аист". Открыл, разлил по трем граненым стаканчикам и придвинул гостям.
– Да я ж за рулем, – попробовал в шутку отказаться уже подвыпивший Олег, – но не выпить теперь – грех! Фимка уезжает, да и дата такая – десять лет после "афгана"…
– За тебя, Фимка, – с грустью в голосе произнес Байматов, – хорошим ты был другом…
– Почему был!? – отпарировал Ташлицкий, – такая дружба – она до гроба. Или нет?
– Точно, – отозвался Олег, – мы навсегда останемся друзьями, и никто этого у нас не отнимет. Удачи тебе там, Фимка, за кордоном.
– Чтоб тебе не хуже жилось там, чем здесь, – продолжил Байматов, – знаю: раз ты решил, значит так надо. Жаль только вот, что такие гениальные "мозги" отсюда уплывают. И с чем эта страна останется!? Ну, будь!
Они со звоном соединили стаканы и залпом выпили.
– А помнишь ту канистру со спиртом, Фимка? Если б не она, туго нам бы пришлось тогда. Будешь писать роман – расскажи, обхохочемся!
124
Трое друзей вышли из барака. На территории дивизиона все было по-прежнему. Полусонные часовые по периметру, мирно стоящие грузовики, внутри которых локационное оборудование для обнаружения самолетов противника и наведения на них своих боевых "птиц".
– Вы идите наверх, к машине, – попросил Фимка, – а я на пару минут в этот барак зайду.
Якубов с Байматовым переглянулись, понимающе кивнули головами и, закурив по сигарете, направились к шлагбауму.
Оставшись один, Фимка зашагал к бараку, где его накрыло волной воспоминаний…
25-ое декабря 1979-го года. Холодно на дворе, но в двухкомнатной "хрущевке" уютно и тепло. Фимка только что пришел с работы, на которую его недавно приняли и где было весьма перспективно продолжить свою карьеру. По телеку должны были сегодня показывать новый телефильм –"Три мушкетера и Де Артаньян". Аня, жена, приготовила свой знаменитый мясной пирог, дочь Регина щебетала что-то, сидя на коленях… В общем, семейная идиллия конца семидесятых годов прошлого века.
Звонок в дверь. Открыла Аня. На пороге появились двое парней, которые принесли для Фимы повестку из военкомата.
– Фима, иди сюда, тут тебе какую-то повестку принесли.
Фимка нехотя выпустил дочь из рук и направился в прихожую.
– Что за повестка?
– Здравствуйте, Вы Ташлицкий Ефим?
– Да.
– Вот распишитесь, что получили повестку.
– Ну, расписался, теперь что?
– А теперь Вам указано явиться немедленно в школу № 42, где согласно предписанию должны быть в течение часа!
– Да что за срочность такая, вы мне можете объяснить, для чего меня туда вызывают?
– Вот придете, там и объяснят. Наше дело – передать эту повестку. Все, до свидания.
Сказав это, оба исчезли за дверью.
Только сейчас Фимка рассмотрел повестку как следует. Во-первых, она была красного цвета. По армейскому опыту Ташлицкий знал, что
125
такие повестки даются неспроста. Или на учения, или… О втором "или" не хотелось думать, да и выглядело оно абсурдным.
– Ты пойдешь? – спросила жена. – Поешь хотя бы.
– Нет, надо идти, с этим шутки плохи! Заверни мне кусок пирога да несколько шоколадных конфет и не волнуйся. Скорее всего, прочтут лекцию и отправят домой.
Фимка сказал это как можно спокойнее, но у самого кошки заскребли на душе, где появилась сильная тревога. Он всегда интуитивно чувствовал приближение чего-то плохого, хотя твердо знал, что все кончится хорошо, потому что однажды, в юности, старая цыганка на базаре приблизилась к нему и без спросу взяла в руки его ладонь. Бросив взгляд на линии руки, она вдруг сказала: "Жить будешь долго, трудно, но счастливо, любить будут крепко, и ты любить будешь сильно, избранный ты, но, – тут она замялась, – береги себя". Потом цыганка прищурила глаза, будто пыталась увидеть на ладони что-то очень важное. Вдруг ее глаза засияли, и, посмотрев на Фимку, она повернула ладонь и поцеловала ее тыльную сторону. Затем поклонилась до земли и ушла.
В спортивном зале сорок второй школы уже набралось человек сто мужчин, которых призвали с гражданки пока что не известно для чего. Но все они военнообязанные и должны были подчиняться законам. Никто из них даже и не предполагал, что их ждет в ближайшее время. Одна половина присутствующих уже была "под градусом", другая искала любой способ, чтобы эти "градусы" где-то найти.
– Эй, товарищ Ташлицкий, давай к нам, – позвал чей-то до боли знакомый голос. Фимка пригляделся сквозь тусклое освещение и узнал Генрика Абрамяна, бывшего одноклассника, своего давнего друга и однополчанина (вместе служили в армии в городе Хмельницком, что в Украине). Вокруг вечно веселого армянина собралась компания, которая от нечего делать травила анекдоты.
– Для чего мы тут, Гека? – Фимка назвал его по школьному прозвищу.
– А хрен его знает! Да ладно тебе, не переживай, к утру дома будешь, одну ночь жена потерпит.
– А ты заметил, какого цвета повестка? Такие просто так не присылаются!
– Не наводи грусть, вот, хмельного хлебни, для храбрости. Он вытащил из внутреннего кармана шикарной кожаной куртки
126
металлическую оригинальную бутылочку, открутил пробку и подал другу.
Сделав большой глоток, Фимка по достоинству оценил вкус прекрасной "чачи". Горло и пищевод приятно обожгло, тут и шоколадные конфеты пригодились. Стало как-то на душе легче, хотя тревожное состояние не покидало нашего героя.
Неожиданно прозвучала команда: "Становись!" Это подал голос начальник горвоенкомата, подполковник Антипов. Помните Люду Антипову, первую Фимкину любовь? Это был ее отец. В Самарканде его знал каждый, кто уходил служить в армию и возвращался домой.
Серая масса недовольных мужиков стала стекаться к середине зала.
– Ну, давай, пацаны, пошустрее на построение, времени мало! Итак, вы все мобилизованы на учения, которые пройдут в секретном районе нашей необъятной родины. Никаких вопросов, типа "где?" "когда? "на сколько?". Придет время – командиры объявят на месте. А сейчас все садятся в автобусы. Они во дворе школы. Вперед!
Три "Икаруса", проезжавшие в одиннадцатом часу ночи почти через весь город, словно три кита, пересекали по улицам пространство. Поскольку свет в салонах не зажигался, то нельзя было понять, что там, в этих больших автобусах. Фимка, прильнув к запотевшему стеклу, грустно смотрел во тьму, где изредка мелькали огни уличных фонарей и редкие освещенные окна домов. Конец декабря, скоро Новый год, а тут на тебе – учения! Что-то не так, не складывается. Гека, который сидел рядом, тут же уснул, как только отъехали. Ему всегда все было по барабану. А может, просто защитная реакция, умение держать себя в руках? Хотя это понятие никак не стыковалось с эмоциональностью горячего армянского характера.
Автобусы проехали Абрамовский бульвар, уникальное и очень красивое место в Самарканде, где на протяжении километра в четыре ряда растут огромные чинары, некоторым из которых сейчас по сто сорок лет. Потом они свернули на дорогу, ведущую к горам. Сразу за мостом через древний канал Даргом "Икарусы" вдруг резко повернули вправо и вскоре буквально нырнули вниз к тускло освещенным то ли палаткам, то ли баракам. Людей высадили из автобусов и завели в сеть огромных брезентовых палаток. Там было тепло от раскаленных докрасна печек, типа "буржуйка".
127
Вызывали по списку и выдавали солдатское обмундирование. Фимка отметил про себя, что гимнастерки, сапоги, шинели и прочее совершенно новые. Обычно "партизанам" (так в Союзе называли тех, кто призывался с гражданки на учения или на переподготовку) выдавали уже ношенное, но ни в коем случае не новое обмундирование.
– А почему выдают все новое? – поинтересовался он у дежурившего офицера, наблюдавшего за процессом переодевания солдат.
– Много будешь знать – скоро состаришься, выполняй, что приказано! – недовольно ответил офицер, сам, похоже, не знавший ничего.
Фимка нашел свободный закуток и переоделся в новенькое нижнее белье, гимнастерку, брюки, сапоги и надел шинель. Армейские навыки он помнил. Впрочем, такое врезается в память навечно. Помнил он и то, поскольку служил в дивизии, которая в случае войны должна была принять и вооружить "партизан", что новое выдается только в случае войны.
Проснувшись утром, Фимка не сразу понял, где он. Сквозь утреннюю тишину снаружи гудели голоса, в огромной палатке стояли двухъярусные, аккуратно застеленные солдатские кровати. Как спать лег – не помнил. Последнее, что осталось в мозгу: несколько знакомых ребят, Гека и две бутылки водки, которые распили, закусывая вкусным пирогом Ани и шоколадными конфетами. Поскольку Фимка спал в шинели (видимо, ночью стоял дикий холод), он попытался встать и выйти из палатки. Удалось это с трудом: голова раскалывалась. Когда он все же оказался во дворе военной базы, понял: таких, как он, ищущих похмелья, было более сотни человек. Недалеко от палатки Фимка увидел строение, на дверях которого было написано "М" и "Ж".
"Ну и шутники – откуда тут женщины!" – подумал Фимка. Но следующая картина повергла его в еще больший язвительный восторг: открыв дверь с мужской буквой, он не увидел перегородок между туалетами. Мало того, кроме фронтальной стены с дверями впереди не было ничего, только голое степное пространство, которое заканчивалось забором из колючей проволоки. Не было даже крыши над головой. "Узнаю родную армию!" – пробурчал Фимка.
128
Вскоре на территорию базы прибыл еще один автобус. Это привезли младших офицеров запаса, среди которых оказались несколько одноклассников Ташлицкого – Рустам Джаббаров, Олег Якубов, Мишка Рокотов, Нариман Селимов и бывший сосед Ришат Байматов, закончивший в прошлом Житомирское радиотехническое военное училище и пребывающий теперь в звании лейтенанта. Двое из них – Рустам и Нариман – работали диспетчерами самаркандского аэропорта, и локационные системы для них – родная стихия! Фимка и Генрик бросились к ним с вопросами, надеясь узнать хоть какие-то подробности. Но и те ничего не понимали и не знали.
– А ты как здесь оказался? – спросил Фима Байматова.
– Судьба! – ответил тот. – Совершенно случайно оказался в военкомате, пришел за подтверждением, меня распределили в Рязань. А тут Антипов, мать его! Он же меня в училище отправлял, так вот говорит, что ему срочно нужны специалисты в дивизион. И приказал ехать сюда, говорит, что время военное: не подчинюсь – карьеру испортит! Может, оно и к лучшему.
– Слушай, какое военное время, с кем война-то! Ты чего мелешь!?
Но ответить Байматов уже не мог. Впрочем, он и сам толком ничего не знал. Так, слухи.
– Все на построение, – прозвучала команда из громкоговорителя, установленного на телеграфном столбе. – Командирам отделений собрать своих солдат и сержантов по списку.
Лейтенанты стали выкрикивать фамилии, и вскоре на плацу выстроился в два ряда весь дивизион. Из штабной палатки вышли четыре офицера, один в чине подполковника и три капитана. Один из капитанов, быстро пробежав вдоль построения, как бы проверяя, все ли на месте, истошно крикнул: "Дивизион, смирно!" – и, подойдя строевым шагом к подполковнику, доложил, что личный состав части построен.
Подполковник был человеком богатырского телосложения и обладал необыкновенно громким голосом. Он стоял перед строем, широко расставив ноги, в хорошо начищенных хромовых сапогах.
– Ты знаешь, почему подполковник так стоит? – с усмешкой спросил Фимку Гека.
– Почему?
– Звезды сильно на плечи давят, вот он и стоит враскорячку, чтобы не упасть.
129
Вокруг армянина все захихикали.
– Я тут командир! – раздался зычный рык подполковника Бающенко (такова была его фамилия). – Как хочу, так и стою!
– Ба, вот это слух, – подумали новоявленные военнослужащие, стоявшие рядом с Гекой. Но на этом инцидент не закончился.
– Товарищ солдат, ко мне! – скомандовал командир дивизиона, явно указывая взглядом на Абрамяна.
Гека секунду раздумывал, но, помня армейский устав, нехотя, вразвалочку двинулся в сторону подполковника. Подойдя к нему, он приложил руку к кокарде шапки и доложил, как положено, мол, по вашему приказанию – прибыл.
– Шапку сними.
– Зачем?
– Сейчас узнаешь. Кто у нас тут дивизионный парикмахер?
Из строя вышел сержант-узбек.
– Чемодан с приборами с собой?
– Так точно!
– Приказываю постричь рядового, как тебя?
– Абрамян.
– Рядового Абрамяна постричь перед строем – под ноль!
Тут же принесли табуретку и простыню, и через несколько минут черные кудри солдата попадали на щебенку, которой был покрыт двор базы. Зная Геку, Фимка ясно представлял, что творилось у того в душе, и больше всего боялся, чтобы не вскипела горячая армянская кровь и не наделал бы он еще больше глупостей! Но тот стойко выдержал удар судьбы.
Когда последний волосок солдата был отстрижен и Абрамян занял свое место в строю, командир объявил приказ, согласно которому дивизион должен в течение трех суток занять позиции на расстоянии четырехсот километров от Самарканда. Эшелон с машинами должен быть готов к отправке через двадцать четыре часа!
Сразу после приказа зазвучали команды, водители машин и все остальные стали в спешке готовиться к передвижению на товарную станцию. К вечеру уже были там, а к полуночи эшелон был готов к отправке. Еще через двое суток машины с локаторами разгружались возле военной базы, недалеко от какого-то поселка, на границе с Афганистаном. Но о том, что придется пересечь границу, никто даже не предполагал.
130
Ранним утром второго января 1980-го года в место расположения дивизиона приехало начальство из штаба Туркестанского военного округа. Решено было провести учебно-тренировочные мероприятия, чтобы проверить боевую готовность личного состава. И тут впервые все узнали, для чего их призвали с гражданки.
На сей раз перед строем стоял грузный генерал, с холеным выбритым лицом, который огласил боевой приказ. При слове "боевой" весь дивизион вздрогнул. Потому что до этого все приказы были так называемые строевые, они хоть и выполнялись, но за невыполнение их можно было схлопотать пару суток на "губе". Или получить наряд вне очереди на кухню. За отказ выполнять боевой приказ – дисциплинарный батальон, тюрьма. А во время войны и расстрел!
– Объявляю боевой приказ: ровно через сорок восемь часов выступить колонной из двадцати восьми грузовиков, в которых имеется оборудование для раннего обнаружения самолетов противника и наведения истребительной авиации для их уничтожения, по направлению в Афганистан, к городу Кабул, и занять позиции вокруг Кабульского аэропорта. Сегодня провести учения, приближенные к боевым. Начинайте!
Последнее было обращено к командиру и офицерам дивизиона. И тут началось цирковое представление. Вот как это выглядело:
– Сержант Усманов!
– Я!
– К локатору в машине номер семь!
– Что такое локатор, товарищ лейтенант?
– Ты чего дурочку ломаешь? Смотри у меня!
– Да я действительно не знаю, что такое локатор, – взмаливается Усманов.
– Так у тебя в военном билете написано, что ты оператор локационной системы!
– Не знаю я никакой системы – я в армии поваром служил. Честное слово!
– Сержант Закиров, к локатору!
– Я тоже никогда не имел дело с локатором, я в основном в карауле прослужил.
Оказалось, что более половины всех солдат и сержантов понятия не имели о том, как работает локатор, а многие его и в глаза-то не видели. Поэтому с трудом набрали четыре группы операторов вместо
131
двенадцати. Генерал был вне себя от ярости. Он крыл офицеров невероятно изощренным матом, как будто те были виноваты, что им подсунул военкомат в Самарканде.
– У меня там война, люди гибнут, – кричал он, указывая рукой в сторону границы с Афганистаном. – У меня приказ! Я же под трибунал пойду! Как с этим сбродом воевать, это вам не 41-й год! У нас самая мощная армия в мире! Без системы обнаружения и наведения там, в Кабуле, делать нечего! Все, запускаю вам учебную цель – не засечете, пеняйте на себя!
Он подозвал к себе командира дивизиона и сказал тому, что потребует от военкомата срочно заменить поваров и парикмахеров настоящими специалистам.
– Времени теперь нет, приказ выступать на Кабул не от меня исходит. Значит, замену состава произведем либо в пути, либо уже на месте. Держись, подполковник. И помни: это не учения, а жестокая война.
Видно было, что генерал говорил это командиру вроде бы как наедине, по секрету, но так, чтобы услышали многие – и офицеры, и солдаты. Затем он сел в новенький "УАЗик" и укатил восвояси.
Учебную цель "ловили" сам командир дивизиона, Ришат Байматов, Нариман Селимов и еще два офицера, прекрасно знавшие, как это делается. Цель была обнаружена, и данные о ней переданы истребительной авиации. Это был первый легкий экзамен, но никто не знал, что ждет дивизион в ближайшие два-три дня.
Настроение у людей ухудшалось с каждым часом. Нелегко было представить себе, что в нашей стране в самый разгар мирного времени, когда эхо Второй мировой войны утонуло в бравурных маршах и оптимистических советских песнях, где пелось о счастье, о непобедимой армии, о том, что парни всей земли, взявшись за руки, идут ко всеобщему мировому благоденствию, начинают выдавать оружие, боеприпасы. Над головой с самого утра и до позднего вечера в сторону Афганистана летели боевые вертолеты и самолеты. Фимка сначала пытался их сосчитать, но через час сбился со счета.
К полудню в дивизион прибыло отделение сопровождения – два бронетранспортера, позади одного была прицеплена легкая пушка. Плюс отделение артиллеристов, которыми командовал кадровый офицер в чине капитана.
132
Вечером специальные посланцы, которых отправили в поселок, расположенный рядом с военной базой, опустошили все продуктовые магазины, приобретая главным образом алкоголь. Ночь была проспиртована насквозь. Пили все подряд: и водку, и коньяки, и шампанское, и портвейны, и пиво. Казалось, что это был последний день, когда можно было налакаться до чертиков. Впрочем, такое определение оказалось справедливым, если заглянуть в совсем недалекое будущее.
Ранним утром колонна двинулась вперед. После вчерашней попойки ехали, как теперь говорят, на автопилоте. Через полчаса пересекли огромный мост через реку Амударью, по которому в Афганистан перебрасывались войска из района города Термез. А еще через полтора часа подъехали к первому небольшому перевалу. Фимка, которого назначили ответственным за документацию дивизиона, ехал в штабной машине рядом с командиром. Тот старался казаться бывалым воякой: решительным, уверенным в себе. Приказы подполковник отдавал четко и ясно, со знанием дела. Но временами на лице его проглядывало беспокойное напряжение.
Было странно: в редких кишлаках все казалось вымершим. Ни людей, ни животных, хотя печной дым был виден с крыши почти из каждого дома. В воздухе висела непонятная тревога. Перед перевалом решено было устроить привал. Солдат надо было покормить. Командир приказал выставить охрану вокруг каравана машин. Но наивные вояки, призванные быть в карауле, появлялись, то тут, то там, нарочито громко крича в сторону гор: "Стой! Кто идет?"
Они и не предполагали, что за караваном грузовиков уже ведется наблюдение и пара зорких афганских глаз оценивала ситуацию, передавая по рации своим сведения о месторасположении дивизиона, количестве людей и оружия. Что уже составляется план засады на перевале, где колонну можно будет расстрелять, как мишени в тире. Поскольку караван находился в предгорьях, опасность попасть в засаду была весьма велика. Автомашины и люди оказались окруженными возвышенностями, с которых все видно как на ладони.
И лежать бы Фимке и его многим однополчанам в цинковых гробах в сырой земле, если бы не случай, посланный наверняка Господом богом. Потому что пока готовились передохнуть и перекусить – небо вдруг заволокло тучами и неожиданно повалил снег. Не то слово повалил! Казалось, что с неба летели снегурочки. Такого еще никто не
133
видел, снежинки были величиной с ладонь. Огромные, пушистые. Узбеки называют такой снег "ляйляккор", где ляйляк – это аист, а кор – это снег! То есть снег-аист. Удивительно точное название. Через час все было покрыто белым покрывалом, и конца снегопаду не было видно! Вскоре подул сильный ветер и начался настоящий буран.
Сидя в командирской машине перед главным локатором подполковник ломал голову над дилеммой: двигаться дальше или переждать непогоду. Он связался со штабом армии, где его пристыдили, сказав, что из-за пары снежинок он готов сорвать передислокацию дивизиона и не выполнить приказ. Вперед, мол, и танки наши быстры!
Однако командир решил сначала послать на разведку несколько солдат на бронетранспортере и грузовик за ними. Хотя уже сейчас было ясно – бесполезно, видимость из-за плотного снегопада – метров десять, да и как там будет по крутой дороге в гору на перевал. Одно дело по сухому асфальту или грунтовке, другое – по глубокому мокрому снегу, который превратил дорогу в скользкий каток.
– Если не получится – тут же возвращайтесь назад, – наставлял командир молоденького водителя мощного грузовика "ЗИЛ-131" и связного, которым оказался Генрик, а также пятерых солдат из отделения прикрытия, – следуйте строго за бронетранспортером. Связь держать постоянно! Понял, Абрамян?
– Так точно!
Два транспорта отделились от колонны, двинулись в сторону перевала и через минуту исчезли из виду. А еще через минут пятнадцать послышалось из трубки рации: "Товарищ командир, мы застряли! Тут не проехать: под снегом гололед! Попробуем выбраться с помощью бронетранспортера!" Прошло еще какое-то время. И вдруг Фимка услышал испуганный голос Генрика:
– Товарищ подполковник, тут засада, в нас стреляют! Отходим назад!
– Кто стреляет? – кричал командир дивизиона в трубку рации.
– А черт его знает! Афганцы, наверно. Нам подмога нужна: машина застряла! Пытаемся развернуть ее с помощью бронетранспортера. Слава богу, буран и нас не очень хорошо видно. Они думали, наверно, что за нами весь караван. Стреляют наугад.
Только сейчас Бающенко сообразил, что произошло. Только сейчас он понял, что находится со своим дивизионом на чужой территории и
134
тут идет война не на жизнь, а на смерть. И что ему отвечать за все – за людей, за машины, за свою собственную жизнь.
Прежде всего, он сообщил о случившемся в штаб дивизии, откуда получил приказ – как можно быстрее развернуть дивизион и двигаться назад, к границе. Получено штормовое предупреждение, и там, в штабе, наконец-то поняли, что перевалы дивизиону не преодолеть: все завалено снегом.
Вместе с капитаном они кинулись ко второму бронетранспортеру и приказали приготовить к бою пушку, пока остальные машины будут разворачиваться.
– Кто тут командир артиллерийского расчета?
– Я, младший лейтенант Махмудов, товарищ подполковник, – откликнулся один из "партизан".
– Приготовьте орудие, чтобы вести огонь.
– А как вести огонь, я не умею. У нас тут никто с пушками дела не имел!
– Опять двадцать пять! Дай свой военный билет!
Старшина, высокий таджик лет тридцати пяти, подал командиру военный билет, где в графе "воинская специальность" значилось – "артиллерист, командир орудия".
– Да это так только написано, а я после сельскохозяйственного института в хозяйственном взводе служил, выращивал для части картошку и капусту, я ведь агроном по специальности, и в армии работал как бы агрономом!
– Слушай, капитан, – обратился Бающенко к командиру отделения прикрытия, – ты хоть проверял, кого тебе прислали из военкомата!?
– Нет, времени не было, понадеялся на то, что говорится в документах. А вы проверяли? Сами в таком же положении!
– Вот теперь сам иди и заряжай пушку, – закричал на него подполковник, – у меня там люди под обстрелом, если афганцы сюда кинутся, нам несдобровать. Мы даже не знаем – сколько их!
– А что толку от пушки в такую погоду, куда, в кого стрелять? Ни хрена ведь не видно! – закричал в ответ капитан.
– И что теперь?
– Буран поможет, нас не разглядеть, разворачиваемся и уходим!
– А как же те, кто в разведку поехал? Они же там под обстрелом!
– Надо надеяться, что и они выкрутятся! – крикнул командир и стал связываться по рации с головным бронетранспортером. Это ему
135
удалось. На вопрос, как там обстановка, последовал ответ: один убит, трое раненых, удалось развернуться, и они скоро будут.
Видимо, это сообщение окончательно вернуло командиру дивизиона сознание опасности и реальности потерять все – машины, людей, самого себя. И он начал действовать решительно и четко. Своим громовым голосом собрал офицеров и младших командиров, описал обстановку, приказал немедленно разворачиваться и двигаться в обратном направлении. Всем передался его настрой, и люди совершили, казалось, невозможное! Одна за другой машины разворачивались (помог опыт первоклассных водителей, тут военкомат не подвел, слава богу). Уже через час колонна двигалась по направлению к родной границе. Подоспели и те, кто уходил к перевалу на разведку.
Забыт был сон, голод, все моментально протрезвели и стремились поскорее уйти от опасного места. Но поскольку всю дорогу валил снег, то двигаться приходилось на невысокой скорости. Было ощущение, что это не Афганистан, а Архангельская область, где такие снегопады и метели не в диковинку. Согревала лишь мысль, что легко отделались и скоро будем "дома". Но по дороге дивизион ждало еще одно испытание: видимость улучшилась, и, проезжая мимо одного кишлака, все вдруг услышали выстрелы, а потом и свист пуль и мины, пущенной из ближайшего к дороге глинобитного дома. Стреляли из гранатомета по головному бронетранспортеру. Снаряд попал под колеса, машину подбросило, но не перевернуло. Она стала как вкопанная. Что сталось с солдатами, которые были внутри, никто не знал.
Вдруг завизжал звук второй мины, которая разорвалась возле другого бронетранспортера, сопровождавшего колонну сзади, не причинив ему особого вреда. Из бойниц обеих боевых машин началась беспорядочная стрельба из автоматов и крупнокалиберных пулеметов по двум ближайшим глинобитным постройкам. Под прикрытием огня каким-то чудом артиллеристам удалось развернуть пушку, и под одобрительные крики солдат она дала первый залп по врагу, засевшему в домах у дороги. Но снаряд, ударивший в стену, сделал в ней лишь небольшое углубление и все. Глинобитная защита шириною в пятьдесят сантиметров оказалась непробиваемой. В самые первые минуты этого скоротечного боя всеми овладело оцепенение. Война? Откуда! Не может этого быть! В наше мирное время!
136
Стрелять? В кого? Не по мишени, стрелять надо было в людей, которые готовы были тебя убить!
По приказу командиров те солдаты, которые находились в бронированных кунгах, выбрались наружу и залегли на обочине под прикрытием грузовиков. На какое-то время стрельба стихла, создалось впечатление, что все закончилось. Но оно оказалось обманчивым. Афганцы – народ свободолюбивый, упрямый, воинственный. Здесь жили опытные охотники, которым теперь было все равно, в кого стрелять – в зверя или в "шурави" (так называли афганцы советских солдат). На их свободу посягнули, как и на их территорию. Да что там территорию, главное – посягнули на их веру, на ислам, попирая священную книгу Коран и заменяя его марксистско-ленинской философией, которой коммунисты затуманивали людям мозги.
Сколько народов и государств ни пытались подчинить себе Афганистан – никому, никогда, никаким армиям это не удавалось. Упрямые и безмозглые советские руководители, которые вдруг решили помочь коммунистической партии Афганистана, думали, что афганцы испугаются одного только вида боевых самолетов и вертолетов, танков и огромной (стотысячной) армии советских солдат! Они сами забыли свою же доктрину, заимствованную у Александра Невского – "кто к нам с мечом войдет, от меча и погибнет!".
Эхо мировой пролетарской революции застилало глаза удивительно тупым людям, строящим из себя великих строителей коммунизма! Венгрия, Чехословакия на себе испытали эту жестокую, как оказалось позже, никчемную систему уравниловки. И когда там народ решил избавиться от коммунистического правления, людей расстреливали и давили танками, расправляясь с инакомыслящими.
Фимка пока что ни о чем таком не думал. Он и его сотоварищи, попавшие в засаду, теперь просто не знали, как быть: навыков настоящего, а не игрушечного боя, не было ни у кого, даже у офицеров. Теоретически они знали все, но на практике, в ситуации, когда ты даже не можешь взорвать глинобитный дом, потому снаряды и пули просто вязнут в его толстых стенах, не проникая вовнутрь. Смешно сказать, но выручило неожиданное истерическое решение подполковника, который своим громовым голосом крикнул:
– Тому, кто подкрадется к дому и бросит внутрь пару гранат, подарю ящик водки, как вернемся на базу!
137
– Не шутишь, командир? – спросил вечно отчаянный Мишка Рокотов, приползший от соседней машины.
– Да какие там шутки, старшина! Домой надо двигаться, а тут…
– Тогда я пошел! А ну, мужики, прикройте!
И он неожиданно быстро побежал по направлению к постройкам. Пару десятков автоматов застрекотали по домикам и по небольшим окнам. "Духи" (так впоследствии называли афганских моджахедов) не ожидали такого поворота событий и после некоторого замешательства тоже открыли огонь из автоматов и охотничьих ружей. Но эта заминка помогла Рокотову пробежать пару десятков метров. Потом он вдруг исчез из виду.
– Ташлицкий, – обратился к Фиме командир, – ты видишь, с крыши из-за трубы стреляют? Сними его, попробуй.
Фимка едва разглядел за глиняной печной трубой край цветного восточного халата. Взял это место на мушку. Вспомнил, что когда-то отменно стрелял на полигоне, когда служил в армии после университета. Вдруг из-за трубы показалась чалма, Фимка прицелился и выстрелил короткой очередью из АКМ. Тот, кто там прятался, вывалился из-за трубы и упал рядом с ней, как мешок!
– Боже мой! Я убил человека, – прошептал Фимка. Руки вдруг задрожали и стали потными.
Но эмоциям не дано было еще более разгореться. Вдруг у самой стены дома выросла фигура Мишки Рокотова, который метнул в окно одну за другой две гранаты. Раздались два глухих взрыва, истошные крики людей и зычный призыв подполковника: " За мной! Вперед! Ура!". Он с автоматом наперевес выскочил из-за кунга.
Скорее, подчиняясь общему психозу, чем смелости и жажде победы, за ним в атаку бросились человек пятнадцать солдат дивизиона (остальные лежали оцепеневшие, стараясь просто пережить ситуацию). Видимо, эти решительные шаги возымели действие, и те, кто находился в постройках, бросились наутек внутрь кишлака. Им вслед палили автоматы…
Еще через полчаса караван продолжил путь к границе без особых происшествий.
Один убитый, шестеро раненых, брошенный бронетранспортер, у которого были подбиты колеса и ходовая часть, – таков был итог боя. Но люди были довольны, что отделались малыми потерями и легким испугом. Несколько караванов техники и машин, которые за день до
138
снегопада поднимались по перевалам на пути к Кабулу, были жестоко расстреляны "духами". Помощь к ним не подоспела из-за непогоды. Но обо всем этом Фимка и его однополчане узнали через неделю на траурном прощальном митинге, где возле самолетов были выставлены цинковые гробы с первыми погибшими в этой бессмысленной, никому не нужной войне. И ведь длилась она девять лет. И погибли в ней (по неофициальным данным) около четырнадцати тысяч солдат и офицеров Советской армии…
Вернувшись в расположение военной базы, начали готовить грузовики с локаторами к отправке самолетами транспортной авиации. Теперь в Кабул летели огромные "Антеи", которые везли в своих "туловищах" дивизион раннего обнаружения самолетов противника. Время тянулось медленно, солдаты и офицеры изнывали от безделья. Выпить бы водочки или винца, да деньги все истрачены подчистую. Зато импортной еды было навалом, кормили как на убой.
Командирский кунг (большой грузовой фургон с главным локатором), где ночевал Фимка, служил ему и его друзьям игровой комнатой. Резались в основном в карты или в шахматы. Как-то утром, просыпаясь, Фима задел локтем двадцатилитровую канистру, прикрепленную к стенке кунга. От удара искры из глаз посыпались. Ташлицкий взвыл и заматерился на эту самую канистру. Потом вдруг стал размышлять: чего эта канистра тут делает? Он-то думал, что она пустая, мол, для бензина. Но, по всей видимости, канистра была наполнена какой-то жидкостью.
Почесав затылок, Фимка вспомнил, как однажды его друг Жорик Карпов принес с работы пузырек со спиртом. Он объяснил Ташлицкому, что это чистый медицинский спирт для очистки от грязи и пыли частей электроприборов. Догадка пронзила "следопыта": а что если… Фима внимательно осмотрел крышку канистры. Закрытую наглухо, ее "охраняла" свинцовая пломба на двух тонких проводках. Так что практически открыть крышку невозможно, не повредив пломбы.
Солдат легонько покрутил пломбу, и вдруг она поддалась и "выползла" из проводков. Сначала Фимка испугался, но потом попробовал вставить проводки на место, и у него это хорошо получилось. Тогда он снова аккуратно вытащил пломбу и, отсоединив проводки от дырок, приоткрыл туго поддающуюся крышку.
139
Послышался легкий хлопок, он напоминал звук вытащенной штопором из бутылки вина пробки.
Фима принюхался. Вот это да! Из канистры пахло спиртом. Но можно ли было его пить? Закрыв канистру, Фимка поставил пломбу на место, чуточку сдавив ее пальцами. Подергал легонько – как будто, так и было!
Не говоря пока что никому ни слова о своей находке, он отправился в палатку хозяйственной части и как бы невзначай задал вопрос одному из офицеров: как отличить технический спирт от медицинского. Тот ответил, что по запаху их почти не различишь, но второй пахнет нежнее и приятнее, и что электронные приборы локаторных установок обрабатывают только медицинским спиртом.
Вечером в карты пришли играть Ришат, Олег, Нариман, Генрик, в общем, вся компания была в сборе. Только раздали карты, как Фима говорит: "Эх, сейчас бы по сто граммов врезать". Далее прозвучал ответ одного из друзей, напоминавший диалог из кинофильма "Кавказская пленница": "Грешно смеяться над больными людьми".
– А вот чистый спирт в какой пропорции разбавляется? – не унимался Ташлицкий.
Первым насторожился Генрик. Он прекрасно знал Фиму, тот просто так задавать такие вопросы не будет. Отложив карты, армянин внимательно посмотрел на друга и сказал:
– Так, значит, заначку сделал и молчал! А ну, колись, есть спирт?
– Ну, всего-то одна фляжка, на "черный день" оставил, – ответил Фимка, доставая солдатскую фляжку из-под матраса.
Что тут было – не передать словами. Фляжка – это же литр спирта, это ж четыре "пузыря", вот это да! Праздник на два дня был обеспечен, и на душе стало как-то тепло и радостно.
Да, вот еще что. Рано утром в кунг пришел командир, он ночевал в офицерской гостинице на базе, а тут чего-то ему понадобилось. Ташлицкий притворился спящим. Бающенко, убедившись, что солдат крепко спит, взял в руки телефон рации.
– Алло, "горлинка", дай мне "сокола". Алло, алло, "сокол", дай мне срочно "панаму". "Панама"? Набери мне номер… и командир называет телефонный номер.
Фимка лежал затаив дыхание. Он понял, что командир вызвал Самарканд и ему набирают городской номер.
140
– Светочка, это я. Звоню, чтобы сообщить, что "туда" меня отправляют через неделю. Да не плачь ты, все, больше говорить не могу. Позвоню, когда сумею, сына поцелуй. Голос командира на секунду дрогнул, но он тут же взял себя в руки, а через минуту покинул фургон.
Фимка еще долго лежал, соображая, что сейчас произошло. У него мелькнула шальная мысль, но он отогнал ее. Хотя после завтрака, придя снова в кунг, заперся изнутри, снял телефонный аппарат с рации.
– "Горлинка" слушает.
От неожиданности у Ташлицкого перехватило горло.
– "Горлинка" слушает, алло!
Фимка собрался с духом и как можно уверенней сказал:
– Слушай, "горлинка", дай мне "сокола".
– "Сокол" слушает.
– "Сокол", дай мне "панаму".
– Минуту, соединяю.
– "Панама", алло, набери мне городской номер.
– Какой?
И Фимка назвал номер домашнего телефона в Самарканде. Через несколько секунд, которые показались солдату вечностью, послышались гудки, а потом голос жены Ани.
– Алло, да, говорите, я вас слушаю…
– Аня, это я.
– Фима ты, Господи! Ты уже в Самарканде? Где ты?
– Нет, я пока не в городе. Я не могу тебе сказать, где я. Смотри новости по телевизору. Главное, у меня все хорошо, и у ребят тоже. Позвони их женам, передай приветы.
– Я ничего не понимаю, где вы все, когда вернетесь? Было слышно, что Аня плачет.
– Пойми, родная, я ничего не могу тебе сказать, скоро будем дома, я надеюсь. Пока, доченьку поцелуй. Пожалуйста, не волнуйся, все живы и здоровы. Это главное. Я не могу долго говорить. Постараюсь завтра позвонить, если получится.
Фимка положил телефонную трубку, на глазах были слезы, но не грусти, а радости, что услышал голос любимой женщины, теперь она меньше будет волноваться.
141
Три дня подряд вся компания друзей Ташлицкого по очереди звонила в Самарканд, коротко общаясь с женами и детьми. На третьи сутки приехал к Бающенко капитан из особого отдела. Допытывался, кто это звонит постоянно в Самарканд. Командир ответил, что он сам пару раз звонил домой и что только он знает пароли.
Выждав несколько дней, Фимка снова попытался позвонить домой. Сняв телефонную трубку, он услышал вопрос: "Пароль?" Ташлицкий сначала растерялся, потом, спохватившись, сказал: "Горлинка". Послышался резкий ответ, видимо, солдата-связиста:
– Пароль неправильный. Слушай, братишка, мой тебе совет, не поднимай больше эту трубку, а то "залетишь под фанфары". Я тебя выдавать не буду. Но и ты не звони больше, понял?
– Понял, спасибо, братишка!
Больше связи с Самаркандом не было. Однако друзья не унывали, потому что еще через пару дней Фимка снова нашел очередную заначку – фляжку чистейшего медицинского спирта. И снова был праздник.
Примерно через месяц дивизиону был дан приказ возвращаться в Самарканд, поскольку в Афганистане начали боевые действия регулярные части Советской Армии, и "партизан" отправляли по домам.
На радостях Бающенко собрал в штабном кунге своих офицеров и торжественно заявил, что ему приказано отправить людей и оставшуюся технику назад, в Самарканд. По этому случаю он сегодня всех угощает.
– У меня для вас сюрприз! Видите эту канистру? В ней двадцать литров чистейшего медицинского спирта, поскольку наша миссия закончена – она ваша! Гуляем, бояре!
У Фимки, который присутствовал в это время в штабе, укладывал в ящики документы, от испуга замерло сердце. К такому развитию событий он не был готов. Бежать было некуда, оставалось полагаться на судьбу. И вот… Командир вытаскивает из ящика своего рабочего стола плоскогубцы, подходит к канистре, зажимает плоскогубцами пломбу и резким движением срывает ее с крышки. Он поднял пломбу над головой под аплодисменты своих сослуживцев.
Никогда так Ташлицкому не было хорошо. Он понял, что избежал сурового наказания, поскольку пломбу сломал сам командир.
142
Тем временем Бающенко открепил ремни, державшие канистру, от стенки фургона, и тут раздался его страшный рык:
– Вот гады, вот сволочи, похоже, при подготовке к отъезду снабженцы недолили спирта. Что-то она подозрительно легкая, – сказал он, приоткрыв тугую крышку и покачав канистру, – тут всего литров десять-двенадцать! Вот гады!
– Да ладно, не переживай ты, – сочувственно сказал командиру начальник хозяйственного взвода. – Десять литров – это же ящик водки, так что хватит под завязку.
Естественно, что все офицеры в этот день были пьяны в стельку. Но даже ничего уже не соображавший Бающенко мотал головой и приговаривал: «Вот ты скажи мне, Ташлицкий, справедливо ли это – недолить канистру воинам, идущим на войну? Ну, суки, приеду –разберусь там с ними. Вот ведь подонки, недолить канистру, это же какими жестокими и алчными людьми надо быть».
После попойки офицеры разбрелись по своим палаткам и фургонам. В конце концов, алкоголь уморил и командира. Фимка уговорил его лечь здесь же, в кунге, на матрас и поспать. Бормоча себе что-то под нос, Бающенко присел, потом повалился на жесткую постель и моментально захрапел.
Вот так по счастливой случайности Фимка не попал на афганскую войну и остался жив. А к 23-ему февраля 1980-го года, в день Советской Армии, был отпущен домой! Это был год московской олимпиады, год смерти великого актера и барда Владимира Высоцкого, это был год пика махрового застоя в политике, да и во всех сферах советской империи, которая, выдыхаясь, должна была развалиться как карточный домик. До отъезда в Израиль еще было долгих двенадцать лет, и если бы кто-нибудь тогда сказал бы Фимке, что он уедет из страны куда-то на историческую родину, то наверняка бы он рассмеялся и, покрутив указательным пальцем у виска, элементарно послал бы на …!
ВОЛЕЙБОЛ И СТИХИ ПОД ГИТАРУ
Особая строка, особая судьба у этого выражения – стихи под гитару, придуманного Фимкой. Может, кто-то и употреблял такое
143
словосочетание в своих текстах, но для нашего героя оно было новым и сыграло важную роль в жизни!
Произошло это, когда Фимке исполнилось 17 лет и он заканчивал учебу в школе, во дворе у соседа Юрки Поликарпова появилась семиструнная гитара. И когда вечером он выходил во двор и садился на скамеечку, вокруг тут же собиралась стайка детей, молодежь, да и свободные от работы топографы и их жены. Юрка пел блатные песни и какие-то романсы, да так жалостливо, что женщины плакали, а у подростков сердца сжимались от грусти!
"Вот идет караван по сыпучим пескам и везет анашу в свой родной Пакистан…" – пел гитарист, ритмично отбивая пальцами всего три струнных аккорда.
Фимка уговорил маму купить ему такую же гитару, которая стоила тогда немалых денег – семь рублей пятьдесят копеек. В 1964 году на эти деньги можно было прожить почти неделю. Мясо стоило в магазине один рубль девяносто копеек, а хлеб (серый) – шестнадцать копеек. Вот! Но сын очень просил, и мама согласилась. Когда-то она пыталась заставить Фиму играть на отцовском аккордеоне и даже наняла ему учителя, но мальчика хватило всего на несколько уроков: сидеть и "пилить" гаммы неусидчивому пацану не хотелось. Зато играть в волейбол ужасно нравилось, и он записался в секцию. Учитель музыки сразу заметил, что пальцы мальчика стали какие-то деревянные. Он спросил у Фимки, в чем дело, тот ответил просто, что играет в волейбол, оттого и пальцы такие.
– А ты выбирай – аккордеон или волейбол, – строго сказал учитель. Фимка выбрал волейбол, хотя всегда на слух мог подобрать на инструменте услышанную мелодию вальса или песни.
Но, все по порядку – сначала о волейболе.
Это должно было случиться с Фимкой обязательно. Он был шустрым малым, рос в районе, который был когда-то окраиной Самарканда – между арабским Панжабом, заводом "Красный двигатель" имени В.И. Ленина и шелкоткацкой фабрикой имени двадцати шести бакинских комиссаров (вот как они назывались, оставил для истории). С тех пор, как отец оставил семью и женился на молоденькой девушке, Фимка был предоставлен сам себе. Матери приходилось много работать, чтобы прокормить детей и себя в это непростое время. Алиментов, естественно, не хватало, и Ида пошла работать посудомойкой в столовую.
144
Предоставлен сам себе – это значило, что контролировать пацана было некому. На улице гораздо интересней, чем сидеть дома. А там – вечная беготня, подвижные игры, драки, лазания по заборам и деревьям. Отсюда и крепкие руки и ноги, как у спортсменов, а также быстрая реакция на ситуацию, из которой надо выбраться мгновенно. Здесь, на улице, нельзя было быть мямлей и маменьким сыночком, тут были свои непреложные, иногда жестокие правила, которым надо подчиняться, иначе – несдобровать. Поэтому некоторые, кто не сумел обуздать свою юношескую энергию в спорте, позже сидели по тюрьмам, сломав жизнь и себе, и другим людям. Думаю, что, если бы не случай, такая же судьба могла ожидать и Фимку.
Помнится, в начале учебы в седьмом классе, уже не в сорок шестой, а в двенадцатой школе, что была территориально ближе к дому, Фимка подружился с подростком – Борисом Хурамовым. Тот был из довольно обеспеченной по тем временам семьи. Еще бы, мама Бориса работала директором лимонадного завода. И папа был известным в городе человеком – деканом кафедры педагогики Самаркандского Госуниверситета.
Однажды Борис и Фимка гуляли в городском парке, ели мороженое, смеялись по каждому незначительному поводу. На одной из площадок вдруг увидели играющих в волейбол ребят такого же возраста, как и они. Подошли поближе. Тут Борька вдруг направился к тренеру, который учил мальчишек играть в волейбол.
– Здравствуйте, Борис Павлович, а можно мы с другом запишемся к вам в команду? Хотим тоже поиграть в волейбол.
– Привет, тезка. Как родители поживают?
– Да нормально все, – ответил Борька.
– Поиграть, говоришь? Но у нас не просто игра, а серьезные занятия, и не на один день, если хотите по-настоящему приобщиться к игре, то я вас возьму. Но если, как говорится, шаляй-валяй, то даже и не думайте. Я, конечно, твоего папу уважаю, но здесь поблажек не будет. Согласны?
Фимка посмотрел на друга, тот кивнул головой, мол, давай попробуем.
– Мы согласны, – твердо ответил Борис.
– А дружок твой чего молчит? Тебя как звать-величать? – обратился он к Фимке.
145
– Ефим Владимирович Ташлицкий, – с волнением в голосе ответил тот.
Тренер рассмеялся и крепко пожал мальчишке руку. От его ладони шло приятное и ободряющее тепло.
– Ну что ж, присоединяйтесь к нам, Ефим Владимирович Ташлицкий. Добро пожаловать в нашу юношескую команду волейболистов спортивного общества «Спартак». Сразу скажу вам условия – три тренировки в неделю, в воскресение игра. Каждые две недели буду проверять дневники, в конце четверти – табели успеваемости. Будет там хоть одна двойка – вылетаешь из команды автоматически. И троек быть не должно. Ясно?
Мальчики кивнули головами в знак согласия с такими условиями. Да они были сейчас готовы на все, лишь бы поскорее взять в руки заветный мяч и врезать по нему со всей силы. Надо сказать, что в те времена (начало 60-х годов прошлого столетия) мячи для игры в волейбол и футбол были шнуровочные. То есть в кожаный чехол засовывали резиновую камеру с «пипкой». Накачивали ее воздухом, а потом зашнуровывали кожаным шнурком прорезь. Такой мяч был довольно жестким, и если во время удара ладонь попадала на место шнуровки – ох, и больно было. Современные нипельные мячи появились чуть позже, так что после шнуровочного они казались просто игрушками.
С этих пор у Фимки началась совершенно другая жизнь. Постоянные тренировки, которые нравились подростку и которым он отдавал всего себя. В школе дела пошли в гору, потому как нельзя было получать двойки. Да и тройки новоиспеченный спортсмен получал теперь гораздо реже. А главное – во дворе и на улице, в собственном классе Фимка теперь вместе с Борькой Хурамовым, конечно, были козырными пацанами.
Через несколько тренировок тренер раздал мальчишкам мячи, которые они могли брать с собой на дом, чтобы там отрабатывать удары и приемы. Так что после уроков Фимка стремглав бежал домой, переодевался и во дворе стучал мячом о стенку дома. Делал все так, как его учил тренер. В конце концов, он добился того, что прекрасно освоил нападающий удар и передачу паса.
На тренировках парень работал до седьмого пота: Мароканов никому не давал поблажки. Его громкий голос, всегда уверенный и жесткий, заставлял выполнять упражнения с максимальной отдачей.
146
Сам Борис Павлович беззаветно любил волейбол, отдавал игре всего себя, был, как теперь говорят, фанатом. Свою любовь к этой игре и свое мастерство, а был он талантливым мастером своего дела, он передавал детям, юношам, студентам. Именно благодаря Мароканову в Самарканде волейбол стал одной из самых популярных игр. Массовость была поразительной, десятки команд участвовали в городских, районных и областных соревнованиях. А сами соревнования превращались в спортивные праздники.
В те времена, когда интернет был неизвестной никому фантазией, когда телевизор-то был далеко не в каждом доме, игры – волейбол, футбол, баскетбол – в Средней Азии стояли на первом месте, ими увлекались сотни тысяч молодых людей. Спортивных залов было мало, поэтому играли в основном на открытых земляных площадках. Предварительно поливали земляной настил водой. Чтобы не было пыли. Ждали, пока площадка подсохнет, а уж потом "гоняли мяч". После таких игр майки были похожи на половые грязные тряпки, но удовольствие игра доставляла колоссальное.
Кстати, игровую форму: футболки, кеды и мячи хорошие – достать было совсем непросто. Трусы, так называемые "семейные", длинные, всегда не по размеру, надо было перешивать. Поэтому Фимка с помощью мамы освоил шитье на швейной машинке и самостоятельно мог ушить и трусы, и футболку…
Однажды, примерно через два месяца после прихода Фимки и его друга в команду, Борис Павлович пришел на тренировку одетый по-праздничному. Построил, как всегда, ребят в шеренгу и объявил:
– Сегодня у нас не будет тренировки, сегодня – игра! Играть будете между собой, разделимся, я назову две команды основных и запасных игроков. Та команда, которая победит из трех партий, поедет на республиканские соревнования в Бухару. Идет?
Объявление все приняли с ликованием. Еще бы – поехать на такие престижные соревнования, да еще за счет спортивного общества. Да это же предел мечтаний любого юного волейболиста.
Фимка вошел в состав команды, где играли ребята, ставшие впоследствии лучшими друзьями нашего героя: Витя Криворучко, Юра Попов, Фируз Гариб, Мишка Виноградов, Витька Торба, Жорик Залманов, Герка Сербин, Фархад Низаметдинов. Других из спартаковцев той команды не помню. Не будем утруждать читателя рассказом об игре, скажем лишь, что Фимкина команда победила.
147
Она-то и отправилась на первые свои настоящие республиканские соревнования.
Главными соперниками спартаковцев были ребята из детской спортивной школы. Эту команду, основанную на игроках 34-й самаркандской школы, тренировал Валерий Петрович Гаркин, который являлся выпускником Ташкентского спортивного института. Там были отличные игроки, такие как Витя Стриго, Юра Эргашев и другие. Между этими двумя командами и проходили "схватки боевые". В первой официальной встрече победили спартаковцы. Но таких встреч было много, всего не упомнить.
После всех этих событий еще десять лет Фимка играл в волейбол – за юношей, потом за сборную студенческую команду, за сборную строителей, а в армии и за сборную армейских частей. Если бы не травма, играл бы и дальше. Но на одной из тренировок порвал мышцу на бедре и сел сначала на скамейку запасных, а потом и вовсе ушел из волейбола. Хотя иногда он заходил в спортзал, где Борис Павлович Мароканов тренировал теперь уже девушек, и там помогал ему в работе.
После тренировки отвозил тренера на своем мотоцикле домой или в пединститут, где тот работал. И всегда слышал такую фразу в свой адрес:
– Спасибо тебе, Ефим Владимирович. Будь здоров, парень.
Мароканов никогда не читал своим питомцам нотаций, никогда не "воспитывал", никогда не сквернословил, но уроки его жизни для всех ребят были бесценны. Потому-то каждый старался быть похожим на него. Быть целеустремленным и сильным, никогда не унывающим. Точно так, как тренер отдавал молодым волейболистам свои физические и духовные силы, точно так же ему отвечали – уважением, трудолюбием и желанием быть всегда первыми. Эти спартаковские принципы помогли Фимке и его друзьям стать настоящими людьми, добиться в жизни исполнения своих желаний.
Борис Павлович ушел в мир иной молодым еще мужчиной. Инфаркт нашел его летом 1978-го года в студенческом спортивном лагере, в Агалыке. Однако он жив до сих пор в сердцах тех, кого учил, как он говорил, «уму-разуму». В память о нем в Самарканде ежегодно проводится турнир по волейболу между сборными командами областей Узбекистана.
148
Продолжим. Итак, у Фимки появилась гитара. Теперь он изо всех сил старался разучить несколько аккордов, чтобы петь песни под этот удивительный струнный инструмент.
Песни и музыка сопровождали нашего героя всю жизнь, с самого первого дня рождения. Мама и бабушка Соня постоянно что-то напевали, в основном это были русские, украинские песни, а также на языке идиш. Фимка часто засыпал под душещипательную песню: «Ой, койфчен, койфчен папиросн…», что в вольном переводе звучало так: «Друзья, купите папиросы, подходи пехота и матросы, подходите, пожалейте, сироту вы обогрейте, этим вы спасете жизнь мою…».
Мама пела с бабушкой в унисон, по их щекам катились слезы. Сначала Фимка не совсем понимал, почему женщины плачут, но позже, когда смысл слов стал понятен, он и сам подпевал, и по его щекам тоже лились слезы.
В небольшом домике, где жили Ташлицкие, на окраине города Янги-Юля, возле небольшой речушки с непонятным названием Куркульдюк, всегда звучало радио. На побеленной стенке в главной комнате размером всего в десять квадратных метров висел черный репродуктор военного времени. Это был примитивный приемник из пропитанного краской картона в виде небольшого рупора. Он был соединен с розеткой местного городского радио. После последних известий по этому репродуктору постоянно передавали концерты. Песни, арии из опер, симфоническую музыку. Узбекские песни под дутар. Дома особенно любили песни бакинца Рашида Бейбутова, узбекской примадонны Тамары-ханум.
Помнится, как однажды из репродуктора звучал необыкновенный голос Рашида Бейбутова. И тут кто-то нечаянно задел шнур радио. Поскольку прибор был легким, то он, сорвавшись с маленького гвоздика, упал на пол. Слава богу, что репродуктор остался целым, и из его черного горнила продолжал петь песню знаменитый азербайджанец. Кто-то из домочадцев хотел поднять радиоприемник, но тут раздался истерический голос бабы Сони: «Стоять! Никому не двигаться, пока не кончится песня!». Она боялась, что, если кто-то дотронется до приемника, песня прекратится. Все находящиеся в комнате застыли на местах и наслаждались, пританцовывая, песней великого исполнителя. Только после того, как был закончен концерт, репродуктор был торжественно пригвожден к старому месту.
149
Фимка любил петь. Он был голосистым мальчишкой. Пел в школьном хоре, потом был запевалой в пионерском лагере. Напевал песни, когда делал уроки… Так что появление гитары в руках юноши было предопределено временем. Он разучивал блатные песни и песни с пластинок, которые очень нравились. А в семнадцать лет написал свою первую песню, посвященную маме, к ее дню рождения.
Потом написал песню "Женщине", это случилось после встречи с Ланой (смотри главу «Почитай мне Пушкина»), говорят, что эта песня стала хитом в армейских частях советских войск в Венгрии, благодаря Виктору Румянцеву (Амбалу), который когда-то учился на филфаке вместе с Фимкой.
Были песни, написанные для хора в пионерском лагере, а также песенки и стихи для агитбригады завода «Красный двигатель», с которой Ефим Владимирович Ташлицкий стал лауреатом Всесоюзного фестиваля-смотра среди агитбригад в 1985 году. Он бы и дальше руководил этой агитбригадой, которая беспощадно критиковала бюрократов и лентяев. Но на Фимку написали анонимку в отдел пропаганды обкома партии. Мол, занимается антисоветской пропагандой и незаконно получает двадцать пять рублей денег без письменного разрешения главного редактора газеты «Ленинский путь». В этой областной газете тогда и работал Ефим Ташлицкий. (Об этом мы расскажем позже).
Фимку уволили из клуба, где он руководил агитбригадой, но, как говорится, нет худа без добра. И снова случай, и снова резкий поворот в жизни, но этот «новый поворот» принес нашему герою массу удовольствия, приключений, поездок, а главное – песен под гитару.
А начиналось все весьма прозаически.
Однажды, когда Фима работал в областной газете «Ленинский путь», было это, кажется, в1986 году, его вызвал главный редактор и сказал:
– Слушай, ты у нас всегда с гитарой на вечеринках, песни поешь, тут у меня звонок был из горкома комсомола: в клубе суперфосфатного завода проводится какой-то слет любителей самодеятельной песни. Они там под гитару поют песни своего сочинения. Поезжай, привези информацию, а если будет интересно, и репортаж сделай.
Слет любителей песни? Для Фимки это была сногсшибательная новость. Он давно пел песни под гитару, разные песни, хотя зачастую
150
не знал имен авторов этих творений. Ему очень нравились простые, задушевные мелодии и тексты, стихи. В них было что-то настоящее, от жизни, они действовали на сознание, как глоток свежего воздуха после душного дня, как живая вода, спасающая от равнодушия и рутины. В своей компании Фимка пел песни Окуджавы, Владимира Высоцкого, имена остальных авторов он узнал позже. Было у него в запасе и парочка своих песен, однако он и понятия не имел, что где-то совсем рядом есть люди, пишущие свои песни и выступающие на слетах.
На своем «Москвиче» Фимка помчался на "супер", в поселок Хишрау. Так называли место, где находился завод по производству суперфосфата. Рядом располагался большой поселок городского типа, в котором жили в основном рабочие, и технический персонал завода, и те, кто работал на местной гидроэлектростанции. Кстати, рядом с этим большим поселком и мощной гидроэлектростанцией (Хишрау ГЭС) располагалось великолепное большое водохранилище, куда вода поступала от знаменитого канала Даргом, проложенного еще во времена правления Тимуридов. Многие годы пляжи этого водохранилища заменяли самаркандцам морские пляжи Крыма, Кавказа и Прибалтики.
Отстоявшаяся вода канала приобретала здесь великолепную чистоту, и водохранилище напоминало красивое голубое озеро, в котором водилась и рыба. Фимка часто приезжал сюда в детстве на рыбалку с Жориком Карповым.
В просторном зале Дворца химиков уже шли выступления, как теперь принято говорить, бардов. Посреди зала на одном из рядов кресел сидели три члена жюри: Ирина Хилкова Юрий Алейников из Ташкента и Сергей Кирюхин, представитель завода и, как выяснилось позже, руководитель клуба самодеятельной песни (КСП) «Память» имени Владимира Высоцкого.
Ташлицкий подошел к столику жюри и представился. Узнав, что приехал корреспондент из областной газеты, Хилкова предложила ему тоже сесть в жюри и помогать оценивать авторов и исполнителей. Фимка с удовольствием принял приглашение. Через несколько минут, слушая пение под гитару молодых ребят и девушек, наш герой просто улетел от задушевных эмоций.
С первых прослушанных песен он уже понял, что попал туда, где хотел оказаться многие годы. «Это твое, твое, – шептал ему
151
внутренний голос, – ты давно искал нечто подобное, а теперь оно тут, с тобой».
На сцену один за другим поднимались не только молодые парни и девушки, но и народ постарше. Помнится, что там выступали Оля Горелова, Борис Ведякин, Валера Белоусов, Зинур Миналиев, который поразил Фимку исполнением песен очень популярного Александра Розенбаума.
– А можно мне тоже спеть свои песни? – спросил Ташлицкий у членов жюри.
– А вы что, тоже поете под гитару, у вас есть свои сочинения? – спросила Ирина Хилкова.
– Да есть пара песен, написанных давно…
– Конечно, мы вас с удовольствием послушаем, идите на сцену, Сережа, попроси у кого-нибудь гитару для Ефима.
Фимка прошел за кулисы, там ему кто-то передал свою шестиструнку. Перекинув ремень гитары через плечо, новоиспеченный бард вышел к микрофону и запел. Он спел две песенки, которые у него были в запасе: про Агалык и посвящение маме. Выступать со сцены было не впервой, сказался опыт работы с агитбригадой, поэтому волнений не ощущал. Наоборот, забыв про все, он душевно исполнил обе песни, чем заслужил аплодисменты участников слета и жюри.
Дальше все помнится смутно: записывал в блокнот имена и фамилии, задавал вопросы Хилковой и Кирюхину, выяснил, что недавно при Дворце химиков Суперфосфатного завода создан КСП – клуб самодеятельной песни. Поговорил с теми, кто выступал. В конце беседы к нему подошел Сергей Кирюхин и предложил к первому мая поехать с их клубом на фестиваль авторской песни, который проводится в урочище Чимган, в горах, неподалеку от Ташкента. Фимка с радостью согласился.
С тех пор жизнь приобрела новый прекрасный музыкально-поэтический оттенок. Новые друзья, новые песни, лавина информации о клубах авторской песни, о бардах, о фестивалях. Еженедельные встречи на «супере», то бишь во Дворце культуры химиков. Правда, располагался этот Дворец далеко за центром города, практически в сельской местности. Но Фимка исправно стал ездить на заседания клуба и, что особенно важно, начал писать новые песни.
152
А как же, коль попал в колею, то уж по ней и идти надо. Если ты член клуба – твоя обязанность приобщаться к основной теме и жанру, к тому, чем этот клуб занимается. Фимка взялся за дело с присущей ему неуемной энергией. Его захватила новая интрига, где было столько романтики, столько простора для творчества и огромное количество прекрасных песен. Главное, они звучали под аккомпанемент удивительного универсального инструмента – гитары. Ее, гитару, было просто взять с собой в поход, принести на вечеринку, петь под нее дома, на улице, в автобусе, да где угодно.
Научиться играть на ней и легко, и сложно. Легко, если ты, освоив десять – двенадцать аккордов, мог напевать под простую гармонию тысячи песен. Сложно, если ты решил освоить игру на гитаре более профессионально. Впрочем, многое зависело от желания и таланта. Когда эти две категории совпадали, получалось великолепно.
У Фимки было огромное желание научиться играть на гитаре так, чтобы вполне приемлемо аккомпанировать себе при пении. Однако таланта быть гитаристом ему явно не хватало. Так что, пойдя по пути наименьшего сопротивления, он освоил именно ту самую группу аккордов, которая без труда позволяла петь стихи под гитару. За что постоянно подвергался критике со стороны «маститых» бардов, которые твердили: украшать надо мелодию, украшать аккордами. Но у нашего героя это не всегда получалось.
Зато талант сочинять стихи точно был дан Фимке, по мнению многих, свыше. А поскольку он вскоре написал две свои главные на тот момент песни, то и не стыдно было их показывать друзьям и петь на фестивалях и концертах. Но произошло это чуть позже тех событий, о которых мы вам сейчас и расскажем.
На свой первый чимганский фестиваль Фимка поехал, когда ему было уже сорок лет от роду. Получалось, что он был старше всех самаркандских самодеятельных авторов-исполнителей. Но сомнений в выборе нового песенного пути не было ни капельки.
До Ташкента ехали поездом, а оттуда на автобусе сначала по шоссе, а потом и по горной дороге до Бричмуллы и Чимгана, знаменитых мест в предгорьях Тянь-Шаня. Поездку организовала Ирина Хилкова при помощи ЦК ЛКСМ Узбекистана. Так что разместился слет авторской песни в живописном уголке горного ущелья, в прекрасных корпусах дома отдыха. Благоустроенные
153
гостиничные номера, красные ковровые дорожки, уютная столовая, трехразовое питание.
Поначалу Фимка удивился: а где же неудобства – палатки, спальные мешки, костры, здесь же все было до приторности предельно комфортно. Оказывается, молодежь не знала сначала и не догадывалась, что в десяти километрах от дома отдыха и проходит тот самый знаменитый чимганский фестиваль, с палатками и кострами, и талыми ручьями, с импровизированной сценой перед «горой», на которой располагались зрители. А их там бывало без малого по пять-десять тысяч человек. Но об этом позже.
Сейчас же приехавшие из разных городов Советского Союза барды наслаждались отдыхом и пением. На слете, как и положено, было высокое жюри, которое прослушивало авторов и исполнителей, проводило своеобразные мастер-классы. Прослушивание проходило в столовой. Исполнитель представал перед членами жюри, пел две-три песни, а затем получал свою порцию либо похвалы, либо критики. После прослушивания определялись лауреаты, которые и выступали на заключительном концерте слета.
Именно здесь Фимка познакомился с феноменальными людьми, фанатично преданными жанру авторской песни. Среди них были Анес Зарифьян, Сергей Боханцев, Борис Бурда, Александр Алейников и другие.
Когда настало время петь песни, Фимка исполнил две из своего репертуара – «Прощание с Агалыком» и «Песенку о женщине». Послушав его исполнение, маститые судьи разнесли песни, а в особенности игру на гитаре, в пух и прах. Мол, что это такое, так нельзя, так слабо, надо много работать… Расстроенный Фимка в какой-то момент даже пожалел, что приехал сюда. Он понимал с одной стороны, то, что он делает пока несовершенно, но нельзя же вот так, как сказал один из членов жюри, «резать по живому».
Сидя вечером у костра, попивая портвейн и закусывая его конфетами, Фимка вместе с другими такими же неудачниками сетовал на судьбу. И тут на помощь пришел не кто иной, как сам Боря Бурда, впоследствии ставший знаменитым игроком телеигры «Что? Где? Когда?».
– Ефим, ты чего такой грустный и расстроенный? – спросил он Фимку.
154
– Да вот, спел две песни, которые не понравились жюри. Меня, журналиста, как пацана отчитали. И зачем я только приехал сюда?
И тогда Борис произнес фразу, которая запала в памяти на всю жизнь и помогла, преодолев неверие, писать песни и стихи на протяжении многих лет. Вернее, он сначала спросил, сколько Фимке лет.
– Сорок, – ответил тот.
– Смотри, знаменитый американский писатель Уильям Фолкнер первый свой роман написал, когда ему было пятьдесят лет, и, несмотря на такой возраст, он стал классиком всемирной литературы. Так что, выходит, у тебя есть десять лет до полувека, а там, гляди, еще масса времени. Дерзай, твори, и у тебя получится, чтоб ты был здоров.
Последнее выражение прозвучало чисто одесское, ведь Борис Бурда родом оттуда, из великой столицы еврейского юмора. Вот честное слово, его слова оказались пророческими. С тех самых пор Фимка начал интенсивно и вдохновенно писать стихи и песни, не обращая внимания на жизненную суету.
Пришло время поведать о настоящем горном чимганском фестивале, на который, несмотря на протесты "комсомольцев", самаркандцы все же отправились посмотреть.
Идти пришлось, напоминаем, километров десять. Шли по горной дороге пешком. Добрались до места часам к десяти. Это была своеобразная бардовская "площадка", где ежегодно первого и второго мая проходило одно из самых интересных тогдашних «сборищ» туристской и альпинистской молодежи в Средней Азии. Электрическим светом была освещена только небольшая сцена, на которую поочередно поднимались люди с гитарами и пели песни для публики. Публика – несколько тысяч любителей авторской песни, в основном это альпинисты, горные туристы, геологи и другие «романтики с большой дороги», как их обзывали советские газеты.
Почему они приезжали сюда, жили в палатках, пели у костров? Да потому что здесь ты был свободен от жесточайшей советской цензуры, и мог слушать песни своих друзей, и спеть им сам о том, что тебя волновало, чем ты живешь. Никто никого здесь не ограничивал в выборе темы и правдивых слов. Это была своеобразная отдушина от запретов на свободу слова. Наверно, потому власти и запрещали такие фестивали, порой разгоняя их при помощи милиции.
155
В послевоенное время, в 50-х, 60-х годах прошлого столетия, непревзойденными кумирами авторской песни для советской молодежи стали Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Юрий Визбор, Юлий Ким, Юрий Кукин и многие другие. Фимка с удивлением узнавал, что песни, которые он пел у костров вместе с друзьями, были написаны этими чудесными авторами. Их задушевные, полные романтики, юмора, иронии и драматизма песни распространялись по «Союзу» со скоростью ветра. «Благодаря» советской системе, не признававшей свободолюбивое излияние чьих-либо мыслей, имена величайших поэтов и авторов самодеятельной песни оставались в тени, в неизвестности.
Запреты и границы на распространение авторской песни разорвала, конечно, перестройка, начатая в свое время Михаилом Горбачевым. И произошел бум! Настоящий всесоветский бум, который вызвал к жизни лавину песен, фестивалей, слетов, на некоторые из них стали собираться десятки и даже сотни тысяч любителей необыкновенного жанра.
Вот в эту лавину и вовлекло Фимку. Он долго ждал момента своего очередного, главного предназначения, дающего душевное равновесие – авторскую песню. Песня, написанная самим собой, со своим собственным мотивом и темой, которая тебя волновала. Ведь что главное для человека в жизни? Дом, дети, работа, любимая женщина, друзья? Несомненно! Но есть еще нечто важное, и называется это – творческое самовыражение. Нет, не для удовлетворения своего самолюбия, а для духовной радости, когда сочиненное тобой творение становится частью самодеятельного искусства.
Ты творишь и сообщаешь о своем творении окружающим: друзьям, а порой и незнакомым людям, которым ты хочешь высказать в песне свои мечты, свои размышления, радость или печаль. Ведь бардовская песня – это стихи, спетые под гитару или иной какой-нибудь простейший музыкальный инструмент. И она сама мощнейший инструмент для души, для выражения своих мыслей, своих желаний. Да что там говорить – без песен и музыки мир бы стал серым, равнодушным и непригодным для жизни. «Я так думаю!», как сказал один киногерой.
Продолжим. Итак, ночь в горах, над головой светят необыкновенно яркие звезды, до которых, кажется, можно дотронуться рукой. Над тобой вся Вселенная, а ты находишься в маленькой точке, где на
156
освещенной сцене стоит очередной выступающий и поет. Поет о таком близком и знакомом, он будто читает твои мысли и высказывает их под звучание гитарных струн. В этот момент Вселенная воссоединяется с тобой, и гармония души поднимает твое состояние на удивительную высоту. Ты счастлив в этот момент, и это главное для тебя и окружающих.
Рядом со сценой большой деревянный стол, сколоченный из досок. На столе Фимка увидел пару буханок хлеба, лук, помидоры. Очень хотелось кушать, и не только ему. Ведь к фестивалю поднялись человек десять-двенадцать. Около стола стояли двое парней, по всему видно было, что они тут главные, поскольку у них в руках были списки выступающих и именно они давали разрешение на выход к сцене.
– Здравствуйте! – обратился Фимка к одному из них. – А можно взять у вас буханку хлеба? Мы тут долго шли по горам, проголодались.
– А вы кто такие и почему у вас нет еды? Что происходит?
– Мы из клуба самодеятельной песни из Самарканда, приехали вот на фестиваль, там внизу, в зоне отдыха ЦК комсомола.
– Из Самрканда?! – удивился парень, у которого глаза на лоб полезли. – Миша, иди скорей сюда, тут люди из Самарканда подъехали. Наверно, они оттуда, от Хилковой.
К столу подошел второй парень, лицом похожий на первого. Оказалось, что ребята-близнецы, братья Бяльские – Александр и Михаил, организаторы этого чимганского фестиваля. "Хозяева" тут же попросили рассказать о подробностях появления команды самаркандцев здесь, у горы Чимган.
– А можно, мы сначала съедим пару буханок хлеба с помидорами? – не унимался Фимка. – А потом уж и расскажем,
– Да ешьте, ради бога, сколько хотите, мы сейчас еще и тушенку принесем.
Пока голодные самаркандцы уплетали еду, Бяльские пошептались и предложили новоявленным бардам выступить со сцены со своими песнями. Предложение очень понравилось всем. Еще бы, такая выпала возможность – наконец-то выступить на настоящем, престижном фестивале! Тут же им нашли пару гитар и начали по одному выпускать на сцену. Народ на горе сначала зароптал: оказалось, что шел концерт дипломантов и лауреатов фестиваля. Но когда Миша
157
Бяльский объяснил, что впервые на «чимгане» будут выступать барды из Самарканда, которые сорвались от комсомольцев, «толпа» дружно захлопала в ладоши. Послышались крики: «Пусть поют! Давай, мужики, вперед!».
Первым вышел на сцену Зинур Миналиев и спел две песни Александра Розенбаума. Народ выслушал, и "гора" засветилась огоньками фонариков и зажигалок, что на языке зрителей значило – нравится! Потом пел «афганец» Саша Хрипков свою знаменитую песенку: «Ну, и ночь, слышишь, брат, что за ночь и луна…». Выступили Ольга Горелова и Фимка со своими двумя песенками, и они тоже заслужили благосклонное внимание "горы"…
Назад в дом отдыха возвращались под утро. Уставшие, замерзшие, но до чертиков счастливые. Благо – пешком идти не пришлось, попалась попутная машина геологов, с которыми всю дорогу самаркандцы орали песенку про ежика в фиолетовых штанах. На слете исчезновение бардов практически никто не заметил, хотя позже все выплыло наружу, и кое-кто посчитал их предателями.
Приехав домой, в Самарканд, Фимка предложил «суперским» бардам перенести работу по популяризации авторской песни куда-нибудь в центр города, поскольку там проще найти своего зрителя, да и новых ребят, которые тоже пишут свои песни и поют их под гитару. Далеко не все поддержали эту затею, своя, мол, рубашка ближе к телу. Аргументы, что с центра всегда нападать эффективнее, как в шахматах, не произвели впечатления. Однако Фимка понимал, что организация клуба самодеятельной песни в центре города – это только вопрос времени.
Потому что не каждый сумеет ездить так далеко за городскую черту, тратя на это почти час времени на дорогу туда и столько же обратно. Тем более, что барды собирались в вечернее время, после работы. Да и на концерты, которые решено было организовать, не собрать столько народу, сколько в центре города: тут тебе и автобусы, и троллейбусы – все под боком.
Спор разгорелся тогда не на шутку. Фимка со свойственной ему эмоциональностью заявил: "Ухожу, кто захочет приехать в новый клуб, милости просим". Что плохого в том, что в Самарканде будет два клуба, один на супере, другой в центре города, в доме культуры, например, что на улице Шаумяна.
158
"Кстати, нас там принимают с распростертыми объятиями, дают подсобные комнаты, зал для репетиций, аппаратуру. У них там завал – народ перестал ходить на мероприятия, мы им в самый раз годимся, – говорил Фимка. – Я никого не уговариваю перейти в этот клуб, думаю, что в Самарканде есть много еще молодежи, кто пишет свои песни и кому нравится этим заниматься, как и нам. Я уверен в том, что и люди, любящие этот песенный жанр, откликнутся и придут нас слушать. А мы будем дружить клубами!"
Почему мы вам все это рассказываем? Для одних такое повествование покажется обыденным и не совсем интересным. Но, уверяю вас, многим рассказ о создани клуба авторской песни напомнит их мытарства, их желание сделать движение более насыщенным и привлечь к нему молодежь. Разве это не одна из важнейших целей сообщества людей? Может быть, и высокопарно сказано, но это так. Ведь самодеятельная авторская песня, по сути дела, поэзия, спетая под гитару, под задушевную и красивую мелодию. Слова таких песен проникают в душу, делают человека добрее, а его жизнь осмысленней. Такая песня – это человеческая и гражданская позиция, и романтика, и юмор, и социальный протест против равнодушия, бюрократии, ханжества и насилия.
Не безликая однодневная, ничего не дающая душе попса, которой непомерно заполнены передачи радио и телевидения, а вдумчивая, многоликая, глубокая поэзия, облаченная в музыкальные ореолы, с помощью которой человек становится сильнее, красивее духовно. Такие песни западают в душу и память и живут в ней долго, можно сказать, – вечно!
"Доминанта" – так вскоре был назван клуб самодеятельной песни города Самарканда. Его организации Фимка отдавал всего себя. Он снова окунулся в дело, которое приносило колоссальное, как теперь говорят, моральное удовлетворение. Кстати, помнится, что название клуба принадлежит Наталье Нестеренко, удивительному автору-исполнителю. Ее Фимка нашел одну из первых и позвал в клуб, потом, конечно, были и другие.
Вот вам начало истории о том, как люди приходили в КСП "Доминанта", вернее, как их находили Фимка и другие члены клуба. Как все начиналось, продолжалось, а потом, естественно, чем все закончилось. Хотя поется: "песне нет начала и конца". Расскажем об этом коротко, иначе нам придется писать три таких романа.
159
Однажды, придя в кабинет парткома завода "Кинап" к своему давнему другу Галине Паряевой, Фимка увидел висевшую на вешалке гитару.
– Откуда она у тебя тут? – удивленно спросил Фимка.
– Ты не представляешь, у меня есть работница одна, маляр, так она попросила, чтобы гитара была здесь, как она сказала, под рукой. Дома у нее скандалы. Ей запрещают петь, играть… Вот такие дела. Я, по душевной простоте своей, согласилась. Ты, я знаю, клуб собираешь, вот и возьми ее вместе с гитарой, а то мои коллеги уже частушки про это сочиняют.
– Где мне найти девушку? С удовольствием послушаю ее песни.
– Зовут работницу Наталья Нестеренко, сейчас она на побелке школы подшефной, через дорогу от завода, там ее и найдешь.
Фимка отправился в школу, где в одном из коридоров нашел Наташу. Она была в темном комбинезоне, вымазанном известкой, белила стену и чего-то тихонько напевала. Увидев незнакомца, молодая женщина и глазом не повела, продолжая водить щеткой по стене.
– Привет! Ты Наталья Нестеренко?
– Ну, я. А что?
– Мы с ребятами в городе клуб самодеятельной песни организовываем. Хочешь присоединиться?
– Конечно, хочу, еще бы! Куда и когда приходить?
– В дом культуры на углу улиц Энгельса и Шаумяна. В субботу вечером. И гитару захвати, а то в парткоме ее держать не очень удобно, у нас есть комната – там и будет храниться твоя гитара. Ключи у меня, так что в любой момент можешь ее забрать.
– А могу я там, если надо, заночевать? Может, они меня в дом культуры и на работу возьмут?
– Что ж, вполне возможно и то, и другое, я поговорю с директором, пока ничего не обещаю.
– Лады. Я согласна. В субботу вечером. А вас как звать?
– Ефим Владимирович Ташлицкий.
– Очень приятно, Ефим Владимирович, вы не представляете, как вы вовремя…
Песни, сочиненные Натальей Нестеренко, оказались великолепными, самобытными и удивительно глубокими по содержанию. Их слова и мелодии пришлись по душе всем, кто хоть
160
однажды послушал эти песни. Поначалу они звучали робко, застенчиво, но позже не без помощи одного человека, о котором мы расскажем чуть позже, ее песни зазвучали, что называется, "в полный голос". Наташа стала в клубе стержнем особого притяжения. У нее был талант не только писать удивительно теплые песни, но и дружить с людьми, сближать их, сплетать своеобразную паутину любви и доверия.
Откуда у Нестеренко в песнях столько боли, несостоявшейся любви, столько трагизма, романтики, а иногда и веселой самоиронии? Алмазы, как известно, рождаются под громадным давлением. Потому и полная трагизма жизнь этой молодой, весьма талантливой, женщины породила чудесные стихи и мелодии. Давление было неимоверным. Насилие со стороны мужчины, замужество, рождение дочери, потом предательство мужа. Одиночество, воспитание ребенка…
Спасением стали песни. В них она находила успокоение и равновесие. А мы потом эти песни услыхали, и плакали, и радовались, слушая их, вместе с Наташей. Она стала неотъемлемой частью коллектива, точно так же, как клуб стал частью ее жизни. И Фимка, случайно найдя этот песенный алмаз, сыграл в судьбе Натальи не последнюю роль. В "Доминанте" Наташа нашла свою новую семью, в которой ее любили и ценили.
Незадолго до этого Ташлицкому, работавшему в редакции областной газеты "Ленинский путь", позвонили из горкома комсомола и пригласили участвовать в работе жюри игры в КВН. Игра проходила между медицинским институтом и военным училищем. По ходу игры на сцене появился высокий худощавый юноша-студент со старенькой гитарой и спел песню. Песня была явно собственного сочинения, и Фимка, собиравший тогда клуб, обратил на это внимание.
Когда игра закончилась, он подошел к студенту. Познакомились. Это был Шухрат Хусаинов, в будущем его многие знали по кличке Шуха. Узнав, что у парня есть свои песни, Фимка пригласил его прийти в клуб.
– А что, у нас в городе есть такой клуб? – удивился Шухрат. – Никогда об этом не думал. Да, конечно, приду. Вот только сессию сдам и приду.
Прошло какое-то время, но Шухрат в клубе не появлялся. Как потом выяснилось, сессия была не из легких и парню приходилось туго. И все же…
161
В один из весенних дней Фимка с Аркадием Смирновым (о нем я обещал рассказать позже) ехали на "Москвиче" по так называемой Черной дороге. В древние времена она проходила по окраине города и "славилась" тем, что здесь зачастую местные банды разбойников грабили богатые караваны, направлявшиеся к Самарканду по знаменитому Шелковому пути в караван-сараи, которые располагались вокруг площади Регистан.
Здесь-то они и увидели шлепающего в домашних тапочках Шухрата. Тормознули, позвали парня, еще раз познакомились.
– Ты почему в клуб не приходишь? – спросил Фимка. – Вроде как обещал.
– Да вот, замотался с экзаменами. Теперь все позади – завтра и приду.
– Не завтра, мы собираемся по субботам, вечером, в доме культуры. Адрес я тебе говорил, помнишь?
– Помню. В субботу буду. Точно.
Так оно и произошло. В очередную субботу Шухрат пришел с гитарой и впервые спел присутствующим свои песни. В тот вечер в клубе было человек пятнадцать народу. А традиция была такова: новенький выступает первым, после него остальные – по желанию. Шухрат исполнил пять или шесть своих песен, сказал, что их у него много. То, что услышали, звучало в стиле Владимира Высоцкого, но стихи оказались прекрасными, показывая индивидуальность автора. Кроме того, исполнение песен было на уровне и очень понравилось всем присутствующим.
В судьбе Шухрата этот день был значимым, поворотным, изменившим жизнь парню на долгие годы. Он бард, как говорится, от Бога. Не зря в ближайшем будущем Шуха стал лауреатом сразу нескольких фестивалей, но главное – Норильского и Грушинского. А там, как известно, лауреатство за красивые глазки не дают. Несколько лет пребывания в клубе "Доминанта" дали Шухрату Хусаинову возможность проявить свой незаурядный талант. Теперь он маститый бард, известный не только в России, но и в других странах планеты, где есть русскоговорящие люди.
В свое время Шухрат побывал в гостях у Фимки в Израиле. Когда в местных клубах здесь узнали о приезде Хусаинова, организовать ему, так называемые, "домашники" не представляло труда. Многие захотели заполучить популярного барда. А уж как был доволен "папа
162
Фима". Так называли многие молодые люди Фимку. Еще бы, он гордился, что когда-то случайно нашел этого парня с гитарой.
На некоторых концертах Шухрат начинает свои выступления с рассказа о том, как "жизнь ему, татаро-казаху-узбеку, поломали два еврея – Ефим Ташлицкий и Сергей Каплан (царствие ему небесное). Один привел в авторскую песню, второй – научил исполнять песни и сочинять их. За что обоим огромное спасибо".
Настала очередь Тимура Ведерникова, в далеком прошлом коренного самаркандца, а ныне москвича, прекрасного музыканта и великолепного исполнителя авторской песни, а также песен и композиций других модных жанров и стилей.
Тимура, который еще учился в школе, Ташлицкий впервые увидел (снова сидя в жюри) на конкурсе брейкданса, который проводился в областном Дворце пионеров. Тимка, как его ласково называли позже в клубе, талантливо исполнял этот модный среди молодежи танец. Длинные вьющиеся волосы всегда горящие энергией глаза, постоянная улыбка на лице делала этого весьма симпатичного юношу, кумиром девчонок.
На предложение прийти в клуб авторской песни и заняться гитарой Тимур сначала наотрез отказался.
– Чего я там делать буду? Я на гитаре только учусь играть, меня в ансамбль взяли на винзаводе. Нет уж, увольте.
– А просто так приходи, послушаешь, как другие поют, у нас девчонок много, да и классно время проводим: ездим в горы, на фестивали разные.
– А вот это уже интересно, тогда приду просто послушать.
И он пришел на очередную спевку клуба. Ему понравилось. К тому же Фимка попросил девушек, приходящих в клуб с гитарами, приголубить Тимку, направить его на путь истинный. Для чего это делал Ташлицкий? Как всегда – его удивительная интуиция распознавать в человеке даже то, о чем тот и не подозревает.
За дело взялась и Наташа Нестеренко. Короче, через несколько недель Тимур стал полноправным членом КСП «Доминанта». И для него это стало вехой в жизни. Музыка, гитара, песни, фестивали, концерты, друзья – это и есть теперь жизнь талантливого и счастливого семьянина Тимура Ведерникова.
Вначале карьеры они прекрасно спелись с Шухратом Хусаиновым. Мало того, вскоре их дуэт стал лауреатом Норильского фестиваля
163
авторской песни. А Тимка так освоил игру на гитаре, что летом 1989-го года к палаткам «Доминанты» приходили барды, гитаристы и просто зрители, которые просили Ведерникова: «Слушай, ну-ка покажи, как ты Моцарта играешь». Тимур никому не отказывал, брал гитару и такое на ней выделывал, что даже бывалые гитаристы диву давались.
Через двадцать пять лет Тимур Ведерников приедет в Израиль и проведет там такие выступления, которые "поднимут на уши" зрителей. Он произвел такой фурор, что запомнится любителям авторской песни и рокерам надолго. Фимка повезет Тимура и его красавицу жену Катю Катёночкину в старый Яффо. Там они будут гулять до поздней ночи. А потом будет Иерусалим, потрясший Тимура и Катю своим необыкновенным обликом города богов. Встречи, встречи, знакомства, удивителен мир музыки и песен, дарящий человеку гармонию общения.
Много чего можно рассказывать о деятельности «Доминанты». Для этого потребуется еще двести страниц романа. Скажем только, что за пять лет, когда клубом руководил Ефим Ташлицкий, в клубе были зарегистрированы сорок-пятьдесят человек. Многие из них пели песни под гитару, сочиняли сами стихи и музыку, были гитаристы и просто любители-слушатели. Клуб провел большое количество концертов и встреч. Его гостями были барды из Москвы, Учкудука, Минска, Самары, Свердловска, Ленинграда и других городов бывшего СССР. Жизнь в клубе, как говорится, била музыкальным ключом.
Справедливо будет назвать "доминантовцев", кого помним, кто бывал и выступал в клубе на фестивалях, вечерах и концертах:
Ольга Горелова, Владимир Куш, Зинур Миналиев, Сергей Кирюхин, Шухрат Хусаинов, Тимур Ведерников, Наталья Нестеренко, Александр Хрипков, Татьяна Демидова, Петр Лелюк, Наталья Карандаева, Валера Белоусов (светлая ему память), Борис Ведякин, Григорий Пряхин, Ян Ахпер, Вячеслав Старухин, Рина Ташлицкая, Светлана Злотник и многие другие.
Поскольку клуб был зарегистрирован в реестре горкома и обкома комсомола (иначе клуб и не создать), то однажды Фимка получил от комсомольцев письмо: приглашение на Таймырский фестиваль авторской песни в город Норильск, что находится за полярным кругом, далеко на севере. Так, автоматически на этот фестиваль приглашались все КСП СССР.
164
Ташлицкий принес письмо-приглашение на очередное заседание клуба и вместе со всеми весело посмеялся над таким дивным фактом: где Самарканд, а где Норильск. Кстати, для смеха дома Фимка открыл географическую карту Советского Союза, чтобы посмотреть, где же действительно находится город Норильск. Оказалось, что до этого места по прямой около пяти тысяч километров, а уж если на самолете лететь через Москву, так все семь тысяч. Кроме того, фестиваль традиционно проводится в последнюю субботу и воскресенье ноября, то есть там, в Заполярье, наступает полярная ночь, которая длится почти полгода. И поезда туда не ходят, добраться можно только самолетом или на оленях. Но…
Узнав о таком официальном приглашении, Гриша Пряхин сказал: «Слушайте, а давай поедем туда. Там у меня друг живет. Говорят, что это один из лучших в мире фестивалей. Слетаем, можно рассчитать так, чтобы вылететь в среду вечером в Москву, оттуда в четверг в Норильск, а в воскресенье вечером назад тем же путем».
Фимке, который всегда был легок на подъем, идея понравилась, он присоединился к Пряхину, вместе с которым летела и жена Гриши – Люся. Согласилась на эту авантюру и Оля Горелова. Так что теперь их было четверо. Несмотря на то, что это был, так называемый «мертвый сезон», авиабилеты сумели купить только на пятницу. Получалось, что на фестиваль могли бы и опоздать. Но Фимка заверил, что в Москве есть «свой человек», который обязательно поможет улететь раньше на пару дней. Ему поверили.
Правда, предварительно пришлось брать еще и разрешение на въезд в город Норильск в местных органах милиции, потому что оказалось – Норильск – приграничный город. Достать такое разрешение было не просто, его надо было заказывать за три месяца раньше. Но, Фимка, работавший завотделом областной газеты, «достал» разрешения за две недели. Оставался вопрос: где перекантоваться в Москве до отлета. У Ташлицкого на тот момент ни знакомых, ни друзей в столице не было.
– У меня там есть друг, – заявил Гриша Пряхин, – классный мужик, прекрасный бард, он нас точно примет.
Риск не попасть на фестиваль был весьма велик, но удержать этих ребят уже нельзя было никому, и они «рванули» в Норильск через Москву.
165
Прилетели в Москву, направились по адресу, который был у Пряхина, нашли дом, квартиру, звонят в дверь. Открыл ее высокий, богатырского телосложения усатый молодой мужчина. Вошли в комнату, начали раздеваться и знакомиться. Гришу и Люсю хозяин квартиры уже знал, а вот Ольгу и Фимку видел впервые… Ой ли?
– Аркадий Смирнов, – представился он, протягивая широченную ладонь.
– Ефим Ташлицкий, – ответил гость, пожав протянутую руку.
Оба на несколько секунд замерли, внимательно всматриваясь друг в друга.
– Фимка, ты что ли?
– А это ты, Аркашка?
Оба весело рассмеялись и под удивленные взгляды остальных присутствовавших крепко обнялись. Оказалось, что Аркадий Смирнов и Ефим Ташлицкий лет тридцать назад четыре года учились в одном классе 46-ой самаркандской школы. И когда-то в детстве были закадычными друзьями. Вот так встреча, такое может произойти разве что в кино.
Пока размещались в однокомнатной квартирке Аркадия, Фимка позвонил другому своему другу детства и юности – Эдику Галаеву. Тот работал на центральном телевидении, занимал довольно высокий пост, и только он мог помочь бардам-путешественникам вовремя попасть на фестиваль. Узнав в чем дело, Эдик моментально отреагировал.
– Жди, сейчас пришлю вам машину служебную, она будет с вами, пока не улетите, водитель привезет тебе официальное письмо, которое, я надеюсь, вам поможет.
Вот что значило самаркандское братство, вот что значило – не имей сто рублей, а имей сто друзей. Да еще таких, которые в любую минуту готовы прийти на помощь. Пока ждали машину, Аркадий и Фимка много говорили, вспоминали, как они с Аркашкой дружили, как тырили помидоры на ургутском рынке. Как шкодили, но учились на отлично. Потом пели друг другу песни под гитару. Оказалось, что Аркадий стал лауреатом первого всесоюзного фестиваля авторской песни, который проходил в городе Саратове. В общем, провели время классно.
Вскоре приехала черная «Волга», водитель привез письмо, адресованное начальнику аэропорта Внуково, с просьбой отправить
166
первым же рейсом делегацию комсомольцев в количестве четырех человек на всесоюзный смотр самодеятельной песни. Бланк и печать молодежного отдела центрального телевидения сработал мгновенно.
Начальник аэропорта, прочитав послание, немедленно распорядился взять «комсомольцев» на борт самолета, вылетавшего в Норильск.
– Сегодня могу отправить только двоих, – ответил диспетчер, – а двоих – завтрашним рейсом. Мест нет, сами понимаете, куда летит самолет.
– Быстро решайте, кто из вас летит первыми, – сказал начальник.
За всех решил Гриша Пряхин: «Мы с Люсей уже бывали на таких фестивалях, лети ты, Фима, с Олей, а мы уже завтра».
Регистрация, посадка. Фимку перед самолетом останавливает милиционер и спрашивает, что тот везет в двух небольших канистрах и в мешке.
– Везу сухое красное вино собственного производства и пару дынь для бардов.
– А ну открой канистру, если спирт – заберем.
Фимка открыл крышку канистры – милиционер принюхался, а потом сморщился от досады, что не спирт.
– Давай. Мешок открывай.
– Послушайте, там дыни, мы же с центрального телевидения.
Услышав это, мент извинился, тут же взял под козырек и проводил пассажиров к трапу самолета.
Самолет благополучно приземлился в заполярном Норильске, и аэропорт закрылся из-за пурги на восемь суток. Но Фимка и Оля Горелова об этом не знали. Их встретили добродушные норильчане, ответственные за прием бардов в аэропорту, и отправили на автобусе в город, до которого надо было ехать километров пятьдесят. В этой первой поездке по вечной мерзлоте Фимка глядел в запорошенное снегом окно и только теперь понял смысл фразы «не видать ни зги».
– А почему пурга? – спросил он молодого парня, которого в аэропорту прикрепили за самаркандцами. – Мне говорили, что на севере очень холодно, но, кажется, не так уж
– Потому и пурга, что за окнами всего минус семь градусов, – ответил тот, – было бы минус двадцать и ниже, небо было бы чистым и звездным. Так что привыкайте.
167
После того, как устроились в очень уютной и теплой гостинице, куратор объявил: «Через три часа у вас прослушивание, не проспите. Хотя я вас сам разбужу и провожу во Дворец металлургов, где и проходит фестиваль». Он ушел, а Фимка, взявший одноместный номер, завалился спать.
Проснулся он от сильного стука в дверь. Оказывается, пришел комсомолец, чтобы провести бардов на прослушивание. Организаторы норильского фестиваля всегда работали четко, как часы. Нигде в других местах такой прекрасной организации всех служб фестиваля Фимка не видел. Норильчане были в этом отношении лучшими.
Придя во дворец, Ташлицкий прежде всего передал руководству ящик с фруктами и большую девятикилограммовую дыню. Оказалось, что это был девятый фестиваль, поэтому на последующие фестивали, следуя традиции, Фимка привозил дыни по десять, одиннадцать и двенадцать килограммов.
Дары из Самарканда приняла у него Надежда Руусалеп, тогдашняя глава организационного комитета фестиваля. Она же отвела его на прослушивание в одну из многочисленных комнат Дворца культуры, который по площади занимал целый городской квартал.
На прослушивании спел две песни: «Самаркандские дворы» и «Исповедь». Больше пока что песен в запасе у начинающего автора не было. Песни, как видно, понравились, потому что все единогласно проголосовали за участие Ташлицкого в конкурсном концерте. Фимка был доволен, вышел в коридор покурить. Но через пару минут его снова позвали в комнату прослушивания.
– Понимаете, – объясняла девушка, которая вызывала бардов по списку, – подъехал председатель жюри Борис Вахнюк, и он распорядился заново провести прослушивание.
Ташлицкий пожал плечами и отправился снова петь свои песни. Однако после прослушивания у этого самого Вахнюка возникли сомнения: сыровато, надо бы доработать. Видно было, что он не совсем трезвый, мягко говоря.
– И что теперь? – спросил у членов жюри Фимка. – Вы же сами сказали, что все в порядке, буду петь в концерте.
– А я вот сомневаюсь, – отреагировал Вахнюк.
– А вы кто такой, чтобы сомневаться? – повышая голос, спросил Ташлицкий. – Я приехал за семь тысяч километров из Самарканда,
168
чтобы принять участие в фестивале, а вы тут опять «режете по живому». А ну, давай-ка выйдем, поговорим…
Вахнюк от такого напора опешил, да и члены жюри тоже заступились за автора, мол, тут все нормально, Боря, прекрати, на наш взгляд, песни достойные. Мы ж его не лауреатом выбираем – пусть примет участие в концерте, зритель рассудит.
– Откуда ты приехал, говоришь? – спросил Фимку председатель жюри, начинающий, наконец, понимать, где он находится. – Из Самарканда? Ни фига себе, у нас тут еще ни разу из Средней Азии никого не было. Ладно, бог с тобой, пой. Пропускаю.
И началось – три дня беспредельного счастья: песни, концерты, встречи, и снова песни – в коридорах, на лестничных клетках, в квартирах норильчан. Фимка окунулся в этот песенный водоворот, много записывал на портативный магнитофон. В перерывах между пением были дебаты по поводу бардовского движения, организации клубов, споры до хрипоты о том, какие песни у кого лучше. Через день подъехали Пряхины, и Гриша тоже выступил перед полным залом со своими песнями, как и Оля Горелова.
Потом был заключительный концерт, и Ташлицкому посчастливилось: по решению жюри он снова исполнил песню «Исповедь» и получил свой первый фестивальный диплом. Все было прекрасно, но только до той поры, когда в воскресение ночью надо было улетать домой. Сначала в Москву, а там утром был их рейс в Самарканд.
Собрали чемоданы быстро и бегом отправились на электричку, поскольку автобусы и такси не могли преодолеть расстояния от города до аэропорта из-за сильнейшего ветра и пурги. Говорили, что машины просто сносило с дороги. Единственное средство добраться до аэропорта – электропоезд. Но администрация гостиницы не советовала ехать туда.
– Зря поедете, ждите в номерах наши объявления, как только движение на Москву откроют, мы сообщим. В гостинице комфортней, чем в порту.
Фимка не мог такого предположить: ведь в понедельник ему надо быть на работе в редакции. Поэтому на свой страх и риск решил все-таки ехать в аэропорт. С ним поехала и Ольга Горелова. А вот Пряхины, наученные, видимо, прошлым опытом, остались у друзей
169
дожидаться летной погоды. То, что происходило далее, было явно из серии «нарочно не придумаешь».
В аэропорту, в огромном зале ожидания, Фимку и Ольгу встретила полная тишина. Регистрацию они прошли быстро. А вот когда в самолет? Тут все оказалось сложнее – самолеты не летали, все рейсы были задержаны. На какой срок? В справочном бюро полусонная красавица норильчанка только пожала плечами и иронично улыбнулась, мол, какие тут вопросы, достаточно посмотреть в окно, за которым метет заполярная пурга. В пяти метрах не видно ни зги.
В зале ожидания скопилось около трехсот таких же бедолаг, как и самаркандцы. Люди спали на скамейках и на полу, благо, все одеты в тулупы и теплую обувь, своеобразные спальные мешки.
Ташлицкий и Горелова нашли в зале свободный закуток и приготовились ждать вылета вместе с остальной «толпой». Забегая вперед, скажем: ждать пришлось пять суток. Однако горе-бардам улыбнулась удача: примерно через час вдруг сработал гонг! Пассажиры соскочили с мест и взглянули на табло, но там не было никаких изменений. А добрый женский голос объявил: «Участники Таймырского фестиваля, подойдите к справочному бюро».
Фимка и Ольга отправились узнать, в чем тут дело. Кроме них, к справочному бюро подошли еще человек пять – шесть. Здесь их ждал приятный сюрприз: Надежда Руусалеп, которая сказала, что специально для тех, кто умудрился не послушаться реалий, а выехать в аэропорт, она «выбила» комнату в гостинице для летчиков. Так что быстренько надо бежать туда, пока комната свободна. От входных дверей в зал ожидания до дверей гостиницы было метров двадцать, но преодолеть это расстояние из-за сильного ветра, да еще с рюкзаками и чемоданами, оказалось не так-то просто. Держались гуськом и добрались благополучно.
Всего в комнате, куда в срочном порядке добавили кроватей, оказалось девять человек, из них трое – бывшие члены жюри: Борис Вайханский из Минска, Надежда Руусалеп и Вера Петрова из Ленинграда. Трое парней, трио из Тольятти и москвичка Татьяна Шадрина. Из песенного трио Фимка хорошо запомнил Евгения Печенкина, с которым встречался потом на Грушинских фестивалях.
Обстановка была, как в песне Александра Городницкого: «Кожаные куртки, брошенные в угол… в маленькой гостиной тихо и тепло». Точно так же в маленькой гостиной на креслах лежали
170
кожаные куртки полярных летчиков, которые с утра до вечера слонялись от скуки туда-сюда, и спасением для них была водка и барды, которые застряли посреди тундры бог знает на сколько.
Первые сутки ожидания вся эта компания спала беспробудно: отсыпались после бессонных фестивальных ночей. На вторые сутки пришли летчики и попросили спеть им песни, отказать было нельзя. Посреди той самой маленькой гостиной установили кресло для барда и ряд кресел для слушателей. Фимка впервые оказался в такой экзотической для него ситуации. Он с интересом наблюдал за полярными летчиками. Симпатичные волевые лица, крепкие и уверенные в себе люди. Песни слушали с упоением и пониманием. Иногда задавали вопросы, которые переходили в задушевные беседы о том о сем.
К концу вторых суток Фимка не на шутку разволновался: в это время он уже должен был быть на работе в редакции. Лежа на кровати и глядя в потолок, он как-то произнес вслух:
– Сейчас на планерке у редактора меня из завотделом понизили до старшего корреспондента.
– Да не переживай ты, – ответил ему Женя Печенкин, – в аэропорту тебе сделают отметку, что рейс был задержан, покажешь это редактору.
Немного успокоившись и выглянув на улицу, где мела метель и было темно, Фимка спросил:
– Который теперь час? Ему со смехом ответили:
– Какая теперь разница? Счастливые часов не наблюдают. Ташлицкий грустно улыбнулся и пошёл отправлять телеграмму домой Ане, которая наверняка волновалась за мужа. Небольшое почтовое отделение находилось внизу, на первом этаже гостиницы. Затем зашел в столовую пообедать. Кстати, в те времена столовые Заполярья были настоящим раем. Там было все, что душа пожелает, в том числе и зернистая икра, и апельсины с мандаринами. За два рубля советских денег можно было накушаться до отвала. Пообедав, Фимка вернулся в комнату, одетым лег в постель и уснул. Все обитатели этой комнаты спали, не раздеваясь, каждую минуту ожидая объявления на посадку в самолет.
Проснувшись через какое-то время, Ташлицкий снова поинтересовался, который час и обедали ли ребята. Услышав в ответ что-то невнятное, Фимка отправился в столовую. Взял, как и в первый
171
раз, суп, жаркое и компот, поел и снова вернулся в комнату отсыпаться. Сколько времени спал – не помнил, но, очнувшись ото сна, задал идиотские, по мнению остальных, вопросы – сколько времени и были ли они в столовой.
– Слушай, Ефим, – ответил Женя, – никого здесь не волнует время, за окном как была ночь и пурга, так все и продолжается, не переживай.
– Тебе легко говорить, а меня, наверное, уже понизили со старших корреспондентов до рядового сотрудника. И Фимка снова отправился в столовую. Придя туда, взял на поднос первое, второе и компот. Подойдя к кассе, он увидел перед собой дико удивленную кассиршу, которая сказала:
– Ну, ты и жрешь, мужик, за три последних часа в третий раз приходишь обедать, причем по полной программе.
– Да вы что, это, наверно, было вчера…
– Нет, милок, это было сегодня и уже в третий раз за короткое время. Проснись, наконец, а то вы там со своим фестивалем совсем одурели.
Кода Фимка пришел в комнату и рассказал о случившемся, смеху было много, да и шуток по этому поводу тоже. Так что, проснувшись на третьи сутки пребывания в гостинице и только открыв рот для очередного нытья, тут же получил ответ: "Ташлицкий, прекрати ныть и ворчать, успокойся, тебя сегодня уже уволили с работы… Так что волнения напрасны."
В комнате разразился хохот. Все стали подходить к Ефиму, похлопывая по плечу, ободряя и желая ему удачи по возвращении домой.
Вскоре бардов ждало еще одно приключение. По истечении третьих суток пришел к ним начальник Норильского аэропорта и попросил провести концерт для пассажиров в зале ожидания.
– Спасайте, ребята, там такое творится, все на ушах стоят, надо их как-то успокоить, а то разнесут аэропорт к чертовой матери, народ у нас северный, ему все нипочем. Выручайте, попойте им песенки, авось немного успокоятся.
Ну как тут отказаться? Все решили – пойдем споем. Выйдя на улицу, где, не переставая, выла снежная пурга, барды гуськом направились к входу в аэропорт. Вначале от ветра их прикрывало небольшое здание гостиницы. Первая за угол вышла Оля Горелова,
172
которую тут же снесло в сторону метров на пять. С трудом поймав женщину, крепко взявшись за руки, группа наконец-то добралась до дверей.
Войдя в зал ожидания, они увидели удручающую картину: пассажиры спали везде, где только было можно. Никто поначалу не обратил на бардов никакого внимания. Но тут вдруг сработал гонг микрофона. Люди, как ошалелые, соскочили с мест. Первый взгляд – на огромное табло, где по-прежнему красовались красочные объявления о задержке рейсов. Из громкоговорителей раздался веселый голос оператора:
– Уважаемые товарищи пассажиры, сейчас для вас будут петь участники Таймырского фестиваля самодеятельной песни, всех приглашаем в зал ожидания на концерт!
Сначала возникла тягостная пауза: народ соображал, что это он сейчас услышал. Но затем из разных углов аэропорта начали доноситься очень громкие возмущения и ругательства. Такого изощренного русского мата Фимка точно в своей жизни никогда не слышал. Впрочем, куда деваться: вокруг тундра, пурга, полеты отменены, а когда возобновятся – неизвестно. Народ поорал, повозмущался, но, когда тольяттинское трио начало петь свои разудалые песенки, пассажиры понемногу почти все собрались вокруг импровизированной сцены и два часа подряд слушали песни., Настроение улучшилось, на душе оттаяло и стало спокойней, и люди аплодировали с удовольствием. Барды пели без микрофона в огромном зале, но во время выступлений стояла необыкновенная тишина, так что всем было слышно.
На следующий (четвертый по счету) день в гостиницу пришли «ходоки» от пассажиров с просьбой провести еще один концерт, мол, всем очень понравилось.
– Материться не будем, – заявили они, – приходите, попойте нам, пожалуйста, если надо – то и шапку по кругу пустим, денежки вам соберем.
Так состоялся и второй концерт в аэропорту.
Кончались пятые сутки ожидания. Теперь из всех обитателей комнаты больше других волновался Борис Вайханский, известный бард из Минска. Ему организаторы фестиваля подарили огромную копченую оленью ногу. Она не помещалась ни в один холодильник гостиницы, и ее пришлось поместить за форточку окна. Благо, снег
173
лежал до второго этажа, так что нога покоилась в этом природном холодильнике. Она была привязана веревкой, за которую каждые три-четыре часа Боря дергал, проверяя, на месте ли подарок.
– Только бы довезти ее до дома, – повторял Вайханский, – только поскорее бы улететь.
– Знаете что, – ответила ему на пятые сутки москвичка Таня, – пока я не приму душ, не надену нормально ночную рубашку и не лягу в постель как нормальная женщина – мы не улетим!
Мужчины, переглянувшись и пожав плечами, все вышли из комнаты. Таня приняла душ, переоделась и крикнула, что можно заходить. Только мужики вошли в комнату, за ними следом прибежала диспетчер с криком: все в аэропорт, на Москву движение открыли. Боже, что тут началось! Поскольку люди были уже одетые, так как не раздевались пять суток, им оставалось только накинуть на себя тулупы и дубленки, взять чемоданы и сумки в руки – и вперед!
– Отвернитесь, – кричала, прикрывшись простыней, Таня, – я должна одеться, да отвернитесь же, говорила я вам, что улетим…
Кто-то из мужчин не выдержал и закричал на бедную Таню: «Дура, надо было пять дней назад раздеться, тогда бы и проблем не было, шершеляфамка!». С горем пополам вся группа оказалась в здании аэропорта. Но тут перед ними выросла новая стена: у массивных ворот, отделявших зал ожидания от выхода к трапу самолета, стояла толпа разъяренных пассажиров. Каждый, независимо от того, на какой рейс у него билет, стремился попасть на самолет. Что сказать? Заполярье, тут свои законы и порядки, кто успел, тот и поспел.
На помощь неожиданно пришел начальник аэропорта. Он словно из-под земли вырос. В руках у него был мегафон.
– Граждане, – зычно крикнул начальник, – прошу вас, пропустите первыми к выходу наших дорогих артистов, бардов, они это заслужили.
Наступила пауза, после которой толпа людей, словно море перед Моисеем, расступилась, и в этот проход смогли пройти участники фестиваля. Момент был потрясающим – он запомнился Фимке на всю жизнь. Через пять часов Ташлицкий и Горелова были уже в аэропорту Домодедово, где их пожалела женщина, дежурный диспетчер: узнав, что они из Норильска и провели там пять суток в ожидании, быстро выдала талоны на полет, сделав в билетах соответствующую запись с печатью.
174
Так что в Самарканд, домой, Фимка попал через девять дней после отлета, а не через три, как планировал. Придя в понедельник на работу, он ждал нагоняя и выговор, понижение по службе, а может быть, даже увольнение. Чтобы узнать все сразу, Ташлицкий прежде всего направился к секретарше главного редактора. Он предстал перед ее столом в ожидании худшего. Секретарша, миловидная узбечка, бросив короткий взгляд на Фимку, спокойно продолжала свою работу. Поскольку он так и продолжал стоять у стола, она, наконец, перестала стучать на пишущей машинке и спросила:
– Вам чего? Планерка начнется, как всегда, в восемь пятнадцать.
– И все?
– Нет, не все. К Новому году подарки для детей будем покупать, так что сдайте три рубля на подарок.
– И все? – удивлению Фимки не было предела.
– Да что вы заладили, все, все! Да, на этот момент это все! Это у вас от ваших командировок крыша едет, Ефим Владимирович. Вон, люди уже на планерку идут, и вам пора.
Ташлицкий зашел с другими коллегами в просторный кабинет главного редактора. Сначала озирался, присматривался, однако никто на него не обращал никакого внимания. Когда народ расселся по стульям, началась планерка. Оглядев сотрудников, главный остановил взгляд на Ефиме. «Ну, начинается», – подумал бард.
– Ты с командировки что-нибудь привез? У меня тут задание из обкома партии – рассказать о том, как идет зимовка скота. Материал, надеюсь, есть, фотографии?
– Д-д-а, конечно, есть, – ответил Ташлицкий, ничего не понимая.
– Вот и лады, к завтрашнему номеру подготовь. Теперь для остальных – хватит прохлаждаться, три отгула пролетели, так что за работу.
Есть такое еврейское выражение – счастье привалило. Вот оно и привалило Фимке. Оказалось, что к концу года перебрали с выпуском газет, на которые был четкий лимит. Так что было решено среди недели устроить журналистам три отгула. А поскольку работали через день, то исчезновение Ташлицкого, заведующего отделом сельского хозяйства, который вечно мотался по области в командировках, никто практически и не заметил. Двум сотрудникам его отдела тоже было побоку, где проводит время их шеф, так что поездка в Норильск сошла Фимке, как говорится, с рук.
175
На Таймырские фестивали Фимка летал еще трижды. Во второй раз один (остальные не сумели). В ту полярную ночь он ходил в поход в тундру и видел потрясающее северное сияние. Потом привозил в Норильск почти весь клуб, причем деньги на поездку «находил» за счет фонда мира, куда просил переводить средства у руководителей промышленных предприятий. Об этом стоит написать еще одну книгу.
Эта часть нашего романа была бы неполной, если бы мы не рассказали еще кое о чем.
Прежде всего, о том, что в формировании клуба "Доминанта" неоценимую помощь оказал все тот же Аркадий Смирнов, друг детства. Его опыт пребывания в движении авторской песни был весьма кстати. Фимка постарался за счет средств фонда культуры и клуба пригласить москвича Аркадия в Самарканд. Вместе с ним подготовили первый концерт, вечер авторской песни, который состоялся в Доме культуры 25 мая 1988 года. Это был значимый концерт – впервые в Самарканде барды выступали открыто, поскольку в прошлом такие "мероприятия" не разрешались, как не разрешались и фестивали авторской песни.
Аркадий проводил с начинающими своеобразные мастер-классы, как это теперь называют. С ним они чувствовали себя уверенней во время выступлений на Чимганском, Алмаатинском фестивалях. Было время, когда Аркадий и Наташа Нестеренко по месяцу жили в квартире у Ташлицких. Какое это было прекрасное время, наполненное удивительно творческой атмосферой. Потому и песни писались легко и быстро, а вечерами – чай и снова гитара, песни разговоры, планы… Всему бы так и продолжаться, но случилось так, что друзья рассорились. Произошло это неожиданно и, скорее всего, изначально по вине Ташлицкого, который всю жизнь жалеет об этом, но былого не вернуть. Так что же произошло? Попытаемся вспомнить.
Не знаем, каким уж образом, но Аркадию с Наташей Нестеренко подвернулась необычная работа: присмотреть за птицефермой на берегу озера Айдаркуль, расположенного на краю пустыни Кызыл-Кум. Они согласились и уехали туда на месяц-полтора. 1988-ой год, разгар "перестройки". Тут как раз подвернулся случай организовать под крылышком фонда культуры что-то типа творческого кооператива, чтобы, зарабатывая денежки, ездить на всесоюзные фестивали, приобретать свою аудиоаппаратуру и прочее.
176
Чтобы посоветоваться с "крестным отцом", Аркадием, Фимка поехал к нему на Айдаркуль вместе с Валерием Белоусовым (светлая ему память), поскольку именно Валера, опытный турист-путешественник, великолепно знал дорогу к этому месту. Дело в том, что часть дороги, а это тридцать - сорок километров, лежала по краю огромной пустыни Кызыл-Кум. Заблудиться там не пожелаешь никому.
До озера на Фимкином "Москвиче" добрались без проблем. Валера указывал путь, словно бывалый кочевник, определяя дорогу по еле заметным приметам. На месте все четверо долго обсуждали, как организовать творческую группу. Главным тут был Аркаша с его московским опытом. Он подсказал, что надо сделать, предложил, как теперь говорят, "бизнес-план".
Фимка все скрупулезно записывал. Через двое суток, оставив Аркадия и Наталью, возвращались назад. И тут случилось непредвиденное. Через несколько километров Фимка и Валера попали в песчаную бурю. Такое можно было увидеть только в кино: солнце жарит, небо чистое, такое голубое, ни облачка… И вдруг, с юга – стена, вал, цунами темное и злое – ветер, который с огромной скоростью нес непроглядную пыль и песок. Машину буквально накрыло этим жутким покрывалом. Дорогу еле видно. Фимка включил дворники, чтобы хоть как-то видеть, куда ехать. Казалось, этому аду, воющему, как тысячи басовых труб, не будет конца.
– Может быть, остановимся, переждем? - крикнул Валере Фимка.
– Нет-нет, гони, не останавливайся, остановимся – хана, засыпать может нас вместе с машиной! Прорвемся.
Казалось, что время остановилось. Фимка выжимал из бедного "Москвича" все, что мог. А машина, будто чувствуя ответственность за жизнь этих двух мужиков, старалась не подводить и работала, как могла. Пыль и песок продолжали наждачить корпус автомобиля, который работал на пределе. Сколько времени так продолжалось – одному только богу известно.
– Валерка, смотри, вода закипает, температура подскочила – двигатель не выдержит.
– Давай, Фима, жми, еще немного, еще чуть-чуть. Скоро выедем на асфальт.
Как он это знал – уму непостижимо. Однако Фимка верил другу. И его уверенность придавала сил не упасть духом.
177
Буря закончилась так же неожиданно, как и началась. В какой-то момент все стихло, просветлело, впереди снова было солнце и голубое небо. А главное, через несколько минут "Москвич" выскочил с песчаной дороги на асфальт. А еще через мгновение "застучал" перегретый до самого предела двигатель. Послышался лязг железа, громкий удар, и машина, ценой своей жизни спасшая жизнь двум людям, остановилась как вкопанная.
Вышли из машины, которая теперь напомнила забеленное мукой лицо мельника. Открыли капот. Из-под крышки радиатора вырывался пар, а из блока двигателя торчал кусок шатуна, который, пробив металл, застыл, словно показывал фигу – нате, мол, вам, ни один воздушный и масляный фильтр такого не выдержат.
Валерка похлопал Фимку по плечу, сказав:
– Да не переживай ты, это всего лишь железо. Главное, что мы с тобой целы и невредимы, а это, сам понимаешь, дорогого стоит.
Домой добрались только к полуночи. Повезло, что нашлись водители грузовиков, кто помог отбуксировать машину сначала в Джизак, а потом и в Самарканд. В Джизаке, пока "ловили" буксир, Фимка умудрился в темноте наступить на разбитую стеклянную бутылку. Ее острый конец пробил кроссовку и впился в подошву.
И тут Валера не растерялся: оказывается, у него в рюкзаке, как у спасателя, всегда находилась аптечка. Он быстро смазал глубокую рану йодом, а потом "влепил" в неё, вовнутрь, кусочек памирского мумиё и заклеил все это бактерицидным пластырем. Чудодейственное мумиё помогло так, что через пару недель от раны даже и шрама не осталось.
Теперь, дорогой читатель, о главном на этот момент повествования: на очередной спевке «Доминанты» Фимка объявил о создании творческой постановочной группы «Радуга», призванной помочь финансово развитию авторской песни. Никто и не возражал, потому что всецело доверяли лидеру, все, что хорошо для клуба, полезно и для каждого. Единственная ошибка, сделанная Фимкой, – он вдруг решил сам возглавить административную группу нового образования. Почему? А бог его знает. Решил вот так и все тут. Объяснения ему казались лишними: он изначально создавал клуб, он вложил в него целиком самого себя, свое время и нервы, свою любовь и приверженность к этому песенному движению.
178
Фимке и в голову не приходило, что его друг Аркадий Смирнов сочтет этот шаг непорядочным, почти предательским. Но, милые мои, такова жизнь – все мы подчас делаем непредвиденные шаги, не думая при этом о последствиях. С точки зрения Ташлицкого, он сделал логичный шаг, с других точек зрения этот шаг был неверным. Так что очередная встреча с Аркадием была отмечена не пожатием руки, а явной ссорой. У Фимки не сработало чувство ответственности, у Аркадия – московская ментальность, коса нашла камень.
Фимка до сих пор сожалеет о том, что произошло, хотя, если вдуматься, то все равно – на авторской песне они бы много не заработали. Финансы клубу доставались за счет благотворительности разных организаций, где, пользуясь своей красной книжечкой журналиста, Ташлицкий просил денежки у руководителей промышленных предприятий. Но все деньги были «чистыми» и проходили по безналичному расчету через банк на нужды фонда мира, где у «Доминанты» был свой счет. Так что не было ничего противозаконного. И уж если положить на весы то, что сделал Фима для клуба и его членов, и то, что он прокололся с Аркадием, кажется, не предупредив его о своем решении, то чаша весов склонится в сторону первого.
Кто-то скажет – мелочь и зачем об этом писать. Друзья мои, жизнь – она и складывается из таких вот мелочей, которые позже будоражат мозг, и тебе кажется, что ты поступил неправильно. Одно маленькое, неосторожное движение, слово, поступок, но как это отражается потом на истории, на нервах, на судьбе. И носит душа ошибки, и ноет она оттого, что исправить их не представится возможности.
Напомним, что при Ефиме Ташлицком «Доминанта» просуществовала пять прекрасных, насыщенных невероятным духом творчества и дружбы лет. За это время дважды почти все барды клуба побывали в Норильске, четырежды – на Чимгане, в Навои, Таллине, Самаре (на Грушинском). Фимка организовывал приезд в Самарканд на концерты Бориса и Галины Вайханских, Виктора и Людмилы Дурицыных с их маленьким тогда Сашкой. Приезжали в Самарканд с концертами Екатерина Молчанова, Тамара, Элла, Дина, Ирина Акулинина, ныне Вольдман. Клуб проводил массу концертов в городе, на предприятиях, в пионерских лагерях.
Позже эти знакомства помогли Ташлицкому приезжать из Израиля на фестивали в Самару, где "папу Фиму" тепло принимали его
179
"дочки", устраивая настоящий песенный праздник, а также презентации его книг для детей.
Бывало и такое, что с раннего утра в воскресенье в двери раздавался звонок. Полусонный Фимка открывал дверь и видел перед собой семь-восемь уставших и голодных альпинистов.
– Ты Ефим? – спрашивали они.
– Он самый.
– Нам дали твой адрес и сказали, что ты любишь бардовскую песню, мы тут на Памире были, вот. Можно у тебя пару дней перекантоваться до отъезда?
– А кто из вас поет?
– Мы поем. Вперед вышли двое с гитарой.
– Хорошо, заходят все, завтракают. Те, кто поет, остаются у меня, остальных отвезу в клубную «гостиницу», там есть все необходимое. Устраивает?
– Еще бы, конечно!
Обрадованные парни и девушки, которые позже становились Фимкиными друзьями на всю жизнь, заходили и чувствовали себя как дома. Самых близких Ташлицкий обязательно возил на экскурсию на старогородской базар, по древнему Самарканду, угощал пловом и другими экзотическими для россиян и украинцев блюдами. А вечером жена Аня умудрялась из ничего состряпать ужин и накормить всю компанию, которая иногда насчитывала до двадцати человек. Люди располагались в уютной гостиной квартиры Ташлицких (в тесноте, но не в обиде) и практически до рассвета пели песни под гитару. Какие это были великолепные времена! Времена беспредельного счастья!
«ЛЕНИНСКИЙ ПУТЬ»
Именно так называлась четырехполосная, областная газета, печатный орган самаркандского обкома партии, где часть своей жизни работал Ефим Ташлицкий. Работа была престижной и давала массу преимуществ в социальном плане. Творческого удовлетворения она, на наш взгляд, не приносила никому. Бывали, конечно, моменты, статьи, фотографии, материалы, которые вызывали восхищение и
180
гордость за местных журналистов. Но, в основном, это была нудная, рутинная работа, зачастую никому не приносящая пользы.
Недавно Ташлицкого попросили поделиться воспоминаниями о его деятельности в газете, о друзьях-товарищах, о том времени и прочих делах. Фимка задумался, на ум приходили только отрывочные короткие истории, ничего не значащие для читателя. Хотя пару событий хочется описать. Первое, естественно, – это отмеченная всеми журналистами на одной из планерок небольшая корреспонденция о «журавлином аэродроме». Второе – неопубликованный материал: "Я вижу сердце!", рассказ о талантливом гипнотизере и экстрасенсе Анатолии Коваленко.
«Журавлиный аэродром»
Уже двадцать один год, как Фимка встречает стаи журавлей у берега Средиземного моря, прилетающих сюда, в теплые края, "на зимовку" из России и Средней Азии. Это происходит осенью, к середине октября. Может быть, это те самые журавли или их потомки, которых он однажды видел, как говорится, на расстоянии вытянутой руки в сорока километрах от Самарканда, на огромном поле возле шоссе, которое тянется с востока на запад вдоль гор, отрогов Памира.
Тогда они летели с юга на север в Россию, может быть, в Сибирь. А может быть, они летели не с Ближнего востока, а из Индии... Не- важно. Важно то, что для этих красивых и счастливых птиц не существует границ и религиозных распрей, они повсюду желанны. Их никогда не прогонят, не спросят паспорта и визы, не будут окидывать презрительным взглядом, обзывая "чуркой", "черным" или "жидом".
Случилось это после полудня. Ташлицкий возвращался на мотоцикле на своей вишневой "Яве" из очередной командировки: вез для газеты репортаж и фотографии о каракулеводах. Нет, не о тех, кто рисует каракули, а о тех, кто выращивает каракульских овец. В отарах начался окот, то есть рождение ягнят, с которых безжалостно в угоду моде почти мгновенно снимают ту самую каракульскую шкурку, весьма ходовой товар во всем мире! Из нее потом шьют манто, шубы, шапки, полковничьи папахи и даже купальники.
Страшно захотелось курить, и Фимка остановился на обочине. Поставил мотоцикл на подножку, присел возле него на молодую весеннюю травку и задымил с вожделеньем сигаретой. Напротив него
181
простиралось огромное поле, которое было готово к новой весенней пахоте. Обычное, ничем не примечательное, тихо лежащее себе поле. Наш герой и не подозревал, что именно оно и есть журавлиный аэродром, на который, видимо, веками слетали эти удивительно красивые птицы после труднейшего перелета, чтобы передохнуть, набраться сил и лететь дальше.
Сначала прилетела одинокая первая стая. Фимка не предполагал, что здесь будет дальше. Он просто с интересом наблюдал за прилетом журавлей. Птицы собрались в круг и начали галдеть, «рассказывая» друг другу о том, что видели на небесной дороге. Им не терпелось поведать о своем самочувствии и готовности двигаться дальше, на север.
Вдруг на горизонте появилась вторая стая, затем третья, четвертая, а потом Ташлицкий устал считать – сколько их было.
Журавли заполонили все пространство поля, которое по размеру превосходило футбольное. Птиц было так много, и они находились вплотную друг к другу, так что не было понятно, как каждая из них найдет свою стаю и своего вожака. Стоял такой шум от их крика, что казалось, он слышен далеко в горах. Если есть понятие "птичий базар", то это было здесь и сейчас.
Фимка, потрясенный увиденным, сидел не шевелясь, поскольку край этого живого "птичьего базара" был буквально в десяти метрах от него. Боясь спугнуть журавлей, невольный свидетель этого чуда тихонько наблюдал за их "разговорами" и поведением. Они курлыкали, высоко подняв свои клювы, кивая головами на вытянутых шеях, иногда поворачиваясь то к одному, то к другому соседу, совершенно не обращая никакого внимания на одинокого наблюдателя.
Иногда Фимка оглядывался, чтобы увидеть хоть кого-нибудь из людей, которые потом смогли бы подтвердить происходящее. Ведь рассказать – не поверят! Фотоаппарат лежал в сумке, и Ташлицкий боялся доставать его, чтобы не спугнуть журавлей. Да и снимать было уже поздно: наступал вечер, было темновато для съемки.
На удивление, за те тридцать-сорок минут, что птицы отдыхали, по всегда оживленному шоссе не проехало ни одной машины или трактора.
Вскоре, как по какой-то невидимой команде, снялась в дорогу та, наверное, первая прилетевшая сюда стая. Взмахнув крепкими,
182
отдохнувшими крыльями, журавли образовали клин и улетали в небо. За ними пошла вторая, потом третья стая... А еще минут через двадцать поле словно вымерло. Над ним стояла торжественная тишина, и только сверчки готовились к своим вечерним и ночным концертам. А журавли растворились в синем весеннем небе, улетая к своим родным гнездам, которые оставили осенью.
Ташлицкий еще посидел какое-то время, не до конца осознавая, что открыл для себя тайну, – место, о котором никто, наверное, не знал, место, где отдыхают между перелетами птицы. Настоящий журавлиный аэродром…
Так что когда мы видим летящий в небе журавлиный клин, слышим, как они курлычут, то в зависимости от времени года наше настроение меняется. Осенью такая тоска одолевает, кажется, что птицы жалобно прощаются с нами, оставляя нас наедине с холодными осенними дождями и с зимним снегом. С их отлетом думается, что холодная осень и зима будут длиться вечно! Весной, когда они возвращаются, смотришь на небо, и такая энергия пробуждается, такое ощущение в теле и душе, что кажется – есть силы перевернуть весь мир и без точки опоры. Петь хочется, любить хочется, летать хочется! И кажется, что все тебе по плечу. Наверное, это журавли вселяют в тебя особый весенний дух возрождения после долгой спячки.
Уже двадцать один год, как Фимка встречает стаи журавлей у берега Средиземного моря, прилетающих сюда, в теплые края, "на зимовку" из России и Средней Азии. Это происходит осенью, к середине октября. Может быть, это те самые журавли или их потомки, которых он однажды видел, как говорится, на расстоянии вытянутой руки в сорока километрах от Самарканда, на огромном поле возле шоссе, которое тянется с востока на запад вдоль гор, отрогов Памира.
Однако теперь вокруг – вечное лето, от которого иногда тошнота подступает к горлу. Так хочется осени, желтых листьев, а потом и зимы, с ее снегом и прозрачным воздухом… Но, как однажды спел в своей песне Фимка, "зима потеряна навечно"…
"Я вижу сердце!"
183
Материал с таким названием Ташлицкий написал для публикации в родной газете. Когда принес статью главному редактору, тот, прочитав, потребовал от автора, чтобы предварительно ее подписали, как минимум два академика или профессора и пара докторов медицинских наук. Иначе эту "галиматью" он публиковать в "Ленинском пути" не намерен.
– Хочешь, чтобы меня с работы сняли, партбилет отобрали? – с усмешкой спросил он Ташлицкого. – Так что давай ищи, кто бы подписался под тем, чего ты тут понаписал.
А вот, действительно, что же такого было написано в этой статье, которая должна была занять почти всю газетную полосу? Давайте посмотрим.
Фимка, живущий, как и другие, в реальном мире, был совершенно далек от мистики, эзотерики, всяких там экстрасенсорных дел. Да, он смотрел, как и миллионы советских телезрителей, передачи, где начинали транслировать Кашпировского, Чумака и прочих "чудотворцев", которые демонстрировали свои уникальные способности на телеэкранах. Однажды он даже что-то почувствовал. Но как-то не придал этому особого значения. Все изменилось после одной неожиданной встречи.
Как-то теплым сентябрьским деньком, когда у Ташлицкого побаливала голова и потому работать совсем не хотелось, в кабинет к нему пришел Алик Гараев, его знакомый. Он начал рассказывать совершенно невероятные вещи про одного парня, который буквально творил чудеса гипноза.
– Я принес тебе сенсацию, – с горящими глазами горского еврея сообщал Алик, – ты не представляешь, что происходит, поехали, я тебя познакомлю с этим человеком. Напишешь о нем материал –убьешь всех наповал.
Особо срочных дел не было, и Фимка, отпросившись у заместителя редактора, отправился с Аликом в спецшколу "углубленного изучения русского языка". На самом деле это была школа, своеобразное суворовское училище для юношей-узбеков, учащихся восьмых-десятых классов в основном из сельской глухомани, которая была призвана готовить в советскую армию призывников, совершенно не умеющих говорить, и уж тем более, писать по-русски. Для армии стало неприемлемо, когда молодые солдаты, попадая в армейские
184
части, совершенно не понимали ни команд, ни уставов, звучащих и написанных по-русски.
Конечно, во всех "братских" национальных республиках бывшего союза в сельской местности в школьную программу обязательно вводили уроки русского языка и литературы. Для подготовки к этой важной работе повсеместно при университетах и пединститутах создавались факультеты русской филологии, выпускавшие тысячи учителей русского языка и литературы. Однако и они не совсем справлялись с задачей. Учить детей русскому языку в любой сельской глубинке – это было таким же сложным делом, как, например, учить иностранному языку учащихся городских школ, выпускники которых в подавляющем своем большинстве не могли потом сказать и трех предложений на английском, французском и немецком языках.
Проблема была настолько серьезна, что решено было учредить "в очень Средней Азии" (как пел Зинур Миналиев) подобные "секретные" военные школы, где основным предметом было изучение русского языка и литературы. Учащиеся этих школ надевали военную форму советских войск и жили строго по армейским уставам. Вот в такой самаркандской школе и работал библиотекарем Анатолий Коваленко, студент вечернего отделения пединститута, о котором пойдет речь.
Ташлицкого и Алика в небольшой библиотеке школы встретил молодой двадцатидвухлетний парень, с великолепной спортивной фигурой, очень гармонично сложенный и симпатичный. В нем чувствовался спортсмен – быстрый, энергичный, мускулистый. Позже оказалось, что Толик вот уже как два-три года серьезно занимается запрещенным тогда, в восьмидесятых годах прошлого столетия, каратэ.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – с улыбкой предложил Анатолий, – мне Алик рассказывал о вас. Не знаю, правда, зачем, но он попросил меня продемонстрировать некоторые опыты, которые я провожу с людьми. Вам это интересно?
– Я пока не знаю, о чем идет речь, может быть, и будет интересно, – ответил Ташлицкий. – Простите, у меня еще голова сейчас болит, так что давайте начнем.
– Вот с этого и начнем, – отозвался Анатолий. – Хотите, я сейчас сниму у вас головную боль?
185
Фимка, который всегда лечил такие боли разными таблетками, пожав плечами, согласился. Его усадили на стул посреди библиотечной комнаты. Анатолий встал сзади, попросил сделать глубокий вдох, прикрыть глаза и приступил к лечению. Новоявленному пациенту не было видно, что там делают над его головой, но буквально через несколько секунд он почувствовал приятное тепло, исходящее из рук целителя. Появилось ощущение легкости, после которого казалось, что боль куда-то уходит в сторону, а затем и вовсе исчезает. Прошло несколько минут.
– Откройте глаза. Вам лучше? – прозвучал, как эхо, голос.
– Да, наверное. Пожалуй, намного легче, – ответил Ташлицкий, помотав немного головой, проверяя, на месте ли она. Боль почти исчезла, оставалась какая-то толика небольшой тяжести, но и она со временем прошла.
– Вот и хорошо, – сказал Коваленко. – Давайте продолжим. Я сейчас мысленно вызову с урока одного парня, и он придет сюда, а потом мы покажем с ним, чему научились за последнее время.
Анатолий сел в кресло, сосредоточенно начал смотреть на входную дверь. Фимке показалось, что в этом замкнутом пространстве появилось какое-то непонятное напряжение, волны, было ощущение, что по коже пошли "мурашки". Не верилось в то, что все происходящее не подстроено специально. Оставалось ждать, как будут развиваться события. И они не заставили себя долго ждать.
Через пару минут в дверь без стука вошел юноша лет семнадцати, высокий, крепко сложенный узбек, с постриженной наголо головой. Он остановился посреди комнаты напротив Анатолия, будто ждал какого-то приказа.
– Здравствуй, Саид. Я хочу тебя познакомить с нашими гостями: это Алик Агзамович, ваш преподаватель истории, а вот журналист из областной газеты Ефим Владимирович Ташлицкий. Поздоровайся с ними.
Саид по очереди пожал им руки и снова встал напротив Толика. Было ощущение, что парень пребывает в каком-то гипнотическом состоянии.
Анатолий попросил Ташлицкого встать в метре-полтора прямо напротив юноши.
– Теперь ты будешь спать, – сказал Анатолий и дотронулся до высокого лба Саида ладонью, легонько надавил на него, и тот
186
буквально через секунду, закрыв глаза, в самом деле уснул, мерно зашатался, оставаясь на месте. – Сейчас ты врач, тебе знакомо то, что я скажу: открой глаза, ты видишь перед собой человека. Ты видишь его насквозь, тебе видны все его внутренние органы в цвете. Внимание, ответь мне на вопрос: ты это видишь?
– Да, вижу. Даже, как кровь течет, вижу.
– Тебя это не пугает?
– Нет, я врач, мне это знакомо.
– Просмотри человека всего, с головы до ног, обрати внимание на какие-то болезни или изменения.
Саид стал внимательно сканировать Ташлицкого, у которого возникло ощущение, какое бывает, когда делают рентгеновский снимок.
– Что скажешь, Саид?
– В голове воспалены нейроны, на затылке небольшой шрам, легкие: много курит. Сердце и желудок в порядке. Кости тоже, переломов не было.
Фимке сразу захотелось кое-что проверить. И потому он тут же попросил разбудить Саида. Анатолий нехотя исполнил просьбу. Он подошел к парню, легонько прикоснулся к его лбу и разбудил его.
– Саид, ты знаешь, что такое нейроны? – спросил юношу Фимка.
– Нет, не знаю.
– Ты же только что говорил, что у меня воспалены нейроны. Ты видел меня насквозь. Что ты там увидел?
Ничего не понимающий Саид посмотрел на Коваленко. Он был в смятении. Гипнотизер успокаивающе улыбнулся, похлопал Саида по плечу, мол, все в порядке, не волнуйся.
– Ефим Владимирович, вы что, не понимаете? Саид был в гипнотическом сне, когда он бодрствует, он ничего не помнит. Откуда он знает про нейроны? Они сейчас по анатомии изучают мозг человека, наверное, оттуда.
– Давайте так, – предложил Ташлицкий, – я приведу вам человека, которого ни вы, ни Саид не знаете. Пусть просмотрит его и скажет, что он там видит.
– Без проблем, – ответил Коваленко, отправляя Саида на занятия, – с удовольствием продолжим опыт. Думаю, что результат будет тот же.
После того, как юноша ушел, Фимка попросил Анатолия рассказать подробнее о том, как, когда и почему тот начал заниматься
187
гипнозом, биоэнергетикой и какова природа этой «кухни». Разговор оказался долгим, но весьма интересным и полезным. Не будем вдаваться в подробности, только отметим, что с этого дня жизнь Ташлицкого приобрела еще больший смысл, поскольку он стал ярым приверженцем альтернативной, народной медицины, которую недолюбливала медицина конвенциональная. В будущем наш герой освоил многие приемы бесконтактного лечения и даже умудрялся лечить людей на расстоянии и по телефону. Мало того, Фимка выработал для себя свою, оригинальную систему сеансов, которая эффективно помогала избавлять пациентов от болевых синдромов и недугов.
Пока же на следующую встречу с Анатолием Коваленко и Саидом он привел своего знакомого, у которого после автомобильной аварии было несколько переломов костей. Кроме того, ему вырезали аппендицит. Добавьте сюда проблемы с сердцем – полный, как говорится, «букет».
Сеанс проходил по старой схеме: Анатолий вызвал Саида с урока, благо, учителя знали об опытах библиотекаря и не препятствовали им. Когда Саид пришел, Толик усыпил его и попросил просмотреть нового пациента. Думается, нетрудно догадаться, каков был результат. А он был просто феноменальным, поскольку Саид точно определил места переломов, сказал о вырезанном аппендиксе и о «неполадках» в сердечно-сосудистой системе. И это уже были не просто совпадения или угадывания, а точный анализ сканированного тела. Добавим к этому, что тело человека Саид осматривал и сквозь одежду.
Все это не укладывалось в голове и походило на фокусы, если бы не вполне реальная ситуация, при которой невозможно заранее знать то, чего в действительности не знаешь. Саид не просто «угадывал», определял недуг или последствия переломов и операций, он объяснял это профессиональным языком дипломированного врача-специалиста. И что еще удивительно – на русском языке, которым плохо владел. Было от чего сойти с ума.
После нескольких подобных встреч и опытов Ташлицкий решил написать статью для газеты, в редакции которой работал. Он несколько дней трудился над материалом дома, предвкушая сенсационную шумиху вокруг него. Затем попросил Риту Раппопорт, одну из машинисток редакции, отпечатать статью, но при этом
188
никому ничего не рассказывать. Та клятвенно пообещала сохранить все в тайне.
Вскоре он положил десять страниц отпечатанного текста на стол Антоныча (заместителя главного редактора – Владимираа Антоновича Жидкова, царствие ему небесное). Примерно через полчаса секретарша вызвала Ташлицкого в кабинет главного редактора, который сказал, что статья сильная, необычная, но рисковать своим местом работы и партбилетом он не намерен.
– Я опубликую этот материал только в том случае, если его подпишут академики и доктора медицины, причем с печатями своих кафедр. В противном случае, выбросим его в корзину и забудем о нем.
– Борис Васильевич, это же сенсация, представляете, бабахнем на весь союз.
– Кого ты бабахнешь, так это меня и весь коллектив своим неразумным подходом к действительности. Я статьи о всяких шарлатанах печатать в своей газете не буду – точка.
Делать было нечего, Фимка забрал бумаги и помчался в медицинский институт к своему близкому другу, доктору наук, профессору, Виктору Ивановичу Криворучко. Однако тот, прочитав статью, наотрез отказался ее подписывать.
– Меня только что назначили заведующим кафедрой, я крепко на ноги встал, а ты с этим. Оглянись вокруг, Фима, жизнь и без этого прекрасна. К чему тебе эти опыты?
– Так ты пойми, это же человек-рентген, возьми его к себе учиться, он сумеет определять болезни без аппаратов. Представляешь! Надо написать об этом, люди должны знать о беспредельных возможностях человека…
– Прости, старик, я это не подпишу и думаю, что ни один здравомыслящий медик этого не сделает.
– Ты что, мне не веришь?
– Не знаю. Ну, привези его сюда вместе с этим гипнотизером, дай хотя бы посмотреть на опыты.
На следующий день после работы Ташлицкий привез Саида и Анатолия в мединститут, в кабинет Криворучко. Провели несколько сеансов, результаты были сногсшибательные. Саид поразительно точно определял переломы, говорил о недугах и болезнях, которые есть, и даже о тех, которые могут возникнуть у данного, конкретного человека.
189
– Фимка, дай мне пару дней подумать, посоветоваться кое с кем, – сказал Виктор.
Через несколько дней он позвонил Ташлицкому на работу и сообщил, что ни в коем случае не подпишут статью ни он и никто другой. Все боятся это делать. Еще бы, в стране только что закончился период «махрового застоя», перестройка только набирала обороты. Старые привычки и зажатость людей не позволяли двигаться вперед и стать свободными в выборе – что и как делать.
Не получилось со статьей. Жаль. Зато для Ефима Ташлицкого открылась другая шкатулка, в которой лежали волшебные палочки альтернативной медицины. Они-то и пригодились нашему герою в далекой стране, на исторической родине в Израиле. Фимка многому научился у Анатолия Коваленко, затем окончил курсы экстрасенсов-целителей. Оказалось, что у него открылся особый дар – приносить людям радость здоровья.
Что же касается времени работы в газете – это была, повторюсь, рутинная работа, редко приносившая радость творчества. Да, она была престижной. Да, там ты был более обеспечен материально. Уважали тебя читатели. Однако реализовать себя из-за несвободы слова удавалось далеко не каждому. Помнятся прекрасные люди, которые трудились в редакции этой газеты, отзывчивые и дружелюбные, умеющие подсказать и научить, критически оценить твою деятельность. В большинстве своем это были профессионалы высокого класса.
В заключение вспоминается один случай: на планерке, это было в конце 80-х годов, в разгар, так называемой, перестройки, на одной из планерок главный редактор сказал, что и коллективу редакции надо как-то шагать в ногу со временем и перестроиться.
– Давайте поменяем название нашей газеты, – предложил Ташлицкий, – вот и перестроимся.
Главный редактор Борис Щеголихин взял в руки свежий номер газеты, которая, естественно, называлась тогда "Ленинский путь", посмотрел на лицевую страницу, на название издания и удивленно спросил:
– А какое слово тебе здесь не нравится, что менять-то будем?
Среди присутствующих на планерке по кругу пошел смешок.
Через полгода название газеты поменялось, и она стала выходить, как "Самаркандский вестник".
190
А что же Фимка? Что было дальше?
А дальше было вот что. В один из весенних дней 1991-го года ему предложили работать на самаркандском телевидении. Он согласился. Телекомпаний тогда было две, но вскоре они объединились, и Ефима Ташлицкого назначили главным редактором ТКС (Телевизионная компания Самарканд). Работа там была интереснейшая, сложная, но приносившая массу творческой радости. Чтобы рассказать об этом, надо писать целую книгу, роман. Может быть, когда-нибудь и напишем…
ХАШИМ АЮК, ИЛИ ВСТРЕЧА С ПРИШЕЛЬЦАМИ
В это, конечно, трудно поверить, однако такой случай произошел с героем нашего повествования. Фимка и сам был тогда удивлен и ошарашен произошедшим, но знайте – все именно так и было.
Григорий Пряхин, прекрасный бард, опытный спелеолог, надежный друг, предложил однажды Ташлицкому поехать в зону, так называемых, Карлюкских пещер. Произносим это название так, как слышали от спелеологов.
– Далеко ехать? – спросил Фима.
– Да нет, тут рядом, за углом, – весело ответил Гриша. – Возьмем с собой мою жену Люсю и детишек. Сгоняем туда быстренько и тут же вернемся.
Позже оказалось, что "за углом" – это почти пятьсот километров от Самарканда. На Фимкином "Москвиче" ехали почти весь световой день, и через каждую сотню километров на вопрос о том, далеко ли еще до пещер, Пряхин с улыбкой отвечал: "Да не волнуйся, ты, уже скоро, рукой подать". Знал ведь хитрюга, что, если бы он сказал Ташлицкому о таком далеком пути, тот бы ни за что не поехал.
Честно говоря, Фимка очень любил ездить, сидеть часами за рулем автомобиля. После многолетних поездок на мотоцикле в салоне "Москвича" было как в номере гостиницы. Здесь можно и покурить в дороге, и кофе из термоса попить, и поговорить с другом о том о сем.
Короче говоря, к месту подъехали только к вечеру. Сначала заехали в небольшой кишлак, расположенный на перекрестке трех границ – Узбекистана, Туркмении и Афганистана. Здесь надо было взять ключи от решетчатых ворот, которые закрывали доступ в
191
пещеру Хашим Аюк, где решили побывать друзья. Однако сторож, хранитель ключей, сделать это, глядя на ночь, отказался. Мол, утром приходите.
Фимка и Пряхины ушли от упрямого узбека ни с чем.
– Что теперь будем делать? – начал было ныть Фимка. – Выходит, зря мотались в такую даль.
– Нет, не зря, – ответил Гриша, – давай подъедем поближе к пещере, машину спрячем за холмом, там дорога хорошая, я знаю. Замок на воротах пещеры простой, думаю, мы его пальцем откроем. Ночью сторож побоится за нами следить, так что времени у нас много, чтобы посмотреть пещеру и уехать засветло. Не грусти, далеко ехали, зато такое чудо увидишь, чтобы вдохновиться и песни писать.
Сначала в пещеру пошли Фимка и Гриша, Люсю и детей оставили охранять машину. Подойдя к входу в пещеру, который находился, словно в небольшом кратере, углублении у подножия горы, замок открыли простым гвоздем. Чтобы их случайно не закрыли в пещере, Фимка предложил спрятать замок уже внутри под камнем. Надев на себя каски с фонарями, начали спуск.
Хашим Аюк – необычная пещера, вырубленная природой в огромной скале, состоящей из полудрагоценного камня – оникса. Спуск в нее пологий, под сорок пять градусов, главный ход пещеры составляет в длину около двухсот пятидесяти метров, а сумма всех побочных, дополнительных ходов – около пятнадцати километров. Когда идёшь по главному входу, возникает ощущение, что ты оказался в каменном лесу: настолько причудливы здесь сталагмиты, то есть минеральные наросты, выросшие за миллионы лет снизу вверх. Сталактитов, "стекающих сверху", здесь практически нет.
Фантастическая красота этого природного сооружения поражает: огромные гроты сменяются узкими коридорами, между огромными сталагмитами идешь, как в густом лесу, где растут большие деревья. Фонарь, висящий на лбу, высвечивает камни, стены поразительных красок, светотени создают картины, от которых идет мороз по коже.
Возле одной величавой ониксовой стены Фимка остановился и стал что-то разглядывать.
– Ты чего там увидел? – спросил Пряхин. – Идем вниз, там самое интересное.
– Погоди, Гриша, откуда тут эти картины?
192
– Какие еще картины? Я в эту пещеру уже три раза ходил, нет тут никаких картин.
– Да как же, вот, смотри, видишь: волы, а рядом идут люди. А там, повыше, большой портрет девушки в чадре, а над нею птица крылья расправила.
– Где? Где? Ты чего выдумываешь… Погоди, а ведь и вправду похоже. Точно – волы, люди, птица, а девушку не вижу.
– Смотри прямо над людьми, она как на портрете. И интересно, я заметил, что стоит мне свет фонаря убрать, как кажется, будто девушка чадру с лица убирает и смотрит на нас.
– Ну, Ташлицкий, ты и фантазер, романтик, как такое может быть? Давай я посмотрю.
Оба с интересом стали разглядывать чудесные картины, которые "нарисовала" природа минеральными подтеками, очерчивающими контуры замысловатых сюжетов, оживающих буквально на глазах. Фимка с упоением показывал Грише все новые и новые рисунки, которые вдруг возникали из ничего. Но, конечно, больше всего спелеологов поразил портрет девушки. Действительно, казалось, что она будто бы живая и наблюдает за действиями пришельцев.
Забегая вперед, скажем, что через пару дней Фимка напишет песенку "Девушка из Хашим Аюка".
Он уходил – она осталась
На гладкой каменной стене,
И под чадрою не скрывалась:
Кто там увидит, в темноте…
Сошла на камни осторожно,
Не нарушая тишины…
Хашим Аюк, как старый сторож,
Свои досматривает сны.
Прошла наверх походкой легкой
На звезды яркие взглянуть,
И месяцу, висящему подковкой,
Свои слова заветные шепнуть…
Потом с летучей мышью – в прятки,
Ведь та найдет и будет верещать,
Не жди его, как все мужчины гадки:
193
Сначала замуж, а потом страдать.
Вот балаболка, старика разбудит,
И станет он ворчать и поучать,
Чтоб не любила так, как любят люди,
И что мешаем мы пещере спать.
До сна ли ей, ведь на сердце тревога.
Когда ж еще свидание придет?
Когда ж он снова встанет у порога
И факел свой искрящийся зажжет?
К стене пройдет, на валуне присядет
И будет долго на нее смотреть,
Но ей со светом ни за что не сладить,
Она б сошла, но только в темноте…
Чем глубже спускались в пещеру, тем становилось теплее – пришлось раздеваться до плавок. Эмоции у Фимки зашкаливали, и через полчаса лазания по ходам пещеры, насмотревшись диковинных вещей, он заявил, что надо подниматься наверх: его сознание всего этого просто не выдерживает. От нахлынувших впечатлений Фимка буквально терял ориентацию в пространстве. В конце концов, Пряхин сжалился над другом, и они начали подниматься к выходу.
Наверху уже стояла темная среднеазиатская ночь, над головой ярко светили огромные звезды. Невысокие горы казались причудливыми великанами, охранявшими сокровища, которыми были наполнены пещеры в этом краю. Теперь Фимка остался в машине, а семейство Пряхиных отправилось в пещеру. Он приготовился было поспать, поскольку вскоре снова предстояло "крутить баранку" почти пятьсот километров. Тишина вокруг стояла такая, что было слышно собственное дыхание. Естественно, что Фима был полностью под впечатлением недавнего путешествия по пещере. Он пытался упорядочить мысли, раскладывая по полочкам мироощущения в свою заветную шкатулку, где хранилась коллекция чувств, увиденных в жизни картин, пейзажей, портретов людей и разных приключений.
В какой-то момент показалось, что Фима заснул, отключился от реальности. Ему привиделся свет, исходящий от звезды, висящей прямо над крышей автомобиля. Он вдруг услышал звук, похожий на
194
тихий смех. То ли это был крик птицы, то ли еще что. Фимка очнулся, открыл глаза и увидел, что в зеркало заднего вида льется непонятно откуда туманный луч света. Было ощущение, что сзади на приличном расстоянии едет автомобиль с включенными фарами.
Происходило что-то непонятное: ведь "Москвич" стоял между двумя небольшими холмами, и позади него – тупик, скалы. Однако именно там, метрах в двадцати, находился источник света. Фимку охватило волнение, поначалу он заблокировал все окна, потом попытался разглядеть место, откуда исходил луч. Через некоторое время волнение вдруг само по себе исчезло и появилось дикое любопытство, желание посмотреть, что же там происходит на самом деле. Было ощущение, что Ташлицкий начинает выполнять чьи-то команды, во всяком случае, сопротивляться этому он не мог. Достав из бардачка на всякий случай большую отвертку, наш новоявленный спелеолог вышел из автомобиля.
Став лицом к источнику света, Фимка прищурился, пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Чтобы приободрить себя, он вдруг громко крикнул: "Эй, кто там? Чего вам нужно?". Ему казалось, что вопросы прозвучали достаточно громко, однако на самом деле из горла исходил только шепот. Ташлицкий попробовал сделать шаг вперед, но ноги словно приросли к земле – двигаться он не мог.
Еще через пару мгновений в мареве туманного света показались три высокие фигуры, по очертаниям напоминавшие людей. Внутри себя Фимка вдруг услышал голос, вернее, не голос, а информационный посыл, состоящий из логичной речи.
– Не бойся нас, мы тебе вреда не причиним.
– Да я и не боюсь.
– Вот и хорошо. Зачем вы сюда приехали, что вам тут нужно?
– Просто приехали посмотреть пещеру.
– Это особое место, мы обеспокоены, что в последнее время здесь орудуют старатели, которые уничтожают пещеру, добывая из нее минералы. Мы пытаемся не допустить воровства, но нас никто не слушает. Добывая оникс, вы разрушаете то, что мы создали много лет назад.
– А мы-то с Пряхиными тут причем?
– Передайте другим, чтобы они этого не делали. Иначе будет катастрофа.
195
– Да как же мы передадим, когда сами тут всего на несколько часов?
Возникла пауза.
– Мы тебе верим. Хочешь полетать с нами?
– Что значит полетать, на чем?
Луч, исходящий из темноты, начал поворачиваться в сторону, и Фимка увидел за фантастическими фигурами что-то типа огромного диска с переливающимися огоньками по периметру корпуса. Он снова попытался двинуться в сторону "летающей тарелки", но ноги не слушались.
Вдруг все резко изменилось: фигуры пропали, диск с невероятной скоростью, будто пуля, исчез в темноте звездного неба. А на Фимкино плечо легла рука Гриши Пряхина.
– Ты чего? Мы тебе кричим, кричим, а ты не слышишь. Ты в порядке, что случилось?
– С пришельцами разговаривал, только что они улетели на летающей тарелке.
Пряхины сначала опешили от такого сообщения, а потом начали смеяться.
– Ну, ты Ташлицкий даешь, фантазер! Это на тебя так пещера подействовала.
– Да нет, истину говорю. А вы, когда подходили сюда, разве не видели?
– Нет, ничего мы не видели, хотя однажды я слышал от местных узбеков про такие случаи, мол, летают тут по ночам светящиеся духи. Но мы никогда не придавали значения таким рассказам. А что видел ты?
Про то, что случилось, Фимка поведал друзьям уже в обратной дороге, хотя через несколько минут рассказа все семейство Пряхиных уже спало крепким сном, словно им прочитали сказку на ночь.
До Самарканда добрались без приключений.
Только один раз остановились утром, на подъезде к небольшому городу Карши, у придорожной чайханы, чтобы перекусить, выпить зеленого чаю. Фимка, воспользовавшись моментом, часик поспал на атласных подушках и одеялах. Спал, как говорится, без задних ног, но сон ему все же приснился, он был повторением ночных событий. Вскоре его разбудили: надо было ехать, и снова почти всю дорогу Ташлицкий рассказывал Пряхиным о встрече с инопланетянами, а те,
196
слушая эту историю, в полусне улыбались и кивали головами, мол, давай, заливай, интересно, потому что от таких рассказов дорога кажется не такой уж длинной.
"Не дай вам бог жить в эпоху перемен" –
древняя китайская поговорка.
Наутро после прощальной вечеринки, на которую собрались все близкие друзья Ташлицких, выпал снег. Впрочем, что тут удивительного? На дворе середина января, а в это время в Самарканде на пару недель наступала настоящая зима, какая царила в средней полосе России. Во дворе уже был загружен чемоданами микроавтобус, который должен был отвезти Фимкину семью в Ташкент, откуда она вылетала в Тель-Авив особым израильским рейсом. Рядом "под парами" стояла милицейская машина Олега Якубова и еще пара "УАЗиков" с бывшими коллегами!
Главными провожающими были, конечно, мама и сестра, которые готовились к отъезду через полгода! Они все еще надеялись на то, что перемены не повлияют на их судьбы! Мама стояла в теплом пальто, на голове пуховый оренбургский платок, на который тихо опускались снежинки. Фимка вспомнил, как однажды вечером, когда они с сестренкой были дома и ждали возвращения мамы с базара, та появилась в дверях со снежинками на волосах, покрытых арычною грязью. Мама вошла в дом испуганная и уставшая, вслед за ней появился какой-то мужчина.
– Вот, садитесь, все будет хорошо! Слава богу, обошлось, нет переломов, голова, руки ноги целы! Не волнуйтесь, мешки с капустой вам завтра привезу! Дети, налейте в таз горячей воды: маме надо умыться. Ну, шевелитесь – маме нужна помощь.
Как выяснилось позже, Ида купила на базаре два мешка свежей капусты для засолки. Ташлицкие всегда на зиму, как и другие жители Самарканда, солили в бочках капусту, помидоры, огурцы и даже арбузы! Ах, какая это была еда, закуска, равных которой Фимка никогда не ел! Наняв на базаре возницу с небольшой арбой,
197
запряженной ишаком, Ида отправилась домой! Дело было к ночи, темно.
По дороге их сбил грузовик, водитель которого не заметил в туманной темноте октября арбу. Арбакешу (вознице) повезло больше: ведь он шел рядом с ишаком и успел отскочить в сторону, а мама сидела на арбе. От удара ее выбросило на обочину, где она упала в большой арык с водой! Это и спасло Иду: приземление оказалось удачным, мягким, и она отделалась только незначительными ушибами! Капуста разлетелась в разные стороны. Но главное – дети не остались сиротами.
Водитель, извинявшийся каждую секунду, сунул в руки мамы какие-то деньги, умоляя ее не обращаться в милицию, пообещав еще раз привезти завтра пару мешков капусты. Он не обманул: привез и капусту, и помидоры, и огурцы, только бы, не попасть в тюрьму! Мама по доброте своей, конечно, шофера простила, благо, все остались живы и здоровы! Фимка всегда пытался узнать у мамы, что стало с арбой, бедным ишаком и арбакешем. Но та только пожимала плечами и, улыбаясь, говорила: "Фимочка, откуда я знаю. И зачем тебе это? Все обошлось – и ладно!".
Теперь его любимая мама и сестренка стояли в слезах и давали клятвенные заверения, что они обязательно вскоре приедут в Израиль.
Кавалькада машин тронулась с места и остановилась только через шестьдесят километров, на границе Самаркандской области. Выйдя из машины, Фимка пошел к провожающим, которые стояли гуськом у одного из "УАЗиков" и ежились от сильного зимнего ветра и снегопада.
– Давай, Фимок, – громко произнес Юрка Байматов, – не забывай друзей, удачи тебе!
– Вот, – пробурчал Олег, – никогда не думал, что так расстанемся, думал, что вместе будем вечно! Это тебе на дорожку, потом посмотришь. Он сунул в руки Фимке какой-то пакет.
Обнявшись с близкими друзьями, попрощавшись с коллегами по телевизионной компании, махнув на прощание рукой, Фимка сел в микроавтобус и уехал вместе со своей семьей отсюда навсегда!
Дальше, в Ташкент, ехали по заснеженной дороге, вдоль которой попадались сады с деревьями, украшенными снегом. Картина была фантастическая: ветки и стволы деревьев были укрыты пушистым снежным опереньем. Воздух при этой безветренной погоде казался
198
налитым каким-то неестественным, бесцветным и прозрачным бодрящим наполнителем. Целомудренный покров снега скрывал грязные цвета почвы и коры деревьев – чистота и необыкновенная наивность царила вокруг.
Иногда за деревьями и кустарниками виднелись глинобитные дома кишлаков, крыши которых укрывал большой снежный покров. Кое-кто из людей, несмотря на раннее утро, уже проснулся и принялся очищать крыши от снега специальными деревянными лопатами. А как же! Крыша ведь – глина с саманом (измельченной соломой), солнце пригреет, и влага проникнет вовнутрь помещения. Лучше уж заранее свалить нежданную "вату" вниз, где влага пригодится благодатной почве!
Все это было знакомо Фимке, он сам не раз залезал на крышу сарая, чтобы проделать такую, надо сказать, любимую работу! Снег в Узбекистане в январе-феврале не редкость, но лежит он недолго – два-три дня, максимум неделю! За это время надо успеть насладиться снегом детворе: поиграть в снежки, слепить снеговика, покататься на санках и коньках. Потому что среднеазиатское солнце очень быстро слижет это чудо, как сахарную пудру, и тогда – снова слякоть и грусть.
Глядя в окно, он сказал рядом сидящей жене: "Помнишь нашу зиму?". Аня, улыбнувшись своей восхитительно-загадочной улыбкой, кивнула головой. Оба прикрыли глаза и вспоминали параллельно.
Конец ноября, Фимка только что вернулся из армии, прослужив там год и месяц после окончания университета. Дома должна была ждать молодая жена и сын. Но, как оказалось, не дождалась и, по слухам, ушла к другому. Почему? Скорее всего, просто не любила.
История эта недлинная, обычная для многих пар: вечеринка, девочка, приглашение домой, постель, беременность. Считая своим долгом быть отцом для ребенка (Фимка сам рос сознательную жизнь без отца, ему не хотелось того же самого своему сыну), он предложил девочке выйти за него замуж. Та согласилась, после чего сыграли кое-какую свадьбу. Родился сын, жили вроде неплохо.
Но вот – уход в армию на целый год, и развязка – развод и шок от происшедшего. Хотя справедливости ради скажем, что Фимка, несмотря ни на что, трижды приходил к жене и пытался спасти семью.
199
– Давай уедем из Самарканда, все забудется. Ради нашего сына уедем, - говорил он ей. – Всякое в жизни бывает, у нас у обоих высшее образование, переживем.
– Нет, не хочу. Не могу. Не хочу!
– Почему?
– Не хочу и все тут. Не приходи больше.
После третьего раза уговоров Ташлицкий отправился в суд и подал заявление на развод. Поскольку судья была хорошо знакома с делом, испытательного срока давать не стала. Да и зачем? Все и так было ясно. В начале января их развели.
Фимка пытался уговорить бывшую жену отдать ребенка ему, мол, ей легче будет, но она Арика не отдала. Лишь через двадцать лет, когда Ташлицкие уезжали в Израиль, женщина попросила взять парня с собой в Израиль. "Там ему лучше будет, наверно, здесь ловить больше нечего", – сказала она. Фима не возражал, быстро оформил недостающие документы, и младший Ташлицкий тоже уехал в Израиль.
В этот сложный и печальный послеармейский период в жизни нашего героя появилась Аня – добрая, нежная, все понимающая.
Предновогодние дни. Так часто бывало: снег выпал 30-го декабря. Фимка пригласил Аню, с которой его познакомили родственники, на свидание. Пошли в кино и посмотрели только что вышедший на экран американский фильм "Ромео и Джульетта". Выйдя из кинотеатра, оба были приятно удивлены снегопаду, который начался внезапно, когда они еще были в кинозале. Природа наградила молодую пару великолепными декорациями.
По дороге домой на одном из перекрестков вдруг встретили бывшую жену Ташлицкого с маленьким Ариком. Увидев отца, мальчик расплакался. Фимка присел на корточки и пытался его утешить.
– Не плачь, ты же уже взрослый, я буду приходить к тебе. Ну почему ты плачешь?
Сердце у Фимки разрывалось на части.
– Я ему сказала, что ты снова ушел в армию, – сухо сказала женщина, у которой тоже на глазах появились слезы, – вот он и плачет…
200
РАШКОВАНЫ
Полтора месяца назад. Конец ноября. Фимка только что вернулся из армии, где служил чуть больше года «отечеству». Служил верой и правдой, «не жалея живота своего». Был отличником боевой и политической подготовки. Правда, так и остался в почетном звании – рядовой. Радость возвращения была омрачена тем, что у него теперь не было ни жены, ни ребенка. Жена, как говорится, не дождалась солдата. «Значит, не любила, значит, так тому и суждено было случиться», – решил Ташлицкий. Несмотря на это, он попытался сохранить семью и три раза приходил к жене, уговаривая ее ради сына Арика быть вместе. Никакие уговоры не действовали, и Фимка сдался.
Было невыносимо больно и непонятно – за что? Боль пришлось пережить, и случай свел его с Аней Рашкован. Вернее, постарались мама и сестра. А им помогла знакомая женщина, которая, узнав о состоянии Фимы, посоветовала познакомить его с хорошей девушкой из прекрасной еврейской семьи.
Знакомство состоялось перед новогодними праздниками. Мама уговорила пребывающего в легкой депрессии сына пойти на встречу с этой девушкой. Он согласился. Позвонил ей по телефону и договорился о встрече.
И вот Фимка стоит перед дверью квартиры и готов нажать на кнопку звонка. Этот простое, казалось бы, короткое действие ничего не значит для всемирной истории, для жизни планет во Вселенной, но как оно круто перевернет жизнь нашего героя-романтика. С той секунды, с того короткого звонка судьба покатилась другой дорожкой. Нет, пожалуй, не так – длинной, счастливой и радостной, порой с крутыми поворотами и драматическими событиями дорогой.
Дверь открыла симпатичная, с огромными еврейскими глазами девушка. Взглянув на гостя, она почему-то хитро улыбнулась, как будто уже знала пришедшего парня. Позже это выяснилось. Будучи на сборе хлопка, она с подружками, с которыми училась в университете на химфаке, видела Фиму, поскольку студенты филфака собирали хлопок здесь же, в том же колхозе. Ташлицкому тогда поручили «важное дело» – быть учетчиком на пункте приема хлопка в поле.
Так вот, этот самый учетчик рано утром вел свои студенческие группы на поле, и у него, будто у пастуха, в руках был тонкий прутик
201
вербы, которым он сбивал верхушки хлопковых кустов, насвистывая разные мелодии. А поскольку свистел он эти мелодии постоянно, то студентки с химфака, там же была и новая знакомая Фимы, прозвали его «свистуном».
«Надо же, ко мне в гости пришел тот самый «свистун», – с улыбкой подумала Аня, – ну-ну, посмотрим, что он тут нам насвистит».
Она приготовила кофе и спросила, не хочет ли он попробовать кофе с коньяком. Фимка согласился. Потом они вместе долго сидели в ее комнате, говорили о разных вещах. Аня сказала, что ей нравится живопись, и показала открытки с работами художника Сальвадора Дали. Эти открытки произвели неизгладимое впечатление на Ташлицкого. Он впервые видел такое и позже, когда сам начал заниматься литературным творчеством, для создания образов в стихах частенько обращался к живописи великого мастера и рифмовал его фамилию: вдали – Дали.
Слово за слово, чашечку за чашечкой, они и не заметили, как засиделись за полночь. Кофе и коньяк разморили «свистуна», ему стало тепло и уютно, он смотрел на чудесное лицо Ани и думал: «Со мною что-то происходит»…
Уходя, он поцеловал ей руку. А потом, приехав домой, позвонил по телефону и сказал, что добрался на такси и у него все в порядке. И этот звонок, как и звонок в дверь, и сыграл в их жизни важную роль, поскольку у Ани, как говорится, тоже что-то щелкнуло, екнуло, и она прониклась участием к этому милому молодому человеку. Откуда Фимка это знает? Аня сама как-то в разговоре призналась ему, отчего на душе сразу снова стало тепло и уютно.
Были прекрасные снежные предновогодние дни. Такое случается в Самарканде именно в самом конце первого зимнего месяца. Порой снег начинает идти тридцать первого декабря, после полудня. С утра светило и грело землю яркое ласковое солнце, и вдруг небо покрывается тяжелыми тучами, и оттуда, сверху, начинают лететь «белые аисты», узбеки называют это природное явление «ляйляккор». В вольном переводе на русский язык это означает снег-аист, потому что снежинки, парящие в воздухе, огромны по размерам, пушисты, красивы и легки.
Буквально через пару часов Самарканд не узнать: деревья, тротуары, дома покрываются белым снегом. Особенно красивы в это удивительное время древние памятники старого города. На глазурных
202
голубых минаретах и зданиях медресе лежат огромные пушистые белые снежные шапки. Особенно они великолепны, когда на следующий зимний день восходит солнце. Вид просто неописуем, это надо видеть воочию, как контраст голубизны и блеска глазури архитектурного ансамбля Регистан сочетается с фантастическим видом заснеженного пространства. Белоснежные кроны ветвистых деревьев напоминают декорации сказочного кинофильма. И тишина, бесподобная, глубокая тишина вселенского умиротворения.
В такие дни детвора высыпает на улицы, вынося свои санки, коньки, невероятные повозки, сделанные из фанеры или пластика. В местах, где тротуары и дороги имеют скат, повсеместно делаются катки. Нет, это не те катки, которые привычны для россиян, где заливается вода на площадках и стадионах. Это своеобразный длинный или короткий ледовый желоб, по которому скользят в различной обуви.
Помнится, однажды мама к зиме купила третьекласснику Фимке белые чудесные валенки и, конечно, новые резиновые калоши для них, чтобы ноги не промокали в мокром самаркандском снегу. Новые калоши – они ведь на подошве с пупырышками, чтобы человек не поскользнулся и не упал. Да, но тогда с этими самыми пупырышками на катке не покататься! И тогда Фимка, взяв лезвие для бритья, просто-напросто срезал их, чтобы поверхность подошвы калош была бы гладенькой. Кататься на катке после этого было здорово, но позже он получил от мамы такого ремня, что долго не мог сесть на попу.
Вот в такую пору Фимкины друзья решили впервые отпраздновать Новый год в ресторане. Обычно это происходило на квартире Ташлицкого, но сегодня та квартира была пуста и холодна, причину вы уже знаете: остался наш герой без жены и сына. Надо было как-то возвращаться к жизни. К тому же не надо было готовить еду, мыть потом гору посуды, в ресторане все для тебя готово, да и стоит это не так дорого. Фима пригласил Аню на новогодний вечер. Она согласилась.
Не будем вдаваться в подробности «мероприятия». Скажем лишь, что прошло оно весело, бурно, с танцами, выпивкой, громкими тостами. Да и с дедом Морозом и Снегурочкой. Часа в три ночи начали расходиться. Фима, естественно, пошел провожать Аню. Поскольку погода была прекрасная, решили идти пешком. До дома, где жила девушка, было не так далеко. Они шли вдвоем по
203
заснеженным улицам, освещенным фонарями, покрытыми пышными шапками снега. Говорили о разном. Фимка вроде выпил немного, но с непривычки, больше года он практически не прикасался к спиртному, был пьяненьким. Но держался Ташлицкий с достоинством.
До этого весь вечер и ночь он старался делать все, чтобы понравиться Ане: рассказывал анекдоты, шутил, придумывал за праздничным столом какие-то конкурсы. Вот и сейчас рассказывал ей армейские байки. Когда они подошли к подъезду дома, где жила Аня, он неожиданно прижал ее к себе и поцеловал. Она не противилась: ей было приятно. Потом был второй поцелуй, третий…
– Холодно на улице, давай зайдем в дом, – тихо предложила Аня.
– Я могу у тебя остаться до утра? – спросил Фимка.
– Дурачок, уже почти утро. Куда ж я тебя отпущу? Ни машин, ни такси, ни автобусов.
– А я пешком пойду, как в армии, – марш-бросок на три километра.
– Ага, упадешь где-нибудь и замерзнешь.
– Значит, тебе не все равно, если я замерзну?
– Нет, Фима, не все равно, теперь не все равно. Пойдем, а то точно замерзнем. И она наградила его нежным поцелуем.
Они тихонько, чтобы не разбудить спящего отца Ани и ее братишку, вошли в квартиру. Аня постелила гостю постель на небольшой кушетке в гостиной, затем ушла в свою комнату. Фимка, как мог, разделся и лег. Однако почему-то заснуть никак не получалось. В конце концов, он встал и в полумраке квартиры постарался бесшумно «пробраться» в комнату Ани.
Дрожали коленки, и под солнечным сплетением сверлил «сверчок». Он не знал, какой будет реакция девушки. Фимка осторожно подошел к кровати, где спала Аня, и в нерешительности остановился.
– Трусишка, тебе чего, зачем пришел? – шепотом спросила Аня.
– Страшно мне там спать. Я к тебе хочу.
– Как интересно. А другой причины у тебя нет?
– Есть. Фимка набрался храбрости и присел на край кровати.
– И какая же?
– Ты мне нравишься, – сказал он тихо и нежно, – хочу быть с тобой. А ты?
Вместо ответа он почувствовал на плечах ее тонкие руки, притягивающие его к себе…
204
Через три с половиной недели сыграли свадьбу. Снова был снег по колено, холодный ресторан (отключилось отопление), прекрасная компания родственников и друзей. На торжество приехали Анины родственники из Ташкента и Коканда, удивительно приятные люди. В основном из семейства Рашкованов. Такая вот у них интересная молдавская фамилия. Старейшины рода рассказывали, что когда-то у них была настоящая еврейская фамилия, но какая – они не знают, поскольку смена произошла еще в девятнадцатом веке. Их прапрадедушку от двадцатипятилетней службы в русской царской армии спас один богатый человек, который усыновил парня и дал ему вместо той, неизвестной теперь фамилии, свою, молдавскую – Рашкован. От него и пошел род, который принял Фимку в свои объятия.
Одним из уважаемых старейшин в этом многочисленном роду был отец Ани – Давид Ефимович Рашкован. Человек необыкновенной душевной доброты. Родом он был из Одессы (а где ж еще родиться доброму еврею). Позже переехал в город Херсон, где женился на Розе Хуторянской. Им повезло: Давид во время Второй мировой войны, в сорок первом, не попал на фронт, поскольку работал в ремесленном техническом училище. Он был мобилизован, как тогда говорили, на тыловой фронт в город Самарканд, куда перевезли оборудование и подростков – учащихся в училище. Туда же переехала часть большой семьи Рашкованов.
Об этой семье, а вернее, семейном клане, можно писать, как «Сагу о Форсайтах». Мы этого делать не будем, потому что на такую сагу уйдет вся жизнь. Остановимся, как и заведено в нашем повествовании, на некоторых эпизодах, которые связаны с Ефимом Ташлицким и его супругой.
Прежде всего, это знакомство с Рашкованами, родственное общение с ними, которое принесло Фимке немалую пользу на его жизненном пути. И путь этот не закончен, он продолжается. За эти годы он прижился в семье, благодаря своему оптимистическому характеру, живой инициативе, доброму отношению, желанию всем помочь, участвовать в семейных торжествах и беречь семейные традиции. Главное, что это нравилось Ане. Она, конечно, редко хвалила мужа, чтобы не очень зазнавался, но привязанность к ее семье, настоящая, неподдельная, доставляла ей радость и удовольствие.
205
А Фимка, с детства лишенный отцовского, мужского внимания, несомненно, нашел в Давиде Ефимовиче настоящего друга, опекуна и очень близкого человека. Уже на второй день после свадьбы (да и во все последующие годы) он называл тестя не иначе, как папа. Не припомнятся не то что ссоры, но даже споры между ними. Лишь только однажды случилось так, что всегда сдержанный Давид Ефимович очень болезненно отреагировал на призыв Ташлицкого уехать в Израиль.
– Я коммунист, – сказал он, – вот уже 49 лет коммунист, мне скоро вручат награду – значок: «50 лет в КПСС». И к капиталистам я не поеду.
– Папа, вы же еврей, вы посмотрите, что тут коммунисты за 70 лет натворили. За сметаной надо вставать в пять утра и стоять в очереди у магазина, как в блокадном Ленинграде. Для того, чтобы вашей внучке купить курицу, я, редактор телекомпании, должен объехать все продуктовые склады и, в конце концов, найти кур в сельской местности у знакомого директора совхоза.
Давид Ефимович ничего не ответил, насупился и пару дней с Фимкой не разговаривал. Так он и не уехал в Израиль. Но об этом позже.
С другими Рашкованами Фимка познакомился на своей свадьбе. Давид Ефимович, Аня и Фима встречали дорогих гостей утром, на вокзале. Почти все они приехали из города Коканда. Среди них были Муня с Симой, их трое сыновей – Юра, Леня и Саша. Кроме них, на свадьбу приехали Марк и Зина Гершман. Зина, в девичестве тоже Рашкован, вместе с Муней являются племянниками Давида Ефимовича. Этим же поездом приехали очень близкие друзья Рашкованов и Гершманов – муж и жена с удивительной фамилией Казак, Ефим и Майя. А из Ташкента прибыли Бершадские – самые близкие друзья семейства Давида Рашкована.
Приехавшие гости выстроились в линейку, и будущий Фимкин тесть, словно на приеме государственных деятелей, вел Ташлицкого вдоль строя и представлял каждого по фамилии и имени. Те в свою очередь с улыбкой подавали руки и тут же вручали привезенные молодым подарки. Думается, что жених гостям понравился. После знакомства все уехали на нескольких машинах – такси по заранее распределенным квартирам на время свадьбы.
206
Из Фимкиных родственников на свадьбе были только мама и сестра Кира с мужем. Естественно, пришли поздравить Фимку и Аню их друзья и подруги. Несмотря на холод и снег, свадьба в только что отстроенном ресторане «Юбилейный» прошла замечательно. Танцы-манцы, песни, смех и безудержное веселье. После свадьбы домой молодых отправили на вездеходном «УАЗике», поскольку все дороги замело снегом. Смешно, но водитель решил сократить путь, который в одном месте пересекал железнодорожные рельсы. И вот этот самый вездеход застрял на путях, так что пришлось всем, в том числе и невесте, в туфельках и подвенечном платье, выйти из машины и толкать ее сзади. Путешествие закончилось благополучно. Добрались до дома в целости и сохранности.
Через год у Ташлицких родилась дочь, назвали Риной, взяв по традиции первую букву от имени Аниной мамы, которую звали Роза. Роды были нелегкими, но все обошлось, девочка родилась прелестной и здоровой. Росла на радость папе и маме умной и послушной. Школу она закончила с золотой медалью, чем очень гордились все, в особенности дед Давид.
В то время он был директором родного ремесленного училища, с которым эвакуировался из Херсона. С виду строгий и недоступный, Давид Ефимович был очень добрым и отзывчивым педагогом, мастером своего дела. Не прощал лени и равнодушия к делу, зато тем, кто действительно хотел стать квалифицированным рабочим и выполнял задания, трудился с душой и желанием, был первым помощником.
Когда Давид Ефимович Рашкован вышел на пенсию, он организовал в училище великолепный музей боевой и трудовой славы. По крупицам собирал материалы для стендов, плакаты, фотографии. Торжественное открытие музея состоялось Девятого мая 1985 года, в год 40-летия победы над фашистской Германией.
Поскольку интернета тогда не было, Давид постоянно перезванивался с многочисленными родственниками, которые жили в Коканде, Ташкенте, Куйбышеве (ныне Самара), в Москве и Херсоне. В отпуск летом совершал вояжи по очереди по всем городам. Брал с собой детей: сына Мишу и дочь Аню. Помнится, Давид Ефимович часто рассказывал Фимке об этих замечательных поездках. Так что, когда Аня вышла замуж за Фиму, первое что они сделали, – летом в отпуск поехали по родственникам.
207
Ах, какая это была поездка. Ида, работавшая в привокзальном ресторане, "достала" им билеты в вагон "СВ", в двуспальное мягкое купе. Тот, кто ездил по железной дороге в годы расцвета строительства коммунизма, знает, как это было здорово. Несколько суток ты блаженствуешь под стук колес. Никуда не надо торопиться, полная расслабленность. Для услады желудка есть вагон-ресторан. Во время стоянок поезда на вокзалах у женщин-торговок – домашние пирожки, вареная картошка с чесноком и зеленью, соленые огурчики и маринованные грибы.
А на южных вокзалах – горы огромных дынь и копченая рыба. В самом вагоне – постоянный чай, который не успевали заваривать проводники, разнося его в алюминиевых подстаканниках. Чай, ароматный и ободряющий, без него не может обойтись ни один житель Средней Азии. До сих пор в доме у Ташлицких есть несколько заварочных узбекских чайников и неизменные пиалы. Зеленый чай, как наркотик, раз попробовал – будешь пить всю жизнь.
Первыми, к кому Фимка и Аня приехали в свой медовый месяц, были куйбышевцы. Там жили семейства двух старших сестер Давида Ефимовича: Эммы и Зины. Сначала наши путешественники приехали к тете Зине. И тут проявилась одна из характерных рашковановских черт характера. Почему мы об этом рассказываем? Странный вопрос, конечно, для полноты картины этого фамильного клана.
Поезд пришел в Куйбышев (Самара) перед рассветом. До дома, где жили родственники, доехали на троллейбусе довольно быстро. Было примерно шесть часов утра, воскресенье. Зашли в подъезд, поднялись с чемоданами на третий этаж. Только Фима хотел нажать на кнопку квартирного звонка, как вдруг Аня остановила его и сказала:
–Люди еще спят, мы приехали в такую рань, не будем их тревожить. Посидим тут, на лестничной клетке, до восьми утра, пусть выспятся.
– Но они же уже знают, во сколько мы должны приехать. Телеграмму для чего посылали?
– Ну и что, даже если знают, неудобно людей беспокоить в столь ранний час.
– Они же твои родственники – они не обидятся.
– Тем более, что родственники, прошу тебя, Фима, не спорь со мной, пожалуйста. Будем ждать. Ничего, потерпим.
208
Фимка не стал напрасно спорить с молодой женой, поскольку был покладистым и понимающим человеком. Впрочем, он и сейчас такой.
Ровно в восемь утра Аня разрешила мужу позвонить в дверь. Им открыли, радостно приняли и, узнав, что они приехали два часа назад, пожурили за ожидание.
В Куйбышеве прошло несколько необыкновенно сказочных дней: встречи, гуляния, походы в театр. Купание в Волге, во время которого началась гроза, и Фимка с Аней спрятались от ливня под перевернутую большую рыбацкую лодку. Пляж мгновенно опустел, остались только они вдвоем. Это было так романтично, мокрые, но довольные, они целовались и любили друг друга. А теплый дождь барабанил по днищу лодки, словно предупреждал, что от него тайны не скроешь.
После грозы они проголодались и зашли пообедать в местный ресторан. В зале ресторана было пусто, за столом у входа в кухню сидела одинокая официантка. Когда пришедшая пара села за один из столиков, женщина подошла к ней и сказала: "Сегодня у нас только щи. Будете брать?"
Куда ж деваться, кушать хочется всегда, молодожены ответили что будут. Однако когда принесли эти самые, так называемые щи, аппетит мгновенно пропал, и, заплатив за нетронутую еду два рубля сорок копеек, Фимка и Аня поторопились скорее домой, где тетя Зина ждала их с чудесными котлетами и картофельным пюре.
Потом была Москва, посещение массы родственников, отдых в деревне Фирсановка, походы на ВДНХа, в театры и музеи. Удалось посмотреть в театре Вахтангова «Принцессу Турандот» с Этушем, Лановым и Борисовой в главных ролях. Удивительно прекрасное было время, когда о пробках в Москве и понятия не имели. В магазинах столицы, в отличие от провинции, было все, чего пожелаешь. Казалось, что такой порядок вещей вечен. Если бы тогда в 1973-ем году кто-нибудь сказал, что советскому строю осталось жить всего двенадцать лет, его бы на всю жизнь отправили в психбольницу.
После Москвы поехали в Херсон и Одессу. В Херсоне их принимало семейство Хуторянских, это по линии Аниной мамы. Главой семейства была тетя Тэма. Удивительная женщина, типичный представитель советских тружениц, отдававших всю себя работе на благо социалистической родины. На таких женщинах, как она, держался Советский Союз. Пусть это громко и высокопарно сказано,
209
но, поверьте, что это действительно так. В награду ей была двухкомнатная «хрущевка» и нищенская пенсия, позволявшая сводить концы с концами.
О том, как она экономила и выживала, Фимка узнал, когда они поехали на дачу Хуторянских. Дача – это крохотный деревянный домик, в котором еле-еле помещалась небольшая кровать и маленький столик. Все остальное было во дворике и в огороде дачи. Огород – это сотка земли, на которой Тэме удавалось вырастить за лето помидоры, огурцы, зелень для засолки на зиму. К удивлению Ташлицких, здесь они обнаружили узбекский казан для варки плова. Оказывается, Давид Рашкован писал родственнице, что Фимка может готовить отличный плов.
Так вот, когда «повар» приступил к варке, он начал чистить репчатый лук. Фимка, не задумываясь, по старой привычке срезал кожуру лука как попало, не обращая внимания на толщину снимаемой шкурки. Глядя на это, после очистки первой луковицы тетя Тэма не выдержала и сама принялась за дело. Во-первых, она перебрала ту кожуру лука, которую уже снял Фима, освободив пригодную часть «одежки» от тонкой шелухи. То же самое она сделала и с другими тремя луковицами, снимая с них тончайшую скорлупку.
Наблюдая за действиями родственницы, Фимка иронически улыбался. Заметив его улыбку, тетя Тэма не обиделась, а сказала то, что Ташлицкий почему-то запомнил на всю оставшуюся жизнь: «Да, Фимочка, вот на этих шкурках я сэкономила себе и детям денежки пусть на маленькое, но благополучие. Копеечка, дорогой, она рубль бережет». И она с той же аккуратностью и терпением чистила морковь, а позже и картошку, и свеклу…
Так что каждый раз, когда Фима готовит еду и чистит лук и прочие овощи, перед ним неизменно возникает образ тети Тэмы, которая говорит: «Да, Фимочка, вот на этих самых шкурках я сэкономила денежки себе и детям на благополучие…». И наш герой невольно чистит овощи, экономя их полезную мякоть.
В Одессу Фима и Аня плыли сначала по Днепру, а потом и по Черному морю на «Ракете», что на подводных крыльях. Комфортабельный теплоход нес молодоженов в чудесный город, в который они когда-то приезжали порознь. У каждого были свои воспоминания. У Фимки, естественно, о тех поразительных «трех ночах», проведенных в море с Фирой.
210
Выйдя из поймы Днепра в открытое море, «Ракета» попала в небольшой шторм. Так что судну пришлось опуститься на брюхо и плыть, как обычный катер. Аня сидела в кресле на последних местах просторной крытой палубы: там меньше укачивало. А Фимка стоял впереди у борта, вцепившись в перила, и подставлял лицо ветру и брызгам от волн. Иногда у него дрожали коленки, потому что было немного страшновато: ведь в шторм он еще ни разу не плавал на кораблях. Особенно сердце замирало, когда нос теплохода задирало волной метров на пять, а потом круто опускало вниз. Однако, глядя на других пассажиров, которым и дела не было до шторма, он тоже старался сохранять спокойствие.
В Одессе стояла традиционная июльская жара. Вкупе с неимоверной влажностью воздуха она представляла собой одновременно и сауну, и адскую жаровню. Спасение было лишь на морских пляжах, рядом с водой. А там в это время яблоку негде было упасть. Аня и Фима направились к своему дальнему родственнику, к дяде Изе. Его жилище, как вы правильно угадали, находилось на главной улице города, на Дерибасовской. Квартирой его жилище назвать было сложно, оно напоминало, скорее, две бетонные клетки, в одной из которой стояло что-то типа кровати, а в другой – маленький столик с электроплиткой. Дядя Изя сказал, что у него есть еще душ, но Ташлицкие его не увидели.
Кое-как впритык уместившись за столиком, они втроем пили напиток, называемый чаем, почувствовать вкус которого не помогала даже сладкая конфета. Перед ними было небольшое окошко, выходившее в уютный одесский дворик. Колорит такого дворика вы не спутаете ни с каким другим. Хотите, чтобы мы его описали? Не получится, потому что любое описание не передаст всей несуразицы и нелепицы царящих там деталей.
Во время чаепития дядя Изя успел скороговоркой рассказать об истории Одессы, начиная с каменного века и до сего времени. При этом он вклинил в свой рассказ пару свежих одесских анекдотов. И только Изя собирался рассказывать третий, как с балкона второго этажа послышался глухой стук, напоминающий удары боксера о висящую тренировочную грушу.
Дядя Изя сморщил лицо, как будто только что съел самый кислый в мире лимон, потом он схватился за голову руками и начал причитать: «Господи, снова эта Сара Гольдшмидт, снова она трусит свой ковер на
211
мои нервы». Он бросился наружу с черного хода и, встав посередине дворика, сложив руки в боки, начал громко кричать наверх так, чтобы его слышали и на соседних улицах: «Шоб тебе, Сара, уже повылазило (Фимка, знающий с детства это страшное бабушкино ругательство, вздрогнул), как ты смеешь выбивать пыль из ковра, когда у меня гости. Сколько можно дышать этой заразной пылью с твоего старого ковра, на котором вечно занимается любовью твоя дочь Циля со своим полковником советской армии?».
Видимо, Саре Гольдшмидт было глубоко плевать на причитания дяди Изи, поскольку она продолжала выбивать пыль из ковра еще в течение получаса.
Изя вернулся в дом, извинился за свою соседку, а потом сказал:
– Три раза к этой вдовушке сватался, так она говорит – стар я для нее. Мне семьдесят, ей – шестьдесят, так, видите ли, я стар для нее. Ну да ладно, она скоро сама прибежит, и знаете что, я ее выставлю за дверь. Скажу, что опоздала, я нашел себе другую женщину. Поплачет она тогда у меня.
– А у вас есть уже другая? – спросил Фимка.
– Нет, конечно, это я так, чтобы Сару напугать. Да вы не стесняйтесь, пейте чай, у меня вот тут и печенье осталось. Бог с ней, с этой женщиной, обойдусь…
Фима с Аней сняли на три дня комнату в домике недалеко от моря и наслаждались купанием и отдыхом. В воскресенье, перед отъездом, сходили на "Привоз", чтобы прикупить кое-что к осени: Ане – кофту шерстяную, а Фиме – джинсы. Что такое "Привоз"? Ну, даете, если этого не знаете, то значит, вы никогда не бывали в Одессе, или не читали Ильфа и Петрова, или не слушали на концертах миниатюры Романа Карцева. Рынок и толчок "Привоз" – одни из самых крутых визитных карточек города. Как говорится, "там можно купить все, что пожелаете, и даже больше".
До "Привоза" добирались на трамвае. Фима подошел к вагоновожатому и попросил у него два проездных талона по три копейки.
– Мы продаем талончики только по десять штук.
– Да мне не надо десять, мы с женой едем только в один конец, а потом и вовсе уезжаем из Одессы. Зачем нам десять талончиков?
– У меня, – не унимался вагоновожатый, – все талончики склеены в пачки по десять штук, отдельно я вам продать не могу.
212
Фимке надоело спорить. В конце концов, тридцать копеек не деньги. Он купил пачку маленьких талончиков, оторвав от нее положенных два, пробил их в компостере.
На очередной остановке в трамвай вошла разодетая в цветастое платье дама и попросила вагоновожатого продать ей один талончик. Между ними происходит уже известный нам диалог. После небольшой перебранки вагоновожатый говорит женщине: "Мадам, не надо нервничать, вон тот молодой человек (он жестом указал на Ташлицкого) торгует талонами в моем трамвае, подойдите к нему и купите"…
Толчок «Привоза» представлял тогда из себя этакий квадратный бастион из огромной толпы людей. Втиснуться в этот кишащий народом улей было легко, выбраться – если повезет. Найдя просвет в толпе, ты попадаешь в непрерывно двигающуюся массу, которая течет, увлекая тебя за собой. Справа, слева продавцы, в основном спекулянты и фарцовщики, у которых можно купить, как шутили тогда, все, кроме атомной бомбы. При невероятном галдеже, издаваемом и продавцами, и покупателями, все же удавалось что-то купить. Никаких вам примерочных и денежных касс. Все примеряется на глаз и полагается на веру продавцу, девяносто процентов из которых – обманщики.
Фимка и Аня долго бродили в этом кошмаре, пока, наконец, не купили то, чего хотели: Аня – красивую пуховую кофту, Фимка – пару «американских» джинсов. Отдали за товары приличные деньги. Когда вернулись назад в Самарканд, после первой же стирки кофта стала облезлой, как мокрая кошка, а брюки, типа джинсы, превратились в шорты для двенадцатилетнего подростка. Причем, и у кофты, и у джинсов цвета поменялись на другие.
У каждой фамилии уважаемого семейства есть своя история, свои приоритеты, свой характер. Многое тут зависит от старейшин рода. От воспитания и целей, которые преследуют в жизни те или иные люди. Для одних важны общечеловеческие принципы: работа на благо семьи, на благо родины, патриотизм, взаимопомощь, законопослушность, умение любить своих женщин, детей. Уметь дружить и встать за друга горой, если надо. Для других эти ценности – не более чем теория. На практике они привыкли жить за счет других, воровать то, "что плохо лежит", и думать, что весь мир должен им. А не ты ему.
213
Для Рашковановского клана первое было непреложным законом. Такими "типичными представителями" этого семейства являются Михаил, родной брат Ани. Далее по списку – Леонид, Александр и Юрий Рашкованы (дети Менделя Рашкована, о котором будет особый разговор). Михаил и Елена Гершманы – дети Зинаиды Рашкован, двоюродной сестры Ани. Мишу Гершмана по традиции называют "рыжим", потому что в детстве и юности у этого парня на голове была огненно-рыжая шевелюра. Теперь она заметно поседела, но рашковановский дух в нем отражен на все сто процентов.
Всех, кого мы перечислили, судьба одарила прекрасными способностями, умом и умением выстоять перед лицом трудностей. В Израиле каждый из них добился многого, они счастливы и живут в достатке. Это и есть тот самый "средний класс" народа, на котором держится и экономика, и политика, и здоровье нации и страны. Может, громко сказано, зато верно!
Такие же традиции уже сохранились в жизни и характерах следующего поколения, имеются в виду дети вышеназванных Фимкиных родственников.
Рассказывать обо всех подробно? Но для этого надо будет написать еще с десяток книг. Скажем лишь, что для героя нашего произведения – настоящее счастье иметь таких близких людей, всегда готовых помочь, подсказать, да и самим выслушать то, что в жизни пригодится. Это большое семейство всегда собирается вместе на радостные события: свадьбы, юбилеи, вечера – отмечает их весело и с неудержимым оптимизмом.
Естественно, что бывают в жизни и тревожные, грустные дни, тогда Рашкованы снова вместе, готовые поддержать друг друга, подставить плечо, принять на себя часть боли другого.
Особенно яркой фигурой в этом клане был Мендель Рашкован, Муня, как его все ласково называли. Великолепный человек с большой буквы, ветеран Великой Отечественной войны, преподаватель истории, поэт, прозаик, наставник молодежи. Невысокого роста, простой и скромный человек, говорящий негромким голосом, совершенно неприметный в толпе людей, он был поистине великим интеллигентом, культурным, образованным и талантливейшим человеком. Совсем недавно в возрасте девяноста трех лет он ушел из жизни, оставив после себя литературное наследие, которому еще предстоит увидеть свет.
214
Один только факт из его жизни стоит множества удивительных историй и событий. Дело в том, что после войны в 1948 году, Муней было написано стихотворение, которое знали наизусть десятки тысяч евреев. В советское время за такой стих могли бы и расстрелять автора этих строк. Муне, с одной стороны, повезло, что знаменитое стихотворение ходило в рукописных листах, не было известно, кем оно написано. Называется произведение: "Ответ Маргарите Алигер на стихотворение "Мы евреи".
Михаил Рашкован
На Ваш вопрос ответить не умея,
Сказал бы я - нам беды суждены.
Мы виноваты в том, что мы - евреи.
Мы виноваты в том, что мы умны.
Мы виноваты в том, что наши дети
Стремятся к знаниям и мудрости людей.
И в том, что мы рассеяны по свету
И не имеем Родины своей.
Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд,
Чтоб после слышать: "Это кто, евреи?
Они в тылу сражались за Ташкент!"
Чтоб после мук и пыток Освенцима,
Кто смертью был случайно позабыт,
Кто потерял всех близких и любимых,
Услышать вновь: "Вас мало били, жид!"
Не любят нас за то, что мы - евреи,
Что наша вера - остов многих вер,
Но я горжусь, отнюдь я не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер.
Недаром нас, как самых ненавистных,
Подлейшие с жестокою душой,
215
Эсэсовцы жидов и коммунистов
В Майданек посылали на убой.
Нас удушить пытались в грязном гетто,
Сгноить в могилах, в реках утопить,
Но несмотря, да, несмотря на это,
Товарищ Алигер, мы будем жить!
Мы будем жить, и мы еще сумеем
Талантами и жизнью доказать,
Что наш народ велик, что мы, евреи,
Имеем право жить и процветать.
Народ бессмертен, новых Маккавеев
Он породит грядущему в пример.
Да, я горжусь, горжусь и не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер.
Многие годы авторство ответа приписывалось Илье Эренбургу, у которого были даже неприятности в связи с этим, так как его вызывали в соответствующие органы. В семье Эренбургов считали, что кто-то хотел насолить известному поэту, приписав ему авторство "Ответа М. Алигер". Ирина Эренбург, дочь писателя, подтверждала, что это стихотворение не её отца, но что под многими его строками он мог бы подписаться.
Только по приезду в Израиль Муня решился рассказать сначала в литературной гостиной Петах-Тиквы о том, что именно он автор этого необыкновенно популярного среди евреев стихотворения. Это была своего рода сенсация, которую подхватили многие газеты и журналы как в бывшем союзе, так и в Европе и в Америке. В одночасье Михаил Рашкован стал знаменитостью. Встречи, интервью, вечера поэзии. Однако скромный поэт, как и прежде, старался оставаться незамеченным, печатал на своей старенькой печатной машинке все новые и новые стихи и рассказы.
Однажды он решился почитать Фимке и Ане свои произведения о событиях, происходивших в еврейских местечках на Украине. Рассказы, новеллы были написаны мастерски и с таким безудержным еврейским юмором, что Аня и Фимка буквально хватались за
216
животики от смеха. Сколько самоиронии, мудрости, знания жизни изнутри присутствует в этой прозе. А чего стоят стихи Муни, о которых можно сказать, что они написаны ярчайшим мастером художественного слова.
Каждый год первого января, в день рождения Муни, и обязательно Девятого мая в День Победы Ташлицкие приезжали к нему с цветами и подарками, чтобы поздравить родственника. Фима привозил ему и свои сборники стихов, и книжки сказок. Муня всегда внимательно читал их и обязательно делился своими впечатлениями, одобряя творчество "молодого" поэта и писателя. За две недели до ухода Муни в мир иной Фимка звонил, чтобы узнать о его здоровье. В ходе разговора старейшина напомнил, что не видел еще очередного сборника стихов Ташлицкого и что хотел бы почитать новые стихи. Фима обещал скоро привезти. Не успел. Когда мы научимся все делать вовремя?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
ИЗРАИЛЬ – ВТОРАЯ ЖИЗНЬ
Для того чтобы попасть на другую планету, необязательно лететь в космос и тратить на это десятки лет. Достаточно прилететь на самолете или приплыть морским путем в страну с громким названием – Израиль. Сухопутного мирного пути в эту страну пока не существует. То есть вы не можете приехать сюда по железной дороге на поезде или по шоссе на автомобиле. Повторимся – только самолетом или пароходом.
На иврите это гордое слово звучит как Исроэль (ударение на букву э). И поскольку оно, название, сочетается со словом страна, то относится к женскому роду. Многие это название произносят неправильно. Одни говорят – ИзраИль, ставя ударение на вторую букву И. Другие – Израйль, подчеркивая при этом букву Й и ставя ударение на букву А.
Государству Израиль официально на сегодняшний день всего шестьдесят пять лет от роду. Так что, по сравнению со многими
217
великими странами, оно еще не выросло из детства. Однако говорят, что, если чихнут в Израиле или, не дай бог, пукнут, то чувствуется это во всем мире. Поскольку место это и есть настоящий пуп и главный перекресток земли. Потому что именно здесь стоит вечный, как его называют, величественный город Иерусалим. В разных местах нашей планеты этот город называют по своему – Ерусалим, Ерушалаим, Ершалаим, Джерусалем, Джерузалем, и только для арабов он – Элькуц. Раньше это было название старой арабской деревни в центре Иерусалима.
От северной границы страны до южной около восьмисот километров. От западной до восточной – примерно от шестидесяти до ста километров. Вот такая мацепусенькая, как говорила Фимкина бабушка Соня, еврейская страна, а сколько из-за нее шума, ой, вэйзмир! Что с бабушкиного языка означает: боже ж ты мой, было бы, о чем говорить?
Всех евреев мира объединяет земля Израиля и великая книга – Тора. В Ветхом завете библии – это пятикнижие Моисея. Хотя до сих пор неясно: еврей – это национальность или принадлежность к религии. Есть, конечно, тысячи книг, исследующих этот сложный вопрос, и будут написаны еще тысячи таких же книг, но мы постарались объяснить читателю в двух словах, по-простому, что к чему. Чтобы не морочить никому зря голову. Мало вам ваших проблем? Так что мы не будем вам добавлять наших. Как говорил один киногерой – «давайте разойдемся красиво».
Добавим только, что в Израиле живут довольно разные евреи – и по росту, и по весу, и по отношению к религии и даже, страшно подумать, разные по цвету кожи. Да-да, тут есть и белые, и черные, и желтые, и «красные в горошек» евреи. Смеюсь. Но, что самое важное, как и во всем мире, они делятся на мужчин и женщин. А как же: «…и сказал Господь – плодитесь и размножайтесь…».
Один из первых видеофильмов, которые Фимка увидел в Израиле, был примерно такого содержания: стоят на берегу Средиземного моря два араба, одетые в древние национальные одежды. Стоят они и видят, как к берегу подплывает шлюпка, в которой сидят разудалые европейские евреи, поющие песни, играющие на гармошке.
– Ну вот, – говорит один араб другому, – это наша исконная земля, мы ее возделываем, трудимся, а они тут понаехали…
218
Следующий кадр: у берега моря стоят европейские евреи и видят, как подплывает шлюпка с евреями с востока, из Йемена, Алжира, Ливии.
– Ну вот, здрасьте, – говорит один еврей другому, – мы тут пахали, строили, а они понаехали…
Кадр меняется, теперь стоят у моря восточные евреи и видят: шлюпка подплывает, на которой негры – евреи из Эфиопии. И снова: – Смотрите-ка! Мы тут пахали, строили, а они на все готовенькое приехали. И так можно было продолжать без конца. Так что тот, кто думает, что евреи друг другу братья и сестры, очень ошибается, поэтому пока что «вернемся к нашим баранам».
Ташлицкие улетали в Израиль в ночь на 21-е января 1993 года, надо же – в скорбный день смерти «вождя всемирного пролетариата» В.И. Ленина. Символическая дата словно ставила крест на прошлом, отмеряла то, что было до эмиграции, и неизвестно что сулила в ближайшем будущем. Для Фимки и его семейства, как, впрочем, и для миллионов таких же людей, закончилась эра одной из самых ошибочных идеологий, рожденной человеческим умом. Мечта о равенстве и братстве обернулось жесточайшей трагедией для нескольких поколений людей. В угоду невероятно тупым законам коммунистической идеологии и борьбе с ней «вражеских государств» на территории бывшего «союза» (по нашим подсчетам) было уничтожено в войнах и сталинских лагерях более семидесяти миллионов человек. На эту бойню потребовалось всего семьдесят лет. Жутко об этом говорить, но получается – по миллиону в год…
Автобус привез в аэропорт тех, кто улетал на первом в истории израильском прямом рейсе Ташкент – Тель-Авив. Было холодно, мела настоящая российская метель. Однако в залах аэропорта тепло и сухо. Идет регистрация и таможенный контроль. В те месяцы по указу властей евреям, уезжающим на историческую родину, разрешили взять с собой в самолет по сорок пять килограммов багажа. И ни контейнеров с мебелью, ни посуды и другой домашней утвари отправлять в Израиль не разрешалось. Так что уезжали, как говорится, налегке.
За две недели до этого Фимка, у которого было два огромных ящика фотографий и фотонегативов, не знал, что с этим делать. Во-первых, - вес, во-вторых, – объем. Он обратился в местный музей,
219
мол, купите фотографии и негативы, там столько всего снято за тридцать лет – городские пейзажи, Регистан в снегу и под палящим солнцем, первые аисты, горы, базары, портреты самаркандцев. Ответ был однозначен: нам это не надо. Пробовал отдать бесплатно - результат оказался таким же.
Тогда ожесточивший свое сердце Фимка вытащил ящики на свалку, находившуюся неподалеку от дома, и в течение нескольких часов сжигал прошлое. Вместе с фотографиями и негативами горели почетные грамоты и другие документы, не представлявшие теперь никакой ценности. А «кочегар» нервно курил и материл систему, при которой надо лишать себя возможности сохранить на память то, что дорого человеку.
…На пограничном контроле молодой лейтенант-узбек, взглянув на иностранный паспорт Ташлицкого, потом на лицо самого отъезжающего, с наигранным сожалением спросил:
– Уезжаете, Ефим-ака? А кто ж теперь телеигру «Дело в шляпе» вести будет?
Фимка сначала очень удивился осведомленности пограничника, потом загордился, что и тут его знают, однако, сообразив, что все сведения у того написаны на экране компьютера, скривился, как от боли, и сквозь зубы произнес:
– Вот ты и попробуй заменить меня. Если получится…
Лицо лейтенанта сделалось пурпурным, несмотря на смуглость кожи. Он пытался что-то ответить, но слова, видимо, застряли у него в горле. Влепив с размаху печать в паспорт Ташлицкого, он, не глядя, швырнул паспорт в окошко и, дав петуха, крикнул: «Следующий!».
Вскоре всех улетающих выпустили через какой-то особый проход наружу, где «под парами» стоял «Боинг 747», готовый к отлету. Недалеко от него по кругу прямо на снегу лежали чемоданы и баулы пассажиров. Израильские бортпроводники и какие-то люди, наверное, из службы безопасности, попросили будущих репатриантов подойти к своим вещам, после чего к каждой семье подходили и дотошно спрашивали, их ли эти вещи, сами ли они их укладывали, нет ли там запрещенных для перевоза предметов и веществ. Когда процедура была закончена, разрешено было войти в самолет.
В салоне лайнера царил полумрак. Пассажиры, на некоторых из них было по две-три шубы или дорогих пальто, начали раздеваться и готовиться к полету. Между креслами сновали худенькие
220
бортпроводницы и что-то говорили на непонятном тарабарском языке. Когда кто-то не понимал, что от него хотят, девушки терпеливо, на пальцах, жестами объясняли людям, что нужно сделать. Наконец все успокоилось, и самолет, взяв старт, взмыл в январское небо. Его шасси, оторвавшись от взлетной полосы, словно отрезало пуповину, соединяющую бывших советских евреев с прошлой родиной. Теперь их ждала новая жизнь, новая родина – земля обетованная.
Полет длился около пяти часов. Многие пассажиры, измученные ночной суматохой, мгновенно уснули. Фимка, которого волновало прежде всего состояние жены и дочери (их постоянно укачивало во время поездок на любом транспорте), никак не мог привыкнуть к мысли, что вскоре начнется новая, неизвестная жизнь. Какой она будет, что ждет их впереди? Правильный ли выбор сделан? В конце концов, и он сдался усталости и провалился в сон.
Ему снились тенистые майские улицы Самарканда, чудесный запах сирени и акаций, синее небо над головой, маленький дворик и колодец с чудесной холодной воды. Ему снилось, что он сидит на скамеечке возле родного дома, жмурясь от солнечных лучей… Вдруг откуда ни возьмись появился старец, совсем как в мифах или сказках, он был освящен каким-то прозрачным ореолом, успокаивающим мысли и чувства. Казалось, старец ничего не говорил, только многозначительно улыбался и внимательно вглядывался в Фиму. Однако тот явно слышал голос и слова:
– Я знаю, что ты волнуешься и переживаешь за будущее. Если хочешь, я могу показать тебе его. Нет? Не надо? Твое право, хотя ты и сам знаешь, что все будет хорошо. Главное, не потеряться и не унывать. Я тебе помощника пришлю. Знаю, что ты не веришь в Бога, говоришь, что твой Бог у тебя внутри, в душе. Так оно и есть. Однако сам ты из тех избранных, что должны помогать людям. Этот крест тебе до конца нести. Не материальное благо главное, но духовное. Просыпайся, ты уже рядом с откровением…
Фимка очнулся ото сна, потому что из иллюминатора брызнул в лицо яркий солнечный свет. Внизу было видно огромное море и берег, берег новой надежды.
– Как ты? – обратился он к жене.
– Великолепно, как никогда… Может быть, от волнения забыла про все. Да и доча в порядке, спит до сих пор. Ты знаешь, я боялась,
221
что она выкинет что-то в аэропорту, сбежит, например, чтобы остаться. Для нее это больший шок, чем для нас.
Вскоре самолет произвел посадку, и Ташлицкие оказались в просторном здании аэропорта. Зал приема новых репатриантов (олим хадашим на иврите) был заполнен до отказа. Прилетели почти одновременно три рейса – из Питера, Киева и Ташкента. В зале находилось более трехсот человек. Но удивительно, никакой сумятицы, беспорядка, вопросов «куда?» и «зачем?». Прием проходил четко по заданному графику, и уже через час зал почти опустел.
Как и других, Ташлицких вызвали в один из кабинетов, где им вручили временное удостоверение и конверт с деньгами на первое время. Оставалось только позвонить родственникам, чтобы те встретили такси, на котором приедут гости. Такси развозило приехавших на постоянное место жительство бесплатно в любой уголок Израиля.
Рина и Арик, прибывшие по особой молодежной программе, были встречены волонтерами и отправлены на автобусе в кибуц "Гева", что на севере страны. Впервые в жизни дочь Ташлицких была свободна от родительской опеки. Наверное, она была этому рада. Главное, что прошла грусть, и девочку захватило любопытство и стремление к новым приключениям. Хотя как она перенесла перелет и смену места – надо спросить у нее самой…
В такси-минибусе на десять посадочных мест ехали три семьи: Фима с Аней, пара – муж и жена примерно того же возраста с двумя детьми. Мальчику было лет пятнадцать, а девочке – одиннадцать. Другая пара была чуть моложе и тоже с двумя подростками. Как всегда, случайность и здесь сыграла свою судьбоносную роль, поскольку семьи в будущем тесно общались на новом месте жительства.
Задние сидения машины и ее крыша были завалены баулами и чемоданами новых репатриантов. Ощущения, что ты как бы навсегда приехал в эту страну, чтобы жить и работать, не было. Скорее, все чувствовали себя поначалу туристами, приехавшими отдохнуть, насладиться отпуском и снова вернуться к насиженным гнездам. Такое ощущение оставались у людей надолго, хотя некоторых это состояние не покидает и до сих пор, по истечении двадцати с лишним лет.
222
Перемены не чувствуют только те, кто приехал в Израиль на ПМЖ (ужасная аббревиатура) в раннем детском возрасте или уже родился здесь. Для них эта страна – поистине родина, которую практически все любят беззаветно, несмотря на массу очевидных недостатков, проблем и неудобств, испытываемых, впрочем, в любой стране мира, в любом уголке этой планеты с удивительно непонятным именем – Земля.
Пассажиры многоместного такси глядели в окна, за которыми разливался по миру яркий солнечный свет. Несмотря на то, что была вторая половина января, мир вокруг выглядел по-летнему красиво. Пальмы и цитрусовые деревья были экзотикой, которую вновь прибывшие видели только в Крыму или на Кавказе, да и то во время летнего отпуска. Небо было такого синего цвета, что рябило в глазах у глядевших на него людей. Вдруг по обеим сторонам дороги появились деревья, на которых, словно игрушки на новогодней елке, висели апельсины, лимоны, мандарины.
Фима заметил, что на деревьях одновременно с плодами растут и цветы для новой завязи плодов. Вот уж поистине – невероятная экзотика. Он в шутку попросил водителя, хорошо понимавшего русский язык, остановиться, чтобы нарвать апельсинов. Но тот только рассмеялся в ответ, объяснив, что уже двенадцать часов за рулем. Ему хочется скорее отвезти людей – и домой, на отдых.
Не зная, сколько им еще ехать, Фимка разговорился с одним из мужчин, главой семейства. Оказалось, что зовут его Олег, жену – Ирина, фамилия – Шаргородские, они из Перми, в Израиль переезжают по определенным обстоятельствам. О них Фимка узнает подробно чуть позже. Едут в Петах-Тикву, как и Ташлицкие. Но там у них никого нет – ни родственников, ни знакомых.
– Есть предположение, что мой двоюродный брат живет где-то в Тель-Авиве, но его еще предстоит найти, – рассказывал Олег. – Так что едем пока что наобум. Дали мне один телефон знакомые в Перми, говорят, что там нас могут принять. Мы позвонили из аэропорта, но на звонок никто не ответил. А это наши дети – Антон и Джулия.
– Может быть, тогда с нами? – спросил Фимка. – Мы поговорим с родственниками – они подскажут, они тут уже года полтора, как приехали.
– Да нет, неудобно, – отозвалась Ирина. – Мы попробуем сначала сами. Но вот адресами нам обменяться с вами не помешает.
223
Фимка взял записную книжку, и они с Олегом записали адреса предполагаемого места жительства и номера телефонов родственников, уже живущих в Израиле.
Вторая пара с детьми сначала ехала молча, давая понять, что общаться они не желают. Похоже, что супруги недавно поссорились. Это было заметно по их поведению. Дети, понимая, видимо, родителей, вели себя тихо, иногда о чем-то перешептываясь. Однако вскоре мужчина не выдержал и громко сказал:
– А мы едем в Бней-Брак, это рядом с Петах-Тиквой. Говорят, там дешевые квартиры на съем, потому что это город ортодоксов. У нас в Киеве, в синагоге, мы встретили одного раввина, он очень советовал ехать в Бней-Брак. Говорил, что там живут настоящие евреи.
– Что значит настоящие евреи? – спросил Фима, – А мы тогда, по-вашему, какие, синтетические?
– Я бы не советовал вам ехать в Бней-Брак и селиться там, – отозвался водитель такси. – Если только вы не собираетесь пять раз в день молиться, носить черные одежды и не ездить в автомобиле по субботам. То есть посвятить себя Торе и жить только по ее законам.
– А почему нельзя в субботу ездить на автомобиле? – одновременно с удивлением спросили Виталий и Зоя Гроссманы, так звали мужчину и женщину.
– Долго объяснять, – ответил водитель, – мы уже приехали. Сами все узнаете вскоре. Вот это и есть Бней-Брак, а потом вас (он указал на остальных) отвезу в Петах-Тикву.
Только сейчас пассажиры такси увидели, что они находятся на какой-то улице города с серыми, невзрачными домами. По тротуарам сновали люди, одетые в черные лапсердаки и шляпы. Все были настолько одинаково одеты, что походили на куда-то спешащих пингвинов.
Возникла пауза. На лицах новых репатриантов отразилась неуверенность, но назад пути уже не было. Пришлось полагаться на судьбу. Супруги и дети выгрузили из машины сумки, баулы и чемоданы. Такси отъехало, оставив людей посреди незнакомого города в неизвестности и смятении. Фимка из открытого окна помахал Виталию и его семейству рукой, мол, удачи вам, люди. Он еще не знал, что вскоре встретится с ними и они долго будут дружить семьями.
224
Примерно через минут двадцать такси въехало в Петах-Тикву. С одной стороны, показалось, что город весьма похож на тот, где живут ортодоксальные евреи. Отличие было в том, что люди одеты по-разному - в цветастые, броские одежды. Они никуда не торопились, а мирно гуляли, ходили по магазинам, и было ощущение праздника в этот солнечный январский день средиземноморья.
– Нам надо на улицу Членов, – сказал водителю Олег.
– Куда? – спросил водитель и весело, громко засмеялся.
Рассмеялись и Фимка с Аней, потому что название улицы звучало пошло на русском языке.
– Тут у меня так в записной книжке на иврите написано, – ответил покрасневший от стыда Олег.
Водитель глянул в свой маршрутный лист и снова засмеялся.
– Вот ведь придумают эти олим хадашим (новые репатрианты). Не зная иврита, здесь многие говорят такое, что хоть стой, хоть падай. Улица эта называется Челнов. Был такой государственный деятель Израиля, вот в честь него и названа улица. У нас, как и в бывшем Советском Союзе, улицы называют в честь знаменитых людей. Там улица Ленина в каждом городе, а у нас – Бен Гуриона. Там – имени Карла Маркса, у нас – имени Жаботинского или имени барона Ротшильда…
– В том, что у меня записано, – не унимался Олег, – нет гласных звуков, вот я так и прочитал название улицы.
– И не ты первый, – отозвался водитель, – для нас, «русских», читать на иврите – пытка вначале, поскольку в текстах не найдешь гласных букв, если, конечно, нету огласовок, таких специальных точек и черточек. Впрочем, бесполезно вам объяснять. Однако двадцать лет назад один из родственников сказал мне: «Иврит – это самое дорогое, что нужно везти в Израиль. Выучил слово – шекель к зарплате, выучил тысячу, значит, будешь получать тысячу шекелей, и так далее.
– А если не выучу? – спросил Фима.
– А если не выучишь, да простят меня дамы, будешь есть тут дерьмо, пока не освоишь иврит на должном уровне.
– А вы хорошо владеете ивритом?
– Думаю, что очень хорошо знаю иврит, читаю свободно, но писать – до сих пор проблема. Деваться некуда, братишка, знание языка жизненно важно. Без него, как это говорят в России, – хана! Для
225
начала надо знать хотя бы английский, и тогда сразу можно найти работу. Или, в крайнем случае, иметь несколько миллионов баксов в запасе. Вот, приехали, кушать подано, улица Членов. – И водитель снова громко захохотал.
Олег с семьей вышел из машины, водитель любезно помог им вытащить баулы и чемоданы. Попрощавшись с Ташлицкими, новоявленные репатрианты остались во дворе, вокруг которого стояло несколько недавно, видимо, построенных домов. А Фимка с Аней поехали дальше.
Еще через несколько минут такси подъехало к дому по указанному адресу. И тут из окна машины Аня увидела встречавшего их родственника Марка Гершмана. На тротуаре теневой стороны улицы стоял невысокого роста худощавый мужчина в соломенной шляпе. Он внимательно вглядывался в проезжающий поток автомобилей, боясь пропустить своих гостей.
– Марчик, мы тут! – крикнула ему Аня, когда такси остановилось. – Здесь мы!
Марк неспешной походкой, с достоинством еврея, давно (полтора года назад) приехавшего в Израиль, подошел к гостям, и они расцеловались.
– Добро пожаловать! Как долетели? Как самочувствие?
– Все хорошо, Марк, все, как говорится, окей!
Вскоре вещи были перенесены на третий этаж квартиры, где жили Марк с Зиной, двоюродной сестрой Ани, и семья дочери Гершманов – Лена, ее муж Леонид Крейнович и маленький сынишка Крейновичей, шустренький Феликс. Время было обеденное, поэтому «молодежь», как их называла Зина, была на работе.
Приняли Ташлицких очень радушно. Окружили, как говорится, теплом и заботой. Насколько это было ценно и важно для людей, поменявших одну родину на другую, они поняли позже, сравнивая свою ситуацию с приездом и приемом новых репатриантов в других семьях.
Фимке запомнились первые часы пребывания в квартире Зины. Разложив баулы и чемоданы, сели отдышаться. Хозяйка поставила кипятить воду в чайнике: как же бывшим «узбекам» без чая. Пока Аня с сестрой говорила о том, как прошел перелет, Фимка сидел на кухне.
– Ты чего там застрял? – крикнула Зина. – Идем к нам в гостиную, я тут пирог испекла.
226
– Я дождусь, пока чайник закипит, чтобы его выключить: он же пластмассовый, еще сгорит, – отозвался Фимка.
– Ты что, глупый, не надо ничего ждать, – сказала Зина, зайдя на кухню, – чайник сам выключится, автоматически.
Честно говоря, у Фимки глаза на лоб полезли. Он никогда еще не видел автоматически отключающегося чайника. Ведь простая вещь, ею уже давно пользовались люди на так называемом капиталистическом западе. Но в "Союзе"? Что-то не припоминалось такое. Поэтому Фимка все же дождался, когда чайник закипит и отключится. Когда это произошло, он крепко выругал сам себя, добавив к этому: «Вот деревня».
Познавать заново жизнь пришлось долго. Каждый раз появлялись вещи, которые для бывших советских людей были в диковинку: кредитные карточки, магнитные карточки для медицинских услуг, запись на очередь к врачу по телефону, чековые банковские книжки, адвокаты, консультанты и прочее. То, к чему так призывали программные указы коммунистов, уже давно существовало в других странах. Социализм был там давно построен, и было обидно сознавать, что многие десятилетия в СССР людям морочили голову тем, что «загнивающий капитализм» – это плохо.
Конечно, позже, живя в Израиле, Ташлицкие на себе ощутили дикий бюрократизм этого государства. Бюрократия была и есть тут на каждом шагу, огромное количество недостатков было практически во всех сферах жизни в этой удивительной стране. Но рядом с этими отрицательными сторонами бытия чувствовался небывалый, колоссальный прогресс во всем, что касается жизненного уровня.
Мы еще расскажем о контрастах жизни в Израиле, они настолько разноликие, насколько разноликие два обыкновенных еврея, каждый из которых считает себя гением во всех вопросах бытия. Израиль – страна, где необыкновенное богатство и роскошь соседствует с дикой бедностью и проблемами разного толка.
Добавим сюда пропасть между религиозной и светской общинами. Пропасть между теми, кто считает себя коренным израильтянином, и теми, кто только что приехал в страну. И еще одну глубочайшую пропасть нужно иметь в виду – между евреями и арабами…
Ташлицкие прожили у Гершманов почти две недели: никак не могли найти квартиру на съем. Марк и Зина опекали их, как могли. Помогли открыть счет в банке, зарегистрировали в больничной кассе,
227
и, конечно, ежедневно названивали в разные маклерские конторы в поисках жилья. Наконец Фимке и Ане повезло: на съем нашелся небольшой частный домик недалеко от центра города. Встретились с хозяевами, которые жили рядом с этой «виллой», как позже ее называл Фимка, заключили договор. В этом деле помогли еще одни родственники – Лёня и Жанна Рашкован.
С улыбкой Фима вспоминал первый случай, когда он услышал настоящую речь на иврите. Заключая договор, хозяйка домика сказала Лёне фразу, в которой прозвучало выражение: «чек дахуй». Ташлицкие засмеялись, потом покраснели…
– Чего это она матерится? – спросил Фима Лёню.
– Это выражение переводится с иврита как «отложенный чек», – ответил Лёня. – То есть им нужна полная гарантия, что вы не повредите здание и имущество. Для этого вы должны дать им чек на пять тысяч шекелей без даты. Фима, поверь мне, это формальность. Никогда они без адвоката и вашего разрешения деньги снять не смогут, но таковы правила.
– Я тебе верю, давай бумаги, подпишу. Уж очень хочется поскорее в «свои владения» вступить.
Теперь у Фимки и Ани было жилье. Уютный такой домик с небольшим двориком, посреди которого росло большое дерево неизвестного сорта. Трехкомнатный домик с кухней и балконом был окружен пятиэтажными домами и оказался вполне пригодным для жилья.
Что человеку для счастья надо? Если по-простому, каждый знает на этот вопрос ответ: крыша над головой, заработок приличный, чтобы прокормить семью, а семья – это дети, внуки и, конечно, свои родители, которых следует почитать и любить. У людей разные запросы. Одному достаточно того, что мы только что перечислили, другому – и пяти домов, виллы, яхты и еще бог знает чего – мало. И в то же время бездомному – был бы кусок хлеба и питье на день, теплая одежда зимой и картонная коробка вместительная, чтобы переночевать. Так что, как говорится, каждому свое.
Но как быть, когда в один прекрасный день ты лишаешься всего, буквально всего – квартиры, автомобиля, работы, страны? Да-да, страны, из которой тебя просто-напросто выплюнули, как инородное тело. Страшно, не правда ли? После развала СССР страх одолел многих. Миллионы людей лишились привычной стабильности в
228
жизни, миллионы. А возьмите каждую судьбу в отдельности. Сколько трагедий, ужасов и унижений им пришлось пережить. Перемены жизни, зависящие от кучки идиотов, рвущихся к власти и деньгам, приносят страдания не им, а тем, кто эти деньги и власть дает нерадивым политикам. Называется эта общность людей – народ.
Рядовые граждане любой страны, неважно, Россия это, Узбекистан или Англия с Германией – везде законы жизни практически одинаковы. Разница в том, что западная Европа уже прошла долгий путь войн, жестоких перемен и преобразований, а вот восточная вечно экспериментировала. Причем эксперименты проводились на своих гражданах, и последствия от этих опытов были катастрофическими. Отразилось это не только глобально, но и на отдельно взятой семье, например, на семье Ефима Ташлицкого, на его родных и близких. А таких семей, сами понимаете, – огромное количество.
Как тут быть, как начинать новую жизнь с нуля? Как можно выдержать этот пресс проблем? И при этом не пасть духом?
Физически, слава богу, они с Аней были на высоте. Это, как в спорте, все зависит от твоей спортивной формы. Если готов к испытаниям, ты их выдержишь, добежишь, дожмешь, дотянешься. Если нет…
Об этом думать не хотелось. Фимка вспомнил сон и старца и решил для себя: там, в Узбекистане, они прожили целую жизнь с ее радостями, победами и неудачами. Это было прекрасно, это осталось в сердце навсегда. Что ж, значит, у них есть уникальная опция, возможность прожить вторую, другую, пока что неизвестную жизнь. Это так здорово и интересно!
Об этом они говорили с Аней в первую ночь пребывания в уютном маленьком домике, который стоял посреди Вселенной, в центральной части Израиля, в городе с удивительным названием Петах-Тиква, что в вольном переводе с иврита означает «Врата Надежды». И пусть первая зима в Израиле, если это, конечно, можно назвать зимой, была довольно дождливой и холодной (шутка ли, температура опускалась до плюс пяти градусов ночью), на душе было тепло и комфортно. Во-первых, они были вместе, они по-прежнему любили друг друга. Во-вторых, в городе, где теперь жили Ташлицкие, можно было запросто найти любую работу, если, конечно, владеешь ивритом. Впрочем, на неквалифицированную работу можно было устроиться и без него.
229
«Главное, чтобы работа тебя боялась, а не ты ее», – так говорили Фимке мама и бабушка Соня.
Их дочь готовилась к поступлению в университет, и, по ее мнению, в кибуце было классно: она там вместе с другими молодыми людьми работала и училась на подготовительных курсах. В Петах-Тикве, теперь уже родном городе, жили несколько семей Рашкованов, родственников Ани, которые постоянно приглашали к себе в гости, возили новичков по Израилю, показывая его достопримечательности. Так что оптимизм был вполне оправдан – жить можно!
Добавим к сказанному, что государство выделяло на первое время так называемую «корзину абсорбции» – денежные средства на съем жилья, еду и одежду, а это весьма существенная помощь. Хотя некоторым и этого казалось мало. Однажды к Ташлицким приехал знакомый еще по Самарканду, попросился переночевать, поскольку жил он на севере страны, а у него были какие-то дела в центре Тель-Авива. Врач по образованию, он никак не мог сдать положенный экзамен, чтобы получить лицензию на работу в больнице.
Ташлицкие, как гостеприимные хозяева, приняли человека в дом. К вечеру за ужином этот самый человек вдруг начал разговор о том, как тут все плохо. «Денег на жизнь не хватает, учить иврит – хуже каторги, люди здесь все идиоты, тупые, да и сама страна – дрянь…». И понес, и понес. Фимка терпел до определенного момента, потом встал из-за стола, подошел к входной двери, открыл ее и громко сказал:
– Пошел вон отсюда! Уходи и больше ко мне не возвращайся!
– Да ладно тебе, – затараторил опешивший «гость», – будто бы ты сам так не думаешь…
– Нет, я так не думаю, я приехал сюда с семьей навсегда, и это теперь моя родина. Какая бы ни была страна, она моя, и охаивать ее никому не позволю. Дуй отсюда.
– Фима, ночь на дворе, – заступилась было за человека Аня. – Ну, куда он пойдет?
– Нет, я так решил, пусть убирается.
После того как их знакомый ушел, Фимка расчехлил свою гитару и песнями пытался заглушить негодование, хотя это плохо получалось, но все-таки стало легче. Аня сидела, завернувшись в большой оренбургский платок, и с удовольствием слушала песни мужа.
230
Через пару недель началась учеба в ульпане. Кстати, там они снова встретились с Олегом и Ириной Шаргородскими, с которыми ехали в Петах-Тикву из аэропорта. Оказалось, что их семьи живут совсем недалеко друг от друга.
Ульпан в переводе с иврита – школа, студия, место, где изучают иврит. В группе, где учились Ташлицкие, было двадцать три олим хадашим (новых репатриантов) в возрасте от восемнадцати до семидесяти лет, приехавших из бывшего Союза. Когда учительница, женщина лет сорока, которую звали Мирьям, начала опрос учащихся о разных аспектах их жизни, выяснилось, что в группе есть два доктора наук, восемнадцать человек с высшим образованием, и лишь трое имели аттестат зрелости об окончании десятилетки. Когда закончился опрос, учительница замолкла, села за стол, посмотрела в окно и сказала:
– Вы отнимете у нас места работы, вас будут ненавидеть, но очень скоро вы окажетесь в нашем парламенте и будете влиять на политику государства.
Сидящие в ульпане люди ничего не понимали из того, что говорила Мирьям. Это вспомнилось Фимке гораздо позже, когда он мог свободно говорить на иврите. Но слова учительницы оказались пророческими. Высокообразованная алия, которая насчитывала к 1997-ому году около миллиона человек, буквально ворвалась во все сферы жизни Израиля. Как признавали сами коренные жители страны, такого экономического роста не было ни при одной другой алие из стран востока, из Марокко. «Русские», как называли репатриантов, прибывших из бывшего СССР, осваивались и приобщались к жизни в стране небывалыми темпами.
Их ненавидели. Женщин называли проститутками. По поводу высшего образования пускались постоянные слухи о том, что все дипломы куплены за деньги. Шла целенаправленная, жесткая травля тех, кто говорил по-русски. Особенно беспощадный удар получали дети «русских», которые теперь учились в израильских школах. Пока все наладилось, пока «русская» репатриация сумела доказать свою эффективность и невероятную преданность и верность Израилю, принося огромную пользу буквально во всех сферах жизни страны, пока все это случилось – было столько трагедий, столько поломанных судеб, столько горя, что ни в одной книге этого не передать.
231
НЕ ВСЕ ТАК ПРОСТО
Забежим немного вперед.
Ашкелон. Город на берегу моря примерно в пятидесяти километрах от Тель-Авива. Сюда Фимка с женой однажды приехали к брату Ани. Было это в самом начале алии (репатриации). Вместе с семейством брата к вечеру отправились к морю. Гуляли вдоль берега, любовались началом заката. Двое племянников бегали и резвились, доставляя радость родителям. Потом сели за столик в уютном кафе, не в помещении, а снаружи, чтобы видеть море и тонущее в нем солнце.
Народу в кафе было много. Рядом со столиком, где сидели Ташлицкие и Рашкованы, гудела компания из пяти-шести молодых «русских», среди которых находились две довольно симпатичные девушки. Один из парней был в новенькой военной форме израильской армии. Чуть поодаль веселилась еще одна компания «местных», по виду мароканских евреев.
Начало темнеть. Официанты зажгли на столиках небольшие свечи в подсвечниках-бокалах. Обстановка в таком полумраке была приятной и романтической. Но вдруг…
От компании "местных" отделился парень. Он подошел к «русским» и громко, чтобы слышно было всем, естественно, на иврите заявил:
– Нам не нравится, что вы говорите по-русски, сейчас же заткнитесь или говорите на языке нашей страны. А то понаехали тут.
– А если бы мы говорили по-американски, ты бы успокоился? – ответил ему один из ребят (кстати, ответил на прекрасном иврите).
– Американцы – наши друзья, а вы, русские, – свиньи. И сидите тут с вашими проститутками. Пошли вон отсюда!
– Никуда мы не уйдем, а ты, ты извинись перед девушками, – вступил в перепалку солдат, однако вместо ответа он получил удар в лицо.
232
Что тут началось! Парни из обеих компаний немедленно вскочили с мест и принялись мутузить друг друга.
– Фима, забери детей и женщин, уведи их подальше отсюда, – крикнул Миша.
Сам он побежал к бармену, попросил его вызвать полицию. Тот нехотя, но сделал это. Фимка, взяв за руки детей, вместе с женщинами быстро направился в сторону стоянки машин. Оставив их там, пустился назад, думая, что Миша ввяжется в драку. Но тот уже бежал ему навстречу, волнуясь прежде всего за своих малышей.
Стычка была короткой, никто из посетителей кафе даже не успел что-то предпринять. В этой свалке кто-то вдруг крикнул: «Даник, берегись, у него нож, осторожно!». В бликах света мелькнуло лезвие ножа, и затем – крики, стоны, кровь… Того, кто нанес удары ножом, плохо было видно в полумраке, может быть, это был первый, затеявший драку, а может, кто другой. Нападавшие мгновенно разбежались кто куда, а на мраморном полу кафе осталось лежать окровавленное тело молодого солдата. Кто-то из друзей рвал на себе футболку, пытаясь ею закрыть раны. Слышался плач девушек, крики о помощи, затем вой сирен полицейских машин и неотложки…
На следующий день в израильской прессе аналитики разводили руками и сетовали на все возрастающее насилие на почве неприязни к новым репатриантам из стран бывшего Союза. Сообщалось, что солдат скончался от полученных ран по дороге в больницу.
Началось следствие, но виновника преступления выявить так и не удалось. Нож нашли потом в одном из мусорных баков неподалеку от кафе, но отпечатков пальцев на нем не было обнаружено. Свидетели на опознании не смогли четко указать, кто орудовал ножом. Дело застопорилось на долгие годы.
Февраль 1993 года выдался весьма дождливым. Но в ульпан Ташлицкие ходили в любую погоду. Как-то раз, возвращаясь с занятий, они увидели в соседнем дворе, между домами, под кроной огромного дерева, людей, укрывшихся от непогоды большой нейлоновой пленкой. Рядом с ними лежали знакомые всем репатриантам клетчатые баулы и чемоданы. У женщины и мужчины, прислонившихся к стволу дерева, на коленях сидели трое детей: мальчик лет двенадцати и две девочки-близняшки дошкольного
233
возраста. Подойдя поближе, Ташлицкие поинтересовались, что эти люди здесь делают в такую ненастную погоду.
– Мы только три дня, как приехали в страну, – рассказывал мужчина. – Пришли к друзьям, которые обещали нас принять, но потом они передумали. Не знаем, что дальше делать.
– А почему в подъезд дома не вошли? – поинтересовался Фима. – Там хотя бы дождь не льет на голову.
– Да бог его знает, побоялись: вдруг нельзя, еще арестуют.
– Ну, вы даете. Так, женщины, немедленно забирайте детей и к нам в дом, тут рядом. А мы… Тебя как зовут?
– Владимир.
– А мы с Володей вещи перетащим. Давай, давай вперед!
Пока переносили вещи, к ним подошел мужчина лет пятидесяти, который въехал во двор на шикарном автомобиле, а выйдя из него, открыл зонт и поинтересовался, в чем проблема. Одна важная деталь: на голове у него была вязаная кипа (по-русски – ермолка). Если у еврея в Израиле на голове кипа, значит, он соблюдает в основном все иудейские традиции. Узнав, что произошло, он помог перенести вещи. А когда все были уже в Фимкином доме, в тепле и кое-каком уюте мужчина представился:
– Меня зовут Моше Коэн, – сказал он на ломаном русском языке, – мои предки в прошлом из Могилева, я адвокат, вот моя визитка, если будут проблемы – обращайтесь.
– У тебя есть сейчас проблемы, Володя? Не стесняйся.
– Есть пока одна. Позавчера, когда дождя не было, к нам подъехала женщина и сказала, что она маклер и может сразу найти нам квартиру. Потребовала предоплату. Нам в аэропорту дали три тысячи шекелей, из них мы ей отдали две тысячи. А ее и след простыл, с тех пор не видели.
– С ума сойти, – возмутился Моше. – Вы ее лицо запомнили? Сумеете узнать?
– Да уж запомнил на всю жизнь.
– Так пойдемте, я вас провезу по маклерским конторам, женщин - маклеров немного – найдем.
Они уехали, а Фима с Аней приготовили детям поесть, а потом уложили спать. Аня с Ларисой, так звали женщину, еще долго сидели за столом, рассказывая друг другу, как говорится, за жизнь.
234
Вскоре вернулись Моше с Володей. Маклершу они быстро нашли. Узнав, что клиент приехал с адвокатом, та моментально вернула деньги, извиняясь и ссылаясь на то, что много работы.
– Знаете что, – сказал Моше, – тут у меня небольшая квартирка есть, три маленькие комнаты, от мамы покойной осталась. Пожалуй, я ее вам сдам на время, а там посмотрим. Квартира в двух шагах отсюда. Правда, там пусто, из мебели только кухонные шкафы. Но и это, я думаю, решаемо.
Он тут же открыл свой портфель, вынул оттуда стандартный договор на аренду квартиры, причем на двух языках – иврите и русском. Объяснил Владимиру и Ларисе, что к чему.
– Единственное, так положено, мне нужен хотя бы один гарант. Он вопросительно посмотрел на Фимку.
Что такое гарант, Ташлицкому уже было известно, и он, не задумываясь, подписал договор. На глаза четы Заславских, такова была фамилия новых знакомых, накатились слезы благодарности.
Утром, чуть свет, пришел Моше и объявил, что его квартира готова принять новых репатриантов. И еще сказал, что Заславских там ждет сюрприз. Позже оказалось, что Моше обзвонил своих ближайших родственников и нескольких важных клиентов, попросив поделиться старыми вещами со вновь прибывшими «русскими». Невероятно, но к утру в этой квартире уже была газовая плита с газовым баллоном, стол с несколькими стульями, два стареньких, но пригодных для использования диванчика, большая деревянная кровать для взрослых, пара тумбочек и даже маленький телевизор.
– Пока это все, что мог, – оправдывался Моше. – Но знаете, на соседней улице есть склад вещей для новых репатриантов, там буквально за гроши можно приобрести все, как на одесском "Привозе". В общем, в добрый час, Володя и Лариса. Где я живу, вы уже знаете, когда нужна будет помощь – обращайтесь. Теперь у вас есть личный адвокат.
Поскольку Заславские и Ташлицкие жили рядом, то и в ульпан ходили вместе. Детей Володя и Лариса определили в школу, которая находилась недалеко от дома. Так что понемногу жизнь налаживалась. Иврит Фимке давался легко, сказывалась учеба на филфаке, но главное – знание узбекского языка. Ташлицкий нашел массу слов и языковых корней, объединяющих тюркские языки с ивритом. Здесь
235
же, в ульпане, были новые, весьма полезные для будущей жизни знакомства. К примеру, Алевтина и Вадим Эдельманы. Они приехали в Израиль, практически уже владея ивритом. Учились лишь для того, чтобы получить дипломы об окончании ульпана, которые на самом деле, как выяснилось, никакого существенного значения не имели. Главное для работодателей была практика владения ивритом - как письмом, так и чтением.
Алевтина – экономист с высшим образованием, умнейшая молодая женщина, окончившая вскоре курс банковских кассирш, быстро устроилась на работу. Забегая вперед, скажем, что уже через двенадцать лет она была назначена референтом крупного израильского банка по работе с русскими и украинскими олигархами. Вадим Эдельман также устроился неплохо: работал техником-воспитателем в школе, а позже стал переводчиком одной из израильских газет. Переводил материалы с иврита на русский и наоборот. Именно с Вадимом Эдельманом Фимку связала настоящая мужская дружба на долгие годы.
Бывало и так
Другая пара, с которой довольно быстро сдружились Ташлицкие, – Миля и Борис Либихины. На долю этих людей выпало немало трудностей и проблем, пока, наконец, они не обрели радость и счастье. Как пел Юрий Визбор, им однажды показалось, что ярче светит свет в другом окне, и они уехали жить в США. Теперь у них в Нью-Йорке свой дом с бассейном, и двое их сыновей устроены прекрасно. Что ж, как говорят на иврите, за все страдания им должен был дать Господь счастье. Однако началось для них в Израиле все наоборот.
Миля (она же Эмилия) – врач, Борис – инженер-механик. Сами они из города Запорожье, двое сыновей у них, старшему было шестнадцать, младшему – двенадцать. Чтобы жить в Израиле припеваючи, недостаточно иметь высшее образование, его надо подтвердить практикой. Врач, например, должен сдать труднейший специальный экзамен, причем на иврите, и только тогда у него появляется возможность устроиться на работу. Для инженера – еще
236
сложнее, надо обладать высоким профессионализмом, прекрасно знать иврит, как письмо, так и чтение, английский язык (желательно), чтобы свободно конкурировать с местными инженерами.
Вначале случай сыграл с ними злую шутку. Вернее, две злые «шутки», вторая из которых едва не закончилась тюремным заключением для этих прекрасных, добрых и честных людей.
А произошло вот что.
По прибытии в Израиль в аэропорту Либихиных никто не встретил, хотя должны были. Родственники, давшие свой номер телефона, на звонки не отвечали. Либихины были в трансе. Что делать, как быть? Здесь же, в зале прибытия новых репатриантов, они познакомились с семьей Марецких из Харькова. Все-таки ведь свои, с Украины.
Снова уж очень хочется забежать вперед и сказать, что именно с этими харьковчанами и породнятся Фима и Аня Ташлицкие. Но давайте все по порядку. Юля и Семен Марецкие с сыном Вячеславом направлялись в город Цфат, находящийся далеко от центра страны, на севере Израиля. Туда им посоветовали поехать друзья, говорили, что в Цфате гораздо дешевле жить, чем в Хайфе или Тель-Авиве.
– Поехали с нами, – предложили Марецкие Либихиным. – Там, в Цфате, есть и подготовительные курсы для врачей для сдачи экзамена. Да и вместе – оно как-то веселее. Куда ж вы сейчас направитесь? На деревню к дедушке?
Предложение звучало убедительно, и Либихины отправились в Цфат.
Через несколько месяцев родственница, двоюродная сестра Бориса, к которой собственно они и ехали в Тель-Авив, разыскала Либихиных через министерство абсорбции. Она позвонила брату, извинилась за недоразумение и пригласила в гости, сказав, что произошла ошибка и что они с мужем будут очень рады встрече.
Так Миля и Борис впервые попали в самый большой город Израиля, расположенный на берегу Средиземного моря. Иосиф и Рая Завадские, так звали родственников, возили их на экскурсию, показали и современный город, и старинный Яффо, посидели в кафе, пообедали. Только к вечеру вернулись домой. Дом Завадских представлял собой небольшой двухэтажный коттедж, расположенный в одном из престижных районов Тель-Авива.
После вечернего чаепития гостей отправили в спальню на втором этаже. Намаявшись за день, Либихны мгновенно уснули. На
237
следующий день была суббота. Гости и хозяева всласть отдыхали, наслаждались вкусной едой, много разговаривали, вспоминая прошлое, до позднего вечера. Отправились спать за полночь.
После сытного ужина Бориса мучила жажда. Он пару раз просыпался, чтобы сходить вниз, на кухню, выпить минеральной воды. Проходя под утро мимо кабинета Завадского, он обратил внимание, что дверь туда открыта. Из чистого любопытства гость заглянул в кабинет, который был освещен небольшим светильником-торшером.
Зайдя туда осторожно, Борис увидел большой шкаф с книгами, письменный стол, на котором лежали какие-то бумаги. Тут он заметил встроенный в стене небольшой сейф, массивная дверца которого была приоткрыта, а из замочной скважины торчала связка ключей.
– Непорядок, – прошептал Либихин. Он осторожно закрыл дверцу на ключ, а затем положил на стол связку ключей. Закрывая дверцу сейфа, он увидел, что внешняя часть ее как бы слилась со стенкой, которая выглядела как старинная кирпичная кладка. «Вот, разбогатею, обязательно сделаю себе такой же кабинет», – подумал Борис и отправился досыпать…
Утром Либихины собрались возвращаться к себе домой, в Цфат. Рая угощала их прекрасным завтраком – любимым салатом оливье, горячими израильскими бурекасами (пирожками) и, конечно, неизменным кофе.
– А где Йоська? – спросила Миля.
– Он так устал вчера, что до сих пор спит, я его разбудить так и не сумела. Да бог с ним, он много работает, пусть отоспится. Ему в конторе надо быть к обеду.
– Слушай, Раиса, я ночью на кухню ходил, – сказал Борис, – заглянул в кабинет к Иосифу. А там сейф у него не был закрыт. Я закрыл дверцу и ключи положил на стол.
– Господи, это у него болезнь – вечно этот склеротик Йоська забывает закрыть сейф, я уже устала от этого. Не переживай, братишка, я ему скажу.
После завтрака Рая проводила своих гостей до остановки автобуса, объяснила, что им надо доехать до центральной автостанции, а там пересесть на автобус, идущий в Цфат. Они расцеловались, и Либихины уехали.
238
Через два дня в квартиру Либихиных явились двое полицейских и еще один мужчина в штатском.
– Вы обвиняетесь в краже ювелирных драгоценностей, – объявил по-русски человек в штатском Миле и Борису. – Мы должны произвести у вас обыск, вот ордер прокуратуры. Меня зовут Дорон Левин, я частный детектив, нанятый страховой компанией, в которой застраховано имущество семьи Завадских.
– Какие драгоценности? Какого имущества?! – возмутился Борис. – Ничего не понимаю.
– После обыска вам все объяснят в полицейском участке.
Полицейские принялись осматривать помещение, заглядывали в кухонные шкафы, в холодильник, под матрацы – в общем, везде. Обыск длился недолго, поскольку в маленькой съемной квартире Либихиных почти не было мебели.
В полицейском участке Миле и Борису объяснили, что у их родственников пропали ювелирные изделия на сумму более полумиллиона шекелей. Главные подозреваемые – Либихины, так как они находились в доме у потерпевших. Хозяин забыл закрыть сейф, а ночью, мол, вы взяли эти самые драгоценности и скрылись.
– Ничего мы не скрывались, – возмутилась Миля, – официально говорю вам: мы эти драгоценности и в глаза-то не видели, не брали мы их. Как можно думать о таком! Ведь это близкие нам люди.
– А у чужих людей украли бы? – съязвил Левин.
– Не придирайтесь к словам. Понятия не имеем, что там случилось. Думайте, что хотите, но это только ваши домыслы, а мы ничего не воровали. Боря, скажи им… Миля разрыдалась.
– Ладно, разберемся, – сказал Дорон, – а пока что надо снять ваши отпечатки пальцев.
– Зачем отпечатки пальцев? – возмутился Борис. – Мы честные люди, а не преступники.
– Вы подозреваемые, таковы правила. Надо сравнить отпечатки пальцев, что были на сейфе, и ваши.
– Бог ты мой! – воскликнул Борис. – Так там же, наверное, остались мои отпечатки: я ж закрывал этот сейф.
– Вы можете рассказать об этом подробнее? – заинтересованно спросил Дорон. – И, пожалуйста, помните, что вас обвиняют в краже, каждое ваше слово будет работать либо на вас, либо против вас. Вы готовы рассказать правду?
239
– Что за вопрос! Конечно, готов, – ответил Либихин. И он поведал детективу о том, что произошло той ночью в доме Завадских.
– Кто может подтвердить то, что вы мне рассказали?
– Моя двоюродная сестра Рая Завадская, конечно: я ведь ей утром обо всем поведал. Но я не видел никаких украшений, я даже не заглядывал в сейф, а только закрыл его, а ключи положил на письменный стол.
– Этого вполне достаточно, чтобы обвинить вас в краже и посадить в тюрьму, – с нотами сочувствия в голосе сказал Дорон.
Примерно в это же полуденное время в один из небольших ювелирных магазинчиков, находившихся на улице Дизенгоф, что в центре Тель-Авива, вошел уже знакомый нам Иосиф Завадский. В руках у него был объемистый кожаный коричневый кейс. В России такие кейсы называют "дипломатами", в Израиле почему-то "джеймсбондами", очевидно, по имени английского агента 007. Увидев посетителя, продавец, седоволосый пожилой еврей, засеменил к двери, где поменял вывеску "Открыто" на "Закрыто", а затем вернулся за прилавок.
– Принес? – почему-то шепотом спросил он Иосифа, протирая фланелевой тряпочкой очки.
– Узнаю Хаима Блюменталя. Ты чего шепчешься? Мы тут одни –нас никто не слышит. Принес, конечно.
Он начал было открывать кейс, но продавец замахал руками:
– Ты что, не здесь, пойдем ко мне.
Он подошел к внутренней витрине, нажал на какую-то кнопку –витрина повернулась вокруг оси, открывая путь к винтовой лестнице. После того, как оба мужчины поднялись на второй этаж, витрина автоматически закрылась. Тем, кто в это время мирно гулял по улице, где находился этот магазинчик, было невдомек, что там скрыто за витринами и стенами здания. Да все мы, бывая в центре города, идя на работу, по делам или просто бродя без какой-то цели, глядя на фасады магазинов и домов, не всегда знаем, что творится внутри них. А там, поверьте, как за кулисами театральной сцены, иногда бывает такое, что вам и не снилось.
Вот и сейчас Завадский, ведомый продавцом, с виду таким неприметным и щупленьким старикашкой, оказался в шикарных шестикомнатных апартаментах, достойных очень богатого человека.
240
На третьем этаже здания были расположены еще несколько прекрасно обставленных двухкомнатных квартирок, так называемых "студий", которые хозяин сдавал приезжим туристам, причем за очень высокую плату: во-первых, – центр города, во-вторых, – совсем недалеко от морских пляжей. Вход в эту "гостиницу" был со двора. И обычно хозяин такого заведения сам никогда не занимался туристами. Для чего тогда существуют маклерские конторы?
– Шикарно живешь, – с завистью заметил Завадский, усаживаясь в кожаное кресло в кабинете ювелира. – Откуда у тебя все это?
– Много будешь знать – скоро состаришься, – ответил ювелир, расстилая на журнальном столике небольшой коврик из темно-синего бархата. – Давай показывай, чего принес.
Иосиф, открыв кейс, вынул оттуда атласный мешочек, из которого извлек и положил на поверхность бархата два необыкновенно красивых ожерелья: одно жемчужное, второе золотое с несколькими небольшими бриллиантами, а также усеянный мелкими рубинами великолепный браслет. Хаим, неторопливо прикрепив к глазу монокль ювелира, принялся изучать драгоценности. Он то и дело пыхтел и цокал языком, приговаривая: "Так-с, понятно-понятно, это хорошо"… После обстоятельного осмотра Блюменталь снял монокль и какое-то время сидел, молча уставившись на Иосифа.
– Что? Что ты так на меня пялишься? Что-то не так?
– Все, братец, так. Вещи стоящие, старинные, оригинальные, это не какая-нибудь подделка, что самое главное, – произнес Хаим, – если сойдемся в цене, я возьму их. Сколько ты за них хочешь?
– Рая говорила, что эти драгоценности стоят в пределах пятисот тысяч шекелей, а то и больше. Они достались ей по наследству от родителей, бежавших в Америку еще до начала второй мировой войны.
– Она знает, что ты их продаешь?
– Не твое это дело. Какая тебе разница! Вещицы застрахованы, так что не переживай.
– За такие деньги надо переживать. Хотя столько ты не выручишь за них – это однозначно. Дай-ка мне немного подумать. Я предложу по-свойски, как другу и бывшему фронтовому товарищу, за все – двести тысяч шекелей наличными.
– С ума сошел, они стоят в три раза дороже! Я хочу за них минимум полмиллиона.
241
– И куда ты, интересно, пойдешь с этими деньгами? В банк? Тебя тут же за задницу схватят. Хорошую цену предлагаю, ты еще вдобавок и полную страховку получишь. Я ведь не спрашиваю: кто залез в твой дом и открыл сейф? Не спрашиваю – как это произошло? И меня не волнует, что Раиса твоя не знает. Я тоже, брат, рискую и хочу заработать.
– Четыреста тысяч – это моя последняя цена.
– А вот моя максимальная, окончательная цена – триста тысяч и ни шекеля больше, или иди к другому покупателю.
– Что ты, что ты! – замахал руками Завадский. – Я могу довериться лишь тебе. Куда ж я пойду? – воскликнул он и откинулся в кресле, потирая лоб вспотевшей ладонью. – Наличными, говоришь?
– Наличными, ты потом их за пару лет через свою фирму "отмоешь" – это легко, сумма невелика. Решай.
– А чего тут решать! Ты меня к стенке прижал.
– Я-то прижал – не страшно, смотри, как бы тебя полиция не прижала.
– Не каркай! Господь с тобой, не дай бог. Все будет хорошо, я знаю. Ладно, я согласен. Неси деньги.
– Надеюсь, в твой "джеймсбонд" такая сумма поместится. Или подарить тебе свой саквояж?
– Не волнуйся, я все рассчитал, поместится.
Блюменталь ушел, оставив на какое-то время Иосифа, и вернулся минут через двадцать, неся в руках увесистый сверток с запечатанными пачками денег.
– Будешь пересчитывать или как?
– Я тебе верю, Хаим, сколько лет тебя знаю, – пробурчал Завадский, укладывая деньги в кейс.
– А зря, я бы пересчитал, – с лукавой улыбкой произнес Блюменталь. – Ладно, ладно – шучу, тут все, как договаривались. Иди и береги себя.
Над Либихиными обвинение висело как дамоклов меч еще три-четыре месяца. Их несколько раз вызывали на допросы в полицию. Так что нервы у людей были на пределе. Тут еще и занятия на подготовительных курсах врачей, куда каждый день ходила Миля. Вечные поиски работы для Бориса, который пока что зарабатывал тем, что подметал улицы. Благо, дети, видя старания родителей, учились в
242
школе весьма успешно. Выжить помогала и «корзина абсорбции», деньги, выделяемые новым репатриантам на первые полгода жизни в Израиле.
Миля пыталась несколько раз поговорить по телефону с Раисой, но та даже и слышать ничего не хотела. На все объяснения Либихиных она отвечала: «Я верю своему мужу и надеюсь, что вас накажут за содеянное». Но однажды Рая Завадская позвонила Борису сама.
– Боря, я боюсь! – говорила она в телефонную трубку дрожащим голосом. – Мне кажется, вы ни в чем не виноваты, но открыто сказать об этом мужу не могу. Он бывает иногда таким непредсказуемым.
– Почему ты так думаешь? Что происходит? Объясни толком.
– Я случайно обнаружила дома деньги, много денег. Он спрятал их в подвале, в старой стиральной машине. Возникла проблема с новой стиралкой, поэтому решила постирать белье в старой, которая хранится в нашем подвале. Там я и нашла деньги. Но мы уже получили страховку за драгоценности, и деньги нам перевели в банк. Так откуда эти наличные? Неужели Йоська обманул меня, сказав, что это вы украли наши драгоценности? Я ему поверила, потому что все было логично. Но теперь я даже не знаю, что думать и как поступить, потому что ты мне дорог и Миля тоже, я не хочу, чтобы вас посадили в тюрьму. Во мне растет уверенность, что вы ни в чем не виноваты.
– Так иди и скажи это следователю.
– Не могу, боюсь, его боюсь, он меня точно прибьет. Сделай это сам, я притворюсь, что ничего не знаю.
Либихины, не откладывая, тут же позвонили Дорону Левину.
Вечером того же дня Дорон появился на пороге дома Завадских. Хозяин встретил его очень радушно, предложил выпить виски со льдом.
– В другой раз, – ответил Дорон. – Господин Завадский, думаю, что вам надо позвонить своему адвокату, поскольку есть предположение, что Либихины не виновны, и мы должны кое-что проверить. Лучше это сделать при вашем адвокате.
Завадский, побледнев, стал названивать своему юристу, который был в курсе расследования. Когда тот прибыл, Дорон попросил Иосифа проводить их в подвал. Спустившись вниз в довольно просторное помещение, Левин сразу подошел к старой стиральной машине, стоявшей в углу, и попросил Завадского открыть крышку.
– Я не буду этого делать, – хриплым голосом заявил Иосиф.
243
– Почему?
– Откуда вы все знаете?
– Что знаем?
– Про деньги. Я их копил много лет на «черный день».
– Про какие деньги?
– Те, что лежат здесь.
– Разве я говорил о деньгах? Открывайте крышку.
Завадский дрожащими от чрезмерного волнения руками открыл крышку стиральной машины. В нем действительно оказался сверток, в котором были завернуты триста тысяч шекелей. Взяв одну из пачек, Дорон показал ее адвокату Завадского и спросил:
– Видите эти новые купюры по двести шекелей? Так вот, они появились в обиходе совсем недавно, и ваш клиент никак не мог накопить их в течение многих лет.
Через несколько минут в доме Завадских появились полицейские, которые арестовали Иосифа, посадили в автомобиль с мигалками и увезли. А еще через два месяца состоялся суд. Йоська был признан виновным в обмане страховой компании и в незаконном получении от нее денег. Ему дали четыре года тюрьмы, из которых он отсидел три и был выпущен за примерное поведение.
Докопались следователи и до ювелира. Однако Хаим Блюменталь, услыхав о проблемах Завадского, успел улизнуть за границу, предварительно продав все свое имущество: магазин, дом, драгоценности. Он был объявлен в розыск Интерполом. Нашли его или нет - нам неизвестно.
Либихины получили официальное извинение от израильской полиции за причиненные неудобства, Кроме того, по решению суда Иосиф Завадский выплатил им двадцать пять тысяч шекелей за моральный ущерб. Деньги пошли на учебу старшего сына. С двоюродной сестрой Раисой, которая вскоре развелась с мужем, у них сохранились добрые отношения.
Эту историю рассказала Фимке сама Эмилия Либихина, врач-психиатр по образованию, гениальный специалист в области аккупунктуры, которая сыграла определенную роль в судьбе Ташлицких. Какую? Мы расскажем об этом чуть позже.
244
ПЕРВЫЕ РЕАЛИИ
Фимка и Аня понемногу привыкали к иному образу жизни. Это было не так сложно вначале. В банк исправно поступали денежки от министерства абсорбции, а также «квартирные», которые помогали расплачиваться за арендное жилье. Учеба в ульпане шла своим чередом, хотя постепенно стало ясно: многому там не научишься. Выучить иврит на высоком уровне - дело невероятно тяжелое, когда тебе около пятидесяти лет от роду. Хотя ради справедливости надо сказать, что Фимка за короткое время успел худо-бедно освоить разговорный язык, которого хватало на первое время.
Жизнь первого полугодия в Израиле была похожа на жизнь интуриста, выехавшего из СССР на длительный отпуск за свой счет. Сложности накручивались позже. А пока Фимка с Аней как новые репатрианты с высшим образованием, желающие найти работу по специальности, обязаны были ездить в центр Тель-Авива и отмечаться в конторе министерства абсорбции. Иногда Фимка ездил туда один: Аня не видела в том проку. В какой-то момент она поняла, что иврит ей не выучить никогда.
Так было и в то утро. Ташлицкий сел на автобус, следующий к центру города. Приехав на место, он встал в очередь, люди в которой медленно двигались к направлению заветной двери, где их отмечали. За ним заняла очередь странная женщина с копной каких-то невероятных волос. Фимка обратил внимание на то, что женщина была в мужских туфлях. Он несколько раз оборачивался, потому что «дама» нервничала и, видимо, куда-то торопилась.
– Не обращайте на меня внимания, а то я проколюсь, – заговорила женщина непривычно звучащим фальцетом.
– Да мне-то, в общем, и дела нет до вас.
– Дело в том, – голос «дамы» вдруг стал низким мужским, – дело в том, что я отмечаюсь и за себя, и за жену. Она сегодня работает, а тем,
245
кто уже трудится официально, тут отмечаться нельзя. Пришлось переодеваться. И он-она снова перешла на фальцет. – Вы уж на меня не обращайте особого внимания.
«Да кому ты нужна», – подумал Фимка, боясь рассмеяться на весь коридор. И он стал присматриваться к очереди. Вскоре Ташлицкий понял, что «дама», стоящая за ним здесь такая, не одна, а есть еще парочка «артистов», которые были даже в колготках и в туфлях на каблуках.
Отметившись и выйдя на улицу, Фимка дал волю своим эмоциям и начал громко хохотать, чем обратил на себя внимание полицейского, стоявшего неподалеку у патрульной машины. Сделав серьезное лицо, Фимка жестом показал блюстителю закона, что все в порядке и что он мирно ждет своего автобуса. Полицейский сделал движение по направлению к Ташлицкому, но тут произошло нечто, что заставило всех вздрогнуть от страха.
Справа, примерно в шестидесяти метрах от того места, где стоял Фимка, раздался мощный взрыв.
Далее все происходило, как в замедленном кино. Доля секунды – и Ташлицкий поворачивает голову в направлении взрыва. Срабатывает старый армейский рефлекс – после крика сержанта: «Вспышка справа», бросаться на землю навзничь – влево. Что Фимка и сделал, прикрыв голову руками. Сначала возникла пауза, тишина, а затем лязг падающего железа, крики, вой полицейских сирен, паника и хаос.
Фимка поднялся, осмотрелся и увидел страшную картину: автобус, крыша которого была наполовину оторвана от корпуса машины, зловеще торчала наискосок в небо, как крышка открытой консервной банки. Внутри автобуса все горело, валил черный дым, были слышны истошные крики раненых и испуганных людей. С неба продолжали падать какие-то куски то ли материи, то ли частей тела тех, кого разорвало внутри автобуса.
Кто-то из прохожих подошел к оторопевшему Фимке, спросил на иврите, все ли в порядке, а затем отвел его в киоск, расположенный тут же, у тротуара, и усадил на стул. Хозяйка киоска торопливо принесла ему стакан с водой. Потом она что-то говорила ему на иврите, что-то спрашивала, но Ташлицкий ничего не понимал, а только мотал головой.
– Русит, русит? – спросила киоскерша.
246
Фимка кивнул головой. Женщина вышла из киоска и через несколько секунд вернулась с какой-то девушкой.
– Вам плохо? Вы ранены? – спросила та по-русски.
– Нет-нет, со мной все в порядке, я просто сильно испугался.
– Я могу сообщить в «Маген Давид адом» (израильская бригада скорой медицинской помощи). Вам нужна помощь?
– Нет, спасибо, я в порядке, честно, спасибо. Надо домой позвонить, чтобы не волновались.
Девушка обратилась к хозяйке киоска и объяснила, чего хочет этот человек. Женщина моментально принесла телефон, и Фимка позвонил домой. Трубку сняла Аня.
– Ты не волнуйся, я скоро приеду. Тут очередь была большая, я из киоска звоню.
– Хорошо, я поняла, хлеба купи по дороге.
Выйдя из киоска, Фимка увидел, что весь район теракта уже оцеплен. Пришлось идти к своему автобусу окружным путем. Домой он приехал через два часа после случившегося. Во многих местах улицы были перекрыты полицией, проверяющей машины, поэтому повсеместно возникали пробки.
По дороге домой Фимка никак не мог успокоиться, он не мог понять – почему? Зачем? За что? За что убивать ни в чем не повинных людей? Ради чего? В ульпане им рассказывали об истории Израиля, о войнах и победах, об ошибках и поражениях. Но это были войны за независимость государства, за право жить на своей земле. Жить мирно во имя созидания, а не разрушения. Если мировое сообщество признало Израиль как законное самостоятельное государство, то кто может отобрать это право? Сегодня при военной мощи, которой обладает страна, она вполне может защитить себя от внешних врагов, которые мечтают об уничтожении Израиля. И они, враги, знают об этом прекрасно.
Да и почему надо быть врагами? Из-за небольшого клочка земли, на котором теперь, повторюсь, на законном основании живет и процветает страна Израиль и ее народ. Кому это все мешает?
За все время, живя в Израиле, Фимка пытался узнать ответы на эти вопросы у разных людей. У друзей, у специалистов по международному праву, у журналистов, политиков, у так называемых израильских арабов. Мнения были вроде бы одинаковые, но четких ответов на вопросы получено не было. Конфликт этот, скорее всего,
247
не политический, а сугубо религиозный. Мусульмане никак не хотят смириться с тем, что иудеи считают себя избранным богом народом, которому и завещана эта земля, эта территория (читайте Библию).
У иудеев и арабов один праотец – Авраам, он же Ибрагим, те же цари – Давид и Соломон (Дауд, Сулейман). Одинаковые обряды, признание единобожия. И языки – арабский и иврит – это два родственных семитских языка. Так что жить бы вместе в мире и согласии. Нет – на этой земле вечные войны, вечные претензии, теракты, непримиримость к любым мирным шагам.
Евреи, живущие в Израиле, превратили эту страну, эту землю из пустыни в цветущий сад с большими городами, мощной экономикой и процветающим сельским хозяйством. А ведь всего-то прошло каких-то сто лет. О том, что собой представлял Израиль сто лет назад, можно узнать из интернета, там есть и публикации, и фотографии. Прогресс и продвижение вперед такое мощное, что и не снилось многим странам и народам. Поэтому, на наш взгляд, зависть, жажда денег и наживы – вот что движет главными религиозными деятелями ислама.
Если бы конфликты между собой решали простые граждане, как говорится, «люди от сохи», которым важнее всего – достаток в доме, свое личное хозяйство, семья, то есть те, кто далек, от политических распрей и жажды денег, то никаких конфликтов не было бы и в помине. Такова суть жизни простого человека – семья, дети, кров и свое хозяйство. До остального ему и дела нет.
Думая обо всем этом, Фимка сделал для себя вывод: в мире есть борьба противоположностей – этот философский закон неоспорим. Так вот – нет в мире борьбы между людьми, а есть жестокая борьба добра со злом. Извечная борьба, в которой добро всегда побеждает зло, но зло возрождается вновь и вновь для того, чтобы противостояние продолжалось. Потому что в этом противостоянии и заложена сама жизнь, без него жизнь исчезнет. Силы добра велики, но они не беспредельны, всегда остается лазейка, куда проникают споры зла, и оно снова возрождается, чтобы быть побежденным добром.
Поэтому, сколько бы человечество ни трудилось над тем, чтобы достичь вершин благополучия, всегда найдется выродок, идиот, коварный завистник, человек или группа людей, которая замутит воду так, чтобы снова начались войны, горе и страдания. Этот вечный замкнутый круг разорвать невозможно. Усмирить его – да, прижать к стенке – да, вырвать у него время на мирную жизнь – да. Но зло, как и
248
добро, вечно. К этому людям давно надо привыкнуть и искать между ними равновесие.
Есть великолепный лозунг, следуя которому ты можешь существенно помочь себе и людям в борьбе со злом. Я, простите, повторюсь – с явным превосходством, но не в полной победе над злом. Вот он этот лозунг: «Мир в душе каждого есть мир во всем мире!». Пока нет у тебя в душе мира, то его не будет нигде. Достичь этого невероятно сложно, поскольку (это мое личное утверждение) природа жизни во Вселенной, той, которую мы на сегодняшний день знаем, всегда разделена на две части. Свет и тьма, день и ночь, плюс и минус, добро и зло!
И потому зло, как и добро, вечно! Как вечны богатые и бедные, счастливые и несчастные, красивые и уродливые, удовлетворенные своей жизнью и работой и наоборот. И расстояния между ними никогда не преодолеть. Остается уповать на свои собственные силы и волю Господа, если он, конечно, есть, во что верится с трудом. Скорее всего, рядом, параллельно с нашим миром, есть множество миров, живущих в других измерениях. Людям понять это пока не под силу. Так что не будем «рвать когти», а будем жить по совести, справедливости и благоразумию. Тот, кто живет иначе, пропитан спорами зла, и его не искоренить, с ним надо уметь бороться и побеждать, давая добру шанс быть сильнее и продолжительней по времени.
Автор этих рассуждений ни в коем случае не претендует на истину в последней инстанции, он просто так думает и живет, помогая, а не мешая жить другим.
Приехав домой, Фимка крепко обнял жену и долго не выпускал из объятий, думая о том, что все обошлось, что могло быть гораздо хуже, но они живы и счастливы. И, дай бог, надолго. Аня, ничего не понимая, стояла с мужем в обнимку, подчиняясь его неожиданному порыву. Она всегда чувствовала настроение Ташлицкого и знала: он все сейчас расскажет, значит, что-то произошло, значит, так надо. Однако Фимка ничего рассказывать не стал, чтобы не пугать жену, он сослался на то, что очень соскучился по ней. Так бывало часто. Неожиданно он обнимал Аню и говорил: «Давай просто постоим так, почувствуем тепло друг друга». И они несколько минут стояли
249
обнявшись, молча, думая каждый о своем, хотя получалось – об одном и том же: слава богу, мы здесь и сейчас вместе.
Прошло три месяца, беззаботное, счастливое и чудное время, когда они не работали, а только учились в ульпане, учили иврит. Их группа была дружной и веселой. Люди попались компанейские. Ташлицкие пару раз собирали их всех у себя «на вилле», где Фимка готовил узбекский плов в огромном, купленном на блошином рынке казане. Кстати, после того, как купил его у бухарских евреев, открыл крышку, там оказался маркировочный маленький листок с печатью: «Самаркандский завод «Красный двигатель»! Фимка долго смеялся над тем, что прошлое достает его везде и никак не отпускает.
Однажды Ташлицкие придумали поход в древнюю крепость, возведенную еще при царе Ироде, что рядом с Петах-Тиквой. Туда по прямой от их дома было километров пять-шесть. Почти все новоиспеченные олимы (новые репатрианты) из ульпановской группы поддержали эту идею и, надев рюкзаки, отправились с детьми и с песнями в этот необычный поход. Дело было в субботу, шли вдоль шоссе, по которому катили автомобили. Завидев туристов и поняв, что идут «русские» безмашинные евреи, израильтяне весело сигналили группе, поддерживая у них хорошее настроение.
«Ничего! – кричал своим сокурсникам Фимка, – вскоре мы сами будем ездить на шикарных машинах и радоваться жизни, так что вперед, друзья». Это был чудесный весенний день, люди хорошо отдохнули на пикнике, пили пиво и водку, играли на гитаре, пели песни, шутили и смеялись. Домой вернулись на закате солнца уставшие, но очень довольные. Пожимали Фимке руку и приговаривали: «Молодец, хорошо придумал, спасибо и до встречи». Ташлицкие, проводив друзей, долго еще сидели в «своем» дворике и пили зеленый чай из узбекских пиал.
Знание иврита для новых репатриантов – вещь жизненно важная. Без языка сложно найти себе достойную работу, а значит, и жить в благополучии. Однако если ты профессионал в своем деле и руки у тебя, как говорят в народе, тем концом вставлены, то найти работу, а потом уже освоить язык – дело нехитрое. Вот реальный пример.
К Ташлицким в период репатриации в Израиль приехала семья родного брата Ани – Михаила Рашкована. Его жена Вера, двое
250
прекрасных детей: Вета, ей тогда было восемь лет, и Дима, ему было одиннадцать. Первая неделя жизни в Израиле – сплошное удовольствие: поездки к морю, на экскурсии, свободные дни и вечера. А вот потом начинаются будни.
Миша решил сразу пойти куда-нибудь работать. Дело в том, что он, дипломированный инженер-строитель, когда-то поменял свою основную профессию. Как-то друзья предложили ему работу в типографии – печатать тексты и рисунки на изделиях из пластмассы, картона, металла. Он попробовал и, как говорится, нашел себя в этой специальности. Работал с огоньком, с интересом.
– Сначала язык надо выучить хоть как-то, – настаивал Фимка, – а уж потом искать работу.
– Нет, не хочу сидеть без дела, ты сам сказал, что для простой физической работы – иврит не нужен. Давай попробую, пойдем, поищем мне место, ты же уже освоился в Петах-Тикве.
В один из дней с утра пошли искать работу. Прежде всего, искали в типографиях. И вот в одной из них случайно повезло. Хозяин, молодой израильтянин лет тридцати пяти, сказал, что ему нужен специалист, оператор на один новый станок. Он повел Мишу и Фимку в цех, где показал агрегат. Небольшой станок, с одной стороны которого лежали заготовки, тюбики для крема, а с другой – готовая продукция, те же тюбики, только с текстами и рисунком.
– Вот, – сказал хозяин, жестом указывая на станок, – попробуй, если получится, возьму тебя на работу.
– Как ты, справишься? – спросил Рашкована Фима.
– Разберемся, – уверенно ответил тот.
Миша подошел к агрегату, внимательно все осмотрел, заглянул на приборную доску, потом подержал в руках пластмассовые тюбики – и заготовки, и готовые. Затем положил несколько тюбиков в углубление станка и нажал на большую красную кнопку. Машина заработала и через несколько секунд выдала готовую продукцию.
Миша взял в руки тюбик с отпечатанным текстом, осмотрел его и, показав хозяину, сказал:
– Смотри, вот здесь недоработка, нужна регулировка, согласен?
– Согласен, вот потому-то мне и нужен специалист.
– Надо определить марку краски, может, она сюда не подходит, станок работает с излишним напряжением.
251
– Краску мы подберем, у нас есть много возможностей, но это срочный заказ, надо выполнить его как можно скорее.
– Если определиться с краской, то можно запросто это сделать, – сказал Миша.
Фимка стоял и слушал этот диалог, открыв рот от удивления: два инженера, два человека, один совершенно не знает русского языка и говорит на иврите. Другой – ни слова не знает из иврита и говорит по-русски, но они друг друга понимают! Фантастика!
– Я беру тебя на работу, можешь приступать хоть сейчас, плачу восемь шекелей в час. Тебя это устроит? – спросил израильтянин.
Этого Миша не понял, Фима объяснил ему, что он принят на работу с оплатой восемь шекелей в час.
– А это много? Сколько я за день заработаю?
– Ну, считай – восемь часов, умножь на восемь шекелей…
– Плюс дополнительные часы, оплачиваемые по повышенной ставке, если он будет работать хорошо, через месяц добавлю еще два шекеля в час, – отметил хозяин, поняв, о чем идет речь.
– На сегодняшний день – это минимальная оплата, – сказал Мише Фима. – Но хозяин говорит, что через месяц добавит тебе, если будешь работать как надо.
Миша с радостью согласился. Поскольку у Фимки уже была машина, вечером он заезжал за Рашкованом, чтобы забрать его из типографии. И зачастую Ташлицкий наблюдал ту же удивительную картину: Миша о чем-то спорит по работе с хозяином, говорят на разных языках, но поскольку оба профессионалы, то они прекрасно понимют друг друга.
Сегодня Миша с семьей живет в городе Ашкелоне, у него три внучки и один чудесный внук. Работает он мастером в крупной типографии, зарабатывает неплохо, так что все у них хорошо. Фимка с Аней, а также Рина со Славиком и их дети – постоянные гости у ашкелонцев. А почему нет? Ехать-то всего шестьдесят километров.
Да, вот еще что, разговорный иврит Миша освоил, насколько смог, но главное, поверьте, не в этом.
Вернемся к Ташлицким, которые вскоре поехали на экскурсию в Иерусалим, она была организована министерством абсорбции. Это было первое знакомство со столицей Израиля, с древним, великим, самым главным городом на земле. О нем написаны миллионы книг,
252
сказаний, поэм, песен и стихов. Мы расскажем лишь о некоторых важных впечатлениях наших героев.
У евреев всего мира с древних времен есть праздничный застольный тост: «В следующем году – в Иерусалиме!». После нескольких изгнаний еврейского народа с его земель, завещанных богом, каждый иудей мечтал снова обрести родину, а это значит, прежде всего «подняться в Иерусалим». Почему так говорят? Потому что, во-первых, этот славный город находится на невысоких горах, во-вторых, это божественная высота вероисповедания и причастности к иудаизму, к одной из самых древних религий в истории человечества. Отсюда и называют вновь прибывших на постоянное место жительство евреев «олим хадашим», что в дословном переводе означает «новые поднявшиеся» (подразумевается – в Иерусалим).
Вот и Ташлицкие сегодня были вновь поднявшиеся, те, кто снова обрел историческую родину. От этой мысли душу и тело охватывала беспредельная радость. Нахлынувшие чувства нельзя было передать словами. Иногда, когда экскурсовод сообщал новые исторические сведения или рассказывал об окрестностях дороги № 1, ведущей от Тель-Авива к Иерусалиму, о жестоких боях, которые тут проходили между евреями и арабами, не хватало воздуха, чтобы дышать. Внутри тебя вдруг рождалось новое, неизведанное чувство высокой гордости и причастности к великому народу, чья история записана в Библии. На задний план уходили проблемы и суета. На смену им приходило чувство единения с этим местом, с этими рукотворными лесами, с этими древними тысячелетними белокаменными строениями, которые теперь будто пропитывали тебя, и ты становился частью города, его природы и его истории.
Бродя по узким улочкам, их каменным мостовым, вдоль оливковых рощ и благоухающих садов, Фимка вдруг поймал себя на мысли, что возвращается к роману Булгакова «Мастер и Маргарита». Именно здесь происходило то, что описывает знаменитый писатель в своем повествовании. Мороз по коже. Здесь по преданию проходил Иисус Христос со своими учениками. По этой дороге на Голгофу он нес свой тяжкий крест.
Группа подошла к самому известному в Израиле месту паломничества верующих, к величайшей святыне иудаизма, к Стене плача, чудом уцелевшей после разрушения римлянами Второго Храма в семидесятом году нашей эры. Высота стены – пятьдесят семь
253
метров, длина составляет в общей сложности более четырехсот метров. И тянется она практически вокруг Храмовой Горы. Представьте себе – огромная стена, выложенная в основном из монолитных камней, весящих десятки тонн и уложенных между собой так, что лезвие бритвы невозможно вставить в промежуток между камнями.
Здесь когда-то сражались еврейские отряды Бар-Кохбы, восставшие против римлян во время правления императора Адриана… Мерещились крестоносцы, огнем и мечом уничтожавшие тех, кто не был христианином.
ЦЕЛИТЕЛЬ
Фимка и Аня, слушая рассказ экскурсовода, стояли на площади вместе со всеми учащимися ульпана лицом к стене метрах в семидесяти от нее. В какой-то момент Ташлицкий вдруг почувствовал, будто кто-то легонько подталкивает его в спину. Он оглянулся, явно предполагая, что это шутит кто-то из его сокурсников. Однако сзади, за спиной, никого не было. «Показалось», – подумал Фимка. Но через минуту действие повторилось. Кто-то настойчиво направлял его к стене, мол, иди, тебе надо туда. Ташлицкий, перестав чему-либо удивляться, направился к Стене.
Группа разделилась: женщины пошли влево, на женскую половину молебнов, мужчины – направо. По дороге мужчины одевали на головы кипы (ермолки), а женщины – платки. Тут же наскоро писали записки на листочках и клочках бумаги, чтобы оставить их в проемах между камнями. Фимка тоже что-то написал на листке, вырванном из блокнота, подошел к Стене и прикоснулся ладонью к каменной глыбе. Нагретый солнцем, камень казался не таким уж холодным. Было ощущение, что от камня к ладони течет легкая вибрация, неведомая до сих пор энергия. Неожиданно по щекам ручьем покатились слезы.
Непередаваемые ощущения охватили Фимку. Почему он плакал? Он и сам не знал. Здесь, в этих слезах, было столько всего: и радость возвращения на родину предков, и боль за страдания евреев, и благодарность Всевышнему, что у Ташлицкого есть семья, дети, прекрасная жена, крыша над головой, а рядом – близкие и родные
254
люди. Фимка не стеснялся своих слез, он знал, что окружающие его люди, пришедшие сюда молиться, тоже безудержно плачут слезами благодарности и поминовения, слезами счастья и памяти о предках, слезами очищения…
Дома он начал было рассказывать жене о происшедшем у Стены плача, когда его кто-то легонько подталкивал в спину, как та поведала мужу о том же.
– Я думала, что только мне почудилось, – рассказывала Аня, – мне даже было не по себе как-то, я постеснялась об этом сказать. Значит, и ты это почувствовал? Что это было, Фима?
Фимка только пожал плечами, он пока что сам не знал ответа. Но позже ответ был ему дан со стороны.
Случилось так, что однажды вечером к ним в гости пришли Олег и Ирина Шаргородские.
– Нам нужна твоя помощь, – начала разговор Ирина. – С Олегом творится что-то непонятное: он вдруг впадает в депрессивное состояние. Ты, Ефим, говорил, что занимаешься биоэнергетикой. Можешь помочь ему?
– Вопрос сложный, я никогда не лечил депрессию, но ради Олега я готов попробовать, хуже от этого не будет. Вы с Аней идите на веранду, а мы тут поработаем.
Женщины ушли, прикрыв за собой дверь, на небольшую веранду, выходящую во двор. Фимка усадил Олега напротив себя в кресло и рассказал, что он намерен делать. Ташлицкий, как всегда, полагался на свою интуицию. Он уже хорошо владел приемами биоэнергетического воздействия на человека, особенно ему удавалось медитативное лечение. Правда, было еще кое-что.
Во время занятий с Анатолием Коваленко Фимка заметил, что видит вокруг пациента и внутри него какие-то легкие цветные туманности, облака, очерченные границами красок. Те области или точки тонких оболочек тела, где были проблемы, оказывались окрашенными в тусклые – серые, темные, неприятные тона. Однажды Ташлицкому пришла в голову мысль: надо заменить эти отрицательные краски более яркими, энергетически насыщенными. Ну, скажем, на нежно-зеленый, голубой, сиреневый, оранжевый цвета.
Сначала это удавалось с необычайным трудом, но все же удавалось. Вдруг оказывалось, что пациент начинает чувствовать себя гораздо лучше, и чем дальше, тем эффективнее удавалось справиться
255
с недугом. Практика показала, что Фимка на правильном пути: замена цвета приносила моментальную пользу, больному становилось гораздо лучше, а в некоторых случаях болевые синдромы и воспаления просто исчезали. Конечно, такое лечение не всегда удавалось на сто процентов, а иногда и вообще не было никакого результата, но польза от такого приема оказалась статистически неоспорима. Зная об этом, Ташлицкий смело применял замену цвета "плохого" на "хороший" и добивался при этом намеченной цели – излечение больного.
Дальше – больше, Фимка научился "раздувать" свою ауру до размера комнаты, обволакивая ею пациента и меняя тусклые, "плохие цвета, на хорошие, целебные. А однажды попробовал расширить ее, ауру, до размеров в несколько километров, чтобы по телефону снять у женщины флюс, внезапно раздувший щеку. Наутро флюс исчез, зуб не болел, и женщина (она была диктором телекомпании) смогла спокойно читать новости.
Итак, Олег и его депрессия. Она была в начальной стадии и потому легко поддалась лечению. Фима попросил товарища сесть в мягкое кресло поудобнее, расслабиться, прикрыть глаза и приступил к лечению. Вначале он спокойным и твердым голосом сказал, что они с Олегом стоят у берега моря. Вода теплая, прозрачная, приятная. Они вдвоем постепенно входят в море, по колено, потом по грудь и погружаются в невесомость.
Ташлицкий сосредоточился на цветах ауры Олега, они были хаотичны, как на картине абстракциониста. Смешение цветов было настолько нелепым, что удивило целителя. В какой-то момент он попытался очертить границы красок, но это ему плохо удавалось.
– Как ты чувствуешь себя? – спросил Фима у Олега.
– Нормально, мне тепло и приятно, дышу ровно. В последние дни воздуха как-то не хватало. А что?
– Да нет, все в порядке, продолжим.
Фимка прикрыл глаза и приступил к медитации и увеличению ауры. Но что-то не клеилось, все шло медленно и не так, как обычно. Отчаявшись, целитель уже хотел прекратить сеанс, но тут случилось непредвиденное. Откуда-то со стороны в сознании появилось изображение женщины. Смутное вначале, оно постепенно приобретало четкие очертания: правильные черты лица с большими зеленоватыми глазами, необыкновенное спокойствие и
256
умиротворенность. Поверх темных вьющихся волос видна была прозрачная шаль, которая, казалось, колышется от легкого ветерка.
И вдруг голос, тихий, мягкий, успокаивающий: "Я пришла помочь тебе, поскольку тебе обещано".
– Кто ты? – спросил Фимка, понимая, что он не произносит этих слов, они сами идут от сознания.
– Меня зовут Луиза. Но об этом потом. Сейчас надо помочь этому человеку. Вместе мы справимся.
Было ощущение, что тихо заиграла музыка. Звуки лились откуда-то со стороны или со всех сторон. Они обволакивали, завораживали и снимали напряжение и боль. Сколько времени это продолжалось, Фимка не помнил, но наступило мгновение, когда он почувствовал каким-то шестым чувством, что сеанс закончен. Он очнулся. Видение исчезло.
– Пора просыпаться, Олег. Как ты? Что чувствовал?
– Я? Я, наверное, был сначала рыбой, плавал так запросто, легко, а потом вдруг стал птицей, полетел в синее небо. Чувствую себя, как после сауны, очистившимся… Не знаю, как тебе рассказать, но было классно. Такое ощущение, что в руках и ногах прибавилось силы.
Фимка взял с журнального столика бутылку минеральной воды, налил в стаканы. Оба с жадностью выпили влагу и внимательно посмотрели друг на друга.
– Все? Закончили? – спросил Олег.
– Да, – уверенно ответил Ташлицкий, – на сегодня закончили.
– А что, нужно будет еще раз проделывать это?
– Давай посмотрим, как ты себя будешь чувствовать, – ответил Фимка.
Он позвал женщин. Аня пошла на кухню. А Ирина засыпала мужчин вопросами, что да как было. В ответ оба загадочно улыбались, каждый думая о своем. Потом они вместе пили зеленый чай, о чем-то говорили, и вскоре Шаргородские ушли. А Фимка еще долго рассказывал Ане о том, что произошло.
На следующий день в ульпане появилась только Ирина Шаргородская, Фимка встретил ее напряженным вопросительным взглядом. Ирина сначала сделала вид равнодушной школьницы, но потом рассмеялась и сказала, что Олег утром сделал пробежку и с прекрасным настроением пошел искать себе работу.
257
– Он решил не учиться больше в ульпане. От такой учебы никакого толку. Ему в двух местах обещали работу, отправился выбирать себе местечко. Фима, спасибо тебе, я думаю, что теперь мне за мужа нечего беспокоиться – он точно вернулся в прежнее состояние. Не знаю, как тебе это удалось, фантастика! И еще: не знаю, как тебя отблагодарить.
– Да ладно, сочтемся. Ты у нас кто, адвокат? Вот сдашь экзамены, и у нас будет семейный юрист. Договорились?
– Еще бы, конечно, договорились. Я твой должник.
Ничего проще не придумаем, чем сказать, что дни летели быстро и незаметно. Ташлицкие, как и многие другие, бросили занятия в ульпане, где формальное и очень низкое качество преподавания не давало желаемых результатов. Аня нашла себе работу упаковщицы на трикотажной фабрике, где трудилась масса «русских», и иврит там был совсем необязателен. Фимка, перебрав массу всяких «специальностей» от многостаночника на заводе, изготовляющем металлические стеллажи для супермаркетов, до помощника завхоза на крупнейшем предприятии «ОСЕМ», остановился на том, что стал учеником техника по установке кондиционеров.
Зарплату оба получали невысокую, но вкупе с «корзиной абсорбции» денег хватало на все самое необходимое для жизни. Фимка продолжал медитации и иногда бесплатно лечил случайных пациентов. К лету приехала его мама, все теперь ее звали "баба Ида", поскольку кроме внуков у нее начали появляться и правнуки. Но об этом позже, отдельной главой. Расскажем только самое первое ее впечатление от приезда.
МАМА ПРИЕХАЛА
Фимка встречал ее в аэропорту, еще в старом терминале. Приметил маму издалека, помахал рукой. Она неспешно передвигалась из-за больных ног и внимательно посматривала на встречающих. Увидев среди людей сына, заулыбалась, кивая головой, мол, знала, что не подведешь. Перед собой она везла тележку с двумя баулами. Они обнялись, на глазах Иды блестели слезы, слезы радости.
– Как долетела, все ли в порядке?
258
– О, долетела прекрасно, почти всю дорогу спала. Мне дали на такси бесплатную квитанцию.
– Мама, у меня теперь есть машина, так что такси не нужно. И ехать нам совсем недалеко, минут двадцать, мы живем недалеко от аэропорта.
– За мной тут один парень с огромной тележкой ехал, помоги ему.
Только теперь Фимка заметил молодого мужчину, выше среднего роста, богатырского телосложения. Впереди себя он действительно толкал, казалось бы, огромную тележку, спереди которой лежало несколько чемоданов. Мужик, весь потный, сильно напрягался, потому что тележка, у которой было, наверно, более шестнадцати колес, то сворачивала вправо, то влево, в общем, катилась зигзагами. Поэтому незадачливому новому репатрианту приходилось забегать вперед и корректировать движение тележки.
– Послушайте, и где вы взяли для вещей такую длинную телегу? – спросил Фимка.
– Так там, в зале, все телеги разобрали, мне досталась вот такая длинная, еле катится. Хорошо – сила есть.
– Может, так вам будет легче, – сказал, смеясь, Ташлицкий, откатив первую тележку с багажом от нескольких, сложенных одна в одну в своеобразный "поезд".
– Ё-мое, так они одна в другой, – воскликнул незнакомец, – а я то переволновался по приезде, подумал: снова "еврейское счастье" досталось. А я-то еще думаю – чего это такая длинная тележка, вот осел… Вот спасибо! А где тут на такси сажают?
Фимка показал мужчине, куда надо идти. По дороге к стоянке они познакомились. Оказалось, что он Дмитрий Азаров, в недавнем прошлом "афганец" и чемпион Узбекистана по боксу в полутяжелой весовой категории, приехал из Ташкента к родственникам в Петах-Тикву. Обменявшись телефонами, они расстались. И, как показало время, ненадолго.
Дома для Иды была готова спальная комната с просторной кроватью и шкафом. Два дня она отсыпалась, а потом они с сыном и Аней отправились на экскурсию по городу. Во время посещения ближайшего супермаркета у Иды от увиденного закружилась голова. Пришлось искать стул, чтобы усадить ее.
259
– Фима, скажи мне, я не сплю? Откуда столько товара? Неужели все это когда-нибудь продастся? – спросила она, повернувшись к одной из витрин. – А это что такое?
– Йогурты, кефир по-нашему, а тут сметана и творог, мазилки всякие на хлеб мазать. Тут на любой вкус молочные продукты.
Ида расплакалась. Через несколько секунд к ней подошла одна из работниц супермаркета.
– Простите, у вас все в порядке? – спросила женщина на русском языке. – Что-то не так? Чем я могу вам помочь?
Ида с интересом посмотрела на нее, потом на сына и на Аню.
– Фима, она что – говорит на русском языке?
– А что тут удивительного, – отозвалась работница супермаркета, – у нас здесь много "русских" работают.
– Вы откуда приехали? – спросила Ида служащую. – Мы из Самарканда.
– Я с Украины, из Кировограда.
– Господи, так это же мой родной город! Расскажите, как там?
– Мама, нам пора, – заторопился Фимка.
– Знаешь что, сынок, вы идите, купите что-нибудь для дома, а мы тут с женщиной поболтаем немного.
– Мама, человек на работе…
– Работа не волк, в лес не убежит.
– Вы идите, не беспокойтесь, – вежливо отозвалась работница супермаркета, – я побуду с вашей мамой, у меня как раз перерыв небольшой.
Фима с Аней пошли по магазину, хотя ничего не планировали покупать, но немного денег все-таки потратили. А уж мама была довольна, что поговорила с землячкой. Выйдя из супермаркета, она начала рассказывать про нынешний Кировоград и вспоминала, как во время войны оттуда бежала с родителями от фашистов.
По дороге домой произошло еще одно маленькое приключение. Навстречу Ташлицким по тротуару шли несколько эфиопских евреев, одетых в национальные экзотические одежды.
– Кто эти негры? – спросила Ида.
– Мама, это евреи из Эфиопии, – ответил Фима.
– Ты меня разыгрываешь. Негры – евреи? Не верю.
– А негры – индийцы, а мороканцы, а тайманцы, ливийцы, сирийцы? В Израиле живут евреи со всего света. Так что привыкай.
260
Ида привыкала, она по жизни сталкивалась с такими трудностями, что жизнь в Израиле для нее была радостной и счастливой. По старой памяти она, словно пчелка, хлопотала по хозяйству, готовила обеды, пока Фимка и Аня работали. Однажды, когда Фима пришел с работы, то увидел необычную картину. В их маленьком дворике на нескольких бельевых веревках развевались разноцветные нейлоновые пакеты, в которых носят домой из магазинов и с рынка разные продукты.
– Это что за паруса, мама?
– Я нашла на кухне очень много таких пакетов и все их постирала, чтобы были чистыми. Пойдешь за покупками – возьмешь их с собой. Зачем лишние деньги тратить на такую мелочь?
– Мама, у нас в Израиле пакеты в магазинах и на рынке бесплатны.
– Не может быть! А ну докажи мне. Хочу своими глазами убедиться.
В очередную пятницу Фимка взял маму на базар, где она убедилась в том, что за пакеты денег не берут. После посещения рынка Ида с сожалением в голосе сказала: «Да, это не Самаркандский базар, но тоже ничего». Больше всего ее поразили арбузы без косточек и горы апельсинов и мандаринов.
Почти каждую субботу Фимка с мамой и Аней ездили к морю. Ида безумно любила море. В свое время она довольно часто отдыхала на черноморских курортах. Средиземное море для нее было как бальзам для души и тела. Пару раз они ездили и к Красному морю в Эйлат, где на пляжах лежит не песок, а мелкая галька. Песчаные пляжи нравились маме больше.
Бывали они и на Мертвом море. Вот уж где Ида блаженствовала, она заходила в соленый рассол и становилась невесомой. При ее полноте и весе это было сказкой. Потом ездили на великолепное озеро Кинерет. В общем, проводили выходные дни с пользой для здоровья.
ЦЕЛИТЕЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Поскольку с журналистикой в Израиле не получилось, не будем вдаваться в подробности, не получилось и все тут, Фимка стал искать применение своим экстрасенсорным способностям. Друзья и
261
родственники вечно твердили ему, что такой дар должен приносить хорошие деньги. Но как? Ташлицкий привык к тому, что бесконтактное лечение – это духовное, и деньги за это брать вроде бы было стыдно.
Как-то на глаза попалась маленькая рекламная заметка в «русской» газете, где рассказывалось о колледже альтернативной медицины доктора Шимона Годельмана, расположенного в городе Ашдоде. Там открывались курсы лечебного массажа, физиотерапии и биоэнергетики в том числе. Фимка позвонил туда, поговорил с самим Шимоном, который пригласил его на беседу. До Ашдода от Петах-Тиквы километров сорок, для Израиля это приличное расстояние.
Беседа с Шимоном началась с того, что Ташлицкий напрямую попросил директора колледжа выдать ему диплом об окончании курса биоэнергетики.
– Я заплачу, сколько положено, потому что такой диплом у меня есть об окончании школы экстрасенсов в Самарканде. Зачем тратить время и деньги?
Шимон рассмеялся, объяснив, что у него в колледже «советские методы» получения диплома не проходят. Затем, вызвав двух преподавателей биоэнергетического курса, предложил Фимке пройти своеобразный тест, чтобы проверить наличие у него дара целительства. Ташлицкий, естественно, согласился, поскольку был уверен в своих способностях. Преподаватели, мужчина и женщина, (оказалось – они муж и жена, бывшие ленинградцы) отвели Фиму в одну из небольших аудиторий. Там и состоялась проверка, которую Ташлицкий с честью выдержал. Так что, придя назад в кабинет Годельмана, экстрасенсы заявили директору, что не Ефим должен учиться у них на курсе, а они у него.
Несмотря на такую лестную оценку, Шимон объяснил, что не может вот так запросто выдать Фимке диплом. Он предложил ему учиться на факультете рефлексотерапии, где изучаются разные виды лечебного массажа.
– Поверьте мне, Ефим, ваш чудесный дар, плюс умение лечить людей с помощью массажей и другой рефлексотерапии, вкупе принесут больше пользы. Я настоятельно вам советую поучиться у нас.
Насколько провидец Шимон Годельман оказался прав, Ташлицкому показали последующие двадцать лет работы
262
массажистом-целителем. Это были плодотворные годы, которые приносили и моральное, и, что не менее важно, финансовое удовлетворение нашему литературному герою. Фима согласился и три раза в неделю почти год ездил после работы на учебу. Он не пропустил практически ни одного занятия. В конце учебы сдал «на отлично» экзамены и приступил к новой для него работе.
Конечно, было тяжело. Трудовой день теперь не заканчивался для него после полудня. Фимка садился в машину и гнал в Ашдод, в клинику Годельмана, при которой и проходили занятия. Учился самозабвенно, впитывая теорию и практику медицины. Да, медицины, поскольку курсантам колледжа преподавали и анатомию, и физиологию, и рентгенологию. Причем лекции вели преподаватели высокой квалификации – профессора и академики. А после теории – двухчасовая практика под наблюдением самого Шимона Годельмана: массажи, иглоукалывание, Су-Джок терапия, работа с электроприборами, лазерами и большим количеством разнообразных приспособлений. Всего не перечесть, настолько разнообразной и очень интересной была учеба.
Позже Фимка с благодарностью вспоминал преподавателей, поражаясь их терпению и профессионализму в подготовке прекрасных специалистов за весьма короткий срок. А уж студенты, те, кто серьезно и по-настоящему относился к учебе, приобретали бесценные знания для работы. Поэтому, наверное, многие выпускники этого колледжа: целители, массажисты – хорошо известны жителям Израиля.
Знаменательно, что учеба в колледже помогла Ташлицкому сделать еще пару вещей. Главная из них – он навсегда бросил курить. Второе – Фимка вдруг обнаружил в себе дар «гадалки». Но давайте по порядку.
Однажды, во время перерыва между занятиями, группа студентов стояла в углу коридора, отведенного под курилку. Неизвестно почему, но именно в этот момент подошла к ним профессор Лариса Александровна Шнайдер и с улыбкой сказала, обращаясь напрямую к Ташлицкому:
– А вот у вас, Фимочка, пациентов будет гораздо меньше, если не бросите курить.
– Это как понимать? Почему? – спросил Фимка.
263
– Потому что от курильщика всегда пахнет табаком, как это не скрывайте.
Так вот – большинство пациентов не любят, не переносят это дикий запах, в особенности женщины. Прошу это учесть.
Профессор развернулась и ушла с высоко поднятой головой.
Мы не знаем, что произошло в сознании Ефима Ташлицкого, только он, приехав той ночью после занятий домой, положил половину недокуренной пачки сигарет на полку серванта, стоявшего в салоне его квартиры, и с тех пор к куреву не притронулся. А те полпачки сигарет до сих пор лежат там, куда их положили. Вот как бывает.
Да, так что же второе? Гадание. Изучая методы альтернативной медицины, ты, естественно, касаешься других аспектов, связанных с медитацией, оккультизмом, астрологией и так далее. Фимке как-то в книжном магазине попалась книга по различным способам гадания. Он приобрел ее и с интересом прочитал. После чего попробовал сам гадать. Кстати, в этом ему помогла любимая женушка, поскольку Аня прекрасно гадала как на картах, так и на кофе. Вот как раз на кофе и понравилось гадать Ташлицкому.
Поначалу гадание казалось просто игрой, однако со временем, когда предсказанные события вдруг начинали по-настоящему сбываться, Фимка пришел к выводу, что и это его стезя. Примеров можно привести массу. Расскажем лишь о нескольких случаях. Причем это реалии, а не какие-нибудь выдумки.
Как-то в перерыве между занятиями в колледже к Фиме обратились две молодые сокурсницы:
– Ты, говорят, на кофе гадаешь, погадай нам, жутко интересно, чего ты там нам расскажешь. Что для этого мы должны сделать?
Фимка объяснил, как приготовить кофе, как перевернуть чашку с оставшейся кофейной гущей на блюдце, ну и так далее. Когда дамы сделали все, как велел «оракул», Ташлицкий приступил к гаданию. Одной женщине он нагадал встречу с новыми родственниками, которые к ней приедут, и о поездке с ее мужем в Египет на экскурсию. И о том, что у мужа проблема с глазами – надо обратиться к врачу.
Женщина, которой он гадал первой, начала смеяться:
– С ума сойти, во-первых, я никого к себе в гости не жду, во-вторых, у мужа все в порядке со зрением, в-третьих, – поехать к арабам в Египет!? Нет уж, увольте, ни за что на свете!
264
Второй женщине Фимка нагадал прибавление в семействе и проблемы с машиной. Кроме того, в будущем у нее будет прекрасная работа, но не массажистом.
– Так что, выходит, я зря учусь, зря деньги потратила?
– Нет, – ответил, Ташлицкий, – наверно, не зря, знания и умения по рефлексотерапии тебе пригодятся, и работа твоя будет связана с лечением.
Проходит несколько дней, и эти две женщины на перемене бросаются с вопросами к Фимке: «Откуда ты все знал? Как это у тебя получается?». Выяснилось: к первой, действительно, неожиданно приехали родственники, новые репатрианты. Муж заявил, что ему срочно нужны очки для чтения. И главное – мужу на работе в подарок дали две бесплатные путевки на поездку в Египет. На Синайский полуостров на три дня, с проживанием в чудесной гостинице. Бесплатные! Ну как тут не поехать?
Другая женщина, краснея от смущения, заявила, что вчера сделала тест на беременность – и он положительный. В субботу они ездили в лес отдыхать, по дороге заглохла машина, так что пришлось вызывать дорожную службу на помощь. Пикник был сорван. И еще, родственник, зубной врач, предложил ей работать в его клинике ассистенткой. Работа для молодой женщины прекрасная, и она согласилась.
Вопросы «Откуда ты все знал? Как у тебя это получается?» Фимка слышал довольно часто, поскольку люди, которых он лечил и которым гадал, не до конца понимали силу биоэнергетического воздействия. На организм, на настроение, на судьбу.
Примерно то же самое произошло, когда Фимка гадал уже известной вам Эмилии Либихиной. Это было позже, после учебы в колледже, когда он и доктор Либихина работали в тель-авивской клинике альтернативной медицины. Их тандем был весьма плодотворным, поскольку они придумали методику, при которой пациенту делается подряд два сеанса – иглоукалывание и массаж или наоборот, в зависимости от диагностики врача. А диагностику проводила, естественно, Либихина, у которой было официальное разрешение на работу врачом в Израиле.
Во время одного из обеденных перерывов Миля попросила погадать ей на кофе. Итогом гадания было следующее заключение Фимки:
265
– Мама у тебя в Америке больна, но с ней все будет хорошо. Старший сын вот-вот женится, и, как ни печально, потеряешь свою любимую собаку.
– Во-первых, дорогой гадатель, с мамой я только вчера говорила, и она не больна. Во-вторых, мой старший еще лет десять не женится, это точно, я его знаю. Рада была бы иметь внуков, но вот он такой упорный холостяк. Насчет собаки – не знаю, он у меня действительно старенький пекинес, но держится. Я за его здоровьем внимательно слежу.
Фимка, как обычно, пожал плечами, зная, что предсказанные события все равно произойдут, вот есть такая уверенность у «гадалки». Так оно, впрочем, и случилось. Через несколько дней, придя на работу, Миля первым делом рассказала Ташлицкому о последних семейных событиях, начав с фразы:
– Боже мой, как ты оказался прав. Мама, чтобы не волновать меня, позвонила перед тем, как лечь на серьезную операцию. Она до сих пор в больнице, врачи говорят, что нет опасности для жизни, все будет хорошо. Сын мой вчера явился домой с девочкой, красивая такая, умница, и заявил, что они собираются пожениться. И еще, мой пекинес второй день ничего не ест, даже любимый украинский борщ, я боюсь, что ты прав насчет него… Ну вот как ты это мог знать? Теперь я тебе точно и в твое гадание, и в лечение биоэнергетикой абсолютно верю. Слушай, может быть, твой метод и на собачку повлияет?
После работы они заехали домой к Либихиным, которые теперь жили в Петах-Тикве неподалеку от Ташлицких. Вся семья была в сборе: сыновья, муж и маленький пекинес, лежавший грустно на своем любимом коврике в дальнем углу комнаты. Рядом с ковриком Миля поставила подогретый для еды борщ в небольшой мисочке.
Фимка подошел к собаке, погладил легонько ее по спинке и начал ласково говорить: «Что же ты, братишка, есть не хочешь? Смотри, тут все за тебя переживают, волнуются, Эмилия твоя любимая извелась, болеет за тебя, а ты вот голодаешь. Нельзя так, похудеешь, ослабнешь, придется тебе уколы делать. Ну, не капризничай, поешь. Говорят, борщ – это твоя любимая еда».
Сидящее в комнате семейство, затаив дыхание, ожидало, что же произойдет. А произошло удивительное: внимательно посмотрев на Фимку, затем на сидящих в комнате близких ему людей, пекинес
266
медленно приподнялся и нехотя подошел к миске с борщом. Прежде чем начать есть, он снова оглядел всех жалостливым взглядом и сначала медленно, а потом все быстрее заработал своим маленьким язычком, с аппетитом уплетая борщ. Либихины боялись шелохнуться. Они сидели молча, не двигаясь, до тех пор, пока любимая собака не вылизала миску дочиста. Вот тогда и раздались аплодисменты, под которые пекинес, насытившийся едой, снова вернулся на коврик и свернулся в клубок.
Пекинес продержался еще два месяца, потом ослаб, заболел, и его пришлось усыпить. Это был тяжелый день в семье Либихиных, которые не могли представить себе жизни без этого маленького необыкновенного существа. Миля плакала и никак не могла прийти в себя. Спасти положение могло только одно. Думаю, прозорливый читатель уже догадался: очень скоро в квартире Либихиных появился прекрасный белый в черных пятнах щенок, это была самка породы далматинец.
Радости женщины не было предела, она быстро переключилась на маленькое чудо. И всецело отдавалась его воспитанию. Видимо, эта собака и принесла в дом счастье – семейство Либихиных неожиданно, выиграв по лотерее Грин карту, уехало в США на постоянное место жительство. Там у них теперь есть собственный дом с бассейном, постоянная работа. Сыновья и невестки подарили им прекрасных внучек. Думаю, что после всех мытарств в Израиле они это счастье заслужили.
Давайте вернемся чуточку назад, расскажем немного о том, как Фимка начинал новую для себя трудовую деятельность. После чего поговорим о следующем стремительном витке – занятии авторской песней и обязательно о его творчестве. Итак.
Ташлицкий уже заканчивал Ашдодский колледж и подыскивал себе работу где-нибудь в клиниках альтернативной медицины. Неожиданно, как это часто случается именно в Израиле, ему необыкновенно повезло. Будучи на вечеринке в честь дня рождения одной из ближайших родственниц Ани Лены Крейнович, она же дочь Зины и Марка Гершмана, она же жена Леонида Крейновича, Фима познакомился с Эмилией Либихиной. Та вместе с Леной только что сдала экзамен на получение разрешения работать в Израиле врачом.
Миля трудилась на двух работах: до обеда – в психиатрической больнице, поскольку по специальности она была психиатром, а после
267
обеда – в клинике альтернативной медицины в северной части Тель-Авива. Там она использовала знания по второй своей специальности – акупунктура, или, как говорят по-простому, – иглоукалывание.
Так вот, на той самой вечеринке Миля узнала о том, что Фимка вот-вот закончит учебу и ему нужна работа массажиста.
– Нам в клинику как раз нужен массажист! – воскликнула Миля. – Завтра поговорю с хозяином и позвоню вам.
На следующий же день она позвонила Ташлицкому и радостно сообщила, что хозяин клиники приглашает его на собеседование.
Клиника находилась в помещении шикарной десятикомнатной виллы в одном из престижных районов Тель-Авива и была прекрасно оборудована. В нескольких комнатах стояли массажные столы, в кабинете диагностики – компьютеры, приборы для физиотерапии. Везде белоснежный блеск и уют.
Хозяин, среднего возраста мужчина, по происхождению польский еврей, хорошо говоривший по-русски, весьма тепло встретил новичка-массажиста. Не откладывая дела в долгий ящик, он просто-напросто попросил сделать ему массаж, чтобы определить мастерство Ташлицкого. Они прошли в один из кабинетов, где Фимка постарался усладить пациента приятнейшим сеансом рефлексотерапии, показав все, на что способен.
После массажа Роберт, так звали хозяина, долго лежал в нирване и не хотел вставать с массажного стола. Фимка присел на стул, стоявший в углу кабинета, и стал ждать "приговора". Через минут десять Роберт очнулся, блаженными глазами посмотрел на массажиста и спросил:
– Слушай, где ты научился вот так делать массаж?
– Так вы меня берете? – вместо ответа спросил Фима.
– Что за вопрос? Конечно, беру, такого массажа мне еще никто не делал. Буду сначала платить тебе десять шекелей в час. А там посмотрим, ты иди пока. А я тут посплю полчасика, спать хочу. Можешь сегодня, да прямо сейчас приступить к работе.
– Да, но я диплом получу только через две недели…
– Кому теперь нужен твой диплом? Твои руки и умение – вот твой диплом, поверь, я в этом разбираюсь. Иди, ты принят.
Фимка потирал руки, он был очень доволен тем, что нашел работу по новой специальности. Правда, теперь предстояло уволиться с предыдущего места, где он трудился в качестве помощника техника
268
по установке кондиционеров, а иногда на покраске металлических конструкций. Придя утром в контору, он заявил хозяину, что уходит из предприятия, переходит на другую работу. Хозяин, Зеев Тамаш, удивился такому решению и заявил, что не отпустит Ташлицкого. Мол, самим нужны добросовестные рабочие. Но Фимка стоял на своем, он повторил:
– С завтрашнего дня я больше у тебя не работаю.
– Ты по закону должен отработать у меня две недели после заявления о том, что хочешь уйти на другое место. Иначе не получишь положенных отпускных денег.
– Не нужны мне ваши отпускные, я себе работу нашел прибыльную и почище этой. Оплати мне этот месяц, и мы в расчете.
– Ты посмотри на этих "русских", – закричал неожиданно Зеев, – не успели приехать, а уже им чистую работу подавай! И куда это ты устроился?
– Я закончил колледж альтернативной медицины и теперь буду работать массажистом в клинике в Тель-Авиве.
– Вы посмотрите на этого "русского", – продолжал кричать Зеев, – без году неделя в Израиле, а уже ему белый халат подавай.
Тут уже Фимка не сдержался и, зная, что "румын" понимает по-русски, хоть и притворяется, начал громко говорить в ответ:
– Слушай, ты, румынский недоучка, я тоже могу орать не хуже тебя. У тебя за спиной всего восемь классов образования, а у меня –университет. Ты тут строишь из себя умника, а я работал перед приездом сюда главным редактором телекомпании. У меня была трехкомнатная квартира в центре города, машина и гараж для нее, я все это продал всего за тысячу долларов, чтобы приехать к себе на историческую родину. И таких, как я, тут почти миллион, и все они приехали, чтобы процветал Израиль. А ты вместо благодарности и уважения поносишь на чем свет стоит своих же братьев- евреев. Какой же ты сам после этого еврей?
Когда я пришел к тебе на работу, у тебя тут с покраской что было? Щеточкой тебе конструкции красили. А я тебе наладил покраску с помощью компрессора, увеличил производительность труда в десять раз. Я принес тебе огромную прибыль. А когда я попросил у тебя прибавку к зарплате за такую инициативу, ты мне что ответил? Ты ответил мне: "Обойдешься, месяц, мол, работаешь, а уже прибавку просишь".
269
Так вот, я уйду в любом случае, так что давай. Выписывай чек.
Фимка не заметил, что все техники, готовившиеся к выезду на объекты, побросали свои дела и окружили его и Зеева в ожидании развязки. Хозяин понимал, что в какой-то мере Ташлицкий прав. Именно он наладил скоростную покраску металлоконструкций, с помощью которых держались на стенах зданий тяжелые двигатели кондиционеров. Тем самым предприятие могло брать дополнительные заказы и исполнять их вовремя. А это, как понимаете, хорошая прибыль.
– Ладно, идем в мой кабинет. А вы чего уставились? Марш по местам! Работать, работать! – кричал он, хлопая в ладоши.
По дороге в кабинет он попросил секретаршу вызвать бухгалтера Макса Штайнберга. Когда тот пришел, они вдруг перешли на румынский язык, явно что-то скрывая от Фимки.
– Мы вот что решили, – сказал Зеев, – оплатим тебе все рабочие дни до вчерашнего, но ты должен подписать письмо, расписку, что после получения денег никаких претензий к моей фирме не имеешь. Если согласен, то Макс сейчас принесет тебе чек. Договорились?
Фимка, не ожидавший никакого подвоха, согласился. Это его устраивало. Макс ушел и через минут пять вернулся, неся в руках письмо и чек. Сначала он подал письмо, оно было на иврите, поэтому Фимке потребовалось какое-то время, чтобы ознакомиться с его содержанием. Ташлицкий, прочитав короткий текст дважды и убедившись, что там написано действительно то, о чем говорил Зеев –деньги получил, претензий к фирме не имею – подписал письмо. Зеев, взяв письмо в руки и удостоверившись, что подпись стоит, передал Фиме чек.
Обрадованный тем, что все прошло вроде так, как он хотел, Фимка вышел из здания предприятия на улицу, направляясь к своей машине. И только там, прежде чем положить чек в карман, он посмотрел на цифры, на сумму выплаты. Она оказалась почти вполовину меньше той, что причиталась Ташлицкому за работу! Было от чего взвыть. Фимка от бессилия положил руки на крышу автомобиля и опустил голову на ладони. Он был в шоке. Было чувство, что его сейчас ограбили, обокрали, и он понимал, что вернуть уже ничего невозможно.
Фимка оглянулся: у небольших входных ворот на склад ему вслед с грустью смотрели несколько техников фирмы, впереди стоял злорадно
270
улыбавшийся Зеев, размахивавший распиской. Вдруг на Фимку снизошел покой. Он медленно вернулся, подошел к бывшему хозяину и сказал непривычным для себя злым голосом: "За то, что ты со мной сделал, ты поплатишься, и бизнес твой рухнет. И очень скоро. Амен."
Зеев побледнел, но потом, взяв себя в руки, нарочито громко рассмеялся. На том они и расстались.
Примерно через год Ташлицкий встретил одного из техников, с кем работал у Зеева. Спросил, как дела, как работа? Тот ответил, что работает в другой фирме, что предприятие Зеева разорилось, так как его финансовый директор Макс Штайнберг обворовал всех, сняв в банке со счета фирмы более десяти миллионов шекелей, и исчез с этими деньгами в неизвестном направлении. До сих пор найти его не могут.
Давайте вернемся к тому дню, когда у Фимки началась другая жизнь. Позабыты были грязные рабочие одежды, запахи краски и сварки. Теперь он ходил в белом халате и по очереди с другими массажистами лечил людей от болевых синдромов. И еще важная деталь: в клинике говорили только на иврите, поэтому надо было быть на высоте. Пришлось покупать иврит-русский словарь медицинских терминов и каждую свободную минуту – зубрить, зубрить, зубрить.
Уже через полгода Фима свободно мог общаться на разговорном иврите на разнообразные темы, но главное – на темы медицины, чтобы его понимали пациенты-израильтяне. Кроме того, Ташлицкий наработал себе практику и работал гораздо эффективнее, применяя одновременно и физический лечебный массаж, и биоэнергетическое воздействие на пациента. Поначалу к бесконтактному лечению в клинике относились довольно скептически. Роберт постоянно подшучивал над экстрасенсом, отпускал по этому поводу всякие шуточки. Но случилось так, что он в корне поменял свое представление о методе.
В клинике с некоторых пор появилась пара ортодоксальных евреев сорока пяти лет: муж и жена, Ривка и Ицик Блюм. У Ривки были проблемы со спиной, поэтому ходила она медленно, чуть сгорбившись, с мучительными гримасами на лице. Поскольку постороннему мужчине к телу ортодоксальной женщины прикасаться запрещено Священным Писанием, то процедуры ей делала женщина.
271
Через несколько сеансов Ривка устроила в клинике скандал, потому что деньги она платила большие, а выздоровлением и не пахло.
Дело происходило в холле клиники. Ривка и ее муж сидели напротив Роберта и весьма агрессивно атаковали его претензиями. В другом конце просторного холла, за столиком, где обычно перекусывали и пили чай и кофе врачи и массажисты клиники, сидели Миля с Фимкой, у которых был перерыв в работе. Хозяин клиники не знал, куда деваться от назойливых пациентов, он что-то невнятное бормотал в ответ и, словно ища поддержки, поглядывал на своих сотрудников.
– Я требую возврата денег, – категорично заявила Ривка. – Десять сеансов – две тысячи шекелей, и никакого результата, как болела у меня спина, так и болит.
– Мы делаем все возможное, – отвечал Роберт, – надеюсь, что еще несколько процедур, и вы будете здоровы.
Прежде чем Ривка собиралась взорваться, чтобы перейти к новому витку скандала, в разговор вмешался Ташлицкий. Воспользовавшись паузой, он быстро подошел к столу хозяина и попросил слова. Не дав опомниться пациентке, Фимка заявил, что он ей поможет, причем здесь и сейчас.
– Я не буду оголять спину мужчине! – заявила Ривка.
– А я и не собираюсь делать вам массаж, – спокойно сказал Лицкий.
– А как же ты собираешься мне помочь? – язвительно смеясь, отозвалась женщина (В иврите нет уважительного местоимения вы, все друг друга называют на «ты»: такова особенность языка).
– Я не буду до тебя дотрагиваться, просто повожу руками вдоль спины.
– Как это?
– Какая тебе разница, я отвечаю за свои слова, я сделаю тебе особый сеанс, и боль в спине исчезнет, и ты будешь довольна.
– А если нет?
– Ты хочешь быть здоровой? – решительно спросил Фима. – Думаю, что да! Поверь мне сначала на слово. Готова?
– А что, попробуй, вдруг он прав, – вмешался в разговор муж Ицик.
На Ривку это подействовало, и она согласилась, спросив, что ей надо делать.
272
– Просто встань с кресла, сделай шаг вперед, прикрой глаза. А теперь – глубокий вздох, еще один, вот и хорошо, постарайся расслабиться успокойся, прислушивайся к моим словам, я буду кое-что говорить и по-русски. Сейчас от моих рук пойдет тепло по всей спине…
Ривка делала то, что от нее требовали, а Фима медленно водил ладонью вдоль спины и вполголоса говорил разные фразы, которые звучали, как заклинания шамана. В какой-то момент болезненные гримасы на лице пациентки исчезли. Она вдруг выпрямилась и чуть пошатнулась. Муж ее, стоявший неподалеку, бросился было немедленно подхватить жену, но Ташлицкий решительным жестом остановил его, показав, что все в порядке.
Затаив дыхание, за действием целителя наблюдали Роберт, его супруга Нелли, исполнявшая обязанности секретарши, и Миля, которая впервые видела Фиму в качестве биоэнергетика. Настороже был и Ицик, готовый в любой момент прийти на помощь жене.
Через минут пять Ташлицкий тихонько попросил Милю принести один из стульев без спинки, что стояли у обеденного столика, и осторожно усадить на него Ривку. А еще через несколько минут Фимка щелкнул пальцами, сказав, что сеанс окончен.
– Я могу встать? – тихо и медленно спросила Ривка.
– Нет, посиди немного, пока я пойду и руки помою.
Когда целитель вернулся, все присутствующие в холле люди сидели на своих местах в тех же позах.
– Вот теперь ты можешь встать и делать все, что тебе захочется, – объявил Фимка. – Спина болеть больше не будет.
Ривка несмело приподнялась со стула, расправила плечи, открыла глаза и начала делать повороты в сторону, прохаживаться по холлу, наклоняться, приседать… Ицик ходил за ней следом, приговаривая:
– Ну? Ну? Как ты?
– Как я? Не знаю, но у меня спина не болит, – радостно сказала женщина. Она подошла к целителю, поблагодарила его и задала традиционный вопрос:
– Как ты это сделал?
Что мог ответить Фима? Он и сам толком не знал, как это все работает. Он просто почувствовал, что именно сейчас способен помочь этой женщине, веру в него вселяла какая-то неведомая сила.
273
Кроме того, он был полностью уверен, что сегодня ему помогала Луиза, его ангел-хранитель, посланный небесами.
– Сколько я тебе должна за работу? – спросила Ривка, открывая свою сумочку.
– Ты мне ничего не должна – все, что я сделал, дано оттуда. Фима показал пальцем наверх.
Уходя, Ривка подошла к хозяину клиники и сказала, что она очень довольна результатом и потому Роберт должен заплатить "русскому" часть денег, полученных за ее лечение. Тот пообещал сделать это.
На следующий день Фимка улучил момент и попросил Роберта о прибавке к зарплате. Массажистам в клинике платили по десять шекелей за час. Тогда как хозяин брал с пациентов за одну процедуру сто шекелей. Ташлицкий попросил хотя бы двадцать шекелей за час работы, на что Роберт ответил отказом.
– Ты пока только два года в стране, а уже требуешь прибавку, в два раза превышающую минимальную оплату, – заявил он. – Терпение, мой друг, терпение.
– Ты же обещал Ривке, что дашь мне премиальные, – возмутился Фимка.
– Мало ли что я кому обещал, иди и работай.
– Если не прибавишь денег, я уйду от тебя.
– И куда же ты уйдешь? Такую работу, как у меня, тебе не найти.
– Я открою свою клинику, – решительно заявил Ташлицкий.
Роберт, откинувшись в кресле, засмеялся:
– Вы только посмотрите на этого "русского", без году неделя в стране, а уже думает стать бизнесменом. Да куда ты денешься! Повторяю: иди и работай.
Следующая сцена вполне напоминала кадры из некоторых голливудских фильмов: Фимка снимает халат и, скомкав его, бросает в лицо Роберту со словами:
– Да пошел ты….
Через несколько дней Ташлицкий пришел в налоговую инспекцию и буквально в считанные минуты открыл свой маленький массажный бизнес, став хозяином "фирмы" сначала в единственном числе. Почему сначала? Потому что буквально через неделю к нему присоединилась и Эмилия Либихина, которой тоже было отказано в прибавке жалования. В центре Петах-Тиквы, арендовав у одного
274
зубного врача, кстати, бухарского еврея из Самарканда, небольшую комнату, они открыли клинику альтернативной медицины.
В Израиле есть такое понятие – шем тов, что в переводе с иврита означает – доброе, хорошее имя. Но это словосочетание означает гораздо больше, потому что, если у тебя, как у настоящего профессионала и знатока своего дела, есть доброе имя среди людей, то заработок тебе обеспечен. Не надо даже попусту тратить деньги на рекламу, сарафанное радио всегда будет советовать приходить за помощью именно к тебе. Наработать такое имя – дело непростое, но если ты действительно мастер, то успех дела обеспечен.
Уже после посещения нескольких пациентов, которые пришли проверить, что это за клиника такая и кто такой Бар Тева (такой псевдоним придумал себе Фимка), они с Милей стали популярны среди тех, кто страдал разными недугами.
В переводе с иврита Бар Тева означает Сын Природы. Во как! Секрет прост: настольная книга Ташлицкого с юности и по сей день – «Маугли», известное всем произведение великого английского писателя Р.Киплинга. Любимые выражения Фимы: «Мы с тобой одной крови… Доброй охоты… Мудрый Каа» ну, и так далее.
Началась работа в клинике с мужчины лет сорока пяти, который пришел с двумя проблемами: первая – у него вот уже полгода после падения с небольшой лестницы (он работал электриком) не сгибалась в колене правая нога. Вторая – с той же стороны правый глаз постоянно оставался открытым. Представляете, у человека даже ночью во время сна веко глаза не закрывалось.
– К кому только он ни обращался – ни один врач помочь не смог. И уколы делали, и таблетки пил – ничего не помогло. Что скажете?
– Мы вам поможем, – с твердой уверенностью сказала Миля. – Вот специалист, который поправит вам колено, а я сделаю несколько сеансов иглоукалывания, и функция глаза восстановится.
Уверенность Мили передалась и Ташлицкому. Лечение он начал первый: легкий массаж поясницы, потом ног, затем колена. В конце сеанса Фима традиционно начал биоэнергетическое лечение. Надо было видеть лицо пациента, который, с одной стороны, с любопытством смотрел на манипуляции рук экстрасенса, с другой – по его лицу пробегало выражение то удивления, то недоверия, то испуга и преклонения.
275
Затем за дело взялась Миля. То, что она сотворила в течение получаса, даже для Фимки казалось невероятным волшебством. Пациент лежал на массажном столе лицом вверх. Вокруг глаза, веко которого не закрывалось двадцать четыре часа в сутки, Миля проворно и, как говорится, «без страха и упрека» ввинтила в три точки три тоненькие одноразовые серебряные «китайские» иголочки. Честно говоря, у массажиста, наблюдавшего за всеми этими действиями, начала кружиться голова. Увидев бледнеющего Фимку, Либихина улыбнулась, усадила его на стул и принесла холодной воды. Отпив пару глотков, массажист почувствовал себя лучше.
– Как ты это сделала? Это не опасно? – спросил он Милю дрожащим голосом.
– Нет, Фима, неопасно, когда знаешь, куда и под каким углом колоть иголки. Мне это, поверь, делать не впервой. Смотри, веко понемногу начинает закрываться, потому что я улучшила функцию нерва, отвечающего за это действие.
Через двадцать минут у пациента глаз был закрыт наполовину, чему тот был несказанно рад.
– И что теперь? – просил больной.
– Приходите, пожалуйста, завтра на второй сеанс, – уверенно ответила Миля.
– А что будет с коленом? – спросил он, посмотрев на массажиста.
– А с коленом так же, как и с глазом, все будет хорошо, – весело ответил Фимка.
Пациент расплатился за сеанс и ушел, а Фима еще долго допытывался у Мили, как же она вот так научилась иглоукалыванию. И может ли она обучить этому Ташлицкого? Либихина ответила, что все не так просто, нужно терпение и время. Она сама училась три года у китайских и других специалистов, познавала тонкости этого дела, ездила на семинары, практиковала у себя в клинике в Запорожье.
– Я обучу тебя некоторым приемам иглоукалывания для лечения болевых синдромов на суставах и позвоночнике. Остальное, если захочешь, освоишь сам. Но, поверь, у тебя в руках и так есть отличный инструмент для лечения – это твоя биоэнергия.
Пациент с глазом и коленом пришел на следующий день. Первым делом он, улыбаясь, рассказал, как после процедур вышел на улицу и увидел, что от остановки уходит его автобус. Побежал, успел
276
заскочить в автобус и тут понял, что колено в ноге сгибается, как прежде, и не болит. Глаз у него наполовину уже закрывается.
Целители продолжили лечение. И снова Фимка после того, как сделал массаж колена, был поражен тем, как Миля аккуратно и точно вставляла иголки в нежную ткань тела вокруг глаза. Было в этом что-то фантастическое, потому что через полчаса глаз закрылся на девяносто процентов. Пациент был доволен результатами, но сказал, что лечение стоит для него дорого и он не знает, придет ли снова.
– Как это, – возмутилась, Миля, – нужен еще один сеанс, чтобы до конца закрывался глаз.
– Посмотрим, я думаю, что теперь он сам закроется, – сказал пациент и ушел. Больше в клинике он не появился.
Через три-четыре месяца Фимка увидел его на рынке. Они столкнулись почти лицом к лицу, но в базарной суматохе и без белого халата бывший пациент своего массажиста не узнал. Зато Фима, присмотревшись, увидел, что глаз у человека на треть был открытым. Одно радовало, что он не хромал, колено работало, как новое. Вот что значит сэкономить и не долечиться, такова ментальность некоторых израильтян, выходцев из восточных стран. Однако дело не в этом, а в том, что в клинику пошла волна пациентов, которые говорили, что они от Эяля, он сказал, что тут работают волшебники. Эяль – так звали пациента с приоткрытым глазом.
Вместе с Милей Фима плодотворно работал чуть больше года, после чего Либихины всей семьей уехали жить в Америку, в США. Она действительно обучила Ташлицкого множеству приемов акупунктуры, которые он с успехом применял в своей деятельности. От комнаты у зубного врача пришлось отказаться – одному тянуть аренду было нелегко, и Фима оборудовал маленький кабинет дома, в комнате, где жила мама. Дело в том, что к этому времени в Израиль на постоянное место жительства приехала сестра Кира, и мама переехала к ней.
Дела у целителя шли неплохо, хотя временами пациенты вдруг исчезали, а через какое-то время появлялись новые. Такова закономерность этого бизнеса: волны идут то в одну, то в другую сторону. Особенно редко пациенты приходили по утрам, потому что многие из них работали, лечиться они хотели после полудня и желательно у себя дома. Так удобнее для них. Пришлось
277
изворачиваться и находить новые решения. Тут, как всегда, Фимке помогла еврейская смекалка.
Он нашел себе работу в охранной фирме, служащие которой охраняли израильских детей в школах. Работа опасная, но, с другой стороны, только в первую половину дня спокойная. Все зависело от того, в какой школе ты работаешь. Фимке повезло: его направили в маленькую школу, где учились дети с замедленным мышлением. Так что во время службы Ташлицкому удавалось писать стихи, песни, детские сказки.
После обеда он ездил к пациентам на машине с переносным массажным столом и с огромной сумкой вспомогательных принадлежностей. Такой график вполне устраивал и целителя, и больных.
Первые несколько лет пребывания в Израиле пролетели, по словам Вадима Эдельмана
, как пуля. Рина окончила отделение социальной работы Тель-Авивского университета и трудилась в местной мэрии. Аня, перебрав несколько мест, начала работать упаковщицей на фабрике, где производили трикотажные изделия. А после того, как хозяева фабрики разорились (из-за тупого ведения дел), она вплоть до самой пенсии трудилась в фирме, архивирующей различные государственные документы. Фимка после школы разъезжал по пациентам. Зарабатывали не так много, но на жизнь хватало. Правда, поехать на отдых за границу удалось только через пятнадцать лет. То не было свободных денег, то здоровья, да и внуки появились, «досталось», конечно, Ане, теперь уже бабушке. Внуку Данику, пока он рос, много сил и стараний отдала бабушка Юля Марецкая, дай бог ей много здоровья и счастья!
Хотите знать подробности, как Славик познакомился с Риной? Пожалуйста!
Как-то раз Миля Либихина была у Ташлицких дома. Баба Ида (напомним, так звали Фимину маму) приготовила пирожки с тыквой и попросила сына в благодарность за лечение пригласить Милю пообедать у них. Дело в том, что Либихина помогла маме с ее вечной проблемой – больными коленями. Китайские иголочки облегчили боли в суставах, и мама сумела чаще выходить в парк гулять со
278
своими, как она говорила, «закадычными еврейками». Именно так Ида называла пожилых женщин, которые жили в Израиле лет по сорок-пятьдесят.
В то же время дочь Рина жила у мамы с папой, училась в университете, подрабатывала в фирме, где работала Аня. Так что вся семья была в сборе. Правда, пирожки оказались ужасно солеными: мама перепутала коробочки и вместо сахара насыпала в тесто соли. Причем насыпала – не пожалела. Когда сели за стол и начали угощаться, то никто не подал виду, что пирожки кушать невозможно. Благо, сама мама не попробовала ни кусочка, потому что очень устала и отправилась спать. «Оставите мне парочку, съем завтра», - сказала Ида и ушла в спальню.
Пирожки тут же были отправлены в пакет, и Фима вынес их на угол дома, где обычно пенсионеры подкармливают бездомных кошек. Наутро пакет с пирожками пропал: кому-то они все же понравились. Об этом случае Фимка рассказал маме лет через десять. На что та ответила:
– А я тогда промолчала и все это время, грешным делом, думала: «Вот и угождай им, даже одного пирожочка не оставили, злыдни. Теперь понятно, сама виновата, исправлюсь».
Но главное-то было дело не в пирожках, а в том, что Миля увидела Рину, говорила с ней. А на следующий день предложила Фимке познакомить дочь с одним хорошим парнем, сыном ее знакомых.
– Мне кажется, – сказала Либихина, – они подойдут друг другу.
Фима не возражал. И вот однажды вечером в клинику пришел молодой человек в военной форме.
– Меня зовут Вячеслав Марецкий, – представился он. – Хотел бы познакомиться с вашей дочерью.
– Она сейчас на работе во второй смене. Закончит, наверное, поздно, часов в одиннадцать ночи.
– Вы мне можете дать адрес ее работы?
– Да, конечно, если бы ты был не от Либихиных, не дал бы.
Парень Фимке сразу понравился: вежливый, симпатичный, в армии служит. Почему бы и нет?
Славик, действительно, поехал, встретил Рину после работы, проводил домой, а через несколько месяцев они поженились.
Ташлицким повезло дважды, во-первых, Рина, как говорят еврейские мамы, обрела свое счастье. Во-вторых, Фима и Аня с
279
самого начала и до сих пор крепко сдружились с семейством Марецких Юлей и Семеном, родителями Славика, с которыми Ташлицких объединяли одни и те же этапы жизни, та же ментальность советских людей, вкусы, взгляды на искусство, желание трудиться, а не сидеть сложа руки. В общем, как теперь говорят, – «пазлы сложились правильно».
Читатель ведь хорошо понимает, что душевное состояние человека, его желания и стремление к счастью зависят от того, кто живет рядом с тобой, с кем ты «готов идти в разведку». Две семьи, дети которых поженились и сотворили новую чудесную семью, пришлись друг другу «ко двору». Ну чего можно было еще желать людям?
Злорадные, завистливые люди могут ехидно заметить: «И что? Они никогда не ругаются, не ссорятся? Вот прямо идиллия и все тут!». Не знаем, наверное, и ругаются, и ссорятся. А кто живет иначе? Всегда есть место какому-то недовольству. Но главное – они наверняка умеют прощать друг друга, умеют защитить семью от распада, у них есть четкая ответственность за детей – и перед собой, и перед родителями. И мы молимся за то, чтобы они жили счастливо в мире и согласии на радость нам и Господу. Аминь.
Внук Даник, чтоб он был здоров на долгие годы, родился в пятницу тринадцатого в тринадцать часов пополудни. Представляете, тринадцатого августа в пятницу, в тринадцать часов! Кроме того, он по гороскопу лев. Рина один день не дотерпела до дня рождения мужа, поскольку Вячеслав родился четырнадцатого августа и, естественно, тоже лев по гороскопу. Не знаем, что это обозначает для жизни обоих мужчин, но то, что они будут счастливы и здоровы долгие годы, – однозначно.
Нас сейчас поймут те, у кого есть внуки. Какое это чудо – маленький ребенок, нежный и сладкий, доставляющий такую радость маме, папе, дедушкам и бабушкам. У Даника оказалось пять родных бабушек, потому что сюда прибавились еще три прабабушки. Рос он спокойным и задумчивым мальчиком. Деда Фима гордился тем, что во время брита (обряд обрезания) он держал крохотного внука на своих коленях. Вернее, на красивой подушке, которая лежала на коленях деда.
Брит прошел, как и положено, на седьмой день после рождения ребенка. Торжество по этому случаю состоялось в квартире Марецких. Моэль (раввин-хирург), совершающий обряд, прочитал
280
молитвы и благословения ребенку и его близким. Затем все хором спели малышу поздравительную песню «Мазл тов».
С трех до шести лет мальчик ходил в детский сад. В Израиле детсады работают в основном до часу дня, хотя есть и «русские» садики, где дети остаются и до четырех часов после обеда. Потом Даника забирали бабушки, водили его гулять, читали ему книжки. С раннего детства он прекрасно понимает русскую речь и сам неплохо говорит по-русски.
Помнится, выводят его на прогулку в парк, сажают на скамейку. И этот маленький «лев» сначала полчаса, а то и больше, внимательно, почти не моргая, смотрит на окружающий его мир. Смотрит на то, как играют в песочнице дети, как прилетают голуби поклевать крошки… И только после таких вот наблюдений Даник молча слезал со скамейки и шел играть или просто гулял сам по себе рядом с бабушкой или дедушкой.
Сегодня это крепкий, среднего роста подросток, занимающийся вот уже шесть лет водным поло в юношеской команде Тель-Авивского университета. В школе он учится с желанием, старательно, правда, пока что звезд с неба не хватает. В последнее время, на радость деду, Даник начал заниматься игрой на гитаре.
Внучка Диана родилась двадцать восьмого февраля. Повезло, что не двадцать девятого. Веселая, подвижная девочка, носящая длинную, почти до колен косу. Правда, недавно косу подрезали, о чем Диана до сих пор сожалеет. Самое приятное происходит тогда, когда семейства Ташлицких и Марецких собираются вместе на традиционные еврейские праздники. В этом большая заслуга Славика и Рины. Что может быть важнее в жизни человека, чем встреча и общение с самыми близкими людьми? В такие мгновения твоя душа и тело находятся в нирване, потому что именно ради этих минут, часов и дней стоит жить на белом свете.
Празднично накрытый стол, чудесные и вкусные блюда, приготовленные совместно (у каждого свое задание), тосты за процветание и здоровье, счастливые глаза взрослых и детей. Каждый из членов семьи, сидящий за столом, чувствует, что он нужен родному человеку, что друг без друга им будет грустно и тяжко. Тогда как, когда они вместе – торжествует то, что мы называем человеческой жизнью на земле. А поскольку еврейских праздников в течение года
281
масса, прибавьте сюда еще дни рождения, то представляете, как весело и счастливо живут в этих двух семьях.
После таких праздничных посиделок жизнь вокруг приобретает другой, радужный оттенок. Забываются мелкие и крупные заботы, проще решаются проблемы, потому что у людей наступает период чудесного настроения. Конечно, никуда не убежишь от будней с их беспрестанными хлопотами, суетой, порой бешеным ритмом. Но когда ты чувствуешь себя частью большой и доброй семьи, жить тебе, несомненно, легче. Согласны?
Вполне естественно, что вживаться в новый ритм жизни, в новые условия другой социальной системы непросто. Если, живя в Самарканде, читай, в СССР, то есть в бывших советских республиках, ты мог себе позволить расслабиться: пойти, скажем, в поликлинику, принести врачу маленький подарок и получить больничный лист на недельку, а то и на больший срок (тут все зависело от ценности подарка). За это время отдохнуть или съездить с друзьями на рыбалку, в общем, покайфовать за счет государства. Здесь, в Израиле, думается, и в других капстранах, такой возможности у тебя нет. Работаешь – тебе платят. Не работаешь – сидишь с носом. И чтобы в банковском счете у тебя все было в ажуре, ты должен пахать, как папа Карло. Иначе – хана.
Конечно, проще тем, кто получил огромное наследство или уже сколотил себе состояние и купается в деньгах и роскоши. Стоп! Но тот, кто купается в богатстве, сутками трудился не покладая рук. Он тратил столько сил и энергии, что вам и не снилось. Начиная с нуля, умные головы со знанием дела добивались успеха там, где тупоголовому недотепе делать нечего. Фимка хорошо был знаком с некоторыми такими людьми, которые изо дня в день работали по двадцать часов в сутки, чтобы создать фирму, компанию, придумать компьютерную программу, которую потом можно продать за пару сотен миллионов долларов.
Никто тебе на блюдечке с голубой каемочкой деньги не принесет. Если ты, конечно, не аферист или не потомственный мафиози. О них мы расскажем позже.
Кто же не мечтает заработать миллион? Надеялся на это и герой нашего повествования. После окончания колледжа он мечтал открыть клинику альтернативной медицины, да такую, которая принесла бы
282
большую прибыль. Однако Фимка, увы, родился не бизнесменом. Он по натуре своей прежде всего трудяга, трудоголик, как теперь говорят. Обманывать, обворовывать людей не приучен. Все пришлось зарабатывать физическим трудом, массажами, физиотерапией. Мозги включались только тогда, когда нужно было лечить пациента биоэнергетикой. Тут уж он чувствовал себя как рыба в воде.
Была и есть еще одна мощная стезя – творчество. Перед приездом в Израиль, с началом перестройки, примерно с 1985-го года, когда он успешно привел свою агитбригаду «Товарищ» завода «Красный двигатель» к тому, что она стала лауреатом Всесоюзного смотра-конкурса, Фимка много писал стихов и песен. Правда, все они имели политический характер, типа – за Ленина, за Советскую власть, ну и прочее. В Израиле он будто проснулся, ему открылось такое, что привело Ташлицкого к серьезному литературному творчеству.
Забегая вперед, отметим, что за прошедшие двадцать лет им написано более восьмисот стихотворений и песен. Выпущено пять сборников стихов, три книги детских сказок, два календаря на 2014 год, российский и израильский. Вы спросите, заработал ли он на этом себе деньги на жизнь? Нет, друзья, слава богу, что хоть оправдал издания. И спасибо тем, кто безвозмездно дал когда-то Ташлицкому деньги на издание этих книг. Но об этом позже. Пока что вернемся к первым годам жизни в Израиле, к этим нелегким и суетливым годам.
Работать приходилось денно и нощно, больной ли ты или здоровый, есть ли у тебя настроение или нет его. Кого это волнует? Нет работы – нет пациентов, значит, в зарплате не плюс, а минус. Никто за тебя не покроет твои счета за квартиру, за электричество, газ, воду, телефон, телевизор, за страховку автомобиля, за бензин… Боже, сколько всего наваливается, только успевай расплачиваться.
Аня, как и Фима, работала не покладая рук. Да еще надо было хоть как-то успеть помочь детям. Рина училась в университете, Вячеслав – на компьютерных курсах. Порой казалось, что такого ритма не выдержать. Ташлицкие, бывало, ссорились по пустякам, выплескивая из себя накопившийся негатив. Однажды дошло до истерики.
Это был нервный срыв. После разговора на повышенных тонах Фимка вдруг застонал, заплакал, заревел. Слезы катились из глаз ручьями, из горла вырывались звуки, похожие на бульканье воды, вытекающей из узкого жерла огромного сосуда. Он сидел на диване,
283
опустив руки, с трясущейся грудью, и был похож на человека, потерявшего всякий смысл к борьбе, к жизни, к окружающему.
– Что я могу поделать? – кричал Фимка. – Как исправить положение? Почему ты не можешь понять, что я из сил выбиваюсь, чтобы мы могли жить нормально? Я стараюсь, лезу из кожи вон…
– А я, – кричала в ответ Аня, – я что, по-твоему, прохлаждаюсь? Я тоже не железная. Ты даже порой меня не замечаешь, я словно одна остаюсь во всем мире. Иногда подхожу к тебе, говорю что-то, но ты меня с полуметра не слышишь.
– Ты должна понять, что в этот момент я могу размышлять над стихами, писать что-то. Тебе достаточно подойти и дотронуться рукой до плеча. Он снова зарыдал, как маленький ребенок, которого сильно обидели.
Видя, что Фимка расстроен не на шутку, Аня подсела к нему, стараясь успокоить мужа. Но у нее это плохо получилось. Они оба сидели и плакали навзрыд. Нервы человеческие порой не выдерживали перемен. Переживания накапливались годами, а потом прорывались вот так у людей, которые были, кажется, высечены из камня.
Единственное, что утешало, после таких эмоций и нервных срывов писались великолепные стихи. Вот одно из них.
Тебе приятна боль моя –
Блаженствуй,
Уходит из-под ног земля –
И жестом
Я небо синее молю:
"Верни потерю",
Звезда мне шепчет: "Я люблю",
А я не верю!
Так между небом и землей
Ломаю крылья,
И летом будто бы зимой
Под снежной пылью.
Шторма не в радость кораблю,
И дождь за дверью,
Волна мне шепчет: "Я люблю",
284
А я не верю!
И скрипка, тишину презрев,
Вонзает звуки
В покои бывших королев,
Гонец разлуки
Спешит со свитком к королю,
Опасность меря,
Струна поет мне: "Я люблю",
А я не верю!
Несмотря ни на что, жизнь понемногу налаживалась. В течение двух-трех лет Ташлицикие объездили практически всю страну. Для многих, конечно, это покажется смешным: страну, занимающую узкую полоску земли вдоль Средиземного моря, наполовину пустынную и скупую на природные ископаемые, можно объехать за 10-12 часов вдоль и поперек. Но вы забываете, что это святая земля, дарованная евреям Господом Богом. Земля грандиозных храмов, церквей и мечетей. Родина главных земных религий. Земля обетованная. Страна мала, но столько в ней всего, что и за десять лет не пересмотреть. А уж попытаться понять тех, кто здесь живет и почему, не удастся никому и никогда.
Это, как иностранцам, ни за что и никогда не понять величия духа и силы России, ее народа, точно так же, по-своему, не понять евреев, которые вернули себе исторические земли. Земли, еще сто лет назад представлявшие собой жалкую бесплодную пустыню с небольшими островками оазисов. Все деревья, пальмы, кустарники, цветы, которые вы увидите в Израиле, посажены заботливыми руками его жителей. Буквально каждое дерево, леса и рощи – плод труда миллионов израильтян.
В Израиле существует такой прекрасный ежегодный зимний праздник, называется он «Тубишват», когда сотни тысяч граждан от мала до велика выходят в течение недели на природу, чтобы посадить саженцы новых деревьев и кустарников. По мнению ученых, в Израиле географически существуют восемь климатических зон. Удивительно, но пересекая страну, ты оказываешься то в африканской саванне, потом в тропической зоне, в холмистых лесах Галилеи, в безжизненной пустыне, а после – в приморских оазисах. За день здесь
285
можно побывать на четырех морях – Средиземном, Мертвом, Красном морях, а также на великолепном озере Кинерет, которое евреи называют Галилейским морем.
Кинерет – единственный в регионе пресноводный водоем, который снабжает питьевой водой половину Ближнего востока. Без этого красивого огромного озера не было бы Израиля, и от границ Ливана и до Красного моря простиралась бы бескрайняя пустыня, подобная Сахаре. Откуда вода в Кинерете? Прежде всего, животворящее озеро наполняется в сезон дождей, который проходит с декабря до середины марта. В эти месяцы дожди иногда не прекращаются неделями. Ну и, конечно, тающий по весне снег на горе Хермон, на самой высокой точке Израиля.
Всех красот и удивительных мест Израиля не описать в этом небольшом повествовании. Мы делаем лишь наметки, зарисовки, чтобы заинтриговать читателя, который может воспользоваться глобальными возможностями интернета и прочитать об этой стране массу информации. Причем можно увидеть миллионы фотографий и видеоклипов, освещающих пуп земли, землю обетованную. Землю, на которой живет наш герой, обычный человек Фимка Ташлицкий.
Для одного человека коренная перемена места жительства - это как новое приключение. Он умеет быстро осваиваться, приспосабливаться к местным законам и традициям, он оптимист, и потому все ему дается легко и просто. Другое дело, если ты к этому не способен, для тебя сменить страну, город, деревню – серьезный и значительный шаг, который может привести к жесткой депрессии, и ты просто затухаешь, как свечка от порыва ветра. Здесь огромное значение имеет то, кто рядом с тобой, каким делом ты займешься, поверишь ли в свои силы.
Поскольку Фимка был до мозга костей оптимистом, причем оптимистом заразительным, способным увлечь и других, живущих рядом людей, то перемена мест только первое время влияла на настрой и жизнь, как таковую. Невозможно обойтись без вдруг возникших на пустом месте проблем. Что при этом помогало выжить и радоваться бытию? Не знаем, как другим, Фимке повезло – он не боялся никакой, даже самой черновой работы. Рядом с ним были трудолюбивая, чуткая, сильная по характеру любимая жена, масса ближайших родственников и пара верных друзей-единомышленников.
Если вспомнить, то была еще и гитара, песни, слеты, фестивали, клубы и творчество. Но, переносясь то вперед, то назад, с одного
286
периода времени в другой этакими прозаическими волнами, преподнесем «блюда» по порядку, дабы не завести читателя в непролазные сюжетные дебри.
Идет третий месяц пребывания Ташлицких в Израиле. Фима с Аней живут в небольшом домике, недалеко от центра города. Они оставили на потом изучение иврита в ульпане и устроились на работу, поскольку учеба была крайне плохо организована. Иврит в группе преподавала продавщица из продовольственного магазина, у которой не было специального образования и подготовки, просто женщина временно оставалась без работы. А тут подвернулась халява.
Кстати, слово «халява», как и многие другие обычные и сленговые слова, пришли в русский язык именно из иврита.
И СНОВА – СТИХИ ПОД ГИТАРУ
Пятница, послеполуденный отдых. Начало коротких выходных в Израиле. Прекрасный весенний денек, Фимка, пришедший после работы, сытно пообедавший, сидит на своем балкончике и поет для жены Ани песенки. Из пятиэтажного дома напротив выходит молодой мужчина лет тридцати, загружает в багажник новенького автомобиля белого цвета какие-то динамики, подставки и гитару в чехле. Ташлицкий несколько раз уже наблюдал такую картину, но окликнуть и познакомиться с соседом не решался. На сей раз сосед подошел сам.
– Я смотрю, вы постоянно с гитарой. Что поете?
– Свои песни пою и других бардов, – ответил Фима.
– Так вы занимаетесь авторской песней?
– Да, а что?
– Меня зовут Давид, Давид Альтман, и я тоже увлекаюсь авторской песней. Правда, еще иногда музицирую на торжествах разных, свадьбах подрабатываю, так что и эстрадные песни пою…
Аня и Фимка представились Давиду, любезно пригласили зайти в гости – попеть, поговорить.
– Вот вернусь с «мероприятия» и загляну к вам вечерком. Очень приятно было познакомиться.
287
И он действительно пришел вечером, принес свою гитару и несколько банок холодного пива. Втроем они засиделись почти до утра, благо, была суббота, так что можно было отоспаться позже.
Давид оказался очень талантливым автором-исполнителем, великолепно знавшим массу бардовских песен. Как обычно, забегая вперед, скажем, что более двадцати лет Фима дружит с Давидом, и на протяжении этого времени тот удивляет народ знанием все новых и новых песен, причем наизусть. Встреча с Альтманом (оказалось, что это псевдоним, настоящая фамилия Давида – Новогрудский), долголетняя дружба с ним, с человеком, понимающим Ташлицкого с полуслова, с полувзгляда, заполнила одно из недостающих звеньев в новой жизни нашего героя.
Они теперь, как говорят, дружили домами, семьями. Жена Давида, красавица Маша, кукла Барби в миниатюре, была под стать мужу –обаятельной, дружелюбной и, главное, любящей авторскую песню. Пела песенки под гитару и их чудесная дочь Леля. Иногда они дуэтом с папой Давидом дарили слушателям чудесные музыкальные минуты, исполняя песни разных авторов.
Как-то Давид сообщил Фиме, что в Иерусалиме состоится первый в истории Израиля слет авторской песни. Проходить он будет в парке, недалеко от здания парламента, начнется в пятницу вечером и до после обеда в субботу.
У Фимки глаза на лоб полезли. Слет авторской песни? В Израиле? С ума сойти! Фантастика! Но как туда попасть? В шабат автобусы не ходят.
– Не переживай, вы с Аней поедете в нашей машине, пока нет своей. Так что готовься. Палатку, спальники, еду и гитару, естественно.
Два дня Фимка бегал по родственникам, у одних нашел старую палатку, у других – два спальника, у третьих – сумку-холодильник. Перед поездкой он провел пару бессонных ночей, до сих пор не веря в то, что и здесь есть заветное чудо с удивительным названием «песни под гитару».
До Иерусалима доехали без проблем, в пятницу, к вечеру, в еврейской части города все вымирает. На улицах практически нет транспорта – дороги свободны. Подъехав к парку, оставили машину и с сумками добрались до предполагаемого места слета. Там уже было много любителей авторской песни, приехавших из разных концов
288
Израиля. Под одним из раскидистых оливковых деревьев стоял стол регистрации участников. Зарегистрировались, узнали, что можно на концерте исполнить по три песни. Жюри нет – судить будут зрители. И еще, ожидается приезд известных бардов – Юрия Кукина и Евгения Клячкина. У Фимки губа отвисла: он всю жизнь мечтал увидеть этих легендарных людей, кумиров советских любителей авторской песни. В «Союзе» этого не удалось, а здесь, в этом волшебном городе…
Вечер, костер, выступления авторов, микрофонов нет, но в тишине парка голоса хорошо слышны. Атмосфера изумительная для человека, знающего толк в подобных встречах. А вот и Юрий Кукин. Фимка подошел к нему, представился, сказал, что приехал из Союза и что с юности слышал и сам пел Юрины песни. Кукин с неподдельным интересом слушал Ташлицкого, покуривая сигарету, ему было лестно, что сочиненные им песни пелись молодежью шестидесятых годов прошлого века и в Средней Азии.
– А ты сам сочиняешь? – спросил он Фиму.
– У меня немного песен, – замялся Ташлицкий.
– Да ладно, какое это имеет значение, давай, пой.
Фимка традиционно спел известные среди друзей песни: «Исповедь», потом «Самаркандские дворы» и совсем новую – «Не спрашивай меня».
– Ну, что ж, совсем неплохо, – сказал Кукин, – мне понравилось.
Если и существовало на свете седьмое небо, то оно сейчас было тут, под ногами Ефима Ташлицкого.
К ночи организаторы объявили, что, наверное, не будет на слете Евгения Клячкина: никак не могут связаться с ним (мобильных телефонов тогда у простых смертных не было). Никто еще не знал, что в ту пятницу случилась ужасная трагедия: Женя утонул, купаясь в шторм в Средиземном море. То ли сердечный приступ случился с ним во время купания, то ли судьба вот так жестоко распорядилась. Он ушел из жизни, полный сил, энергии и планов на будущее. Но в сердцах и памяти миллионов почитателей его творчества он будет жить вечно. Аминь!
На следующий день, в субботу, благополучно вернувшись со слета, Фима предложил Давиду создать в Петах-Тикве клуб авторской песни по образцам тех, что были на их прошлых родинах. Альтман с радостью одобрил идею. Уже через пару недель клуб самодеятельной песни «Тыковка» в составе двух бардов дал первый концерт на крыше
289
одного из домов, находящихся напротив мэрии, где была площадка, оборудованная под литературное кафе. Помогла им в этом мероприятии Полина Рашкован, жена племянника Ани Ташлицкой (Рашкован).
Фима даже нашел спонсора на этот концерт. Зайдя за продуктами в большой «русский» магазин «Мария», что в центре города, он спросил у молодого хозяина заведения, любит ли тот авторскую песню. На что вдруг, вместо ожидаемого ответа, неожиданно получил еврейский вопрос: «Тебе нужен спонсор?». Как этот молодой человек догадался, что нужно было Фимке? Уму непостижимо! Он повел Ташлицкого в свой небольшой кабинет и, узнав, что речь идет об авторской песне, не задумываясь, сказал, что придет на вечер со своей женой и привезет пару ящиков легкого угощения и сладких напитков.
– Ты мне только в середине концерта слово дай, – попросил Михаил, так звали спонсора, – рекламу сделаю своему магазину. Так что, как говорится, совместим приятное с полезным.
Ночь, звезды, приятный вечер, гитара и песни. Пели по очереди. Давид исполнял как свои, так и песни других авторов. Он исполнитель от бога, его мягкий баритон и профессиональное владение гитарой очень понравились зрителям. Фима спел несколько своих песен и тоже заработал аплодисменты присутствующих. Их было человек тридцать, но главное – начало было положено. Естественно, на концерте с рекламой выступил хозяин «русского» магазина, который, между прочим, сказал, что будет и дальше поддерживать бардов.
В этот же вечер дома у Ташлицкого вместе с женами Аней и Машенькой отметили первое выступление и создание клуба авторской песни, который нарекли «Тыковкой». По аналогии с названием города – Петах-Тиква. Наверное, потому, что многие «русские» говорили: «Наша тыква».
Удивительно, но случайность и здесь сыграла свою весомую роль, потому что именно в Петах-Тикве Фимка обнаружил целую плеяду известных и не очень известных авторов-исполнителей песен под гитару. Среди них – Александр Дов (он же в прошлом киевлянин, великолепный бард, Александр Медведенко), бывшие москвичи – Александр и Светлана Менделевы, Анжела Штейнгарт, Лариса Меламуд, Геннадий Беккер, Лиля Землянская, Галина Гайсина и другие, все они оказались жителями Петах-Тиквы.
290
Барды нашли друг друга не сразу, потребовалось какое-то время, поскольку каждый был вначале уверен, что в Израиле песенное движение – это как корабль в тумане. Не знаешь, в какую сторону плыть. Но, в конце концов, они все нашлись, и такое тут устроили, что ни в сказке сказать ни пером описать. Вечера, встречи с другими клубами, приглашение бардов из России, Германии, США. Семь-восемь лет почти еженедельных спевок, организация крупных тематических концертов, посвященных Владимиру Высоцкому, Юрию Визбору, Александру Галичу.
Фимка буквально купался в своей собственной инициативе, посвящая массу свободного времени клубу и сотоварищам. Во время поездок на слеты авторской песни на «Дуговку», «Бардюгу», а потом и на «Сахновку» обязательно готовил плов на весь клуб в двенадцатилитровом казане. Да еще какой плов – пальчики оближешь.
Интересно, что в «Тыковку» начали приезжать барды, поэты, гитаристы из других городов: Антония и Анатолий Запольские, Игорь Улогов из Тель-Авива, Михаил Михлин из Холона, Леонид Будько из Нетании. На спевки в клуб приезжали барды из города Беер-шева, из Хайфы и Ашдода. Конкурсы, юморины, сольные концерты бардов, боже мой, сколько всего было, и не упомнишь. А ведь это спасало людей от негатива, от депрессии, ведь каждый из членов клуба и зрители в том числе – это новые репатрианты, пережившие кошмарные нервные перегрузки, эмоциональные стрессы, круто изменив свою жизнь.
Это снаружи, со стороны так все просто и легко, весело и с песней. На самом деле, у каждого были проблемы, которые могли сломать тебя, превратить в человека, не способного выжить в новых экономических и социальных условиях. И таких примеров была масса. Поэтому любовь к песне, к творчеству, непосредственная причастность каждого к делу, к группе людей, объединенных общей идеей искусства, спасала от грусти и тоски, от болезней и недугов. Фимка нашел спасательный круг и для себя, и для других.
Когда люди объединены одной общей интересной идеей, горят желанием проявить себя, сделать свою жизнь значимой и полезной, тогда им легко друг с другом. Так было и в «Тыковке». Кстати, в клубе были и люди, не умеющие сами петь (не у всех есть музыкальный слух), но они были беспредельно преданы движению. Но главное, они умели слушать, впитывать в себя поэзию в музыке,
291
стихи под гитару. Эти добрые и удивительные люди помогали организовывать концерты, популяризировали бардов среди своих друзей и знакомых. У «Тыковки» появился свой зритель, слушатель, который регулярно приходил на все концерты. А когда в зале много народу, то и желание петь со сцены утраивалось. Хотелось выступить как можно лучше.
Фимка, для которого авторская песня стала неотъемлемой частью его жизни, первые полтора года практически ничего не сочинял. Да, он часто брал гитару в руки и пел. Пел на вечеринках у родственников, пел, когда к нему в гости заходил Давид Альтман. Но вот писать стихи и песни – не было вдохновения. Переезд, смена «декораций», новые условия жизни… Надо было привыкнуть, адаптироваться. Он ждал, ждал, когда его накроет волна, которая принесет ему новые силы писать, творить. И ведь дождался, исходя все из того же закона о случайности и закономерности.
Первую песенку в Израиле Фима написал для девочки Рони Рашкован, дочери Леонида и Жанны.
Как-то они были в гостях у Ташлицких, пили чай, разговаривали о том о сем. Главный вопрос тогда был: покупать ли квартиру или продолжать жить на съемной? Брать машканту (ипотечная ссуда) или не брать. Ронечка, их младшая дочь, сидела за журнальным столиком и что-то рисовала. Фима обратил внимание на рисунки – домики, деревья, куклы, снова домики…
– У тебя красиво получается, – сказал он девочке.
– Я знаю. А ты, дядя Фима, напиши мне песенку про рисунки, пожалуйста.
– Что ж, Рони, я попробую.
Когда гости ушли, Фима сел к столу и довольно быстро написал песенку, которая потом очень понравилась и самой Рони, и ее родителям, да и всем другим тоже. Слова песенки, а потом и мелодия рождались быстро и легко, будто бы кто-то сверху нашептывал их автору.
Как просто выходит у Рони
И кролик, и кошка, и пони,
И речка, и море, и дом,
И кисть, как крыло над листом,
Судьбе не подвластная нить,
292
Нарисуем – будем жить.
Рисунки смеются и плачут,
А как же, скажите, иначе
Нам Рони расскажет о том,
Что было, что будет потом,
Как надо любить и дружить,
Нарисуем – будем жить.
Ах, детство – беспечная птица,
Кругом все поет и кружится…
А зло копит горькую соль,
Но Грея дождется Ассоль,
Хоть трудно нам гнездышко вить,
Нарисуем – будем жить.
И пошло-поехало. Фима начал писать песни и стихи чаще, чем раньше. Словно открылось у него второе дыхание. В тот вечер, когда написана была песенка для Рони, произошло еще кое-что.
Фимка сидел довольный тем, что написал весьма симпатичную песенку и предвкушал, как он будет петь маленькой девочке. Он спел песенку Ане, та похвалила и порадовалась за мужа. Она всегда любила, когда Фима пел, поддерживала его во всех начинаниях, связанных с работой по организации клуба, концертов, вечеров. Тут ее терпению не было предела, хотя и она иногда срывалась, когда Ташлицкий, забывая обо всем на свете, окунался в творчество и заботы о ком-то, а не о семье, жене и доме. Но такие случаи были крайне редки.
Так вот, Фимка сидел на своем любимом балкончике «виллы» и мечтал о своем сольном концерте. Он не заметил, как впал в знакомое для экстрасенса медитативное состояние. Вдруг, словно из тумана, откуда-то сбоку появилась Луиза. То самое видение, которое недавно было после экскурсии в Иерусалим.
Луиза заговорила с Фимой. Не было слышно голоса, но Ташлицкий четко улавливал мысли женщины и, если надо, отвечал, не раскрывая рта, каким-то невероятным способом.
– Вот видишь, как приятно доставить радость ребенку.
– Зачем ты здесь? Кто ты и почему являешься мне?
293
– Ты сам попросил помощи у небес, вот они и ответили. Я всегда рядом с тобой, помогу тебе в добрых делах. Кто я? Ты готов узнать?
– Да, готов.
– Что ж, слушай. Много веков назад я жила в славном городе Иерусалиме в доме богатого, уважаемого священника. В те далекие времена женщины не занимались богословием и далеко не все учились грамоте и наукам. Поскольку отец научил меня читать и писать, я перечитала все книги, которые были у нас дома. В какой-то момент я поняла, что женщины в наше время совершенно бесправны. По сути дела – это рабыни, доставляющие мужчинам удовольствие, рожающие детей и выполняющие всю тяжелую работу по дому.
– И ты решила совершить революцию?
– Что-то вроде этого. Я начала вести беседы с женщинами, пыталась спорить с мужчинами, которые не желали менять положение вещей. И тогда я решилась на открытое выступление перед народом. Я пыталась объяснить людям, что женщина имеет такие же права на все то, что и мужчины.
– Чем же это кончилось?
– Меня забросали камнями, и я умерла жуткой смертью. Но душа моя не обозлилась, а наоборот, приобрела благую доброту. За это меня посылают помогать тем, кто помогает людям.
– Чем я заслужил такое внимание, я ведь тоже небезгрешен?
– Да, ты прав, но тем, что ты помогаешь людям и самому себе стать добрее и чище, этим ты как бы искупаешь свои грехи. Ты на правильном пути, хотя до итоговой оценки твоей жизни еще далеко. Равновесие между добром и злом всегда весьма хрупкое, и чтобы тебе было легче, вот я и пришла.
– Не знаю, что сказать тебе. Наверное, спасибо.
– Принимается. Скоро тебя ждет встреча с откровением.
– Что это за откровение?
Ответа не последовало, видение исчезло.
Фимка очнулся, огляделся вокруг. Ночь, звезды, тишина. Он взглянул на часы, с того момента, как он начал медитировать, прошло всего минут пять. Пора было ложиться спать. Настроение было приподнятое, еще бы, написал песню, поговорил с ангелом-хранителем…
Фима уснул с блаженной улыбкой на лице.
294
Утром обо всем рассказал Ане. Та внимательно слушала мужа и тихо улыбалась чему-то своему.
ОТКРОВЕНИЯ
С откровением наш герой встретился не столь скоро. Случилось это через пять лет после описанных событий. Наверное, пять лет на небесах, для Вселенной – это даже не мгновение.
На одной из песенных посиделок в клубе Анжела Штейнгарт, с которой Фимка был знаком еще с чимганских фестивалей конца 80-х годов, показала ему небольшой сборник стихов под названием «Эскиз». Автор сборника – поэтесса Регина Шафир. По счастливой случайности, она тоже жила в Петах-Тикве. Ташлицкий, прочитав пару стихотворений, попросил Анжелу дать ему брошюру на дом. Та согласилась.
Дома, а потом и на работе, Фима читал и несколько раз перечитывал стихи. Он не мог понять, что его так притягивает в этих небольших, но удивительно глубоких по содержанию и образности произведениях. На первый взгляд, там все было просто и понятно. Но вот внутри, в канве стиха, в его натянутом нерве, который будто ввинчивает в тебя осознание чего-то сверхчеловеческого, яркого, интригующего.
Чем дольше он читал, тем яснее открывалось нечто, удивительно свежее, еще не познанное чувство. Оно было сродни зерну или весенней почке на дереве, которые – вот еще мгновение, еще один теплый луч солнца, и зерно и почка взорвутся. Их неслышный всплеск, будто Большой взрыв Вселенной, породит новую жизнь, новое притяжение и новую невесомость.
Фимка не мог до конца понять, осознать, что же такое происходит. Ведь это не Шекспир, не Ахматова, не Пастернак. А как прихватило, как прорвало, открылось. Он не расставался с книгой, наверно, с неделю. А потом…
Потом случилось то, о чем ему говорила Луиза, – и открылось ему свыше откровение, и начал он писать новые стихи. Вернее – по-новому, так, как не писал ранее. Это состояние не проходит у Ташлицкого до сих пор, оно не оставляет его ни на день, потому что стихи стали лекарством, наваждением, защитой, желанием, любовью,
295
страданиями, всем тем, без чего жить невозможно. Не найдя для своего сборника стихов эпиграф из мудрых мыслей и стихов классиков, Фимка написал свой:
Я болен, я болен стихами,
Лекарство глотать не спешу,
Ведь действие яда стихает,
Когда я стихов не пишу.
В конце концов, он попросил Анжелу познакомить его с Региной Шафир. И такая встреча произошла. Поэтесса любезно пригласила их к себе домой, хотя к моменту встречи немного простудилась. Кроме того, Регина была беременна вторым ребенком и чувствовала себя не очень хорошо. Однако из вежливости встречу не отменила. Не будем вам сообщать о подробностях визита Фимки к своему кумиру. Достаточно будет процитировать стихи, написанные Ташлицким Регине Шафир, и ее стихотворный ответ. Надеемся, что все будет понятно. Судите сами.
Послание поэтессе
Вот дом ее. Как много этажей:
И улей, и дворец одновременно,
И там, наверно, тысяча пажей
Прислуживают ей попеременно.
Остановился. Жаль, что не курю,
Табачный дым помог бы рассужденью,
Как подгадал я снова к декабрю
Найти источник, склонный к возрожденью,
Моих увядших песен и стихов, -
Воришка и наглец – я пил с ладоней,
И не заметил за спиной волхвов,
Поэта провожающих к мадонне.
Звоню. Открыли. Вторгся со своим
Рулоном из последних сочинений,
В надежде доказать, что нам двоим
296
Есть повод говорить (наивный «гений»).
Но я не мог иначе. Небесам
Угодно было привести (случайно)
К ее стихам, я б не решился сам…
– Присаживайтесь, вот печенье к чаю.
Конфеты, сахар. Ангел, не мешай,
Нам дядя-гость прочтет стихотворенье.
Так, может, – кофе, или лучше чай,
Попробуйте – прекрасное варенье.
Я за руками тонкими слежу,
Какие пальцы! – Изморозь по коже.
Как мы некстати, сам не свой сижу,
(Она прекрасна, постарался Боже).
Великовозрастный пацан, я утопал
В ее стихах, как в тайнах лабиринта,
Где слово – цвет. Вот аметист, опал,
Гранат и яшма. Мысль – подобье спринта,
Мелькнувшая, как зайчик от зеркал,
Вмиг осветившая изящным слогом душу,
Ладонь, согревшая гранитный холод скал…
– Нет, я хандрю, и возвращаться трушу
К стихам, а вдруг оно прошло,
То вдохновенье, что умы тревожит…
А гость не унимается – Вы что,
Вам Бог велел, и он же Вам поможет.
Она замкнулась, недопитый чай,
И снова ссылка на недомоганье,
Я как бы тронул струны невзначай,
Расстроенные от непониманья.
Все. Ухожу, вопросами томим,
Адресовав их фонарям у дома,
Мимо меня, танцуя плавно, мим
С гримасой на лице (таком знакомом)
Проплыл. Итак, какой же прок?
И вправду – вор, крадусь, снимая пенку,
297
Как я спешил на сотый свой урок,
И вновь упал, и ободрал коленку.
И вот вам лозунг: «Старое – пороть!»
Коли из прошлой жизни все забыто,
И я кричу, пронзая кровь и плоть:
Пошли ей пару строк, Господь!
Пошли ей пару строк, Господь!
Пошли ей пару строк, Господь!
Чтоб равнодушье было бито!
* * *
Ответ Регины Шафир
Вот мой дом. Что в нем: диван, комод,
Стол, лекарства (я слегка хвораю -
Потому трюмо не протираю -
Пыльно). Вот бумаг комок –
Вентилятором корректно сдвинут к краю
Комнаты. Звонок... Кто б это мог...
Вы ко мне, нежданный человек?
Вы с перебинтованным рулоном
Собственных стихов? Одеколоном
В воздухе?. – Я только из аптек. –
Это запах порошков. Салоном
Не назвать, однако, мой ночлег.
Подметите. Всякой шелухи
Оборванцев творческих попыток
Накопилось. И ее избыток
От фармацевтической трухи
Отвлекает. Разверните свиток.
Почитайте мне свои стихи.
Ощущаю все: размер, размах.
298
Про анализы на фоне этих чтений -
Совестно. За пузырьком – печенье –
Угощайтесь. Крошки на губах.
С полным ртом, какое восхищенье:
Инвалидное, искусственное “ ах “,
“ Ах “ на костылях. Обычный плеск...
Поэтический? Отнюдь. Вернусь к здоровью:
Это с маслом молоко коровье
Утопило Ваших строчек блеск.
Я кажусь мрачнее и суровей,
Чем положено? Урод, микробик, бес
Поселился. С ним знакома? Да!
Вижусь: вирус – тихий, не с рогами.
И прилежно на недомоганье
Я ссылаюсь. (Лаю, где вода
И луна – скулю. ) А в общем гаме
Как бы поступили Вы, когда б
Боже не дал Вам ни строчки много лет,
С неба падавшей в ушедшие эпохи
Сочинений. Как печений крохи,
Подбирала ртом слова. Пинцет
Был в ходу. Но очевидно плохи
Стали рифмы: плохи-блохи. Нет,
Ни к чему такой корявый сор.
Подметали? Лили воду? - Ною:
Время рядом, где-то за стеною,
Время – беспорядочный набор
Рифм и ритмов. Вот и Вы со мною,
Неожиданно срываясь на укор,
Стали строги. Вам пора. Повадки
Лингвистические незачем беречь,
Ни о чем бесед, включая речь
299
Эту, эти песни песьи. Вряд ли
Выйдет толк из наших шумных встреч.
Уходите. Я уже в порядке.
Если гость Вы, стыдно потрошить
Душу. Вор? – Хватайте эти строки.
От чего я с частотой сороки
Говорю? И кто Вы, чтоб судить,
Что стихам моим настали сроки?
Уходите. Время уходить.
Вот и все. Ступая за порог,
Обернулся – он доволен – вор... Но
Почему же медлит? ( Я держалась вздорно. )
Человек нежданный – кто он? Прок
В чем ему? – Надрывный монолог
Мой к чему? Так может только Бог
Приходить и уходить покорно.
Лишь Господь. Шепчу осипшим горлом:
Господи, пошли мне пару строк...
Господи, пошли мне пару строк...
Господи, пошли мне пару строк…
Теперь Фимке не было покоя. Стихи писались почти каждый день, и это доставляло автору несказанное удовольствие. Было ощущение, что ему, действительно, открылось что-то новое, глубокое, мудрое и неисчерпаемое. Объяснить конкретней невозможно, потому что такие чувства нельзя потрогать, услышать, осязать. Главное, он сочинял не специально по заданному плану, все, что выходило из-под пера, словно слетало свыше, с небес, со стороны, из космоса. Фимка только внимательно слушал и записывал мысли. Первое же стихотворение из нового цикла потрясло его самого. Каждый раз, возвращаясь к этому короткому творению, Фимка качал головой и думал: "Неужели это я написал?".
От кровение
300
Если буду обманут,
Что бессмертна душа,
Горевать я не стану -
И уйду не спеша,
За высокие горы,
Где снега голубей,
Где подарит просторы
Мне чета голубей.
Растворяясь в пространстве,
Как туман в сентябре,
Я вернусь после странствий,
На попутной заре.
И пойму, что обманут,
Что бессмертна душа…
Торопиться не стану
Буду жить не спеша.
В слове "откровение" – "от" написано отдельно. Это не ошибка. Когда Ташлицкий печатал текст на компьютере, он случайно сделал пробел между "от" и "кровение". Хотел было исправить, но потом, приглядевшись, оставил как есть, ему понравилось – от кровение, словно от крови написано, то есть с надрывом, с нервом. Может, это грамматически и неправильно, однако, как говорят теперь, эта "фишка" ему приглянулась. Когда Фима выпускал свой второй сборник стихов, то он так его и назвал: "ОТ КРОВЕНИЕ". Найти эти стихи в интернете не составляет труда. Захотите прочитать - наберите это название в поисковом окне, и откроются вам интересные, на наш взгляд, творения.
Таких от кровений Фимка написал много, и в каждом стремился, как он говорит, перелить чувства в слова и наоборот. Самая приоритетная тема в его лирике – конечно, любовная, где он пишет не только от мужского, но и от женского лица. Такой цикл стихотворений автор назвал "Сам себе от любимой". Читая его произведения, многие задавали вопросы: как, как удается проникнуть в мысли, желания и чаяния человека, в частности в восприятие мира женщиной? Откуда такое попадание в десятку, когда женское начало
301
выписывается с удивительным разгадыванием тех самых тайн женской души и логики, которая спрятана у них за семью печатями?
Фима всегда отшучивался фразой: "Наверняка в прошлой жизни я был женщиной, отсюда и такие стихи". Может быть, это и так, в этом мире удивляться уже ничему не приходится. Мы уже отмечали, что с раннего детства Фимка копил и продолжает накапливать в себе удивительную коллекцию мироощущений. Пейзажи, картины, портреты, запахи, краски, музыку, жесты, характеры, интонации. Кроме того, он всегда внимателен к самым мелким деталям поведения людей, в особенности женщин.
Походка, легкое движение бровей, улыбки, каждая из которой требует отдельного описания. Если мир мужчины более суровый, угловатый, легко читаемый, не столь романтичный, то мир женщины безоговорочно многолик, раним, он тонок и хрупок. Он нежен и участлив, особенно к детям. Ведь женщина – она, прежде всего, мать, сестра, жена, она так устроена природой. Понять ее, принять такой, как есть. Уметь разнообразить ее жизнь и быть для нее кумиром удается далеко не каждому современному мужчине. Отсюда и неудовлетворенность, ссоры, разлады, разводы. Любите и стремитесь понять женщин – они воздадут вам за эту любовь. Фимка не пророк, и тем более, никогда никому не читал нравоучений, но женщина для него всегда свята. Банально, но именно она наше второе крыло, без которого полет невозможен.
Однажды Фима получил удивительное сообщение, после которого сочинил стихотворение «Живу не зря». Писала ему жительница Алтайского края, молодая, красивая женщина: «Случайно в интернете нашла ваше лечебное стихотворение, снимающее боли. Выучила его наизусть, когда одолевал какой-нибудь недуг, читала вслух, как молитву, и мне становилось намного легче. А когда рожала ребенка, а через два года и второго малыша, то обошлась без обезболивающих уколов. Во время родов несколько раз громко читала ваше стихотворение, и боли почти не чувствовала. Спасибо вам, Ефим, за доброту спасибо!»
Пожалуй, стоит показать это стихотворение и вам, дорогие читатели. Авось пригодится.
Энергетическая таблетка
302
Это стихотворение обладает способностью
лечить недуги и болевые синдромы.
Оно заряжено положительной энергией и действует
безукоризненно. Начитайте его на магнитофон.
Прослушайте один и более раз
(в зависимости от силы боли или серьезности недуга),
и вы почувствуете легкость и выздоровление.
Примите эту энергетическую таблетку в тот момент,
когда вам тяжело или больно. Итак.
***
Светло, спокойно и тепло.
И невесомо ощущенье,-
С небес лучей прикосновенье,
Текущих к сердцу. Отлегло.
По телу, как святой бальзам,
Плывут благословенья волны,
Мой мир добром и светом полный,
Лишь верит радостным слезам.
И исчезает мой недуг,
И музыка овладевает телом,
И боль, меняя цвет на белый,
Сейчас исчезнет - сразу, вдруг.
Уходит тяжесть от меня,
Я чувствую - она уходит.
И время снова хороводит
Вокруг пречистого огня.
09.01.2005 *Стихи.ру
Творчество спасало Фимку в этот непростой для его жизни период. В отдельные моменты вдруг наплывала тоска, особенно когда он
303
слушал русские песни. Нет, не ту попсу, которая мусором заполонила все вокруг, а прекрасные песни своих любимых бардов из шестидесятых годов, а также песни своих друзей: Виктора и Людмилы Дурицыных, Андрея Колесникова и Максима Чикалова, Ирины Вольдман. Конечно, песни Шухрата Хусаинова, Зинура Миналиева, Тимура Ведерникова.
Это не значит, что Ташлицкий не любит эстрадные песни. Если мелодичная песня обладает красивой, глубокой поэзией, то как она может не нравиться. А попса, что о ней сказать? Вот стихотворение, в котором Фимка высказывает свое мнение по этому поводу.
КОГДА УМРЕТ ПОПСА…
Когда умрет ПОПСА,
ей памятник воздвигнут,
из серости холодного безвкусья,
и будет дикий жанр природою отринут,
наколотым на арматурных брусьях!
Когда умрет ПОПСА,
по радио и теле
польются песни смысла нот и слов,
и праздником в душе святой, и в теле
возникнет яркою гармонией любовь.
Когда умрет ПОПСА,
воспрянут снова птицы,
мир оглашая песнями весны,
и будут музыкальны снова сны,
и вариация мелодий возвратится.
Когда умрет ПОПСА,
возьму букет поярче,
и с радостью к могиле отнесу...
Вдруг за спиною кто-то: "Слушай, старче,
ты, сколь не пой, а не убить ПОПСУ!
Пока на свете серость правит балом,
304
музидиоты не боятся розг,
ПОПСА не сгинет! Будет идеалом,
сверля безвкусицей абракадабры мозг!"
«Может быть, я стал с годами чересчур сентиментальным? – спрашивал Фима любимую жену. – Старею, наверно». Аня, которая всегда была первой читательницей и слушательницей стихов и песен мужа, подходила к нему, обнимала и успокаивала. Становилось тепло и уютно, как тогда в молодости. «Давай так простоим полдня, – шептал ей на ушко Фимка, – забудем про мир вокруг нас, просто постоим, прижавшись, друг к другу». Однако суета и каждодневные заботы, нервное напряжение, не отпускавшее порой ни на минуту, брали свое. Надо было спешить то на работу, то к внукам, то еще куда-нибудь. Так и пролетело сорок лет с тех пор, как они поженились.
Спасало творчество, потому что именно оно давало силы жить, выживать, превозмогать самого себя в самые трудные дни. Поэзия накрывала Фиму волна за волной. Стихи лились полноводной рекой, так что за пятнадцать прошедших лет с момента знакомства с творчеством Регины Шафир Ташлицкий написал более восьмисот стихотворений. Пару десятков текстов стали песнями. Но дело не в количестве, а в качестве его новой поэзии. Это отмечали многие друзья и собратья по перу.
Правда, были и другие, те, кто открыто, прилюдно (мы имеем в виду социальные сети) ругал Фимку на чем свет стоит за любовную лирику. Мол, где гражданская позиция поэта, почему только любовь, только романтика отношений, зачем эти исследования чувств. «Поэт, – написал однажды один из «доброжелателей», должен отвечать перед народом (во как) за каждую свою строчку. Ты разбазариваешь свой талант на никому не нужные любовные страдания, тогда как можешь написать лучше, сильнее, отстаивая свое гражданское право на свободу слова». Что, скажите, пожалуйста, надо было ответить на такие рассуждения?
Во-первых, ответы на них есть в предисловиях к четырем сборникам стихов Ташлицкого («ОТ КРОВЕНИЯ», «ВАРИАЦИИ ВДОХНОВЕНИЯ», «НЕ ОПОЗДАЙ СКАЗАТЬ ЛЮБЛЮ», «РОСА И
305
СЛЁЗЫ»), где своё мнение высказывают знающие толк в поэзии люди.
Добавим к вышесказанному, что Фимка всегда болезненно относился не к конструктивной критике, а к критиканству, всегда порожденному завистью. Говорим это открыто – да, именно завистью, самым отвратительным из человеческих пороков. Зависть, на наш взгляд, есть главная основа зла, существующего во Вселенной в противовес добру. Зависть всегда слепа и бессердечна, она каждодневно стремится ужалить, укусить, сломить добро, дабы отомстить за собственное неумение делать то и так, как это делают другие.
Это касается не только многогранной творческой деятельности. Зависть, желание отнять у другого богатства как материальные, так и духовные порождает предательство, коварство и войны. Человек завистливый никогда в этом не признается ни себе, ни другим. Это чувство подсознательное, оно не доступно анализу, его нельзя увидеть, пощупать, предугадать. Зависть всегда совершается во тьме, в сером тумане злости, неспособности быть таким же талантливым, свободным и счастливым.
Привыкнуть к ударам зависти невозможно, она всегда неожиданная и бьющая по сердцу и душе солеными розгами. Главное противодействие – терпение и выдержка. И еще, мы категорически против того, чтобы при ударе по щеке подставлять другую щеку. Повторим слова Юрия Визбора из его знаменитой песни: «…честь должна быть спасена – мгновенно!»
СКАЗКИ
Сказки для детей Фима начал писать, исходя из того же любимого им закона случайности и закономерности. За свою жизнь он много работал с детьми – и в пионерском лагере, и в школе. Он долгое время и сам был ребенком, несмотря на взросление. Да Фимка и сейчас еще не вырос из своих двадцати лет, оставаясь таким, каким он был во
306
времена «трех одесских ночей». Вот и теперь, когда одна его случайная знакомая по социальной сети, учительница из далекого российского северного города, попросила написать сказку для ее второклашек, Ташлицкий согласился. Хотя ради приличия спросил: «Неужели в книжных магазинах вашего города нет детских книжек, сказок?» В ответ получил сообщение: «Есть, конечно, но все это не- интересно, не то, что бы я хотела прочитать своим малышам на уроках внеклассного чтения. Ознакомившись с вашим стихотворным творчеством, я подумала, что у вас должны получиться красивые детские сказки».
Это происходило в дождливые зимние дни, когда вдруг приболела внучка Даночка. У нее пропал аппетит, и заставить девочку съесть что-нибудь было очень сложно. В шкафу у Ташлицких лежала небольшая серебряная ложка, подаренная когда-то их дочери Регине бабушкой. Однажды, когда Фима и Аня выбились из сил, стремясь накормить Дану, пришла в голову мысль.
– Вот видишь это? – спросил внучку дед, доставая ложку из шкафа.
– Вижу.
– Так вот знай, это волшебная ложка, она серебряная и умеет бороться с вирусами и микробами. Если ты поешь кашу с этой красивой ложкой, сразу выздоровеешь и снова пойдешь в детский сад. Давай попробуем.
И знаете, заинтригованная внучка начала понемногу кушать. Сначала Аня кормила ребенка, но потом Дана сама взяла в руку Кесефину (так они с дедом назвали серебряную ложку) и доела кашу. Вот этот случай и послужил для написания первой сказки – «Кесефина».
Откуда такое название? Дело в том, что на иврите слово серебро – это «кесеф». Второе значение слова – деньги, поскольку в Израиле издревле изготавливали монеты из серебра.
Сказка была написана за один день и тут же отправлена в Россию. Она так понравилась детям, что уже через неделю Фимка получил по интернету отзывы детей и рисунки на тему сказки. «Огромное вам спасибо, Ефим Владимирович, но дети уже настоятельно требуют следующую сказку», – написала учительница.
Воодушевленный отзывами детей, Ташлицкий написал вторую, потом третью, четвертую сказки. Сегодня у него в активе три изданных книги сказок: «Необычайные приключения Доремисика»,
307
«Бирюзовая сказка, или удивительные открытия Ники Попугайкиной», «Сказка про капельку Капу и другие приключительные удивилки». А так же неопубликованная сказочная повесть из шести волшебных повествований «Тайна племени Аква».
Естественно, что каждое произведение имеет свою предысторию. Но особенно интересна вот эта.
За последние несколько лет Фима четырежды сумел побывать на Грушинском фестивале, который проходит ежегодно в первую субботу и воскресение июля на берегу Волги, между городами Самара и Тольятти. Подробности об этих поездках мы расскажем позже. Во вторую поездку Ташлицкий привез для друзей и знакомых свой третий сборник стихов «Вариации вдохновения» и книгу сказок «Необычайные приключения Доремисика», изданную в Иерусалиме.
Книжка получилась интересная, яркая, с красивыми иллюстрациями, которые мастерски нарисовал замечательный профессиональный художник Игорь Каплунович, живущий на севере Израиля. Вышла книжка сказок в Иерусалимском издательстве "ФИЛОБИБЛОН", редактировал ее и оформлял фанат издательского дела Леонид Юниверг.
Для ее популяризации в Самаре были организованы презентации в школах и пионерских лагерях. Организовали эти мероприятия Ирина Вольдман и Екатерина Молчанова, "мои девочки", как называет их "папа Фима", молодые женщины необыкновенной доброты, которые когда-то были гостями Ташлицких в Самарканде.
Возвращаясь с фестиваля, Фимка летел на самолете прямым рейсом Самара – Тель-Авив. Рядом с ним, уставшим от бессонных ночей и песенного праздника, сидели в креслах молодая женщина с дочерью Девятилетняя девочка, которой было весьма скучно, вертелась, как юла, не зная, чем занять себя. Она то и дело разворачивалась, принимая невероятные позы. При этом она, естественно, мешала спать и маме, и соседу по креслу.
В конце концов, Ташлицкому это надоело, и он спросил девочку, любит ли она читать сказки?
– Конечно, люблю, – ответила юная пассажирка.
– А ты знаешь, что летишь в волшебном самолете рядом со сказочником?
– Как это?
308
– А вот так, я пишу сказки, и у меня для тебя есть подарок, моя книжка, думаю, что она тебе понравится. Обещай, что будешь сидеть спокойно, читать сказку и не мешать другим.
– Обещаю.
Мама девочки, очнувшись ото сна, с интересом и недоверием наблюдала за диалогом и готова была вмешаться. Но Фимка успокоил ее, сказав, что он говорит вполне серьезно и на самом деле подарит девочке свою книжку. К счастью, у него в чехле для гитары сохранился один экземпляр «Доремисика». Он поднялся с места, открыл дверцу багажной полки и достал книжку.
– Как здорово! – сказала мама девочки. – Вы точно волшебник. А вы подпишите книгу?
– Обязательно. Как тебя зовут, девочка?
– Ника.
– А фамилия твоя?
– Попугайкина.
Ручка, которой Фимка подписывал книжку, повисла в воздухе.
– Ты шутишь?
– Нет, правда, меня зовут Ника Попугайкина.
– У тебя невероятно сказочная фамилия. Это чья, мамина или папина?
– Папина, – отозвалась женщина, – такая вот у нас семейная веселая фамилия, Попугайкины мы.
Честно говоря, Фимка боялся громко засмеяться, чтобы не обидеть своих новых знакомых. Он старательно подписал книжку и с удовольствием вручил ее Нике. Та сразу принялась с интересом рассматривать картинки, а потом они с мамой почти весь полет читали сказки.
Приехав домой, Фима рассказал Ане об этом удивительном случае, вот тут уж он дал волю своим эмоциям, и они вместе с женой весело смеялись. А еще через день Ташлицкий начал писать «Бирюзовую сказку», хотя на этом история создания новой книжки не закончилась. Дело в том, что несколько книг «Доремисика» приобрела через интернет руководитель клуба юных геологов далекого северного российского города Архангельска Галина Хмызова. В своем сообщении она написала, что книга ей понравилась, и она попросила несколько экземпляров.
309
«Скоро у нас слет юных геологов, – писала она, – и такая книжка будет хорошим призом победителям конкурсов». Ташлицкий незамедлительно отослал ей по почте книжки, после чего последовал вопрос: «А у вас есть еще сказки изданные?» Автор отвечал, что пока только одна, вторую он готовит к изданию, но денег на это пока что нет.
Галина попросила прислать ей текст новой сказки. Фима переслал ей сказку, после чего получил предложение: «Сказка очень понравилась, она по теме подходит к нашей работе. Есть предложение: добавьте сюда еще одну главу с участием нашего земляка Михаила Васильевича Ломоносова, и мы найдем спонсора для издания вашей книги здесь, в Архангельске. В этом году ведь исполняется триста лет со дня рождения великого русского ученого».
Предложение было настолько заманчиво, что Фимка в течение нескольких дней сочинил новую главу сказки, нафантазировал про то, как Ника встречается с юным Ломоносовым. Отправил дополненный текст в Архангельск и получил восторженный отклик.
Вскоре там, в Архангельске, при помощи нескольких спонсоров было издано три тысячи экземпляров книжки: «Бирюзовая сказка, или удивительные открытия Ники Попугайкиной». Иллюстрации к книге нарисовал талантливый художник, архитектор Илья Спицеров, сын родственников Игоря и Милы Спицеровых, живущих в городе Хайфа. Тысяча книг была подарена первоклашкам первого сентября. Часть книг Ташлицкий раздарил детям, лауреатам и участникам Грушинского фестиваля.
Позже, уже к зиме, учителями одной из архангельских школ, Ольгой Халтуриной и другими, был организован телемост (по скайпу) между сказочником и учащимися первых-четвертых классов. Ну и вопросики они задавали писателю: непростые и важные. Беседа прошла великолепно, правда, у северян за окнами было минус двадцать шесть, а у Фимки – плюс двадцать два. Что поделать – в Израиле всегда лето!
Третью, яркую и интересную книжку коротких сказок для детей младшего школьного возраста, Ташлицкий написал по просьбе уже знакомых ему учителей из России. "Сказка про капельку Капу и другие приключительные удивилки" была написана довольно быстро. Идея написать сказку про водоворот воды в природе подала жена Аня. Естественно, что сюда вошла и "Кесефина", сказка про серебряную
310
ложку. Две остальные истории этой книжки были написаны под впечатлением рассказов друзей и знакомых.
Фимка долго искал иллюстратора для этого сборника сказок, и ему снова повезло. На его призыв в интернете откликнулся весьма талантливый художник Александр Яцевич из Питера. Благодаря его рисункам, книжка заиграла веселыми яркими красками. Она была издана в Тель-Авиве, в уже родном издательстве Ташлицкого – "Бейт Нелли". Однако книга бы не появилась в печати, не будь добрых людей. Прекрасная женщина из города Экибастуза (Казахстан) Ирина Воронина, которая случайно прочитала стихи и сказки Ефима в интернете, решила помочь в издательстве новой детской книжки.
Она помогла финансами, и сказки увидели свет. Помните, мир не без добрых людей, и есть очень много бизнесменов, готовых помочь, занимаясь благотворительностью.
ОПЕРАЦИЯ НА ОТКРЫТОМ СЕРДЦЕ
Он никогда об этом не думал. Редко болел, был здоров и счастлив. Были разные проблемы. А у кого их, простите, нет? Случались нервотрепки и напряженные ситуации на работе, в семье. Но так чтобы попасть в больницу по серьезному поводу? Такое произошло через десять лет после переезда в Израиль. Десять лет пролетели, словно одна неделя, быстро, да так, что оглянуться не успел – дочь закончила учебу, вышла замуж, родила внука. Он и Аня работали, слава богу, на жизнь хватало. Однако, видимо, переезд, психологическое напряжение, связанное со сменой ритма жизни на невероятно стремительный, работа в две смены, постоянный страх быть в минусе в банке подспудно сделали свое дело.
Человеку свойственно быть сильным и телом, и характером, но силы эти не беспредельны. Хотя в повседневной жизни кажется, что ничего с тобой не может случиться, все хорошо.
Сердце, которое работает иногда на износ, не выдерживает такого напряжения. Оно накапливает маленькие и большие стрессы в уголках своей системы, прячет их до поры до времени, чтобы потом вдруг
311
заявить: я так больше не могу, мне нужен отдых, «ремонт». И сердце начинает умирать.
Незадолго до возникшего инфаркта у Фимки случались моменты, от которых немудрено было получить удар. В хронологическом порядке это выглядит так: покупка квартиры, стоимость которой –девяносто тысяч долларов, это запредельная сумма для Ташлицких. И это в то время, когда «в кармане» всего пятьсот долларов, естественно, США свободных,. Повезло: нашли маклера-проныру, который сумел «выбить» из банка ипотечные ссуды на двадцать восемь лет под низкий процент. Буквально за два дня до подписания договоров и получения чека на крупную сумму Фимка увольняется с работы. Об этом случае мы уже писали. На новой работе, в клинике альтернативной медицины, он пока на птичьих правах.
Благодарение Всевышнему, у Ташлицкого хватило ума и интуиции попросить нового хозяина дать ему справку для банка, что он стабильно получает зарплату, позволяющую ему оплачивать ежемесячные возвраты ссуд. Хозяин пошел навстречу, но поставил условие: оплачивать работу Фиме он будет по самому минимуму – всего десять процентов от стоимости массажа по прейскуранту клиники. В этом небывалом напряжении у нашего героя нет выбора, и он подписывает соглашение на получение минимума.
Утро. В банк Фимка и Аня пришли с мамой. Служащий, выдававший чек, сообщает Ташлицкому, что, по его сведениям, тот уже не работает в фирме по ремонту кондиционеров и что он сомневается в платежеспособности клиентов. Фима показывает служащему справку о зарплате в клинике. Тот внимательно изучает справку и вдруг набирает номер бухгалтерии клиники, дабы проверить – так ли это на самом деле.
Теперь, уважаемый читатель, представьте себе состояние Ташлицкого, его сердцебиение и то колоссальное давление ситуации. Не дай боже, что-то сорвется – немедленно надо будет заплатить десять тысяч долларов штрафа тому, у кого покупают квартиру. Тогда несколько минут показались Фимке вечностью. Он сидел, как говорится, ни жив, ни мертв, потому что на карту было поставлено так много…
– Алло, здравствуйте! – начал разговор служащий с тем, кто был у телефона с той стороны. – Вам звонят из банка «Ирушалаим». С кем я говорю? Очень приятно, доброе утро, господин директор. Скажите,
312
пожалуйста, у вас работает Ефим Ташлицкий? Спасибо. А какова его ежемесячная заработная плата? Окей! Понятно. Нет, нет, все в порядке, это обычная проверка.
Служащий поворачивается к Фимке, и от него не ускользнуло состояние клиента, который в это время был похож на человека, к виску которого приставлен пистолет с взведенным курком.
– Да вы не волнуйтесь, все в порядке, вот вам ваш чек, идите к адвокату, там вас ждут.
Аня и мама понятия не имели о том, что за последние пять-десять минут пережил Фима. Для них, доверяющих сыну и мужу полностью, это была обыденная процедура, ничего особого не значащая. Хотя Аня, конечно, увидела состояние супруга, но отнесла это за некое волнение, которое испытывает человек в таких ситуациях.
Примерно через пару лет после описанного случая у Ташлицких ночевала подруга семьи, которая жила в Ашкелоне. Ей необходимо было с утра пораньше быть на собрании в Тель-Авиве. Чтобы не опоздать, она не поехала домой, а осталась на ночь у друзей. Фима любезно согласился отвезти ее к месту собрания до начала своей работы.
Как известно, Ташлицкий тогда уже работал в охранной фирме в школе, и у него была плохая привычка носить оружие и документы в небольшом черном кейсе, который в Израиле, как вы уже знаете, называют «джеймсбондом». Утром все трое, Аня, Фимка и подруга, выходят к стоянке машин. Водитель галантно открывает женщинам двери автомобиля, поставив при этом кейс на землю, на асфальт, рядом со своим «кадиллаком». Затем он обходит машину, заводит ее и, дав задний ход, уезжает. При этом, не заметив, что забыл положить кейс в салон на сиденье.
Отвезя жену и подругу по работам, Фимка приезжает к себе в школу, поворачивается, чтобы, как обычно, взять кейс с заднего сидения. А там – пусто. Моментально вспоминается отъезд со стоянки, и Фимка с ужасом понимает, что забыл кейс там, на асфальте. О том, чем это пахнет в Израиле, Фима знает: уголовное дело, суд, огромный штраф и наказание в виде условного срока.
Автомобиль срывается с места и, нарушая все возможные дорожные правила, словно в голливудском боевике, преодолевает расстояние от школы до стоянки у дома за рекордный срок – семь минут! Обычно на такую поездку уходило от двадцати до тридцати
313
минут. Надо учесть, что время уже было такое, что все спешат на работу: час пик.
Что же спасло нашего героя от неминуемого наказания? Израильские негласные законы поведения граждан. Любые подозрительные предметы: сумку, пакет, чемодан, оставленные без присмотра, – никто пальцем не тронет. Вызовут полицию, которая и будет разбираться, что это такое. Если не найдут владельца, очистив улицу от людей, отведя их в безопасное место, с помощью робота взорвут предмет небольшой взрывчаткой.
Примчавшись вихрем на стоянку у дома, Фимка увидел, что кейс стоит там, где его оставили. Неподалеку от подозрительного предмета стоял мужчина, сосед, который, видимо, «охранял» кейс от любопытных прохожих. Фимка решительно подошел к «джеймсбонду», взял его в руки и сказал: «Не волнуйтесь, это мое». После чего под взглядом оторопевшего соседа, который только и успел сказать, что уже собирался вызвать полицию, сел в машину и уехал.
Отъехав сотню метров от стоянки, Фима остановился и несколько минут сидел, обхватив голову руками, пребывая в сильном волнении. Он долго не мог успокоиться. Потом, возвращаясь на работу, ехал медленно, ругая себя на чем свет стоит. Вечером пришлось пить валерьянку. Жене не рассказывал о случившемся, наверное, лет десять.
Незадолго до инфаркта был еще один случай, о котором пока что не знает никто, даже Аня. Куда уж спешил Фимка в тот день, он уже и не помнит. Помнится только, что на одной из узких улиц Петах-Тиквы с односторонним движением он едва не сбил мальчика лет девяти. А произошло это так. Ташлицкий ехал со скоростью примерно пятьдесят километров в час. По обеим сторонам улицы стояли на приколе автомобили. Вдруг впереди, метрах в двадцати, из подворотни многоэтажного дома выскочила ватага мальчишек, их было человек пять. Четверо из них гнались за одним сорванцом. Фимка прекрасно их видел и совершенно не волновался, потому что сначала дети бежали по ходу движения транспорта, по тротуару.
Но неожиданно убегавший мальчишка шмыгнул между стоявшими машинами, собираясь пересечь улицу по проезжей части. Он убегал, что называется, сломя голову, не видя ничего вокруг себя. Доля секунды – мальчик пытается выбежать на дорогу между двумя
314
легковыми автомобилями, Фимка не успевает не то, чтобы затормозить, сообразить, что происходит. Он видит испуганные глаза ребенка, который, на свое счастье и на счастье водителя, вдруг остановился как вкопанный, пропуская машину. От лица мальчика, от его кучерявой головы до бокового зеркала заднего вида в момент движения было сантиметров сорок. Фимка успел периферическим зрением увидеть вспотевшее и испуганно-веселое лицо мальчишки.
Машина проехала, мальчик, пропустив ее, кинулся через дорогу, а за ним с криками и гиканьем бросились и его сотоварищи, совершенно не думая об опасности. Ташлицкий, резко затормозив, выскочил из машины, собираясь догнать детей и отругать их за безумное поведение. Но тут Фимка вдруг почувствовал слабость, сухость во рту. Ноги подкосились, и он, едва не упав на землю, только и сумел, что погрозить мальчикам пальцем. А те в свою очередь начали визжать и строить водителю рожицы.
Фима вернулся к машине, сел за руль, но ехать не мог. К нему подошел мужчина, видимо прохожий, наблюдавший происшедшее, вынул из сумки бутылку холодной воды, дал водителю попить.
– Как ты? – спросил прохожий.
– Не знаю, вроде нормально.
– Я все видел, это ужасно, дети совершенно не умеют себя вести на улице. Успокойся, все уже позади, отдышись, так и инфаркт получить можно.
Сзади уже подъехало несколько машин, и нетерпеливые водители начали нервно сигналить, не ведая о том, что тут произошло…
Много было еще жизненных ситуаций, мелких и крупных, вызывавших нервотрепку, стрессовые состояния. О них рассказывать не хочется, дабы не вовлекать в повествование имена и фамилии тех, кто так или иначе отрицательно относился к Ефиму Ташлицкому. Бог им всем судья.
Только вот однажды сердце нашего героя дало сбой.
Случилось это осенью, в конце ноября. В Израиле осень все равно, что лето в средней полосе России. Хотя нет уже той изнуряющей августовской жары, но на дворе тепло, вода в море – плюс двадцать четыре градуса. Лишь ночью температура опускается до отметки плюс восемнадцать-двадцать градусов.
Предвестником чего-то отрицательного, непонятно болезненного был неприятный сон. Вернее, это был не сон, а видение: всю ночь,
315
засыпая, Фимка видел перед глазами портрет покойной бабушки Сони. С портрета на внука смотрела любимая бабушка, внимательно устремив взгляд в самое нутро человеческое, будто пыталась что-то сказать, предупредить. Так продолжалось две-три ночи, а затем…
Вернувшись от очередного пациента, Фимка почувствовал, что что-то с ним не так. Внутри подпирало, дрожало, сердца не чувствовал, будто вместо него – пустота. Левая рука немела, было ощущение, что неладно с желудком. Три дня, прошу прощения, было ощущение, что у него запор. Чтобы помочь организму, сидя в туалете, он бил себя кулаками в грудь и в живот, но это не помогало. Кстати, впоследствии оказалось, что Ташлицкий этими самыми ударами в грудь и живот спасал себе жизнь, улучшая работу сердца.
В конце концов, на третий день после такого состояния Фимка пошел в поликлинику к врачу, где по счастливой случайности у семейного врача не было пациентов, и она (это была женщина) приняла больного. Выслушав Ташлицкого, врач послала его срочно сделать кардиограмму, благо, медсестры были на месте в процедурном кабинете. Посмотрев кардиограмму, она посоветовала больному срочно ехать в приемный покой больницы, которая располагалась в пяти минутах езды.
Фима вернулся домой, живет он в двух шагах от поликлиники, рассказал все Ане, и, быстро собравшись, они поймали такси и поехали в больницу. В приемном покое после сделанных анализов и еще одной кардиограммы вдруг вокруг Фимки забегали врачи, медсестры, санитары. Его немедленно поместили в какой-то специальный отдел, где два хирурга попытались сделать больному, так называемую, "центуру". То есть "пробить" несколько сосудов, снабжающих сердце кровью, с помощью микроскопического кабеля, который вводится наконечником-иглой по крупному кровеносному сосуду из голени прямо к сердцу. Однако им это сделать не удалось.
Тогда Фимке поставили две капельницы, переложили на какую-то особую кровать и поместили в реанимационное отделение, представляющее собой зал, похожий на командный пункт космического корабля. Через какое-то время к больному подошел врач-хирург и по-русски объяснил Ташлицкому ситуацию.
– У вас, дорогой мой, инфаркт миокарда. Мы попытались исправить положение с помощью метода прочистки сосудов, но это не получилось, поскольку несколько важных жизненных артерий забиты,
316
сердце не получает необходимого количества крови, а значит, и кислорода, оно умирает. Вам срочно надо делать операцию, шунтирование. Вы согласны? Если да, то подпишите эти документы.
– У меня есть выбор? – с грустью спросил его Фимка.
– Нет, выбора у вас нет, срочное оперативное вмешательство может спасти положение. Вы согласны на операцию?
– Куда ж деваться? Давайте, я все подпишу.
После того, как были подписаны бумаги, хирург высоко поднял их над головой и на иврите почему-то громко объявил врачам реанимационного отделения, что больной подписал документы на операцию.
Далее все помнится весьма смутно. Кажется, под утро Фимку повезли в операционную. Когда его катили на специальной кровати по коридору, он вдруг увидел взволнованные лица Ани и дочери Рины. Коридор был длинный, с открытыми настежь массивными дверями, за которыми, видимо, находились операционные комнаты. Наконец санитар втолкнул кровать с больным в одну из комнат. Показал папку с документами каким-то врачам и санитарам. Те, посмотрев бумаги, возмутились:
– Нет, это не наш пациент, не сюда.
Фимка, хоть и был в полусонном состоянии, но все же с улыбкой подумал, что, вместо операции на сердце, сейчас вырежут аппендицит.
Въехали в соседнюю дверь, где Ташлицкого уже ждали врач и пара санитаров-арабов, которые тут же принялись брить его волосатую грудь. Женщина оказалась врачом-анестезиологом, которая начала объяснять Фимке, что она отвечает за его анестезию и что Фима должен снова что-то подписать. Говорила врач на иврите явно со скандинавским акцентом, говорила быстро и не совсем понятно.
– Я не понял то, что ты сказала, – произнес Фима, – повтори, пожалуйста, помедленней. (В иврите нет местоимения "вы" для уважительного обращения, все друг другу тыкают).
– Повторяю, ты должен подписать мне документ, что согласен на мою анестезию. Подписывай скорее, тебе уже ввели лекарство, и ты сейчас отключишься.
– А без анестезии нельзя? – пошутил было Фимка.
Врач вскипела, терпение ее было на пределе. Больной понял, что сейчас операцию на сердце надо будет делать вот этой женщине,
317
поэтому взял ручку и подписал... А через мгновение, так ему показалось (на самом деле прошло четыре часа) послышался голос.
– Ефим, Ефим, просыпайтесь! Меня зовут Алексей, я сейчас буду вытаскивать шланги, но не волнуйтесь, вы не задохнетесь. Просыпайтесь!
Фимке почудилось, что он слышит этот голос откуда-то с высокой горы, издалека. Словно ежик из тумана, показалась голова усатого мужика в белом халате, который, видимо, начал вытаскивать какие-то шланги. Ташлицкий ничего не чувствовал, только вдруг начал соображать, что шланги вытаскивают из него, изнутри. Он закашлялся, но тут же дыхание восстановилось, и Фимка снова провалился в глубокий сон.
Очнулся он в отдельной палате, опутанный проводами, и с клеммами на груди. Рядом стоял прибор, определяющий удары сердца. Дышать было легко и свободно, никакой боли он не чувствовал, только слабость и легкий туман в голове. Фимка повернул голову и увидел спящую в кресле Аню, которую после бессонной ночи свалила усталость. Сознание возвращалось медленно, и он стал вспоминать, что же такое с ним произошло. Пошевелил руками, ногами, понял, что все чувствует. Попробовал приподняться, но тело плохо слушалось. Видимо, он застонал, потому что Аня очнулась ото сна и подошла к мужу.
– Как ты? Как чувствуешь себя?
Фимка попытался ответить, но слова где-то застряли в горле, получилось что-то вроде шипящего – хорошо.
– Ты пока молчи, это от наркоза, врач сказал, что к ночи пройдет, будешь как новенький. Ты меня понимаешь?
Фима кивнул головой и попытался улыбнуться. Аня продолжала говорить, она рассказала, что, по словам врачей, операция прошла успешно, сделали шунтирование шести сердечных сосудов. Она старалась говорить спокойно, чтобы скрыть волнения и переживания, но по щекам то и дело текли слезы. Фимка слушал, но быть соучастником радости не удавалось: он еще не вышел из полусонного состояния. А вскоре снова крепко уснул.
Проснулся глубокой ночью. Теперь рядом с ним сидела в кресле дочь, которая держала отца за руку.
– Ну, как ты, герой? Как самочувствие?
318
– Да вроде нормально, – ответил больной, понимая, что может свободно говорить. – Мне бы попить чего-нибудь.
– Ты, наверное, голодный, мама тут куриный бульон передала, давай вместо воды попей горячего супа.
– А можно?
– Тебе все можно, так врач сказал.
Рина налила немного горячего бульона из термоса в стакан с "носиком" и начала поить папу.
Фимка пил бульон, который казался ему таким вкусным, как никогда. Каждая клеточка его организма приятно согревалась от этой неповторимой животворящей жидкости. Насытившись, он снова уснул.
Через день после операции пришел все тот же хирург, что подписывал бумаги на операцию. Он громогласно объявил, что сейчас снимет с больного остальные шланги и контакты. Эти процедуры врач делал решительно, умело, невзирая на охи и ахи Ташлицкого. Через несколько минут Фимка был "чист".
– А теперь сядем на кровати, – весело сказал хирург.
– А не рано? – засомневался больной.
– Нет, не рано, после операции прошло более двух суток. Я помогу тебе подняться.
Фимка думал, что после такой серьезной операции он как минимум проведет в больнице пару недель. Куда там, врач решительно помог ему сесть на кровать и ушел. Было обеденное время, и Аня принесла мужу поднос с едой. Тот с аппетитом умял все, что было на подносе. А еще через пару часов врач вернулся, и они вместе с Аней помогли Фимке встать на ноги.
– Пойдите, погуляйте, пришла пора восстанавливаться, - с уверенностью в голосе сказал хирург.
Фимка сначала осторожно, мелкими шажками (жена его поддерживала за локоть) пошел по коридору. А еще через пять суток Ташлицкого выписали, любезно предоставив ему на основании медицинской страховки бесплатное профилактическое лечение в шикарной гостинице в городе Бат-Яме, у самого синего Средиземного моря. Затем четыре беззаботных месяца домашнего уюта, оплаченных все той же страховкой. И снова – работа, работа, работа.
Вспомнилось вот еще что. Как-то примерно через месяц после операции Фимка приехал к маме и наконец-то решил ей обо всем
319
рассказать. Только он открыл рот, как Ида опередила его, сказав: «Я обо всем знаю, баба Соня приходила мне во сне и рассказала, как и что было, и что она все сделала, как надо». Удивлению сына не было предела, несмотря на то, что пребывание в Израиле приучило его ничему не удивляться.
Фима постепенно привыкал к мысли, что ему здорово повезло, потому что он оказался здесь и сейчас в том месте, где ему была продлена жизнь. Ведь именно неподалеку от его дома, буквально в пятнадцати минутах ходьбы, находится один из лучших в мире медицинских центров, где работают великолепные кардиохирурги. Один из них – известный в Израиле врач Яир Таль, и он оперировал Ташлицкого.
Многие тогда удивлялись, спрашивая Фиму о том, как он попал к нему, наверно, по блату или заплатил большие деньги: ведь он оперирует только в особых случаях. Сам Фимка не мог найти этому объяснения, и он обратился с этим вопросом к дальней родственнице Кларе Гершман, работающей в том самом медицинском центре имени Ицхака Рабина (больница Бейлинсон). Клара объяснила ему так: в Израильской медицине существует определенный реестр врачей, в особенности хирургов, которые по своей квалификации находятся на той или иной ступени градации. При определении сложности хирургического вмешательства проверяют по баллам квалификацию и способность данного врача выполнить именно такую операцию.
В случае Ташлицкого сложность операции была такова, что призвали к этой работе Яира Таля. Вот такое простое объяснение.
ОПЕРАЦИЯ НА ОТКРЫТОМ СЕРДЦЕ
Не церемоньтесь, доктор, все путем,
Берите скальпель и вперед за дело,
Вы режьте смело, тонко и умело,
А мы вот тут кровиночки сотрем.
Нет-нет, не бойтесь, стерпит все душа,
Которая все понимает ныне,
Уже в сторонке страхи и унынья,
Вы плоть пораньте, только не спеша.
320
Вы, доктор, бог сейчас. На вас молиться,
Всю ночь молиться женщина пришла,
А рядом с вами – то ее душа,
Огнем здоровым у груди искрится.
Она согреет руки вам тем светом
Божественного яркого огня…
Но, вы уже не слышите меня,
Вам надо быть сейчас аскетом,
Чтобы ничто не помешало жить,
Как сквозь асфальт цветок – сердцебиенью,
Да, вы Творец, и вот оно – творенье –
Стучит в рассвет, взлетает, как чижи,
Здоровое теперь (после ночной тревоги),
В крови купается, как в утренней заре,
Волнения и наготу презрев,
Глазами ищет новые дороги.
ВАДИМ, АРКАДИЙ, ВАСИЛИЙ И ДРУГИЕ.
Не мне вам рассказывать, что весьма важную роль в жизни любого человека, занимают его друзья. У нас есть коллеги, сослуживцы, партнеры по бизнесу, знакомые, родственники. Но вот друзей, по-настоящему преданных и очень близких, – один, два, может три.
В Израиле с самого начала алии у Фимки появилось несколько друзей. Конечно, это Додик Альтман, с кем он создал клуб «Тыковка». Из довольно близких знакомых и соратников по авторской песне – Михаил Михлин, Гена Беккер, Геннадий Мезин, душевно поющий песни акапелла, без гитары, Ади Гамульский (он был автором
321
обложки к сборнику стихов "ОТ КРОВЕНИЕ). Александр Дымент, прекрасный фотограф, добрый и отзывчивый парень, который помог Фимке оформить обложки многих его книг.
И все же самыми близкими друзьями Фимки на тот момент жизни в Израиле назовем Вадима Эдельмана, Аркадия Рабкина и Василия Саввиди. С одним он работал в израильской школе, и дружат они до сих пор.
С другим человеком его связала любовь к песне, к музыке, к творчеству. С третьим был знаком много лет, еще с Самарканда. Аркадия и Василия, к великому сожалению, нет уже в живых, и потому в память о них написаны истории в этой главе. Однако будем последовательны.
Вадим Эдельман
Это было в самом начале алии. Фимка, у которого с утра практически не было пациентов, устроился в охранную фирму, которая работала в учреждениях народного образования: в школах, семинариях, клубах. После прохождения специального курса Ташлицкому выдали оружие, патроны и поручили охрану школы, где учились умственно отсталые дети.
Кстати, таким детям в Израиле созданы великолепные условия для жизни и учебы. Школы, интернаты, спортивные и игровые площадки, теплицы, мастерские. Для них ежегодно в стране устраиваются праздники и спартакиады, экскурсии и фестивали. Дружба Ташлицкого и Эдельмана началась с поездки в Эйлат.
Дело в том, что любая экскурсия израильских школьников должна иметь вооруженную охрану. Вот и теперь охраннику Ефиму Ташлицкому была поручена ответственная работа – поехать с детьми в трехдневную экскурсию по случаю окончания учебного года. Кроме него, и воспитатель Вадим Эдельман, и директор школы Цви Зильбер также были вооружены пистолетами.
Из центра страны от Бней-Брака, где находилась школа, до Эйлата – четыреста километров. Считай – полстраны. Все происходило примерно так, как когда-то в Самарканде. Фимка ехал отдыхать в
322
пионерский лагерь. Только здесь группа школьников и преподавателей ехала на прекрасном комфортабельном автобусе с кондиционером и туалетом. Дорога заняла практически весь световой день, потому что были остановки в Мицпе Рамон, где похоронен первый премьер министр Израиля Бен Гурион. Затем бедуинские палатки, возле которых самые смелые из детей катались на верблюдах. И, конечно, «Сто первый километр», знаменитое в Израиле место, где постройки в стиле американских ковбойских ранчо и небольшой зоопарк.
В Эйлат, освещенный гирляндами огней, приехали уже поздним вечером. Разместили детей в гостинице, поужинали и отправились отдыхать. Фимка с Вадимом, без умолку говорившие в дороге, успели близко познакомиться и рассказать друг другу о себе, о своих семьях, детях и женах.
– Слушай, Фима, пойдем, прогуляемся по городу, – предложил он, – еще рано. И чего тут торчать? Дети устроены, и за ними присмотрят воспитатели.
Фима согласился. Они попросили разрешение у директора школы на короткую, казалось бы, отлучку. Тот не возражал и сказал, что очень устал и отправляется спать.
Вадик и Фимка, не имеющие права оставлять оружие, где попало, так и ушли в город с висящими на ремнях пистолетами. Надо отметить, что Ташлицкий был одет в официальную форму охранной фирмы, очень похожую на полицейскую. Забегая вперед, скажем, что через много лет Фимка часто вспоминал ту ночь и всегда благодарил бога, что они с Вадимом тогда не встретили ни одного настоящего полицейского, иначе…
Но давайте все по порядку.
До центрального места в Эйлате, морского порта и сети шикарных, дорогих гостиниц, расположенных на самом краешке Эйлатского залива Красного моря, было километра полтора. И все вдоль моря, где очень редко штормит, лишь легкая рябь и небольшие волны прокатываются по водной глади. Температура воды у берегов Эйлата постоянна – плюс двадцать два градуса круглый год. Тогда как у берегов Тель-Авива Средиземное море прогревается к сентябрю до тридцати градусов тепла.
Дойдя до первого же кафе, друзья решили, что пора подзарядиться, и выпили граммов по сто водки. Но интересно то, что эти кафе и
323
ресторанчики встречаются в Эйлате через каждые пару десятков метров. Так что, подойдя к порту, Вадик и Фимка были в изрядном подпитии.
– Нет, так дело не пойдет, – сказал Ташлицкий, – надо основательно закусить, вернее, перекусить. А то мы окончательно опьянеем.
– Мне больше нравится, как ты сказал – закусить. Но чтобы закусить, – Вадик икнул, – надо выпить.
Они сели за столик небольшого ресторанчика и заказали телячьи отбивные с жареной картошкой. И, естественно, выпивку.
Выпив снова и закусив, Фимка и Вадим любовались огнями гостиниц, отраженных в морской воде, о чем-то говорили, спорили, соглашались. Но вскоре к ним подошел официант и сказал, что они скоро закрываются.
– А мы отсюда не уйдем, – решительно сказал Вадик. – Нам тут нравится.
Официант молча ушел, но через минуту к ним подошел, видимо, хозяин ресторана, высокий, стройный, атлетически сложенный «мароканец». То есть еврей мароканского происхождения. Он вежливо спросил, понравилась ли им еда, хорошо ли клиентам в его ресторане.
– О, прекрасно, – ответил Фимка. – Жаль, что Цвики Зильбера нет с ними.
– Постойте, вы что, от Цвики Зильбера? – расширив глаза, спросил хозяин.
– Ну, от кого же еще, от него, родного, – подтвердил Вадим.
– Вы из его охраны?
– Да, а как ты догадался?
Хозяина, как волной, смыло. Он исчез, но через несколько минут пришел вместе с официантом, который нес на подносе всякую разную вкуснятину и красивую бутылочку виски. Кроме всего этого, на подносе лежал небольшой конверт. Кивнув на него, хозяин тихо произнес, что это подарок для уважаемых гостей и что все съеденное и выпитое ими в его ресторане – за счет заведения.
– Мы закрываемся, но ваш столик оставим на месте, сидите, хоть до утра. И обязательно передайте привет Цвике от Йоси Шаша.
Наши герои были в таком состоянии, что ничему не удивились, они поблагодарили приветливых работников ресторана за столь чудный
324
прием. Вадим пытался поцеловать Йоси, но тот посчитал, что это уже слишком, и быстро испарился. Друзьям было невдомек, что их директор школы оказался однофамильцем известного в Израиле мафиози.
В полночь Фимка и Вадим покинули ресторанчик и отправились в обратный путь к своей гостинице. Было тепло и приятно, слева от пешеходной дорожки лежало Красное море. На противоположном берегу залива видны яркие огни иорданского города Аккаба. Через пару сотен метров друзьям повстречались двое прохожих в ковбойских шляпах. Они, видимо, заблудились, поскольку спросили по-английски, как пройти к гостинице «Шератон». По всему было видно, что «ковбои» тоже не совсем трезвые.
– Вы американцы? – спросил заплетающимся языком Вадим.
– Да, мы американцы, – ответил один из них, усатый высокий мужчина лет пятидесяти. Дальше он произнес фразу, которую ни Вадим, ни Фима не поняли.
Вадику показалось, что американец очень неуважительно отозвался о встреченных прохожих. Эдельман положил руку на кобуру пистолета, висевшего у него на ремне, и ни с того ни с сего крикнул:
– Хенде хох! Янки гоу хоум!». Янки опешили и вскинули руки вверх.
– Да пошутил я, – уже по-русски успокоил их Вадим. – Давайте выпьем за дружбу между народами.
– Рашн, русские? – с неподдельным удивлением, ужасно коверкая русские слова, спросил усатый. – Что ви исдес делает?
– Ми тута, хиа, Израиль охраняем! – ответил Фимка.
– О! Секьюрити, ахрана, гуд, харашо. – Он перевел сказанное второму «ковбою». Тот засмеялся и что-то сказал по-английски. – Мой френд говорит, что он тепьерь покоен за Израиль, раз его ахранят такие парни, как ви.
– Наверное, спокоен, – поправил Фимка.
– Ес, ес, спокоен.
– Давай выпьем за дружбу народов, – предложил Вадим, вытаскивая из кармана недопитую бутылочку виски. – Вот, у нас есть виски.
– О, виски, ноу, ноу, ми уже попили.
325
– Да ладно, что тут пить, – не унимался Вадим. – У нас только стаканов нет, так что пить будем с горла. – И он первый пригубил бутылочку, передав ее американцам.
Интересная была картина: в полночь у берега моря стояли четверо мужиков и по очереди по глотку пили виски, громко разговаривали, одни по-русски, другие на английском, но взаимопонимание было полным.
Часам к двум ночи Фимка и Вадим наконец-то пришли к себе в номер гостиницы. Стараясь не разбудить директора, разделись и, чтобы завтра быть свеженькими, решили искупаться в душе под холодной водой. Первым в душ отправился Фимка, а затем и Вадик.
В номере царил полумрак, горел только ночной светильник. Выйдя из душа, накрытый полотенцем ничего не соображающий Вадим, перепутав все на свете, направился вдруг к кровати, где спал Цвика. Фимка не успел сообразить, что происходит, как, сбросив с себя полотенце, его друг плюхнулся в чем мать родила прямо на спящего директора. Цвика, испугавшись, спросонья ничего не понял и, увидев над собой голого Вадима, заорал благим матом. Он, наверно, подумал, что его собираются изнасиловать.
Все происходило, как в замедленных съемках кино: Фима поднялся со своей кровати и «ринулся» (это он так думал) спасать товарища. Пока Цвика отбивался от наседавшего Эдельмана, Фимка попытался стащить Вадима с кровати. Но тот упирался, как баран, тоже ничего не понимая.
– Отпусти меня, – шипел он, – я спать хочу. Куда ты меня тащишь?
– Вадик, ты лег не на свою кровать, здесь спит Цвика.
– А мне по фигу, пусть идет на свое место, а эта кровать моя, уйди, не мешай спать.
Цвика, освободившись, наконец, от Вадима, никак не мог понять, что тут происходит, сел в кресло, наблюдая, как Фима изо всех сил тянул за ноги и за руки возмутителя спокойствия, одновременно пытаясь объяснить директору, что Эдельман ошибся кроватью. Вскоре ему это удалось, и он переправил друга на его законное место ночлега. Порядок был восстановлен, и вскоре все трое мирно уснули.
Утром во время завтрака в кафе гостиницы Фимка рассказал Вадиму о том, что случилось ночью. Поначалу Эдельман ему не поверил, подумав, что его просто разыгрывают. Но потом, сообразив, что это правда, пошел просить прощения у директора. Цвика,
326
недовольно насупившись, слушал извинения. В конце концов, он утвердительно кивнул головой, мол, ладно, прощаю.
На следующую ночь друзей уже не тянуло на «подвиги», и они под одобрительные взгляды директора весь вечер играли в шахматы. Далее экскурсия прошла без приключений.
С тех пор Фима и Вадим, как говорится, дружили семьями. Именины, еврейские праздники, поездки к морю, юбилеи отмечали вместе. У Вадика и его жены Валентины росли двое прекрасных сыновей. Их уму и способностям можно было позавидовать. Забегая вперед, отметим, что сегодня старший, Александр, владеет компьютерным бизнесом не где-нибудь, а в Китае и Японии. Он отлично знает китайский и японский языки, и перспективы у парня огромные (дай бог ему здоровья).
Младший, Дмитрий, уже с девятого класса после победы на нескольких межшкольных олимпиадах был отобран специалистами для учебы в Тель-Авивском университете на физико-математическом факультете. Сейчас в свои двадцать четыре года он готовится защищать докторскую диссертацию.
Жена Вадима, Алевтина, много лет работавшая в одном из крупных банков Израиля, теперь является ведущим референтом по связям с российскими и украинскими олигархами. Я рассказываю это к тому, чтобы читатель четко представлял себе картину «уплывающих» мозгов из стран бывшего союза. «Жидам» нигде не давали покоя, особенно здесь отличалась западная Украина, обвиняя евреев во всех смертных грехах.
Кстати, «жидов» там практически не осталось, так что теперь потомки Степана Бендеры принялись за русских, за «москалей», провозглашая Украину только для украинцев. Очень знакомое выражение слышится в этом (тридцатые годы прошлого столетия) – Германия только для немцев.
Как-то поздним вечером Вадим позвонил Фимке и попросил срочно к нему приехать.
– Слушай, на часах одиннадцать ночи, мне завтра рано утром на работу.
– Приезжай. Ты мне друг или не друг? Тут у меня такое творится…
Ну, надо так надо. Фима мчится к Эдельману, строя различные предположения, благо, ехать всего минут пятнадцать. Приезжает, поднимается по ступенькам на пятый этаж, запыхавшись, произносит
327
открывающему дверь другу свою традиционную фразу: «Ну и высоко же вы забрались».
Вадик проводит Фимку в свой кабинет и указывает на экран компьютера. А там – фотография годовалого малыша, ну, копия Эдельман.
– Кто это?
– Догадайся с трех раз.
– Сын?
–Да ты шо, поздно мне таких детей делать. Внук мой это, отпрыск сына моего из Санкт-Петербурга, о котором я никогда не знал.
– Ну, ты даешь! Давай подробности.
И Вадик рассказал, что когда-то отдыхал в Трускавце, в санатории, и вот познакомился там с одной женщиной, с которой они «тесно общались». Женщина, как оказалось, забеременела и решила оставить ребенка. Но Вадиму об этом не сообщила. Почему? А бог его знает, не сообщила и все. Недавно получаю, – поведал Эдельман, – сообщение в одной из социальных сетей с вопросом:
– Вы Вадим Эдельман?
– Я, – отвечаю.
– Вы отдыхали в таком-то году там-то и там-то?
– Да, отдыхал.
– А вы знаете, что у вас есть сын родной от вашей тамошней подруги? И вот вам фото вашего внука…
– Я, увидев фото, конечно, выпал в осадок, так как пацан – копия я.
– Ну, и радуйся, старик, тебе же счастье привалило, давно внуков хочешь!
– Да я-то счастлив, но как Алевтине сказать, не знаю.
– А ты с той женщиной был до свадьбы или после?
– До того, конечно, до женитьбы.
– И чего тебе теперь бояться? Ну, согрешил, было дело. Ты ж ничего не знал?
– Да клянусь тебе – не ведал!
– Вот и хорошо, жена поймет, отнесется к случившемуся нормально, по-человечески, я уверен. Есть еще фотографии? А сына покажи.
Они еще долго рассматривали фотографии, говорили, делились прошлым. А для чего, скажите, нужны друзья, верные и понимающие тебя с полуслова? Человек не может жить без друзей, они нужны ему
328
как воздух. Иначе – это не жизнь, а серое существование. Фимка и Вадим прошли одну и ту же школу советского времени. Оба оптимисты, обладающие прекрасным чувством юмора, романтики – один пишет стихи, песни, сказки для детей, второй, в прошлом талантливый проектировщик, стал изготавливать удивительно красивые и содержательные видеоклипы, видеофильмы по различным жанрам искусства.
Лишь однажды Фима «подвел» друга, опоздав на работу. Это случилось тогда, когда в Израиле готовились к отражению ракет, которыми намеревался атаковать Ирак. Ташлицкий опоздал на работу, что с ним случалось крайне редко, а директор поручил Вадиму обклеивать окна клейкой лентой, потому что боялись газовой атаки.
Эдельман, рисковый парень, встал на две алюминиевые лестницы, как на ходули. В какой-то момент лестницы «разъехались» по керамическим плиткам пола, и Вадим упал с высоты почти двух метров. Упал на бок и сломал шейку бедра. Когда Фимка подходил к воротам школы, там уже стояла машина неотложной помощи, в которую загружали лежащего на носилках друга. Если бы не опоздание, то Ташлицкий бы помогал Вадику в этой работе и такого, возможно, не случилось бы.
В который раз можно крикнуть: «Слава израильской медицине!». Потому что Эдельмана «починили» в том же самом медицинском центре в Петах-Тикве, где делали операцию на сердце Ташлицкому. Так что и тут они оказались побратимы. Через пару месяцев Вадик уже мог свободно ходить, а после второй операции и танцевать. Единственное, что огорчало, – у него разладились отношения с Алевтиной, и вскоре они разошлись. Вадим переехал жить в Петах-Тикву, поближе к другу.
Они часто встречаются, говорят за жизнь. Как всегда, Вадим является одним из первых слушателей новых стихов, которые пишет Фима. Любит анализировать их и давать ценные советы, к которым друг внимательно прислушивается. Иногда Фимка соглашается с замечаниями, иногда стоит на своем, но Вадиму доставляет удовольствие участвовать в творчестве друга. Несколько стихотворений и романсов посвящены самому Эдельману. Когда Вадик слушает их, у него на глазах появляются слезы.
329
Вадиму Эдельману – романс
Отслужили панихиду листья осени,
И отплакали любовь мою дожди,
Тучи серые закрыли нынче просини,
И ветра по проводам гудят – "не жди".
Не гадай ты мне, цыганка, счастье новое,
Не смеши, вот-вот нагрянут холода,
И не сбросить с сердца эту грусть бедовую,
Не вернуть любовь в объятья – никогда.
В уголке горит свеча, сжигая прошлое,
Огонек ее, как бабочка, дрожит,
Как же без тебя мне жить, моя хорошая?
Без любви твоей, ну как скажи, прожить?
За окном судьба бездомной кошкой мается,
И скребется, просит старую простить...
А печаль в душе, как в масле сыр, катается,
О пощаде и не думает просить.
Нагадай ты мне, цыганка, счастье новое,
Даже если холода нагрянут вновь,
Освяти мне путь, я сброшу грусть бедовую,
Оживу и для души найду любовь...
Аркадий Рабкин
Свой первый романс Фима написал в 2002 году. До этого он сочинял песни, которые теперь иногда называют бардовскими. Но точного названия этому жанру до сих пор не придумали. Говорят – авторская, самодеятельная, туристская, студенческая, городская песни. Все верно. Но как назвать жанр, который объединяет все эти направления? Может, кто-то и знает, Фимка – нет. Ему просто
330
нравится простая и доступная песня с глубоким поэтическим содержанием. Повторимся – это стихи, спетые под гитару. Его как магнитом всегда тянуло к людям, умеющим слагать такие песни, писать к ним музыку и исполнять их как у костра, так и на сцене в больших залах.
Одним из таких талантливых музыкантов был близкий друг Ташлицкого Аркадий Рабкин. Жил он в городе Афула, в девяноста километрах от Петах-Тиквы. А вот приехали Рабкины в Израиль счастливой семьей из далекой заполярной Воркуты. Такие вот метаморфозы. Знакомство с ним произошло так.
Михаил Михлин, талантливый поэт, который состоял в клубе «Тыковка», решил однажды устроить конкурс. Главным условием конкурса было сочинение музыки на стихи поэта. Сам Миша считает себя неспособным написать красивую мелодию, потому он и обратился за помощью к композиторам. Фиму он попросил организовать ход конкурса, написать объявления, разослать тексты стихов для песен. Ташлицкий с удовольствием помог Михлину, и в конце концов получилось удивительно интересное мероприятие.
Узнав о конкурсе на сайтах, посвященных авторской песне, и из передач израильского радио РЭКА, на призыв откликнулись, по крайней мере, с десяток музыкантов и исполнителей разных направлений и жанров. Среди них и был Аркадий Рабкин, который в итоге занял в конкурсе почетное второе место, за что был награжден дипломом и двумястами долларов США. Но не это главное.
Для Фимки он стал настоящим другом и соратником. Как обычно, забегая вперед, скажем, что на стихи Ташлицкого Аркадий написал с десяток песен и сделал, сочинил, много великолепных аранжировок к уже известным произведениям, таким, как "Исповедь", «Песенка Рони», «Не спрашивай меня» и другим.
Каким-то особым чутьем оба, и Аркадий, и Ефим, поняли, что им необходимо встретиться и поговорить, пообщаться. А узнав, что Фимка занимается альтернативной медициной, массажами, Рабкин и его замечательная супруга Нина пригласили его с женой Аней к себе в гости, в Афулу.
– У меня есть маленькая студия звукозаписи, – сказал Аркадий, – а тебе давно пора записать свой аудиодиск.
331
В гости к Аркадию и его жене Нине Фима приехал вместе с Аней. Их ждал сюрприз, оказывается, Рабкины собрали к вечеру гостей, своих близких друзей, весьма талантливых и, что особенно приятно, коммуникабельных. Вечеринку назвали «музыкальный ринг». На нем должны были "сражаться" два автора-исполнителя: Аркаша Рабкин и Ефим Ташлицкий. Первый исполнял песни под орган, используя сочиненную им же музыку. Второй пел свои песни под гитару.
Аркадий и Фимка пели по две-три песни по очереди, получился классный концерт. Рабкин также пел дуэтом с прекрасной певицей – Аллой Абрамовой, которая, как выяснилось, тоже приехала в Израиль из Самарканда. Мир поистине тесен. И главным сюрпризом было то, что этот удивительно гармоничный дуэт спел песню на стихи Ташлицкого «Не верьте сентябрю» об осени в Иерусалиме. Музыка, естественно, Аркадия Рабкина. Кстати, эту песню, которую Аркадий исполняет в дуэте с прекрасной певицей Аллой Абрамовой, ежегодно передают в сентябрьские дни по израильскому радио РЭКА.
Среди гостей на том концерте был известный в Израиле и в других странах поэт Михаил Ронкин со своей женой Маргаритой. Дело в том, что Аркадий написал несколько песен на стихи этого великолепного мастера поэтического слова. Михаилу было очень приятно, что песни на его стихи звучат на этом концерте. Помнится, тогда Фимка познакомился и с талантливым художником Владимиром Рейхом.
Почему мы так подробно обо всем этом пишем, указываем детали и фамилии? Детали – они важны для творчества Ташлицкого, он собирает их, словно бусинки, нанизывая их на ожерелье прозы и стихов. Так бывает всегда, когда зрители, слушатели, проникнуты единой любовью к искусству, к поэзии, к музыке.
После концерта были стихи, разговоры о музыке, живописи, о жизни в Израиле. В маленьком дворике Рабкиных было уютно и прохладно, так как дом, где они живут, находится на холмах города Афула. А в низинах стоял хамсин.
Вы не знаете, что такое хамсин? И слава богу. Потому что это жаркая, сухая, пыльная погода, при которой невозможно ни дышать, ни жить. Разгул хамсинов приходится в основном на октябрь-ноябрь и на март-апрель. Хотя такие явления бывают и в другие месяцы.
После вечеринки, затянувшейся до глубокой ночи, двое друзей еще долго сидели в маленьком кабинете Аркадия и слушали песни, написанные им в прошлом. Надо заметить, что у Рабкина был
332
великолепный баритон, в голосе одновременно чувствовались и мощь, и чистота, и душа. Удивительный импровизатор, он мог написать вариант песенной музыки на стихи, но затем, повторить эту же вариацию у него не получалось. Спасала современная аппаратура и компьютерные программы, оставляющие навечно в своей памяти великолепные сочетания нот и звуков.
Фимка ушел спать под утро, Аркадий сказал, что еще немного посидит, поработает. Удивительно, сколько в этом человеке было творческого азарта и энергии. Когда Ташлицкие проснулись поздним утром в субботу, Фиму ждал сюрприз.
– Сейчас выпьем кофе, позавтракаем, а потом я покажу тебе аранжировку к твоей песне «Исповедь», – сказал Аркадий.
Вы знаете, человек иногда запоминает на всю жизнь какой-нибудь пустяк, историю, событие, которое поначалу казалось не столь важным. Но бывает ощущение, когда ты испытываешь душой и телом состояние дивного покоя, умиротворенности и блаженства. Забыть это ты уже не в силах. Вот так же запомнилось Ташлицкому то благословенное утро. Прежде всего, глубочайшая тишина за окнами. Тишина в прохладном дворике, где были слышны лишь звуки летящей пчелы, легкий шелест листвы деревьев, звук кипяченой воды, текущей из чайника в изящные чашечки для кофе. Шабат, суббота, все в еврейском мире спит, отдыхает, наслаждается седьмым днем недели.
Было так тихо и приятно, что даже не хотелось нарушать эту тишину голосом, разговором. Аня, Нина, Аркадий и Фимка сидели за маленьким круглым столиком и не спеша завтракали. Вот ругайте меня за то, что я сейчас скажу, но осталось ощущение, состояние райского наслаждения.
Как обычно, забегая вперед, отметим, что нечто подобное Фима и Аня испытали через несколько лет на Кипре, когда были в гостях у Василия Саввиди. Но об этом чуть позже.
А пока что после завтрака Аркадий пригласил всех в свой кабинет, где под свою аранжировку спел Фимкину «Исповедь». Это и был сюрприз, да еще какой. Ташлицкий никогда не предполагал, что песня, исполняемая под гитару, может так преобразиться в исполнении под электроорган, под целый оркестр музыкальных инструментов. Вот честно, когда закончилась песня, у Фимы на глазах были слезы.
333
Примерно раз в два месяца они встречались на своих посиделках. То Ташлицкие приезжали в Афулу, то Рабкины в Петах-Тикву. Это были замечательные встречи, наполненные взаимопониманием и творческим настроением. Аркадий записал Фимке диск с его песнями, первый аудиодиск, которым герой нашего повествования очень гордится. Трое суток друзья писали этот диск, спорили, ругались по-доброму, мирились, снова спорили. Аркадий добивался от Фимки лучшего исполнения, а тому это давалось нелегко. Привык он петь свои песни у костров, в кругу фестивальной братии. Здесь все было иначе, песня и музыкальное сопровождение должны были звучать по-настоящему красиво.
Фимка ответил тем, что в короткий срок обучил Аркадия и Нину приемам лечебного массажа. От денег за аранжировки Рабкин отказывался наотрез, не брал – и все тут. Лишь однажды Фимка уговорил друга взять за работу небольшую сумму денег в качестве подарка на день рождения.
– Ну, разве что на день рождения, – сказал Аркадий и тут же закричал из кабинета Нине, которая хлопотала на кухне. – Ты слышишь, дорогая, Фимка мне «на лапу» дал.
И снова они вдвоем долго засиживались у компьютера, слушая новые композиции Аркадия, говорили о песнях, о музыке, травили анекдоты и громко смеялись. Дружба сродни сообщающимся сосудам, настроение и чувства переливаются от одного человека к другому. Перекрыть такое общение – значит опустошить один из сосудов, а то и вовсе оба!
Какое это было чудное время, наполненное необъяснимой теплотой и милосердием друг к другу. И стоило только одному задержаться с телефонным звонком, как другой тут же звонил и спрашивал о здоровье, о делах, о детях и внуках. А однажды Аркадий позвонил и сказал, что он нашел себе дополнительный заработок.
– Что ж ты такого начал делать?
– Фима, не от хорошей жизни. Ты же знаешь, что я перешел в разряд пенсионеров и начал получать пособие по старости. Но его на жизнь явно не хватает, вот я и начал петь по пятницам, перед шабатом, на улице как уличный музыкант. Иногда мне в этом помогает Алла Абрамова. Мы с ней такую публику собираем. Мы поем не только на русском, но и на идиш, на иврите, украинском.
– И сколько же вы зарабатываете за день?
334
– О, это секрет, хотя тебе скажу, что за четыре-пять часов выходит от трехсот до пятисот шекелей. Иногда бросают меньше. Но я доволен, правда, в последнее время устаю сильно.
Было чему удивляться. Фимка не мог себе представить близкого друга поющим песни под электроорган, стоя на тротуаре возле какого-нибудь торгового центра. Тем более, вдвоем с Аллой. Но потом вспомнил кадры из советского фильма «Старший сын», где играющий отца Евгений Леонов говорит так:
– Ну, где же еще играть музыканту, как не на свадьбах и похоронах, там, где музыка нужна людям…
Вскоре Аркадий серьезно заболел. Несколько операций, страдания и боль. Фимка пытался приехать навестить друга, звонил ему и Нине, но всегда получал в ответ просьбу, болезненную просьбу – не приезжать.
«Он категорически не хочет, чтобы ты видел его в таком состоянии, – говорила Фимке Нина, – пойми его и не обижайся». В апреле 2012 года Аркадия Рабкина не стало. Осталась память об этом прекрасном человеке, музыканте, певце, остались его песни, его великолепный голос, звучащий с аудиодисков и на сайтах в интернете.
Теперь Ташлицкий, сочинив стихотворение, понимает, что написан неплохой текст для новой песни. «Эх, был бы жив композитор Аркаша Рабкин, уж он точно придумал бы чудесную мелодию…», – с горьким сожалением думает Ташлицкий.
Василий Саввиди
Ефиму Ташлицкому по жизни очень везло на хороших и добрых людей. Плохих и предателей было немного, как говорится, раз, два и обчелся. Он всегда ценил и ценит до сих пор дружбу, открытость и взаимопонимание между людьми. Фимка чтит неписаное правило: никогда не делать другим того, чего сам себе не пожелал бы и не сделал. Он до сих пор поддерживает связь с некоторыми друзьями детства, юности, молодости. Дружба – она ведь бывает на всю жизнь, но бывает и до тех пор, пока жив тот, с кем дружишь. Иногда время
335
безжалостно, его на поводок не подцепишь. Поэтому дружба между людьми бывает длинной, как бесконечная дорога, а бывает похожей на падающую с неба звезду: росчерк – и звезда, светившая ярко, вдруг гаснет и исчезает навсегда.
Вот яркий пример – Василий Саввиди. Случайная встреча с бывшим одноклассником, с которым он не виделся более тридцати лет, переросла в крепкую мужскую дружбу. Они «разбежались» тогда, когда Фимку перевели в другую школу. Прошлое помнилось смутно, но вот новая встреча сыграла для друзей важную роль.
Это как идти одному по пустыне: вроде и вода есть, и сил много, чтобы преодолеть препятствия, а вот не хватает чего-то. А не хватает дружеского плеча, доброго слова, поддержки, оптимизма, настроения. Другое дело, когда рядом с тобой надежный друг, испытанный и честный, с чувством собственного достоинства. А когда надо, и с великолепным чувством юмора, чтобы веселей было идти по жизни. Без друга мир сер и неинтересен, потому что тебе некому рассказать о своих радостях или тревогах, некому дать дельный совет и поддержать в добрых начинаниях.
Человеку свойственно желание, когда вдруг хочется побыть одному, в тишине, поразмышлять, пофилософствовать, сочинить стихи, например. Но так случается не часто, одиночество никому никогда не приносило пользы.
Чего греха таить, у героя нашего повествования всегда была масса знакомых, и никогда не было недостатка в друзьях. Его натура и то, чем он занимался, притягивала к нему людей как магнитом. Да он и сам тянулся к тем, с кем его объединяли общие интересы и дела. Так произошло и при знакомстве с Василием Саввиди.
Фимке, когда он только начал работать в областной газете, поручили подготовить материал о новом грузовом автомобиле, который получила в свое пользование одна из самаркандских автобаз. Придя на предприятие, он, естественно, обратился к директору. Поскольку тот вечно был занят, Ташлицкого перенаправили к Василию Саввиди, профсоюзному активисту и знаменитому организатору общества рыболовов и охотников.
– Вы говорите – Василий Саввиди? Я с ним, кажется, учился четыре первых класса в школе. Вот это да! – Воскликнул Фима.
Когда встретились, Василий не сразу узнал Фимку, но потом вспомнил и обрадовался встрече.
336
– Грузовик, о котором идет речь, сейчас в рейсе, перевозит мраморные глыбы с карьера на железнодорожную станцию, – сказал Василий, – он вернется на базу часа через два-три. Так что давай я покажу тебе свое хозяйство, сделаем экскурсию по нашему музею и по мастерским. А там видно будет.
Назад в редакцию ехать не хотелось, да и стало интересно, что это за музей, ведь можно подготовить информацию для газеты. Кроме того, Фимку как заядлого рыболова (на охоте он бывал редко), заинтересовала работа общества, которым руководил Василий. И он остался.
Следующие два часа пролетели незаметно, поскольку Василий увлеченно и интересно рассказывал о рыбалке и охоте, о спортивных достижениях работников автобазы. Он показывал экспонаты музея, фотографии, дипломы, всевозможные муляжи и чучела птиц, рыб, мелких хищников. А потом повел Ташлицкого во двор автобазы, посреди которого стояла огромная клетка с живым волком.
– Вот, это наш Кеша. Были как-то на охоте, – рассказывал Василий, – в одном дальнем кишлаке жители пожаловались на пару волков, которые доставляли селянам много хлопот: кур воровали, баранов убивали. Попросили помочь. Наши мужики – опытные охотники, они выследили волков и убили их. Оказалось, что у этой пары был слабый и больной волчонок. Жалко стало его, и водители привезли щенка сюда, на автобазу, назвали Кешей. Вместе его и вырастили. Скоро ему год исполнится.
Вася подошел к клетке, затем, открыв ключом замок решетчатой двери, изготовленной из строительной арматуры, вошел вовнутрь, быстро закрыв за собой решетку. Фимка остановился как вкопанный. Такого он не ожидал. Волк поднялся со своей лежанки, подошел к Василию и стал беззвучно ластиться к нему. Картина была впечатляющая.
– Кешка, Кеша, здоровый стал какой. Он только меня признает, – потрепав волка за загривок, с гордостью сказал Василий, – на любого другого бросился бы. Знаешь, Ефим, я, наверное, отпущу его на волю. Он подрос, окреп, и здесь ему неуютно взаперти. Хочешь поехать с нами на охоту в район озера Айдаркуль? Там и порыбачить можно. Вот еще что, если хочешь сделать интересный материал для газеты, поезжай с водителем на новом грузовом автомобиле на мраморный
337
карьер в Лянгар. Опишешь поездку, заодно и посмотришь, в каких условиях работают наши шоферы.
Оба предложения были весьма заманчивы, и Фима согласился, а Василий договорился с водителем нового автомобиля, чтобы тот взял журналиста с собой в рабочий рейс.
– А ты сказал ему, что выезжаю я в пять утра? – спросил Рустам Хамдамов, так звали шофера. – Я ждать не буду, у меня график, связанный с железной дорогой.
– Как, Фима, сумеешь подъехать в такую рань? Свой «Москвич» оставишь возле склада, я договорюсь – машину никто не тронет.
– Да, я согласен, мне это очень интересно, конечно, приеду вовремя.
Для Ташлицкого не было проблем вставать рано утром. Естественно, что делал он это далеко не каждый раз, а лишь при необходимости. Однако проснуться до рассвета, ощутить необыкновенное состояние единения с природой – это, пожалуй, было у Фимки в крови. Может быть, поэтому во многих его стихотворениях рассвет – это своеобразный культовый символ, будто начало не только нового дня, но обновление чувств, мыслей, настроения.
Вот и сейчас он ехал по пустынным улицам города и вволю наслаждался ощущениями. Самарканд еще не проснулся, звезды сияли по-праздничному ярко, и рассвет только готовился развернуть свою корону. Ни машин, ни прохожих. Лишь изредка попадалась небольшая арба с поклажей. Арбакеш, обязательно в национальном халате и в тюбетейке, шел рядом с ишаком, который послушно, семеня копытами, вез овощи для продажи на базаре. Скорее всего, он выехал часа два-три назад из какого-нибудь ближайшего колхоза, чтобы с первыми лучами солнца быть на рынке.
У ворот автобазы стоял «под парами» новенький мощный «КРАЗ», ожидавший корреспондента. Рустам остался доволен, что Ташлицкий его не подвел. Оставив сою легковушку у склада, Фимка подошел к машине, забрался по ступенькам в довольно просторную кабину, где свободно мог уместиться еще один пассажир. Только он уселся на сидение, как дверь машины отворилась, и в кабину протиснулся, кто бы вы подумали? Точно – Василий Саввиди.
– Привет! Это я, сюрприз решил устроить, чтобы нескучно было. Ты не возражаешь? Я тут и рюкзак с провизией захватил, водочки, так что за встречу выпьем…
338
– Какие тут возражения, Вася? Это же классно! По дороге расскажешь о себе, ну, а я о своем житье-бытье.
Ехать надо было километров семьдесят, но дорога показалась друзьям короткой. Они по очереди поведали друг другу о том, как жили все это время. У Василия есть дочь Елени, два сына: Янис и Евстафий. Построил дом, живут с женой счастливо и в любви. Дети хорошо учатся, хлопот с ними почти нет. Доволен судьбой и работой, вначале шоферил, потом вот поручили заниматься профсоюзными делами.
А поскольку всегда любил рыбалку и охоту - организовал на автобазе клуб, у шоферов работа тяжелая, а вот отдыхать нормально не могут. Поэтому на берегу озера Айдаркуль построили что-то вроде дома отдыха. Постоянно ездят туда рыбачить и охотиться.
– И на кого ж вы там охотитесь? – спросил Фимка.
– Как на кого? Там много диких уток, кабанов, зайцев. На следующей неделе повезу тебя туда на выходные – сам увидишь. Ружье получишь – постреляешь.
– У меня разрешения нет на ружье.
– Да кто тебя там увидит? И егеря свои в доску, они моих ребят никогда не проверяют. Ты же в армии служил – стрелять умеешь.
В ответ Фимка рассказал, как служил в армии, и про восьмидесятый год, когда его забрали на афганскую границу, поведал о тамошних приключениях, когда действительно пришлось пострелять.
За разговорами они не заметили, как подъехали к огромному карьеру, где от невысоких скал старатели откалывали большущие глыбы мрамора, весившие порой до восьми – десяти тонн. Взрывать мрамор, который используется для изготовления облицовочных плит или для скульптур, нельзя: появятся непредсказуемые трещины. Поэтому сначала просверливают шурфы, такие глубокие отверстия, а уж потом специальными домкратами раскалывают скалу.
Дорога сначала круто пошла наверх серпантином, иногда казалось, что мощный «КРАЗ» на ней не уместится. Затем неожиданно машина нырнула вниз. Фимка зажмурился.
– Ты чего, испугался? – засмеялся Василий. – Не бойся, у нас водители экстра класса. Рустам один из лучших. Ты его обязательно на фоне карьера сфотографируй для газеты.
339
Пока в кузов машины мощный подъемный кран грузил огромный мраморный блок, Фимка и Василий стояли неподалеку и наблюдали за погрузкой. Сам процесс на фоне мраморных стен в лучах солнца выглядел фантастически. Почему-то показалось, что персонажи этого повествования не в Узбекистане, а где-то в Италии или Греции. И где-то неподалеку стоит Леонардо да Винчи, следит за тем, как рабы перетаскивают мраморную глыбу в мастерскую гениального скульптора.
Вскоре огромная мраморная глыба была загружена в кузов "КРАЗА". Честно говоря, не верилось, что грузовик сдвинется с места с такой громадиной.
Фима сделал несколько снимков для фоторепортажа, благо, фотоаппараты всегда при нем. Сфотографировал и водителя Рустама. Потом они вместе с техниками карьера сидели под навесом в импровизированной столовой. Откуда ни возьмись, появились горячие лепешки и плов. Еду привезли из ближайшего кишлака по заказу начальника смены карьера.
К столу и Василий вынул из рюкзака пару бутылок водки и закуску – копченую рыбу, салат из помидоров и огурцов. Выпили за здоровье, закусили. Естественно, что не пили двое – Рустам и машинист подъемного крана.
Обратную дорогу Фимка помнил смутно, поскольку они с Васей были в приятном подпитии. Выезжать из карьера было уже не так страшно, а через десяток километров оба уснули крепким сном, и проснулись только тогда, когда Рустам объявил: "Приехали! Выходите. А я на станцию разгружаться". Фима выглянул из окна автомобиля, перед ними были ворота автобазы. Поблагодарив водителя, "пассажиры" вышли из машины и отправились во двор к Фимкиному "Москвичу".
– Тебе сейчас за руль нельзя, ты пьяненький, – сказал другу Василий. – И мне тоже нельзя. Сейчас попросим кого-нибудь нас отвезти на твоем "Москвиче", а за ним будет ехать "дежурка", которая и заберет шофера. Мы ж на автобазе, а тут этих шоферов – пруд пруди.
Через неделю Василий, как обещал, взял Фимку в поездку на рыбалку и охоту. Снова пришлось вставать ни свет ни заря.
До Айдаркуля ехали на автобазовском «Пазике». На воскресную вылазку набралось двенадцать человек: водители, диспетчеры,
340
слесари мастерских. У каждого удочки, ружье, бутерброды, салаты на обед, приготовленные заботливыми руками жен и матерей. Один из охотников, Сергей Пашков, взял с собой обязательного помощника - спаниеля Чарли. А кто ж из воды уток приносить будет?
Народ подобрался компанейский, веселый, так что всю дорогу травили анекдоты, рассказывали мужские байки. В задней части автобуса лежал в собачьем наморднике привязанный к сидению Кеша. Василий иногда вставал с места. Подходил к волку, успокаивая его. Но, как видно, зверь находился в стрессовом состоянии и отвечал на уговоры оскалом своих клыков.
– Ничего, – говорил ему Саввиди, – скоро будешь на воле, еще спасибо мне скажешь.
Когда съехали с асфальтовой дороги на грунтовку, Фимка вспомнил свою недавнюю поездку на Айдаркуль с Валерой Белоусовым. Помните, тогда они попали в песчаную бурю. Он рассказал об этом случае сидящему рядом Василию. Тот внимательно выслушал друга и сказал, что слышал о таком явлении от своих ребят – шоферов, но самому, слава богу, испытать не пришлось.
Прибыв на место, разгрузив багаж и провиант, приготовились первым делом к процедуре освобождения из плена Кеши. С помощью двух водителей Василий вывел упирающегося и рычащего на людей Кешу наружу, отвел его на несколько метров от автобуса по направлению к пустыне. Кто-то из охотников на всякий случай вскинул заряженную патронами двустволку. Василий с укоризной посмотрел на него, но потом подумал, что это не лишне – подстраховаться. Он, как мог, успокаивал волка. Когда тот действительно немного пришел в себя, Саввиди снял с него ошейник, потом намордник и отошел назад.
Все напряженно ждали, что произойдет. Ничего не понимающий Кеша, видимо, опешил от неожиданной свободы. Сначала он повернулся, оглядел людей, посмотрел на Василия, по привычке завиляв хвостом. Но уже в следующее мгновение волк, словно игривый ребенок, кинулся прочь. Отбежав метров двадцать, Кеша остановился, как будто еще не верил, что он свободен, обернулся назад, но буквально через секунду снова побежал и скрылся за кустарником.
Верите, нет, на глазах у Василия стояли слезы. Заметив это, мужики окружили своего вожака и, похлопывая его по плечу,
341
говорили, что тот поступил правильно. Подошел к Василию и Фимка, пожал ему руку и торжественно сказал: "Вася, сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит, так должно было случиться, ты сам принял решение, так что, не горюй, пойдем, выпьем за его здоровье – тебе легче станет".
Рыбаки-охотники разместились в доме отдыха, который представлял собой большую загородную дачу, дом из четырех просторных комнат, большой двор, огороженный высоким забором. Внутри дома – кухня, и душевая, и что-то похожее на русскую печь. В каждой комнате стояли двухъярусные армейские кровати с матрацами и одеялами. Так что все было цивильно и опрятно.
После небольшого отдыха выпили по сто грамм водки, закусили и отправились на рыбалку. Озеро Айдаркуль, его можно назвать и огромным водохранилищем, – это творение рук человеческих. Дело в том, что в 1969 году в районе Сырдарьинской ГРЭС случился сильный паводок. В тот год зима в Средней Азии была весьма суровая, снега выпало в три-четыре раза больше нормы, да и весенних дождей была масса. Чтобы не случилось трагедии, было решено сделать большой сброс воды в Арнасайскую низменность. Затем такие сбросы влаги проводились вплоть до 1979 года, после чего в огромной низменности образовалась система из трех искусственных озер – Айдаркуль, Арнасай и Тузкан.
Позже в воды озера Айдаркуль, имеющего длину в двести пятьдесят, а в ширину до пятнадцати километров, запустили мальков различных рыб (сазана, леща, судака, жереха, змееголова), которые довольно быстро размножились, благодаря прекрасным природным условиям. Вокруг озера появились заросли камыша, рощицы и кустарник, где со временем соорудили свои гнезда масса пернатых. В зоне озера много диких животных – камышовый кот, кабаны, зайцы, лисицы, волки и прочее. Всего здесь насчитывается более ста видов представителей флоры и фауны.
В этом малонаселенном крае сохраняется заповедная первозданная природа. У озера тишина и покой, здесь райское место для отдыха. Немудрено, что Василий, однажды побывав здесь на рыбалке, добился того, чтобы автотрест выделил средства на строительство охотничьего домика для работников транспорта.
342
Продолжим наше повествование.
К вечеру наловили много рыбы, часть из нее тут же засолили, а часть пошла на приготовление тройной ухи, какую Фимка никогда раньше не ел. Потом Ташлицкий устроил рыбакам-охотникам концерт. Во дворе развели костер, и долго сидели вокруг огня, слушая песни под гитару.
На следующее утро Василий разбудил Фимку незадолго до рассвета.
– Пора, вставай.
– Куда пора? – спросил Фима спросонья, не совсем понимая, где он находится.
– Уток стрелять, скоро утиный лет начнется, надо успеть. Переодевайся, я тут тебе обмундирование подобрал.
Фимка сначала нехотя поднялся, умылся холодной водой и лишь потом начал торопиться, как и все. Быстро надел джинсы, брезентовую штормовку поверх свитера и высокие резиновые сапоги. Получил от Васи двустволку с патронами и спросил:
– Ну, на кого я теперь похож?
– На инопланетянина, нет, на барона Мюнхаузена, шляпы с пером не хватает, – засмеялся Василий. – Смотри, патроны сразу не трать, старайся растянуть удовольствие. Садись к столу. Ребята уже чай сварганили, тут лепешка с парвардой (конфеты на основе муки), закусывай.
После чаепития охотники отправились на берег озера. На дворе было довольно прохладно и сыро, до рассвета оставалось немного времени, но уже четко проглядывали очертания берега, камыша и неба. Василий расставил охотников вдоль берега друг от друга по пятнадцать, двадцать метров и более, чтобы не мешали друг другу, а сам остался рядом с Фимкой для подстраховки.
Вокруг царила необыкновенная тишина, которую изредка нарушали шуршание камыша или легкий всплеск воды от "играющей" под утро рыбы. Над берегом и над самой гладью озера плыл легкий туман, но небо было чистым – ни облачка. И вдруг чуть слышный звук разбегающейся по воде утки, легкий, такой трепетный, с небольшим присвистом, шорох крыльев. Фимка не успел опомниться, как Вася вскинул ружье и выстрелил с перерывом в долю секунды два раза. Из трех взлетевших уток одна плюхнулась в воду рядом с берегом. И понеслось!
343
Шмаляли, как говорится, на совесть. Фимка не заметил, как отстрелял первые двадцать патронов. После каждого выстрела он громко кричал:
– Вон, еще одну подстрелил! Хотя в такой беспорядочной пальбе не было понятно, кто попал в утку, а кто промазал.
– Ты стреляй редко, но метко, – крикнул ему Василий, – а то патронов на тебя не напасешься. Ладно, возьми у меня из сумки еще пачку, но это последняя.
Фимка, обрадовавшись, взял патроны и довольно быстро расстрелял и их. Дело в том, что азарт охоты захватывает, и ты не обращаешь внимания на то, сколько раз выстрелил. В то утро все вместе набили более тридцати уток, так что для спаниеля Чарли было много работы. Но трудолюбивая собака, которой передался охотничий азарт людей, справилась с задачей.
К обеду из уток было приготовлено вкуснейшее жаркое в огромном узбекском казане. Парочку жирных селезней Василий засолил и припрятал для того, чтобы Фимка показал их дома жене…
Они покинули Самарканд почти одновременно. Василий с семьей уехал в Грецию, Ташлицкие – в Израиль. Попрощаться не сумели, потому что перед отъездом была такая суматоха и неразбериха: оформление документов, беготня, связанная с продажей квартиры, машины и прочего скарба. Переехав на землю обетованную, Фимка и не помышлял о новой встрече с Василием, как впрочем, и с другими своими близкими друзьями, потому что казалось, что эти связи потеряны навечно. Ну, кто же мог тогда предположить, что вдруг, ниоткуда, как по волшебству, возникнет такое чудо, как интернет?
И вот однажды, когда у Фимки появился этот самый интернет, в одной из социальных сетей он вдруг нашел дочь Василия – Елени Саввиди. Оказалось, что они с отцом живут не в Греции, а на Кипре. Написал сообщение и вскоре получил ответ, что Василий жив, здоров и готов поговорить с Фимкой по скайпу.
Не передать той радости и счастья, когда двое друзей снова увидели друг друга. Пусть на экране компьютера, но все же! Часа два-три подряд они взахлеб рассказывали друг другу о том, как прошли эти пятнадцать лет, что у них нового, вспомнили старое, вместе
344
смеялись до упаду над прошлыми приключениями. А в конце разговора пригласили друг друга в гости.
– Сначала давай ты с Аней приезжайте к нам на Кипр, а потом уж мы к вам, – предложил Василий.
Долго не думая, Ташлицкие так и решили: едем на Кипр, ждите. Тем более, что лететь на самолете из Израиля до этого острова всего-то сорок пять минут, да и визы не надо. Ах, какая это была прекрасная поездка. Во-первых, счастлива была Аня, никогда раньше не бывавшая за границей, во-вторых, надо было наконец-то расслабиться после изнурительной, каждодневной работы. Прервать на какое-то время стремительный ритм жизни, не дающий ни сна, ни покоя, потому что это вам не Советский Союз, где на три рубля в середине прошлого столетия можно было прожить всей семьей три дня. А если вдруг не хватало денег до зарплаты, то выручали соседи или друзья. Занять трояк всегда можно было.
В Израиле, да и во всем, так называемом, капиталистическом мире, жизнь течет иначе. Здесь над тобой как дамоклов меч висят банковские ссуды, оплата не только за свет, газ и квартиру, но и за медицинскую страховку. Тут если что, к соседу не побежишь, каждый сам за себя.
В аэропорту Фимку и Аню встречала Елени Саввиди с мужем, которого зовут Бабис. Этот грек сразу покорил Ташлицких своим вниманием, обаянием, заботливостью, завидной способностью к знанию различных иностранных языков, любовью к наукам и шахматам. Домой к Елени ехали более полутора часов. Оказалось, что живут Саввиди в большом просторном доме в горной части Кипра, в поистине райском уголке.
Когда подъехали к дому, Василий, предупрежденный по мобильной связи заранее, вместе с красавицей внучкой Эльпидой уже стоял у ворот и радостно встречал гостей. Поразительно, сколько в этом человеке было души и участия, как он умел расположить к себе, отдавая свое тепло и энергию тем, кого считал своими близкими людьми. Да и не только своим. Удивительным образом он так же, как Фима, неожиданно для себя и для родных занялся в Греции и на Кипре массажами, альтернативным лечением. В нем вдруг проснулся дар массажиста-целителя.
Встреча старых друзей была для всех великой радостью. За накрытым, как в праздничные дни, столом собралась красивая и
345
счастливая компания, для которой главная в жизни ценность – любовь, дружба, взаимопонимание, стремление в любой момент прийти на помощь близкому человеку. Для каждого из них важно, что плечо друга, внимание дочери, забота отца всегда рядом. От этого становится теплее и радостней на душе, и жизнь не кажется такой уж серой и обыденной.
Пили за встречу, за здоровье своих детей и внуков, ели великолепные салаты и всякую вкуснятину, приготовленную самим Василием и красавицей Елени. Потом сидели на балконе, с которого открывался чудесный вид на горную деревушку, пили зеленый чай из узбекских пиал и слушали Фимкины песни под гитару. Вася рассказал, что начал писать стихи. Он принес из своей комнаты большую общую тетрадь и начал читать, не просто стихотворение, а целую поэму. И, может быть, там «хромала» ритмика и рифмы, но содержание его поэмы было проникнуто неподдельными чувствами и откровенностью. О чем поэма? Конечно, о любви, о своей жене, которую не так давно потерял, о жизни. Слушатели внимали чтению и то смеялись от души, то плакали от щемящей грусти и печали.
Да, совсем забыли сказать, что Фимка и Аня привезли в подарок Василию большой узбекский чугунный казан с крышкой объемом в восемь литров. Вот уж где было удивление и радость. Дело в том, что в разговоре по скайпу Василий сказал, что по приезде на Кипр Фимка обязательно должен приготовить свой знаменитый плов. «Только вот казана большого у них, к сожалению, нет, но мы что-нибудь придумаем», – сказал Вася. А что тут думать? На блошином рынке в Петах-Тикве бухарские евреи продают любые узбекские казаны, от небольших, до двенадцатилитровых посудин. Так что проблема была решена.
После ужина пошли прогуляться по окрестностям, много говорили о прошлом, о настоящем, о грустных и радостных событиях, прошедших за последние семнадцать лет. Василий похвастался своим огородом, который он разбил внизу с фасадной стороны дома, на большом бесхозном в прошлом пустыре. Только сейчас Фима и Аня увидели фасад здания, которое на три этажа спускалось вниз со склона холма. С фронтальной части, у дороги, казалось, что дом одноэтажный.
– Смотри, Ефим, здесь у меня помидоры, а тут огурцы, баклажаны, зелень, даже болгарский перец есть, – с гордостью рассказывал
346
Василий, – так что на рынок практически не ездим. А наверху, вон там, под основным зданием, в недостроенных комнатах, они у нас по склону, на нижних этажах у меня есть птичник. Около ста кур, и даже коза есть. Каждый день собираю по две корзинки яиц. Часть яиц отношу в местный продуктовый магазин.
– Слушай, у тебя тут целый колхоз, – одобрительно сказал Фимка, – да ты без дела не можешь, узнаю Василия Саввиди.
Фимка с Аней повели у друзей незабываемую неделю. Бабис возил их на своем джипе вместе с Эльпидой, дочерью Елени, и Василием, практически по всей греческой части острова, от морских золотых пляжей до горных селений, туда, где располагались древнейшие христианские храмы и монастыри. Встречались они и с сыном Василия – Евстафием, который жил и работал в городе Пафос. Второй сын Саввиди остался жить в Греции.
Фима и Аня с удивлением узнали, что Кипр – это самостоятельное государство, не входящее в состав Греции. И что еще более интересно, у власти здесь коммунистическая партия Кипра, признающая как социализм, так и элементы капиталистического строя. Население острова составляет чуть более шестисот тысяч человек. Однако ежедневно на острове присутствуют от восьмисот до полутора миллиона туристов, в зависимости от сезона. Многие богатенькие европейцы имеют тут дома, виллы, гостиницы и прочее имущество. В последние двадцать лет здесь огромное количество русских, владеющих недвижимостью и занимающихся тут бизнесом. А в кипрских банках нет недостатка в богатых клиентах. Так что островитяне и гости Кипра живут тут как у Христа за пазухой.
Семь дней пролетели быстро. Они были насыщенными и радостными. С одной стороны посмотреть – просто встретились двое старых друзей, с другой – это и есть цель человеческой жизни: кроме того, чтобы построить дом, посадить дерево и вырастить детей, надо иметь друга, друзей, близких по духу и интересам. Ничего не надо придумывать, вымышлять, когда есть родство душ, все происходит само собой.
Ведь как складываются отношения между людьми? Они не подписывают декларации, обещания. Они, как сообщающиеся сосуды, переливают чувства, знания, взаимопомощь, взаимовыручку от одного человека к другому. Не надо спрашивать – а вот как вы дружите, что вы делаете для этого? Глупые вопросы. Если у тебя лежит к человеку
347
душа, ты принимаешь его всем сердцем, и это помогает тебе жить и справиться с бедой, или радоваться в праздники – значит, ты на правильном пути и у тебя есть друг в самом высоком понимании этого слова.
Провожая Фимку и Аню назад в Израиль, Василий клятвенно пообещал, что приедет на «землю обетованную», чтобы поклониться христианским святыням. Но судьба распорядилась иначе. Василий неожиданно заболел и справиться с болезнью уже не смог. Свалила она этого мощного, сильного, крепкого мужчину, великолепного отца и деда, честного и трудолюбивого человека. Да будет светла его память во веки веков, аминь!
МАМА
Ничего не поделаешь, приходится писать и о грустных делах и событиях. Время такое, видно, пришло, и никуда от этого не деться. Ведь жизнь – она не только из радостей и праздников состоит, они редки, если разобраться. Больший период нашего пребывания на земле – быт, суета, работа, нервы, обязанности, заботы. Заботы о себе, о близких людях, о стране, и черт еще знает о чем. До всего есть дело человеку.
Когда приехала в Израиль мама, Фимка думал, что она будет жить вечно. Будет жить с ним, с его семьей, потому вместе они и купили квартиру в тихом уютном месте города Петах-Тиква, рядом с небольшим парком, где много зелени, деревьев и даже есть небольшой зоопарк для детей.
С первых дней жизни на новом месте мама часто выходила гулять в парк, ходила, сколько могла (больные ноги), а потом садилась на скамейку рядом с такими же пожилыми дамами, как она, и вела с ними бесконечные беседы. К обеду приходила домой, хлопотала по хозяйству, пока Фима и Аня были на работе. Закончив дела, она садилась в кресло, открывала какую-нибудь книгу и читала. В последние годы она очень много читала, словно стремилась восполнить пробел всей жизни, когда на читку книг совершенно не хватало времени.
348
После развода с мужем она осталась одна с двумя детьми на руках и с шестиклассным образованием. Закончить учебу в школе помешала вторая мировая война. Когда война началась, Иде было всего двенадцать лет. До замужества в эвакуации она вместе с отцом Абрамом и матерью Бертой Гринштейн жила в городе Янгиюле, что под Ташкентом. Работала, помогала родителям, поэтому учиться было некогда. В семнадцать лет вышла замуж, в восемнадцать – родила сына, а через три года и дочь. Где ж тут найти время учиться или читать книги?
Ида была волевая, упорная женщина, сильная. Материнский инстинкт приказывал выжить в столь нелегких условиях. Уже в Самарканде, когда муж ушел к другой, она устроилась на работу посудомойкой в столовую. По вечерам училась на курсах кройки и шитья, овладела швейной машинкой. Позже вместе с соседкой строчила мужские брюки для продажи на базаре. Женщины ходили по воскресеньям на рынок и там отоваривали шитье. Пару раз их, якобы за спекуляцию, штрафовала милиция. Испугавшись того, как бы ее не арестовали и не посадили в тюрьму, Ида перестала ходить на рынок и торговать брюками. Теперь только изредка шила кому-нибудь на заказ.
Вскоре ее устроили работать в ресторан при железнодорожном вокзале, где она «отслужила» официанткой более тридцати лет. Там и начались у нее проблемы с ногами, с коленями. Работала, сколько позволяли силы. Поднимала на ноги сына и дочь. Благодаря маме, оба имеют высшее образование и стали хорошими людьми. Теперь у них свои семьи, дети и внуки.
Ида бесконечно любила своих детей, готова была за них сердце отдать, а дети, отдавая ей должное, очень любили маму. Жизнь у них по-разному складывалась. И все же дочь была ей ближе. Может, потому, что Ида могла трижды ее потерять. В первый раз, когда Кира, побежав за Фимкой, ему было шесть лет, ей – три годика, не рассчитала движение на крутом повороте на узкой дороге, ведущей к калитке дома, и сползла в обрыв над речкой. Спасло то, что начало обрыва было пологим и там росли молодые кусты растений с очень крепким, глубоким корнем. Падая, Кира схватилась за куст и держалась, пока за ней не прибежал брат отца – Гена (тот самый, из Караганды). Он-то и вытащил ее наверх. Если бы девочка не
349
удержалась, она бы слетела в речку с двадцатиметровой высоты и наверняка бы погибла.
В другой раз дело было ранней весной. Таял снег, прошли ливневые дожди. Во дворике, где жили Ташлицкие, был высокий, но короткий глиняный дувал (стена), который отгораживал один дворик от другого, соседского. Основание глиняной стенки подмыло, и она упала, развалилась, накрыв грунтом тело девочки, которая, выйдя гулять, играла с куклой прямо в этом месте.
Ида услышала какой-то гул, шум от падения, она выскочила наружу, и если бы не кусок большого цветастого платка, который был на Кире, и не стоны дочери, то неизвестно, чем бы все кончилось. Ида, разодрав ногти в кровь, разгребла глину, вытащила девочку, которая была без сознания, и бросилась бежать в больницу в домашнем халате. Благо, городок маленький и до больницы было недалеко. Там врачи оказали первую помощь и тем самым спасли ребенка.
В третий раз, когда Кира училась в четвертом классе, она заболела брюшным тифом. Как и где заразилась – уму непостижимо. Она пролежала в больнице целый месяц, врачам приходилось по-настоящему бороться за ее жизнь.
После всего прочитанного можете себе представить, как дорожила дочерью мать. Да и вообще, всем известно, что дочери всегда ближе к матери, это естественный, природный инстинкт. Так что, когда Кира вслед за Фимкой переехала в Израиль, мама решила жить с ней, с ее детьми и внуками.
Чтобы описать такую жизнь, какая была у Иды Ташлицкой (Гринштейн), нужно издать еще одну большую книгу. Мы лишь выхватываем из истории несколько значимых эпизодов, которые кажутся наиболее важными. Поэтому не надо строго судить автора повествования за какие-то пропущенные жизненные моменты, поскольку – "нельзя объять необъятное". Исходя из этого, расскажем вот о чем.
Лето 2012 года, мама, несмотря на свои восемьдесят четыре года, суетится по хозяйству, хотя ей постоянно запрещают это делать. Она много читает, у нее есть сиделка, которая проводит с ней два часа в день, помогая одеваться, купаться, готовить еду. Книги едва успевали ей доставать. Она перечитала всю Фимкину библиотеку, библиотеки
350
друзей, так что Кире и внукам приходилось приносить книги из городской библиотеки.
Всякий раз, когда Фима навещал маму, она рассказывала ему о романах и удивлялась, как это сын такую душещипательную историю не прочитал. От нее он узнавал газетные новости. Одних политиков она ругала на чем свет стоит, других – хвалила.
Особо надо сказать о двух ее правнуков – о Диме и Стефании. Удивительно добрые и отзывчивые дети, которые к бабе Иде, так все называли маму, относились как к самому родному человеку. Живя двумя этажами ниже, они довольно часто навещали прабабушку. Заботились о ней, подавали чай, лекарства, помогали, чем могли. Рассказать об этом в коротком повествовании невозможно, это надо было видеть, какие светлые и добрые лица у этих детей, когда они общались с Идой. Видно было, как они любят эту золотую женщину, отдавшей своим правнукам всю себя, и еще немножечко больше, как говорят в Одессе.
Но, летом, в августе 2012 года, Ида заболела. Заболела вдруг и всерьез. Фимке позвонила невестка Киры Татьяна и сообщила, что мама в больнице, ей плохо. Ташлицкий, бросив все дела, приехал в больницу, где уже были сестра и племянники Олег и Сергей. Мама лежала в палате под капельницей, отрешенно глядя в потолок. Увидев сына, она улыбнулась и сказала свою традиционную фразу: "Мне уже лучше".
Фимка первым делом отправился к лечащему врачу. Тот сказал, что они сделали кое-какие анализы, которые показывают – все в норме.
– Как же все в норме, когда женщине плохо? – возражал Фима.
– А что вы хотите, ей восемьдесят четыре года, она пожилая женщина, у которой есть чисто возрастные изменения. Но анализы показывают, что ничего серьезного нет, и мы ее выписываем.
– Как выписываете, на основании чего?
– На основании анализов. Не волнуйтесь, такое со старыми людьми встречается, привезете домой. Она успокоится, видимо, было стрессовое состояние, анализы хорошие, все будет окей!
– Вы уверены?
– Да, я уверен. Мы заказали вам амбуланс, который скоро приедет.
Амбулансом в Израиле называют машину скорой помощи. Два санитара, приехавшие с коляской, помогли маме спуститься с кровати
351
и повезли к лифту. Затем погрузились в машину и поехали домой к сестре. По дороге мама вдруг начала нервничать, говорить, что не хочет на море.
– Мама, успокойся, мы едем домой, – говорил Фимка.
– Зачем домой? Я тебе не верю. Останови машину, мне надо выйти. Я не хочу на море, жарко. Зина, я тебя прошу, останови машину.
– Мама, какая Зина, что ты?
Вот тут Фима сильно испугался, он понял, что с его мамой творится что-то невероятное, такое, чего с ней никогда не случалось. Она всегда была, как говорится, в своем уме. Теперь же говорила какие-то неясные слова и выражения. За полчаса, что ехали домой, Фимка постарел на несколько лет от волнений и переживаний.
Когда санитары внесли Иду на коляске в квартиру на третьем этаже, Фимка усадил ее на кровать, обнял и попытался с ней поговорить.
– Мама, мы уже дома, смотри, вот твоя кровать, вот шкаф, узнаешь?
– Конечно, узнаю, но тут душно, давай выйдем во двор, посидим под виноградником. Отведи меня. Там хорошо…
С этого момента маму не оставляли одну. Дежурили круглосуточно по очереди. А Ида чаще всего спала. Иногда она просыпалась, просила пить, ела мало и снова спала. Самостоятельно она уже не могла ничего делать. Так что на семейном совете решено было найти для нее гериатрический центр. Так в Израиле называют дома для престарелых людей. Обычно это частные медицинские центры гостиничного типа с обслуживающим медперсоналом. Однако оплату за содержание старых людей, не способных ухаживать за собой, осуществляет государственный институт национального страхования. Место нашли приличное, современное многоэтажное здание, комнаты на двух больных. Чисто, опрятно, врачи дежурные, медсестры, санитары.
Когда маму привезли в палату, уложили в кровать, Фима подошел к ней.
– Приехали, мы на месте? – спросила Ида.
– Да мама, ты сейчас в санатории, здесь тебя подлечат.
– Вот и хорошо, ты иди, а я посплю…
Сестра, Фима и племянники по очереди приезжали в бейт авод (так на иврите называется медицинский центр для стариков, не способных
352
за собой ухаживать, дом престарелых), благо, что он располагался неподалеку от дома Ташлицких – минут пятнадцать-двадцать езды. Однако длилось это недолго.
Прошло две недели. Как-то Фима в очередной раз приехал к маме, помнится – был четверг. Она сидела в кресле у стола и обедала. Ее кормила медсестра. Узнав сына, Ида улыбнулась и спросила: "Как ты меня нашел? Я уж думала, что ты не придешь, принеси мне кофе с молоком". Ташлицкий отправился на кухню, куда был доступ тем, кто посещал больных, и приготовил маме кофе, как она просила.
После обеда они просто сидели с Идой, он держал ее за руку и пытался разговорить родного человека, но та молчала, словно была далеко от этого места. Когда Фима встал, чтобы уйти, и поцеловал маму в щеку, та вдруг сказала фразу, которую сын будет помнить всю жизнь: "Посиди со мной еще, пожалуйста".
– Мама, я приехал сразу после работы, у меня еще сегодня вторая смена вечером, надо отдохнуть. Завтра к тебе приедет Кира, а я в – субботу.
Если бы Фима знал, что говорит с мамой в последний раз, если бы знал…
В ночь с пятницы на субботу он проснулся задолго до рассвета, встал с кровати, пошел на кухню, глотнул воды, непонятная тревога давила на сердце. Взглянул на часы – четыре утра. Вернулся в кровать, но уснуть уже не мог, мешали какие-то тревожные мысли, взявшиеся неизвестно откуда. Еле дождался утра, в семь часов начал собираться, чтобы поехать в бейт авод. Знал, что рано, но терпеть уже не было сил.
Отъехав от дома, набрал телефон гериатрического центра, но на другом конце никто не поднимал трубку. И вдруг через пару минут громко зазвонил мобильный телефон, лежавший рядом на сидении машины. Фимка вздрогнул, увидел, что на экране появился номер бейт авода. Дрожащими руками взял аппарат, нажал на прием и услышал голос дежурного врача: "Ефим, должна вам сообщить печальную весть…"
Из горла вырвался дикий рык, Фимка резко затормозил, благо шоссе в шабат было пустынным. Он пытался понять то, что произошло. Механически набрав номер сестры, он сообщил ей горестную новость, сказав, чтобы срочно приехала в гериатрический центр.
353
По еврейским традициям в Израиле умершего человека хоронят в тот же день. Для этого четко организованы все службы. Но не хоронят в субботу, так заведено. Поэтому маму похоронили на следующий день, в воскресенье, на центральном кладбище, неподалеку от Тель-Авива, с соблюдением еврейских обрядов. Да будет благословенна память о ней – вечна. Амэн!
После этого, каждый день, по вечерам, в течение года, Фима читал кадиш (поминальную молитву) в синагоге, расположенной рядом с домом, а иногда и на работе, в своей семинарии, во время дневной молитвы.
ОТЕЦ
Не писать об этом человеке, пусть даже коротко – значит оставить незаконченной одну из страниц жизни Ефима Ташлицкого. Наверно, потому, что Владимир Борисович Ташлицкий был и остается родным человеком для сына.
Родился он в городе Новоукраинка, на Украине в июле 1928-го года. Его родители, мать – Софья Израилевна Ташлицкая (Богомольная), и отец – Бенцион Вольфович Ташлицкий. Был у Владимира Ташлицкого брат Геня, в русской транскрипции Гена, Геннадий (рассказ о нем смотрите выше, в главе – КАРАГАНДА).
Почему у братьев было отчество Борисович, а не Бенционович, отец не помнит, так юношам оформили паспорта после эвакуации в городе Янгиюле Ташкентской области.
Еще несколько исторических семейных справок: У Бенциона Вольфовича был родной брат – Марк. А у Сони – сестра Брана Богомольная, и брат – Мотл Богомольный. Брана жила в городе Львове (западная Украина), у нее там была своя семья, дети, внуки. Мотлу, примерно в 1912-ом году, удалось уехать сначала в Америку, а потом в Аргентину. Там он женился, и у него в семье родилось пятеро детей.
Внук Браны, Гэрри Халиф, живущий в Соединенных Штатах Америки, рассказывал Фимке, что в Калифорнийском университете США, преподает биохимию внук Мотла Богомольного – Роберто Богомольный.
В самом начале Второй мировой войны Бенцион, Беня, как его звали в родной Новоукраинке, был мобилизован в ряды Красной
354
Армии. Последнее письмо от него пришло из госпиталя города Севастополя. А вскоре Соня получила извещение о том, что ее муж пропал без вести во время боев с фашистами.
Но была еще одна удивительная встреча Сони Ташлицкой со своим мужем. Дело в том, что она со своими детьми тридцатого июля 1941-го года бежала из Новоукраинки в сторону Сталинграда. Там, в этом городе, творился полный хаос, беженцы стремились как можно быстрее переправиться за Волгу. Водного транспорта явно не хватало, чтобы взять на борт всех желающих. Соня металась от причала к причалу, но все усилия были безуспешными.
И тут случилось чудо. Ее случайно увидел знакомый из Новоукраинки.
– Что ты здесь делаешь, Соня? – спросил он отчаявшуюся женщину.
– Пытаюсь переправиться с детьми на тот берег, но никак не получается.
– А ты знаешь, что твой муж Беня здесь в городе.
– Да что ты! Ты можешь проводить меня к нему?
– Конечно!
Так Соня и дети в последний раз встретились с мужем и отцом. Знали бы вы, какая это была встреча. Но слезы радости неминуемо сменились на слезы печали и расставания. Надо было торопиться. Всеми правдами и неправдами Бенцион и его товарищ пристроили Соню с детьми на один из паромов, перевозивших беженцев за Волгу. А дальше их путь лежал в Узбекистан. Они оказались в Янги-Юле, в небольшом провинциальном городишке под Ташкентом. Собственно, там и родился наш герой Фимка Ташлицкий.
Отцу было 16 лет, когда его взял в ученики слесарь по мелкому ремонту бытовой посуды и техники Яков Зускович. У Якова, который славился среди воров и бандитов тем, что мог открыть любой замок, любой сейф, была небольшая мастерская неподалеку от рынка. Он довольно быстро обучил молодого Вовку паять, лудить, ремонтировать примусы и керогазы. Сам иногда исчезал на несколько дней, после чего приносил домой пачки денег, взятых неведомо откуда.
Однажды, вспоминает отец, к Якову обратились милиционеры, и вот по какому делу: у них в конторе был утерян ключ от огромного иностранного бронированного сейфа, который никому не удавалось
355
открыть. Вот для этой цели на помощь позвали Якова, который взял туда с собой и своего ученика.
"Когда мы пришли в помещение городской милиции, – рассказывает отец, – стало немного страшновато, поскольку я никогда не был внутри такого заведения. С собой мы принесли ящик с различными инструментами. Нас провели в комнату, где стоял сейф.
Яков долго его осматривал, прощупывал, постукивал по нему молотком, прислушивался. Затем, наметив снаружи карандашом в районе внутреннего замка четыре точки, взял в руки стальной керн, металлический стержень с заостренным концом для насечки углублений. Приставив керн поочередно к точкам, намеченным на сейфе, Яков четырежды ударил по ним, что было силы. Внутри сейфа что-то лязгнуло, ухнуло, и массивная железная дверь легко открылась. Милиционеры долго стояли с открытыми от удивления ртами и хвалили Якова за работу".
Вскоре Володя Ташлицкий поступил на геодезические курсы в Ташкенте, чтобы выучиться на топографа. Если бы не это, Яков наверняка бы приобщил пацана к воровскому делу. Но только оказалось, что Ташлицкий оказался не так воспитан. Для него было главным – зарабатывать деньги честным путем. Так он и жил всегда – труженик, пахарь, выполнявший ответственную работу, создавал топографические карты практически во всех точках Средней Азии – в песчаных пустынях, в бескрайних степях, в горных районах.
Надо сказать, зарабатывал неплохо, хватало на жизнь, на семью и на то, чтобы раз в год съездить на черноморские курорты. Правда, ездил один, дети и жена оставались дома. А после отдыха снова – "в поле", на трудную, иногда изнуряющую работу. Однако то, что он делал, ему очень нравилось, наверно, поэтому Владимир Борисович был уважаем и начальством, и друзьями. В своем деле, как теперь говорят, он был профессионалом с огромным опытом.
Ташлицкий-старший редко бывал дома, чаще – в бесконечных командировках, поездках. Неуютно ему было дома. Да, двое детей, да, любящая жена, но, чего греха таить, наверно, она была нелюбимая. Потому что от любимых не уходят. Но в жизни всякое бывает, и мы прошлому – не судьи.
Помниться, как однажды, отец с мамой пошли в кино или в театр. Фимка и Кира остались дома одни. Фиме тогда было лет одиннадцать. Когда родители ушли, он сестренкой занялся поиском конфет,
356
которые мама всегда прятала от сладкоежек, потому что те не знали меры и, найдя конфеты, быстро съедали все. Искали в платяном шкафу сладости, а нашли папин пистолет "ТТ". Дело в том, что топографический отряд – это особое полувоенное предприятие. Военные карты – дело секретное. Для их охраны топографам выдавали оружие.
Фимка с интересом осмотрел пистолет, потом передернул затвор, он видел это в кино. Затем передернул затвор еще раз, из пистолета вылетел патрон. Испугавшись, Фимка передергивал затвор до тех пор, пока не кончились патроны в "магазине" оружия. Каким-то непонятным образом он вынул из пистолета и сам "магазин" и попытался вставить патроны на место. Мальчик думал, что он все сделал правильно. Но оказалось, что патроны в магазин были вставлены наоборот, не тем концом.
Когда отец обнаружил это, Фимке всыпали ремнем так, что он два дня не мог сидеть на пятой точке. И, слава богу, что пацану не стукнуло в голову стрелять, ведь рядом была сестренка…
Через некоторое время, мама с папой развелись. Было грустно, конечно, но что тогда понимали дети. Хотя недостаток мужского внимания и воспитания сказывался. Сегодня, вспоминая прошлое, Фимка думает о том, что его судьба, да и судьба сестры сложились бы, наверно, иначе.
Оба были смышлеными, умными детьми, и при другом стечении обстоятельств, когда рядом был бы отец, не дающий спуску и направляющий свое чадо по верному пути, они добились бы в жизни других высот. Одной маме, пусть доброй, отзывчивой, беззаветно преданной детям, но малограмотной и все время бывшей на работе, справиться с этим было весьма сложно.
Справедливости ради скажем, что и Фима, и Кира, закончив вузы, добились в жизни чего-то важного и достойного. Оба занимались любимым делом, вырастили детей, а потом помогали детям растить внуков. Жизнь не баловала их, но врожденное чувство добиваться поставленной цели, умение не пасовать перед трудностями и трудиться не покладая рук позволило добиться благополучия и человеческого счастья.
Впрочем, Фимка мог бы на всю жизнь остаться без своего отца и раньше, поскольку однажды Владимир Ташлицкий едва не погиб в пустыне Каракумы. Случилось это в очередной экспедиции, во время
357
которой бригада Володи выполняла работу над картой в одном из дальних районов этого богом забытого места. Задача в таких экспедициях была одна: сверить карту аэросъемки с местностью, выявить огрехи и исправить их на особом планшете, чтобы карта выглядела наиболее достоверной.
В те места, где работала бригада, добраться можно было только на самолете или на верблюдах. Поскольку на верблюдах проделать такой путь весьма сложно по времени, то, естественно, топографов «забрасывали» сюда, так называемыми «кукурузниками», небольшими самолетами. Обычно бригада, которую возглавлял начальник партии, состояла из топографа, двух-трех рабочих и обязательно поварихи. А как же без поварихи? Кормить людей кто-то же должен.
Кстати, Фимка, сам однажды поработавший пару месяцев "в поле", любил еду, которую готовили эти самоотверженные женщины, сопровождавшие топографов в их нелегких экспедициях. Особенно запомнился хлеб, испеченный в печи, вырубленной прямо в грунте. Хрустящая корочка, необыкновенный запах…
Разбив лагерь, поставив палатки, отец вместе с рабочим Мустафой Нафиковым отправился сверять планшет аэросъемки с местностью. С собой, как обычно, они взяли двуствольное ружье с патронами и рюкзак, в котором было немного сухарей да фляжка воды. Увлекшись работой, отойдя от палаток на приличное расстояние в два-три километра, топографы не заметили, как заблудились. Потерять ориентацию на местности посреди пустыни – дело серьезное. Да еще когда у тебя в рюкзаке всего одна фляжка с водой.
Сначала попытались определить направление, откуда пришли. Вроде вернулись назад, забрались на небольшой бархан, за которым, кроме моря песка и барханов, ничего не видать. Перешли еще два больших бархана – снова не видно палаток. День катился к вечеру. Если днем жарило солнце и температура была за плюс тридцать градусов, то к ночи похолодало. В этих местах резко континентального климата после дневного тепла ночью температура могла упасть до пяти градусов, а то и ниже.
У топографов, работавших в пустыне, было несколько непреложных правил на случай, если ты отдаляешься от основного лагеря. Первое – имей при себе компас и хороший запас воды, второе – после наступления темноты, если группа, ушедшая из лагеря, не
358
вернулась, зажигался сигнальный костер, который ночью виден в пустыне за много километров.
«Быстро стемнело и стало холодно, – рассказывал Фимке отец. – Во фляжке оставалось воды всего на пару глотков, а пить хотелось ужасно. Мы с Мустафой устали до чертиков так, что и двигаться не было желания. Рюкзак и ружье казались пудовыми гирями. Я попытался убедить Нафикова бросить и то, и другое. Но Мустафа отказался это делать. Наконец мы совсем выбились из сил, свалились на песок на склоне одного из барханов и уже собирались ночевать тут же. А что было делать? Выхода не было.
Я закрыл глаза, улетая в сон. Наверно, от усталости и жажды у меня начались видения. Привиделся оазис, красивые деревья, родник с водой, тахта у небольшого пруда. На тахте, на дастархане – лепешки, виноград, дыни. Вдруг со стороны откуда-то появилась красивая девушка, одетая в восточные одежды, она мило улыбалась, и мне почудился голос: «Не унывай, помощь рядом, дай мне руку…». Я протягиваю руку, и девушка увлекает меня наверх. Идти за ней мне было легко и просто. Поднимаемся на бархан. И вдруг я вижу огонь сигнального костра. От радости я громко закричал. Мустафа, спящий рядом, испуганно стал трясти меня: «Володя, Володя, что с тобой?»
Я очнулся и стал говорить ему, что видел сигнальный костер, и что надо забраться на гребень бархана, подле которого мы спим.
– Погоди, дай я сначала проверю, – сказал Нафиков, – чтобы тебе зря силы не тратить.
Он начал медленно подниматься по песку буквально на четвереньках. Забравшись на песчаную макушку, Мустафа громко закричал: «Володя, костер, ура, костер!»
Отец и его рабочий еще два долгих часа добирались до лагеря, пришли туда уже под утро, изможденные, дико уставшие, но довольные, что остались живы.
После того, как у отца появилась новая семья, Фимка видел его (на протяжении сорока лет) четыре, от силы пять раз. Первый раз – в Караганде, когда случилось несчастье с Геной. Потом пару раз, когда бывал в Ташкенте, в командировках. Главное, пожалуй, что Фима не затаил на отца зла. Уже став взрослым, Ташлицкий понимал, что не всегда жизнь складывается так, как этого хотят близкие тебе люди, да и ты сам. Порой она преподносит такие "сюрпризы", о которых ты и
359
не помышлял. Взять хотя бы пример самого Фимки, у которого не сложился первый брак. Правда, он не сложился не по его вине, но все же.
Но все же Фима всегда скучал по отцу, по мере возможности общался с ним, пусть это бывало и редко. Зато теперь, когда отец переехал наконец-то жить в Израиль, Фимка уже трижды был у него в гостях. Отец получил возможность прочитать книги, изданные сыном. Они часто перезваниваются, беседуют по скайпу. Странно, отец всего на восемнадцать лет старше сына, оба шли по жизни параллельно, у каждого было свое, но вот родственные чувства сохранились, а это главное, не правда ли, Владимир Борисович?
ТАШЛИЦКИЕ – АСТАФЬЕВЫ
Есть в человеческом сердце, в его памяти, место для хранения особых чувств к родным и близким людям. Эти чувства сопровождают тебя всю жизнь. Порой они обостряются, всплывают, волнуют воспоминаниями и встречами с теми, кто дорог и любим. Мы уже много писали о родных, близких и друзьях Ефима Ташлицкого. Однако без тех, о ком пойдет речь, повествование было бы неполным. Семья Астафьевых – Борис, Лариса, их родители: Катя и Виктор (да будет светла память о нем). Коротко расскажем и о них.
Боря и Лариса – Фимкины двоюродные брат и сестра, поскольку их родной отец Геннадий Ташлицкий (смотри выше главу «КАРАГАНДА»), был родным братом Владимира Ташлицкого.
Фимке было пятнадцать лет, когда он впервые увидел этих малышей: Ларисе было тогда два годика, Боре – пять лет. Это было в городе Янги-Юле, где жила бабушка Соня, куда Фимка часто приезжал на летние каникулы на две-три недели. Остальное время до конца каникул он проводил в пионерском лагере. Какой это был прекрасный отдых! В маленьком дворике у бабушки росли фруктовые деревья и виноградник, который защищал жильцов от среднеазиатской жары. Лоза того виноградника давала чудесные плоды, большие янтарные грозди, из которых бабушка варила совершенно бесподобное варенье.
Как-то в начале шестидесятых годов прошлого столетия, в июле, там, у бабушки, собралась довольно большая компания: Ида с Фимкой и Кирой, Гена с Катей и детьми и, конечно, баба Соня с дядей Яшей Заславским, с которым она "сошлась", как тогда говорили, после войны. После безуспешных поисков пропавшего без вести мужа. Фимка с сестрой спали во
360
дворе на раскладушках под виноградником, бабушка с дедом – в маленькой спальне, остальные – в другой комнате на полу, на матрацах. Вот уж точно было, как в поговорке: "В тесноте, да не в обиде". Никто этой тесноты и неудобств не замечал.
Фимка души не чаял в малышах, гулял с ними в маленьком городском парке, на речку водил, играл с ними. Взрослым это было на руку: они отдыхали в свое удовольствие. Однажды, когда гуляли в парке, маленькому Борьке на палец залез крохотный муравей. Мальчик побежал к Фимке и, подняв вверх руку, испуганно закричал: "Фима, мураш! Мураш! Он меня укусит!". Подросток, как мог, успокоил Борю, сказав, что муравей гораздо слабее человека. Сняв насекомое с пальца малыша, он аккуратно перенес его на травинку и сказал: "Давай отпустим его, пусть бежит к своим сородичам. А ты не должен ничего бояться, будь умным, смелым и сильным!".
Так оно и случилось. Борис и Лариса выросли смышлеными и сильными по характеру людьми. Борис в свое время закончил знаменитое МГТУ имени Н.Э Баумана. Лариса также получила высшее образование. Оба давно начали заниматься туристическими походами, сплавом по рекам на катамаранах и байдарках, преодолевая порой опаснейшие водные преграды. Такой экстрим этим сорвиголовам нравится до сих пор, несмотря на то, что им перевалило за полвека жизни. У каждого есть семья, дети, любимая работа, достаток.
После гибели Геннадия Ташлицкого Катя вышла замуж за прекрасного мужчину – Виктора Астафьева, который стал настоящим, хоть и не родным по крови, отцом для Бориса и Ларисы. Вскоре у Кати и Виктора родился сын, и назвали его Геннадием. У Бориса и Ларисы тоже есть дети, надеемся, что появятся и внуки.
Когда-то давно Боря и Лариса пару раз на каникулах приезжали к Ташлицким в Самарканд, но потом связи прервались, и встречались они довольно редко. Помнится, что в один из приездов Фимка подарил двоюродному брату фотоаппарат "Зрький 4К". Для Бориса это стало своеобразной вехой, потому что он стал великолепным фотографом, можно сказать, – фотохудожником. За последние двадцать лет он объездил десятки стран, бывал во множестве походов, откуда привозил прекрасные фотографии. Его работы часто выставляются на фотовыставках города Коломны, где живет Борина семья и тетя Катя. А участие его фотографий в конкурсах приносят ему высокие призовые места.
Многое изменилось за последние десять-двенадцать лет после того, как появился интернет. Тут уж своего шанса общаться никто не упустил. А однажды Фимка и Аня решили съездить в Россию, чтобы вместе с Астафьевыми (Ташлицкими) встретить Новый год. Это была, как теперь говорят, абалденная встреча.
Задумана она была с несколькими целями: во-первых, израильтянам захотелось взглянуть на снег, на русскую зиму. Во-вторых, в городе Коломне
361
решено было провести мини - фестиваль авторской песни. Концерт, в котором приняли участие Шухрат Хусаинов, Тимур Ведерников, дуэт – Виктор и Людмила Дурицыны, Ефим Ташлицкий прошел в культурном центре "Дом Озерова". Вечер авторской песни был рассчитан на два часа, но зрителям так понравились выступления, что бардам пришлось петь четыре часа кряду.
Надеемся, что Лариса со своим сыном Виктором когда-нибудь приедут в Израиль. А вот Борис уже трижды бывал в гостях у Фимки и Киры в Израиле, откуда неизменно привозил домой неизгладимые впечатления и массу новых фотографий. Однажды, когда еще была жива Ида, приезжала в гости и Катя. Какие это были замечательные встречи, которые остаются в человеческом сердце, в его памяти, где есть место для хранения особых чувств к родным и близким людям. Эти чувства сопровождают тебя всю жизнь. Порой они обостряются, всплывают, волнуют воспоминаниями и встречами с теми, кто дорог и любим.
ЛИДИЯ ХАИТОВА И ДРУГИЕ
Это только с виду женские судьбы похожи на мужские. Нам, мужчинам, наверно никогда не понять женскую натуру, не проникнуть в тайны ее бытия. Хотя кажется, что вот она – вся перед тобой. Ее тело, глаза, улыбка походка, характер, повседневная жизнь, которую ты наблюдаешь. Вот именно, только наблюдаешь, однако проникнуть в глубину мыслей, неожиданных решений, которые мужчинам кажутся совершенно не логичным, невозможно. Есть какое-то табу, оно охраняется, наверно, особым, женским богом или богиней (ведь должна же быть и у Господа вторая половинка). Этот запрет не позволяет никому разгадать невероятное количество женских тайн. Собственно говоря, сколько женщин, столько и тайн, пойди – разгадай, не получится: ни времени, ни терпения не хватит.
Даже пожив вместе со своей любимой Анечкой более сорока лет, Фимка не всегда может уловить, понять, осмыслить то, чем дышит и что решит в следующую секунду жена, если вдруг возникает какая-то проблема или надо решить бытовой вопрос. О чувствах и душе мы даже не говорим. Здесь женщине в ее бескрайней эмоциональной обители нет равных в импровизации и нестандартных решениях.
Единственное, чем Фимка объясняет такое постоянство в браке с Аней, это то, что, мол, в прошлой жизни он сам был женщиной.
362
Отсюда – хоть какое-то разумное и правильное понимание натуры "слабого пола".
Почему мы начали об этом разговор? Пришло время рассказать немного о подругах Ани, помня о выражении: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты".
Самые близкие подруги Ани – это в основном несколько женщин, которые в прошлом учились вместе с ней в университете на химическом факультете. Перечислим для истории тех, кто ныне живет и здравствует: Леля Пащенко, Людмила Алехина и, конечно, Лидия Хаитова (Кислицына). Есть еще одна, с кем Аня когда-то вместе работала, – Лиля Исанбердыева.
Леля по сей день живет в Самарканде, Лёшка (Алехина), в Москве, Лиля – в Подмосковье, о них чуть позже. А вот Лида Хаитова, у той история другая она, вот уже много лет живет в Израиле, в городе Тверия. Он расположен на севере страны, на берегу озера Кинерет.
После отъезда Ташлицких в Израиль связь с подругами была только через почту, письма, открытки, посылки. Аня так и не сумела приобрести таких подруг в Израиле, не получилось. Конечно, есть родственники, двоюродная сестра Зина Гершман (Рашкован), например, с которой Аня всегда близка. Мила Спицерова, – родной и очень надежный человек, однако Мила живет с семьей в Хайфе. А это девяносто километров от Петах-Тиквы. О Спицеровых рассказ еще впереди.
Было иногда грустно от того, что нет возможности поговорить с кем-то по душам, поплакаться, посмеяться. Представляете, сколько радости было у Ани, когда вдруг Ташлицкие получили письмо, в котором Лида писала, что приедет погостить к ним в Израиль. И ведь приехала, и Аня ожила, потому что нашелся необходимый пазл для общей картины радости в жизни. Подруги вели бесконечные беседы, вспоминали прошлое, делились новостями (Лида в то время потеряла мужа). Потом Лиду устроили на временную работу. Она пробыла в Петах-Тикве почти три месяца.
Помниться, когда Лида только приехала, поехали они как-то на море, на Тель-Авивскую набережную, купаться. Была осень, под вечер, пляжи были немноголюдны, вода теплая, ласковая. Сбросив платья и оставшись в купальниках, женщины весело плескались в море.
– Фима, а кричать тут можно? – спросила Лида.
363
– Да кричи, сколько хочешь, – ответил Фимка, – у нас в стране демократия, кто что хочет, то и делает.
Лида выскочила из воды и принялась бегать вдоль пляжа, подпрыгивая и истошно крича выражения, похожие на индейские, во время охоты или праздничных танцев. Так она выражала свой дикий восторг от присутствия здесь и сейчас. В конце своих действий она громко крикнула: "Я обязательно сюда вернусь, я хочу здесь жить!".
Невероятно, но факт, буквально через несколько лет, выйдя в Самарканде замуж за доброго еврея, Лида вместе с ним, с его детьми, оказалась новой репатрианткой, приехавшей в Израиль на постоянное место жительства. Через какое-то время, сюда же перебрались и ее дети – дочь Светлана и сын Тимур со своими семьями. Вот уж чудо, так чудо.
Главное, что теперь у Ани рядом есть самая близкая подруга. Правда, так сложились обстоятельства, что Лида живет в Тверии, на севере страны, у озера Кинерет. Но все равно, это как бы рядом. Что там сто семьдесят километров? Хотя это почти треть территории страны. Ташлицкие довольно часто приезжают сюда на праздники в гости. Благо, еврейских праздников всегда много. И Лида часто приезжает в Петах-Тикву, так как ее сын, Тимур, выбрал для жительства именно этот город.
Принимая гостей из России, в основном это барды, Фимкины друзья, Ташлицкие обязательно везут их в Тверию показать знаменитое озеро Кинерет, посетить реку Иордан, места христианские, где по преданию жил и проповедовал сам Христос. Естественно, что ночуют у Лиды, которая неизменно готовит свои знаменитые беляши и блины. Какие проходят встречи, словами не передать, разговоры, гитара, песни, прогулки к озеру, удивительная атмосфера полноценной человеческой жизни. В такие моменты понимаешь, как важно и ценно иметь друзей, близких людей, рядом с которыми вечные хлопоты, суета и проблемы кажутся всегда преодолимыми пустяками.
А потом появился он, главный связующий узел – интернет. Чудеса продолжались, и подруги, которые уже даже не мечтали увидеться, встретились вновь. Пусть на экране через скайп, но все же встретились. Теперь у них постоянные пятничные посиделки, конференции, где женщины оттягиваются по полной программе, часами беседуя о жизни, о последних событиях, да мало ли о чем
364
могут говорить женщины, им только дай почву, а уж они найдут тему. К разговорам подключаются и Лёшка, и Лиля, и Лида, и подруги из Самарканда. Иногда они "разрешают" Фимке прочитать новые стихи или спеть новые романсы.
Совсем забыл, за последние три года Лиля Исанбердиева уже несколько раз приезжала в гости. И снова были поездки к морю, на север, на Кинерет, бесконечные разговоры, встречи, экскурсии. Вот уж точно сказано – жизнь бьет ключом, а без друзей и подруг это невозможно.
СПИЦЕРОВЫ
В самом начале пребывания в Израиле судьба свела Ташлицких с еще одними близкими, прекрасными, родными людьми. Это семья Людмилы Израилит из города Хайфа. Сама Мила, как все ее называют, по бабушке и маме тоже из рода Рашкованов. Впервые Фима познакомился с ней, когда они с Аней гостили в Куйбышеве (мы об этом рассказывали). Теперь же Мила носила фамилию мужа – Игоря Спицерова, великолепного человека и прекрасного музыканта. Благодаря занятиям музыки они и познакомились – Мила и Игорь, когда учились вместе в Петрозаводской консерватории, в Карелии. Полюбили друг друга, и плодом этой удивительно нежной любви стал сын – Илья Спицеров.
Первые же встречи со Спицеровыми показали, что это свои, очень родные люди, которые сами прошли первоначальный путь пребывания в Израиле. Путь непростой для ментальности советского человека. Какие это были встречи: поездки по Хайфе, по окрестностям великолепного города, пикники в лесу, длительные доверительные беседы и, конечно, гитара и песни. Хорошо разбиравшиеся в музыке и поэзии, Мила и Игорь оказались чуткими и душевными слушателями.
Мила, прекрасно владеющая игрой на фортепиано, Игорь, великолепно играющий на флейте, их маленький тогда сынишка, у которого проявился дар художника, создавали вокруг себя атмосферу любви к искусству. Это было своеобразное притяжение, которое постоянно требовало новых встреч. Фима и Аня были частыми посетителями художественных выставок Ильи, картины которого поражали своим совершенством и изяществом. Не верилось, что полотна, которые по силам создать только профессиональному
365
художнику, рисует скромный, но весьма талантливый и умный подросток.
А какие были беседы между Ильей и Фимой. Порою тот задавал дяде Фиме вопросы, на которые непросто было ответить, потому что видение мира у мальчика было своеобразное. Он, кстати, теперь талантливый архитектор, принимавший участие в строительных проектах как в Израиле, так и в России. Кроме того, слушая песни под гитару Ташлицкого, Илья всегда мечтал научиться играть на этом музыкальном инструменте. И он это сделал. После нескольких лет упорных занятий Илья профессионально овладел игрой на классической гитаре.
Добавим к этому, что когда Фиме нужно было оформить иллюстрациями "Бирюзовую сказку", Илья, несмотря на свою постоянную занятость, нарисовал необычные, нетрадиционные картинки к новой книжке.
Несколько лет назад в семействе Спицеровых произошли чудесные изменения: Илья женился на красивой и умной девушке с удивительным именем – Смадар. И вскоре у них родился сынишка - Йонатан. Фима и Аня были на феерической свадьбе этих молодых людей, а позже встречались со Спицеровыми на дне рождения внука, которому исполнился год. Надо было видеть глаза бабушки Милы и деда Игоря, когда они держали на руках чудо, счастливого и беззаботного малыша. Столько в их глазах светилось радости, нежности, умиления, гордости за то, что род Спицеровых продолжается.
366
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЕВРЕЙСКИЕ МАНСЫ
Время – любимая категория, главная тема Ташлицкого в его личной философии. Время, как считает наш герой, тот самый Бог, о котором все на Земле говорят. Именно от него зависит во Вселенной течение жизни, движение планет, старение, умирание, перевоплощение. Куда ни посмотри, время – главное во многих, если не во всех областях земной жизни. Наверное, поэтому у Фимки есть масса стихотворений, посвященных теме времени.
Что время? – Песок, утекающий в век,
Где звезды томятся в бессонном бреду,
Зачем ты пришел в этот мир – человек,
А я за тобой, как за Богом, бреду.
Зачем, ты не знаешь, нам мыслить дано?
И сердцу с душой волноваться и жить,
Когда б не любовь, я бы сгинул давно,
Не храмом, а ею готов дорожить.
А все остальное – то скука и лед,
Плевать мне на жемчуг и золота вязь,
Мне родина – поле, а ветер мне мед,
И побоку царь, и чиновник, и князь.
По той стороне пролегает мой путь,
Где песня, как птица, пьет воду из рек,
Где ночь не дает до утра мне уснуть…
Что время? – Песок, утекающий в век.
Время. Как оно быстро летит. С тех пор, как Ташлицкие приехали в Израиль, прошел двадцать один год. Как говорит друг Вадик Эдельман, оно пролетело «стремглав». Поредели волосы на голове, приобретя явно выраженный светло-серебряный оттенок, животик округлился, добавив телу лишние килограммы. Утешало то, что прибавилось мудрости в мыслях.
367
Есть в иврите прекрасное выражение – нет выбора. Да, вот именно. А есть ли у вас выбор? Можно ли остановить время, украсть у него для жизни дополнительные несколько десятилетий? Ученые говорят, что можно, мол, человек способен по природе своей жить сто пятьдесят и даже больше лет. Наверное, когда-нибудь человечество придумает, как прожить столь долгий срок. Пока же у нас эйн брейра (нет выбора). Чисто еврейское выражение, а?
С другой стороны – чего жаловаться? Прочитав наше повествование, мы можем сказать, что за прошедшее время в жизни Ташлицких было намного больше счастливых, радостных минут, чем горестных и грустных. Надо благодарить Бога за то, что мы живы и здоровы, что есть дом, еда, одежда. Есть чудесные дети и прекрасные внуки, дарующие оптимизм и веру в то, что частичка твоего существа продолжит жить на этой грешной земле.
Еврею свойственно грустить: ведь есть отчего, если подумать глобально. Кто на Земле любит евреев? Таких людей гораздо меньше, чем тех, кто или ненавидит этот народ лютой ненавистью, или равнодушен к его судьбе, как это было в период Холокоста, когда погибло шесть миллионов Фимкиных собратьев. Однако еврею больше всего хочется быть оптимистом, смеяться, радоваться, ликовать, потому что как ни истребляли этот народ, сколько бы над ним ни измывались, а ведь живет он, здравствует и дает миру самых выдающихся ученых, музыкантов, юмористов, общественных деятелей. Не верите? Зайдите в интернет и проверьте. Вы очень удивитесь тому, что сотворили евреи за пять тысяч лет своего существования.
Одна Библия чего стоит. Ведь Ветхий завет Библии – это и есть Тора, свод законов и философии, свод божественных откровений. Кстати, кем был Авраам? Ну конечно, первым евреем! Но он ведь праотец и у мусульман, в Коране его зовут – Ибрагим, от него был рожден Исмаил (Ишмаель). Так почему арабский мир так ненавидит евреев? Они ж, получается, кровные братья по их предкам с иудеями. А кем были Иисус Христос и его ученики, апостолы христианской веры, как не евреями? Многие говорят, что Христос и его ученики были не евреями, а иудеями. Господа, так это ведь одно и то же! Удивительные парадоксы.
368
Израиль многие называют «землей обетованной», то есть дарованной Господом Богом евреям на вечные времена. И только в Израиле есть славный город Иерусалим, колыбель трех религий. Только в Израиле, на этом крохотном клочке земли, собрано столько таких святых мест, реликвий, легенд, преданий и сказаний, каких мало где есть на Земле.
Приехав в эту благодатную страну, Фимка думал, что все евреи – люди умные, талантливые, приветливые и что все они братья и сестры друг другу. В Израиле наш герой обнаружил то, что евреи, имея, безусловно, положительные качества, могут быть и тупыми, безнравственными людьми, ворами и бандитами. Однако только в Израиле в тюрьму могут посадить первого человека государства, президента, за сексуальные домогательства. И не он один такой. В тюрьмах сидят и высокопоставленные религиозные деятели, которые уличены в коррупции, и мошенники, обманывающие народ.
Добрых и честных людей всегда больше, но тот факт, что религиозный еврей может убить еврея и не просто обычного человека, а премьер-министра государства, для Фимки был шокирующим. А ведь это случилось. В начале ноября 1995-го года ультраправый религиозный и политический экстремист Игаль Амир несколькими выстрелами прервал жизнь замечательного человека, боевого генерала, главы государства Ицхака Рабина. Случилось это после многотысячного митинга в поддержку мирного процесса на Площади Царей Израиля в Тель-Авиве.
Удивительней всего то, что в этот самый час, на исходе субботы, Фимка вместе с мамой и Аней возвращался с моря домой. Настроение было прекрасное, хорошо отдохнули, позагорали. Неподалеку от мэрии Тель-Авива проходила огромная демонстрация, поэтому полиция рекомендовала огибать площадь по другой улице. И вдруг Фимка услышал какие-то хлопки, явно похожие на выстрелы.
Машины остановились, люди с площади побежали в разные стороны, все подумали, что был совершен теракт. Откуда ни возьмись, как из-под земли, появились солдаты спецназа. Они ринулись к проходу, который был оцеплен полицией. Кто-то громко закричал; "Вот он, мы его задержали!"
Только через пару часов дома, включив телевизор, Ташлицкие узнали о подробностях ужасной трагедии. О том, что Ицхак Рабин скончался по дороге в больницу. До сознания никак не доходило, как
369
такое могло случиться в еврейском государстве, однако, это произошло на самом деле.
Знаете что, у вас, как у читателей, наверно, есть вопросы к нашему герою. Он всегда любил интервьюировать других. Пришла пора ему самому ответить на ваши вопросы, уважаемые читатели. Так что, давайте, не откладывая в дальний ящик, проведем своеобразное интервью с Ефимом Ташлицким. Интересно будет услышать его ответы на наши, вернее, ваши, каверзные вопросы.
Итак, вопрос первый: жалеешь ли ты, что переехал жить в Израиль?
– Нет, ни в коем случае не жалею. Во мне, как и в любом другом человеке, проснулось национальное самосознание. Пусть это громко сказано, но это так. Я с пятнадцати лет работал практически без отпуска, на то, чтобы "построить коммунизм в отдельно взятой стране". Отдал этому много сил, энергии, здоровья. А что получил взамен? Меня вместе с моей семьей просто выпихнули из насиженного места.
Наступили перемены, после которых мы оказались лишними в Узбекистане. Но, все, что ни делается, то делается к лучшему. Думается, что узбекам теперь жить легче. Мы уважительно относимся к ним, видимо так рассудила история, расставив все на свои места.
Вопрос второй: хотел бы ты вернуться, или, в крайнем случае, просто побывать в Самарканде?
– Нет, не хотелось бы, я разучился скучать по этому городу. Почему? Не скажу, сами догадайтесь. Думаю, что на этот вопрос уже ответил автор прочитанного вами повествования.
Вопрос третий: доволен ли тем, как прожил более двадцати лет в Израиле? И твои планы на будущее?
– Конечно, доволен, хотя были времена, когда руки опускались, когда давила тяжесть ответственности перед семьей и напряжение, связанное с непривычным ритмом жизни. Но, что поделать? Это жизнь, она диктует свои условия, порой неожиданные, сложные, но вполне преодолимые. За двадцать лет (боже подумать только, двадцать лет) я многое успел сделать. И для себя, и для семьи. Я не стал миллионером. Но то богатство, что у меня есть: семья, дети, внуки, мое творчество, стихи, песни, сказки… Это никакими долларами не измерить.
370
Планы на будущее? – Жить, работать по мере сил, любить, писать, делать добрые дела. Ведь именно в этом смысл человеческой жизни.
Вопрос четвертый: если бы тебе предложили уехать на приличных условиях в Германию или Америку, как бы ты поступил?
– В Германию? И речи быть не может. У меня и у моей супруги на это аллергия. Память о фашизме, о войне в крови от предков осталась. Америка? Тоже не вариант. Нам в Израиле комфортней, и это сказано от души, без фальши. Я идеалист, воспитан так – родина теперь здесь, и я ей предан.
Но ты сам говорил, что в Израиле масса недостатков, страна бюрократов и мошенников. Как тут быть?
– Бюрократов и мошенников везде хватает. Да, проблем много, но вы поймите – стране, государству всего-то исполнилось 66 лет. По сравнению со многими в мире – Израиль еще ребенок, ему расти и расти. Он часто ошибается, ему непросто выбрать путь, устраивающий всех, но он движется вперед и, кстати, во многих областях науки, техники, электроники фору даст десяткам стран. Но другого государства у евреев нет. Потому надо строить будущее не где-нибудь, а здесь, на этом богом подаренной земле.
Я точно знаю, что так думают большинство израильтян, хотя, как я уже говорил, пропасти между евреями разных общин есть, и они еще долго будут. Однако я верю в Израиль, верю в его будущее, нельзя не верить.
Вопрос пятый: твое отношение к верующим, к ортодоксам, к восточным евреям?
– Этот вопрос архисложный. Однозначного ответа на него не дам. Хотя общий для всех ответ найдется, но это абстрактный ответ, но он отражает мое состояние, и ответ звучит так: я люблю всех евреев, потому что они мои собратья, я ко всем отношусь с уважением и лоялен к любой общине. Однако есть вещи, которые меня удивляют и настораживают, но об этом надо говорить отдельно.
Вопрос шестой: твои любимые кинофильмы? Любимый писатель?
"Гамлет" – в главной роли Инокентий Смоктуновский, "В бой идут одни старики", ну и, конечно, американский – "День сурка", я его посмотрел более двухсот раз. В этих фильмах я вижу свою философию.
Из писателей – Константин Паустовский, О, Генри, Эрнест Хемингуэй и другие.
371
Вопрос седьмой: как бы ты ответил коротко на вопрос, как тебе живется?
Абалденно живется! У меня есть любимая и любящая жена, дети и внуки живут неподалеку. Я оптимист по натуре, и это помогает в моем творчестве. Так что у нас есть все, что нужно для счастливой жизни, а это главное.
ЕВРЕЙСКИЕ МАНСЫ (ЛОЖКА ДЕГТЯ)
Каких только евреев не увидишь в Израиле. Да, да – вот именно. А вы все думали, что евреи одинаковые везде и всегда. Ну, уж нет, не могут они быть одинаковыми по своей природе. Тут тебе и ашкенази (выходцы из Европы), и сефарды (выходцы из восточных стран), эфиопские, индийские и прочие. Кроме того, в Израиле различают евреев по их кипам (ермолкам), то есть круглым таким шапочкам, которые прикрывают макушку мужчины, соблюдающего еврейские традиции, это значит – он несколько раз молится в течение дня, ходит в синагогу и не нарушает кашрута (не ест не кашерную пищу и не смешивает молочное с мясным).
Эти вот ермолки-кипы показывают вам степень религиозности верующего еврея. Если у тебя на голове вязанная, цветная кипа, это значит, что ты человек, соблюдающий традиционный иудаизм, еврей верующий, но ты не ортодокс. Если ты носишь черную кипу, да еще прикрываешь ее черной шляпой, так сказать, вдвойне защищаешь свою макушку от посягательства нечистой силы, то в этом случае – ты ортодоксальный еврей (харидим, или хасидим). Чуть не забыли, если на тебе черная кипа и шляпа, то обязательны еще детали "униформы": белая рубашка, поверх которой надето что-то вроде макинтоша. А в праздничные дни у европейских евреев на головах вы увидите шикарные меховые шапки. Но не ушанки, как это принято у русских, а такие меховые, кольцевые, кстати, весьма дорогие головные уборы.
На наш взгляд, на евреях, которые носят вязаные кипы, и держится Израиль. В своей основе – это трудолюбивые, бескомпромиссные, любящие свою родину люди, для которых важнее всего на свете, после собственных забот, – благополучие страны. В отличие от ортодоксов, они служат в армии, работают во всех сферах производства и экономики.
372
Не хочу обидеть тех жителей Израиля, кто вообще не носил и не носит кипы (ермолки). Они такие же евреи, как и те, кто соблюдает традиции. Большинство из них, как вы поняли, – новые репатрианты, к числу которых относится и наш герой. Фимка надевает кипу только на праздники или, не дай бог, в скорбные дни. Кроме того, кипа у него на голове во время работы, во время сеансов массажей, которые он проводит в Бней-Браке. Почему, спросите вы? Отвечаем.
После окончания колледжа, Фима, благодаря уже известной нам Ривке, начал получать заказы из Бней-Брака. Приехав туда в первый раз, оставив машину на стоянке, он направился к дому, где жил пациент. В руках у Ташлицкого был небольшой саквояж с массажными принадлежностями (маслами, кремами, спиртом, банками). Все хорошо, но наш целитель был без кипы. Увидев его, усатого брюнета, чем-то похожего на араба, двое мальчишек, лет девяти повели такой разговор:
– Ты только посмотри Йоси, в центре нашего города с опасной сумкой ходит какой-то араб, похожий на террориста, и никому до этого дела нет. А вдруг у него в сумке бомба.
Услышав такое мнение о себе, Фимка, как только едет в Бней-Брак или в Иерусалим, обязательно надевает кипу.
Кстати, о Бней-Браке. О, об этом стоит рассказать читателю поподробнее. Правда, навлеку на себя гнев некоторых израильтян, но, поскольку пишу лично о своем мнении и пишу правду такой, какая она есть, глазами цивилизованного человека, живущего в двадцать первом веке, то бояться нечего. Я так думаю.
Короче, если вы хотите побывать еще на одной, неизвестной вам планете, то снова далеко ходить не надо, поезжайте в город Бней-Брак. Этот город так же уникален, как любое другое чудо света. Только красоты в нем не столь уж много: серые, хмурые здания, похожие на скворечники, с бесконечными пристройками и надстройками, узкие улицы, на которых можно видеть вечно снующих, вечно спешащих куда-то людей, больше похожих на пингвинов.
Почему на пингвинов? Потому что подавляющее большинство жителей этого города – евреи-ортодоксы, одетые в черно-белые одинаковые одежды. Мужчины-ашкенази, в возрасте от двадцати лет и старше, бородато-усатые и пейсатые (носящие длинные пейсы, то есть длинные пряди волос, отращенные бакенбарды). Ортодоксы –
373
евреи восточного происхождения в основном бреют и бороду, и усы, но так же, как и ашкенази, зачастую отращивают пейсы. Последний крик моды – пейсы, которые закручены в локоны электрической плойкой. Когда ортодоксы танцуют, эти пейсы взвиваются вверх, как усики у кузнечиков.
На голове ортодокса обязательно черная кипа и почти всегда, поверх кипы еще и черная шляпа классического стиля. В другую одежду ортодокс переодевается в праздники. Черный длинный сюртук меняется на красивый атласного типа макинтош, на голове, как мы уже говорили, меховая шапка. На ногах длинные белые гетры, в которые завернуты концы брюк. И обязательно черные туфли, в праздник – лакированные. Если еврей-ортодокс принимает участие в грандиозном событии, каким, бесспорно, является свадьба детей самых высокопоставленных раввинов, то надевается коричневый макинтош из нежно блестящей ткани, похожей на атлас.
Однажды Фимка побывал на таком "историческом" мероприятии. Один из адморов (высшее звание священнослужителя), не будем называть его имени, поскольку это неприлично, женил своего сына на дочери другого адмора. Всего в торжествах, проходивших в огромном здании одного из культурно-религиозных центров Бней-Брака, приняло участие около трех тысяч человек. Нет, дорогие, женщин там и в помине не было, поскольку они в тот же самый час праздновали то же самое событие в другом огромном здании, отдельно от мужчин. Но чтобы вместе – хас вэ халила, что означает в переводе – боже упаси!
Свадьба, чтобы было понятно российскому читателю, была похожа на грандиозную корпоративную вечеринку. С той разницей, что, вместо эстрадного ансамбля, на огромной многоярусной сцене стоял хор из молодых ортодоксов в клоичестве трехсот-четырехсот человек, которые в течение четырех-пяти часов беспрерывно исполняли хасидские песни. Пение напоминало ритмы песен донских казаков или гуцульских народных певцов. Основа текста составляли слоги слов – типа – ой-ёй-ёй, или ай-яй-яй, между которыми изредка напевался какой-то текст. Пели, естественно, только мужчины, поскольку пение женское в мужском обществе по иудейским законам ортодоксов строго настрого запрещено. Не дай бог мужского уха коснется певучий женский голос, ой-ва-вой! Говорить при мужчине женщина может, а вот петь – боже упаси! Грех!
374
По этому случаю Фимка однажды прочитал в израильской газете информацию о том, что раввинат (высший орган религиозной власти) внес предложение о том, чтобы включить в армейские правила пункт, касающийся религиозных солдат: на концертах, где поют женщины, затыкать уши затычками, чтобы не слышать запрещенного пения! Как вам такое? А?
Итак, свадьба, продолжим.
Напротив хора, на постаменте, за длинным столом, словно президиум на высоком партийном собрании, восседали седобородые священнослужители, одетые по-праздничному в дорогие длинные одежды, с обязательными меховыми шапками на головах. Их было в общей сложности человек пятнадцать. Они ели и пили вино из серебряных бокалов, поворачивали головы друг к другу и, наверно, говорили о чем-то очень важном, наслаждаясь пением и праздником.
Между хором и "президиумом" были накрыты столы для гостей, на которых тоже стояли бутылки с вином, сладости, булочки, салаты. На один длиннющий стол стояло всего две-три бутылки сухого вина. В углу этого огромного зала, за занавесью, находилась передвижная кухня. Нет, тут не готовили еду, ее привезли уже готовую. Официантами выступали семинаристы, молодые ребята из религиозных школ. Они бегали между столами, разнося угощения.
В какой-то момент настало время для танцев. Столы были просто сметены в сторону несмотря на то, что на пол летели пластиковые тарелки с салатами и стаканы с питьем. И вот, несколько сот бородатых мужчин, будто дети на новогоднем утреннике, взявшись за руки, пошли по кругу в танце под пение все того же хора. Вскоре появился жених, который некоторое время отсутствовал, так как ездил к невесте совершить обряд хупы. Невысокого роста, щупленький еврей, у которого только начала пробиваться борода, был подхвачен толпой и усажен на кресло, напоминающее царский трон.
С этим креслом и сидящим в нем женихом толпа носилась от одного конца зала к другому, с гиканьем, криками "мазл тов" и песнями. Глядя на это, Фимка боялся, что мужики точно выронят сейчас кресло из рук, и жених упадет, но, к счастью, этого не произошло.
К полуночи, на подходе к залу, в коридорах, начали собираться жители Бней-Брака, зная о том, что сейчас будут выносить угощения и для них. Что тут началось! "Повара" один за другим выносили
375
подносы с едой, на которых были и шницели с чипсами, и запеченные баклажаны, и бог знает еще что. Началась молчаливая давка в борьбе за угощения. Люди не кричали, не ругались, они молча, толкая друг друга, пробивались к "шведскому столу", чтобы добыть себе порцию какой-нибудь еды. Было ощущение, что эти евреи прибыли с голодного края и давно не ели даже крошки хлеба.
Современному, цивилизованному человеку, увидевшему такое, было бы явно не по себе. Однако мы забываем, на какой планете мы находимся. Для тех, кто организовал это "пиршество", такое поведение и состояние – норма! Как и для тех, кто пел, кто сидел за столами, кто танцевал с радостью на лицах. Дорогие мои, здесь, в Бней-Браке, да и в других религиозных городах и кварталах Израиля, другие измерения, другая жизнь, другие правила и законы.
– Мы не признаем государство Израиль, мы верующие евреи, мы не поем гимн страны "Атикву", мы не служим в армии, поскольку нам не нужна армия, нам не нужны театры и стадионы, многие из нас не работают, потому что их главная задача – изучение Торы…
Кто такое говорит, спросите вы? Как такое может прийти в голову гражданину страны, за которого кто-то воевал и воюет, за которого кто-то платит налоги? Отвечаем: это говорят ортодоксальные евреи Израиля.
Как-то Фимка спросил одного из своих пациентов ортодоксов:
– Вот ты говоришь, что вам не нужна армия? А кто же тебя и твою семью, детей, жену, будет защищать от террористов, от наших врагов?
– Моя защита – мой Господь Бог, – отвечал пациент, – именно он спасет меня, зачем мне армия…
Всё, друзья, это называется – приехали. На дворе двадцать первый век, а тут нас тянут даже не в средневековье, а во времена библейские.
Фимка любит всех евреев, да что там, он любит любого человека, живущего на нашей планете. Но надо различать невежество и зло от мудрости и добра. Для еврея важно прежде всего знание и изучение Танаха, главной священной книги иудаизма, содержащей в себе основы вероучения и принципы религиозной жизни (в христианстве — Ветхий Завет). Есть мнение, и оно правдиво, что изучение и знание Торы, ее основ и молитв спасли евреев от полного уничтожения. Разве не чудо, что народ выжил в войнах и страданиях? Мало того, что выжил, но и сохранил, и возродил великий, древний язык, каким является иврит.
376
Но время идет, время неумолимо меняет жизнь, возникают новые науки, новые технологии, новые законы бытия…
А впрочем, чего мы тут рвем и мечем. Давайте оставим в покое этот клан, который зовется ортодоксальным еврейством. Пусть себе молятся, молятся за нас, изучают Танах, живут так, как им велит религия. Ведь их не переделать никоим образом, иудаизм, слава богу, неистребим. Он выживет в любых условиях, это уже доказано природой, и историей.
Город Бней-Брак. Глядя на него, бродя по его улицам, цивилизованный человек скажет, что он похож на огромное современное гетто, где живут евреи. Город, который двадцать четыре часа в сутки не спит и молится пять раз в день. Город, где узкие улицы, где дома как скворечники. А на улицах во время полуденного перерыва в учебе столько народу, особенно детей, что вам и не снилось. И весь народ куда-то непременно спешит с озабоченностью на лицах. И женщины, большая половина из которых ходит в париках, поскольку головы их бриты или коротко острижены, толкают впереди себя детские коляски, на которых сидят по три ребенка, и еще трое идут рядом с ней.
Каждый город Израиля имеет свой неповторимый образ и лик, мы бы могли рассказывать об этом долго, но для такого рассказа надо написать еще сотни книг, на что у нас нет ни времени, ни денег. Так что, как говорят в Израиле, – есть то, что есть. И у Бней-Брака тоже свое лицо, правда, местами оно так замусорено. Мусор, грязь – бич многих городов, но на разных задворках этого места творится такое, что впору кричать караул.
Однажды Фимка наблюдал поразительную картину: праздник (не помнится какой), по тротуарам шествуют семьи ортодоксов в очень красивых торжественных одеяниях. Одеты они с иголочки, дети их опрятны и так же, как и их родители, сияют чистотой и праздничными одеяниями. А что же вокруг? Поскольку дул ветер, то он поднимал в воздух разного рода целлофановые пакеты, сухие листья деревьев, бумагу и бог знает еще что. Весь этот мусор кружился по спирали вокруг красиво одетых людей, и этот дикий контраст вызывал сожаление и протест.
Однако на шествующих людей, идущих на праздник, гуляющих по городу, это не производило никакого впечатления. Мусор летит, город
377
в нем тонет, да бог с ним. Главное – наш мир, наша вера, наш круг, в котором мы живем. Этот парадокс Фимке никогда не понять…
Нет, информация, приведённая в рассказанном или в данном эпизоде, касается только именно этого города, хотя в Израиле есть и в приличных городах места, где полно мусора. Во многих городах, поселениях, кибуцах великолепная обстановка. Чистота, уют, зелень. Ухоженные аллеи, парки, скверы, площади, великолепная архитектура. Израиль – удивительная страна, где есть столько интересных и красивых мест, что вам и не снилось.
В отличие от других городов, Бней-Брак, скорее, похож на улей, который гудит, суетится, торопится. Несколько примет – маленькие дети, идущие без родителей, старшему от силы восемь лет, младшему года три. Всего их четверо, они идут гуськом, слушаясь во всем старшего. Вот они подходят к пешеходному переходу и останавливаются, ждут. Кого ждут? Взрослого человека, который поможет перейти им улицу. Сами они и шага не сделают. Они будут стойко, как оловянные солдатики стоять, сколько потребуется, но терпеливо дождутся того, кто поможет им безопасно перейти улицу.
Сколько раз Фимка наблюдал такую картину: идет аидише мамэ (еврейская мама), рядом с ней трое, четверо детей, мал, мала меньше, она их не держит за руки, но удивительно, дети будут идти строго за женщиной, словно утята за уткой. Они никогда (во всяком случае, ни разу этого не замечал) сами не выйдут, не выскочат на проезжую часть улицы. В любом другом месте, не у ортодоксов, дети бы давно разбежались, их надо было бы вылавливать поодиночке. Здесь же какой-то удивительный порядок, может быть впитанный с молоком матери.
И еще, очень любят евреи ортодоксы читать молитвенник или другую святую книгу на ходу. Но, если присмотреться, то многие из них делают это нарочито, мол, пусть все видят, что я читаю, даже идя по важным делам. Я не перестаю читать книги. Это, как нам кажется, не что иное как, обыкновенный кич. Точно так же перед наступлением Песаха (пасхи) некоторые выходят на улицу и демонстративно сжигают "хомец" (квасное), остатки хлеба, потому что в эти дни можно есть только мацу, приготовленную из теста, состоящего лишь из муки и воды. Зачем выставлять это напоказ? Главное, что ты сам готов к празднику.
378
Кстати, интересный факт: для того чтобы номинально в государстве еврейском не осталось муки и хлеба, на все время пасхи их якобы продают "свадебному генералу" – не еврею. Он выписывает государству Израиль чек на всю стоимость продукта. После окончания праздника хлеб и мука снова выкупаются.
Поначалу Фимка не воспринимал незнакомые ему еврейские мансы верующих. Пытался анализировать, сравнивать, отвергать, спорить. Но потом пришло мудрое решение: не мешай людям жить. У них своя свадьба, а у нас – своя. Тем более, что Израиль – демократическая страна, здесь есть место всему тому, что рождает добро и благоденствие. Пусть она с недостатками, пусть с бюрократией, пусть с ортодоксами, но это твоя страна, и другой у тебя нет.
И он просто живет в свое удовольствие, пашет, как папа Карло. Много пишет, встречается с друзьями, родственниками, праздники и торжества обязательно проводит с родными и близкими людьми. И всегда говорит людям: "Вы хотите увидеть счастливого человека? Смотрите, вот он перед вами".
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА "ИТАКУ"
Счастье. Какое оно? Из чего состоит? С чем его едят? Его всегда мало, а порой так не хватает. Говорят, что человек сам творец своего счастья. Может, это и так, только вот природа несправедлива: она благосклонна к одним и равнодушна и даже безжалостна к другим. К примеру, ты родился в семье миллиардера Абрамовича или Ротшильда. Сто процентов вероятности, что будешь кататься как сыр в масле. Случайная хромосома сделала свое дело: у тебя полно денег, много удовольствий, и жизнь твоя безоблачная и беззаботная.
Другое дело, если ты родился в семье простого еврейского сапожника, у которого детей – семеро по лавкам, и доход такой, что едва хватает на жизнь. Мы, конечно, говорим об экономической, финансовой стороне дела. Так как у богача может родиться отпрыск – жестокий насильник, бандит, а у сапожника – добропорядочный сын, гений науки. И кто же из них счастлив?
Фимкино счастье заключается в нескольких самых важных жизненных категориях: семья, любимая жена, дети, их благополучие, внуки, чтоб они были здоровы. Вот его мир, его сфера, его заботы и
379
стремления. И конечно, – друзья, работа, и увлечение. Его занятие авторской песней, его творчество.
Много чего дано человеку, живет он долго, столько, сколько ему отведено судьбой и Всевышним, однако как почувствовать жизнь, ощутить ее присутствие, насладиться вкусом ее. Порой, для того чтобы понять это, необходимы годы, но иногда достаточно одной ночи, часа, мгновения, чтобы вдруг осознать – вот оно, вот это и есть жизнь, надо запомнить миг, надо впитать его навсегда в душу, в тело, в суть твою. И тогда миг наслаждения и полного счастья живет в тебе до самого конца, а может быть, и дольше.
У разных людей такие моменты тоже неодинаковые. Для одного счастье – пойманная бабочка неизвестного доселе вида. Для второго – найденное решение важнейшей математической задачи. Для третьего – рождение ребенка. Этот список можно продолжать до бесконечности.
Таких моментов у нашего героя было много, отчасти мы о них рассказали в этом повествовании, так что, уважаемый читатель, тебе надо было просто увидеть, услышать, узреть эти моменты. Думается, что это несложно.
Одно из любимых состояний Ташлицкого: лето, поздний вечер, лес или склон горы, костерок, вокруг которого сидят друзья. Гитара по кругу и песни, чудесные песни, простые и такие понятные, проникающие прямо в сердце. Слова и мелодия обволакивают тебя, снимают усталость, грусть и печаль. Тебе становится легко и просто, потому что понятен смысл стихов и музыки. А потом приходит твоя очередь, ты берешь гитару и поешь свою песню, передавая свои чувства и мысли тем, кто сидит рядом с тобой. Тем, кто сейчас, в эту секунду, принимает от тебя посыл твоей грусти или, наоборот, – радости, отчего весь круг людей, сидящих у костра, объединяется одним общим стремлением – быть в душевном равновесии.
Лето, поздний вечер, костер, гитара, песни и друзья. Вот оно – счастье!
Конечно, в Израиле у Фимки были прекрасные условия, чтобы заниматься авторской песней. Были тут и ночи с кострами, и фестивали, и спевки. Но была и мечта вернуться туда, на Волгу, неподалеку от Самары, на Мастрюковские озера, на свою "Итаку". И однажды эта мечта сбылась.
380
Все произошло буднично и само собой. Подруга жены Лида Хаитова, о которой мы уже писали, уговаривала Ташлицких поехать отдохнуть за границу на недельку, побывать на экскурсиях, например, в Испании.
– Не люблю я эти поездки, вечно в автобусе, музеи, галереи. Мне бы у костра посидеть, песенки попеть, – сказал Фима.
– Хорошо, – отозвалась Аня, – мы с Лидой едем в Испанию, а ты – на свой Грушинский. Договорились?
– Еще бы, – воскликнул Фимка, – конечно, договорились.
Дело было еще весной, но уже тогда заранее заказали билеты на летние авиарейсы. К тому же оказалось, что из Тель-Авива раз в неделю есть прямой рейс на Самару. Это упрощало поездку.
Поскольку интернет уже охватил всю планету, то Фима быстро связался со своими друзьями по самаркандским клубам, сообщив, что летит на фестиваль. Что тут началось! На призыв Ташлицкого откликнулись и Шухрат Хусаинов, и Зинур Миналиев, и Валера Белоусов, и другие. Сергей Кирюхин и Ришат Гилязов уже давно были завсегдатаями "поляны" (так иногда называют место, где проходит Грушинский фестиваль). Так что появилась возможность встретиться со многими друзьями.
Честно говоря, еще десять лет назад такая встреча казалось фантастикой. А пятнадцать лет назад Фимка с Аней думали, что те, с кем они когда-то дружили, канули в небытие. Но, благодаря всемирной сети, расстояния сократились, и намного. Да и встречи случались чаще, и радости от них было много.
В аэропорту города Самары Фиму встречали три прекрасные женщины: Катя Молчанова, Ирина Вольдман и Дина (с ее фамилией вечная проблема). Когда-то Ташлицкий встречал их в Самарканде, совсем молоденьких девчонок-альпинисток, спустившихся с гор и пришедших по чьей-то "наколке" к Ефиму, "который любит авторскую песню". В те годы Фимка устраивал им поездки в Узбекистан, возил по древним памятникам, организовывал концерты…
Какая это была встреча после девятнадцати лет разлуки! Слезы на глазах, вопросы, ответы, и снова вопросы. Потом Ирочка Вольдман, она же в девичестве – Акулинина, по "партийной" кличке – Цыпа, отвезла Фимку на "поляну", на Мастрюковские озера, где он был устроен в деревянном домике гостевого двора. На грудь на тесемке
381
была повешена табличка, указывающая на то, что Фимка является членом жюри фестиваля. Положив вещи и гитару в свою "гостиницу", Ташлицкий первым делом отправился к тому месту, где обычно разбивали палатку барды из клуба "Доминанта".
Нашел он это место не сразу, поскольку на "поляне" многое изменилось. Однако по особым ориентирам Фимка все же определил тот самый уголок, который пока что пустовал и был покрыт высокой густой травой. Он подошел к маленькой полянке между деревьями. Ноги подкосились. Чтобы не упасть, пришлось опереться на ствол дерева. Из глаз сами собой полились слезы, дыхания не хватало, грудь сжимали воспоминания о том, как здесь было хорошо двадцать лет назад, когда в тесном кругу у палатки сидели и самаркандцы, и норильчане, и барды из Самары.
Они сидели вокруг маленького костерка и пели друг другу свои любимые песни. Еще жива была Надежда Руусалеп, организатор Норильских фестивалей. Еще не были лауреатами "Грушинки" Шухрат Хусаинов и Тимур Ведерников, еще не был признанным сибирским мэтром автор-исполнитель Зинур Миналиев. Боже! Какое это было прекрасное время! Оно давало жизненные силы и возможность отойти от серости и суеты, переливать чувства в слова и обратно, наслаждаться гармонией поэзии и гитарной музыки.
Каждому – свое. Кто-то любит тяжелый рок, его какофонию, кому-то приятна дикая попса, кто-то шизеет от шансона, от блатных песен. Фимка был и остается фанатом красивой поэзии, стихов, спетых под гитару. Таких песен – миллионы, здесь и любовная, и гражданская лирика. Тут масса юмористических песен, способных заставить смеяться тысячи слушателей. Но, повторяемся, авторская, бардовская песня – это прежде всего мысль, глубокая философия, душевные чувства, доходящие своей образностью до самых сокровенных уголков сердца.
Это не значит, что наш герой не любит эстрадную песню, совсем нет. Эстрадные песни, написанные великими поэтами и музыкантами, были и остаются частью Фимкиной жизни. Кроме того, Ташлицкий обожает слушать классическую музыку – особенно скрипичные концерты.
После посещения заветного места Фимка отправился гулять по "поляне". Через каждые двадцать-тридцать шагов он встречал бывших своих друзей и знакомых. Многие удивлялись появлению здесь
382
израильтянина, которого уже и не чаяли встретить. Запомнился один момент: Фимка идет по дороге к очередной сцене, где готовятся к концерту бардов, навстречу ему шагает высокий, стройный парень и, улыбаясь, смотрит внимательно на Ташлицкого. Фимка прищурил глаза, стараясь вспомнить, кто это, откуда? Приблизившись, парень протянул Фиме руку.
– Привет! Как дела?
– Привет! Мы знакомы? Я тебя знаю?
– Нет, вы меня не знаете. Просто иду, смотрю, навстречу мне шагает седобородый человек, думаю, умудренный опытом бард. Захотелось пожать руку и поприветствовать.
– Спасибо! Дружище!
– Нет, это вам спасибо – за фестиваль, за песни, за ваше творчество!
– Так ты ж его еще не слышал, мое творчество. И я не очень-то известный бард, хотя мною написано много песен и стихов.
– В чем же дело, пойдемте к нашим палаткам, приглашаю. Там и споете нам свои песни.
Он повел гостя к небольшому лагерю, состовшему из нескольких палаток, огороженных цветной лентой от других, таких же групп. Посреди лагеря стояли несколько раскладных столиков со стульями, на костре котелок, в котором закипала вода для чая.
– Народ, пора слушать песни! – крикнул Николай, так звали парня. – К нам пришел гость, прошу любить и жаловать.
Он усадил Фимку на один из стульев, принес свою гитару. Вскоре гость оказался в середине круга слушателей и начал петь свои песни. Пел с упоением, как будто сто лет этого не делал, пел так, чтобы слова и мелодия дошли до каждого сердца и души… Как говорят теперь, Фимка оттянулся по полной программе, потому что уж больно свой был слушатель, и так было здорово и исполнителю, и тем, кто внимал песням.
Так вот, друзья, ради таких моментов и стоит ездить на фестивали, именно ради таких мгновений. Конечно, Фимка выступал и на сценах, на концертах, и пел песни друзьям, но то, что происходило сейчас, этот творческий экспромт – не заменить ничем. Это и есть тот самый момент истины, для чего ты пишешь песни, не спишь ночами, тратишь массу энергии и нервов… Здесь – все это окупается с лихвой!
383
Провожая гостя после посиделок, Николай крепко пожал Фиме руку и сказал: "Случайная встреча, а сколько я узнал нового, спасибо за прекрасную поэзию и песни, сам песни не пишу, но ой, как люблю слушать. Теперь вы знаете, где мы располагаемся, заходите на огонек, добрый человек".
А потом были встречи одна за другой. Наутро, выйдя умываться, Фимка увидел Шухрата Хусаинова с его женой Леной Бендингер, рядом с ними на лавочке гостевого двора сидел ЗинурМиналиев. Поскольку не виделись девятнадцать лет, можете себе представить, какая была встреча. Взахлеб рассказывали друг другу о главных событиях в жизни, о том, чего добились, где бывали, чем занимались. Потом, конечно, снова песни, песни, песни. Ребята отвели Ташлицкого к лагерю Сергея Кирюхина, который переехал из Самарканда жить в город Сызрань, чтобы быть поближе к "поляне".
Этот неугомонный человек, который предан авторской песне душой и сердцем, всегда "сколачивал" вокруг себя соратников, сподвижников. В этой компании собрались удивительные люди, добрые, отзывчивые. Многие из них – это бывшие альпинисты, горные туристы, любители походов, рыбалок, охоты. В "хозяйстве Кирюхина" всегда царит удивительная атмосфера взаимопонимания, взаимовыручки, здесь великолепно знают и понимают то, что называется авторской, самодеятельной песней. Для каждого их них, будь то взрослый человек, или ребенок, подросток, гитара и хорошая песня – священный Грааль, которому они всецело отдают самих себя.
У каждого за плечами кусок жизни, проблемы, радости, суета, неудачи, а потом снова счастливые дни. Весь год каждый из них "пашет по-черному", учится, копошится в огороде на даче, терпит зимние холода и грустит лишь об одном, о "поляне". Грустит, и верит, и ждет, когда он придет – месяц июль. Когда можно будет бросить все, забыть о проблемах, о грусти и боли и вырваться из запутанных и несносных забот туда, на заветную "Итаку", где ждут друзья, где костер ласково согревает твое лицо, где звучит гитара и новые, и старые добрые песни. Они сидят, прижавшись плечом к плечу, согревая друг друга необыкновенной энергетикой сопричастности к романтике, к лирике, к бесшабашному юмору, энергетикой соприкосновения душ.
Нигде, ни в каком ином месте они не смогут зарядиться, аккумулировать жизненные силы, которые помогут им, уехав отсюда,
384
сохранить любовь, дружбу друг к другу и к тому важному делу, которому они отдают свой голос. Сохранить свет и тепло улыбок и откровений, чтобы через год снова приехать сюда. Они начинают отсчет дней до следующего фестиваля в ту минуту, когда, распрощавшись со слезами на глазах, покидают "поляну".
Вливаясь в такой коллектив, ты становишься частью одной большой семьи, из которой тебе не уйти, так как у всех её членов единые цели – слушать и сочинять песни под гитару. Вести задушевные разговоры, понятные друзьям. С ними можно поделиться радостью, поплакаться, они подскажут, посочувствуют или порадуются вместе с тобой. Это же так здорово!
Фимку окружали там прекрасные люди, давайте назовем многих поименно, потому что им будет приятно: Манана Черноморец – удивительная женщина, один из стержней этой классной тусовки, все она знает, где, что лежит, когда надо чайку попить, слушает песни с упоением и грустью. Романтическая натура, способная выслушать, понять, принять откровения друзей.
Валера Согрин, не унывающий никогда мужик, у которого любовь к авторской песни, наверно, с пеленок. Прекрасный семьянин и отзывчивый друг. А какой фотограф, а? Ни кадра не пропустит, как не пропустит ни один тост, сказанный за столом. Кстати, растит удивительно симпатичную дочь, Нику, которая становится сама чудным бардом. Сергей Гольдебаев, ой! Мы и тебя посчитали! Отличный коммуникабельный мужик, знающий массу песен, с гитарой не расстается, несмотря на то, что много курит. Компанейский, свой в доску! Так держать, Серега!
Александр Бекетов с Мариночкой. Какая чудесная пара, понимающая толк в авторской песне. Уж если они, прослушав тебя, сказали, что песня стоящая, значит – так оно и есть на самом деле. Эти двое весьма преданы бардовскому движению, они невероятно общительны и в любую минуту готовы прийти на выручку другу. Смотреть на них, когда они слушают песни – одно удовольствие: их лица наполнены содержанием этой песни и музыкой ее. Для Фимки знакомство с Александром и Мариной сыграло свою неоценимую роль, потому что благодаря общению с ними появилось новое вдохновение, новые стихи. Спасибо вам, ребята!
Светлана Бирюзовская и ее дочурка Ярослава стали для Ефима Ташлицкого своеобразным талисманом Грушинского фестиваля.
385
Несколько лет подряд дядя Фима привозит для Ярославы новые книжки сказок, которые теперь девочка читает уже сама, поскольку учится в школе. Какое это великое чувство – любовь к ребенку, какое это прекрасно состояние души, когда знаешь, что ребенок любит и почитает тебя. Это окрыляет автора сказок и подсказывает новые темы, вдохновляет на создание новых творений.
Танечка Максутова (Козлова), удивительная молодая женщина, судьба которой сложилась непросто. Красивая, нежная, внимательная к близким, родным людям, она уж точно: «типичная представительница женской половины России». Сколько ею перенесено горя и несправедливости, хватило бы, наверно, на несколько судеб. Что ее спасает в жизни? Она сама ответила мне как-то – авторская песня, «поляна» и великолепные люди в стане Кирюхина, куда она однажды случайно попала. Песня, гитара, как два спасательных круга, берегут нас от депрессии, печали и боли.
Владимир Сидоров, Татьяна Якунина, Андрей Исаев, Коля Кириллов, Оля Казакова, Ольга Денисова, Николай Салмин, Юра Прудов, Максим Краснощеков, Ришат Гилязов, да разве всех перечислишь – все они на время фестиваля становятся своеобразной братской семьей Фимки Ташлицкого, когда он приезжает на "поляну".
Душой, а в последнее время "царем" компании назван, конечно, Сергей Кирюхин. И пусть Фимка "цапается" с ним по поводу поэзии, однако – какое творчество безболезненно проходит для поэта? У каждого свое мнение, и его надо уважать, несмотря ни на что, потому что иногда задиристая критика и является двигателем этого процесса, процесса создания песен и стихов. Ох, уж эти ранимые романтики. Но, жизнь продолжается, и на такие мелочи обращать внимания не стоит.
Итак, Фимка приехал на "поляну", где не был ровно девятнадцать лет. Фестиваль тогда назывался: "Платформа имени Валерия Грушина". Что-то там самарские деятели, которые организовывали и финансировали это грандиозное мероприятие, не поделили. Но зато разделили песенный народ на два, а то и три лагеря… Фимка слышал от друзей, что "Грушинский фестиваль" проводился и на Федоровских лугах. Где это – наш герой понятия не имел и потому ехал туда, куда звала душа и песни – к традиционной "поляне" на Мастрюковских озерах.
Хотя справедливости ради скажем, что в этом году решили-таки провести единый фестиваль! Браво! Так и должно быть!
386
Здесь Фима чувствовал себя одухотворенным, потому что встречался и с давними друзьями – с Валерой Кожевниковым, с его женой Тамарой и с их прекрасной, талантливой поющей дочерью Маргаритой, у которой еще состоится карьера певицы. Фимка здесь встречается с теми, с кем и не думал увидеться – с норильчанами, тольяттинцами, красноярцами, москвичами, да со всем светом. Наверно, поэтому так здорово, что существует такой фестиваль в центре России, да что там – в центре планеты.
Фимку, поскольку он теперь израильтянин, приглашают выступать на разные сцены фестиваля, и это доставляет ему огромную радость. Потому что ты сочиняешь песни и стихи, чтобы показать их людям, друзьям, донести до них свои мысли и чаяния, рассказать о том, что у тебя на душе, чем ты живешь и дышишь. Не знаю, как для других, для Фимки Ташлицкого это суперважно. После таких встреч, после фейерверка песен и общения у него вырастают новые крылья, чтобы творить, писать, петь, жить! Может быть, это высокопарно сказано, но это действительно так.
Запомнились еще несколько встреч, особенно с молодежью – с Алексеем Печенкиным, сыном того самого Евгения Печенкина, с кем Фимка когда-то был в Норильске. С семьей Гурьяновых, которая фанатично предана авторской песне. Алексей и Сергей Гурьянов помогли спеть несколько песен на их молодежной сцене. Было здорово!
Самые сильные впечатление были, конечно, от встречи с Валерой Белоусовым (светлая ему память), с Борисом Ведякиным, с Шухратом Хусаиновым и с Зинуром Миналиевым. Помнится, сидели у костерка, вспоминали Самарканд, походы, клуб, пели старые песни, какая была задушевная встреча, она до сих пор в сердце.
На следующий год, после ухода из жизни Валеры Белоусова, в стане Кирюхина устроили вечер памяти, вот уж когда действительно находит щемящая грусть, когда плачет гитара и когда не хватает ни слов, ни воздуха, чтобы глотнуть печаль.
387
"НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ…"
Они встретились в очередной раз на пикнике, который традиционно проводили родители, два раза в год приезжавшие на знаменитый бардовский фестиваль, называемый – "Дуговка". За шесть прошедших лет Роман Гроссман и Джулия Шаргородская встречались довольно часто.
Помните, Виталий и Зоя Гроссманы, Олег и Ирина Шаргородские. Да, да, те самые с кем Ташлицкие ехали когда-то из аэропорта на одном минибусе из аэропорта Бен Гурион. После учебы в ульпане их семьи регулярно встречались: вместе ходили на вечера авторской песни, в рестораны, отправлялись в поездки по стране во время израильских праздников.
Однако сегодня Роман и Джулия вдруг увидели друг в друге нечто новое, приятное до чертиков, ощутили, что стали вдруг другими – он удивительно статным и красивым парнем, а она – очаровательной девушкой. Это произошло уже в первые минуты, когда из машин разгружали палатки, рюкзаки и прочий походный скарб. Джулия, одетая в тонкую, цветастую майку и короткие шортики, выглядела сногсшибательно. Ее лицо светилось чудесной улыбкой, огромные еврейские глаза источали свет и тайну еще не познанной любви.
После того, как они вышли из машин и поздоровались, что-то произошло между молодыми людьми. Если бы такое состояние определялось какими-то приборами, то всем было бы видно, как от парня к девушке и наоборот шли невидимые мощные лучи, пробегали молнии, возникали разряды.
Самое удивительное то, что буквально год назад они тоже встречались здесь же, на таком же фестивале. Но тогда ничего подобного между ними не происходило. Это случилось здесь и сейчас. Они увидели друг друга по-новому.
– Так и будете стоять столбами, словно встретились впервые? – громко сказала Зоя. – Ну-ка принимайтесь за дело, надо засветло палатки поставить и мангал разжечь.
– Ты чего шумишь на детей? – отозвалась Ольга. – Пусть присмотрятся друг к другу, давно пора.
Она наклонилась к подруге и что-то шепнула ей на ухо. Зоя переменилась в лице, прищурила глаза, глядя на Романа и Джулию, и, улыбнувшись, сказала: "Может быть, может быть, дай-то бог".
388
Последующие двадцать четыре часа прошли для Романа и Джулии как в замедленных съемках кино. Они видели только друг друга, слышали то, что говорят только их губы. Весь мир вокруг будто замер в удивлении, глядя на юношу и девушку, не вполне понимая, что тут происходит. А ведь все было довольно просто: между Романом и Джулией возникло самое главное чувство во Вселенной – любовь.
Любовь. Она, словно молодой и талантливый полководец, завоевывала все новые и новые территории чувств, не оставляя двум сердцам никакой надежды на одиночество. Именно здесь и сейчас Роман и Джулия секунда за секундой влюблялись друг в друга. Это сказывалось во взглядах, в жестах, в пристальном внимании к тому, что прежде казалось естественным и обыденным. Она, например, вдруг увидела совершенно иного друга детства, сильного, с прекрасной фигурой атлета, парня, который стал похож на настоящего рыцаря. Когда они побежали купаться в озере, Джулия вдруг поймала себя на мысли, что частенько смотрит на плавки Романа…
В свою очередь Роман любовался своей подругой, обнаружив вдруг рядом с собой чудесную нимфу с тонкой талией, удивительно красивой грудью, которую прикрывали тонкие, легкие чашечки купальника. Вау! Какая она стала красавицей, глаз не отвести. Джулия, занимающаяся современными танцами, была так пластична и принимала порой такие позы, что у Романа останавливалось дыхание.
Нырнув в прохладную воду, они принялись брызгаться и смеяться, однако в какой-то момент, их тела неожиданно переплелись. Они и раньше, будучи на таких пикниках, купались и в море, и в бассейнах, толкались, боролись друг с другом, пытаясь "утопить" соперника в воде. Но тот разряд невидимой сильной энергии, который поразил их теперь, – это было нечто другое. Оба на секунду оторопели, сердца их стучали так, что, казалось, началось землетрясение. Взгляды встретились, время застыло, но разъединяться они не собирались. Наоборот, Роман неожиданно крепко прижал Джулию к себе, зная, что она не будет сопротивляться.
– Ромка, отпусти меня, – пролепетала она.
– А то что? – спросил он.
– Родители увидят.
– Ну и пусть смотрят, мы теперь взрослые… А тебе что, неприятно?
389
Вместо ответа напряженное тело Джулии вдруг обмякло и еще сильнее прижалось к телу Романа.
Сколько они так стояли, одному только богу известно. Они даже не видели того, что их родители, спрятавшись за кустарником, с умилением подглядывают на своих детей, откровенно радуясь тому, что произошло.
– Ну вот, пора лепешку ломать! – крикнул друзьям Фимка, который появился, как всегда, неожиданно. Он тоже приехал со своим семейством на очередной бардовский фестиваль.
– Да тише ты, Фемистокл, – отпарировал Гроссман старший, – тут такое творится.
– Вижу, не слепой, – так вы же давно мечтали породниться, вот вам и дал бог удачу. У нас же страна чудес, радуйтесь!
Вечером, после концерта, на котором выступали израильские барды, Фимкина компания развела свой костерок, на огонек которого всегда приходили поющие люди. Вот и теперь получилась импровизированная спевка авторов-исполнителей из разных клубов. Тут были и беершевцы, и представители Хайфы и Нетании. Пели по очереди. Это было так называемое действо – "гитара по кругу", когда инструмент передается из рук в руки и каждый поет по желанию любимые свои песни. Обойдя полукруг, гитара дошла до Романа и Джулии, которые слыли с детства фанатами авторской песни, однако сами никогда не пели. А тут.
– Дядя Фима, можно мы с Ромой споем твою одну песенку? – спросила Джулия.
– Конечно, можно, вот интересно, никогда не слышал, как вы поете.
– Для нас это тоже новость, – отозвались Гроссманы и Шаргородские.
– О, это был наш секрет. Мало кто знает, что Ромка уже два года учится играть на гитаре, и поет он классно. А я ему подпеваю.
– Ты чего-нибудь понимаешь? – спросил Олег Виталия. – Вот тихушники.
– Да ничего я не знал, вот вам крест, – начал было оправдываться Гроссман старший.
– Побойся бога, иудей, какой крест? – засмеялся громко сидящий у костра народ.
390
– Тише вы, евреи, – крикнул кто-то из бардов, сидящих у костра, – дайте молодежи спеть песню. Рома, Джулия, мы вас слушаем.
Роман взял в руки гитару, проверил настрой струн, сыграл первый аккорд, и они вместе с Джулией запели Фимкину "Исповедь".
Исповедывалась морю река:
« Начиналась я с простого ручейка.
Меж березок стройных
Я текла спокойно,
И не знала, что дорога далека.
На опушке повстречался мне ручей,
И вдвоем бежать нам было веселей,
Там, за буреломом,
Светом невесомым,
Обвенчало нас созвездье Водолей.
Перекаты и пороги на пути
Помогали мы друг другу перейти,
Водопады, скалы,
Валунов оскалы,
Не сумели, как ни бились, развести.
Полноводной и окрепшею рекой
Мы к тебе спешили, море, на покой,
Отчего ж, сестрица, солона водица?
Пена белая, как саван, над волной».
Их чистые и приятные голоса касались слуха людей, сидящих у костра, и окутывали души и сердца проникновенным пением, словами, исходившими из самых потаенных уголков человеческого сердца. Было видно, что вместе Роман и Джулия пели впервые, но они исполняли песню слаженно и красиво, как будто делали это много раз в прошлом.
Во время пения они смотрели друг на друга, казалось, не замечая тех, кто сидел рядом. Двое молодых людей витали сейчас в облаках, в ином мире, подвластном лишь влюбленным. Боже, как это было
391
трогательно! На глазах у Фимки появились слезы, он никогда раньше не слышал такого прекрасного исполнения своей песни.
Когда песня кончилась, Ташлицкий подошел к ребятам и, под аплодисменты слушателей, расцеловал их, поблагодарив за пение.
– А теперь ты, дядя Фима спой нам любимую – про «Дуговку», – попросила Джулия. – Надо людям настроение поднимать.
Фима взял гитару и запел:
Есть на карте пуговка, вечная бессонница,
Солнечная "Дуговка", песенная вольница.
Мы поем у берега, от забот отдушина,
Песни от Кинерета тянутся до "Грушина".
Ночь ближневосточная, звезды просыпаются,
От костра полночного искры рассыпаются,
Мы сидим в обнимочку, нам легко и весело,
И поет нам Фимочка про Израиль песенку.
Не рабы, не Крезы мы и в бюджетах дыры,
Но зато обрезаны и стремимся к миру,
Дышим суховеями, нет проблем с закусками,
Были "там" евреями, здесь мы стали "русскими".
Нам машканты дадены, нам наверх заказано,
"Лех к ****ей матери" – этим много сказано,
Но олимы умницы, и поверьте, братцы,
Что мести нам улицы будут мароканцы.
Есть на карте пуговка, вечная бессонница,
Солнечная "Дуговка", песенная вольница.
Мы поем у берега, от забот отдушина,
Песни от Кинерета тянутся до "Грушина".
*слово – "лех", переводится как – "иди", "пошёл",
(автор). Это матерное выражение, привезенное
первыми поселенцами, евреями из России в прошлом веке,
в Израиле считается почти литературным.
392
Когда он под общий смех и аплодисменты закончил петь, Романа и Джулии рядом уже не было. Они под шумок улизнули и, отойдя метров на двадцать от костра, нашли небольшую полянку между эвкалиптовыми деревьями. Расстелили захваченный в палатке спальник и легли на него рядом, глядя на звездное небо. Молчание прервала Джулия:
– Ромка, что с нами сегодня случилось, почему так хорошо, как никогда не было?
– Я думаю, что ты все прекрасно понимаешь. Наверно, с нами это должно было когда-то произойти.
– Рома, поцелуй меня, Рома, я никогда не была с парнем… Ну ты понимаешь как. Я побаиваюсь тебя немного, но я смотрю на тебя по-другому. Я с тобой сегодня совсем другая.
– Какая?
– Не знаю, как точно сказать, я теперь твоя навсегда, а ты?
– А я твой навсегда. Ты меня сегодня сразила, такой красивой и желанной я тебя никогда не видел.
– Поцелуй меня, Ромочка, поцелуй.
Роман повернулся к девушке, обнял ее крепко и поцеловал. Он чувствовал необыкновенную дрожь в теле своей возлюбленной, чувствовал нежнейшую отдачу, доверие и признание. Страсть охватила обоих, они целовались так, как будто были разлучены до этого долгие годы. В какой-то момент Джулия остановила Романа.
– Я не хочу делать это здесь, давай подождем, давай будем терпеливы, хочу тебя, но не тут.
– Милая, я согласен. Я устрою все так, чтобы тебе было приятно!
– Дорогой мой, как я тебе благодарна…
Теперь все свободное время они проводили вместе, поскольку жили практически по соседству. Гроссманы, обитавшие когда-то в Бней-Браке, вскоре перебрались в Петах-Тикву, где находились и Шаргородские, и Фимка со своей семьей. Нынче у всех были свои собственные квартиры, машины, обстановка. За время пребывания в Израиле бывшие граждане "союза", те, кто не боялся трудностей и работы, встали, как говорится, на ноги, живя в полном достатке.
Роман готовился к поступлению в Тель-Авивский университет, а Джулии оставался еще год до окончания школы. Оба были умными и способными ребятами. Учились очень хорошо, сказывалось "советское" воспитание, родители не давали расслабляться, добиваясь
393
того, чтобы дети получали достаточно высокие оценки. Но то, что они уже стали настоящими израильтянами – это точно. Во-первых, прекрасное владение ивритом, чувство полной независимости в мышлении и поступках, они умели постоять за себя в любой ситуации.
Добавим к этому, что и у Романа, и у Джулии были отличные друзья, в компании которых всегда весело и приятно находиться. Их коренные израильтяне презрительно называли "русскими". Зато теперь, через двадцать четыре года после начала массовой алии (репатриации), это звание стало своеобразным знаком качества. Потому что именно "русские" привезли в страну бальные танцы, и в Израиле проводятся турниры европейского и мирового масштаба по танцам. Шахматы, художественная гимнастика, восточные единоборства, легкая атлетика, да что там, даже хоккей – эти виды спорта стали весьма популярными среди израильтян. Ими теперь в спортивных секциях занимаются тысячи детей, такого подъема в этой области Израиль еще не знал.
С другой стороны, именно "русские" привезли в Израиль чрезмерное пристрастие к алкоголю. Если раньше в продовольственных магазинчиках на прилавках стояло три-четыре сорта водки и несколько сортов вина, то сегодня в этих же магазинах есть десятки сортов водки (разлитых в бутылки из одной бочки), и много, очень много сортов дешевого и невкусного вина. Причем цены на водку и вино за двадцать лет выросли в десять раз и не меньше. И что особенно скверно, по некоторым русским телевизионным каналам, которые транслируются на Израиль, идет постоянная реклама водки. Не знаем, законно ли это?
Вот такие контрасты. Но Роману и Джулии было не до них. Они так увлеклись друг другом, что остальные миры казались им параллельными. Любовь, весна, запахи, чувства, желания – полный букет ощущений, которые настигают нас в юности. Их встречи, разговоры, походы в кино и в кафе приобретали ритуальный характер, потому что они так хотели быть похожими на добрых героев голливудских фильмов.
Последние майские дни. Жара уже давно вступила в свои права. С апреля по ноябрь в Израиле не просто лето, а африканское лето, с его изнуряющим солнечным пеклом. Спасают только кондиционеры. Роман договорился с Джулией, что он закажет в одну из пятниц номер
394
в небольшой прибрежной гостинице в Тель-Авиве, где они проведут ночь. Дома родителям оба соврали, что идут на вечеринку к другу и останутся там до утра.
– Рома, я тебе доверяю, ты нам как родной, – наставлял детей Олег Шаргородский, – смотри, береги Джулию.
– Да не волнуйтесь вы, – отвечал Роман, – все будет в порядке.
Пятница выпала на первое июня. Напомним, что в "Союзе" это был День защиты детей. Но ни Роман, ни Джулия об этом не знали, они просто предвкушали романтическую встречу, может быть, одну из главных в своей жизни. Ему – восемнадцать лет, ей – почти семнадцать, удивительный возраст, когда любовь затмевает все на свете и ты видишь перед собой только его, только ее. Все мысли только о ней, и только о нем! Больше ничего не волнует.
Оба были как во сне. Они приехали к гостинице на маршрутном такси, по дороге почти не разговаривали, лишь изредка бросали взгляды друг на друга. Откуда-то появилась стеснительность и непонятное волнение. Они держались за руки, шли от остановки к гостинице, будто плыли в какой-то невесомости. В лобби гостиницы Роман получил ключ от номера на втором этаже. Отдавая ему ключ, служащая гостиницы, молодая женщина, улыбнулась какой-то особенной, понимающей улыбкой и произнесла: "Ба ацлаха!", что в переводе с иврита означает – удачи тебе.
В номере было прохладно и уютно, работал кондиционер, приятно пахло освежителем. Первые минуты прошли немного нервно. Роман и Джулия стояли у застеленной большой кровати, держась за руки. Потом они обнялись, и парень почувствовал дрожь, пробегавшую по телу девушки.
– Я видела это в кино, – прошептала Джулия, – но как себя вести в реалии – не знаю.
– Прежде всего, успокойся, мы столько раз целовались с тобой и почти подошли к этому. Не волнуйся, я знаю, что надо делать.
Джулия вдруг оттолкнула Романа.
– Так, значит, у тебя уже что-то было? Как тебе не стыдно, ты мне об этом не рассказывал.
– Джу, милая, это было давно, и что здесь такого, я же люблю только тебя! Ты мне веришь?
– Да, Ромочка, я тебе верю, я знаю, я чувствую. Ты мой, единственный!
395
– А ты моя, единственная! Иди ко мне, дай я тебя поцелую.
Джулия медленно вернулась в объятия к любимому, они нежно поцеловались. У обоих подкашивались ноги, тела вдруг стали ватными и неподдающимися. Однако через мгновение они стали лихорадочно раздевать друг друга, после чего буквально упали на постель.
Оставим их, не будем подглядывать, пусть они насладятся друг другом, пусть познают самое удивительное чувство, осознают близость мужчины и женщины. Мы уверены, молодые люди найдут способы удовлетворить свои желания, свою страсть, такова природа человеческая.
Ночь вступила в свои права. Вот уже несколько часов Роман и Джулия наслаждаются друг другом, и кажется, что окно их номера в гостинице светится каким-то особым огнем.
– Я не думала, что это так приятно, так восхитительно, – шептала девушка своему возлюбленному. – Такое ощущение, что тебя поглощает огонь, так вот как это бывает, когда отдаются любимому, теперь я это знаю. А ты чего молчишь?
– А у меня просто слов нет, я не могу описать то блаженство, которое охватывает меня, когда я с тобой, когда я в тебе. Как можно описать это словами, не понимаю. Наверно, в такие моменты надо читать стихи или петь песни.
– Вот и спой мне, колыбельную. Я немного устала.
– Да ты что, спать в такую ночь. Слушай, тут рядом есть дискотека в дельфинарии, давай сходим туда – потанцуем, а потом снова вернемся в гостиницу.
– Вау! Точно! Это ты здорово придумал.
Джулия вскочила с кровати, включила свет, и только теперь они увидели, что простыня представляет собой абстрактную картину, на холст которой выплескивали красную краску, похожую на кровь.
– Ничего себе! – воскликнула Джулия. – Что мы скажем хозяевам гостиницы? Рома?
– Да не переживай ты, в крайнем случае оплатим ущерб. Иди в душ, я за тобой! Это все мелочи жизни, по сравнению с тем, что с нами сегодня произошло.
Он ласково поцеловал любимую, которая успокоилась и ушла принимать душ.
396
Через полчаса оба, счастливые и довольные, вышли на набережную, которая сверкала морем огней гостиниц, ресторанов, фонарей, освещающих прогулочную дорожку, идущую вдоль морских пляжей. Было около полуночи, когда они подошли к зданию дельфинария, возле которого был зал для дискотек. У входа в дискотеку оказалось достаточно много народу, в основном это подростки, школьники, студенты. Когда охранники стали запускать молодежь вовнутрь, они обратили внимание на странно одетого парня, араба, которого не пропустили в зал.
Зло выругавшись, араб прошел мимо Романа и Джулии и вдруг закричал: "Алах акбар!". В ту же секунду раздался мощный взрыв, потрясший всю округу. Откуда-то, будто из-под земли, вырвался огромный столб пламени, а затем от пояса смертника, подорвавшего себя, в разные стороны разлетались металлические шарики, шурупы, гвозди, которые впивались в легкие тела подростков, убивая их, разрывая на части.
В считанные мгновения площадь перед входом в дискотеку превратилась в кровавое месиво, в дикое поле, усеянное трупами и десятками раненых молодых людей. Крики, стоны, окровавленные тела и лица, вой полицейских сирен и машин скорой помощи.
Все это Роман и Джулия, вернее их души, видели уже сверху. Они летели невесомые куда-то к небесам, к яркому свету, в небытие. Рядом с ними в полете были и другие подростки, удивленно взирающие на непонятное состояние. Их лица были озарены светом и покоем…
Первого июня 2001-го года в теракте у дельфинария в Тель-Авиве погиб двадцать один и ранено сто двадцать человек, в основном это дети, подростки, молодежь. За что? Почему? Кому выгодна эта дикая бойня? В чем провинились перед человечеством эти ребята? Кто ответит на эти вопросы? И когда прекратятся религиозные войны?
Ответа нет. А над местом совершенного теракта – тишина, рядом плещется море, дети купаются и играют на песке.
"…Полноводной и окрепшею рекой
Мы к тебе спешили, море, на покой,
Отчего ж, сестрица, солона водица?
Пена белая, как саван, над волной…»
397
ЭПИЛОГ
Осень. Первое десятилетие двадцать первого века. На земле обетованной продолжается вечное лето. Море, пальмы, апельсины, машины, суета, вечное движение. Фимка и его родные за двадцать два года уже освоились в стране, хотя в разговоре часто употребляют выражение: "Здесь у них…". Настоящими израильтянами станут только те, кто тут родился или приехал в очень раннем возрасте. Остальные, наверно, так и останутся "алимами" – новыми репатриантами, которым жизнь нет-нет, да и преподносит случайные неожиданности. Не избежал этого и герой нашего романа.
В один из октябрьских дней Ефима Ташлицкого пригласили выступить в женском клубе города Бат-Яма. Почитать стихи, спеть песни под гитару. Он с радостью согласился. И вот, небольшой, уютный зал в культурном центре города, где собрались около пятидесяти слушателей, вернее, слушательниц, так как в основном это были женщины. Из мужчин неподалеку от сцены сидел только Миша Михлин, поэт, соратник по перу, который и организовал этот вечер авторской песни.
Вечер прошел, как говорится, на ура. Фимка от души пел свои песни, читал стихотворения, делился смешными случаями из жизни. Таких вечеров за творческую деятельность Ташлицкого было много, но вот это вдруг стал особенным, очень значимым.
По завершении концерта, Фима пригласил слушательниц подойти к столу у сцены и приобрести его книги, сборники стихов, аудиодиски с песнями. Тем, кто приобретал книжки, он, естественно, оставлял подписи и автограф на память.
– Как вас зовут? – спросил он одну из молодых женщин, купивших сборник стихов. – На чье имя подписывать?
– Рина Лерман. Я тут в гостях у подруги, приехала в Израиль из Америки, она и привела меня на этот вечер. Ваши песни и стихи мне очень понравились. А еще, мне очень знакома ваша фамилия, кажется, когда-то я ее слышала в нашей семье.
Фимка поднял глаза, перед ним стояла симпатичная женщина, брюнетка лет сорока. Что-то в ее облике показалось очень знакомым. "Господи, – подумал Ташлицкий, – как она похожа на мою Ринку…
398
Погоди, Лерман, Лерман, Фира Лерман, Одесса, три ночи, хлопковая компания…"
– Простите, пожалуйста, за вопрос, а где вы родились?
– В Нью-Йорке, но предки мои с Украины. Они эмигрировали в штаты в конце шестидесятых годов прошлого века. Был период, когда уехать из союза с западной Украины было легко.
– А как зовут ваших родителей, если не секрет?
– Почему вы спрашиваете?
– Не знаю, просто интересно…
– Маму звали Фира, дедушку – Яков, бабушку – Ася. Папу зовут Игорь, мама вышла за него замуж сразу по приезде в Америку.
– Возьмите, вот книга, я ее подписал. Да, вот еще, я хочу подарить вам диск со своими песнями.
– Спасибо большое, я вам очень признательна.
– Простите. А вы надолго приехали в Израиль?
– Нет, через день улетаю, сын мой, когда ему исполнилось девятнадцать лет, вдруг решил служить в израильской армии. Год назад он репатриировался в вашу страну. Думаю, его бабушка была бы довольна, так она внука воспитала в еврейском духе. Недавно ее не стало. Вот такая грустная история. Не понимаю, зачем я вам это рассказываю… Спасибо за вечер…
Взяв в руки книгу и диск, Рина и ее подруга ушли.
Фимка еще долго сидел ошарашенный, не до конца соображая, что сейчас произошло. Рядом кто-то чего-то говорил, его благодарили за вечер. Покупали книги и диски, он механически что-то подписывал, кому-то что-то говорил, однако мысли его, душа и сердце были сейчас не здесь. Где? Никому, пожалуй, это неизвестно…
399
ТО, О ЧЕМ НЕ НАПИСАНО В РОМАНЕ
Обязательно будут люди, которые, прочитав это повествование, не найдут в нем рассказы о себе. Что ж, дамы и господа, у автора есть несколько оправданий. Во-первых, как сказал когда-то Козьма Прутков, «Нельзя объять необъятное». Может быть, в следующей книге, я напишу о том, о чем не успел написать здесь. А не успел или не сумел описать я многое.
Например, я мало писал о своей родной сестре, о ее семье, этому есть свои причины, которых не хотелось бы касаться.
Не описал того, как меня поссорили с моим братом по отцу, который в свое время даже не захотел выслушать моих объяснений по поводу того, в чем я ошибался.
Я не написал о том, как перестал быть другом и родственником еще одному человеку, по мнению которого «мое участие в бизнес- проекте стало ему «поперек горла». И ведь этот человек за шестнадцать лет не удосужился хоть раз позвонить мне и сказать, мол, извини, так получилось. И все встало бы на свои места. Ведь совсем немного надо, чтобы помириться, всего один маленький шаг, одно слово…
Нет в романе подробного рассказа о том, как я работал в школе, как придумал свою собственную методическую систему преподавания русского языка в четвертых-шестых классах. Эта система была апробирована мною на практике в одной из Свердловских школ и показала высокую эффективность.
Здесь не описан случай поездки в Норвегию в 1991 году на всемирный конгресс вместе с моими друзьями, с Анатолием Аванесовым и Виктором Криворучко. О том, как я это провернул, вопреки всем законам логики, пусть останется в тайне.
Не было тут рассказано и о некоторых моих близких знакомых, например о Симоне Розенблате, прекрасном человеке с нелегкой, но все же счастливой судьбой. Талантливый журналист, литератор, художник, великолепный знаток русского языка и литературы, чудесный отец двух очаровательных дочерей. Он, как и я, считает себя очень счастливым человеком. Но к этому счастью дорога порой, ох как нелегка. Симон, как и Фимка Ташлицкий, живет в Израиле, они даже пару раз встречались. В детстве они росли на одной улице,
400
учились в одной школе и в одном университете. Об этом, конечно, можно было бы рассказать подробнее, но не получилось.
Не рассказал я в повествовании о своем бывшем друге, Рафике Гафурове, талантливейшем фотографе, фоторепортере, работавшем в самаркандской областной газете, а затем и в Узбекском телеграфном агентстве (УзТАГ). Познакомился с ним Фимка во время учебы в университете. Многому у него научился в плане фотографии. Оказалось, что они любили одну и ту же девчонку и рассказывали друг другу о своей любви, не называя ее имени. Только через много лет все прояснилось, и это была удивительная история.
Нет здесь описания службы в армии, где Фимка познал уникальный опыт общения с людьми, усвоил часть жизненного опыта. Год службы на Украине, в городе Хмельницком, не прошел даром, хотя он же разбил семью героя повествования. Много всего в этот год было – и грустного, и очень смешного, поскольку армейская служба –это не только тяжкий труд, но еще и необычные, порой, комические ситуации. Думаю, что каждый, кто служил в рядах Советской армии, может сутками рассказывать армейские байки.
Романтик и поэт в душе, я не раскрыл до конца любовную тему. Думаю, что она довольно полно отображена в сотнях моих стихах и верлибрах. Их можно прочитать здесь: http://www.stihi.ru/avtor/efemta если вам не хватит ощущения любви между мужчиной и женщиной.
Не написано здесь подробно о семействе Карповых: о Жорже Карпове, который прошел воду, огонь и медные трубы. Боевой офицер, живущий ныне в городе Бресте (Белоруссия). Когда-то за его голову в Афганистане моджахеды предлагали один миллион долларов США. Нет тут рассказов и о Людмиле, Татьяне и Ирине Карповых, сестер Жоржа. Разбросала судьба бывших друзей детства Фимки. О них стоит написать отдельную книгу.
Я не описывал в романе некоторые свои похождения и приключения, поскольку это сугубо личные вещи, о которых говорят – «не надо выносить сор из избы». Мною описаны пока что, примерно, две трети того, что было со мной в жизни, одна треть остается за кадром. Многое предстоит вспомнить, осмыслить, оценить, и вполне возможно, будет еще один роман. Дай-то Бог!
Аминь!