Николаю Левченко, черноморскому водолазу
В ночи кромешной, новороссийской, по трагической нелепой случайности круизный лайнер столкнулся с сухогрузом и ушёл под воду за восемь минут, хотя и был больше причала, от которого отошёл, и казался непотопляемым.
Лоцманы, пограничники, курсанты из экипажа собирали в темноте живых, кто с пароходом не ушёл в глубину, и кого не порубили винтами пассажирские «Кометы», примчавшиеся спасать. Таранивший сухогруз с продавленным ахтерпиком тоже залез в зону катастрофы, - кого спас, а кого добрал, утащив в кильватерную струю, перемолол, не заметил в бликах октябрьской ночи, надежду дал, но не исполнил её, обезумевший.
Судовая мелочь по сто с лишним человек на борт приняла, притопилась, волны через палубу перекатывались.
На то она, совесть и честь моряцкая, жива…
С рассветом призвали всю флотскую водолазную службу, вспомнили всех, кто когда-нибудь «золотник» целовал или загубник во рту держал, подняли всех, как на войну.
Николая, военного водолаза, только днём вызвали, - из Геленджикской бухты катер подошёл.
Ещё никто не понимал, что произошло, но если водолазов поднимают, значит нужно, значит, - трагедия.
На палубе водолазного дубка места мало, шланги воздушные, компрессор, колокол, лебёдки с тросами, снаряжение водолазное, на все случаи подводной работы.
А штормит уже семь часов. Как будто души погибших шторм этот подняли, заморщинили и раскачали морскую гладь. Болтаются катера-скорлупки, топливо жгут, прячутся и в гавани, за волноломом, и погрузиться водолазам нельзя, и место не определено.
Эхолот из-за болтанки пишет глубину то в сто, то в сорок метров, пароход на ленте виден, это к тому, сколько до братской могилы.
Военморы буй поставили, свето- и радиомаяк на нём, сторожевой корабль качается, водолазы в резине сидят без шлемов, ждут команды.
Наконец, задвигалось всё: «К погружению!», вниз, но слабая вероятность, что люди там могли остаться живые в пузырях, нет таких счастливых историй. Трёхболтовые-трёхпалые, тяжёлые водолазы, опустились, встали на грунт, увидели поверженную громаду, по тросам и шлангам оказалось пятьдесят метров. Пароход лежит на правом борту, свет слабый сверху проникает, но вода мутная – течение.
Постучали трёхболтовые свинцовыми подошвами по обшивке, по железу – тишина. Сигнальный трос по три раза дёрнули – наверх! Не потому, что труба дело или воздух кончился, а страшно в ответ стук услышать или в иллюминаторы заглянуть, хоть и привычно для водолаза – утопленника увидеть.
Определились, наметили план без приказов и бумажек, началась работа, тяжелей не бывает.
Спустя часы пошли лёгкие водолазы. Шторм и глубина серьёзные, долго не проработаешь, поэтому колокол спустили, и болтает этот колокол штормом, но тут уж не до техники безопасности.
Лёгкие из корпуса вынимают, трёхпалые вирают-поднимают на поверхность.
Коля вдоль борта левого пошёл, начал с верхней палубы, светил, а внутри корпуса вода почище, но кружится всё, скатерти, занавески медузами, тапочки наверху, под потолком, бутылки пустые. Людей нет.
А вот на нижней увидел Коля... Окошки круглые открыты, в них люди, волосы, как водоросли, женщины, мужчины. Понять можно, если в лицо посветить.
Как же так, голова проходит, а плечи нет!
Матрос в тельняшке, как живой, смотрит на Колю, руками взмахивает, словно говорит: «Уходи отсюда, уходи!»
Николай зажмурился, дёрнул ластой и дальше. А что там дальше?
Посветил. Лучше б всю жизнь в темноте жил.
Ребёнка над столом увидел. В пелёнке. Глаза открытые, ресницы. Чуть фонарь не выронил, но фонарю ничего, он на прочном шкертике, а душа – на тоненькой верёвочке.
Водолазный бот у пятнадцатого причала встречали, сносили утопленников на брезент, фотографировали лица и украшения, - шло опознание. Железные прутья гнулись на изгороди, - это родственники погибших высматривали своих. Тут же военморы, матросики форменные, без оружия, штык-нож и повязка дежурного на синей суконке, охрана пирса, и от мародёров тоже. Чуть поодаль рефрижераторы на подъездных путях.
В сумерках у пивной подошли к Коле двое, женщина и мужчина. Пара, как пара.
Женщина:
- Вы же – водолаз? Посмотрите с левого борта на третьей палубе… Очень прошу вас… Я не виновата, что…
Коля только рукой махнул.
Тут мужчина:
- Сделай, а, водолаз? Сколько денег?..
Коля пива отхлебнул, желваками поиграл, удержался, а если б не принял до того сто грамм «подводных», не успокоился, так получил бы мужик пригоршню мелочи, на сдачу. Мысль стукнула: не в деньгах счастье, а в самом счастье… кого посещает, а кого нет.
2.
Днище, бородатое и обросшее ракушками, опять перед ним, иллюминатор с трудом вычислил, во рту горечь от резины и привкус талька, в глазах – пелёнка и гладкий младенец.
Старшой водолаз пароходные шхеры на чертеже ему показал, от какого шпангоута счёт вести. Непростое это дело по затопленному пароходу пробираться: продольные коридоры на бок положены, поперечные в шахты превратились, но Коля марки, которыми шпангоуты помечены, на переборках нашёл. Мысль потом одна была,- как лабиринты пройти. В колокол сходил, думал, а Петро, напарник, жизнь обеспечивал, ждал его там, баллон помогал снимать, так положено.
Петро молодой, а у Коли две дочери, одна ребёнка ждёт.
«Подожди, найду, найду тебя, внучок…».
И снова туда, в гибельный лабиринт. Сто метров коридора, каютные двери открыты, где-то филёнки выбиты, - в панике спастись пытались, но ковровые дорожки внутрь кают всосаны, значит, кого-то через иллюминаторы в пучину, изломав, выбросило, они уж точно не жильцы, и вряд ли найдут их. А тех, что внутри, в темноте, луч фонарный не освещает, - выхватывает, руки, головы.
Коля себе: «Стой, душа, не рвись! На засов тебя!»
На той палубе в той каюте увидел, – пелёнка уже под потолком, - не выдержал, фонарь отпустил, а тельце невесомое на ощупь пелёнкой этой обернул и с собой. Спасатель Петро его в колоколе принял и младенца в пластмассовый рыбный ящичек уложил, и на руки свои дрожащие долго смотрел.
Казалось бы, сколько Коля матросов со дна поднял, привыкнуть бы, а пятнадцатый причал, как гора непреодолимая, чёрная и крутая, остатки дыхания забирает, и качает нудно и тошнотворно, как дубок на зыби. Только это не бот водолазный качало, а берег.
Коля глазами его, причал, щупал, - ждут?
Сидел на рундуке, на железе, сначала ящичек на коленях держал, ноги враскоряку, - ждут, чувствовал, ждут его там, за изгородью.
Жду-ут.
Душа трепыхалась между второй и третьей палубой, муть несло по страшному коридору.
Стакан выпил, не запьянел. Ждут. Через прутья смотрят.
Спустился вниз, в кубрик, полежал на диване, а ящичек наверху, и знал - смотрят на него сквозь железо, выходить придётся. Туда, к ним. К беде и безысходности, любви и нежности… И другое понимал: те, что ушли, покоятся на глубине в пятьдесят метров, а у живых всё прошлое обострилось до безумия и полного умопомешательства, - выросло в тысячи раз.
И у этих, у мужчины и женщины. Кто они? Что у них? С чем пришли на скорбный причал?
Пожалел, что ни одной молитвы не знает, - открывай же, Водолазный Бог, свой поминальный псалтырь.
Вахтенный просунулся: - Николай Егорыч, вас…
- Пошёл ты…
Под утро выполз в аллейку, руки дрожали, подумал – старость, а ящичек нёс впереди, к груди внучка прижимал, сел под акацией.
Ждал.
Лучше б там остался, в 313й каюте.
Женщина присела, тронула за плечо:
- Послушайте… как вас…
Мужчина в пиджаке добавил:
- Пусть сам откроет.
Пахло от него дешёвым одеколоном и вином.
Коля поставил гробик в фонарный свет.
- А как там? – спросила она.
- Холодно.
Женщина откинула пелёнку и склонилась над нагим тельцем. Смотрела молча, не притрагиваясь, потом заплакала.
- Это же… - выдохнул мужчина, - это же… кукла!
«Не-ет, это внучо-ок…», - подумал Коля.
- Простите меня, - сказала женщина, вытирая слёзы, - я не имела права просить вас об этом… Как там страшно, наверно, темно…вот, холодно…
Мужчина закурил и, морщась от дыма, смотрел в сторону.
Колю наконец отпустило, ему стало спокойно, потому что покатый тот коридор и каюта были теперь пусты, а внучок здесь, рядом.
- А что меня просить, я… его… до вас нашёл, и…это…он… не ваш.
- Конечно, у меня не может быть детей, - сказала она.
Мужчина в пиджаке сплюнул.
Коля встал, поднял гробик с младенцем и враскачку, по-морскому, пошёл к пятнадцатому причалу.
2022