20. Hernia inguinalis

Александр Дёмышев
   Прошло несколько тягостных дней после визита таинственных старцев. Витёк догадывался, что являлись они неспроста. Помолились за бабушку и унесли ту древнюю икону, что была у неё запрятана. А та старушка, что с ними приходила, наверное, станет новой её хранительницей. Единственное, что Витька никак не мог понять – почему среди верующих такое внимание именно к этой иконе? Ведь, когда разрушали церкви, образов этих валялось в округе бери – не хочу! Многие граждане, сбросившие с себя религиозные путы, и брали – для хозяйства. Кто полку в избе из икон смастерит, кто – кормушку для скота. Но к этому образу, похоже, отношение было особливое; именно его верующие желали сохранить во что бы то ни стало и от поругания всячески сберегали.

   Бабушка умирала. Лежала на своём одре молча. Не ела и даже глаз не открывала. Исхудала – кожа да кости. Мама и Витька по очереди ухаживали за ней, как могли. Тяжело было видеть такую бабушку. Но однажды, где-то в начале июня, когда Витёк протирал мокрой тряпочкой бабушкины губы, она приоткрыла рот. Витька сразу сбегал за водой. Бабушка сделала несколько глоточков. Отдышалась, покряхтела и тихо прошептала: «Кашки бы». Ошарашенный паренёк кинулся к печке. Второпях задел пустой горшок, который грохнулся на пол и покатился под лавку. Но мальчишке было не до пустяков. Бабушка столько дней не ела – и вот теперь просит кашки! Да где ж взять? Крупы в доме не имелось. Витька поставил кастрюлю с водой на огонь, насыпал туда муки. Пока готовилась завариха, парнишка всё бегал к бабушке и приговаривал: «Сейчас, сейчас, уж скоро готово будет». Но бабушка на бормотания эти никак не реагировала. Минут через двадцать мальчишка внёс в бабушкин угол большую тарелку густой, дымящейся заварихи. Зачерпнул ложечку, подул на неё и стал уговаривать: «Ну поешь, бабуш, вон как вкусно!».

   И тут, к его удивлению, бабушка приоткрыла глаза, а затем и пригубила с ложечки. Съела и вторую ложку. Но когда довольный внук поднёс ей третью, остановила его взглядом.

   – Покушай ещё, ведь мало съела, – уговаривал Витёк.

   – Спаси тебя Боже! Я наелась, – прошептала бабушка. – Желудок-то у меня теперь, как у воробья.

   «Наверное, невкусно приготовил, – подумал Витька. Попробовал: «Да, точно невдосоль. Мама сказала: экономить, а то до конца месяца не хватит. Эх, уж по такому-то случаю зря соли пожалел!».

   Бабушка умолкла и, кажется, вновь провалилась в забытьё. Но с тех пор начала она день за днём потихонечку поправляться. Через неделю стала садиться в кровати. А через две – начала ненадолго вставать.

            ***

   Тяжела работа в кузнечном цехе!* Витёк старался изо всех сил, чтобы не ударить в грязь лицом перед старшими товарищами по бригаде. В кузнице вечно стоял дым коромыслом, нечем дышать. От печей шёл неимоверный жар. Паровые молоты били, словно обухом по голове, так что после двенадцатичасовой смены гул в ушах стоял ещё долго.

   Кузнечный молот представлял из себя механизм высотой метра три. Когда он ломался, требовалось его разобрать. Для этого ремонтники устанавливали над ним большую железную треногу – так, что молот оказывался внутри неё. К верхушке треноги крепились блоки с тросами, которыми поднимали и опускали тяжеленные части ремонтируемого механизма.

   Однажды, во время подготовки к очередной разборке молота, Витька, чтобы показать, что он работает не хуже других, в одиночку схватил железную ногу этой конструкции. Подтащил эту тяжесть к месту установки и, собравшись с силами, рванул железяку вверх. Сильнейшая боль пронзила мальчишку, в глазах потемнело, но он терпел, закусив губу. Наконец, тренога была собрана. Витька с трудом разжал побелевшие пальцы. Боль была адская. Паренёк, согнувшись, рухнул на земляной пол кузницы прямо под эту треногу, свернулся калачиком и завыл.

   – Вот здесь больно, – отвечал сквозь слёзы, на расспросы бригадира мальчишка, показывая на пах.

   – Грыжа у тебя, надорвался; говорено же: на рожон не лезть, э-эх! – бригадир выругался трёхэтажным матом.

   Витьке помогли осторожно подняться, переодели и отправили в санчасть. Кое-как доплёлся он до заводской поликлиники, разместившейся в каменном братском корпусе закрытого и разогнанного перед войной филейского Александро-Невского монастыря. Скрюченный мальчишка протиснулся в бывшую монашескую келью, превращённую во врачебный кабинет. За столиком сидела та же самая молоденькая докторица, что приходила в конце весны осматривать бабушку. «Плохо дело; такая много не налечит», – пронеслось в Витиной голове.

   Медработница второпях выслушала сбивчивые Витькины жалобы на боль в «том самом месте». Долго разбираться времени у неё не имелось, очередь-то была ещё ого-го. Быстренько зачем-то послушала стетоскопом, как Витя дышит, – да и выписала пареньку больничный и направление в городской вендиспансер.

   Как в тумане добрался Витёк с Филейки до улицы Энгельса. Не раз, когда боль становилась совсем невыносимой, готов был он снова грохнуться на землю, но как-то дошёл. Врач-венеролог, пожилой еврейчик, с недоумением взглянул на съёжившегося мальчишку. Обычно в его кабинет заходили пациенты постарше. Прочитал направление.

   – Ну-с, молодой человек, раздевайтесь, будем смотреть, – картавя, молвил эскулап.

   Врач в очках и с бородкой всем видом внушал Витьке уважение. Такой точно вылечит, как пить дать! Оглядываясь по сторонам, паренёк начал снимать рубаху. Доктор рассмеялся:

   – Рубаху-то, голубчик, можете не снимать. Штаны снимайте и ложитесь на кушетку.

   Оставшись без портков, Витька лёг, где сказали. Венеролог придвинулся, поправил очки. Оттянул рукой мальчишеское хозяйство и принялся внимательно его рассматривать. Витьке было крайне неудобно оказаться в таком дурацком положении.

   – Так на что, собственно, жалуемся? – наконец поинтересовался медик.

   – На работе тяжёлую железяку поднял, и тут очень больно стало и сейчас болит, – всхлипывая, объяснил Витька.

   Венеролог распрямился, сплюнул в сердцах и прокартавил:

   – Ты хоть представляешь, куда тебя направили?

   – Догадываюсь, – простонал парнишка.

   – Ингуиналис херниа, – задумчиво пробормотал себе под нос эскулап какую-то непонятную Витьке абракадабру.

   – Что такое? – испугался мальчишка. – Что-то не расслышал я Вас.

   – Грыжа, говорю, у тебя паховая… Ну так вот, молодой человек, при всём моём желании я тебе помочь ничем не смогу, специализация не та, – огорчил врач, а потом, немного поразмышляв, наверное, чтобы как-то утешить Витьку, добавил. – Вот подрастёшь, взрослую болезнь подхватишь, тогда – пожалуйста, приходи, вылечу.

   К вечеру добрался обезумевший от боли мальчишка домой. В слезах рассказал он маме и бабушке о приключившейся с ним беде. Бабушка, много чего умевшая, успокоила внука.

   – Я тебя вылечу, – твёрдо сказала она. – Вот для чего меня Боженька на этом свете оставил.

   Бабушка велела внуку лечь на лавку, задрала ему рубашку, приспустила штаны. Затем принялась разглаживать живот – от пупка и книзу. Чтобы шершавые натруженные руки лучше скользили, она их время от времени намыливала. Бабушка то нажимала на живот, то поглаживала, при этом всё шептала молитвы. Витьке было от этих прикосновений то больно, то приятно. Такое ощущение, словно бабушка хворь из него вытягивает. Продолжалось это часа два, а когда бабушка закончила, почувствовал Витька, что болеть стало чуточку меньше.

   Теперь Витька с бабушкой поменялись местами. Внук лежал дни напролёт, потихонечку вставая лишь в туалет, а бабушка поила и кормила его с ложечки, да каждый вечер повторяла своё леченье. И Витьке становилось всё лучше. Он уже снова мысленно рвался на завод. Особенно, когда прочитал в принесённом подселенцами номере «Заводского большевика» статью «Аулов мстит врагу».

   Там писали: «Молодой слесарь цеха № 20 тов. Аулов свой труд расценивает как выполнение боевого задания на фронте и делает по нескольку норм за смену. Аулов эвакуирован из Тульской области, фашисты убили всю его родню, но парень не пал духом. Своим ударным трудом Аулов мстит гитлеровским головорезам за их зверства. Недавно тов. Аулов утверждён кандидатом в гвардейцы трудового фронта».

   Скорей бы поправиться – и на завод, за батю мстить фашистким гадам! Да стать бы гвардейцем трудового фронта, вот это дело почётное!

            ***

   В середине лета над Вяткой установилась жаркая погода. Но ещё жарче было под Курском, где начинала разворачиваться главная битва летней кампании 1943-го года. Фашисты решили разом взять реванш за все свои неудачи последнего времени. Гитлер поставил на карту всё, сосредоточив на Курской дуге огромные силы. Он желал резкими, неожиданными ударами окружить сосредоточенные на курском выступе соединения Красной армии. Это должно было вернуть Германскому командованию стратегическую инициативу.

   На Филейку возвращались израненные отвоевавшиеся солдаты. Калек, комиссованных из армии по состоянию здоровья, становилось всё больше. Пришёл на костылях с войны и дядя Илья, живший через дорогу. Пришёл с медалью и с пустой правой штаниной, низ которой, чтоб не болтался, был заправлен в карман солдатских брюк. Попервоначалу о войне он вообще ни слова не говорил. Всё вздыхал только, что не может больше воевать. И, конечно же, вернулся он совсем не таким удальцом, каким был раньше. От того шапкозакидательского задора, с которым он уходил на фронт летом 41-го не осталось и следа. Война оказалась совсем не такой, как её представляли. Потом, оттаяв, он много чего Витьке понарассказывал.

   Особенно поразил Витьку рассказ о том, как стоявший в резерве, ещё толком не вооружённый и не обмундированный полк дяди Ильи вдруг неожиданно бросили на передовую. Начиналась тогда первая военная зима, но зимнее обмундирование выдать им ещё не успели. Пошли они в атаку с одной винтовкой на троих, да и патронов-то имели по пять штучек на винтовку. Но смогли красноармейцы в рукопашной сапёрными лопатками побить врага в том бою. А после замерзали они несколько дней в отвоёванных окопах, отбивая многочисленные атаки противника. Боеприпасов подбросили, а с одёжкой было по-прежнему худо. Особенно мёрзли ноги в лёгких башмаках. Однажды ночью, коченея в дозоре, заметил дядя Илья вражеского разведчика в маскхалате, ползущего к нашим позициям. Взял его на прицел, но не успел выстрелить – враг сам подорвался на мине. Да так, что его оторванная нога прилетела метров за пятьдесят прямо к дяде Илье. Какого же было его удивление, когда увидал он на оторванной ноге фашиста наш русский валенок, очевидно снятый тем с убитого красноармейца. Что ж; померял – подходит. Валенки в той ситуации могли спасти жизнь, поэтому пришлось ползти за вторым. Фрицы открыли огонь, но дядя Илья прорвался к воронке, где лежал убитый немец и под градом пуль стащил с трупа валенок… «А теперь, вишь, мне и одного валенка хватит», – вздыхал отвоевавшийся боец.

   Из таких вот эпизодов, о которых никогда не напишут в газетах, и состояла, в основном, настоящая война.

   Витька всё ещё отлёживался, когда проститься с ним зашли его старшие приятели Мирон и Кузя. Стукнуло им уже лет по шестнадцать, и отправлялись они на учёбу в школу юнг на Соловецких островах. Их мечта сбылась, впереди маячила служба в Военно-Морском Флоте. Витька уже знал, что Соловки расположены посреди Белого моря, в прифронтовой полосе.

   Мальчишкам вспомнилась вдруг та рыбалка 22 июня 41-го года, когда Витька чуть не утонул. Повспоминали и своих убитых отцов: Михаила Поликарпыча, Александра Климентьевича – и… крепко обнялись на прощание.
 
   – Ну, ты тут слишком-то не надрывайся, Вить! Мы на флоте за тебя повоюем, – шутили Мирон и Кузя.

   – Куда же флот без авиации? Поработаю здесь за вас, чтобы наши самолёты там ваши корабли с неба получше прикрывали, – нашёлся Витька…

   Вскоре бабушка в последний раз разгладила внуку живот.

   – Спасибо, бабушка; вроде, совсем я поправился, – радовался мальчишка.

   – Не меня благодари, а святых угодников Божиих Косму и Дамиана, да Николу Чудотворца. Их молитвами ты жив и здоров. Да и я тоже. «Опять бабушка за своё принялась, но спорить с ней бесполезно», – думал Витя. Вслух же с хитринкой спросил:

   – Как же мне Николу благодарить, икону-то ведь унесли от тебя, кажись?

   – Икона та – чудотворная, схоронена в надёжном месте, не пропадёт… Молиться можно и без иконы. А ты, Витюша, забудь про икону ту до поры, до времени. Забудь, ровно и не было её. А когда время придёт, она тебе о себе сама напомнит.


   ПРИМЕЧАНИЕ:
*Кузнечный цех размещался в теперешнем заводском корпусе № 6, сейчас это небольшое по нынешним меркам здание окружено пристроенными к нему сооружениями.


   ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ ГЛАВЕ...