У костра

Беседы простодушных
У костра

– Подкинь-ка ещё полешек, Иваныч, а то как бы не притух наш огонёчек.
– Да ничего, не притухнет, там внутри ещё жарко, а дрова лучше поберечь – до утра-то может и не хватить. И вообще, Серёга, шёл бы ты в палатку спать. Всё равно не клюёт.
– А ты что же?
– А посижу пока ещё немного. Уж больно хорошая ночь случилась сегодня – тихо, тепло, и комаров вроде как мало. Редкий случай, чтобы летом у реки не особо кусались.
– Ну и я тогда тоже вместе с тобой посижу. Вон, смотри какая луна. Как будто она тоже с нами за компанию собралась помечтать. Большая какая-то она стала, порозовевшая. Будто ей не терпится чего-то важное узнать.
– А о чём ты, Серёга, собрался мечтать? О сладком будущем, что ли?
– Да какое будущее! Вон, смотри как всё вокруг дышит жизнью. Входи в неё душою, и ничего лучшего не придумаешь, сколько ни мечтай.
– Это ты верно говоришь. Но вот скажи мне, если здесь всё так хорошо, то почему ты здесь не останешься навсегда и вот уже завтра помчишься на своём форике в этот пыльный город? Ведь, казалось бы, все стремятся туда, где лучше, а ты, получив это лучшее в своё распоряжение вот-вот уже почти что распрощался с ним и готов укатить куда подальше. Хотя ещё недавно ты убегал оттуда и уговаривал меня бросить все дела, чтобы посидеть с тобою с удочкой пару деньков? Или мне приснилось всё, и ты не уговаривал меня и мы встретились здесь случайно?
– Эх, Иваныч, ты всё шутишь! Уговаривать-то я тебя уговаривал, а уезжать всё равно придётся.
– Ну так как на счёт моего вопроса о стремлении вырваться из той благодати, как бы из блага, в котором ты сейчас находишься? Разве это стремление не противоречиво?
– В каком-то смысле, конечно, противоречиво, а в каком-то – никакого противоречия нет.
– Как же так? Если хотя бы с одной стороны противоречие есть, то оно уже есть вообще, независимо от того, рассматриваешь ли ты его в своём уме здесь и сейчас, или нет.
– Ну, Иваныч, ты просто блещешь умом. Тебе бы в философы податься, цены бы тебе не было.
– Скажешь тоже, – в философы. Мне вон поросёнка кормить надо. Да и чего они там, эти философы-то, знают? Только читают всякие книжки, а толку от них никакого.
– Ну зачем же ты так плохо о любителях мудрости?
– Как, как ты сказал? Любители мудрости?
– Ну да, философ в переводе с греческого означает любитель мудрости.
– И что они делают?
– Рассуждают…
– О чём?
– Ну как о чём, – о мудрости и рассуждают.
– Ну ты сказанул! Тогда точно эти философы ничего не стоят. Вообще, как это можно  любить мудрость? Что это за профессия такая? Я думал, что философ – тот, кто в институтах про Маркса-Энгельса рассказывает, и думал про них не очень хорошо, потому что, мне кажется, не очень-то это нужное дело – рассказывать про тех, чьё учение оказалось не всесильным и не вечным. А тут, оказывается, что они даже и не о Марксе-Энгельсе толкуют, а вообще невесть о чём! Что толку думать о том, что такое мудрость, и тем более, что толку любить её. Ты просто будь мудрым, живи мудро, чтобы твои дети, соседи, друзья сказали о тебе, когда тебя не станет – мудрый был человек! Это я понимаю. А любить мудрость – это какая-то ерунда. Вот как бы сделать так, чтобы мудрость любила тебя – вот это другое дело. Знают ли твои философы, как это сделать?
– Эх, Иваныч, сложные вопросы ты мне задаёшь. И хотя нынче про Маркса и Энгельса не очень много рассказывают, а всё больше – о других, всё равно, думаю, немногие знают ответ на твой вопрос.
– Наверное, это больше не от профессии зависит, а от человека.
– Скорее всего.
– Ну хорошо, давай вернёмся к тому, с чего начали – почему ты завтра уедешь? А то погостил бы, опять же, помог бы с дровами, да и печку в баньке переложить неплохо было бы. Уж скоро десять лет как перебирали, помнишь?
– Да помню, конечно. Не переживай, переберём, в этом же сезоне. Найде время, обещаю. А сейчас надо ехать. Дела…
– Дела…, что за дела то? Что, с этими делами – лучше, что ли? Лучше, чем здесь сейчас?
– Да вроде как и не лучше. Т.е. неправильно сказал – точно не лучше.
– Ну так и зачем тогда вся эта суета?
– Понимаешь, Иваныч, хочется жить в гармонии с общим ритмом человечества.
– Ну ты хватил! Человечество – это как понимать?
– Цивилизация, однако. Некое общее движение.
– А куда движение-то?
– Да куда-куда. Не знаю куда. К лучшему, наверное.
– Но ведь ты сам сказал, что здесь лучше, чем там, в этом твоём движении. Здесь-то как будто в вечности находишься, а там – никакой вечностью и не пахнет, одна мимолётность, ощущение зыбкости и ненадёжности.
– Умеешь ты, Иваныч, подцеплять на свой крючочек. Если уж говорить начистоту, то там жизнь легче, а здесь сложнее. Там ни о чём таком думать не надо – ни о дровах, ни о печке. Плати деньги, и все блага будут обеспечены.
– А деньги-то откуда? Ведь их сначала надо как-то получить, а это нелегко. Вот и получается, что лёгкость в одном месте ты меняешь на сложность в другом месте. Выгоден ли такой обмен? Может, просто, без посредничества денег жить себе потихонечку, и всё?
– Если так рассуждать, то нужно всем жить как наши первобытные предки. Но ведь людям не зря дан ум: они каждый раз придумывают всяческие улучшения, цепляются за них, а дальше используют их, чтобы на их основе сделать что-то ещё, и так далее. Отказаться от этого – это всё равно, что признать ненужность ума. Вот скажи, Иваныч, ум человеку нужен, или нет?
– Ну, а то! Конечно, нужен, без ума человек и не человек вовсе.
– Тогда человек обречён быть в среде, в которой постоянно что-то происходит, причём это происходящее – его рук дело.
– Ты хочешь сказать, что человек обречён постоянно отказываться от истинного блага ради его миражей, или как ты это назвал только что – ради благих улучшений?
– Да, и ничего с этим не сделаешь.
– Но ведь это противоречие какое-то. Если человеку дан ум, то он должен обращаться с ним, с умом то есть, по умному и уж никак не обманываться на всякого рода провокации с благими вещами, которые только внешне благие, а по существу – вовсе не благие, и даже злые, коль скоро отводят от истинного блага. Зачем человеку ум, если он с его помощью не только не придвигается к благу, а наоборот, только отдаляется от него? Может, лучше тогда быть глупыми? Во всяком случае, тогда, по крайней мере, отдаляться от блага не будешь?
– Ты так говоришь, как будто благо – это что-то существующее само по себе, наподобие вон той коряги. Она лежит тут, и дела ей нет, что ты о ней думаешь, и думаешь ли о ней вообще. Благо же нельзя так рассматривать. Благо возникает в человеческом уме как результат какой-то возгонки, очищения всяких положительных мыслей о чём-то от тех или иных случайных вещей. В результате возникает такая абстракция – благо. И оно не где-то, а в уме, причём в уме каждого, кто думает об этом. Поэтому не может быть такого, что вот я придвигаюсь к конкретному благому, и при этом отодвигаюсь от абстрактного блага.
– Ну почему же не может, запросто может. Например, законченный пропойца тянется к стакану и думает о нём как о благом предмете, хотя на деле он двигается от блага – от того блага, которое безоговорочное, по поводу которого нельзя сомневаться, благо оно или нет.
– Пропойца в твоём примере ошибается. Конечно, ошибки возможны, особенно у больных людей, или у духовно отчаявшихся. Мы же говорим не об этом, не об ошибках, а о том, что есть на самом деле. Так вот, я думаю, что на самом деле движение к благому всегда направлено в ту же сторону, где следует искать абстрактное благо. Ведь даже когда мы называем какую-то вещь благой, мы приписываем ей отношение к абстрактному благу, т.е. что она, эта вещь, понимается такой, что при желании от неё всегда можно получить в уме, удалив всё ненужное, то самое благо, о котором у нас пошёл разговор.
– Вот ты какой интересный. Да…хоть рыбки мы кажись сегодня не словим, но ночка у нас с тобой складывается очень даже примечательная. Так ты говоришь, благо…как ты это сказал – не само по себе? Что оно просто придумано для чего-то там, для каких-то целей, ну например, для более правильного отношения к жизни и проч.? Но как это вяжется с тем, что благо – это по смыслу не просто всё хорошее, а то, к чему всё безотчётно тянется, и вот двигаясь к нему, люди встречают метки на своём пути, которые они расценивают как благие вещи и которые подтверждают, что человек – на правильном пути. Так вот, как быть с тем, что благо – это сама цель всех целей, а вовсе не то, что служит для какой-то цели? Или ты думаешь, что благо – это не то, к чему всё идёт?
– Похоже что так, и благо и впрямь есть то, к чему всё идёт. И на твой вопрос я даже не знаю, что и как ответить. Как-то это всё очень сложно. Ну допустим, ты и в самом деле прав. Тогда что же, благо действительно существует само по себе? Был такой философ в древности – Платон. Он о том же самом говорил.
– А почему бы и нет? Пусть себе существует, а мы с твоим Платоном будем победителями в споре с тобой.
– Ха, я не намерен сдаваться, тем более, что на моей стороне ни кто иной, как Аристотель. Слыхал о таком?
– Да чего-то слыхал.
– Так вот, разве абстракция мысли может существовать отдельно от мысли, так сказать, сама по себе? Всё это как-то нелепо.
– Так ведь всё – мысль. Вот ты сказал тут о коряге, а ведь сказанное тобой – не что иное, как мысль. И так – обо всём.
– Но эта твоя мысль касается чувственного предмета, и без него невозможна, а благо не чувственно, и вычисляется лишь в уме, и никак иначе его не определить. И вот это, лишённое какой-либо чувственности, ты, Иваныч, полагаешь чем-то таким, что существует отдельно от ума, хотя именно в уме к нему приходишь. Мне кажется, это неправильно. Если ум человека является истинным породителем блага, то оно не может существовать без него.
– Ну хорошо, допустим так. Но тогда, Серёжа, скажи мне, если благо придумал, создал (или ещё как-то) человек в своём уме, то как он узнал, что нужно создать это самое благо? Не по заранее ли существующему образцу он действовал? Или, может, ты думаешь, что к идее блага он пришёл случайно?
– Конечно, не случайно; просто мир так устроен, что всё движется к чему-то одному, и это одно – и есть то, что понимается как благо. Поскольку оно одно, то не может быть случайным, как не случайно однозначно происходящее старение организма (ведь не может же он выбирать, стареть ему или молодеть), или, скажем, как не случайно падение тел вниз к земле. Тут всегда действует некая заданность. Конечно, то, как предмет будет падать на землю зависит от массы случайных обстоятельств, например, будет ли ему что-то мешать в этом, или нет. Так же и к благу движение может быть заторможено, а может быть и ускорено чьей-то дурной, или, наоборот, доброй волей.
– Постой, постой. Рассуждая так, не принимаешь ли ты мою точку зрения, что всё-таки есть что-то, что называем мы благом, к чему всё стремится?
– Нет, благо вычисляется в уме как некое глобальное предвосхищение, но оно не задано заранее, а есть то, к чему всё должно придти. Так оно логически мыслится, и не более того. Есть общая причинность, что из одного следует другое и так далее, и в конце концов всё должно придти к чему-то одному. Иначе мир разделиться и не будет единым, а это – совсем из области невозможного. И потом, вот тебе пример: художник заранее может иметь в голове образ будущей картины. Картины ещё нет, а художник уже как-то предчувствует её, имеет в виду какие-то её контуры. Через какое-то время, после создания, он может усмехнуться про себя, и сказать, что мыслилось одно, а получилось что-то другое. Такое запросто может быть, и даже обычно так и бывает. Мне об этом рассказывали некоторые художники, с которыми я одно время общался.
– А что за люди-то, хорошие?
– Люди-то хорошие, но только не в них дело. Я ведь их просто для примера привёл. Я хочу сказать, что человек обладает такой силой воображения, что в уме может представлять себе то, чего нет и не было. Это и есть настоящее творчество. И по поводу блага – то же самое. Человек смог представить себе то, к чему всё идёт не по причине того, что он это где-то видел или как-то имел с ним дело раньше, пусть даже и в иной жизни (есть ведь чудаки, верящие во всякие реинкарнации и прочие глупости), а потому что просто-напросто умён. Вот и всё. Никаких фокусов и заранее предсуществующих идей блага или ещё чего нибудь в этом духе. Только сила самого ума всё делает так, как надо.
– И ты считаешь, что не зная образца, человек очищает всё чувственное от всего случайного лишь опираясь на самого себя? Как-то получается странно.
– Чего странного-то?
– Вот смотри, когда ты приводил пример с картинами, то всё равно имел дело со случайными вещами. Ведь картин много, и нарисованное на них в значительной степени случайно. В любой картине или в каком другом произведении искусства, и я бы даже сказал – в любой творимой вещи элемент случайности всегда присутствует. Согласен ты с этим, или нет?
– Ну, в общем да, согласен. Можно картину написать с одними штрихами, а можно с другими.
– Ну так вот, в благе, если оно и впрямь благо, не может быть никакой случайности. Иначе оно – не оно, а что-то другое. Оно, если угодно, абсолютно, а не относительно, и чтобы все люди согласились с правильностью блага, что оно не какая-то пустая выдумка, оно должно быть в самом деле, в действительности.
– Не обязательно, Иваныч. Необходимо лишь уловить гармонию всего существования, в которой благо оказывается такой мыслью, которая как факт пазла позволяет всему сойтись и соответствовать всем мыслям друг с другом.
– Пазл – это что такое, что за зверь?
– Ну, про пазл говорят, когда хотят сказать, что разные и вроде бы не сводимые вещи так поставлены в сопряжение друг с другом, что вдруг полностью соединяются. Например, есть такие конструкторы-головоломки, где разные фигурки – всякие там угловатые, надо одновременно так соединить вместе, чтобы они сошлись и получился бы некий целостный предмет. Вот когда находится такое их взаимное расположение, то возникает ситуация пазла.
– Понятно, я помню – что-то такое было у твоего сына Митьки в детстве. Он мне как-то показывал – чудная штука, однако.
– Вот-вот. И мне так кажется, что и по поводу блага дело обстоит точно так же.
– Ну и как же?
– А вот так, что всякие размышления о мире распадаются, но стоит предложить идею блага, как все представления вдруг обретают стройность, начинают правильно выстраиваться относительно друг друга, потому что возникает понимание – для чего же всё происходит. И поскольку мы живём в одном мире, то и гармония его тоже одна. Ведь не может же быть так, что предмет один, а правильные и гармоничные мысли о нём будут противоположными?
– Конечно, не может.
– И даже малюсенькой противоположности здесь не может быть, поскольку, случись такое, то об одном предмете, скажем, о столе в моём офисе, можно будет одновременно говорить, что он стол, и что он стул.
– Ну и чем тебе не стул? Сидеть-то можно!
– Сидеть-то можно, только не гармонично всё это будет, если постоянно сидеть на нём. По случаю – ещё куда ни шло, но постоянно – это глупо, потому что для сидения есть более подходящие предметы – это стулья. Я именно и говорю: всё дело в гармонии. Необходима гармония в представлениях, в понимании этого мира. И поскольку мир один, то всякие гармоничные системы, которые можно вырабатывать относительно этого мира, не должны быть противоположными, а по сути должны быть такими, чтобы соответствовать друг другу, чтобы можно было говорить о чём-то объединяющем их все так, чтобы в этом объединении они стали казаться просто разными сторонами одного целого. И благо тогда будет общим скрепом для самых разных представлений, так что имея такой ориентир люди, с казалось бы, очень разными взглядами на жизнь всегда смогут договориться.
– Вот это было бы неплохо, а то чуть что – сразу воевать.
– Так ты согласен с тем, что я тебе предлагаю?
– Трудно сказать, Серёжа. Подумать надо хорошенько, а то сразу-то и не поймёшь. Впрочем, может ты и прав. Во всяком случае, почему бы и не быть так, как ты говоришь? Гармония, однако, дело хорошее.
– Вот и отлично, я очень рад, что тебе понравилось.
– А как тогда быть с нашим исходным вопросом, т.е. с тем, почему тебя тянет в город, хотя там, вроде бы, не так хорошо, как здесь?
– Я частично уже ответил: в городе я чувствую свою вписанность в общую гармонию жизни, а здесь – как будто временно выключаюсь из неё. Здесь удовольствие временное, чисто чувственное, а там – как такового удовольствия не ощущается, но есть понимание причастности к чему-то вечному и глобальному. Именно это и притягивает. У тебя, наверное, всё как раз наоборот, и жизнь в городе тебе представляется дурдомом – с его бесконечной беготнёй, зряшной суетой и прочь. Но мы же разные люди, и представления у нас тоже разные. Но то, что и ты и я принимаем наличие блага как чего-то важнейшего, позволяет нам не ругаться, а мирно и вполне простодушно беседовать.
– Но это возможно только в том случае, если гармония, в которой мы живём, и впрямь общая. Тогда общее благо как основание для способа его понимания у тебя и у меня будет одним и тем же, потому что иначе твоё благо и моё благо будут на деле совсем разными вещами, сходными только внешне, по названию. Мы же, наверное, хотим увидеть одинаковость в какой-то глубинной сути дела.
– Согласен.
– Но как тогда понимать такое основание, если твоё благо находится только в уме, и ты просто вычисляешь, или как там – предвосхищаешь, что всё придёт к нему, а я считаю, что благо есть как бы само по себе, при этом я тоже думаю, что к нему всё идёт, но не логически идёт, как у тебя, а так сказать, исторически?
– Наверное, это основание должно быть причастно к чему-то такому, что находится и в уме и вне его.
– Логично. И что же находится и там, и там?
– Непонятно. Это какая-то граница между умом и миром, причём такая, что в ней укоренено благо, а как к благу всё двигается, так и к этому основанию тоже всё стремится.
– Как же нам это всё понять, как бы поймать нашу заветную рыбку? Если уж мы забросили ловлю рыбы из реки ради этой заветной рыбки, то дело надо довести до конца. Зря, что ли, затевали разговор-то?
– Да, Иваныч, влезли мы в историю. У меня уже ум за разум начинает заходить. Отвык уже с этим бизнесом от умных разговоров. Вот, помнится, в студенчестве, были у нас споры, приятно вспомнить. А сейчас как-то все стали ленивыми, тупыми, и я с ними – тоже. Но ты, Иваныч, меня расшевелил, молодец.
– Так и я тоже дивлюсь про себя – вот как я, оказывается, умею рассуждать. Не зря, однако, меня в деревне прозвали спорщиком. Но обычно-то я спорю по мелочам, а тут вон как всё с тобой обернулось. Но главное, знаешь что?
– Что?
– Главное – это нам не хихикать над самими собой, мол – чудаки, ерундой занимаемся. И не свести весь наш серьёзный настрой в череду пошлых усмешек. Среди народа обычно так и делается – чуть что поважнее копнёшь, так над тобою сразу смеяться начинают, тыкать пальцами и злиться. А злятся-то они почему? Потому что обнажается их собственная убогость…
– Да ладно тебе, Иваныч, ругаться то… Люди как люди, такие они в большинстве своём были, есть и будут. Принимай как факт.
– Да принимаю, ничего не поделаешь.
– Так как же быть с нашей границей? Вот хочешь вариант мысли?
– Конечно, хочу.
– Думается мне, что, во-первых, эта граница всех границ соотносится с самой общей гармонией всего, какая только может быть. Ведь она должна собою схватывать и всё, что в уме человека, и всё, что умом не является, т.е. остальной мир.
– Но ты только что говорил о границе между этими двумя мирами, а теперь ты вдруг говоришь, что оно охватывает и то и другое. Непонятно как-то.
– Всё очень просто. Ведь это общее, о чём мы пытаемся рассуждать, не является случайным усилием ума, а является закономерным, да таким закономерным, что к нему всё сводится и к нему всё идёт в обязательном порядке – независимо от того, хочет идущий этого, или нет. А раз так, то та граница, о которой идёт речь, не есть какой-то маленький штрих во взаимодействии внутреннего мира сознания и внешнего, так называемого, объективного мира, а есть абсолютная тотальность, существующая всегда и при любом общении ума и этого самого объективного мира. А это значит, что наша граница всеобъемлюща и тотальна, и охватывает всё, что может быть, т.е. охватывает целиком и полностью каждый из миров – внутренний и внешний. Т.е. она поглощает их, вбирает их в себя и как бы заставляет их соответствовать себе. Она выстраивает их, даёт им какую-то всеобъятную гармонию существования. Потому-то, схватив это тотальное благо, настраиваешься на общую гармонию, так что сказанное и подуманное в уме уже будет не бредом сумасшедшего или, скажем, сном, а тем, что соответствует действительному положению вещей.
– Ну, может быть, может быть… Но ведь, несмотря на всё тобой сказанное, и, наверное, сказанное правильно, ты так и не пояснил, как же понимать это самое тотальное благо. Ты говорил вокруг да около, но в яблочко так и не попал.
– Слушай, Иваныч, а может это тотальное благо – это что-то божественное, может это Сам Бог и есть?
– Но, насколько я понимаю, Бог всеблагой, а это не тоже самое, что благо. Ведь «всеблагой» – это свойство, а благо – не свойство, а само существительное, т.е. то существенное, о чём идёт речь. Или ты смешиваешь то и другое и не различаешь их?
– Конечно, различаю.
– Тогда тотальное благо не может быть Богом.
– Ну а способом понимания Бога, или стороной, которой Бог даёт нам Себя, может быть?
– Стороной, пожалуй, может.
– Ну и слава Богу!
– Выходит, Серёжа, принимая Бога, мы входим в общую гармонию бытия. Что ж, славно у нас с тобой получилось. Ладно, сматывай удочки. Хватит, посидели, пора и честь знать. Завтра, т.е. уже сегодня, тебе за рулём сидеть, надо поспать чуток. Костерок не туши: он обложен, не опасен, пусть ещё погорит.