Записки о скорой помощи в трех частях документальн

                Николай РОГОЖИН               



               









               ЗАПИСКИ     О    « СКОРОЙ     ПОМОЩИ»
   
                (    в    трех     частях  )


               



             

               
               

               


















 ЧАСТЬ    ПЕРВАЯ  .    В ПРОХОДНОМ   ДВОРЕ.


      ГЛАВА   ПЕРВАЯ .   Пелепенко      

      До площади рукой подать. Метров сто по проспекту ,поворот, за шлагбаум и всё. Там –скопище людей. И когда я это увидел, каким то затаенным, нутряным чувством понимая, что это серьезно, всё ещё надеялся, - пока подъезжал, пока выпрыгивал из машины, пока проходил сквозь расступающуюся толпу, - всё ещё верил и надеялся на простой испуг, панику. Человек, лежавший на площади , не дышал. Серое его лицо склонилось набок, руки раскинулись в стороны. «Клиническая!» - пронеслось в моей голове  и, в самом деле, - я в этом убедился, через мгновения : зрачки широкие, и руки еще теплые на ощупь, и пот на  лбу не высох…
- Вышел из автобуса и упал! «Душно» - говорит. Ехали с Дровяного. Господи, что же
это такое! – причитала рядом стоявшая женщина , по-видимому, жена. Над человеком склонился какой то мужчина и пытался лежащему массировать грудь. Пока я пытался соображать, что делать, Тая открыла чемодан, вытащила трубку, стала дуть. Мужчине, де-лавшему массаж, я показать где нужно  правильно давить, сам взял ампулу с лекарством, набрал его в шприц, приладил длинную иглу, воткнул её в сердце. Шприц быстро наполнился густой темной кровью, я начал вводить окрашенную жидкость. Дальше мои распоряжения, наверное, были одно нелепее другого, хотя тогда они казались единственно верными и правильными, - среди стремительности проносящихся секунд, вокруг толпы с возгласами людей, галдящих , нетерпеливых…Другие действия, более точные и нужные , - не угадывались. Да. не нужно было отсылать шофера за реаниматором, затем за отсосом,-терялось драгоценное время. Ведь только через пять, через шесть минут, появился Азанчеев и, ни слова не говоря, сунул мне конец шланга для отсасывания. «Заведующий чёртов, не взял на себя руководство!» Это отсос, вычитанный в новой книге по реаниматологии, оказался ненужным, никчемным… Практика превыше всего… Прошло еще пять минут , или шесть – бесплодного, беспрерывного массажа, искусственного дыхания, отсасывания. Я уже чувствовал, что больше не могу, не знаю, что сделать, что предпринять ещё, отчаивался, что иссякают силы в моих руках, в голове туман, - как вдруг появляются, словно ангелы с небес, в белых одеждах, - реаниматоры, - врач и медсестра, - бегут на помощь , на выручку! Уф! Теперь я здесь не начальник, слава богу, наконец-то! Вместо трубки наложена маска и понесли, не прерывая массажа, - чего же ещё? Такое простое дело! В машину!«Какая там сирена?» - отвечаю немым упреком на вопросительный взгляд шофера. И мигалка ни к чему, ведь рядом и светло. Пока ехали, умирающий несколько раз вздохнул самостоятельно, и показалось, что усилия наши не напрасны ,появилась надежда, но вот сердце его «не заводилось», не двигалось. Как только переставали качать, человек синел на глазах. Нужен был разряд. На носилках массаж делать труднее, - грудь прогибается, силы рук недостаточно, поэтому я прошу «покачать» Азанчеева. Он с неохотой соглашается. «Уазик» въезжает на эстакаду задним ходом. Подвозят каталку, открывают заднюю дверь салона. Перекладываем, везем. По коридору, потом лифт, закрываем , открываем, теряем время. С момента приезда проходит минуты три , или четыре. Но вот – реанимационный стол, аппараты, электроды. Продолжаются мучительные, томительные минуты возвращения  к жизни. Уколы в сердце, разряд. Еще разряд. Без толку…
       Апатия безразличия, усталости, оцепенения, охватывает меня. Тело еще дрожит мелкой рябью, висит, будто в воздухе, - чувствую и не чувствую его. Мыслей никаких –куда-то звеняще унеслись. Перед глазами путается и дрожит проходящая жизнь отделения скорой помощи районной больницы. Почуялся вкус настоящей работы, дохнуло на меня резко так, неприятно. Будущими кривотолками,  сплетнями: «почему не так, справился или нет? сумел ли?..» Черт с ними , пусть судачат. Женщин тут много, и от этого никуда не деться. В каждой смене  по трое, по четверо. Сплошные фельдшера. Прошло два часа, как я ушел из реанимации,  а всё никак не  могу успокоиться, придти в нормальное состояние. Такой тяжелый вызов пришлось обслужить , наверное, - впервые. Бывало думалось, мечталось, вернее, в общем плане, - о подвигах во врачебном халате. Сначала смутно, потом , в  студентах – реальнее и вот уже с дипломом проявлял себя, но в других специальностях. Испробовал не одну, искал, может, себя, - что-то подходящее, стоящее, пока, вот , наконец, не нашел такое трудное и жуткое, где борьба за жизнь самая настоящая, прямо на глазах… Такая вот работа стала для меня действительностью…Хорошо , что все таки вызвал Азанчеева. Вернее, он сам прибежал , с отсосом. Не будет хоть теперь приставать, учить, наставлять. Сам запоролся. Трудно, но приходится проходить этот неизбежный период освоения новой для себя работы…  А реаниматологом был Пелепенко, он с одного со мной курса института, вместе заканчивали. Он был единственным знакомым в то время, когда я впервые появился здесь, в маленьком  заполярном городке. Как только мне представили Азанчеева, тот и сообщил мне о Пелепенко. Услышав про это, я сразу же вспомнил, как увидел Пелепенко впервые,  много лет тому  назад, в окружении родственников в институтской столовой. Все они были солидного вида, полные, один в военной форме, наверное, - отец. Все  громогласно обсуждали, какие блюда кушать, выбирали их долго и нудно, задерживали очередь. На этом вот диване, где сижу сейчас, разговаривали мы с Пелепенко, когда я  повстречал его здесь. Он тогда тоже дежурил, в стационаре, я ему позвонил, он прибежал. Мне было приятно, -  есть хоть кому то открыться, посетовать на трудности первоустройства. Сам, конечно, выбрал. За Полярным кругом открывались такие блага, о которых в городе на Неве, где я жил , нельзя было и мечтать. Зарплата тут вырастала до значительных размеров, к окладу прилипали проценты и уже через три года можно было получать в два с половиной раза больше. Такими подсчетами занимался я  еще в Ленинграде. Тамошние средства приводил в бешенство и самым приемлемым способом существования была работа на две ставки , а то и больше. Так получалось в летние месяцы, когда за отпускников разрешалось заместительство, да ещё было внешнее совместительство в соседней больничке, по ночам, благо справку туда выдавалась на год и бухгалтерия про неё забывала. Через несколько дней после нашей первой встречи я сидел у Пелепенко в гостях. Пили коньяк, вспоминали общих знакомых, учебу… Понравилась его симпатичная жена, уютно обставленная квартира… Нет, Пелепенко, конечно, не будет возникать, не станет раздувать этот случай на площади в невыгодном для меня свете…Вызовов больше не поступало. Были перевозки, но их обслуживали фельдшера. Наступил вечер. В убогое здание «скорой», где ещё размещались рентген и стоматологический кабинет, стиснутое новыми корпусами, заглянуло предзакатное солнце. Оно словно высветило моё состояние- ничего, мол, страшного не произошло, вылезем и на этот раз; редко, что ли , умирают, тем более при такой работе…Дневное оцепенение меня покидало, дрожь внутри прошла и я стал спокойнее обдумывать перспективы своего положения здесь. Работать выездным врачом оказалось нелегко. Приспосабливаться, приноровляться приходилось вот уже более полугода,  а самое сложное ещё ждало впереди, хотя ,казалось , наоборот  - трудности преодолены. Пережиты короткая осень, длинная темная зима, заканчивался уже второй месяц весны, а обосновался и освоился я только в одной , «своей» смене. В остальных трёх других чувствовал себя неудобно, неловко – каждая  имела свои привычки, атмосферу, порядки. Одна доброжелательная, другая –ершистая и вечно недовольная, третья – разбитная и  с матерками, четвертая –деспотичная, оплот начальства. Я попал в доброжелательную, с «голубой кровью», - как её называли. И вначале, действительно, отношение ко мне было хорошим. Но тем не менее- одни и те же лица, по двенадцать часов в сутки, в перерывом, «день-ночь», -надоедали до тошноты. В широком коридоре, разделенным пополам перегородкой на прихожую и буфетную , и с диспетчерской-залом сбоку ,- толпились, ходили из угла в угол, маялись фельдшера, шофера, один или двое врачей , санитарки, а днём ещё – заведующий со старшей, фельдшерицей. На последнем, двенадцатом часе, когда смена подходила к концу , между врачами завязывалась безмолвная психологическая дуэль, - кому же последнему «повезёт» ехать на вызов? Нормально было выехать в восемь или около того, чтобы можно было возвращаться не торопясь, зная, что другой врач обязан будет выехать на следующий призывной  звонок, если тот, конечно , окажется срочным, требующим квалифицированной помощи. Диспетчера знали и понимали, что если не «срочно», нечто и торопиться… Но понимали не все… И если уж выезжал последним, то непроизвольно, в спешке, начинал торопиться, ошибаться, нервничать и что-то важное , существенное упускать. Обманное чувство конца глушит трезвые мысли и немудрено сорваться даже на простой крик, истерику, а потом схлопотать жалобу за грубость. Двенадцать часов – не простые шесть с половиной, как, например, в поликлинике, - тут привыкнуть нужно. Кузя говорит, - пропустишь такой вызов, - не расплатишься. Лучше плюнуть на всё и глядеть в оба – в несколько раз внимательнее, чем обычно.

          ГЛАВА   ВТОРАЯ.   Кузя
             
          Кузей зовут Кузина Владимира Петровича. Я им заинтересовался еще до личной встречи, много про него было разговоров, а сам он пока пребывал в отпуске. Кузя был героем анекдотов. Или  наговоров. Если кто-то что-то нехорошее сделает, - накурит там или конфеты съест со стола, - валили на Кузю, даже если он имел алиби, находился где то в другом месте. Разудалым и смешным он оказался и наяву. Когда я его увидел в первый раз, лицо мне показалось все  равно знакомым. Потом я понял , откуда. Кузя внешним обликом напоминал  дирижера Светланова.  Только в отличие от мастера культуры его лицо  всегда сияло улыбкой и цвет его физиономии был всегда красным, под  «кирпич». Приземистая коренастая фигура, постоянный каламбур, прибаутки дополняли этот колоритный, сочный портрет. Приговаривая  «кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт» , он укладывался спать на смене, будь то день или ночь, и добавлял , что будет читать произведения Храповицкого. Я восхищался  его  эрудицией, потому что действительно знал про такого писателя конца  девятнадцатого века, но как только раздавалось богатырское звучание дыхания Кузи, едва тот касался подушки , всё сразу становилось ясно. Книг Кузя не читал вообще. Во всяком случае на «скорой», как это делали многие, - перелистывали хотя бы спецлитературу. Кузя играл только в карты и смотрел телевизор, в основном  мультики. По карточной части, бывало, схватывался нередко с шоферами, в драках, спуску никому не давал, но и на него не обижались, а лишь только подсмеиваясь , надсмехались, кто только мог, а он подтягивал при этом по-петушиному : « я – К –у-у-у-зя! я – Ку-у-у-у зя!…»,этим как бы всем напоминая, чтоб не забывали его кличку. Остроумия и душевного расположения у него было достаточно, но сочеталось это, - и это не каждому было заметно, - с тоской одинокого человека, не раз битого жизнью, и ранимого до слез. Детей он не имел, жены фактически тоже, та жила в другом, далёком городе и только отпуска и  большие праздники супруги проводили вместе. Долгие часы дежурств вместе как то незаметно  сблизили нас. Его бесконечные рассказы и чаи, заваренные до черноты,  невольно,  потихонечку скрепляли нашу дружбу. Пил же Кузя сплошную заварку – бухнет целую пачку в чайничек и размешивает потом ложечкой густую массу, разливает в чашку тягучую густую жидкость. Самое забавное было то, что покупалась эта пачка вскладчину, всей сменой и рассчитана была  на две смены, - дневную и ночную. Женщины ругались, Кузе попадало, но как то легко ему всё сходило с рук. Покупали еще и сахар, и выпечку. За столом устраивали  общее веселье, шутки. Но долго не рассиживались, тоненьким непрерывным  звуком раздавался  треньк телефона и мы с Кузей оставались одни. От скуки брались за шашки , крутили комбинации. Как всякий природный русский, Кузя играл хорошо, часто обставлял меня. Я же только учился этой прекрасной и мудрой игре, а Кузя не забывает себя и опять что –нибудь  наворачивает, - оставшееся  что то от кухни или принесённое кем то из смены. Удивляться приходилось только одному обстоятельству, -почему же Кузя не пьёт. Но скоро выяснилось, что он подшитый, «торпедой», в тело…Кузю, почти не спрашивая , часто посылали от больницы в разные дальние командировки, - за 60, за 80 километров, на участки района, где по каким то причинам   не бывало врачей. Так, один раз Кузя уехал в поселок, на берегу реки, где заканчивалось строительство ГЭС. Мирнев, главврач, выслуживался перед районным начальством, а Кузе сопротивляться было ни к чему - он замаливал старые грехи, коих у него было достаточно и о которых он, естественно, не рассказывал, но можно было догадываться. В такие вот отдаленные места удобно было ездить  в смене, которая  проходила, пока катаешься , туда и обратно. Невеселая порою была дорога – метели , заносы, морозы, колотун в кабине, - сидишь, поеживаешься. Только за середину апреля на небе иногда дольше уже задерживалось солнце, подтаивал снег и откуда  то веяло долгожданным теплом… В пятом часу вечера, засветло, разминая от долгого сидения ноги , выпрыгнул я из кабины и шагая по  подтаявшему снегу одного из поселков района, увидел Кузю, вышедшему мне навстречу из амбулатории. Поколотили мы друг друга по плечам, поздоровались, обрадовались встрече, хотели поболтать за чаем. Однако мне нужно было торопиться, ехать обратно,  почти пару часов и я спрашиваю про больного, ради которого Кузя и вызвал.  Немощный из привычного клана «аликов», накачался бог знает чем, может, отравой, и его несёт беспрерывно, да ещё и рвёт без остановки. Полутруп, высохший, с заострившимися  чертами, тихим, едва слышимым голосом. Пока я осматриваю пациента, Кузя мне говорит, как бы невзначай и полуробко так , просяще : « возьми еще бабку… с инфарктом.».  «Что?» - вырывается у меня возглас возмущения, хоть и понимаю, что это неуместно, сам уже начинаю соображать , как же везти обоих тяжелобольных. Инфаркт у старого человека , -это не радость. Старушку придется положить на низ, вдруг осложнение какое в дороге , придётся массировать, на твердом хоть ложе… Ну а мужичка придётся на подвеску, на носилки сбоку, у стеночки, пусть покачается. Одна надежда на то, что старушки  все же выносливие  , нежели молодые. В крохотной комнатке тесной квартирки, на перине , утопает бледная, с синевой под глазами, больная. Температура   у ней  35 и давление 0. Температура, вроде , однако,  всё таки была, но теперь вот «упала». Это объясняет фельдшер, следящий за пациенткой, и подтверждает дочь, озабоченно смотрящая на меня, и с какой то надеждой. Пульса из-за отсутствия давления тоже нет, а больная вдобавок ещё и тучная, так что повозиться и попотеть пришлось  изрядно, пока её перекладывали, перетаскивали к салону… Тащить пришлось на одеяле, потому что пролеты лестниц не предназначены для проноса носилок, черт знает, кто проектировал эти подъезды…Пока довез, исстрадался ,  прямо в салоне поглядывал то на одного , то на другую, Оказалось потом, что переживал напрасно. У бабушки никакого инфаркта не было, а воспалились вены на ногах , вот  и ослабла . Впрочем , тромб от флебита всегда может угодить в  легочную вену и тогда «эмболия» в лёгком - похуже инфаркта… Потом , иногда , задним  временем, вспоминал я Кузе ту « подставу», но и смеялись вместе за этот случай, хоть мне было и стыдновато, что не разобрался, понадеялся на опыт Кузи, ведь тот  работал на «скорой» уже с десяток лет…
   
 ГЛАВА    ТРЕТЬЯ. Мирнев. Денисов.
    
     Утром двадцать шестого я прилетел и к десяти часам сидел в приёмной. Вид имел раздавленный, рейс откладывали всю ночь, торчал в Пулково. Сейчас, на стуле, отдыхал.  И строил планы. Мне не мешали хождения людей, открывания-закрывания дверей, телефонные звонки, но всё же тревога понемногу одолевала, - я не представлял, где же сегодня буду ночевать. Надеялся на содействие Мирнева. Он уже показывался два раза, проходил мимо, из кабинета и обратно. В первый раз только молча кивнул, приветствуя, или обещая таким образом принять, а увидев меня сидящим снова, отослал к Денисову. Мол, тот пусть разбирается  и определяет, раз уж «есть договоренность». Встав со стула, и собираясь у раздевалки , я старался бодриться. «Значит», - думаю – «Мирнев позвонит Денисову и тогда меня устроят… Ну , конечно, Денисов проще, демократичнее, с ним и говорить можно по- свойски…» День разыгрался, стало светлее. Но солнце не показывалось, небо оставалось серым. Снег на дорогах превратился в грязь. Я был в туфлях и ноги мои разъезжались в стороны. В Ленинграде  снега еще не было и о зимней обуви я не подумал. У остановки толпились люди. Я не сразу сообразил, где же на площади останавливается автобус и нужно было примериваться, чтобы  угодить точно к дверям салона. Народу скопилось много. Легковых и других  машин тоже хватало. Большой город, расположенный рядом, казалось , выплескивает из своего нутра бесконечную движущуюся технику и здесь, на междупутье, городок вроде бы мешался, теснился  - между заливом, речкой, сопкой с одной стороны,  мостом с железной дорогой, и путепроводом над ней - с другой. А в середине потоков и находилось место, именуемое площадью. Той самой, на которой мне потом придется реанимировать больного, но тогда , в первый день моего приезда на работу, я ,этого, конечно ,  не знал. Подъехал забитый до отказа автобус. Маршрут аэропортовский и поэтому такой многолюдный, хоть и в будний день и не в пиковое ещё время. С трудом втиснувшись, я оказался на задней площадке, зажатый сумками и перед собой – высокой спиной в болонье. Запах от нее напоминает юность, когда в моде были такие плащи и я ещё только студент первого курса… Очередной ухаб воспоминания прерывает и я возвращаюсь к настоящей несладкой действительности. Самая первая забота – о приюте на ночь. Где же все таки разместиться и поможет ли Денисов? Должен, да. Именно он завлёк, заманил меня  сюда, нагородил :  «проценты, коэффициенты…» Но основное , чем взял, так это должностью главного врача больницы , которой руководил. Ему эта работа поднадоела и поджидала другая, более тепленькая и выгодная, без головной боли и с окладом   за  двести. Карьеру главврача поселковой больницы он закончил , выбил всё, что можно было  - просторную квартиру, престижную марку «Жигулей» , одежду побогаче…
- Привет, привет ленинградцу –Денисов сразу протягивает руку, как только я появляюсь в его кабинете. Серый костюм его модного покроя, рубашка светлая с галстуком и бородка клинышком выдают в нем преуспевающего администратора. – А, бороду сбрею, Как доехал?    
- Хорошо,    -  соврал я и поспешил перевести разговор на другую, более близкую мне тему, уже достаточно расдасованый бесплодным сидением у Мирнева и , когда увидел, как  Денисов куда то засобирался, спросил напрямик : - Где жить то буду ?
- Сейчас машина подошла, нужно по срочными делам, поедем со мной, в дороге пo-
говорим
Но в пути разговора не получилось. В машине, кроме шофера. находился молодой лейтенант с опухшим лицом и пересохшими губами. «С перепою» - сразу пронеслось в моей голове. Сначала Денисов нас познакомил, на что я не имел ни малейшего желания, потом они стали разговаривать, снова будто не замечая  меня. Машина выехала за окраину поселка, мимо кладбища, подкатила к высокому зданию, с железными воротами сбоку  и колючей проволокой на ними. Денисов исчез в доме и на долгое время и я, от презрения с рядом сидящему, стал спрашивать, какая нужда привела сюда, на что тот с готовностью и горькой усмешечкой отвечал , выпуская сигаретный дым, что женщину , мол, ищет, которая наградила его известной болезнью и которая, по сведениям , работает в этом учреждении. А Денисов  от него зависит, по части мер противопожарной безопасности. Всегда можно санкции применить, нарушения зафиксировать, штрафы  наложить. Мне вспомнилась вывеска в поселке –«Военизированная  пожарная часть» и я всё понял. Денисов, наконец, появился. Никого он там, внутри не нашел, лейтенанта не обрадовал и попросил шофера отвезти его домой. Обернулся ко мне и запросто оправдывался, словно забыв поздороваться :
- Нужно на обед,  а потом решим как нибудь. Езжай сейчас к Мирневу. Он устроит, у него  и общежитие есть.
Я снова катил обратно, к Мирневу. Так никуда и не определившись. Опять по тому же автобусному маршруту. Наскоро перекусив в закусочной на площади, снова сижу в приемной главного врача района. Его на месте нет, но «скоро будет», уж после пяти часов точно. Так уверяет секретарша. Я с ней разговариваю и она подтверждает, что правда, есть место в общежитии медиков, там жил врач со «скорой», но сейчас уволился. А кроме «скорой», словоохотливо добавляет секретарша, есть ещё место участкового врача в ближнем совхозе, там и квартиру дают.  «Мне и так дадут» - самоуверенно рассуждаю, продолжая верить в слова, сказанные Мирневым, когда я впервые сидел у него в кабинете.  Тогда , примерно с  месяц назад, когда мы с женой целый день пробродили по холодному незнакомому городу. Накануне вечером нам удивительно повезло – мы сняли номер в гостинице, на двоих, буквально через полчаса, как только сошли с поезда. Такое везение объясняли судьбой, - что, мол, она снизошла к нам, за страдания последних лет, сколько ж можно? Но потом  не заладилось. Сначала, с утра, когда мы появились в Облздраве, нам с ходу предложили ехать в ближайший город, за сто двадцать километров. Мы кинулись на автовокзал, купили билеты только на завтра, а пока было время, -опять искали работу, но по другим ведомствам этого мрачного и неуютного города. Были в железнодорожной больнице, в госпитале, в поликлинике водников. Там ,узнав, что мы были санаторными врачами, посоветовали обратиться в профилакторий судоверфи, что за городом. Поехали туда. По дороге, сразу за окраиной, увидели, спускаясь на автобусе с горки, маленький стиснутый городишко. Поинтересовались , что за место. «знаменитый город», -говорят, - «с древним названием».Запомнилось . В санатории-профилактории вакансий не оказалось. Подсказали, что вечная нехватка врачей в местной районной больнице, и теперь там опять кто-то уволился… Успели в тот городок, который проезжали, в ту больницу, где увольняются и к шести часам были приняты Мирневым. Тот как будто заворожил. Обещал работу, жилье и всё, всё , всё. В общем – захотелось ему поверить. Надоела болтовня в Ленинграде. Ставка курортного врача, самая низкая по тарифу, приносила мне в аванс 50, а в получку каких-то сорок или тридцать жалких рублей, а на такие деньги  в северной столице  существовать было невозможно. Мы нищенствовали, считали копейки. Решили искать какой –то выход… Думалось в бессонные ночи – что же такое предпринять? Кроме как по врачебной , ни на какой другой работе трудиться не позволялось. Такая вот нескладуха. Раз получил диплом, лечи людей, - в стране нехватка медицинских кадров. А куда податься, чтоб сохраниться в Ленинграде? Было два пути –заграница или Север. За кордон , в соцстраны, направлял военкомат и я отправился туда. Там вопросами набора занимался майор Рожков. Узнав, чего я хочу, он попросил принести документы и лекарство от диабета, заграничное, югославское. Согласившись, я и не предполагал, что препарат окажется таким дефицитным. Достать его было нельзя. Я бегал в аптеки с собственно подписанным рецептом, заигрывал со  старшими   медсестрами в санатории, использовал даже тестя, инвалида войны, переспросил всех знакомых врачей, но лекарства приобрести так и не смог. Звонил Рожкову, оправдывался, что пока не получается, но вот обещали , что «вот-вот»… Но время  шло, поиски я прекратил, потому и в военкомате не появлялся. Оставался Крайний Север. Я разворачивал карту  СССР, отыскивал пунктирную линию, -полярный круг, - и отмечал города повыше  её. Точки и кружочки распределялись неравномерно - единичные справа, и до десятка-полутора – слева и сверху. Отослал письма запросы, сообщая данные жены и свои. Дни проходили, ответов я не получал и жить становилось невмоготу. Удивительное свойство психологии – если мысли свихнуты на перемены, их уже не повернёшь. Все помыслы, все устремления сводились к одному – сломать сложившийся стереотип, вырваться из проторенного, но убогого существования, и к новой, неизведанной, полной неясностей дороге, с пугающей до простоты надеждой - побольше заработать. С детства ничего не имел, только что не голодом жил, да и одежда не ахти какая . И всё - радостей больше никаких. Даже велосипеда своего не было, кататься научился уже почти взрослым; на коньках никогда не стоял, и не представляю, что это такое – скользить по льду . Магнитофон приобрел в десятом только классе, на заработанные за лето деньги. Теперь то вот для чего? Хоть книжек накупить, нет – грезилось большее – машина … Появился Мирнев. Отослал меня в кадры : « пиши заявление, на  «скорую помощь», и видя мое вытянутое лицо , добавляет: «Пока…у Денисова  повертишься, понаблюдаешь, потом и примешь,,, дела». Кадровичка, маленькая, толстая, с надменностью в лице, с ходу возражает: « Какое ещё заявление? раз нет прописки! нет указания!» Я снова к Мирневу, а тот уже в коридоре, в кожаном пальто, мне навстречу. Лицо довольное, выражение панибратское – « Давай, мол, дела на завтра, сегодня – шабаш!» - руку пожал и скрылся,  я даже опомниться не успел. Лихорадочно стал соображать о бедственном своём положении. С чем приехал, с тем и остался. Как же неудачно! Вот влип!..

      ГЛАВА   ЧЕТВЕРТАЯ.  Азанчеев. Бай.
   
      Не  засыпалось. Несмотря на  хлопоты и нервный день. Скрипучий дерматиновый диван продавливался, удобного положения не принять, и перегородка от шума не спасает. Старое изношенное пальто отдает неприятным запахом, звук из телевизора раздражает. Программа для тех ,  «кому не с кем спать» - сначала интересно было смотреть, а теперь вот мешает. Странно , крутят все чаще не односерийные… Что ж по несколько  ночей кряду не спать? И так голова кругом – слишком напряженный период жизни.                Когда меня в неведении оставил Мирнев, я  ещё ухватил «птицу счастья» – место в гостинице, в городе. Правда , только на сутки, но это «правда» растянулась на неделю. Дольше тянуть было  нельзя и Денисов определил меня в другую гостиницу , ведомственную, в аэропорту, рядом с поселком. Там начальник попал в какую то зависимость от больницы и дело решилось быстро. Переселение мне ещё предстояло, а пока я пытался уснуть в первую свою ночную смену, - на диване, в закутке. Сон не приходил, в голове картины вчерашнего, первого моего рабочего дня. С утра , после ночевки в гостинице, меня снова направили в «кадры», а оттуда – к заместителю главного  врача по району Баю. Странная фамилия, но она удивительным образом подходила к облику – тугой животик, бородка  редковатая на круглом лице. Бай, увидев меня, вызвал Азанчеева. Тот прибежал , маленький, хромой, с белыми волосами, такими ,что не сразу определишь , седой он или альбинос. На лице у пришедшего была   натянута маска  -угодно-подобострастная для начальства и отрешенно-неподкупная - для подчиненных. Бай махнул рукой , показывая на меня, Азанчееву и тот как по мановению волшебной палочки, будто после недолгой разлуки, заговорил со мной :
- Я то думаю, какой такой новый врач, к нам на « скорую» - работать некому… Пойдем, - взял меня за руку и повернувшись на замечание Бая, добавил , - Все понял Григорий Ефимыч. Конечно, конечно, проведу.
Про хромоту мне потом рассказал Пелепенко, в героико-романтическом ключе, как Азанчеев после травмы разрабатывал ногу , массировал, разминал. Позже, от других , я выяснил, что ногу Азанчееву прострелили, на охоте, по пьяному делу ,и что ему потом платили целый год, по больничному, - Бай его «прикрывал».
- Санитарной книжки у тебя нету – утвердительно-вопросительно продолжал мой новый непосредственный начальник. Я мотнул головой – Ну так мы её сейчас сделаем. У поступающего на работу должна быть санитарная книжка –
начинались первые наставления. После рейда по кабинетам, в поликлинике, у меня появилась санитарная книжка, с заключениями специалистов и даже с датами и результатами анализов. В отделении «скорой», в центре большой диспетчерской стоял такого же роста, как и Азанчеев, но плотный и с восточным типом лица, человек. Это был  врач, по фамилии Ким. Ему и передал меня Азанчеев, вводить в «курс дела». Ким хотел меня послать за бутылкой в честь начала моей работы, но видя мой неуступчивый вид, предложил  сыграть в карты. Колода была старая , замусоленная, -  играть, значит обрекать себя на неудачу, тем более  в «очко».Но тут поступил вызов и мы поехали. Ким начал меня «вводить в курс» . Приехали к ребенку с истеричкой-мамашей, потом выезжали к старой женщине с давлением. Ким лечил неверно, неграмотно, ругался нехорошо при больных, тащил  старушку зачем то в больницу, - гипертонию можно было откорректировать и таблетками, я этим занимался в кардиологическом санатории… Бедовым оказался этот Ким. На «скорую»  его перевели из психиатров, он лечил алкоголиков внушением. Те выпивали при нём , в кабинете, а он говорил, что водка – «гадость, что противно …», но ничего из  «внушения» не получалось и Ким с горя напивался вместе с пациентом…Азанчеев работал до четырех, и я ушел вместе с ним, а потом вернулся, уже на свою ночную, рабочую и полную смену... Так закончилась моя «подготовка» на врача «скорой» - два-три вызова с кем-то и полный вперед – одному, с «песней». Такая вот метаморфоза. До санатория работал акушером, в родильном отделении. Там люди появлялись на свет, а тут чаще – уходили , туда , в небытие. Вполне логичная перемена. «Скорая и неотложная» могла потребоваться каждому, на  день и ночь, и в  любых условиях. Но  раньше люди умирали чаще , когда могли бы жить, - потому что на «скорой» работали стоматологи, санитарные врачи и даже  ветеринары. Никто не шел на такую низкооплачиваемую работу, да еще с ответственностью за жизни. Здравохранению пришлось перестраиваться именно здесь , гораздо раньше 85 года. Специальность ввели в номенклатуру, стали готовить кадры, соединили , где надо «скорую» и «неотложку»…И повысили, что самое главное , зарплату. Переименовали больницы, соединили стационары со станциями. Я и попал под  эти перемены. И удержался. Занимался  потому что кардиологией, хоть и в санатории, но всё – к лучшему… Хладнокровие акушера и знание сердечных хворей  уберегли от падений, которым подвергались многие врачи, прошедшие сквозь  «чистилище» «скорой», здесь , на Севере. Ага, загубил кого-то, - по незнанию своему или больной так захотел; по неопытности, -вылетай отсюда , с позором.  С такими вот мыслями и забылся тревожным сном под гамлетовские монологи, - показывали фильм Козинцева, шестидесятых годов…  Через неделю я встретил Бая вечером у места своей новой работы Миновали ноябрьские праздники, но какая то была тревожность вокруг, ожидали чуть ли не войны. Бай дежурил как представитель администрации. В диспетчерской висел портрет, с траурной лентой и красным бантом. Лицо  с черными крупными бровями и глазами навыкате, которому поклонялась вся страна, теперь вносило какой  то странный непонятный страх и неясность будущего. В гнетущей атмосфере даже разговоры велись вполголоса , а на  экране телевизора один Светланов с оркестром и кажется, что это Кузя руководит музыкантами и потрясает торжественно руку в знак небывалого и мучительного освобождения от затхлости, духоты, маразма…
 
      ГЛАВА   ПЯТАЯ. Тая и К о
      Сердце трепетало будто птичка в клетке – часто и беспорядочно. Я выбрал еще одно лекарство, более  действенное… Но и осложнений с ним, если что-то, - тогда?!… Стал всё таки вводить, очень осторожно и медленно, посекундно держа руку на пульсе. И вот под пальцами едва уловимые толчки становятся полными и ровными. У самого отлегает от сердца, уф! « Доктор, когда вы приезжаете, мне всегда становится легче. Когда вы дежурите? Я всегда только Вас и буду вызывать…» Старушка сидит на краю постели, в маленькой комнатке своей однокомнатной квартирки, обложенная подушками, шумно, с присвистом , дышит… Жить ей осталось немного и всякий раз, появившись тут , продлеваешь её и без того безрадостное существование и снова, в который раз , клянешь медицину за бессилие и переводишь свое дыхание, радуешься, что она не умерла у тебя на вызове и втайне надеешься, что к следующей смене её уже не станет и она не будет тревожить. Но к ней снова посылает безжалостный диспетчер и тебе снова те переживания, как и в прошлый раз.  Старушка живет одна и поэтому приходиться хозяйничать - искать тряпку, чтоб сделать внутривенно; бегать на кухню отыскивать ложку для осмотра горла, чтобы , не дай бог , не пропустить ангины или абсцесса. Думаю на её слова вот сейчас : « как чуточку внимания, так для  себя нехорошо…» Но тут же одергиваюсь, вспоминаю свой главный принцип – делать на вызове для больного всё, что от меня зависит, чтоб потом не корить себя и не терзаться. От смрадной затхлости квартирки выбегаю, прикрывая вечно  незапертую дверь, спускаюсь по лестнице ко входу, светлеющему внизу. Подъезд открыт и ночь бела. От залива тянет йодом, как в  Крыму. Предвкушая отдых, открываю дверь салона, ставлю чемодан, потом открываю спереди, взлетаю на сиденье. Шофер заводит мотор, машина дергается, но тут же притормаживает,- из лабиринта домов приходиться выбираться медленно, на малых оборотах. Мое летнее ночное дежурство продолжается. Сегодня я с  Кузей. Так в периоде отпусков бывает редко, но случается. Значит, устану не сильно. Послушаю его байки, потом улягусь на передышку – вызова ведь пополам… Когда я появился перед деспотом-диспетчером, она мне тут же приказывает дежурить в приемном отделении. Дела невеселые. Оказывается , пока я ездил, звонил зам. главврача по лечебной части и велел поставить  в «приёмник» меня. Врача, стоящего в графике, уже нет – уволен. Нужно исполнять приказ. « Голубая кровь», диспетчер Карелова – непреклонна. Ее не уговоришь, не спихнешь. Сидит своим уплотненным задом на стуле, как приклеенная, строгая и принципиальная., как закон. Ответственная. Себе в смену подобрала таких же. Все на букву «К» - Костистая, Кабакова, Кушакова. Костистая на короткой ноге с Мирневым, бегает к нему с докладами по любому поводу. Кабакова ,- тихая, маленькая , словно мышка; заседает в парткоме, что там решат , она и поднимает руку; занимается подпиской. Кушакова самая интересная, - на первый, однако, взгляд. Стройная , красивая, веселая. Тая, Таечка, Таисья. Умеет разговор поддержать, вперед врачей не лезет. Умно рассуждает , кокетничает в меру. Не сразу ее и раскусишь. Три года с ней работал и только в конце разобрался. Как из сказки о кривых зеркалах – ничего не видно вроде… Завистливая, непомерно гордая, надменная даже, злопамятная… И все вместе они подсмеиваются, - то над одним , то над другой. Кузя у них вообще – изгой.  Одна лишь только такая смена. Лощеная снаружи, трухлявая внутри. Занимаются по утрам физзарядкой, поднимают врачей в самую рань, в семь часов, когда еще можно поспать. Чай пьют без сахара, но с карамельками и сухарями, сгоняют калории… Кузя отчего то очень веселый. Ну точно – попахивает от него. Карелова и Тая заметили, пресекли. Диспетчер посылает Кузю в приёмный покой – снимать пробу на алкоголь. Может, Петрович и не пьян, по – настоящему, вполне  бы мог  покататься по вызовам, к утру бы выветрился, но против «голубой крови» не попрёшь. Выходим с ним на воздух, обсуждаем положение. Ведь проверять его должен я, как врач приёмного, и после обязан делать вывод, писать документ. Как назло мне так вляпаться – отправлю его домой с положительным заключением, буду трудиться на два фронта, не смыкая глаз; не напишу, как есть ( ведь несет же от него!) – потворствую пьянству, не проявляю бдительности. «Сходи к Баю» - советует Кузя, - «он в неврологии лежит, радикулит лечит…» Отпросясь у Кареловой, отправляюсь к Баю. Тот расположился в отдельной палате, с раковиной и близким , для сотрудников, туалетом, в закуточке от всех других больных. Постучался. Услышав «да», - вошел. Койка, тумбочка, стол, стул. Маленький телевизор, книги, журналы, - как на курорте расположился. Кто длительно сидит, тем и радикулит в награду. Шоферам и начальникам. От кресел ,от полноты, от хорошей жизни. Болезнь начальников. Мне Бай неприятен. Именно он «посодействовал», чтоб меня не поставили главным врачом  вместо Денисова, - та история подзабылась, но всё же гнетет, режет по самолюбию, по мыслям утраченных и призрачных иллюзий…
- Поправляемся? – мой наигранноо-участливый тон не принимается, Бай смотрит с равнодушием, сухо кивает, как на приеме в собственном кабинете :
- Что хотели, доктор? – без имени – отчества
Я  смешиваюсь. Какая то заданность, привычка к ситуации, слишком знакомой и неприятной. Как будто я в чем то виноват и пришел оправдываться. Бывает так в такой работе, как на «скорой». Будучи свидетелем ссоры, потом оказываешься в ней виноватым. Шофер поругается по старой соседской привычке с больной, а мне ставят на вид –  «почему не предотвратил, не пресек?…» Не без труда и сейчас выравниваюсь в объяснениях :  «чем , собственно, заслужил такое отношение? почему унижаюсь?» Бай отстраняется. Он , видите ли, ничего не знает и не обязан вдаваться , - он больной. Что хочешь ,то и  делай. На то ты и дежурный врач, 300-коечной больницы. Говорю зачем-то «спасибо» и выхожу. Задал же Кузя мне задачку! Как порою на вызовах – неразрешимые проблемы. У старушки в девяносто лет – перелом бедра, в типичном месте, - шейке. Везти- плохи будут её дела и не везти – тоже нельзя. Старушка так и так  - погибнет. А с детьми морока еще похлеще. Дыхание сиплое, ребенок синий, мамаша в больницу не соглашается . Сделаешь укол – ребенку лучше, и уж тогда в больницу не уговорить. Но улучшение временное, процесс сразу не задавишь, и приходиться уезжать. Однако при этом говоришь, что дитя может «умереть». Метод жестокий, но действенный, влияет на подкорку сознания. Через час – другой снова звонят и уже соглашаются на стационар…Такова практика медицины – лавируешь между рифов. Договорились с Кузей, что он уходит, а я объясню, что сбежал, не захотел обследоваться… Впишут , конечно , прогул. Но он у  Кузи не первый…Бай не отстранялся, когда меня разбирали на лечебно-контрольной комиссии по поводу мужчины, которого я реанимировал на площади. «Накапал» на меня Пелепенко. Никак от него не ожидал. Впервые за десять лет врачебной практики я оказался в обвиняемых – меня принародно стыдили, унижали, оскорбляли, обзывали  санитаром и лодырем. Насчет санитара верно – врач скорой и носильщик , и уборщик. Самым главным  желанным чувством на этом «процессе» было то, чтобы он поскорее закончился. Говорят, говорят, - не могут наговориться. У Пелепенко- уверенно- наглый тон, Азанчеев говорит холуйскими фальцетом, Бай – твердо поставленным голосом, не знающим возражений. Дают слово мне. Как приговоренному, в последнюю очередь. Хочу сказать, что виновата администрация, что не оснащает, как надо, линейные бригады, что врачей «сажают» на  ответственную работу без подготовки… Но ничего такого не говорю, мямлю что-то наподобие «исправлюсь» и «больше не буду». Выносят решение – выговор. За нарушение трудовой дисциплины, как будто, а - не за незнание, неумение. Но такой графы в кодексе о труде нет, потому и лепят лишь бы что. В конце выговора приписка, что если подобное повториться, то будут ставить вопрос о несоответствии, о пребывании в должности. Таков вот финал разбирательства, будто я проштрафился , или проворовался, на какой  то руководящей работе. Морально раздавленный, добрался  до своего убогого жилья, рухнул лицом вниз на подушку и долго так лежал, ни о чём не думая. Отходил, оттаивал. Даже слезы проступили, - с надрывом так, с  подвывом , - поскулил. Но подошло время идти за сынишкой, в садик и я весь подобрался. Сжался, сконцентрировался, чтобы никто не заметил моего настроения, не видел моей слабости. Нужно было, наоборот ,радоваться своей медицинской осведомленности, что где колет , или болит. На все подобные вопросы, знаешь, слава богу, ответы. И живешь без истерик и неврозов: пусть другие пропадают и по глупости радуются в своих обставленных квартирах, в похмельи, в табачном дыму, а я буду жить по-другому, по – нормальному. Я знаю почем что. Не отступлюсь. Но белый халат опостылел. Хочется сорвать его с себя, сжечь , растоптать, уничтожить и жить спокойной обыденной жизнью, как  многие; не мучаться и не страдать
за хвори других людей… Вечером нужно было идти на смену, снова придется видеть пьяные лица, кровь Расширенные от ужаса глаза; опять нужно будет слушать истошные вопли, ощущать гадкие запахи мочи  или рвоты…
    Когда Кузя ушел, стало совсем скучно. Звонили только о температурах и на вызова ездили фельдшера. Сначала Кабакова,  за ней - Когтистая, потом – послали меня с Кушаковой. Одна беда за другой, дальше – больше. Зря радовался, что было хорошее настроение в начале смены и вот – вышло неудачное дежурство. С ручейков прорвало, полилось и хлынуло. Так всегда .Кого-то там зарезали. Полосы прямо закономерны. То сердечники вызывают, то раковые заумирают, то психи разбуянятся, а теперь вот – «криминалы» пошли. Подъезжаем к старому деревянному дому на окраине. Внутри темно. Ведёт соседка. На полу в комнате, прислонившись спиной к дивану, сидит молодая женщина с распоротым животом. Из раны , будто клубок змей , вывалились кишки. Пульс едва прощупывается и только на шее – у сонных артерий. Женщина уже хрипит…Под ней запекшаяся кровь и ее так много , что скользко ступать. Оттаскиваю ползающих у ног двух годовалых детей, которые беспрерывно орут. Заголосила и Тая : « Ой! Все! Ой! Какой кошмар!!» Соседка мечется. Одному мне приходится придумывать что-нибудь разумное. Отсылаю соседку к машине за носилками, приказываю ей громко и крепко, иначе не «врубается». Сам набираю шприц, всё, что есть, - три ампулы преднизолона. Конечно, это недостаточно. В артерию не попасть, - делаю прямо в язык, как учил Пелепенко. Кое в чём всё таки «везет» - площадки лестничные широкие и носилки разворачиваются быстро и удобно. Больная хирургическая, реанимационная, но мне всё  же её придется описывать, как врачу приемного покоя. По рации сообщаю, пока едем,чтоб готовились принять. Довезли еще живую… Летом дверь диспетчерской открыта прямо с улицы, с боку. Через неё попадаю внутрь, почти не соображая куда. Но в приёмном делать нечего и я пришел на свое законное рабочее место, вместо Кузи. Пока точно не знаю, но чувствую ,что с «распоротой» поступил правильно. Да и реаниматолог другая врач, доброжелательная женщина, недавно устроившаяся… Я не «ойкал», как Тая. Тогда бы наверняка что-то не так сделал. Я – врач действия,  мне не следует так страдать и мучаться сомнениями. Теперь почти автоматически выполняю то, что действительно только необходимо и нужно. Карелова мне опять с порога говорит, что поступил вызов на автоаварию.
– Да, да – машинально соглашаюсь и диспетчер не торопит, понимает, что нелегко.
Я и раздражен и подавлен пока. В приёмном такие  маленькие проходные комнатки, что вольно-невольно встают в сравнение с широкими коридорами дома на окраине, постройки 50-х  годов. Сестра в приёмном тоже одна , без санитарки, ворчит…
- Что там за авария?- спрашиваю уже более спокойней, пока полощу руки над краном,смываю запекшуюся кровь. Мытье рук всегда приносит успокоение, - ещё с акушерских моих лет.
- Автобус столкнулся. Ну давайте же быстрее, ну что Вы!
- Сейчас – отвечаю и уже  бегу в туалет, который в конце коридора и там ещё нужно
включать свет, потом снова ополаскивать руки. Но через две минуты я готов, сижу в машине рядом с шофером,  и уже с Кабаковой в салоне. Пытаюсь с ней шутить, но это , чтобы отвлечься, -нервное. Вижу как закрывается железнодорожный переезд, но мы с «мигалкой» и дежурная машет рукой : «Проезжайте!» Машина ревёт в гору, в сторону города. С этими авариями часто, однако, обходится – или пострадавших уже увозят, или вообще нет никого нуждающихся в помощи. Вот и теперь как будто никого не видно. Автобус стоит поперек дороги,  к обочине «носом», напротив него – МАЗ. Два милиционера. Один мужчина ,с завязанной рукой, машет, чтоб остановились. Да , вроде ничего. Открываю дверь. Накрапывает дождь и поэтому темновато. Махавший мужчина вместе с милиционером подводит к обочине, где стоит МАЗ. Там лежит девушка, - неподвижно, с кровоподтеками на голове, лице; из носа – видна кровь. Самое главное, - отмечаю по себя, -она дышит. Прерывисто, редко, но дыхательные движения заметны. Рядом сидит и качается бабушка, из стороны в сторону, стонет. Я приседаю на корточки- начинаю работать. Кабакова меряет давление у девушки, я осматриваю и её,  - так , как слышал на лекции у травматолога  - ощупываю голову, руки-ноги, грудь , живот, таз. Вдруг меня тянут за рукав и просят ещё куда-то. Подошел парень, - у него лицо в крови, просит помощи. Какая то женщина кричит через дорогу : «доктор, помогите!» Я иду на другую сторону от шоссе и вижу, как под ним, в канаве, вповалку, лежат, прямо на траве, - десятки людей, группками , по два , по три человека. В белом халате никого нет. Я – один. Странное чувство беспомощности: что предпринять? как помочь? кого? куда везти? Машинально начинаю делать обход – а это и оказывается самым верным решением – останавливаюсь около каждого, всматриваюсь в глаза, лицо, туловище. Вдруг внутри  во мне слышен голос, звучный и раскатистый: « главный принцип при массовых поражениях, - сортировка, сортировка и еще раз сортировка. Кому нужна помощь в первую очередь, кому во вторую, кому вообще никто не нужен, только священник…»Да, точно, слова Пирогова из опыта Севастопольской компании, это  любил повторять на лекции профессор по курсу военно-полевой хирургии… Я уже осваиваюсь – даю распоряжения, кого нужно подносить к обочине, кто сам подойдет, - я знаю, что мне делать, я сумею. И вдруг вижу подъезжающие одна за одной машины «скорой» из города, из областного центра. Как танки, в решающий момент  боя, когда наседает враг и нет сил его сдерживать. Классический эпизод из фильмов тех лет – «Офицеры», «Щит и меч»,«Майор Вихрь»… Не делят на своих и чужих – беда общая, ЧП.  Я погрузил ту, первую, девушку, с сотрясением; бабку, мотающую головой  и ещё троих легких – одного в кабину с шофером, других – в салон, где расположился и сам, возле девушки.  Оставшуюся  часть ночи я не спал – мерещилось поле брани апокалипсиса атомной войны и я один, в белом халате ,вокруг трупов… Утром , в семь часов ,снимал пробу на пищеблоке, завтракал кашей, потом сдавал смену в двух местах – в приёмном и у себя. На субботнюю смену пришел Азанчеев, подрабатывать , помимо заведования. Я ему ничего не сказал про Кузю. И так узнает, доложат. С дурнотой в голове вышел на яркое утреннее солнце, хохотал без удержу на пустяшные шутки шоферов. Разряжался…

        ГЛАВА    ШЕСТАЯ. Последняя
        Масштабы, простор, размах. Операторская в нескольких больших залах, с прозрачными стенками- перегородками. Всё просматривается, а неумолчный шум аппаратов и разговоров слышится уже на лестнице. Звуки усиливаются, когда мы попадаем в длинный коридор перед первым залом. 
- Это у нас  центральная  диспетчерская.   Здесь раздаются все звонки, набираемые по «03»    с любой точки города. Каждая из телефонисток по образованию фельдшер, это понятно, но вот там сидит старший диспетчер, так он по образованию врач…
Мы восхищаемся, проходя мимо этого неумолчного звука…
      - … диспетчер определяет какой вид помощи необходим и какой транспорт выделять.
Давно, кстати, добиваемся того, чтобы телефонистам доплачивали. за вредность, как связистам. Здесь, - мы входим в коридорчик с другой стороны зала, - прием кардиограмм с тех квартир, где есть телефон, пленка тут же расшифровывается дежурным кардиологом.
На экране дисплея прыгают сразу девять отведений, девять информативных линий. Такое я видел только на учёбе, в научном Центре физиологии.
- … три четверти вызовов  кардиологические, потому такая дистанционная ЭКГ нужна. На «скорую» мы теперь принимаем только терапевтов, а не хирургов , или там , из других специальностей, или тех же «66» или «99», то есть уволенных два-три раза по тридцать третьей статье. «Скорая» страдала, а, вернее, – население, потому что умирали те, которые могли бы жить. Сейчас специальность становится престижной В Ленинграде на «скорую» уже так просто не попасть…
Я обучаюсь на кафедре скорой помощи Института усовершенствования, в Ленинграде.
Теперь стану настоящим специалистом, по всем правилам, Три месяца лекций, семинаров, зачетов. Терапия, хирургия. реаниматология; неотложные разделы педиатрии, неврологии, психиатрии. Всё нужно познать, всё пройти. Много нового , интересного. Я вырвал, выбил эту учебу себе самым непостижимым образом. В первую, самую черную зиму на Севере я сильно устал и потому следующую полярную ночь отдохнул, съездил в отпуск. Но время пронеслось быстро и я это почувствовал, как только приступил к работе. Пришел как будто в первый раз – новые лица врачей, медсестер, даже непривычно. В приёмном покое мелькания людей, что я не успевал их запоминать. Вторая зима заканчивалась трудно. Грипп, начавшийся в декабре, растянулся до марта. В первые недели после отпуска в машине находился по десять часов из полусуточной смены. Череда этажей, носовые ходы в оксолиновой мази, маска на лице и сумка в несколько кило. Эпидемия тяжелая, часто прибиравшая стариков, нередко – детей…
Придирками не беспокоили. Ни Бай, ни Азанчеев Но с середины марта всё таки началось. Два раза в год, весной и осенью, врачей аттестуют, кого на соответствие,
кого – на категорию. Последние «звания» не особенно были популярны среди врачей, но теперь, с введением доплат,  все стали рваться их получать, но и «резали» многих, за незнания, отсутствие навыков. Под эту «гребёнку» решили добивать и меня. В один прекрасный мартовский день мне на работу позвонил Бай и своим поставленным менторским голосом приказал мне готовить документы на аттестацию. Я как в тумане
с завязанными глазами. Кинулся к Азанчееву – помоги! – тот аж замахал руками, отказывается. Он ,де, ничего не знает, и вообще – передает дела новому заведующему.
 А того еще нет и неизвестно , когда будет. Позже я узнал, что Азанчееву было дано указание потопить меня , используя КЗОТовскую формулировку : не соответствуешь –
увольняйся! Стиснув зубы , пришлось выкарабкиваться , вытаскиваться из очередных расставленных сетей самому. Помог и подсказал Кузя. Он готовил документы на вторую категорию, а это – то же самое , только материалу побольше. Он делал за три года , мне нужно было сделать анализ работы за год. Целый месяц я возился с бумагами,  - пересчитывал истории вызовов, записи перевозок, амбулаторных обращений и вот , сделал, доложился. Бай на мой отчет не отреагировал, когда я ему принес,  а  велел придти на комиссию, во вторник. Я как раз был с ночи, и после смены, в девять утра, подошел к приемной Мирнева и присел, но уже не в  приемной комнате, как раньше, а около, - в коридорчике , у дверей. «Комиссия» была обычным еженедельным совещанием
заведующих отделениями. Ждал я недолго. Из –за дверей показалась козлиная голову Бая, кивнула и скрылась. Еще через пять минут меня пригласила секретарша, вовнутрь , на  «плаху»… В кабинете Мирнева , за столом его восседал отчего-то Бай, а сам Мирнев где –то сбоку. Бай сообщил, что комиссия установила, будто я «плохо работаю». Посыпались вопросы , на которые мне пришлось отвечать. Заведующая терапией стала гонять по аритмологии, спросила, какое лекарство лучше вводить в приступе «трепетания желудочков». Ответил. Она  - «неправильно», препарат выбора – такой то.
Но его в арсенале «скорой» нет! Другой вопрошатель : «сколько на скорой?»  «Полтора
года…»    «А где до этого работали?»  - не унимаются. « В санатории…»  Хмыкнули. Бай подытожил сей «экзамен»  и заявил, что моя аттестация откладывается до осени и что без специализации я вряд  ли ее пройду. Мирнев промолчал; в голове – мысль –
Малюта Скуратов и  царь Грозный. Я медленно вышел На «скорой»  - страсти. В новом здании, где теперь разместилась служба, - старую деревяшку сносят, - выделили комнату для шоферов. Там теперь днём и ночью играют в карты, забивают «козла». Хлестают бумажками о стол, словно кидаются пачками купюр в казино, - шумно, азартно, с хохотом и матюками. Врач Ипатов, отличающийся от других только белым халатом, ругается наравне со всеми. Предлагает мне ехать в Ленинград, - ему, видите, ли, не хочется.
- А зачем тебе надо ехать? – спрашиваю, предчувствуя что-то нехорошее.
- На специализацию посылают. Больше, говорят, - некого. – «как это некого?!»- проносится в моей голове, - А что мне там без денег, я машину только купил, с долгами бы расплатиться…
Меня аж затрясло Я тотчас же рванул в город, в Облздрав, в отдел кадров , или там ещё куда, где распределяли путевки.  Не без труда , но нашел нужную сотрудницу. Та подтверждает, что , действительно, для нашей больницы выделена путевка и предназначена доктору Ипатову. «Так он отказался ехать» - тут же вырываются мои слова. «Как это отказался?»  «Ну не знаю, можно позвонить Григорию Ефимовичу, он сейчас на месте…» - гну свою версию до конца. Звоним. Говорит сначала сотрудница ,
потом – я.  Тот всё понял, просит перезвонить минут через десять.«Может, с Мирневым советуется» - проносится  в моей голове и тут приходит другая, дерзкая мысль. Я прошу   и набираю номер Мирнева, он тоже на месте, берет трубку сам -междугородний звонок. Я  объясняю на этот раз спокойнее, тренировка с Баем помогла, - и говорю излюбленный термин бюрократов, что в Облздраве   н е    в о з р а ж а ю т. Сотрудница   удивленно поворачивает  голову, но секундами спустя  её лицо спокойно – ей то , боже мой ,всё равно! Мирнев переспрашивает про Ипатова, я «гоню» версию напропалую, - он предлагал, в шутку ли нет, и слышали шофера…Леплю в конце, поднаторевший у Денисова тактике  службистов в течение месяца, что, мол, и с Григорием Ефимовичем – «обговорено…» Что помогло , моя оперативность или уловки, или просто , что путевка оказалась « горящая » и предлагать кому –то действительно было поздно, но через три дня я приехал в Ленинград. Родной для  моей жены город принял и без денег. Отвез попутно сына к бабушке, под скорое лето, а сам приступил к  учебе.
     На Садовой пахнет тополями. Листочки над головой свежие,  темно-зелёные, воздух теплый и ласковый, будто бархат. С приятелем по общежитию идём перекусить в шашлычную . До обеда не скоро и внутрь попадаем легко, без очереди. С экскурсии нас отпустили и можно гулять. И отдыхать. Хочется. Не нужно теперь ночами не спать, напрягаясь умом и телом; не нужно , чертыхаясь и кляня  всё на свете, просыпаться в три часа ночи, неровными движениями натягивать халат, поеживаться сонно в холодной кабине, подниматься на  верхний пятый этаж, с тяжелой сумкой  в руках, кардиографом
на плечах, постепенно приходя в ясное сознание. Полтора года вызовов, смертей, крови, сирен. Жуть такая, свалившаяся на голову, раздавливает, душа стекленеет, чугунится, становиться гулкой к стенаниям и мольбам , холодно и безжалостно отсекает всё ненужное, наносное, и только внутри  - чёткая работа мысли : « Этому нужно помочь, а это ерунда ,истерика, насморк, обойдутся…» Вот так , труд физический, вместе с умственным. Грань на уровне риска. Сообразить , что колоть, а влезши в вену, не суетиться, «потеть».  Попал - не попал?  Так и есть! мимо! Снова – жгут, зажим, прокол.
Другая рука и , чёрт! –опять не идет… Приходиться переходить на кисть – здесь работа тонкая, почти ювелирная , извилистая , как червяк, венка, крутится под иглой, «сопротивляется…» Но вот , кажется – попал и «сидишь» прочно, надежно. Напряжение внутри тебя спадает и вводишь уже медленно, осторожно, не торопясь. А потом : дальше – больше. На одеяло и вниз, по лестничным пролетам, потом – носилки,  каталка, уже из машины,  у приёмного. Главное – организация : для тебя, для врача, - это, - принцип. Вовремя приказать , даже прикрикнуть , если надо. И без паники в голосе, без придыхания
в  себе, буднично и просто. Как на сцене. Истину страстей играть через мысль и другим
внушать эти благоразумие, достойность. И действовать убийственно спокойно, неотразимо. Работа есть работа. Жаловаться грех – платят нормально, отдыха достаточно, причем тогда , когда другие пашут. Но ни праздников , ни выходных для нас не существует. Врач скорой как не от мира сего. Я частенько смотрю на лестничную площадку с мыслью, как бы я пронес здесь больного. Так с приятелем и рассуждаем. Он – ветеран, собирается на пенсию, учится ради того , чтоб вышел «потолок», при уходе на
«заслуженный». Выбивал себе учёбу не легче , чем я. Ездил в Киев( он из Чернигова), тащил презент, пробивался на прием. Мы сидим у окна , на втором этаже. Сквозь малиновые шторы доносится гул улицы, откуда то слышится негромкая музыка. Приносят горячее, дымящееся ещё мясо, соус, зелень, маслины, лаваш. Мы закусываем и продолжаем заинтересованный разговор. Несмотря на разницу в годах, я находил подтверждение  в его словах своим мыслям, - о врачевании, о назначении медицины.
Врачи играют как актеры – кто плохо, кто получше. Но все , абсолютно все, ненавидят, или , во всяком случае ,  не любят свою профессию – это точно . Собственная их человеческая природа сопротивляется против такого, но ничего не получается. Организм , саморегулирующаяся система, -  непроизвольно охраняет себя от постоянного, хронического стресса. Если все эти ужасные картины с порезанными, повешенными, утопленными ,погибшими в авариях проносить через сердце, никто бы не выдержал, давно бы  врачи «скорой» посходили с ума. Но на то мы и доктора, - «первого контакта», от этого никуда не денешься. Это не те, что сидят в кабинетах поликлиник, пишут бумажки, исследуют мочу, смотрят рентгены. Среди таких есть и «флюсы», специалисты по левому колену или правому плечу. Издержки специализации в здравохранении. От по-
добного давно отошел Запад., там большой процент семейных докторов – врачей – универсалов.
За  полтора  года работы на «скорой» я повидал столько, сколько не встречал за все предыдущие пятнадцать лет в медицине, начиная с того момента ,когда нас, третьекурстников, с академических кафедр, привели в клиники, нахлобучив, как на шутов колпаки, и завернув в белые непорочные халаты… Чем ближе к окончанию учебы, тем яростнее и ожесточеннее становились наши споры, мы не могли наговориться. Наверное, потому, что знакомы всего два – три месяца и вряд ли дальше будем встречаться, хотим выяснить всё до конца , до  самого предела…
    Всё выше в гору, а сияния не видать. Цинизм, безжалостность иссушают мою душу полностью. Всех спасать, вытаскивать , выручать, а кто же мне поможет? Или это такой определенный этап настроения – до какого возраста? Или чудовищная администрация во многом виновата? Но зрелая жизнь еще, слава богу , впереди. Ведь только кончился мой библейский срок и дальше все смогу решать по доброму, по – хорошему, по – честному- ведь для этого живешь и существуешь…
    Обновленным вернулся я на работу. Возбужденный, начиненный знаниями. Теперь мне
никакие аттестации не страшны , подпишут автоматически , это ясно, как эти теперешние ночи середины июля, когда я возвратился. В первую смену попал не в свою, поздоровался со всеми, заглянул в график, не увидел там Кузи, - « значит, в отпуске», -почитал объявления, развернул новую газету и между прочим спросил, так , ради интереса, о новостях , и не поверил своим ушам, когда узнал, что Кузя умер. Хватанул жидкости для примусов, в расстройстве, когда кончился у него договор и администрация не заключила с ним следующий, уволила без проволочек и  профсоюзной маеты. « Неужели  с горя?» - переживал я – « Ведь знал, сколько раз сам промывал желудки этим «алканавтам»… Вспомнилось отчего-то, как Петрович мечтал выйти на пенсию, ездить на охоту на своей машине, баловаться ружьишком…Долго не мог уснуть. Не засыпалось. Но повернулся всё таки на другой бок, расслабился , помечтал о приятном. Я – врач скорой помощи, должен хоть немного отдохнуть, хоть с часик, но забыться, чтобы в каждую следующую минуту
быть готовым, - на выезд…

                КОНЕЦ    ПЕРВОЙ  ЧАСТИ
               


   ЧАСТЬ    ВТОРАЯ.      ПРЫЖОК    ЧЕРЕЗ   ПРОПАСТЬ.


   ГЛАВА   ПЕРВАЯ. Ромаев.

    - Возьмём? – Ромаев притормаживает, переключается на первую.
      - Не… Возьмём лучше на обратном, не денутся.               
Среди белой полярной ночи , когда светло как днем и многих в поселке нет, можно кататься только к Мезиной. Она из той несгибаемой категории больных, которые мучают «скорую» до тех пор, пока не «поставят» им  укол. Так было и сейчас. Дело  было минутное, а если точнее – пятиминутное, - на всё. Пока зайдешь в квартиру, ставишь чемодан, потом раскроешь его, затем достаешь манжету , накачиваешь  ее ( давление обычное!),после вытаскиваешь ампулу, подрезаешь, набираешь лекарство, берешь кусочек ваты, больная ( догадливая!) уже повернулась, спускает штаны…Прошло шесть с половиной минут, пришлось надрезать еще одну ампулу , «сонную» и взлетаю на сиденье рядом с шофером. Спешим, выруливаем на главную улицу, но девушек уже нет – впереди
мигает «мильтонская». Вот так , с ними , - заодно. Не только ворочаешь полуживых на улицах или разбираешься с криминалами на местах, но и ловишь  этих ночных «бабочек»,
чтобы хоть как то скрасить остаток утомительных летних суток, - особенно когда остаешься один, совершенно, на целый поселок в пятнадцать тысяч, да ещё с близлежащим «кустом» из полустанка, баз отдыха, совхоза, аэропорта… Говорят, много разврата в «реанимациях», отделениях, где страсти и напряжения, но в «скорой» помощи  не меньше, - и того, и другого. Машина, а значит и шофер, -тоже в единственном числе. Ромаев мне друг. Никому не доверяешь  откровенных мужских рассказов, как ему. И он
платит тем же – раскрывается сам, ещё и учит жизни, наставляет, « консультирует»… На эту периферийную «скорую» мы попали вместе одновременно, потому ,может, и сошлись. Звать Ромаева Сашкой. Своим чистым улыбчивым лицом он очень похож на ребенка. Но это обманчиво – он хитер и коварен. Может солгать , не моргнув, или надсмеяться над кем то – без зазрения. Губы у него крупные, нос большой. Такие нравятся женщинам. Он их тоже любит, не пропускает ни одной – особенно  в такие вот дежурства, когда отпускной сезон и многие без мужей, а он ночует в шоферской один. Раздолье. Иногда бабочка «порхает» с ним до утра и сменные шофера в ранний час скалятся перед дверьми, где переодевается гостья, пережёвывают момент… Ромаева взяли на место того шофера, который ушел на другую, более выгодную работу. Тот и показал мне на сидящего рядом с водителем встречной машины ещё в поселке, когда мы выезжали в первый мой раз здесь.
« Вот он! Вот он!»- крикнул шофер, тыча пальцем, но я успел разглядеть только модный белый шарф да большую меховую шапку... В тот выезд, первый мой и последний шофера, мы  оказались в дальнем лесопункте, куда кататься приходилось каждую неделю, если не чаще. В то время в том далеком месте  много такого находилось в свободной продаже, чего не было в бедное перестроечное время у нас. – и колбаса двух сортов, и сыр, и одежда с обувью…Отовариваться туда попутно ездили в основном фельдшера, по «транспорту» , а когда были врачебные вызова, инфаркты или другие  серьёзные, с шоком, - тогда уже было не до магазинов. Веселее туда было ездить с Ромаевым -  у него там жили родственники, которые без обеда нас никогда не отпускали. Ромаев там знал много девушек и одну даже наметил себе в жены, - красивую студентку пединститута, - Сашке льстило , что будет жить с грамотной. Он переживал, что  еле закончился восьмилетку, да с трудом – курсы шоферов, хотя водил классно, и поэтому гордился своей невестой. Но планы его не свершились – его «раскусили». Ромаев уже был  один раз женат, официально, всего  два дня, - за это время он успел наградить жену «трепаком», из чего та  сбежала… Ромаев, однако, сильно не огорчался. Чем больше он имел партнёрш, тем  сильнее ему  хотелось…
   Переход на другую «скорую» получился в начале марта. Конец зимы , обновление жизни. По первому впечатлению , вроде как понижение – из районной больницы в поселковую, где в отделении вместо полутора десятков фельдшеров всего пять. Но это стало началом самостоятельной большой работы, где  многое доверялось во врачебные руки, и где я долгое время оставался работать один , - на полторы ставки,   и больше. Имелся в отделении почти  неиспользуемый аппарат ЭКГ, с которым я стал регулярно и постоянно «катать» пленки,  - фельдшера этим почти не занимались. А я научился на специализации, и теперь тренировался. Боялся , конечно,  «не пролететь», с безболевым инфарктом, но и для престижа, понятно, тоже,  для « понта».
С времени мой учебы прошло  полтора года и я уже трудился без «проколов», почти. Один раз только  оступился на диабете, но мужчина , которого я оставил дома , выжил, и меня ругали не сильно, хотя и с выговором. То наказание оказалось единственным за три года «районки». Забегая вперед , - тут , в поселке у меня накопилось
три выговора за год, но все равно меня не увольняли,  - некому было работать…
       В «районе» было похуже и с  получением  квартиры.   Это сыграло  роль. Я поговорил с местным главврачом Тишининым( вместо Денисова) , он меня пообещал,   -  заведование,  и жилье.  Я загорелся. Из штатных в поселковой «скорой» была только заведующая, она работала,  как выездной врач, а обязанности начальницы лишь исполняла и трудились там еще четыре заместителя, на двух оставшихся ставках, - со стороны… Я появился в кабинете Бая, когда туда подъехал Тишинин,   мы обо всем договорились на пороге. – я даже не входил, получил «добро» и скрылся. Через два дня уже работал на новом месте.
     Старая заведующая, полная , перед пенсией, еврейка, меня невзлюбила и с первого дня
стала устраивать козни  Придиралась  по оформлению историй,  науськивала фельдшеров, - Бодрову  и  Антипова  - «бойцов старой  гвардии», испытанных в боях с врачебным высшим классом. Антипов , правда , бывал у заведующей  во врагах, судился в очередной раз, с больными, на уровне следствия, но случая подвизаться к начальству не упускал. После вызова  к одной старушке он меня «уличил» - стал доказывать, что я той не сделал укола внутривенно, а только – записал. Я прямо задохнулся от возмущения, но сдержался. Я не знал ещё того, что отношения на « скорой» здесь , к врачам, было предвзятым всегда, такое  правило – норма и я  - не исключение. Антипов , скоро , однако, ко мне проникся, - особенно , когда узнал, что я «неравнодушен» к Баю. Тот был  его старым и давним врагом . Антипов рассказал  , чего  я про Бая и не знал. Тот некоторое время трудился  на этой же «скорой», в поселке, загубил пару больных, - одного с инфарктом , другую  с пневмонией,  - с тем и  сбежал, приговаривая, что «посадят», но через некоторое время
благополучно всплыл в заместителях Мирнева, Стал здороваться с Антиповым на «вы», и не подавая руки…
     Отчуждение окружающих меня фельдшеров и заведующей привело к общению с шоферами и среди них я ближе всех сошелся с Ромаевым. Он рассказал мне    про свои похождения  по женщинам, я поделился своими грустными историями , пожаловался про себя. Мне приедались однообразие жизни, нужна  была какая то разрядка, изыск, и летом  договорился с  Ромаевым о совместных гулянках. Я , правда, ешё и пытался писать, обдумывал первую часть записок о «скорой» и намекнул другу, что вот , мол , «писатель».
Сделал это осторожно, в третьем лице, чтоб не «засветиться». Ромаев сказал : « Какой то дурак пишет, а я должен читать…» В общем -то, он был прав. Но я продолжал примериваться к его эрудиции и особенно поражался  знаниями моего друга по истории. Тогда многие интересовались , - начало перестройки,  в киоски за газетами выстраивались очереди…
По Ромаеву - Октябрьский переворот случился в двадцатом, Великая Отечественная закончилась в сорок третьем, а Сталин помер в 66-м. Выходило, что когда я заканчивал шестой, Отец народов и Великий Гений был еще жив. Это забавляло, но я такие « знания» Ромаеву прощал. Да и книг у него  дома не было никаких , один только учебник по кожным и венерическим болезням, для прикладного чтения . Ромаеву хотелось быть врачом, он даже мне предлагал входить вдвоем в квартиры, в халатах , он в качестве ассистента. Я ,конечно , не соглашался.
     На «скорой» все ожидали какого-нибудь промаха, с моей стороны. Но прошел месяц, другой, наступило лето – ничего не случалось Вышла у меня только промашка в районе –
там я пару месяцев подрабатывал на  полставки и попал на истинный кардиогенный шок.
Мужчина скончался прямо на глазах, я не успел даже сделать укол. Стояла середина мая и не думал я тогда, что «проколюсь» в такое же вот время года, но в другой раз…
Летом работы хватало «дома» ( я проживал в поселке ) и я, не без радости, наконец-то, расстался с тем совместительством и с районной «скорой». Почему то те два месяца , пока там трудился, оставили самые неприятные воспоминания. Наверное потому, что меня  там      уже держали за чужака. Периферийная же наша «скорая» укреплялась  кадрами. Тишинин
свое слово держал. Взяли еще одного врача, - Колбасьева, пенсионера, 56 лет. Он с годик отдохнул на пенсии, затосковал и пошел  устраиваться снова , - но не на свое старое место в городе , а появился у нас. Пришла Лера, тоже знакомая мне. Она немного работала в районе, потом надолго уходила в декрет. Вышла из отпуска Подоляк, я её тоже знал, как  знакомую жены.
      Старая заведующая укатила на все лето отдыхать и я оказался «исполняющим», почти на три месяца. Так впервые , пожалуй, в своей жизни стал начальствовать. Оказалось , это не просто. Все  беды отделения сваливались прежде всего на мою голову. Я должен был во всем разбираться : где поддакивать , в согласии ; где противиться ; порою нужно было просто помалкивать и ждать, пока вопросы не отпадут сами собой. Но некоторые проблемы были постоянными, и оставались всегда – будь то наглость заведующей поликлиникой, берущей машину для своих вызовов, или пьянство
шоферов, часто беспробудное, а то еще всплывала нехватка бензина, или недостаток запчастей. Но как я буду что-то требовать с шоферни, ежели и больше всех  с ними общаюсь? Они гордые , запросто их не возьмешь. «Принимают» частенько, и тогда им  - «море по колено»…Бригадир их, составляющий графики, с ними заодно, - ему нальют, он и ходит, поддакивает им или, в лучшем случае , - молчит. Фамилия «молчуна» - Самонов. Как то раз, после моих увещеваний, он ,пьяненький ,полез на меня с кулаками, пришлось его ударить, да так , что тот припал к землице. на четвереньки. Выругался площадно,  но больше не приставал. На следующую нашу встречу он только выразительно покраснел, на том и помирились. Мне почему то нравятся краснеющие люди, -значит,  что-то совестливое  у них остается. Самонов любил песни, русские , народные, и мы с ним часто вместе пели, в дальних поездках. Заведем «муромскую дорожку» или «по дому гуляет»  и хорошо становится на душе , скрашивается скука в пути…
Ромаев после  стычки с бригадиром меня  зауважал  ещё сильней и стал почти регулярно возить по вечерам в город , - у него была своя машина, - на гулянки. Выезжали поздно , после  дневной смены, под закрытия ресторанов, цепляли женщин, закатывали к ним в гости , или везли к себе. Я хоть и жил в квартире с подселением, но соседка работала вахтершей в общежитии и  у нее бывали  ночные смены – я тогда и «оттягивался», принимал партнёрш. Ромаев часто подсовывал своих бывших любовниц, «делился» , от избытка – так мы стали «молочными братьями». Друг проникся ко мне окончательно, - он уважал силу кулака. Сам , оказывается, сидел когда то , на «химии» , за драку. Об этом я узнал немного позднее и конечно же ,- не от него самого. Он  и меня то один раз «пристегнул» ,- хрястнул, но, правда, - за дело, - я  поцарапал его  «Жигуль»…
На следующее, второе, лето на « скорой» я почувствовал себя уверенней и пошел к Тишинину просить квартиру. На дворе уже были полные гласность , демократия. Тишинин составил бумагу в поселковый Совет, а я  ещё и накатал письмо в газету, в «Советскую Россию». Оттуда пришел ответ Мирневу – разобраться! И со мною в то лето
«разобрались». Вызывали на комиссию, потом  написали резолюцию и копию - в Москву. Никаких, мол ,прав я не имею, одни инициативы ; появился на Крайнем Севере по собственной воле, без приглашения. Действительно, письменного вызова не было, я сам приехал вслед за письмом, но ведь можно было подсказать, оформить задним числом. .Денисов, держа мое письмо  перед собой, отговаривал, когда еще было не поздно : « не дрейфь, квартиру дадим…» Вот и получил я , по «заслугам», через  несколько лет, отписку, да ещё с добавлением, что «врач такой-то имеет ряд замечаний и не справляется по работе…» И подписи – главврача, парторга, и профбога  района, бывшей фельдшерицы «скорой» Червониной.. Обвели меня вокруг пальца, - Мирнев, Денисов, Бай. Так я расплачивался за свое незнание законов, жил в деревяшке, с частичными удобствами, в комнате с подселением и даже без прописки по месту, а лишь  - по общежитию…
      Ромаев теперь бензин сливал , меня не стесняясь, я был его  «полный кореш». Продолжал Ромаев и свои «извозы». Один раз я случайно подглядел, как он считает свои вырученные за сутки трешки, пятерки. Набегало до трехсот рублей! Ровно я столько зарабатывал на ставку, за месяц. Это ошеломило меня. Думал, к чему мне такое  «рвение», уродство, - убиваться на работе , которую не могут достойно оплатить.
    В то лето , второе в поселке , почти не попадались пьяные. Прошлогодняя кампания давала плоды. Раньше было невозможно проехать по главной , пешеходной улице  райцентра – лезли под колеса в самом прямом смысле, размахивали руками, поздравляли с чем-то - каждый день справляли чего то.  Какой то чумной  пир, перед грядущими переменами, - обвалом устоев, идеологизма, идиотизма. Но всё это было ещё впереди. А пока , в то лето, я стал заведовать по-настоящему, не исполняющим. Квартиры, однако,  не получил, но встал на «твёрдую» очередь и сразу по двум спискам, - общему и ведомственному. Иллюзия грядущего благополучия. Заведовать меня как будто поставили случайно, по протекции Антипова.
Тишинин ушел работать  в район, другого главного ещё не было, заменяла та самая  заведующая поликлиникой, которая всегда требовала машины. Женщина вздорная, много кричала, но дело знала, коммунистка. Иногда поддежуривала в больнице поселка, детском стационаре, а «скорая» в том же здании, в закутке. И вот в одно из дежурств меня вызывают в ординаторскую, а там Антипов с той начальницей : « Принимай дела! » Так меня назначили. Снова свалились дополнительные обязанности : графики-табели, аптеки, страховки, разговоры по телефону. В октябре на собрание в  больницу приехали Мирнев с  инструктором  из райкома, решали производственные вопросы. Я выступал на собрании в новом своем качестве, бубнил что-то  про ставки, машины, удобном подъезде для них. Мирнев не реагировал, а стал делиться  впечатлениями от встречи  с недавно побывавшим в наших краях  генсеком. Странно было слышать такое, потому что партсекретарь больницы, «железная» Фрося , участковый врач, так раскритиковала Мирнева, в начале собрания, что тут уж отреагировать никак  было нельзя. Но потом встал инструктор из райкома и разобрал обвинения Фроси тонко и тактично, из чего вышло , что Мирнев совсем ни в чем не виноват . И еще, добавил « защитник», что не потерпит никакого зажима этой самой критики. Фрося  как бы не существовала для Мирнева, и это  ему отозвалось, потому что «железная» не из  таких, которые прощают и отступают…
А надо мной опять «сгущались тучи». В конце того же октября мне влепили третий, в течение календарного года, выговор – за нетранспортировку больной с растяжением связок. Первый  был из-за Бодровой, - я с её повторного вызова увез «аппендицит», второй по докладной Фроси, об этом  ниже. Стало мне в то позднее осеннее время как то не по себе. Думал , что уволят, по несоответствию , как грозились еще в районе. Но  все обошлось - ходу этим трем выговорам никто не дал. Может потому , что некому было работать, а не то , что заведовать. Колбасьева всерьез не принимали… Одно было спасение от переживаний – играть с Ромаевым в шашки. И тут то же были проблемы. Играли на деньги, я проигрывал , переживал, и раз чуть не «погорел», по работе. Но об этом после.  А пока о том, как возобновились на меня настоящие гонения…
 
               
             

             ГЛАВА    ВТОРАЯ.  Фрося.

        В ноябре повысили оклады и новая главврач, Гусенкова,  радостно мне показывала в  кабинете своем новый «табель о рангах» , единую тарифную сетку для медиков. Оклады повышались, и значительно , но это ощущалось лишь первое  время Вновь назначенная
трудилась раньше терапевтом, здесь , на участке, я брал у нее справки для бассейна, и вот
теперь она – взлетела, по протекции Денисова. Они вместе учились, обросли даже родственными связями. Когда то мотивировкой моего неназначения, с подачи Бая, была то, что я не педиатр. С приходом Гусенковой последовало и другое назначение,  - на «скорую», для «укрепления», бросили Фросю. Имя у нее было несколько другим , созвучным, но всё   стали ее называть Фросей, за глаза. – уж очень она напоминала  овечку, с волчьими зубами. Она и сама себя называла змеей, потому что родилась в такой год , по гороскопу.
Девичью свою фамилию, она, наверное, и не помнила, потому что официально была замужем три раза. Мужья её долго не выдерживали, сбегали от скверного придирчивого характера. На «скорую»  «железная» пришла свободная ,  зыркала   глазами туда-сюда, стала руководить. Отчасти в этом был виноват и я. Она подрабатывала у нас, и жаловалась, как надоел ей участок, но вот боится потерять проценты, а я возьми , да и брякни, что льготы при переходе на «скорую» терапевтам  участка сохраняются. Фрося этим  и воспользовалась, хотя , конечно, о доплатах могла узнать и не от меня. Теперь вот встала  со мной во фронтальное  противоборство. До этого мы с ней лишь пререкались по телефону. Тот , второй, « фросин » выговор , я получил … за радикулит. Она свалила на меня госпитализацию средь бела дня, в будни, без договоренности в больнице. Приемный покой и заведующий неврологией не приняли бы ту больную, - это совершенно ясно, потому я её и не повез, назначил лечение, прописал режим, с помощью чего вполне можно было вылечиться и дома. Но Фрося , непреклонна, - рапорт начальству; Тишинин – выговор мне.
С Фросей никто не хотел связываться, тем более по мелочам. Она мечтала получить место инструктора в райкоме партии, а для этого ей нужна было поработать   на руководящей должности, - об этом выяснилось позднее,  -  потому она определилась к нам. Так, без опыта и знаний  по  неотложной медицине, она стала  руководить «скорой»  в поселке. Правда, была и слыла грамотным терапевтом, читала специальные журналы, но вот  тактика, специфика, организация периферийной «неотложки» ей были неведомы, от этого
она невыгодно отличалась от прошлой заведующей , тоже не без амбиций, но та хоть проработала на одном месте двадцать лет и кое – что соображала. Арсенал же Фроси, знаний и умений, состоял из пресловутого «авось». Есть такие работники , особенно среди фельдшеров, которые, впрочем, самостоятельно стараются не работать, а только с врачом. Фрося же сама страдала этим «фельдшеризмом»,  «пролетала»  то на одном вызове , то на другом. Сначала у ней умер ребёнок, на повторе, где она не разобралась в диагнозе;
потом  «запоролась»  со стариком – не распознала сложного перелома. Я поражался -   за подобные случаи меня бы давно  уже выгнали с треском , если бы ещё и не привлекли, а Фросе всё удивительно сходило с рук. Данные о её «проколах» я почему –то записывал , накоплял, думая, что это мне может пригодится и я снова « приду к власти», самолюбие моё всё таки было уязвлено. Но Фрося обосновалась «всерьез и надолго». А я уже и так был «обложен» администрацией, меня не ценили и при каждом удобном случае старались подставить, наказать, осудить. Так вот держали кадры, чтоб не высовывались, не показывали прыть, Я же этого не хотел понимать и повинуясь необъяснимому порыву, помчался на машине в район, специально, за 15 километров, без больных, зашел в халате прямо в кабинет Мирнева. Он – «Чего?» , я – «  с жалобой на Гусенкову…» «Та-а-а-к»  - протянул медленно, скорчил мину мстительную, издевательскую, - Фросю недолюбливал.
Но было видно и то, что предвкушает спектакль, нажимает на кнопку. Входит Бай, из соседнего кабинета, напротив, ещё более потолстевший, и с сединой в бородке, Хозяйчик,
барин, «выражал свое мнение», - конечно в пользу Фроси и  против меня. Я развернулся ,
без слов, вышел. Вскоре Фросе такая работа, с  вызовами , стала надоедать, и уже через месяца три она стала хлопотать об «освобожденной» заведующей. Гусенкова где –то  выкопала приказы, постановления, что из штата в десять человек полагается и вот прибавили ставки фельдшеров и санитарк  и Фросю посадили на  «полный  оклад» заведующей, да еще с доплатой, как выездной. Ветераны удивлялись  - никогда такого не было , сколько себя помнили. Санитарка стала приходить в восемь часов, будила сменных, до девяти, и в это время уже подкатывалась новоиспеченная начальница  «скорой», садилась пить кофе . курила  сигарету, начинала мешать своими разговорами , раздражать порою неумными замечаниями, потом уходила надолго в стационар , точила язык там, приходила от Гусенковой , решительная к действиям. Начать они решили с меня. Как только представилась возможность. Тут как раз выскочила  Сухарева. Женщина под тридцать пять, в полном соку , но всю жизнь одинокая, нажившая пятерых детей, нервная, надоедливая ,  здоровая на тело. Вызывала каждую неделю , - то голова, то сердце. И случилась как то запарка, - то авария, то роды, потом инфаркт и вызывает она. Я заехал к этой Сухаревой, по пути, из района, куда только что отвез еле живого сердечника
и прямо так, с порога , заявил, что нечего ей все время вызывать, что и так – « здорова как бык»… Когда  то эта женщина лезла ко мне в любовницы, я не захотел , и потому так  просто и ясно высказал. И она отомстила, - жалобой, - в газету. Со мной опять                разбирательство. Всем ясно ,что формально я прав, но Фрося старается, это её стихия, - оформляет протокол собрания, пишет рапорт начальству. Но всё таки выговор не дали , нет, он был бы уже четвертый за календарный год, а это перебор. Ставят на вид. 
     Май – тяжелый месяц ,по случаям и вызовам . Это замечено давно. Выход из полярной ночи вместе с астенизацией по весне. И самые ответственные  выезды , - на стыке смен. Еще Кузя об этом говорил. И я попался. Играл с Ромаевым в шашки, конечно на деньги и проигрывал, нервничал. А тут звонок в половине девятого, перед сменой, вечером 16 мая, в воскресенье, в домик неподалеку, к старушке за шестьдесят. Худая и бледная, она сидит, лежа не может, и еле-еле дышит, нос и губы посинели. Задачка , трудная для диагностики.
Финал, одинаковый для многих болезней. А внутри её уже клокочет, - то ли легкие , то ли сердце не выдерживают, но, возможно ,что из–за воспаленного кишечника, потому что, говорят, был понос. Пока разбирался ,пока колол, время уже за девять и я передаю больную по смене, - Колбасьеву и Аврамовой. Пишу для них направление, а на душе неспокойно как то , мутно… Ещё и не поужинал как следует, после ухода с работы, а машина с крестом уже у окон. Стучит – Абрамова. «Умерла» - говорит. Так что , надо об этом  сообщать? Наутро Фрося посочувствовала, - что ж , в порядке вещей, старушка болела давно, кто ж её возродит? Но на следующий день её будто подменили и через два дня, в пятницу, устроили очередное собрание, по моему поводу. Самое тяжкое – ожидание. Сделают – что? И как – решат? Ни дать, ни взять – душевный террор, - тридцатые годы. Это не «Cухарева», тут было опасней для меня ,и строже. Пригласили  Гусенкову. Она кричит : « Почему не справился? Почему не сумел? Не отвез?» Да , если бы у меня были специальные катетеры для центральных вен, да ещё бы исправный дыхательный аппарат и ещё бы помощник, для держания капельницы… Но Фрося не понимает –не ведает о приоритете дыхательной реанимации; зато велит уточнять анамнез,
( историю заболевания). Гусенкова кивает, она же терапевт , и понимает , как это важно. И
фельдшера поддакивают, точно свора собралась, будто и не трудимся  мы вместе и у них не может случиться такого же…Эх, нужно было вызывать реаниматологов на себя, пусть и потом видеть их недоуменные лица  - чего, мол, заставил мчаться, за пятнадцать километров, да ещё не к начальнику , или там к молодому, а к старушке?.. Но тогда бы не было такого гнусного позора для меня, морального избиения, прилюдно. И если Фроси не было ,тоже бы обошлось. А то приставлена , цербером, - ей нужно проявлять рвение, доказывать , как она нужна для « скорой», для заведования. Фрося ещё верила в партию , говорила, что вступала в неё сознательно, думала что то менять ,  за кого то решать. Выговор я всё таки получил; следующий  календарный год только начался , так  что можно было . И я рад был такому обороту, потому что Фрося заговаривалась даже до уголовного со мной разбирательства., кричала , что  может  и  «дело состряпать»… Ровно через год произошло  что – то подобное и там раскрутка пошла посерьезней… А через несколько дней после разбирательства я  узнал от мужа умершей, что на вскрытии у неё обнаружили рак печени. Но все об этом молчали и выговор мне оставили , не сняли. Вот так, как при ошибке рефери , в футболе, при назначении пенальти. Не отменить.
    Личная жизнь Фроси не складывалась. Уж и Антипов устал ей поставлять « женихов»,и даже шофера воротили нос от неё, но вот вроде бы наметился , - успех. У Фроси появился новый муж – четвертый по счету . Только на этот раз она говорила ,что заключила брачный контракт, предвосхищала западные мерки. Научена была жизнью, да и наверное, женское её сердце чувствовало, что счастье станет недолгим.  Новый супруг был младше на девять лет и ходил в море. Антипов с ним срочно познакомился и они вместе  пили горькую, тем более ,что Фрося уехала в командировку, в декабре, на учебу по неотложной медицине, в Симферополь. Через Антипова я узнал , что Фрося на сносях и , таким образом, успеет ещё подобрать солнца  и витаминов на крымской земле. Таким переменам радовался, потому что  теперь Фрося будет выключена из работы  минимум на год или два и никто мне не станет указывать, как трудиться. Не будет она с утра, покачивая ножкой и положив руки перед собой, говорить : « На  вас жалоба,,,» У меня опускаются руки, деревенеет душа, сердце катится в пятки и начинает лихорадочно биться мысль: « что же такого в последнее время натворил? чего упустил? не заметил?» Но это оказывается пробой, психическим наскоком, а на самом деле все оказывается банальным – на меня ворчат фельдшера за непорядок в чемодане…
     Фрося сменила фамилию и непривычно подписывалась. После отъезда её  звонили из райкома и спрашивали ,сколько коммунистов осталось в больнице.. Но Фроси не было и коммунистов тоже не было. Партия разваливалась на глазах. И на Север никто теперь не стремился , стала ощущаться нехватка кадров. Мирнев и Бай часто стали наведываться  в больницу, поддерживать растерявшуюся Гусенкову. Неожиданно еще несколько врачей умерло. Похоронили педиатра, потом – заведующую поликлиникой( которая назначала меня), потом сгорела, за три дня,  от энтерита, - врач-рентгенолог. Врачей искали и нашли.
С того же Севера, из ближнего района ,  переманили докторскую  семью: он врач- невропатолог, она терапевт и работала на «скорой» . Так появилась у нас  новая заведующая, Алефтина Николаевна, проще – Аля.. Теперь мы имели небывалое ранее
количество врачей по штату – четверых. Менялись и шофера, приходили  новые. Оставались  неизменно лишь мои  «кореша» - Ромаев и Самонов.
     В марте следующего года – ошеломляющая новость. Бай стал руководить областным здравохранением. Там где –то рядом был и Денисов, заведовал лицензиями на частную практику. Бая регулярно теперь показывало местное телевидение –от его лощеного вида
и демагогических заявлений тошнило…

 
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Аврамова.  Подоляк.

       Дольше всех на «скорой» продержалась Аврамова – двадцать лет. Непонятно , чем она заслужила расположение Фроси , на та перед ней заискивала. У меня же с ветераншей никакого желания связываться не было, но и один раз я не сдержался. Аврамова, фельдшер  высшей категории, не могла дать  элементарного лекарства больной с отеком легких. Как то зимой я заехал на тот вызов, с другого адреса, - меня вызвали, -и картина:
больная синеет, Аврамова стоит и смотрит на нее, «сочувствует». Я вскричал , в сердцах, и добавил, что нечего иметь звание, ежели не знать простых вещей. Аврамова лишь побагровела, но смолчала, а я уже жалел о содеянном, потому что рядом стояла Бодрова, приехавшая со мной… Подруги,  они вместе устроили мне  потом  «веселую жизнь».  Фрося еще только обосновывалась на своей новой  должности и поспешила собрать  первое  собрание, - с персональным моим обсуждением. Пока заседали , Аврамова не проронила  ни слова. Как промолчала все двадцать лет работы , так и тогда.
При ней травили многих врачей, других фельдшеров, она всё молчала. Кругом атмосфера глухоты, безгласности. Выяснил ,потом , что Аврамова просто–напросто - тихая пьяница.
Подобное ей поведение на «скорой»  было  правилом, принципом, да ещё с бравадой.. Подруга аврамовская, работавшая до меня, так и говорила : «пили, пьем  и будем пить!»
Застолья ,конечно, не поощрялись  , но и не преследовались, а Фрося  такие дела с посиделками даже  поддерживала. Особенно выделялся по этой части Антипов. Если он работал с Аврамовой, то приходил на смену пьяный и та его «покрывала»… После собрания мне объявили замечание, за «некорректное поведение». Но после того случая Аврамова засобиралась на заслуженный отдых - , может,  и я её к этому подтолкнул, - хотя. она давно уже работала на полставки, являясь пенсионеркой. Но она продолжала досаждать и нервировать. Другой случай, позднее, в мае, по которому мне Фрося собиралась пришить «уголовку», тоже ударил  по мне не без участия Аврамовой.
Оказалось , ту бедную старушку Аврамова вела к машине на ногах(!), и той стало совсем плохо; её, полумертвую , втащили в дом, где она и скончалась. Эти подробности я узнал от Самонова, у меня не было оснований ему не верить, мы с ним дружили не меньше ,чем с Ромаевым , только что не гуляли вместе  - бригадир был семейным. Да и простой люд,  «рабочий класс» всегда относился ко мне лучше, чем «интеллигенция» из врачей или фельдшеров. Ставки прибавили, а помещений не расширили. Отделение так и ютилось в               
угловых проходных комнатах.      Нужно было заботиться  о местах для отдыха и вот в комнатушку , где переодеваются, втащили еще и раскладное кресло-кровать. На нём и устраивалась Аврамова, когда стали дежурить по трое. В  глухой процедурной – Бодрова, а  я  - в кабинетике, где телевизор и телефон. Доставалась мне такая привилегия именно в сменах с ними; Антипов  не позволял  лежать на диване никому  –это его, собственный…   
В одну из ночей в смене с женщинами я услышал странный звук – долгий продолжительный вой, или зов , похожий на волчий, потом – крик, на одной высокой ноте и дальше - говор , непонятный ,быстрый , сбивчивый. Бодрова громким  голосом будила Аврамову, - видно , такое  слышалось ей не впервой. Следствие  неустойчивой психики , не без влияния  длительного  употребления алкоголя, посещало  тихую ветераншу…   
По сравнению с районной   «скорой» удобств  было , однако , больше . Там, в «районке», я спал на приставленных стульях, на которые накидывал старые пропахшие пальто. Лишь позднее мне досталось место на кушетке , рядом с шоферами. Дежурства в одиночку закончились. Фрося за всеми устраивала догляд. Особенно за мной, потому  как я привык работать один, но  теперь , с добавлением ставок, - не получалось. Больше всех мне не хотелось дежурить с Антиповым. Ну а на втором месте была Подоляк. Коварная и злопамятная фельдшерица оправдывала свою фамилию, хотя  ей  она досталась от мужа.          Действуя исподтишка, Подоляк часто «закладывала» врачей,  но могла в любой удобный момент подставить и своих коллег – фельдшеров. Была своего рода  система «соцсоревнования» - кто кого быстрее обставит , сумеет накляузничать, выставить в невыгодном свете. Первенствовала Подоляк. До меня на «скорой»  работала грамотная  и добросовестная врач, по специальности  педиатр. Подоляк , помня какую то обиду , в первый подходящий случай, докторшу «заложила». Не подсказала, как  мало работающей на вызовах, что избитых, тем более старичков , надо обязательно «проводить», проверять – через приемный покой. Старичок умер , начались разборки, врач уволилась. Ни в чём не повинной осталась лишь Подоляк, фельдшер  с десятилетним стажем на «скорой». Возможно и потому, что доставала Баю в дефицитные времена кожаное пальто , деликатесы  - мать Подоляк работала на складе ОРСа , в богатой организации… Но времена изменились, Бай стал  сам себе приобретать, как большой начальник , дефициты, и Подоляк поплатилась  за разгильдяйство. Один раз она повезла больного из того , далекого лесопункта, в зиму, почти голого, при погоде , однако, с нулевой температурой, в февральскую оттепель. Но вмешались влиятельные родственники, за невнимание и Бай кричал, отчитывал  по телефону , -это было даже слышно рядом стоящему, - своей бывшей добытчице: « Я тебя выкину со «скорой»! Будешь у меня лед долбать!»   и в таком  примерно духе… Как будто работа  по вызовам , это сахар  елейный. Хоть и платят побольше, но трудностей с каждым перестроечным годом прибавлялось – криминалы, моры стариков голодных, детей недоедающих…
Фрося , возмущенная поведением зама по району , написала по  поводу «инцидента» докладную  Мирневу, но  Бай от своих слов, не моргнув  , отказался и закатил выговора не только Подоляк , но и Фросе ,чтоб помалкивала. Фрося подергалась , но ,видно , райкомовской поддержки у ней уже не было, язык прикусила. Раньше кричала в ту же телефонную, всё выносившую трубку, на безобразия начальников : « Я подниму на ноги весь район!», но теперь вот влияния партии кончились, растаяли. А Подоляк смолчала тоже –себе дороже.
    Постепенно, с приходом Фроси, определились смены, Чтоб работа не страдала , заве-
дующая устроила всех попарно в зависимости от  совместимости , с учетом психологии.
Первая  «связка» - АБ –Аврамова –Бодрова. Меня приставили к ним. Позднее  я узнал, что
Бодрова специально просила Фросю за меня. Значит ,признавались мои старания и опыт – нажитый и приобретенный за эти  непростые годы. После специализации на врача «скорой» я ещё раз прошел учебу – усовершенствование в Ленинграде, по токсикологии.
но Бай ещё не снял с меня наблюдения, охотился. Выжидал…


           ГЛАВА   ЧЕТВЕРТАЯ. Бодрова.         
    
    Бодрова пришла в «скорую помощь» на полгода позже Аврамовой, но была гораздо младше той. Следом, через год , появился Антипов. Так образовалась «ветеранская тройка». Антипов рассказывал, - он любил это, - какая интересная была Бодрова, -
« в теле», на туфельках, веселая ,умная , грамотная. Это теперь она стала серьезной, заносчивой, гордой,  своенравной, но опять же, - опытной и знающей. И несмотря на то , что все работали вместе, с Антиповым и Аврамовой. Просто Бодрова была цепкой на память, брала знания, где только могла, - у врачей, у других фельдшеров, опытных медсестер. Часто напрашивалась на учебы. Та высшая категория, которую она получила
вместе с   Аврамовой, действительно отражала ее уровень, опыта и знаний. Фрося не раз  договаривалась до того, что высшую категорию фельдшера  вполне должно приравнять к врачу без категории и поэтому можно Бодрову назначать заведующей. Но та  фактически  таковой  и была, её слушались все главные врачи, спрашивали мнение доктора, - она была как бы общественной  совестью «скорой». На личном фронте вот только  удач не происходило, - жила  одна.
Сколько бы врачей не перебывало  в отделении «скорой», штатные ли, совместители, - все они прежде всего должны были работать с Бодровой,  - таков был неписаный, непреложный закон. Меня тоже  поначалу поставили к ней, и самый  первый вызов, трудный , памятный, - вместе. Труднодиагносцируемый инсульт, без сознания, носилки с пятого этажа…  Потом было много, этих сложных больных, тяжелых по состоянию, помирающих на глазах. Удивительно, но Бодровой всегда « везло»   именно на такие вызова,  - потому с ней работать никто не хотел. Меня тоже , особенно не тянуло, но , однако, с Бодровой было и спокойнее – не «пролетишь» как с другими,  не подставят тебя как специально. Антипов мог ,например, отказаться выезжать на звонок, или , наоборот, - поехать один на непонятный случай, не разобраться, напортачить, а потом всё на врача свалить… Подоляк тоже ,-  могла помогать сносно, но замечать многое для себя и потом докладывать, как доктор «справляется»… У Бодровой же  я ещё и , незаметно так , учился, подмечал, чего сам  не ведал, не встречал. Сколько попадалось с ней больных! –хрипящих, задыхающихся, истекающих кровью, - и всегда она была на высоте : поможет, подскажет , выручит . Это не Тая из района, не будет причитать и божиться, это – Бодрова – фельдшер «номер один» поселка, решительная, смелая, быстрая, невольно вызывающая
уважение. Но и в то же время он коварна, мстительна , непредсказуема в эмоциях; злая, сварливая, острая на язык. Входила в доверие к Фросе и такими образом пакостила, прежде всего врачам, по , казалось  бы, мелким, ничтожным поводам. Один раз она «заложила» Колбасьева. Дело произошло летом , в отпускную пору, многие отдыхали. Не  было и Фроси. Только вот Бодрова еще задерживалась с отъездом, но и она исчезает к середине августа. Через пару  недель, уже в сентябре, приходит Фрося и тут же «выскакивает» жалоба. От родственников мужчины, который умер после вызова к нему Колбасьева, но через сутки после того ,и – в лесу. Случай, однако, очень поучительный. Были небольшие боли  при осмотре, в сердце, но уж очень опасный возраст, 39 лет, и ночное время… На месте Колбасьева мог бы оказаться и я. Может , и не повез бы мужика ночью в больницу, но  ЭКГ снял бы, -наверняка. Хотя вряд ли на кардиограмме  можно было углядеть то прединфарктное состояние, которое, несомненно, - было. Колбасьев после жалобы затосковал.  Но случай произошел  в конце июля, в разгар лета и думали , что пронесет – начальство отсутствует . Но не вышло , нет!  Заявление было длинное, на двух тетрадных листках ; подробно были расписаны дозы лекарств, точно указаны названия и даже… Тут мелькнула догадка, пара сопоставлений, наводящие мысли  и , - о боже! –жалобу помогла составить и написать Бодрова! Но из-за чего же?! Уж не потому ли, что два года назад Колбасьев неправильно диагносцировал заболевание матери Бодровой и та умерла? Или еще по каким то мотивам? Так или иначе, но Колбасьеву быстро вкатили выговор – Фрося  диктаторские обязанности  исполняла ретиво.  Колбасьеву было  неприятно ещё потому, что он  пенсионер и его «пользовали», как хотели.   Летом он  за всех  работал,  «пахал», а зимой его выгоняли в отпуск самого , чтоб  получать деньги  от заместительства. Ситуация с  жалобой задела  морально и меня, - я думал , как же можно так подло поступать, со своими?  Неужели нельзя что ли по –хорошему , по- доброму? И когда Бодрова вернулась на работу, я ей это всё прямо так и высказал, в порыве, что она «инспирировала» жалобу. Бодрова не поняла, «что сделала?», Фрося , рядом стоявшая ,разъяснила, и начался «взрыв эмоций, море возмущения!» Похлеще , пожалуй, когда было распределение пайков. Весной как то дело , в магазинах ничего из овощей, а хочется витаминов после длинной зимы, и Фрося добилась для отделения на каждого пару засохших лимонов и подгнивший репчатый лук. Так вот, -  пайку, предназначенную мне , взяла  себе Бодрова и  при этом  еще показала фигу – присутствовала Подоляк, но «ничего не видела»… Тогда это было смешно, а теперь события принимали  оборот серьёзный. На стыке смен, при большом  стечении работников, публично , Бодрова заявила, что подаёт на меня  в суд – за клевету. Что же такого произошло дальше? А ничего.  Наверное , ей растолковали, что шума поднимать не стоит, действительно ведь, помогала писать подруге школьных лет? В тот же период противостояния с Бодровой случилась еще одна неприятность для меня. Приехали мы с ней к мужчине без сознания, который и после уколов не приходил в себя. Понятное дело, собираю его в больницу, готовлю носилки, подворачиваю одеяло, разыскиваю соседей для помощи… Но тут вбегает Бодрова, - где то пропадала, - вытаскивает из под больного одеяло и говорит, что никуда его везти не нужно, - решительно так, -что, мол, оклемается. Слава богу, с больным ничего не случилось, но где гарантия была , благополучного исхода? Это меня теперь в очередь, после Колбасьева, решили подставить? У Бодровой было много родственников в поселке, давних знакомых , друзей – она ведь с детства здесь проживала, росла, ходила в детский сад , бегала в школу. Поселок, в пяти километрах от райцентра и в пятнадцати , от областного города, - был своеобразным. Возник  в тридцатые годы, на  месте лагеря для заключенных, строивших гидростанцию, одну из первых в регионе, на небольшой,
но полноводной реке. Потом поселились энергетики , а во время войны , - еще и авиаполк, охранявший ГЭС. Получилось ,таким образом ,  - смешение слоев. Зоны двух тюрем, областное управление энергетики, аэропорт. Люди , проживающие тут , отличались своенравием и гордостью. Это были не те простые скромные труженики сельского  района, которых я обслуживал на прежней работе. Колбасьев как то  метко окрестил  нынешних наших жителей  - « крымские татары». Поднимались национальные движения и начинались  те волнения с   южного полуострова. Получалось и тут – население отыгрывалось на нас, медиках. Любое невнимание или резкость в общении  приводили к жалобам и последующим неприятными последствиям. Но всё же и место , где  мы работали и жили , было красивое, величественное даже. Летом , - много зелени, поднимающие  вокруг сопки, широкая река , богатая рыбой; а в самом поселке – чистота , порядок, уют. Достаточно магазинов , лавок, неплохое снабжение даже в те  перестроечные годы. Удобна была и застройка – при населении в пятнадцать тысяч почти все дома – многоэтажные. Да  приезда меня сюда не было ни одной  девятиэтажки, а за несколько лет  их поднялось с десяток, и в них жили люди. Только вот мне по прежнему не находилось достойного ничего,  - я так и прозябал  в своей деревяшке. Лишь только через шесть лет  ушла старушка-соседка и мы стали жить без подселения, на две комнаты, пусть и с частичными , но все же – удобствами.
Бодрова же и жилье имела самое лучшее – одна располагалась в отдельной однокомнатной, в новом доме , в центре, с балконом. И уж только к своим сорока пяти, в конце моей работы на «скорой», наконец-то , выходила замуж. Устроила в отделении праздник, каких давно не было, в связи с растущей инфляцией и нуждой. Вино было домашнее, а рыба – красная. Бодрова со  всеми целовалась,  даже с вечным своим врагом Антиповым, а Колбасьев  ухмылялся и всё выходил покурить, а я стоял  с ним  рядом и выражал надежду, что теперь , наверное, строптивая  фельдшерица, ставшая женой, будет добрее и не станет устраивать склок. Но Бодрова и после продолжала свои черные дела,но  тонко так, незаметно, что  невозможно было уличить. Когда человека ловишь и говоришь
в лицо правду, это не проходит, если нет неопровержимых доказательств. Я их и собирал – на Фросю, на Подоляк, на Антипова. Но вот Бодрова никак не попадалась ,ну ни разу. На вызовах себя вела осторожно, и если не справлялась, прикрывалась врачом как щитом. После трех лет работы я у ней стал авторитетом, что меня, однако , - не радовало. Она вызывала меня из дома,- на сложные вызова, на « сердечные». Хотя наверняка, могла бы справиться сама, но видя случай опасный, непредсказуемый, с возможной смертью, она страховалась. Уверенность в своих знаниях у неё никогда не переходила черту, не превращалась в самоуверенность, как у Антипова, или скажем , -у Колбасьева. Понятно , что Бодрова не имела даже намека на какую либо жалобу от  населения своего   родного поселка. Антипов тоже старался выглядеть аборигеном, из кожи лез, часто с Бодровой заводил разговоры об именах, фамилиях, адресах и всегда был точнее, потому что имел хорошую фактографическую память. Он её даже тренировал, не записывая номера домов и квартир при  выездах, а также много знал из политики, спорта, общей культуры. Этим Бодрова даже гордилась, - мол, в спорах Антипову нет равных, хотя мне он раз проиграл, задолжал бутылку коньяка, но я ему об этом не напоминал, щадя его самолюбие. Но во всяком другом случае, по уровню знаний и опыта неотложки Антипов шел вслед за Бодровой, хотя категории  не имел никакой, но это понятие административное, зависящее от прихоти начальства, того же Бая, Таким образом , Антипов был как бы неформальным лидером. Все, что вокруг  творилось, подвергал осмеянию, резкой критике ,собственной оценке. А Бодрова была  во главе официально – числилась старшим фельдшером, составляла табели и графики, выписывала  аптеку. Кроме того, являлась еще и профоргом, распостранителем печати и прочим. Графики одно время составлял Антипов, но выявились нарушения – он себе ставил на документ две-три лишние  смены, но в них не работал. Это я с Колбасьевым заметили, дали Антипову понять , что «знаем», но вскоре те заполненные бланки «потерялись» и никто их не мог найти.
Позднее Бодрова, в сложности и сумятице переходных времен, от всех нагрузок отказалась. Но когда отпустили цены и денег никому не стало хватать, Бодрова снова встала у руля – стала распределять бригадные деньги, от незанятых ставок, Я в бригаду не вошел, поначалу наблюдая, со стороны, но потом все же заявление написал и вот, в одно из собраний меня принимали. Три голоса «за»,один воздержался, двое «против». Фрося резюмировала – «не прошел» ,на что я очень удивился, но через день Бодрова успокоила – мол, приняли. Так, через унижение, я был допущен к общему «столу».Хотя
потом мне это не понадобилось – через месяц я уволился.  Последние дежурства опять получилось с Бодровой – по закону ли какому или злой воле? В течение почти всех смен действует всепроникающий закон парности. То два инфаркта,, то пара криминалов, то раз и другой меня спрашивают по телефону,  или не одна далекая поездка, а то придут на «скорую» одна  за другой , красивые женщины…
Я стал играть в шашки с другим шофером, Ромаев все таки уволился. Фамилия нового водителя была Белышев, он  работал у нас когда то, потом уезжал, теперь устроился снова. И вот с этим Белышевым и Бодровой поехали мы на вызов к одному из наших же водителей, который вызывал уже два  дня подряд. Беднягу трясло, на почве пьянства, а противосудорожные средства не помогали. Вроде бы и пил тот шофер не много, и давление с пульсом не зашкаливали, а вот плохо ему было и всё  И тут  я сообразил ,что есть такое «повторяющееся истерическое состояние» и нужно использовать «плацебо» - лекарство пустое, вода  простая или физраствор,, но со словесным внушением. И  чудо произошло . Через несколько минут  после моего «сверхсильного» укола шофёр успокоился и дрожать перестал. На меня благодарно смотрела жена больного и с удивлением взирала Бодрова. Такого ей видеть еще не приходилось. Она, лишь открывала это для себя и смолчала, но я почуял, что этот метод этот,  сама взяла на вооружение . Дежурство наше было суточное и в ночь мы поехали  в дальний рейс –на базу отдыха, по дороге в тот же лесопункт ( повтор!) Порезавшией себе  шею булькал остатками крови, да еще лежал в  атмосфере, отравленной угарным газом. Бодрова ему вводила теплый, согретый в руке раствор «физиологии» шприцом –двадцаткой – быстро , струйно, до сотни милилитров , я ей помогал. Порезанный на глазах оживал,  что-то бормотал и вполне живого мы его успелии довезти. Но сами потом мучалась головной болью и даже рвотой – угорели …
Про «плацебо» Бодрова всё же рассказала Фросе и та мне выговаривала недоумение, хотя прекрасно понимала законность  процедуры – мое право действовать во имя больного, как подсказывает обстановка… А я  же  в очередной раз мучался сомнениями по поводу таких вот действий фельдшеров – как же можно так наговаривать? Ведь и расположена была ко мне Бодрова и всё равно, хоть чуть-чуть, - напакостила. Почему же , почему так происходит? Отчего фельдшера не любят врачей и стараются , при случае, навредить? В чём здесь дело? В чём причина? В чём?


                ГЛАВА  ПЯТАЯ. Колбасьев.
 
  -  В классовой борьбе – Колбасьев, окутываясь дымом, ухмыляется, удивляется  на такую  мою некомпетентность, и в таком простом вопросе, законе, открытом классиками марксизма, и на котором строится вся идеология коммунизма… Главное – давить и притеснять. Еще вчера, неожиданно, появился на «скорой» коммунист Бай, в кое то веки. Был, наверное, чем то раздражен и, углядев  в сумке флакон с просроченным лекарством, обрушил весь свой  гнев на Колбасьева, потрясая стекляшкой как самым убийственным и жестоким доводом нашей спустя  рукава работы. А увидев незаполненные с ночи бланки историй вызовов Колбасьева , возвопил еще громче : « Что это такое? Я спрашиваю, что это тако-о-ое?! Вас надо всех проверить, что б вам жизнь не казалась медом! Ничего, придет скоро тридцать седьмой год! Вернутся еще старые времена!» Да, только-только избрали депутатов на первый съезд , еще много потрясений было впереди… Но пока мы с Колбасьевым наслаждаемся относительной,  в летнее отпускное время, свободой. Но без склок и дрязг становиться скучно и начинается очередной раунд «классовой борьбы», - между Колбасьевым и Антиповым. Тут уж дело доходит до настоящей драки. Колбасьеву временно доверили заведование и вот он себя проявляет, как  бывший холоп, - не дает меняться сменами , делает смешные замечания в историях. Притесняет своей властью. Такое его  рвение некорректно. Ведь ясно , что осенью его самого опять начнут «гонять», и потому сейчас он просто наслаждается своими  садистскими наклонностями. Мне он тоже пакостит, но я обиду на него не держу, всегда знаю, что  смогу убедить, объяснить  неразумность  , а порою и абсурдность его требований. Хотя он и упрям. Вот из-за этого и вышла потасовка – начал ее, конечно , Антипов. Он неожиданно подходит  к противнику сзади и толкает его, худосочного, коленкой, в мягкое место, а потом отскакивает резко, и , обороняясь стулом , презрительно смеется на колбасьевы кулачки. Зрелище необыкновенное! Достойнее ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем! Потом было заявление в милицию, объяснительная Антипова, разбирательства участкового…И когда встал вопрос, двигать ли дело дальше ,Колбасьев остановился. Антипов был к судам и милиции привычен, - там у него  много друзей , приятелей. А потом он уже сам помирился с Колбасьевым, распил с ним бутылку водки, сбегав за ней к знакомой продавщице. Потерпевший рассуждает мудро – лучше не раздувать, себе хуже , работать  вместе ещё  долго, с этим строптивым и наглым фельдшером. Он близко, вот туточки , рядом , а милиция – далече…
Как «братья по классу», с Колбасьевым мы сдружились. Меня никто не мог  понять лучше, чем этот пострадавший и много повидавший на своем веку доктор, с большим опытом работы,  с оригинальными взглядами на жизнь. Что-то я перенимал у него, но и ему , тоже , пытался внушить, к примеру - основы кардиологии. В ней Колбасьев, работавший раньше хирургом, разбирался не так тонко и объёмно, как следовало бы врачу « скорой». Иногда, по-антиповски, рубил сплеча и набивал шишки. А нужно было думать на уровне систем, -  дыхалки , кровеносной, вен или мышц; - порою приходилось докапываться до обменных процессов, - теплоты или там , глюкозы-инсулина, чтобы  додуматься  до точного , правильно сформулированного диагноза. Приходилось порою всю дорогу, до приемного покоя, - размышлять, сопоставлять симптомы, чтобы уже в больнице, до прихода дежурного , переписывать  начисто направление , или подправлять что-то, дополнительно вписывать, а то и наоборот - вычеркивать лишнее… О скрытом, безболевом инфаркте, я догадывался порою по наитию, чутью, интуиции, нюху. Один раз чуть не «пролетел» с поносом у пожилого мужчины, но услышав о недомогании в области сердца два дня назад, всё таки снял пленку и, - о боже! – там классическая инфарктная картина! Был случай , с Бодровой. Заходит как то утром мужчина ,слегка
бледный и мы делаем ему ЭКГ, а там – острейшая фаза некроза  - омертвения сердечной мышцы… « По лезвию, по лезвию… ходим.» - любил приговаривать Колбасьев о серьёзном отношении к вызовам,  а сам невероятным образом, умудрялся «попадаться».
Иногда виноватым в этом, в большей степени , бывал Антипов. Как то раз они вместе поехали на дальний полустанок, за тридцать километров , к мужчине ,порезанному в живот. Но то ли рана была совсем незаметная, то ли ещё что,  но Колбасьев поставил пострадавшему «острый инфаркт».  У раненого оказалось  на «нуле» давление, но ведь
это произошло от проколотой брюшной аорты! Пострадавшего того не  довезли. И я снова себе «наматывал на ус», учился на чужом и горьком опыте.
Колбасьев до прихода  к нам работал на «скорой» областного центра, более двадцати лет. Имел и знания , и опыт, но вот подрастерял их ,наверное – годы давали  о себе знать, ть подводила память. Да и просто  физической выносливости не хватало, что немаловажно  при такой работе, и нервишки , естественно, расшатались. Однажды утром, при мне и Аврамовой, Колбасьев не выдержал и в сердцах кинул пачку историй оземь, с потрясающим до глубины души , визгливым до мурашек, криком :  « Этот Аптипов, б…!»
Жил Колбасьев в городе, - ему приходилось на работу  ездить  автобусом, в полчаса ходу. Квартира его, двухкомнатная, выкупленная кооперативная, на седьмом этаже
панельноблочного дома, была в половину человеческого роста  заполнена грязью, - так , что приходилось ходить как по горам. Как вселился Колбасьев пятнадцать лет тому назад, так и не убирался никогда, - еще и собака добавляла нечистот. Это рассказывал Антипов. Ему , единственному, удалось проникнуть в жилище Колбасьева, потому что оно было настоящей крепостью и никто туда хозяином не допускался. Я  посещал коллегу
пару раз ,так он меня держал на лестничной площадке, мотивируя, что не курит  дома,
но такое объяснение было зыбким и, неправдоподобным – никакого  приглашения после нашего разговора у лестницы не следовало. Колбасьев был затворен внутри, наглухо. Жил  один ,родственников не имел. Была сестра, постарше, где –то в средней полосе, но и та – померла, он ездил прощаться. Темы интимные, связанные с женщинами, Колбасьев  не затрагивал, никогда о них не заговаривал; как на такое я его не подбивал - безрезультатно. Может , это было следствием службы Колбасьева на Новой Земле, во время ядерных испытаний там , может ещё что. – неизвестно. Но именно пребывание на службе, откуда он уволился тоже  по неясной причине, дало ему  блестящее знание бухгалтерского дела,- расчета ставок, процентов, коэффициентов, определения  сроков отпусков, начисления больничных. Этим он удивлял  прожжённых дам из конторы, разговаривал с ними по телефону на одном  будто, только им понятном ,канцелярском языке. Позднее Колбасьев признался , что во флоте служил начфином, но дальше этого факта своей тёмной биографии не касался. Когда то ещё работал нейрохирургом, в Областной больнице – этого не скрывал, - что, может быть, создало бы ему престиж, положение и вес в обществе, но такового не произошло, не вышло , не получилось. На старой работе у него остались друзья, они его  устраивали иногда в отделение – подлечиться , подкормиться, отойти от запоев. То, что Колбасьев пил, - было очевидно.
Что ему ещё делать? В двух просторных комнатах, без родственников, одному? Была у него, правда ,страсть, безвредная и безобидная  - он любил собак. Его Кузя – черный мохнатенький терьерчик, прожил с ним долгую и счастливую свою жизнь, пока не попал под машину. Произошло это ранней весной, земля для захоронения была еще твёрдой и Колбасьев хранил своего погибшего друга до теплых дней в морозильнике. Около нашей « скорой» тоже был «приятель» - Мишка., помесь дворняги с овчаркой. Ту животину также прибили, какие то хулиганы. Колбасьев вырыл ямку неподалеку и часто туда прохаживался, летом и осенью, когда еще не было снега, и приговаривал высказывание  одного писателя, - « чем больше я узнаю людей, тем сильнее люблю собак…» Наверное , в этом была своя правда.
В то лето , когда Колбасьеву подфартило заведование, отметил он шестидесятилетие. Удивляла его пробиваемость. По закону юбилярам полагался паек и Колбасьев выбил его с невероятной прытью. Время стояло голодное, на полках магазинов удручающая пустота, а наш и. о. приобрел и сыр, и колбасу твердого копчения, и банки с тушенкой. Любил при этом приговаривать, что его фамилия происходит от краковской, останкинской, или докторской. Смолил при этом сигареты, одну за другой, прикуривая их концами, не выпуская изо  рта, беспрерывно. Нередко Колбасьев попадал в забавные истории. Самым выдающимся событием по этой части было столкновение его и Ромаева
с поездом , на переезде. Везли они мужичка с пустяковой царапиной, в райцентр, - утром , поджимало время, торопились и Ромаев «рискнул», выехал на запрещающий, что-то в моторе заело , не сработало и как рассказывал  потом Колбасьев, - с каждым разом все ярче и красочней, -что он увидел вагон, когда машина уже стояла на рельсах
и в этот момент : « Ба-бах! Ба-ба- ба- бах!!» - страшный удар и грохот. «Уазик» всё таки успел соскочить с основного полотна, но край кузова был задет и машину развернуло параллельно путям. Больной от такой «транспортировки»  сбежал, - Колбасьев того больше  не видел, - ну а самому пришлось через несколько минут объясняться в кабинете Бая. Рабочий день ещё только начался и администрации пришлось заниматься   такими  вот происшествиями. Колбасьева  заставили писать объяснение, ну а Ромаеву  –пересдавать на права. Правилам этим , вообще , постоянно учишься сам, пока наматываешь километры. Автоматически твердишь шофёру « справа –чисто», опасность подстережет, не  заметишь. Меня аварии миновали. Один раз только сгорела шина и сели на обод, остановились, ощущая запах жженой резины, а в другой раз сильно стукнулись о бордюр тротуара по глупости водителя. Больше всех «везло» в этом отношении  Але. Какой то рок витал над ней – то сотрясение мозга, то перелом ключицы. Сколько же аварий, точнее, их последствий  довелось увидеть – пришлось бы писать дополнительную главу…
Так, через пренебрежение и анекдоты, Колбасьев всё ниже опускался в мнениях фельдшеров  и ближе к десятку лет работы на поселковой « скорой» уже с вызовами не справлялся, и все работавшие с ним должны были  за него «отдуваться». Приходя в квартиры, Колбасьев прежде всего бухался в кресло, начинал собирать сведения из прошлой жизни больного, а тот в  это время корчился от болей в пояснице или мучался рвотой. Фрося категорически запретила выезжать Колбасьеву одному, но все после того фельдшера и стали на него жаловаться. В конце концов Колбасьева определили  работать с его заклятым врагом,  Антиповым, который , несмотря на запрет, гонял доктора на вызова одного, а сам ездил только на «выгодные» звонки – перевозки «по транспорту», или роды, или – к молодым женщинам. Антипов занимал у Колбасьева  деньги, а  расплачивался потом «натурой»  - сменами, когда дежурил за двоих, например по воскресеньям, без присутствия заведующей, позволял доктору приезжать  на неполные  сутки и это прикрывал. Нарушения  раскрывались, прибавлялись вдобавок жалобы от докучливого населения и  решила Фрося избавляться от Колбасьева, уволить его. Такие настроения длились, однако, долго; тянулись года два ,или три,  подступало летнее время , все  убегали в отпуска,  и Колбасьев работал за троих. Он держался до последнего, будто знал, что без « скорой» ему не жить. Иногда  пугал Фросю, - говорил, что повесится, если его прогонят. Он и питался то более-менее нормально только на работе.
Прибегал с автобуса и первым делом к холодильнику : « не оставлено ли что?» С Антиповым всегда можно было подхарчиться – тот таскал с больничной кухни…
Время шло, оно было неумолимо, - Колбасьеву  пошел шестьдесят седьмой год. Фрося уже не  могла держать его, подступало безденежье реформ и этот главный аргумент – финансовый , Фросю подстегнул, -  средства от освободившейся ставки можно было распределять. Колбасьева решили торжественно  спровадить, на пенсию. Купили старику подарок , устроили банкет. Колбасьев  тоже  не дремал – вложил деньги в несколько банков, у него скопилось до десяти миллионов тогдашних рублей. Подступала первая кавказская война новейшей истории, время было неспокойным…
     Скончался он тихо, в своей квартирке пролежав неживым несколько дней. Соседи почувствовали запах, вломились… Хоронили  хорошо, и даже торжественно. От морга
Областной больницы его провожала  ГАИ, с мигалками ехали три машины городской  «скорой». На панихиду заглянул даже Бай. Фрося была в центре внимания, распоряжалась как ближайшая родственница. И точно – работа для Колбасьева была и жена, и любовница, и дом родной. Положили его на поселковом кладбище, среди тех, кого он когда то спасал и вот теперь обрели все они покой вместе, рядышком… Маленький холмик и самодельное фото… По лезвию ходил Колбасьев, по лезвию…

           ГЛАВА   ШЕСТАЯ. Антипов.

          В то воскресенье я заступил на дежурство вместо Али. Она попросила её подменить.
Светило солнце, было тепло и даже жарко. Ничего не предвещало плохого : не перебегали дорогу чёрные кошки, не болела голова от перепадов атмосферы. И всё же ,нутром, каким то  десятым чувством, что-то такое нехорошее я ощущал… И как только мне Антипов сказал, что передает  мужчину в 38 лет, с болями  в сердце, Антонова, - я понял ,что это не к добру. Утром , после ночи, он мне передает «сердце», да ещё в таком непредсказуемом возрасте! Оказалось, что боли держались всю ночь, что вызвал больной только в шесть утра и потом еще раз , в восемь. Но Антипов не выехал, зная, что придется везти в больницу, и   ж д а л    м е н я ,  -  до девяти. Подставил конкретно. Я поехал  на вызов уже в десятом, пока смена шоферов, пока что – картина сразу же для меня стала ясная, что инфаркт, но атипичный ,  на плёнке почти не виден, но боли длительные, и гемодинамика нестабильна… Под вопросом диагноз не поставишь, за «А» должно быть и «Б»- полный комплекс, объём , необходимой помощи, по алгоритму… Я его и «накачал»,но кроме наркоты, вроде страховался, анальгина внутривенно бывает достаточно, альтернатива…  «А можно ли ему встать?» - спрашивает его жена и я несу какую то отсебятину, что вообще-то, вставать нельзя, но в принципе можно, если чувствует себя хорошо, но чтоб потом не говорили, что разрешали и лучше всё таки нести на одеяле, - вниз; потом, - на носилки, у машины… Но больной уже поднялся с кровати, на весь рост , всего то, всего, - на несколько минут, - и ему стало нехорошо…
    Примерно раз в год  я захожу на кладбище. Просто так, оно близко от моего дома, если пешком на аэропорт, за двадцать минут. Заворачиваю для того, что считаю обязанными , врачу « скорой», там бывать. Очищаешься  душой, не  каменеешь, не ожесточаешься. Но
сейчас я зашел посмотреть  где место Колбасьева, ведь его туда клали без меня, я был далеко и почти забыл, что такое «скорая». Но живёт ещё она у меня внутри, жмёт под грудью… А работать больше не хочется, не тянет в  эту пучину страстей,  водовороты событий. Могилку отыскал еле-еле, едва приметную ,с почти неузнаваемой фотографией.
Удостоверился лишь потому, что увидел выцветшую ленту с надписью : « от скор…» А рядом стояли могилки таких же несчастных, как и он, и столько раз посещаемые машиной с красным крестом.Вон и антиповские «грешки». Сюда Антипову надо ходить ежедневно;
уж слишком самоуверенно, нагло, «умело» режет людей этот фельдшер. Я знаю, я имею право так  считать, - ведь порою сверхчеловеческими  усилиями, вывертами, криком, удавалось хоть что-то предотвращать. Вот и фамилия попалась очень уж знакомая – Антонов…
      Уже когда Антонов валился на пол, уже тогда я знал, что не «откачаю», но что потом будет длиться , тянуться так долго этот случай, что он  невероятно цепко притянет к себе, - я и не предполагал, и, наверное, с того самого момента засела внутри у меня назойливая  неотступная мысль оставить  эту чёрную неблагодарную работу.
Недели две ничего не происходило. Все как будто оцепенели. Молчала и Фрося, всегда лёгкая на подъем в подобных случаях. Сейчас же она чего  то выжидала.  И думали, что обойдется, что все как будто бы забыли, - подзабыли… Но вот позвонил заведующий «скорой» из района, - тот самый, в очках , который меня «валил» вместе с Баем на пресловутой  «комиссии» - и спрашивает, чего это не предпринимается никаких мер.
Фрося тут же встрепенулась, быстренько устроила собрание, обвинила во всем  меня, предварительно даже съездив к вдове и выяснив подробности на месте. Вела следствие.
Антипова даже не пожурила, а вот мне влепила  выговор, - через Гусенкову. И вроде бы всё. Как то успокоилось. Но нет. Прошла еще неделя и к нам в отделение заявляется сам Бай, уже из области, с ним – главный терапевт управления и начальник городской службы
скорой помощи. Они , естественно, разобрались точнее и объективнее и добавили наказание выговором еще и Антипову. Фрося тут же засуетилась, - оказывается , уже прошел месяц с пресловутого случая, а значит выговор Антипову неправомочен, неправилен, значит, - по КЗОТу. А мне ,мол, -  правильно, потому что  успели. Я , конечно, оправдания не искал, человека же нет, так что там очередной выговор? И всё
же хотелось, чтобы поскорее закончилась  эта история. Но она еще только начиналась…
    Почему так усердствовала Фрося, - понятно. Для Антипова. Видно , ему грозило действительно что – то большее, и потому заведующая старалась. Основной  метод Антипова- брать  на крючок, действовать шантажем , - срабатывал. Так  он вертел Колбасьевым, как хотел, покрывая  его запои; так он снабжал своими дружками  Фросю, - женщину в соку,  одинокую. Может самому что  перепадало. Во всяком случае, совместные застолья у них с Фросей происходили  не раз , и не два, и когда то  были даже нормой. Все это в приступах откровения и злобы выкладывала мне Подоляк. Откуда она брала эти сведения и были ли они верны – неясно, но  кое что подтверждалось из других  источников. Сплетней я не собирал, но факты накапливал, в записной книжке, или в  памяти. Надо же было знать, с кем работаешь и общаешься Ведь приходилось бывать в таких передрягах, когда не каждому станешь доверять. Можно было, с оговорками и в определенных обстоятельствах , договориться почти со всеми, но с Антиповым – никогда и нигде. В течении более чем десятка лет отношения мои с ним складывались как бы по волнообразной кривой. Сначала неприятие , - еще когда устраивался на предполагаемую работу главным врачом поселка, при Денисове, при содействии Мирнева и Бая. Именно от последнего я услышал всеуничтожающую критику  на строптивого фельдшера; ещё в то время Бай стремился от него избавиться, даже обещал похлопотать перед другими организациями о переводе . В первый год работы вместе я даже сдружился с Антиповым, позволял ему невинные шалости  типа отлучки на смене или разрешения смотреть футбол по телевизору, - когда сам катаюсь. Но потом ,после скандалов, столкновений и почти что драк, - хотя на прямой силовой контакт Антипов не шел, пробовал силу ромаевского кулака и знал , что тот  мой друг и потому только вскидывал пятерню передо мной, резко и  неожиданно ( зэковский  прием) и кричал при этом неистово, - пришли озлобление и самая открытая неприязнь. Далее , в предчувствии  окончания «карьеры» врача  «скорой»,во мне наступило благодушие и даже жалость к этому бедному неудачнику
жизни, затертому и вечно битому судьбой человеку…Хотя много неприятностей я от него претерпел , очень много… И ловил он меня на крючок усердно, упорно, -  особенно в первый год, но все же я - не попадался. Самый простой силок – выпить , поступал от него регулярно, не реже, чем два раза в год – в дни всенародных праздников Первого мая и Седьмого ноября. Тогда мне отчего то особенно  бывало одиноко и терялось настроение. Но я не поддавался.  Однако ж как то раз чуть не влип – пригвожден был к стене. «Антип»  узнал от своих подруг, что  я устраивал  одной своей знакомой аборт , да еще прямо в помещении «скорой». И всё таки тут я тоже « проскочил» - Антипов просто слышал «звон», а я решительно и  без оглядки отмежевался от «наговора». Знакомых, приятелей, друзей у Антипова было  много – половина поселка и , конечно, много молодых женщин, причем самых красивых и видных.  Лишь к тридцати восьми годам, в начале перестройки, Антипов ,получил, наконец, квартиру, простояв в очереди пятнадцать лет. До этого мыкался по разным углам – часто у женщин, или же – у друзей. Так ,много лет он жил в однокомнатной квартире с врачом- педиатром, тоже одиноким. И все эти года, на десятилетия, Антип считался самым завидным женихом – симпатичен, спортсмен, весельчак, душа компании, большой «специалист» по «скорой» и по «рентгену». По последнему делу он как то выучился , на техника,  и часто подрабатывал. Когда многое определял дефицит , Антипов это широко использовал. Снимочек вне очереди, на машине « скорой» кого-то отвезти – привезти, быстренько, чаще всего в аэропорт или оттуда , благо тот располагался рядом., лекарства подколоть, «спасти»  очередного запойного, капельницу поставить. И везде Антип хорош, всем помогает , душенька да и только. Пережил он нескольких главных врачей, все его гоняли ,пытались уволить, не получалось.
Антипов хорошо  знал трудовое законодательство, проштудировал все его параграфы ,и, кроме того, у него было много влиятельных знакомых, которым он когда то  оказывал мелкие услуги, а потом  этим пользовался. Такая комбинация Антиповым была сооружена и в отношении Бая, но тот не поддался , сам вскоре вознесся... И еще  - Антипов никогда никого не слушал. Вернее , - слышал, но не внимал, делал только то, что ему выгодно и удобно, посмеивался про  себя. Его золотое правило – не напоминать о себе, о проступках, - авось и забудут.
На сменах  Антипов царь и бог. Лежит на единственном диване не только ночью, но и днем. Устроится перед телевизором, укроется одеялом, придвинет к себе стул с телефоном и отвечает по нему бог знает что. Хорошо, что есть параллельный аппарат в процедурке, можно контролировать. Открывает постоянно фрамугу - ему ,видите ли,  «душно». По  помещениям «скорой» гуляют сквозняки, а ему ничего, он под одеялом.
Утром Антипов , ни на кого не обращая внимания , чистит зубы, потом завтракает едой, принесенной ему  санитарочкой из кухни. И для всех у него есть шуточки, прибауточки, ужимочки, комплименты, в особенности к молодухам… Из-за фрамуги и началась у меня с ним длительная изнурительная тяжба, так в конце концов ничем  и не закончившаяся. Порешили только, что я не буду с ним дежурить и в последние два года я от него отдыхал.
Но всё равно , при каждом удобном случае  он старался мне насолить. досадить, выдать какой нибудь  «факт» для шантажа. В таких случаях я давал как бы приманку- две-три незначащие фразы, догадываясь , о чём идёт речь. Антипов замолкал, давая понять, что в «курсе»,а у меня уже появляется холодок : « Действительно знает или берёт на прицел?»
Ситуация будто  бы зависает – Антип может и не знать, но не скажет, и за это… надо ему идти навстречу в чем-то мелком. А то чёрт его разберет, - нет гарантии ,что не наплетёт, бог знает кому, будь то Фросе ,или Бодровой ,или той же Подоляк , - разносщице слухов.
Антипова сплошные приколы, поддевки нужно различать и очень  точно  разобраться,  о чем он ведает точно и со свидетелями, а что  просто – болтовня.
По работе Антипова пару раз прижимали следователи, но всякий раз отступались – не хватало доказательств. Теперь он вляпался крепко. Оказалось, -  вдова Антонова работала
в прокуратуре и поведение антиповское, слишком уж вызывающее, решила пресечь. Она подала   заявление в суд и поклялась довести дело до конца. Следствие по смерти Антонова началось. Поочередно , в течении  года, а может и больше, в кабинет  к следователю вызывались почти все работники « скорой», некоторые не по одному разу.
Я , например, был три раза. Последней была очная ставка с Антоновой. Ко мне она претензий не имела – разговор велся вокруг Антипова. По статье, по которой его обвиняли, ему грозил один год. Но расследование затянулось. Сначала откладывали вроде бы как за недоказуемостью, затем менялся прокурор. Были вроде бы  ходатайства, потом  еще какие  то причины. Суд был назначен только через два с половиной года. Свидетелями были  вызваны Фрося, Аврамова, Колбасьев, Подоляк, Лера, Гусенкова, Рената ( новая фельдшерица). Заседание проходило в «новом» старом здании правящей когда то элиты, которое было отведено для суда после событий Августа  91 года. Райком партии располагался в пампезном  особняке послевоенной постройки, с широкой лестницей  на бэльэтаж, колоннами снаружи, высокими потолками, лепниной под ними. Заседание, назначенное на два, перенесли на четыре. Ожидание стало утомительным, мы изнывали в коридорах, бывшими когда то средоточием власти. На диванах и стульях валялись стопы ненужной теперь марксистской литературы, кипы бумаг с резолюциями и решениями, от которых коверкались судьбы  людей, происходили инфаркты, увольнения, раздоры в семьях. Теперь это всё оказалось никчемным, пустым, хламом, годным на макулатуру. Вид стоял неприбранный, неприкаянный. Тут же сидела Фрося и, не обращая никакого внимания на то ,что составляло когда то её призвание,  оживленно обсуждала с Гусенковой положение Антипова. Потом главврачиха подошла ко мне и шептала мне на ухо, отдавая пресновато непонятным запахом риз рта, чтобы я выступал как можно резче, потому что только теперь появилась уникальная возможность Антипова уволить, и что другого такого удобного случая не представится. Я терялся ,  переживал , как  же мне дать сведения – «за» или «против», так или эдак ,потому что любой исход мог  обернуться против. Неизвестно еще , что  предъявит адвокат Антипова. Однако сравнение тогдашнего ноября с Октябрем  семнадцатого утешало, - думалось, что приходит конец таким деятелям вроде Бая или Мирнева, и, может быть, они не будут повелевать так, как  раньше. Но все же немного было страшновато. Ведь в суде я раньше выступал только чистым свидетелем, по одному незначащему пьяному делу по вызову в районе… Свидетельский пюпитр, перенесенный из старого здания, наскоро закрашенный, с затертыми надписями, выглядел нелепо и дико среди роскошной  обстановки бывшего актового зала. Передо мной бумага и ручка для подписей о правдивости показаний и об ответственности за дачу ложных. Судья – моложавого вида женщина, полноватая, подкрашенная лицом. По бокам заседатели –дядечка в очках  с орденским планками и миловидная дама из нашего поселка, наверное, специально приглашенная для разбирательства. Речь моя, прерываемая вопросами, текла доказательно, обвинительно, грозно... Я вспомнил свои увлечения сценой и мои тирады были стройными и логичными, с выразительными паузами. Вот так! Смотрите, кто этот Антипов, каков он подлец, как ловко маскируется и на какие бедствия людей обрекает! И сколько еще будет таких больных, пропадающих , загубленных из-за такого разгильдяйства!.. Антипов сидел на с скамье, один впереди всех , затравленным зверьком, - я его таким никогда не видел. Наверное, достаточным  было для меня , вполне ,видеть каким он был – уже одно это   и должно было его образумить, привести к другому образу  мыслей и действий. Но если бы  так! Он был не сломлен, -это только видимость, и  рьяно и бешено пошел в свою очередь в атаку. Чувствовалось , как он точно , верно и правильно построил защиту, рассчитал оборону – адвокат его был на высоте. Последний стал клонить в сторону моей вины,  задавал вопросы , на которые  мне трудно было сразу среагировать. Это  была неслыханная дерзость! Завязалась самая  настоящая психологическая дуэль!! Но всё таки я справился с неловкостью и потом все доводы домогавшегося отвергал корректно  и убедительно, на все вопросы ответил достойно и компетентно. Мне , по видимому, помогла медицинская терминология, с помощью которой я  опровергал притязания, даже щеголял  словечками, аргументировал грамотно и точно. Адвокат же был , понятно, не силен   в медицине, в частности в кардиологии и постепенно  отстал  от меня. Суды над медработниками  были редкостью. Как рассказал мне следователь, за десять лет судили только одну медсестру, из – за наркотиков, да и то- оправдали. Нет , не желали все  наказания Антипову большего ,чем увольнения. Уж он очень многим он насолил,  против себя настроил , нажил недругов и хотели попросту избавиться от него ,чтобы он больше никого не «доставал». Хотя было немало и поддерживающих его, - два инженера из влиятельной организации, журналистка, милиционер. То ,первое заседание суда, - приостановили, отложили, - за неимением заключения  медэксперта. Всё опять повисло в воздухе, все были обескуражены. Колбасьев, так много претерпевший от Антипова,  сокрушался, что плохо выступил , ничего не сказав по существу ,вяло чего то мямлил.
Гусенкова  тоже  досадовала , что не может увольнять Антипова. Может , тут вмешалась Фрося, переменившая снова мнение. Она , «серый кардинал» больницы, словесными вывертами могла склонить на свою сторону любого. Даже мне  приходилось с ней порою соглашаться, памятуя больше о том, что рано или поздно у нее всё  равно найдутся аргументы влепить мне очередной выговор…
Жизнь « скорой»  потекла по – старому. Воспрянувший Антипов стал собирать подписи под ходатайством коллектива. Составил бумагу и оставил её на телевизоре - где обычно  клали документы для ознакомления. Но документ сей никто не подписывал. Лишь  только
«тройка» Фрося с АБ поставили автографы. Остальные все ходили вокруг «ящика», посмеивались. Некоторым Антипов угрожал – Колбасьеву, но тот вовремя сбежал , как обычно делал зимой,  - на больничный. Заседание  суда , отложенное до марта ,перенесли снова ,уже на май. Судья была другая, заседатели новые и зальчик уже не тот, что  в прошлый раз, а переделанный, приспособленный, из кабинета , где была  библиотека. Место для подсудимых было внутри загородки,  с высокой деревянной решеткой, но  Антипова,  туда, конечно, не усадили. Он уже завел  прочное знакомство с  молоденькой секретаршей суда, та ему давала кое какие советы. Продолжал он  и романчик с корреспонденткой местной газеты, которая хотела писать о притеснении вечно гонимого фельдшера…  Заседание в мае тоже пока ничем не закончилось. Приостановка произошла из-за необходимости  изменить формулировку обвинения, заменить  статью на более суровую. Ранее Антипову инкриминировали «халатность», а теперь – «неоказание помощи ». По  ней грозило  до пяти лет заключения. Об этом я узнал буквально в день суда  и теперь мои показания прямо противоположно отличались от  прежних, ноябрьских, я их досочинил прямо на ходу. Насколько мог , оправдывал своего
неуёмного младшего коллегу. Я собирался всё таки уходить со « скорой», и не хотелось плохо расставаться с этой работой, мало ли что могло  понадобиться, ведь имел  семью, двоих детей. Но и потом ,после  «оправдательной»  речи, мне было непросто.
Казалось, что вот-вот , за мной  могут придти какие нибудь дружки антиповские, подстеречь, накостылять, и после разбирайся… Судмедэксперт на майском заседании выступал очень  грамотно и толково; видно было ,что ему не раз доводилось давать подобные заключения, - по внезапным смертям. Именно так он назвал случай  с Антоновым , и  стало от этого легче, свободнее, - особенно Антипову. Но ведь нужно было и с другой стороны смотреть скорее всего, - невидимой эксперту. Ведь знание «сердечных катастроф» для работающего на «скорой» такой же «хлеб», как , скажем  для работника ГАИ правила дорожного движения. В каждом разделе медицины свои особенности, в чем то надо ориентироваться с закрытыми глазами. В гинекологии это аборты, в венерологии – сифилис, в судовой медицине важно владеть  удалением зубов, а вот на «скорой»  - нужно уметь ориентироваться  в острых состояниях, которые бывают при инфарктах, травмах , буйствах. Вот и всё. Три кита. В увечьях уметь обезболить, при отравлениях( как виде травмы) – промыть желудок, в кардиологии – справиться с отёком. Если таковым овладел, ничего уже не страшно, - потому что всё другое становится ясным и понятным производным, преодолимым. Правда, бывает  кардиогенный шок, где  «скорая» бессильна, но такие состояния бывают крайне редкими. За десять лет работы у меня был только один такой случай. Антоновский эпизод, пожалуй, - второй. Хотя там  и выявилась потом , на вскрытии , - аневризма аорты, что тоже опасно и хоть Антонов был «предсказуемый», но  доля вины моей , конечно , есть. Нужно было накачать наркотиками и потом осторожно спускать ,на одеяле и, естественно, сразу , в шесть утра, а не в десятом часу., когда уже вряд ли возможно было спасти, осложнения все равно бы( аневризма) выявились, позднее, а они – смертельного свойства…Один раз я попал с Антиповым на истинный отек легких. Больному я сразу сделал  самое действенное лекарство, хоть и небезопасное и у того  «отечного» «пошло»  вниз давление, но прямо на глазах он перестал хрипеть. Пациент примолк, хоть и бледнел, и Антипов, сидя с ним рядом, шептал мне «умирает» ,на что я презрительно отворачивался, убирал шприцы, потому что знал, что  эта реакция на лекарство скоро пройдет. Другой случай приходил  на ум, когда я попал с Антиповым на его повторный же,- тоже(!)- вызов, и, кажется в пору следствия по Антонову. Я тогда припоздал на лестнице, уже по приезде на место ; Антипов же, предчувствуя недоброе, ломанул первым ,взлетел на  верхний этаж, вошел  раньше и когда я за ним  двинулся и приоткрыл дверь в комнатку, где был больной, увидел ,как бедолага в белом халате склонился над трупом, присев на корточки с выражением скривившимся от досады рта: «вот тебе , бабушка, и Юрьев день!» Судьба меня тогда уберегла от первого посещения того  мужчины, потому что одновременно поступило два вызова : « плохо» и «умирает бабушка», и я  поехал на второй, у нас было две машины. Роскошь, в связи с прибавлением штатов. У старушки я задержался, снимал кардиограмму, а когда вернулся к дверям «скорой», оттуда уже нёсся Антипов, бежал к своей машине, крикнул мне и я вскочил следом, перепрыгнув из другой… Пока мы констатировали вместе кончину, за стеной уже голосили женщины и Антипов вышел к ним , «разбираться», спрашивал какое лекарство ему давали и те отвечали «корвалол», а Антипов взрывался , кричал в отчаянии «зачем?» ; у него начиналась истерика и полная уверенность в том, что именно те капли  погубили больного. А всё дело оказывалось в том, что он ставил больному по первому разу «простуду» и такое его « «заключение» никак не укладывалось в то ,о чем лучше догадались родственники, подозревая «сердце»…
     Дамоклов меч увольнения висел  не только  над Антиповым , но и надо мной с Колбасьевым. Такова  была «норма»  взаимоотношений с администрацией. Крылатая
фраза Фроси о том, что она ,если б захотела, уволила бы по статье любого, была не просто  угрозой, а вполне реальной опасностью. И мы учитывали это. Наиболее близок к отстранению бывал Колбасьев. Он , как  то загулявший на месяц, еле сумел добиться оформления себе задним числом отпуска. Я тоже теоретически стоял на «грани», - когда имел по три выговора за год. И только Антипов посмеивался над нашими страхами, потому что имел знакомых юристов, начальников, милиционеров. Применял, если понадобиться, весь арсенал средств, - от шантажа-давления ,и до прямого физического воздействия. Один  раз он  даже признался, что проделал такое  над Денисовым – втихаря, без свидетелей, прижал его, в углу, и тот меньше стал задираться. Так Антипов приобрел славу проходимца, чуть ли не «крутого».и от него было  можно ожидать любого поступка, вплоть до непредсказуемого. Интересно было даже , как ему, бывшему  простому брянскому пареньку, из деревни, удавалось быть таким пронырливым и прожжённым..
Может оттого, что с раннего детства пришлось быть самостоятельным, потеряв рано отца и поддерживая многодетную мать? Может, практическую хватку  в медицине он получил, проработав три года в геологической партии, где за сто километров вокруг ни одного населенного пункта?  Или природная , русская отчаянная смелость его выручала? Он и
прописку себе выбил необычным способом. Приехал как то на вызов к паспортистке, немолодой женщине, и не оказывал ей помощи до тех пор, пока она ему не согласилась «сделать» заветный штамп. Мне даже самому было сложно вывернуться из той странной круговерти советской системы обоснования на Севере – прописку не дают без работы, а на неё не берут без прописки. Возможно , характер Антипова закалился из-за его нескладывающейся  личной жизни, которая его била в прямом и переносном смыслах. Прожив несколько лет с такой же,  как и он , по нраву,  женщиной, он бывал бит ею, и не раз. После подобного  Антипов скрывался у кого-нибудь на квартире, брал больничный ,  зализывал раны. И всё же ,несмотря на  нехорошие черты, Антипов был личностью – яркой, неповторимой. Слыл знатоком не только истории , культуры, спорта, но и высказывал смелые политические идеи. От него я узнавал ,например, вопиющие  факты нарушения прав – в стране и по области. Через него мне стал интересен  футбол. С его
требований в помещениях «скорой» царили порядок и чистота, он был строг и справедлив по части использования санитарного транспорта , не распространяя этого правила , конечно, на  себя . Охотно откликался на помощь – поднести чего –то, посодействовать кому-то, без всяких оговорок. И всё же, - «в разведку бы я ним не пошёл».
Он вполне мог выстрелить в спину, а потом бы утверждать, что героически отбивался  от наседающих врагов и сам еле-еле спасся. Мне почему то снился один и тот же сон ,много раз. Спокойная  вода, бескрайняя, и вдруг – выныривает голова Антипова и он мощными целенаправленными гребками плывет к видневшемуся , далёкому берегу…
   На третьем заседании, почти через год после первого, суд определил Антипову наказание в виде лишения свободы полгода условно, которые тут же было снято амнистией в честь годовщины Августа. Как для деятелей ГКЧП…
 

       ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Лера.

        Как натянуто-официозны были дежурства с Бодровой, как эмоционально трудны и ответственны с Антиповым, так легко и приятно было работать в сменах с Лерой. Имя  её образовалось  от необычного Калерия, чем то связанному с мордвой. Но никто не называл эту симпатичную девушку по имени –отчеству, а вот Лерой – почти все. Одно время она работала в районе, но я её там  видел всего два или три раза, - она находилась в беспрерывных декретных отпусках. Родив девочку , через год она вышла на работу только на один день , чтобы тут же уйти в следующий отпуск, уже для родов мальчиком. Говорила, что лучше так отмучаться сразу, чтоб потом не переживать. Одним только она не вышла по природе – была немного повыше  остальных и с такого своего положения смотрела на всех по- другому. Колбасьев , скорый на прозвища , окрестил ее «Дюймовочкой». А мне на ней захотелось проверить теорию американского ученого Кинсея о сексуальности длинноногих. Действительно , так и оказалось…Лера на «скорой» появилась вскоре после меня, по-хорошему никого не знала и потому жаловалась и плакалась – на притеснения  клана Бодровой-Антипова. Изнуряющие суточные дежурства наедине с ней к этому располагали, но ничего  «запредельного» у меня с ней не  происходило, - просто мы стали откровенны и раскованы, обсуждали наше положение среди «стариков»… Сближения на работе позволял себе только Антипов. Он использовал любую ,малейшую возможность перебыть  на ночной смене с  молодой  какой-нибудь интересной, а уж вызова к таковым считал только своей прерогативой. Он и меня ,правда , мог допустить , к одной из своих каких либо пассий, но делал это так  явно и  с подоплекой, что я  не поддавался – съезжу по адресу , если по пути и всё, а он же  меня пытает потом: « ну как , ну что?»
Подспудное, охраняемое меня, чувство заставляло не поддаваться на провокации и держаться подальше от подобных знакомств. С Лерой же мне  было общаться удивительно приятно, чем то она притягивала, - свежестью своей, веселостью, доверительностью… Я даже на специализации , второй своей по «скорой помощи», по  токсикологии, в Ленинграде , нашёл себе что-то похожее, влюбился,  гулял  по Невскому, на Петроградской стороне, любовался стройными ногами  «избранницы», улыбчивым взглядом её, ничего , однако , не получая взамен, собственно как и здесь , на месте,  в «родных»  стенах. После той учебы, летом, будто  специально проверяя мои знания, пошла какая то полоса отравлений, причем самых тяжелых и опасных ,угрожающих жизни, -  уксусом, денатуратом, грибами. Я применял самый действенный и простой  способ  помощи - промывание через зонд. Все фельдшера смотрели на меня как на пришельца с другой планеты – раньше такого метода на «скорой»   поселка не применяли. Фрося помалкивала. Я же специально подогнал, приспособил подходящую воронку  к резиновой трубке и «полоскал» отравленных вместе с Лерой. Нас
так и прозвали –«токсикологической бригадой». Все таки было  непросто ,- заставлять больного глотать «кишку», обливаться водой, рвотными массами. Раньше  до этого шла негласная «война», между «скорой» и приёмным покоем. – «кому промывать?» Но именно с Лерой мы прекратили это бессмысленное, беспредметное противостояние, -  при отравлении счёт шёл на минуты и чем скорее промыть, - тем лучше. Это была  адсурдность и леность амбиционных поселковых фельдшеров, - сваливать свою работу на других. Ну и потому то меня  «ветераны» невзлюбили,  им тоже приходилось заниматься несвойственным для них занятием, хотя  постепенно, но и к этому они привыкли. Фрося меня за такие инициативы не хвалила, но , естественно , не могла и ругать.
После Бодровой, по тяжести вызовов почему то второй шла Лера.. И вот тут  то приходилось полагаться только на самого себя. К одному пареньку , без пульса и давления, пришлось даже вызывать реаниматолога и приехал Пелепенко,  недовольный и злой, потому что не мог справиться с простейшей манипуляцией, - подключичной пункцией… Еще моложе  парнишка попался нам с Лерой по дороге за гидростанцией, которого везли в автобусе с аварии, - мы еле-еле его перетащили к себе в машину и он еще там  лежал и разговаривал, но после , несмотря на наши усилия, замолк навсегда. Поехали в морг, на душе было тяжко, Лера плакала. Умершего она немного знала, училась с ним в школе , а я снова , в который уже раз клял себя за чёртову профессию «оживителя»; за то, что не могу, в полной мере, применять все те приемы и методы, которым обучился в Ленинграде, потому что не было аппаратуры , оснащения, а   только высокомерие и чванство администрации , в лице Бая и  многих других, оных…
   Фрося, измотавшись в борьбе со «старой гвардией»  и поняв ,что они  не поддержат её в трудную минуту, решила сделать ставку на молодых. И  через три года, как только Лера прошла аттестацию на соответствие, она была назначена старшим фельдшером. В первое время после того я думал, что мне к лучшему, - всегда ,наверное, можно будет договориться с Лерой, - по мелким одолжениям, каким то уступкам… Может,. раз или два так  получилось , по потом Лера стала  резко меняться. Уже через пару месяцев у неё стал проявился  гонорок, заносчивость, а ещё  в течении полугода её уже было не узнать - будто подменили. Она «взяла  власть», и почувствовала в том сладость. Под её влияние стала подпадать и остальная, молодая часть « скорой», - « поросль», появившаяся  с расширением штатов. Фрося старалась, иначе её бы самой пришлось таскаться по вызовам, а она к  подобной работе, с усердием , не стремилась. Даже отчёты  годовые составляла в свою пользу. Фактических  вызовов за год , к примеру три тысячи, это около 8-10 за сутки, а Фрося пишет  четыре, да еще обосновывает такое криминилизацией жизни или снижением  доходов у населения.  Беспардонное внедрение в  медицинскую статистику! Я это обнаружил, когда делал документы на вторую категорию и пытался заведующей об этом  сказать, но она вывернулась, потому  что я был бездоказателен,  соответствующих бумаг на руках не имел. Фрося и Леру заставляла работать на  себя, - вместо больничного та проставляла в табеле для заведующей «восьмерки» - получалось больше по оплате.
Это мы тоже  обнаружили с дотошным Колбасьевым , правда – задним, как всегда, числом, но и  дальше опять, по странному стечению, -. табеля и графики были «утеряны».
Наши «происки» были разнюханы, выявлены Антиповым, верным оруженосцем Фроси…
   Я ужасался происшедшей в Лере перемене и перестал с ней по нормальному , как это бывало раньше , - общаться. Она мое отчуждение чувствовала, делала попытки сближений, чисто моральных, - то смену лишнюю поставит, то  больше даст праздничных  или ночных часов, - но это ее не спасало. Я потерял к ней всякий интерес. Она , эта Лера , стала похожа на Таисию из районной «скорой», внешне симпатичной, а внутри  коварной, сутяжной, мстительной. Контраст поражал потому , что был замаскирован, скрыт и поначалу  легко было пойматься, на крючок, что-нибудь ляпнуть , или совершить, а
потом расплачиваться, каяться. Такие перемены в людях наводили на меня тоску и я стал снова вспоминать свою обоснованную жизненную платформу, - что все в нашем советском обществе в основном нехорошие. Может быть ,в «обществе потребления» было иначе? Хороших людей на «скорой» в поселке я не видел, не обнаруживал. Так что же это такое? Может быть, я сам плохой? Может ,неправильно  отношусь к окружающим меня людям, к сотрудникам? Наверное,  и мне нужно посмотреть на себя  со стороны, а не анализировать поведение других?.. К таким неутешительным выводам я приходил, пока в нашем разнесчастном заведении не появилась Аля, Алефтина Николаевна.


           ГЛАВА   ВОСЬМАЯ. Аля.    Муся, Милютина, Рената.

        Умна, красива, компетентна. Её чёрные короткие волосы и ладная фигурка вызывали во мне не только уважение, но и другие, потайные мысли. Хотя , конечно, прибиться к ней, так как у меня получилось с Лерой, не получалось. С Алей мы вместе не дежурили.
Но я уже ей был благодарен за то, что она оттянула на свои хрупкие плечи злость и ненависть старых фельдшеров и Фроси. Аля все упреки и «уколы», разговоры за спиной воспринимала спокойно. Кроме того , она имела категорию по скорой и неотложной помощи. Ко многому у Али был деловой подход, требовательность , - к себе и другим., в ней чувствовалась целеустремленность. Даже свою красоту она подчинила строгой немилосердной тренировке- голодала по Брэггу, занималась аэробикой. Выглядела моложе своих лет годов на десять. Притязания и шипения переносила, будто бы их и не было, а если  дело заходило слишком далеко, умела с достоинством ответить. Так  случился конфуз с Фросей, когда её Аля поймала на незнании основ неотложной кардиологии и той пришлось прикусить язык, затаиться на время.. На вызова  Аля ездила только с фельдшерами, только в паре и никто ничего не мог возразить, -так полагалось по инструкции. Мне же никого не хотелось иметь в помощниках или свидетелях – лишь на аварии или криминалы приходилось выезжать вдвоем, потому что легко можно было получить нагоняй от Фроси , да и  запариваться – ради чего? В тот чудесный период
работы «скорой» , когда Фрося оказалась в длительном отпуске, отделением , естественно, стала заведовать Аля. На меня она не выступала, мы всегда находили общий язык и мне даже казалось, что она понимает меня больше, чем  просто по работе… Деловитость Али
сказалась и в той чёткости,  с которой она уволилась из отделения – точно-точно, день в день, ровно через три года , по окончанию договора. Перешла в местный санаторий, потом
сидела на приёме в железнодорожной  амбулатории, и , наконец, оказалась на своем верном и законном месте. Мирнев  взял ее заведовать районной «скорой помощью». Однако, когда это случилось, меня уже  в поселке не было,- я работал в далеких краях и когда, вернувшись, прибежал к Але в кабинет, от перехлынувших меня чувств прижался губами к её щеке… Коварства и злости хватало у многих , а вот у Али я  такого не встречал. Совесть и милосердие  у неё были не показные, а настоящие. Хоть и на «скорой» нельзя расчувствоваться, расслабляться, при виде людских горестей и бед , - нужно  только работать. А кто спасается от подобного сумрака  души наиболее приемлемо? Да никто.
Всё в чем то оказываются не правы. У Антипова это черный повседневный юмор; у  Подоляк – цинизм; у Бодровой  -  крик, у Аврамовой – равнодушие. Но были, однако и
другие. Кто они?
    Всех меньше по росту и худее была  Муся. Это ласково-уменьшительное имя наиболее точно подходило именно к  ней. Своей постоянной улыбчивостью, говорливая и смешная, она покорила всех. Работала на «скорой» на Кубани и рассказывала, что там  совсем другое отношение к медикам, они постоянно получают подарки, подношения, взятки. Муся заставляла и нас по – другому смотреть на обслуживание больных. Сама она  часто презентовала врачей, которые  ей были нужны. Она и мне вручила бритвенный  прибор, после того, как я отвёз её тестя  с подозрением на инфаркт, позднее неподтвержденного. На переломе эпох, при перехода к рынку, подобные отношения приобретали актуальность
и было даже обидно , что мы не думали об этом раньше. В тот  нищенский год обвала цен стал «брать» и я. Об этом немного дальше. А пока я восхищался рассказами Муси о её
детстве и школьных годах. Забавно она поведала о мероприятии по поводу смерти Брежнева. По трансляции в школе  заиграли траурную музыку, потом заговорили о тяжёлом событии, постигшем страну. Все подумали,  что война. Построили учеников в шеренги и директор произнес слова скорби и сожалений, а в это время кто-то прыснул
от смеха и того выгнали из строя и собирались даже исключать из школы. Своей болтливостью Муся даже затмила Фросю, потому что слушать последнюю было нудно из-за того, что повторялась бесконечная песня «то ли дело я», а вот Муся всегда предлагала лишь веселую историю своей жизни вплоть до таких подробностей, какие гости  заходили вчера и что выпивали, и какой обед она приготовила для мужа. Воспринимались эти легко и просто, потому что разговаривать на другие темы, околорабочие, считалось неприличным. Табу висело на разговоры о вызовах, а уж о том, какая  сегодня лёгкая смена или почему так долго молчит телефон,  говорить вообще, - запрещалось. Некорректно было также слишком громко радоваться, или хохотать. Нужно было  быть всегда вежливым , когда отвечаешь в трубку. Суеверность иногда  доходила до абсурдов.
Я обязательно обходил попавшуюся мне на пути на работу черную кошку, иногда пролезая через сугробы или давая  крюк с полкилометра. На смены всегда ходил в одной  и той же одежде и  одной дорогой, - «тропою войны», - и никогда на неё не ступал, если выходил из дому по  другим причинам. Зимой надевал одно и то же пальто, а летом только тот пиджак, в котором в других местах не появлялся. С Мусей я попал дежурить свой последний Новый год на «скорой». Традиция была такая , что ставили работать в тот праздник, кто последним устраивался, или  по желанию. В тот раз я  и согласился подежурить с Мусей. Всегда на таких дежурствах бывали « проколы», особенно  при работах в одиночку.  Один раз я не внял словам шизофренички о желании прыгнуть с высоты  и разбиться и она это действительно сделала, - из машины , на полном ходу ; в
другой раз я не отвёз вовремя ребенка с аппендицитом и мне сделали выговор, - очередной и не последний. Позднее я узнал, что отросток был не прободной, и даже не гнойный, но все равно, как всегда – наказание оставили , «зафиксировали». Главное для администрации – держать подчиненных в тонусе. В Новый год с Мусей ничего не случилось, - только  разбил я чашку, наверное в предзнаменование  счастливых для себя перемен.
       Или тому причиной была красота, или ещё что, но была на нашей «скорой» фельдшерица, к которой  все относились  снисходительно. Любые её просчеты или ошибки сходили с рук. Имени той симпатичной не помню, а вот фамилия была созвучной  министру Временного правительства, лидеру кадетов. Тогда как раз появились в продаже    его воспоминания и вообще, много везде писали об упущенных месяцах демократии 17-го
Милюков – Милютина. То на одном ,то на другом вызове она то терялась, то  « упускала» больных. Один раз  случай из ряда вон – увидев в квартире пьяного «спящего», поспешила уйти, даже  не прикоснувшись и не приблизившись к нему, а тот потом через несколько часов умер, от  алкогольной комы. У той же Милютиной и выскочила шизофреничка, на следующий день после моего к ней вызова… Скоро красавице  работать на  «скорой» надоело и она благополучно уехала , выйдя замуж. На свадьбе гуляло всё отделение, кроме меня, - я  опять сторожил, « работу». Да и не хотелось видеть и так надоевшие лица, А Милютина оказалась  «протеже» Антипова, устраивалась временно, при содействии Фроси….
      Как удивительно покладисто относились к Милютиной, так нетерпимо и строго держали Ренату. Она была недавно принятой, из молодых. Проходила практику в отделении и потом устроилась постоянно, не без протекции Фроси  . Не
научившись ничему, Рената тем не менее усвоила назидательно гордый  вид устроителя и вершителя судеб. Отчитывала больных по телефону, грубила шоферам, пререкалась со старшими. Не умела  делать внутривенных, накладывать шины; путалась при снятии ЭКГ. Она  становилась попросту опасной и вредной для работы на «скорой помощи». «Антиповым в юбке» метко охарактеризовал ее Колбасьев. Но грубиянку и невежду Ренату нельзя было увольнять – молодой специалист. Фрося оказалась в сложном положении – ведь именно она просила за Ренату у Гусенковой, а теперь вот была вынуждена разбирать жалобы  и пререкания со всех сторон, за нерадивого работника. И все таки решение хоть немного обуздать строптивую литовку было найдено. Ренату
определили  в смену к Антипову , приставили за ней пригляд, на перевоспитание, тем более, что с Антиповым  никто не хотел работать. Так и распределились устойчивые пары- смены : АБ ( Аврамов-Бодрова), Рената-Антипов, Лера- Муся, Подоляк и Маша.
 Маша была простой и понятной как сама жизнь , и почти что  моей землячкой, с далекой коми стороны, северной республики возле Уральского хребта. Жалко, что мне с ней не пришлось поработать  подольше.
Колбасьев и я лавировали между этими  парочками, будто корабли  среди рифов, - только чтоб не напороться, не сесть на мель. Заканчивался первый , но действительно, по – настоящему  новый год, времени неоднозначного , сложного, с обнищанием  и оскудеванием , с неизвестным еще чем впереди. Явственно стал носиться слух о сокращения «скорых», и в частности  - врачей. Нужно было глядеть на сторону.


           ГЛАВА   ДЕВЯТАЯ.  Приемное.

           «Есть теперь управа на хирургов!» - думал я  не без мщения, когда мчался как то из приемного отделения после «теплой встречи» с Драйчуком . Он завёл меня в закуток и чуть не потрясая кулаком, стал грозиться, злословить, попрекать за то , что я совершил.
Я и не думал о последствиях , а произошло следующее. На днях привез изрезанного мужчину , на половину лица, а дежуривший Драйчук отказался  его смотреть, - мол, везите в «челюстно-лицевую хирургию, в область». Ну я и повёз пострадавшего дальше,
в Областную больницу. Там его взяли , но через Мирнева спустили недовольство : «чего
это скорая развозит раны, которые можно зашить и в районе?» Я написал объяснительную и Драйчуку влетело. Вся его беда была в том , что он даже не удосужился посмотреть раненого, спуститься в приёмный покой. В подобных случаях правым оказывается тот,    кто быстрее накатает докладную Я уже наловчился и когда требовалось защитить себя ,- строчил бумагу. Этот эпизод, с порезанным, неожиданно вывел на победно-оглушающую
мысль – если теперь хирурги будут артачиться, не принимать, сразу везти в область, по инстанции. Ведь « неоказание помощи» - это уголовная статья, я уж это знал… Вечная «война» с приемным покоем , а точнее , - с хирургами райбольницы никогда не прекращалась, негласно велась постоянно, но вот только с недавнего времени счёт становился в нашу пользу, после конфликта с Драйчуком.  В охаивании «извозчиков»
«скорой» в основном изощрялись несколько живорезов-костоломов, то бишь – хирургов.
Тон задавал глава первого  отделения Тренёв. С испитым , постоянно красным лицом, он
приставал и придирался ко всем. И зачастую вовсе не по существу., а просто – припугнуть, прищучить. Так он  один раз «прилип» ко мне, - почему вместо одного раствора я влил больному  другой? Я не стал оправдываться, что другого раствора у меня попросту не было , а сказал , чтобы уважаемый коллега  не повышал голоса. Потом тот  «коллега» уже с трудом справлялся с обязанностями заведующего и его послали на приём  в поликлинику. Но  и там  у него сильно дрожали руки и не слушались не только скальпеля , но и пера.  На его же место встал другой начальник, который оказался не лучше первого, - « воспитанник». И хоть он не делал разносы прямо  при больных, но зато любил писать рапорты. Их на «скорой» так и прозвали – «телеги Синегубого», -уж очень мертвецким был  цвет  на его  устах. В тон хирургам поступали  и другие врачи, дежурившие в приемном. Особенно ненавидящим нас, «скоропомошников», был врач Валуев. Его пристроил Мирнев, после того, как тот отсидел три года за продажу больничных, в другом районе. И вот теперь бывший зэк встал на пути немощных больных, страдающих людей, которым требовалась незамедлительная и квалифицированная  медицинская помощь. Но прежде всего искали вшей, а если обнаруживали, чего мы не заметили, впаривали штраф,
через  санэпидстацию. Проще было с бессознательными, - их принимали легче. Но и таскать их тела тоже было несладко. Сначала нужно было самому пройти все комнаты приёмного отделения, вытащить из последней заткнутую там каталку, - если она находилась на месте  - потом катить  это движущее ложе ,часто одному, -санитарка не поднимется или ещё пьёт чай и не дай бог её потревожить, нахамит, будь здоров. Уже в дверях на улицу всегда можно кого-нибудь поймать, какого-нибудь молодого посетителя, если , конечно, не ночное время, он поможет с каталкой. Но а в ночные часы  надежда только на шоферов, если с ними  в хороших отношениях, со «своими», Ромаевым или Самоновым, - те  ворчат, но выручают – открывают дверцу подъехавшей задом машины, подтаскивают больного, ранее подложенного на одеяло. Эта наиболее удобная форма переноса, я выработал её годами. С Антиповым система другая : сначала снимать  носилки с каталки, ставить у стены, потом вытаскивать носилки другие, класть их рядом и уж потом браться за больного. Довольно громоздкая  процедура, и затяжная , - я несколько раз проделывал это с Антиповым, занимался « тяжелой атлетикой». Мой вариант проще, здесь учитывается  главное : высота каталки совпадает вровень с днищем салона «уазика».
Нужно только раза два – три прикрикнуть «и-э –хх!!», чтобы поставить , перекинуть полуживое тело на нужное место. Когда это сделано , сразу чувствуешь себя легче - мытарства твои заканчиваются и хоть впереди еще объяснения с «приёмными» врачами, основное позади, но со злости, бывает, нападаешь на них, не контролируя себя, выплескиваешь эмоции. А при отъезде можно  спокойно вздохнуть и даже выкурить сигаретку, по случаю того, что покидаешь такое богопротивное место, как приёмный покой ,  чтоб потом сюда возвращаться  снова и снова…Больные попадаются всякие. Некоторые, близкие к смерти , не понимают, что их ждет, - тех приходится уговаривать, ублажать , обманывать, вгонять в лекарственный сон ,если уж совсем упираются ехать, или стращать  родственников, а то и крикнуть , если не  «врубаются»… На первых местах по госпитализациях  стоят инфаркты, инсульты, тяжелые травмы  и, конечно, - роды. Тут  уж никуда не денешься. Но одна будущая мамаша так упиралась, что её пришлось тоже  вгонять в спячку, делать «обезболивающий укол», а потом мчаться с ней под мигалкой, потому что  уже торчала головка, между ног… Роды, однако, всегда для меня были маленьким  праздником,  я работал в первой специальности акушером, но такое случалось не часто, - возили фельдшера.
   Валуев писал на меня докладные регулярно, - то с Синегубым, то с Пелепенко. Однажды он написал один, «осмелел», и я тогда ответил. Расписал действительную, неприкрытую правду, -  о грубости, невнимании, элементарном бегстве , когда  я появлялся с больными. Мирневу ничего не оставалось делать , как на сей документ реагировать ... никак. Всё так и заглохло, и никто инцидента не  раздувал. Зато  вовсю для  меня «старалась»  Фрося. Одна бабушка, которую я оставил в приёмном на попечение медсестры и которую привез с ЭКГ, неясная по диагнозу, но стабильная  по состоянию, но не показанная мною врачу, -  «все таки  ведь умерла!» Так восклицала Фрося и мне нечего было возразить, как только подивиться изъянам человеческой природы -  нормальная, не вызывающая опасений, была больная…И через месяц я уже забыл об этом эпизоде, и о докладной медсестры, как  теряется в памяти всё неприятное, но вот встречаю эту старушку , живую(!)  и невредимую, на остановке ! Я даже довёз её до дома от оторопевших чувств и попутно узнал от неё про  дальнейшие, происшедшее с ней.  Она рассказала, что, в самом деле, побывала в «ранимации», но оттуда её благополучно, на второй день, перевели в отделение  и уже неделя, как она выписалась…
   От одной мысли о приемном становилось,  плохо, но  приходилось на них работать.
Но немало было и хороших больниц, где относились к тебе участливей и добрее. Кроме
районной , иногда возили в город, по прописке. Иногородних принимала Областная, остальных, почти что всех – городская , скорой помощи. Там иногда приходилось ловчить - бросать больных, как только завидишь  врача… Ведомственные, рыбаков, моряков, железнодорожников , тоже принимали неплохо, а вот в госпитале, куда тоже частенько приходилось заворачивать, на улицу Кондрата, принимали аккуратно и  чётко, с помощью
дежурных солдатиков. Особые места – больницы для алкоголиков и  буйных сумасшедших. Последних приходилось вылавливать дня по три, «пасти» их вместе с милицией, и потом брать  в «наручки» и если днём, обязательно завозить сначала в приёмный покой своей больницы, там получать направление от районного психиатра, везти дальше, по назначению. Так один раз обслуживал близкого знакомого, по литературным связям, - он мне показывал свой оголенный зад, когда я вначале появился у него один, а уже  через пятнадцать минут возвращался с нарядом  и крутил ему руки, щелкал затворами, после чего тот сразу становился послушным , присмиревшим…Алкашей возить тоже не благо, не всякого еще и примут, -нужно только
без сознания или настолько ослабевшим ,чтоб не ходил, не двигался. Была ещё «инфекционка»,  - больница , где принимали «автоматом». Совсем редко выпадало кататься в кожно-венерологический диспансер , или в противотуберкулезный. Но и самые приятные поездки были в дальний лесопункт, «лесной санаторий»,- там лечили хроников.
     Я всё ещё тешился надеждой, глупой и наивной, покомандовать, быть хоть каким –то , но начальником. И вроде бы стала светить такая возможность. Заведующая приёмным покоем, старая, вздорная, крикливая, но в общем то неплохая и добрая женщина, -Коноплянникова, хорошо ко мне  относилась и стала поговаривать, чтобы я занял её место, а с Мирневым, мол , она договориться. Сама она когда то, сидела  его на месте..  Действительно , Валуев не подходил ; еще одна женщина –терапевт была слишком молода, так что все козыри были мои. Мне и самому надоело носиться по домам, бегать собачкой по этажам, ловить психов, видеть кровь, разможённые черепа на дорогах. Решил я, что переберусь в место потише, хотя бы не очень , но всё же. И добираться не так далеко, автобусом, да и машина «скорой» никогда не откажется подкинуть , по пути… Благоприятный  момент наступил, Бая уже рядом не было, требовалось только согласие Мирнева.. Я поделился с Верой, сестрой из приёмного, живущей в поселке, через ГЭС. Обида за ту воскресшую старушку, -Вера  и писала рапорт , - прошла, она попросила подвезти домой, я подождал. Верочка в приёмном была за старшую, «сидела» на графиках  и наркоте и мне важно было иметь её в союзницах. Она мне  обещала , что  посодействует  в  устройстве, тем более ,что муж её работал  шофером у нас, на  «скорой». Но  случилось неожиданное  – меня   вызывает  Гусенкова  и спрашивает ,  не  хочу  ли  я переквалифицироваться в рентгенологи,  - врач, бывшая там , умерла и вот всё никак не подыщут замену, работает  совместитель от зоны, но полностью  не соглашается. Было о чём задуматься мне. Ведь работая в тёмном кабинете, можно было иметь совсем короткий
рабочий день, увеличенный отпуск, прибавку за вредность, молоко… Я согласился, но пока пробивался, оказалось , по возрасту , не берут на специализацию. А время ушло, Коноплянникова рассчиталась, поставили за неё временно молодую, да так
и оставили. Классический пример о двух зайцах.
   Верочка оказалась злой ,мстительной , коварной. Вдобавок еще и выпивохой, - это я узнал не без удивления. Пришла  к нам на «скорую» и стала «качать права». Заставляла отвезти домой, через реку, за гидростанцию. Я ответил, что  только при попутном рейсе. И тут она меня прилюдно отчитала ,  при всех пропесочила, и сказала, что меня бы никогда не взяли в  приёмное заведовать, как бы я туда не рвался, - слишком много грехов, что недостоин и вообще… Наверное, если бы я не дежурил последние смены, наверное , - отвез бы ее, чтоб не связываться. Но тут  отказал наотрез, даже по пути, - принципиально.
Бодрова, однако, меня не послушалась – машину дала.

           ГЛАВА    ДЕСЯТАЯ. Заключительная.

           Когда до моего ухода было ещё далеко и я даже этого не знал, - решил заняться подготовкой категории. Заведовала тогда Аля , меня подбадривала, да и сроки как раз подошли. Нужно было суммировать показатели за три полных календарных года, с января по декабрь, сделать их простой анализ и всего делов. И вот я по ночам, как подпольщик, забросив всё другое, в том числе и литературу, сидел на кухне и считал, высчитывал, пересчитывал. Вызовных журналов за год набиралось 6-7 , да ещё были -  по перевозкам, и – амбулаторные. Всего выходило около тридцати планшет, величиною и объёмом с толстый литературный альманах. Через полтора месяца подсчёт показателей я закончил.
 Гусенкова подписала мне рекомендацию, Аля настрочила характеристику и вот я стою
с подшитой перевязанной папочкой перед дверьми Бая, прямо с машины, а он выходит, видит меня и говорит, будто городовой из «Хамелеона»: « Ты чего это?» -     и взгляд надменный ,пренебрежительный. Я пролепетал, что  с категорией, а он  - рядом стоявшей
женщине, из оргметодкабинета : « Разберитесь! Тут стоит вопрос,  а он – категория…»
- и не досказав, убежал по  своим вечно неотложным делам. Сотрудница быстро и умело отобрала листки с данными только последнего года и одну  лишь рекомендацию , без характеристики  и когда я спросил,  почему так, она ответила, что я в списке обычных аттестуемых, а не на категорию. Так моя, самая начальная ступенька в квалификации
врача скорой помощи не прошла, потому что я не нравился Баю, потому что специальностей имел только три, а усовершенствований четыре и стаж работы всего то пятнадцать лет… Через год, уже при Фросе ,осенью, я попытался с «категорией» сунуться снова. Бай уже сидел в Облздраве, его место занял Тишинин. С обновленными документами и ещё с одним  врачом поехали на тишининской «Волге» в город, на комиссию. Там , в вестибюле управления, находилось и дрожало уже с  десяток врачей ,-
будто перед важным экзаменом, а за дверьми раздавался скрипучий голос Бая. Бумаги наши взяли , но не впустили и через несколько минут объявили, что « в следующий раз», а  спустя примерно неделю я получаю резолюцию в конверте о том,что моя аттестация
откладывается и с заключением главного хирурга (!) области, что , мол, «нет анализа…
знаний по сердечной недостаточности…» Если бы тот хирург знал, сколько раз я эту самую недостаточность восстанавливал! Так закончилась моя вторая попытка на аттестацию. И вторично я проиграл битву. Первой была битва за квартиру. Третье моё сражение было впереди и закончилось оно вничью, - но мне думалось и казалось, что я одержал победу , -во всяком случае ,- моральную. Следующим летом, пред большими событиями в стране , пришлось мне позаведовать, - Фрося и Аля был в отпуске, Колбасьев надолго ушел на больничный, сломал руку. Время  стояло весёлое – кругом в печати, по радио и ТВ - разоблачения , ниспровержения, обвалы привычных догм , устоев. И я , притершись к редакции районной газетки, взял да написал о мытарствах с машинами «скорой», которые не могли стронуться с места из-за посаженных аккумуляторов. Обращался к Гусенковой, ругался с начальником гаража – всё без толку. Хотя машины , возившие руководство, были  в исправности. Шофера мне советуют- обратись в ГАИ, там проверят, что  спецтранспорт не соответствует стандартом, накажут , кого надо. Но я , осознавая себя ответственным, громыхнул статью в газету. Марина, моя хорошая знакомая, там работала и тогда замещала редактора, - не побоялась. Мирнев вскипел, создал комиссию, в которую входил тот, кого я критиковал, - начальник гаража. Логика Мирнева потрясла. Выговора на сей раз мне дать не сумели –факты были правильные, налицо,- поставили , однако, на вид, - «не высовывайся». А через неделю после комиссии - опровержение в газете, но и там Марина сумела  меня от редакции поддержать, -  нет, мол, оснований не верить  давнему автору. И тут грянул Август. В те два начальных дня путча
помню ужасное состояние неизвестности, отчаяния, тревоги. Под события и погода ухудшилась – лил дождь, дул ветер. Меня пронизывал страх, потому что , вполне вероятно , могли  снять с работы или даже посадить. Баевское пророчество о «тридцать седьмом годе» сбывалось. И тут же, во время этих дней случай, о котором предсказывал!
На полустанке женщине платформой поезда оторвало руку, - я выехал на машине, но она
на обратный путь не заводилась! Внутри салона полутруп, я его «откачиваю», колю в сердце длинной иглой, муж пострадавшей давит на газ, шофер  крутит ручку, фельдшерица толкает сзади. Вот тут то я и поминал Мирнева недобрым словом. Повезло,
что стояли на пригорке, машина покатилась,  чихнула, заурчала, завелась. Женщину я довезти успел и после смены, вконец измученный, морально и физически, узнал по всем каналам радио и ТВ, что «наши» победили, и что не будет больше мракобесия коммунизма…
         В следующем , «шоковом» году уволился Ромаев. Последняя его  смена выдалась со мной. Ночь была трудная, мы отвезли три инфаркта, - дежурил я один, как  нарочно, - а под утро поступило еще одно «сердце»,в домик на окраине, старой постройки , двухэтажный, деревянный, с высокой длинной лестницей внутри и с ней сбежал подросток и плача, умолял меня идти быстрее и чуть ли не толкал. Но это на меня уже не действовало, я лишь прикидывал про себя, - « если четвертый, то осложненный или нет, и   просторен ли  будет коридор для носилок, и  ведь кончились наркотики…» Но всё же это оказался не инфаркт, хотя и  сделал  я весь комплекс инъекций , только без наркоты и оставил больного , но решил к нему повторно заехать, перед  сдачей сменой ,за час, чтобы успеть, при необходимости, отвезти самому, никому не  доверяясь. Солнце уже поднялось, когда мы возвращались назад, мимо заброшенных строений – надолбов фундамента, - «сталактитов» Бая. Здесь он  собирался строить какой – то медцентр , с бассейном , сауной, солярием, массажем, для работников отрасли, да так и не достроил – не хватило средств. Я ехал с Ромаевым  и жалел ,что он  уходит, что не будет больше бдений за шашками, знакомств с молодухами, веселья и радости от общения.
    Мне тоже надо было смотреть на сторону. Людей я уже мерил только на вес, тяжёло или нет будет на носилках ; от телефонных звонков вздрагивал как ужаленный ; внутри себя ничего сострадающего и милосердного не находил. Всё было выжжено – гулко и пусто на душе. Очень редко ,но и впрямь рвал на себе волосы, - от отчаяния, бессилия , злобы, - за безысходность болезней,  за то, что невозможно по-настоящему помочь, с тревогой за себя. Так  было с двойным вызовом, в то же летнее время, когда я снова дежурил один, и ездил к девочке семнадцати лет, с врожденным пороком сердца, когда я в первый раз сделал не тот укол, боясь осложнений  от другого, и вот вновь катил туда снова и мучался, переживал, боялся застать её не живой и думал, что «другое» лекарство нужно было вводить сразу, может , и не катался бы повторно и что всё равно , она обречена и что теперь, если   не умерла, нужно будет ехать с ней в Областную, в кардиохирургию, там она  уже лежала…Так же я примерно страдал, когда приехал в квартиру, где мужчина лежал на полу, порубленный топором, - по шее и груди. Кровь лилась непрерывно ,из многочисленных ран, я потратил все бинты, а  мужчина уже хрипел предсмертно, -слишком знакомый , леденящий душу , рык! -  а я , запачканный с головы до ног, ещё должен его как то отвозить, класть на носилки,  но и так видно ,что кончается, не довезу. И снова пятнадцать минут до приёмного, по рации прошу туда реаниматолога, и наедине с умирающим, и опять больница, где опять никто не помогает , не бежит навстречу… Удивительно ,  но порубленный выжил. Он был из бывших зэков, выносливый. А «приласкала» его сожительница, приревновала ; меня потом таскали, как свидетеля.
    Новые  времена – новые задачи. Стало туго жить и сильно раздражало слово «спасибо».
Я стал думать ,как выкручиваться. Пусть за внезапные заболевания обслуживание будет бесплатно, а  вот за удовольствия надо платить. Поэтому первые деньги я стал брать с «аликов». Некоторые предлагали сами, - тут и карты в руки. А Кольбасьев как то взял у старушки, так та обзвонила всех начальников и спрашивала, действительно ли  «скорая» помощь стала платной? Нужно угадать. Моя « метода» заключалась в том, что деньги , как правило, я брал исключительно с пьяных, - от этого ,можно было, если что , -откреститься.
Важная деталь, чтобы  в квартире не было телефона и ещё , - чтобы без свидетелей, всегда один на один. Это из рекомендаций Антипова. Тот алкашей не любит –когда о них говорит, делает презрительную гримасу и очень сильно возмущается, расширив  при этом глаза. Так , на подачках, я просуществовал первое , самое трудное время реформ. Но прошел и тот год, и не знали, что дальше и впереди ещё не менее тяжелые времена…
      Всё таки Марина поступила мудро. И очень  кстати. Как долго я ждал этой публикации, мучался, переживал, - но она появилась именно в тот момент, когда и нужно – перед моим уходом. Увольнение в связи в  с вызовом в городскую организацию было для меня каким то  чудом, ниспосланном  свыше. Отрывки из повести напечатали 17 февраля, и в тот же день мне была послана бумага из города, 18–го я её получил. А моё имя уже склоняли в обеих «скорых»  и на всех уровнях по начальству. Газета лежала на столах Мирнева и Гусенковой, строились планы мщения, моего ниспровержения. Слишком явно все себя узнали,  и потому возмущались , негодовали. О моей неожиданной  «славе» поведала  первой мне Фрося, потому что районной газеты я не выписывал и не покупал, да и Марина мне ничего не сообщала. В то утро Фроси  долго не было видно. Она приходила к восьми, затем надолго исчезала в стационаре и в тот день про нее я совсем забыл ,  прихода не заметил, уже выехал  на первый  вызов, и вот  заведующая вдруг вплывает в одиннадцатом часу и как то сразу странно на меня смотрит, садится в задумчивости на диван, в привычное место, в уголку, говорит , немного помолчав : «Гусенкова уже прочитала, сейчас ещё Куканов, потом Трещева…» - называла она врачей стационара и тут я понял, скорее догадался, что это о моей  публикации. Повесть задумывалась как художественная, там был выстроен какой то сюжет, но вот оказалось, что это не более как статья, или памфлет ,или даже фельетон.  Посоветовавшись с женой и уже имея вызов-приглашение на руках, я решил готовиться к увольнению . Съездил в город, на место, договорился о сроках, о непрерывности стажа, о «секретности», прошёл комиссию, оформил санитарную книжку.
Наметил для себя еще несколько мест, куда можно бы было устроиться, - для гарантии.
Ведь  Мирнев мог позвонить куда угодно и меня бы не взяли, могло бы застопориться   увольнение; ещё козни могли устроить какие то, уж  с помощью Бая , - это точно. На руках у меня появились красные пятна, стали шелушиться - признак нервности и беспокойства. В последнюю ночь мою на «скорой»  разыгрался шторм, какого в поселке ещё не было. Посрывало крыши с домов,  ветки с деревьев, на аэродроме повредился самолет, а на «скорой» слетела с петель  входная дверь. Фрося заявила, чтобы я её ремонтировал за свой счет, потому  как стихия разыгралась на моей смене. И тут я действительно решил и почувствовал , что более не останусь ни одного дня на этой растреклятой работе. «Шорох»,произведенный публикацией, для администрации был пострашнее шторма и мне будет всё равно нелегко – будут прижимать и этот ремонт за «свой счет», - первая ласточка. Гусенкова, когда я пришел к ней с заявлением, сначала не  могла сразу сообразить, чего я хочу, но я намекнул на газетные и другие обстоятельства, стал вежлив и просителен, что она только полюбопытствовала «куда?», - я отшутился, мол, не денусь, всё равно узнаете… Фрося внешне восприняла мой уход как должное, но чувствовалось, что это для нее сюрприз и внутренне она удивлена, а вот кадровичка поразилась как током и не сразу поняла, о чем я прошу и лишь спустя минуту отзывалась, будто эхом : «да, да, обходной… да, да, - трудовая…» Марина же, сделав почти невозможное, -мою публикацию, - вскоре развелась с мужем и уехала насовсем, далеко, в  Ростов. Таким образом, протекцию в редакции я потерял.
      
                *     *     *
          Через полтора года я снова появился здесь, на своей разнесчастной «скорой», как Наполеон , на сто дней. Но вышло только два месяца,  больше не дали. Фрося перед отъездом в отпуск попросила меня позамещать, пока я находился в отгулах после долгих странствий. Она перед тем уволила Колбасьева, и , оказалось, что нечем заполнить брешь и что  нужен «врачебный контроль». Меня приняли как родного , своего. Бодрова целовалась и жалела, что некому  теперь заваривать вкусный чай ; Антипов по – прежнему был весел и звал на попойки; Подоляк являла собою холодность и официоз. Собирался я поработать и третий месяц, правда мне нужно было уже появляться и на своей основной службе, и неизвестно как бы я справлялся « на два фронта», но случай изменил мои планы. Скончался шофер с нашей «скорой», которого мы отвозили с Бодровой. И хоть наши действия были правильными и тот  шофёр уже лежал в реанимации  не раз, Мирнев , узнав, что я работаю, потребовал немедленно меня убрать. И когда спрашивал я у Гусенковой, отчего мне нельзя еще месяц потрудиться, она делала твердокаменное лицо и твердила как попугай : « не сработаемся! не сработаемся!» Отрабатывала полученное сверху задание.   Фрося по приезде, увидев меня на улице,  жалела, что я поторопился и говорила ,что на сумела бы убедить « Гусыню» меня оставить еще и стреляла по мне плотоядными глазами. Она в очередной раз была   незамужем…
     Был ли я счастлив на « скорой»? Какой то писатель сказал, что величина счастья определяется выпавшим на твою долю таким же количеством несчастья. Если так, то мне
интересно было вытаскивать ребенка из чрева прямо в салоне легковушки, вправлять вывихнутые челюсти и вывернутые плечи, зажимать простреленные раны, вытаскивать из петель хрипящих, скручивать руки буйным… Сколько же я просуществовал вот так? Если
считать от районной, где я был три года  и четыре месяца и тут, в поселке, семь лет и два месяца, то получается десять с половиной лет. Но это был ещё не  конец.

                *     *     *

            Через пару месяцев после моего «наполеоновского»  пришествия  я очутился в Санкт-Петербурге, на специализации, и на три месяца устроился в « неотложку». Работа  там для меня была сплошной праздник, потому что это была квартирная  «скорая помощь». На « сердце» меня не посылали,  на то были интенсивные бригады, и я катался только на «животы»  и «температуры» И ещё не было детей - ими занималась специальная служба. Район обслуживания был интересный – Фонтанка, Обводный, - дома Достоевского, Гоголя, - длинные коридоры, высокие потолки, интересные люди. На плитах перед входом видишь выложенное: «1903»и трепещешь, думая, что вполне  здесь могла ступать нога Блока, или Чехова, Куприна или Бунина. Ко мне быстро привыкли стали доверять, посылать на сердечников; расписали  мне график и на четвертый месяц. Но учёба моя закончилась ,и я не без сожаления расстался с мрачным домом доходного вида , у Балтийского вокзала, где располагалась « неотложка»  и высчитал снова свой срок – получилось десять лет и девять месяцев – значит одиннадцать лет , с отпуском, - врачом  скорой и неотложной помощи и более я не собирался так трудиться ни одного дня, чтоб не знать ни Мирнева, ни  про Бая; не бояться за своё место и чтоб не снились  по ночам кровь рекой и гной фонтанами, не слышались стоны и крики, не мерещились  шины на половину тела и промокшие повязки, капельницы в поднятых руках и трупы под колесами…Они , эти сны и видения скоро перестанут меня мучить, преследовать и забудутся совсем. Узнал только вот недавно, что Бай получил звание заслуженного врача России , стал кандидатом наук. Звания он любил присваивать не только себе – жене Денисова организовал быстро, без всяких формальностей. Интересно, по какой такой специальности он получил кандидатство - неврологии, сексологии, или организации здравоохранения? Ведь по всем трём  он имел усовершенствования. А может , - по иглотерапии?

                ДОПОЛНЕНИЕ   К  ПОСЛЕДНЕЙ ГЛАВЕ.

             Бая выгнали из управления здравохранением области; он исчез в мгновение ока, оказавшись впутанным в финансовые махинации. Бодрова устроила праздник на  «скорой» -свой юбилей, - через три года после моего ухода, пригласила меня. Я с трудом узнавал перекрашенную Леру, подивился неувядающей Але. Фрося имела негласное  «партийное» задание меня напоить и , кажется ,с задачей справилась, но всё же домой я добрался на «своих двоих» и почти вовремя…

                ЕЩЕ     ДОПОЛНЕНИЕ.

           Бай преподает врачам в Питере – по какой теме? Антипова Фрося  уволила, тот спился окончательно.  «Скорая» перешла в новое здание поликлиники – очень просторно, много комнат, кабинет заведующей. Работают теперь диспетчера, светятся мониторы от спонсоров… Старая история  «скорой» закончилась.

                КОНЕЦ  ВТОРОЙ  ЧАСТИ               
    
 
    









 ЧАСТЬ     ТРЕТЬЯ .    ДАНАЙЦЫ.


                ГЛАВА    ПЕРВАЯ. Вадик. Ганна.
 
              Внутри сложно. Цинизм напускной, пренебрежение притворное, но иногда попадаются «экземпляры», больные, что помогает только высказанное в сердцах ругательство. И то ,чтобы только не слышали, посылаемые их, на «буквы», уже на лестнице, внизу, или в машине, на незначительный её «чих», или разворот, - такую тираду выпустишь, что шофер удивляется и нехотя ,  в тон , поддакивает. Сейчас  же, с  предыдущего вызова ,  раздражение ушло, и теперь  мы просто курили , под домом, в ожидании нужного нам времени, чтобы можно было подъехать к филиалу, уже не страшась быть посланными снова, загнанным в угол. Раз так приехали «без двадцати», разомлевшие , готовые  к отдыху и тут же были выпихнуты на трех(!) передозировщиков
одновременно, хоть оказалось там  все же,  «к счастью», двое… Так  когда то я хитрил  в прошлом , одиннадцать лет тому назад, когда трудился тоже , в этих « рафиках», -  раздолбанных, с высокой неудобной кабиной, справа от водилы, по скользким дорогам, заснеженным или мокрым, с тряской на колдобинах, холодом в морозы, духотою в жару. Было то и не то. Тогда – маленький поселочек в сельской местности, теперь – район большого  портового города , тысяч на сто… Приходилось задержкой искусственной таким вот образом организовывать себе отдых, освобождение… Фельдшеру ведь успеть надо сдать лекарства, передать аппаратуру, чемодан, мне – накатать еще две истории. Но я не переживаю, до автобуса ещё целых  после возвращения полчаса и я успею. Однако, приезжаем  всё же чуть раньше неписанного , уже привычного срока, - диспетчерша к моему подопечному Вадику благоволит… Я же  успокоился ещё и потому, что полностью переключился мыслями на свой извечный  «женский вопрос». Два предыдущих развода   покоя не давали…
Это тоже – способ. Появиться вот так, с «улицы», нахлобучиться в  одежды из синей плащевой ткани, принять соответствующую серьёзную мину, необходимую для врача  «скорой». Прямо маска на лице, в течении почти  целых двенадцати часов, на вызовах уж  точно. На том ,последнем, пригляделась дочь  страдающей,  - старушки после инфаркта. Там обычно,  - шаблон по действиям. Осмотр, расспрос, знакомство с бумагами, пульс-давление, есть ли «дефицит в аритмии»,и какие дыхательные нарушения, постоянные или
внезапные , недавно появившиеся… Все выверено ,чётко. И сразу, в начале всего, - лекарство, под  язык, пока подействует… Вадик снимает пленку : « бабка, расширь ноги!»,- не церемонится, но они слушаются , улыбаются - некоторые его знают, к ним он
катается третий год, хоть и выглядит совсем молодым, всегда улыбается, довольный, веселый , в очках, приветливый. Мне он нравится. Так вот ,после всех дел,  и появилась та самая , дочка. Скромненько так, приткнулась к стеночке. Бросала незначительные вроде фразы, но умные , правильные, - видно , что знала про лекарства не понаслышке, они проверены ею, по эффекту и действию. Не сразу я и уловил, что не соседка это. Задержался разговором в прихожей, отослал бригаду ,сам разглядывал - едва уловимый пушок над губой, ямочки малозаметные на щёчках. Одинока ли? свободна? Кивала головой. Дал свой телефон, взяла, не обещая , твёрдо , однако, воспользоваться. Пришлось потом самому, в тисках скуки пустых стен снимаемой квартиры, разыскать её номер , по справочнику и адресу . Удивлялась . Но и припомнила , как мы стояли, пережидая, прохлаждались. Больше звонить не хотелось . Зачем проблемы вне работы с больными, когда  от них и так устаешь?
    C  Вадиком, несмотря на разницу лет, те же ,мужские перемывы.  С ним ехать половину дороги, садимся на первой остановке от кольца , и –ни слова о прошедшей смене. Он озабочен, валит признанием о соблазнении санитарки, которая что –то притихла после того, но сказала ,что задерживаются у неё « гости» и я уже крещу его «папашей», на что Вадик снисходительно так, подсмеивается , но с натугой , нескладно ,- вопрос для него серьёзный. Так и перекидываемся.  Но  слушая его откровенности, сам я дальше общих рассуждений не гонюсь. Ведь мне действительно хочется чего то стоящего, и не спугнуть, не разочароваться, если кто появится, на « горизонте» , для будущего. Пока у меня что-то намечается с Кристиной. Это когда легко и просто вместе –  посидеть, побеседовать вроде бы ни о чём, полюбоваться её  глазами, озорными и быстрыми, резвыми, но в то же  время мягкими движениями, ладной маленькой фигуркой. Она уже соглашается    б ы т ь   со мной, но нужен случай, удобно подстроенное её ночное дежурство, чтоб фактически она смогла приехать ко мне, в ту дальнюю сторону, конец города, куда я  качу теперь один, уже без Вадика. Он мне отмахнул рукой , скрылся за дверьми. Жалко  мне с ним расставаться, на май планируют других, неслышлёнок, задир , молодых неумех  -, гонористых, чванливых. С такими я уже работал в предыдущем месяце.
     Вадик отвлекал от мыслей про работу, но один я не могу не думать и не вспоминать про неё. Двенадцать часов нервов, испытаний – физических и моральных! Опять на ум приходят сравнения. Было так, или не так? Носилки, да! Придумали всё таки матерчатые, из  мягкой прочной ткани, на площадках удобные. Лекарств прибавилось? Тоже , наверное ,  - арсенал побогаче. И действуют посильнее. На одну аритмию теперь и кордарон, и рибоксин, и АТФ. Подъезжаю домой уже в двенадцатом ночи. Бригада моя 33-я,  это значит, по началу и  концу – десятичасовая. В общем удобная . – не рано вставать и не поздно ещё приезжать, есть бригада вообще , - одиннадцатичасовая. А ведь едут ещё на работу и к восьми , и к семи Для удобства населения, чтоб не разрывать процесса, - бесперебойной беспрерывной «неотложки». Люди должны её получать в любое время, не взирая на пересменки. А не как было у нас в посёлке – полчаса держат вызов ,а то и больше –не хочется отработавшим и не появляются ещё вновь  сменяющие. Так что тоже теперь – новации. Или было так? Нет ,при прежнем  заведующем «скорой» города , который был мне знакомый и которого уже теперь нет,  выясняю ,  -  такого не было.
    Квартира моя, собственная, - в разгаре ремонта. Но мне повезло. Приятель с подмены судна оставил ключи и я пользуюсь его шикарной двухкомнатной в полном облачении :
телевизор, холодильник, микроволновка. Вот только электрочайник пришлось докупить – старый сломался совсем, - протекает. Расход не больно  то и велик , но не запланирован
и не заложен в смету. Хотя это «мелочёвка» по сравнению с тем обвалом, случившимся у меня после рейса. Крупнейшим за пять прошедших лет , - нет , - пять с половиной… С момента последнего развода я сделал себе два счета в Сбербанке и оба , - в центре города, чтоб удобнее снимать. Карточек за малочисленностью накоплений не завёл, предпочитая в руках наличность хрустящую. И вот в первый выход ,с только что пришедшего судна, я двинулся к одному из банков. Отсутствие там перечислений уже растревожило, заполнило сознание нехорошими предчувствиями. Но пришлось дожидаться понедельника, послезавтрашнего дня…
     «Что?! Как?..» – страшная догадка подтвердилась. Деньги, вся  почти моя рейсовая зарплата, кровные мои сбережения достались ей, бывшей второй жене. Расчётчица, пожилая уже женщина, или плохо выглядевшая, явно  переменилась в лице, щеки  её запылали красными пятнами и , секунды помедлив, она стала названивать .
Объяснения ей по телефону, горестные, сожалеющие кивания  головой выглядели  явно, ужасающе правдоподобными. Компьютер считывал по старому набору цифр, тупо  переводил мои средства прямо в карман когда то нежно любимой благоверной… А та не
чуралась,  - беззастенчиво брала не положенные ей тысячи. Ведь я сам отчасти был виноват – оставил когда то  доверенность и вовремя не ликвидировал её, - в той своей  третьей, вернее , теперь первой  уже книжке, ежели считать по времени. Ах, какой облом, невезение, беда!.. Всё же я высидел у растерявшейся  расчётчицы- наводчицы, выяснил, что последний перевод, за январь, ещё не оформлен и есть надежда, что успею себе оторвать хоть это и пулей  помчался в банк, закрывать брешь в прохудившемся бюджете. Но планы  все,  - разрушились. Потерю нескольких десятков  «кусков» ничем нельзя было компенсировать. Поездки прикрылись, ремонт  затяжной приостановился. Выглянула только одна удача,  в виде ключа, перекочевавшего из кармана приятеля, не сильно мне и близкого, но когда то имевшего от меня послабление. Я зашивал в своё время,  в рейсе, его раздробленный палец, и не записал в «производственную травму». Да и самому там меньше бумаг. Добро отплатилось…
      Прикинул сразу. – « скорая» или «приёмное»? Сидел в последнем , в ординаторской , у знакомого доктора и звонил ещё  по одному месту – квартирные вызова, участковым. Ага, подойти нужно прямо завтра, ровно к восьми. Что ж, дело верное, согласиться придётся.
По устройству на «скорую» требуют кучу бумаг. Ещё и анализы, - кроме традиционных, такой экзотический, как « австралийский антиген». Всё же решаю зайти к заведующей, - это  тут же, рядом  - сообщить, пожалеть, поблагодарить и под эту «музыку» о неготовности отказаться, попрощаться и прочее…Результаты визита прямо потрясли – срочно с бумагой, сейчас же , в кадры! Там – знакомые дамы, с прошлого лета, когда подрабатывал в приёмном. Приобретаю известность. Что ж , когда то же надо. Приняли, подписали – вмиг! И даже справка о допуске к наркотикам, когда то сделанная, годна,- ей не исполнился год.
Столь резкая перемена в настроении начальницы « всей скорой» объяснилась, открылась после, потом , за перевалом двух недель или около того. Работы жуть, ответственность дикая, нагрузка одуревающая. Вся первая смена, с одиннадцати и до двадцати трех – вызова сплошняком. Фельдшерицу дали опытную, чудную в двойном смысле, по двум ударениям. Мастерица и страдалица. Ганна. Труженица и сердобольная. В череде выездов один из самых приметных – мужчина без обеих ног, и у него – отёк легких. Одна из первых и верных забот здесь – жгуты на колени. Но вроде – это « полбеды», нужно ведь снимать ещё ЭКГ. Наложили, как могли, электроды, - на культяшки. Одышка не исчезает , но нет и инфаркта , не видно его на пленке. «Что делать?» - поворачиваю взглядом на уже близкое родное лицо… «Кардиологическая» - шепчет она мне на ухо. Кнопочки-точечки  мобильника не слушаются. Потренируюсь потом, вызываю с телефона квартирного. Уф, отмучался! Врач бригады, мой знакомый, вместе учились на курсах в Питере, заканчивали один институт, я ему даже кое в чём помогал. Да , он мне сам напомнил, когда увиделись вновь, в приемном покое , год назад, лет через десять , - может… Давал ему замазать
тоновым кремом из гримерного набора, театрального - его синяки под глазами, - сохранилось у меня, ещё со времен увлечения сценой.  Вот значит, – пригодилось…
В половине второго передых,  на полчаса, для  обеда, а мне листочки эти  оформлять , целый  ворох. Целая наука, чтобы «то» и «то» отмечено бы было ,не забыто. Наставления заведующей подстанцией, строгой  по виду женщины, ещё на слуху, - пыталась внушить вчера, при знакомстве, зря мало вникал и внимал, теперь вот Ганночка моя, ласточка, полувековая уже,  но быстрая, юркая, тычет пальчиком в графы, сидит рядом пока, пополнилась уже лекарствами, дышит опять в ухо ( приём , что ли такой, соблазняющий?), наливается кофе, сунула булочку, оторвала кусочек от своей. В десять, перед последним часом , снова вызов, когда уже , кажется ,заканчивал написание этих  историй. Что-то  срочное? Ну, думаю, гадят  диспетчера, специально «грузят», знают , что не буду по первости  выступать… Но , слава богу, - труп. И опять тут бумажки свои ,- одна, другая, - ну прямо ходячее пособие эта Ганночка. Первый труп в моей новой врачебной жизни. Жалость не просыпается, ну что ж , теперь , - не оживишь. А женщина старенькая, отмучалась, развал и запустение в квартире, только вот котик ходит неприкаянный, некормленный, - Ганночка хотела забрать его, мягко отказываю. Дождавшись милиции, мчимся домой  - « неужели все?»  « Ох, хоть бы кто нибудь изнасиловал!» - Ганночка сетует на судьбу, разгружает машину , бегает под тяжестью аппаратов и  шин туда-сюда. И должен бы ей помочь, но нельзя, - статус, и последнюю историю оформить поточнее, - труп всё таки.  И должен успеть на автобус. Но… - путаю расписание, сегодня выходной, они ходят по – другому, и я опаздываю на последний,- он , сверкая « габаритами», скрывается за поворотом. Теперь мне идти на центральную трассу. Там подворачивается  «ЛиАЗик», идущий в мою сторону. Решаю садиться, всё ближе к дому, можно и пешком добежать потом, минут за двадцать, время уже к полуночи, что ж  теперь. В салоне пристал пьяный. Парень молодой , « отмечает» разрыв с любимой девушкой, объясняет свою беду пространно и  красочно. На остановке , конечной для меня , выскакивает со мной, предлагает выпить из его слюнявой бутылки  пиво. Так проникся ко мне, пристал, надоел, -неужели я похож на «голубого»? Улучаю минутку, пока он отвернулся в угол «отлить» из себя, подбегаю к машине рядом , у обочины, влезаю, вытаскиваю последнюю бумажку в пятьдесят рублей. Хватает. Спать завалился только к часу.
   
 
                ГЛАВА   ВТОРАЯ.  Буняченко. Буряк.

       Следующее дежурство – первая ночь. В мужской врачебной ординаторской совсем один. Дефицит кадров. Выход через дверь – в «гостиную». Здесь большой стол, телевизор в углу; можно писать истории, диспетчерская рядом, туда и сдавать, многострадальные эти бумажки.  И на призыв по трансляции оказываешься  ближе всех, знакомишься с этими вызовными листочками  раньше всех – пока фельдшер добежит по длинному коридору. Диспетчера разные. Некоторые выбегают  сами , просят исправлять, если что не так, с виноватой улыбкою даже. Другие отчего то злые, неприветные. В ту первую
смену меня так и обдали с порога: «пора загружаться ! где вы ходите?» Я и бегал с Ганной, таскал  причиндалы. Полагается , оказывается, приходить на смену почти за полчаса. Спокойно переодеться, принять  по счету наркотики, узнать, с кем выходить в «бой». Для меня актуально. По фамилии не знаю и в лицо  - ни в зуб. Но вот увидел. Дина
Курашова. Милая , симпатичная на вид, росточком поменьше меня, взглядом и движениями моложе Ганночки. Приятно хоть работать будет, хоть эстетически. Немаловажно, между прочим. К этим помощникам проникаешься , а потом неизвестно,   
чем  кончится такое доверие, - куда влезешь… Вот и тут почти что «труп» - так вызвали. Но этот молодой просто без сознания. Дина привычным движением раскрыла веки – на белом лице стойкий спазм сфинктера в глазу –   узкий зрачок. Стала готовить внутривенное. Я уже наитием сообразил , что это – наркоман, их много ещё будет в этой новой и очередной моей врачебной работе. Потом их  на каждом дежурстве , хоть раз , но встретятся. Район бичевский ,свалка города. В центре – аристократы. Иногда «прихватываем» и его  - выездкой на три –четыре вызова, в привилегированные хаты. Зам. начальника горэнерго, почетный гражданин, бывший из боссов партии, директорша аптеки. Все эти случаи – подлинные, и вообще, эта часть, как и две другие – « только правда».
     Утром –конференция.  Собирается смена с ночи. Вместо строгой заведующей – её замещающая. Буняченко. Галина Павловна. Думаю, придираться не будет. Если надо – подскажет. Не подведет – одним словом. Вспомнит, как я её выручал. В прошлое лето.
Привезёт старушку и крутит передо мной пленки , догадывайся, что там. Но  «нестабильность» - есть, с тем и соглашаюсь: - « ладно уж ,чего там,  места  имеются,
разместим ». Единственное, что спасало в авторитете , - быстро «сдавал» этих бабок, - повыше, в отделения, и сёстры умилялись потом, естественно , в беседах за чаем, о моих скоростях. А я просто « насобачился», «набил руку», выработал стереотипы до мелочей , ещё в поселке, - там все старики были «моими». Главный ведь принцип – не пропустить
опасности, а дальше – трава не расти, не излечишь ведь радикально, никогда… Поэтому вначале разборки Буняченко ,с приглашением в кабинет, воспринимаю легко. Мы даже дискутируем, по вопросам лечения или диагностики, вдаёмся в теорию. обсуждаем  механизмы действия лекарств. И расстаёмся с такой же легкостью от общения, довольные друг другом.
      Вторая смена с Диной – в день. Здесь уже контакта больше, разговариваем чаще. Она
много курит  и я, – за компанию . Я уже выяснил про неё многое , для интереса. Тридцать четыре года, сыну четырнадцать, разведена, есть квартира, но только не в центре… Моё дело правое, неужели зацеплюсь? Ах, как хочется покоя! «Никто меня не любит» - вспоминается репертуар Ганночки. Случайно с ней свиделись, на  пересменке,  - обрадовались. Наверное ,она  узнала что то про меня и начнет разрабатывать, - морально. А у  меня опять «судьбоносное» – следующая смена с матерью Дины. Она
тоже фельдшер, пенсионерка , но работает, « ломит» на полтора ставки, за «штук»
под  двенадцать. Вот уж что плывёт прямо в руки. Я   - верх учтивости и предупредительности, помогаю с чемоданом, подхватываю и аппарат ЭКГ. Удовлетворённо отмечаю про себя, что та справляется с внутривенными. У Дины
одна инъекция  « не пошла», пришлось мне закатывать рукава, в прямом смысле. Но вида не показал, ни с кем не поделился. Дина должна такое оценить. Опять же с мамой
еду с ночной. Что самое интересное – попадаю случайно (!),на пересадке , воспринимаю это как перст судьбы, сажусь напротив в салоне, такие там места, в «Икарусе», и беседую чуть ли не предметно-конкретно. У Дины брат, младший, недавно женился, живёт в новой квартире, бывшей когда то дининой, но она прописана за городом и там у неё – двухкомнатная. Я так радуюсь, что после того , как собеседница вышла, пораньше, - мигаю попутчице- соседке : - «Теща!» Однако всё приостановилось. Дина неожиданно ушла в отпуск, сразу после праздников. Ах, жалость какая, я ведь уже подарил ей шоколадку, в честь Восьмого  марта. Но возвратится Дина достаточно быстро, к середине мая,  через два месяца и я проверю тогда свои, рудиментные ещё чувства. Дача у неё - под Псковом, и она теперь там…
      Как то не заладилось  с помощниками. Весь март – истязание нервов, череда испытаний. Первая. Рыжая и безапелляционная. Меня вроде нет. Прёт, ведьма, вперед.
Фельдшеризм, с которым я боролся, кажется, всё время, пока работал  на этих « скорых».
Накладывает электроды без спроса, налаживает аппарат, - ну дай же разобраться, дура!
Хитросплетения кружев на пленке ничто по  сравнению с предварительным опросом , выяснением, тогда уж и  расшифровка подскажет, поможет. У одних аритмия всю жизнь, хроническая, у других – единственный в жизни случай. И характер ,виды, частота – везде индивидуальное, а она уже лезет в вену с лекарством , не спрашивая?! В общем , иду к Буняченко, прошу, требую ,  - убрать от меня бесцеремонную. Потом не оправдаешься , всё равно спрос будет с меня, как руководителя бригады…Кажется ,соглашается, хоть та фельдшер и с категорией. На черта мне её звание , если не церемонится с врачом!  Разговариваю с исполняющей  на равных, она моя ровесница , проработала не больше моего в неотложной медицине, но у неё тоже , однако, - категория.
Ох ,уж это деление на ранги! Да ещё в женской среде. Порою требуется быстрота , умение, ловкость, жесткость слов, наконец. Нет, хилость дамская здесь не нужна…
   Следующая помощница – прямая противоположность предыдущей. Смотрит мне в рот.
Только что отучилась на курсах, сама из диспетчеров, проработала там много и вот попала,  к сорока годам , в линейную бригаду, - даже не ясны мотивы. Для похудения , что ли?.. В  «экэгэшке» - ноль, приходится помогать; а уж в вену вообще , более – менее проблемную , ей не попасть. Ох уж эти вены! Уж думал , в любые смогу колоть, но вот попалась больная, -старая , сухонькая, еле дышит, а лекарство никуда не  идет. Везде «дует», все локти насквозь, на кистях – синяки. «Хорошо»,что она почти  не живая, - я без сомнений , смело , вызываю « реанимацию»,там попадают, и сразу ,- потому что «идут» на стопу, - как это я  то не догадался!? Мой приятель , врач-реаниматолог, тот самый, когда то мною загримированный, выручает опять. Вся его наружность  - загляденье. Волосы растрепаны, лицо небрито, и в глазах –пофигизм. Но это внешне. Я  то знаю ,он грамотен, ответственен, умен, - читает лекции фельдшерам, имеет высшую категорию. Да ,по умению примерно все равные, но вот в психологизме – разные. Учтивости не хватает…
« Выездной врач станции скорой помощи обязан :
- оказывать медицинскую помощь больным и пострадавшим на месте и во время транспортировки на уровне современных достижений медицинской науки и практики, руководствуясь при этом утвержденными инструкциями и методиками, принятыми на станции ;
- владеть методами диагностики и  лечения неотложных состояний, уметь пользоваться лечебно- диагностической аппаратурой, применяющейся на догоспитальном этапе ;
- работать по графику без права сна, в свободное от вызова время находиться в помещении подстанции, не отлучаясь  от её территории…»
Это лишь меньшая часть обязанностей, вменяющихся врачу из руководства советских времён. Прав там гораздо меньше, почти в три раза. Я учился на той кафедре, которая  выпустила эти наставления. В общем –книжка неплохая, помогает иногда , вспомнить подзабытое.
Следующим дали фельдшера, 27 лет , неженатого, работающего интерном, в областной, да еще хирургом. Вот, думаю, - повезло. Можно поговорить на равных, узнать, чем дышат  эти молодые сейчас. К концу смены и потом – разочаровался, -полностью и даже стал сторониться странноватого доктора. Собирает оружие (образцы) и амуницию армий   НАТО.Ребенок.Хоть и подсказал кое что – как остановить желудочное кровотечение в полевых условиях. А для меня, значит - в ледовых, или в ледовых? На вооружение способ
взял , записал в блокнотик. Но вот попали  с ним в переплёт И почему я не углядел?
Вот именно - понадеялся на его знания, а ведь опыта и практики  – никакой. В общем, -  я виноват, - и промедлил. Нет, бабушка-старушка не умерла, но тяжёлая была, требующая немедленной моей помощи , это точно. А я то её и не оказал. Да и состояния сразу не оценил, не просчитал , не вычислил. Думал, -  « обморочное» давление, а вышло, что не так. Но к тому же, больная очень тучная, диабетик, давно страдает, и промедлили, не сразу стали снимать ЭКГ. А интерн тот как раз и не  умеет этого делать, и к тому же гордый , от помощи отказывается, долго возился с аппаратом, затянул время и картины плёночной я не видел, а нужно то было всего то - хотя бы вколоться, в вену. Но и вены то, как нарочно, почти не видны,- у  полных женщин такое часто. Хоть вовремя вызвал реанимацию, «успел». Единственно правильное действие , наловчился. И уже когда бригада входила, я только-только лишь успел, смотрел плёнку , а там – инфаркт!! Ну , думал , врач тоже знакомый, - Буряк ,- не выдаст , не « сдаст»… И вроде подзабылось всё, время прошло, но вот вызывает меня Буняченко. Решил -очередная прогонка по историям. Но как бы не так. Смотрю, у ней мерцающие, прямо в глазах, огоньки…Поймала!
Я уж опять подумал о рыжей «козе», вдруг её «подстава», сплетня, - уже было, но нет. На
меня жалуется Буряк! Единственный, кто привозил в приёмное больных всегда по существу, когда я там работал , с правильно оказанной помощью, аккуратно  расписанной, с капельницей… Он мне даже нравился. Лицо его , покалеченное ожогом, на первый взгляд неприятное, потом даже кажется вполне приемлемым, и  я проникался всегда к такому осведомлённому доктору. Он был гораздо моложе меня, лет на пятнадцать. В приёмном к тому же врач отделения и привозящий  - в разных , неравных позициях. Как не крути, но дежурный в больнице ,принимающий, всегда статусом  каким то повыше. Может  и отказать  принять, перевезти в другой стационар, наконец , обследовав, отпустить , обслужив амбулаторно. Выше , однако ,ответственность , но  весомее  ранг. Теперь вот роли наши переменились. Буряк – врач спецбригады, я  всего лишь – «линейный»…
Поэтому он на меня и написал , - «телегу». Как смог , - отмазывался. Эти «провалы» в  пленке хоть всё же  успел углядеть и  – слава богу… К концу рабочего дня, в дневной – зазвенела голова. Отдал объяснительную Буняченко. Попросил поставить на апрель паренька, с кем раз поработал в  начале , Вадик, кажется. Буняченко колеблется : - « Вы точно, хотите с ним? Сработаетесь?» Я ещё не знал ,что Вадик с заведующей на «ножах», - кровные враги. Та ,оказывается, упускала  возможность за мной приглядывать, своевременно докладывать ей об огрехах. Вот и «рыжая», оказывается – её ученица, подружка. И это , в конце марта , было только  ещё начало измота , не только физического, но и морально-психологического…Впереди еще было всё.

              ГЛАВА     ТРЕТЬЯ.  Римма. Лена.

           В квартире живет друг приятеля. Позвонил заранее , прикатил. Приходится терпеть.
Он более  дружен с моим квартиродателем-хранителем. Но я уже тяготился неожиданным соседом. Судно ,на которое тот  должен был сесть , запоздало, да к тому же сам он заболел и простуду свою лечил необычным способом  - горячим пивом. Я потом попробовал и нашел сходство его средства с мочой, - вкус и запах отвратительны. Уринотерапия. Но и этот «нежелательный  элемент» сослужил мне службу. Лежу как то на кровати, пялюсь в телевизор, сослуживец соседствует на кухне, там диван и вот, может , я отвлекся или вздремнул, но как то не сориентировался, и слыша поворот ключа в скважине, продолжаю следить за экранным действием, думаю сосед туда-сюда шныряет, а вдруг вплывает в комнату женская фигура. И движется так легко , расковано, будто у себя дома.
Это оказалась та ,о которой я знал и кого боялся. Ведь уже месяц жил и никто меня не проверял и тут , как на счастье , она, потому что меня сразу представил  заезжий , и с рекомендацией, что я « парень неплохой, хороший». Так я познакомился с  соседкой приятеля, оставившего мне жилье, по дому.  Она следила за квартирой, у неё был запасной комплект ключей .Звали её Лена. Для меня имя памятное,  пробуждающее  приятные, добрые воспоминания. И никаких особых планов я не строил, привязанности  не питал, но Лена почему то стала часто попадаться  на глаза, - на улице около  дома, или мы вместе ехали в лифте ( она этажами двумя выше), встречались в местном , расположенном  рядом, магазине. Пару раз она ко мне зашла, но никаких чувств, кроме равнодушия, я  к ней не испытывал, но женщины ,может , это  ощущают, своим кошачьим инстинктом, это их раззадоривает, щекочет , им хочется игры, забавы и нет удержу их затаившимся страстям, тем более, нерастраченным. Лена была разведена, жила   с  подростком – сыном в однушке… Неудобный друг приятеля вскоре съехал, я  вздохнул с облегчением.
       Вызов с мотивом  «плохо юноше» породил в душе  вмиг отрицательные эмоции и плохо скрываемую досаду. Подумалось сразу о наркоте, но то, что представилось по приезде, повергло в изумление. Семнадцатилетний парень лежал в кровати белый до синевы, - по краям орбит, на ушах, и вокруг рта была даже чернота. Первоначальную мысль о передозировке пришлось отбросить и прояснилась страшная в своей наготе картина – ребенок вскрыл свои вены и лежал  в ванной, в тёплой воде , пока его там не застала, - пришедшая пораньше с работы, -мать. Она держалась внешне спокойно, выполняла все наши просьбы, и держала в руках записку от покушавшегося на себя сына. Давление с «нулей» мы  с Вадиком «подняли» -  двумя одновременно капельницами на обеих руках ,с «бабочками» - приспособлениями для струйного введения жидкостей. Их имел в достаточном количестве только Вадик, он стащил те штучки с фирмы, где подрабатывал, - спасающей алкоголиков. Два случая ,один почти за другим, антиподы. Здесь умелый и шустрый Вадик, матерящийся, не в ладах с начальством , гонимый, спас молодого человека, прямо на глазах, точно и быстро вкололся в невидимые спавшиеся сосуды, а  там, в эпизоде с Буряком, - самомненный  размазня- хирург, подставивший, опозоривший меня. Вадик рассказывает, что в больнице, где этих гавриков-наркоманов лечат, иногда их самих призывают  вколоться в ниточки вен, где медсестры не справляются… Вадик веселый всегда, много знает интересного ,смешного, с ним – легко. Усталость забывается, находишь вкус к работе быстрой, чёткой , оперативной. И все с прибауточками, матюжками – помогают будто, всё до «фонаря-лампочки», расступись, «скорая»  летит…
Я уж забыл своё славное прошлое ,когда тоже ругался как сапожник, но после ,в престижной работе Атомного флота стал солидным , серьезным, и вот Вадик меня раскрутил, и я  снова, уже на вторые сутки работы  с ним  «всё вспомнил», восстановил в памяти, распустился. Так и общался. Проще ,удобнее. По – другому  некоторые не понимают.
       Без Дины я откровенно заскучал и подходящей замены ей не присматривал. Это ещё до Кристины, - та  приглянулась  только к середине апреля - нежданно , легко, и...  быстро.
А пока  перед глазами бегали  все другие  разные и ничего подходящего, выбор свой я остановил на пациентке. Вызвала утром, всю ночь переживала, не спала, после разговора позднего, с бывшим мужем. Сердчишко у бедной выпрыгивало, и воздуха ей - не хватало.
И лет то ей всего  тридцать два и сама она из Москвы, приехала к родственникам. Образование у ней «верхнее», работает в частной фирме , дизайнером по ландшафту. Договорился о встрече , в самом престижном баре, заведении на четырнадцатом этаже. Потом - ожидание от неё звонка , растянутые на две недели , и снова – разочарования, сознания неудач…
Месяц апрель пролетел более-менее спокойно, Но лишь до того момента , уже к  числам двадцатым, когда я понял окончательно, что меня обдули , обвели, «разули» на две с половиною тысячи. Оказалось, - у меня всех больше  «минусов» . Буняченко меня стала бить рублем. И ведь не оспоришь, не проверишь. Замечаний то мне не делает, но и «дерёт» - без стеснения. Истории  давно переведены на «центр», в статистику, где там их  искать? Только тогда я понял  страшную истину слов , угрожающих , часто повторяющихся  , со всех сторон – « снимут КТУ». Теперь вот слова приобрели  реальный  и зловещий смысл – отыгрались на мне, как на новеньком. Я , конечно , хорохорился, вида не подавал, но внутри ощущал гадкость,  - сосущую , неприятную, похожую на голод. Подступало уже изнурение и сексуальное. Я шел беспутной тропой прямо в коготки Лене, отчаянно  пытался от этого наваждения освободиться , пытался найти на филиале что –либо приемлемое. Но ничего не получалось , не выходило… Из общего штата под сотню людей женщины, конечно, составляли большинство – мужчин  набиралось человек десять. Кроме шоферов ,конечно. Та особая когорта ,в счёт не шла. Из слоев  распределялось : женщин восемь-десять  врачей, дальше шли  диспетчерши, фельдшерицы , санитарки. Самые симпатичные, раскованные , веселые , хохотушки, лёгкие на подъем – из последних. Груз ответственности их не тяготил, писаниной  обременены они не были, и молодость - самая подкупающая…. Но всё же я высмотрел, выискал. – интересную внешне, строгую, холодноватую при общении и всё осмеивающую фельдшерицу, и работающую самостоятельно, - Римму Мигасюк. Хотелось одного ,но  вышло по - другому. Бойкая развеселая санитарочка Кристина как  то сразу расположила к себе. Лицом и фигурой она напоминала  некогда мною любимую девушку, даже побывавшую моей невестой, ещё со студенческих лет ,почти что целых три месяца… Время  давно весеннее, уходят в отпуска и вот одна из санитарок, из моей бригады, в ночную смену устраивает праздник – « проставляется». Неписаная традиция, кто хочет , конечно ,и в какой ещё среде. Условно , но медики делятся всё же на два  лагеря – врачебного клана и фельдшерско-санитарского корпуса. Кто – то мечется между этими полюсами, из среднего звена тянутся к докторам, мнят себя умными, а есть и врачи, кто пьёт с шоферами, не дарма , что –мужики. Но и водители – категория неоднозначная ,пестрая, разброс внутри них – значительный. Один холостяк ,живёт с матерью , в разговоре очень интеллигентен,
читает Глеба Успенского и очень  им восхищается. Я прямо задохнулся ,когда услышал такое от « водилы».В основном это простые работяги,- озорные , шустрые ребята. Есть
откровенные лихачи , режут маршруты в немыслимых проулках ; другие осторожны , на рожон не лезут , их главный принцип – тише едешь – дальше будешь. Попадаются и деляги, лодыри , рвачи, но  редко, их не сразу  различишь. Практически все – знатоки района, где работают. Есть ли ещё где такое смешение, такой разнос номеров, переплетение улиц, дорог и домов, как в нашем портовом городе? Особенности рельефа, неровного, в сопках, конечно ,потворствует, но ведь тем более надо сохранять порядок , строй, строгий и логический смысл.  Бывает, что  в месте радиусом до метров ста улицы трёх наименований, да ещё с одинаковыми номерами. А в центре около базара дом  и следующий за ним по счёту прямо уже около вокзала, за километр…Причем, интересно, наиболее запутанные кварталы связаны с именами революционных деятелей , первых бандитов города, по меркам вечности очень молодого, где то только с начала прошлого  века… Так вот, одна из санитарок затеяла «сабантуй». Одарила сначала шофера ,бутылкой « правильного»   пива, в полуночном выезде; потом по приезде на «базу», потащила меня,  - « гулять». Видом затейница под «Сердючку», а манерами  тоже – « налывать и выпывать». Но скромненько , естественно , всё же на работе, хоть и на ночной. И так же тихо, незаметно , сидел я в компании, в тесной, на шесть кушеток-топчанов, комнате отдыха младшего персонала. И ,может быть , так же незаметно для меня и закончилось это веселье , если бы не находилась рядом, по правую руку, та самая , Кристиночка.  Поймала на каком то споре, я проиграл ей, - коробку конфет, но простила - « прощаем, доктор».Но в том то и дело , что о должочке я не забыл и вручил , подгадав , в следующее дежурство, на проходе; поймал эту юркую девчушку, вызвав ее,  из  того же закуточка, «на два слова», и вытащил из балахонного своего наряда, из широкого кармана, купленную перед сменой красивую, перевязанную ленточкой упаковку шоколадного ореха. Она приняла, просто и легко , без пафоса и уклонений, ловко подхватила блестящую изящную обертку, и улизнула тут же , позволив , однако, скользнуть моей руке по её талии. Сама пикантность странного и ненавязчивого наваждения от общения с победительницей спора заключалась в том, что вместе со мной ,в смене, дежурила и Римма. Она всё же сильно волновала, щекотала мои нервы, заставляла напрягаться, всем своим видом, прямо таки упираться взглядами в неё, - будто я плавал, парил в этом тумане, сомнище ,клубах невесомости, ощущая её присутствие, оглядывался на её спину, высокую стремительную фигуру, чувствуя её отрешенность, полный безразличия ко мне подход… При первой лишь  встрече мы приветствовали друг друга, - я с затаенной надеждой и многозначительной интонацией; она – с простой обыденностью, по имени –отчеству. Иногда удавалось  большее - мы вместе оставались сидеть в общей комнате, телевизионной, около диспетчерской и я разговаривал с ней, нарочито прося совета или консультации, на правах новичка ,конечно, - по занудным вопросам оформления историй, давал ей понять внимание моё, уважение  к её опыту. Она порою забывалась. Старательно объясняла мне действия лекарств, о чём я  знал еще лет двадцать  назад, но иногда ,что-то ценное, в её рекомендациях вылавливал, в основном, - по тактике  в нестандартных ситуациях, или о присущих только этому филиалу порядках. Мы даже с ней съездили один раз на вызов, - моя машина сломалась, а звонок был « сердечный», меня послали - мы всё сделали как нужно, - правильно , аккуратно, стандартно, - и даже заработали подарок, но я его оставил ей ,сославшись на неприятие сладкого, и дальше наши вроде начавшиеся  «рабочие»  отношения не продвинулись. Машину мне пригнали другую, я пересел в неё, но долго ещё оставался в тенетах близких воспоминаний, перебирал, чтобы не упустить, не забыть счастливых моментов и мгновений совместной работы,  подбирал крошечки… И ни намека ответного участия  с её стороны, а только маленькие , проблескивающие искорки плохо скрываемого пренебрежения, откровенного игнорирования, надсмешки даже. Шкала моих ценностей угасала внутри её, вспыхивая всё реже и мельче, как в старом приемнике с затухающими батареями. И наши редкие встречи, на бегу , накоротке, мне даже становились неприятны ,и я старался уже её не видеть, обходить. Особенно поразил, однако , факт, ввергший меня в недоумение и досаду, по окончанию дневной смены, около восьми вечера. Она терпеливо дожидалась у ординаторской для врачей-мужчин одного из них, пошлого и неприятного молодого доктора, недавнего студента, надувающего щеки и дававшего всем оценки, и прежде всего отличную, - себе, с внешним видом преуспевающего бармена, -сытого ,наглого, надменного. По специальности он был детский хирург, ростом под метра два, и  по высоте вполне  подходящим Римме, та тоже была стройненькой, повыше среднего, но иногда ссутулилась.  «Бармен» или «шкаф», как его все называли, задержался на « скорой» на целый год, ждал места в спецотделении городской больницы, но уже перейдя туда , подрабатывал  на подстанции  на полставки. Появившись перед моими глазами  второй всего раз произвел неприятное сразу впечатление.
Мужиков из врачей – шестеро, причем трое  - совместители. Трудились на основной работе по другим больницам, а здесь «сшибали». –подрабатывали. Кроме «Шкафа», был еще реаниматолог, тоже почему то детский, с гонором , не меньшим , чем мой огорчитель- соперник, а вот другой, тоже хирург, но интересный,  - внешне и по специальности. Он резал раковых в онкологии и фамилия его была знаменитая, партизанского, шпионского пошиба, заговорщического тайного типа – Орлов. Мы как то собрались все вместе, утречком, последнюю смену свою отработал таки Дима-«шкаф», угощал. В больнице  его  только  и ,- как он утверждал, -ждали. Я его видел потом  в приёмном покое, он ходил по пятам за  старшим дежурным, заглядывал  тому в рот.
Другие врачи, « пришлые», были в общем-то неплохими ребятами, но пара «основных» - алкаши. Имею право так утверждать. Манеры, поведение, слезливость, неустойчивость психики, другие  признаки  научили меня различать эту категорию людей, - не сразу , или огульно, но ведь никуда же не денешься, трудишься  рядом.      И    явно
выявляют «любителей» праздники, особенно сплошняком в календаре  мая , с первое по девятое. На одном из дежурств в эти  дни я и «споткнулся». Вадика около меня уже не было, он ушел в учебный отпуск, - учится , оказывается  заочно на юриста, чем меня совершенно потряс. Так  вот , Первого мая я дежурил с девчушкой, только что из училища, первого года, и попал на вызов к мужчине , лежащего без сознания и с пеной у рта. Эпилепсия? Но не истинная ,нет – синдром такой есть у  алкоголиков, при длительном злоупотреблении. Но я зачем то потащил его в дальнюю больницу , где специально принимали эпилептиков.
Больной погиб ,и прямо в приёмном. Если бы я повез его поближе, в городскую, минут пятнадцать бы выиграл  точно, и больной остался бы жив. Успели бы поднять его в реанимацию. А так – моя недоработка, « прокол», очередной, и уж не будешь жалеть о недодаче тебе выплат. Правда, теперь этот случай приходился уже на май, а это месяц моего увольнения,  ухода. В то же время, после праздников , прощались с доктором  «скорой», которого я не знал ,но много о нём слышал. Он все время моей работы сначала был в отпуске ,потом на больничном. И вот его взгляд с портрета, на стене ,в телевизионке, с цветами на белой тумбочке, неприятно действовал все  положенные  девять, после кончины, дней. На панихиде, куда отправили и меня, появился Вадик. Мы прошлись с ним к скорбному месту. Подавленная , притихшая толпа в маленьком зальчике стояла группками ,по два, по три человека; люди переговаривались негромко, шепотом, но старались говорить не по существу, не по тому, для чего они здесь собрались, - в уже по летнему майский  полдень, с ярким, не по случаю, солнцем , с теплым  ветерком. Очутился  я тут не в первый, а во второй раз, - в прошлое лето провожали гинеколога, я его немного знал, лет  двенадцать назад он обращался на «скорую» в посёлок, вместе с женой, красивой, эффектно внешне женщиной, с её сердечным приступом. Я больную осмотрел и ничего серьезного не найдя ,стал пространно объяснять природу возникшего недомогания, но видно было, как это им неинтересно и я невольно замолчал , замолк, - они поблагодарили, уехали, оставив свой телефон… Вадик меня,  после приветствия, прежде всего успокоил за Римму и за Диму. Да у них было что-то , «монумент» пытался ухаживать за Риммой, но та его отшила, притязания отвергла, это всем известно. Бальзамчик растёкся по моему телу, но много легче  не стало, избранница меня по – прежнему игнорировала, и  «огнь желания» постепенно  и неумолимо затухал. Немаловажный случай сыграл свою губительную роль. Римма «констатировала» смерть по одному адресу, а туда снова, через пару часов, послали меня с удивительным сногсшибающим мотивом : - «ожил». Мужчина бомжёвского вида в гостях у  друзей действительно еще дышал, редкими, куссмаулевскими вздохами, я пытался его отколоть, лез в артерию на бедре, пачкался кровью, объяснялся с приехавшей «реанимационкой», писал объяснения, клял себя на просмотр. Какая  же ещё нужна была мне женщина – которая  бы побрезговала прикоснуться к умирающему?  Больше в сторону Риммы я не глядел.
   Ей под семьдесят, но она самая колоритная из всей женской составляющей по врачебной
части. Алданова  знала моего  коллегу еще по  «скорой» посёлка, - Колбасьева. Он  - один
из героев моих записок  во второй части. Тогда там, властителем дум, был Антипов, - друг, покровитель Колбасьева, тоже достойный уважения. Но в середине пути к этой моей третьей части, неожиданной для меня , сделанной в порыве мыслей и чувств «второго
пришествия», случилось  прискорбное.   В такой же  Первомай,  безумно и бездумно
солнечный, при огромном стечении народа, с многолюдными поминками и с доброй памятью хоронили  Антипова. Я , когда то державший недовольство на него , конечно, - простил ему всё . Жуткое состояние на кладбище, - с дрожанием в коленях, неловкостью в руках , державших одноразовую тарелочку с кашей, пластмассовый стаканчик с холодной, кидавшей в пот водкой…- нет , не забыть.
Таких крепчайших выражений, из арсенала лесоповала, я не слышал от самых отпетых и отъявленных уголовников. Алданова владела тем искусством виртуозно, я даже заслушался, - этой сладчайшей « музыкой» своего детства, когда жил в местах  бывших лагерей , где такой язык был повседневностью, и мне самому приходилось иногда скатываться в эту яму скверноты и «богатства»,что, слава богу ,случалось нечасто, от силы, раз-два , в год… Весь пыл, однако, адресовался не мне , а Вадику.  Меня уже прочно ассоциировали с последним , хотя я  ним давно  не общался. А произошло следующее. Алдановой с шофером, на смене, пришлось развозить еле державшихся на ногах мужчин, - из столовой ,где было поминальное застолье. Пикантность  ситуации заключалась  в том, что вместе с Вадиком был старший врач, с центральной подстанции, и состояние всех перевозимых было непредсказуемо и никакой уверенности Алдановой в том ,что её  не смогут помянуть добрым словом , у  неё было. А такой вспыв информации грозил стопроцентным «минусом» по КТУ, - это значит те же две  с половиной тысячи ,что в своё время  потерял я, за март. Кстати ,  именно Алданова в своё время предупреждала, как уплывут  они у меня , эти денежки с ветра, о чем я не поверил.
     « - сообщать диагноз и запрашивать у диспетчера направление места госпитализации,        осуществлять госпитализацию только в соответствии с полученным назначением ; правильно оценить тяжесть состояния больного и выбрать приемлемый для него способ транспортировки с места заболевания ( происшествия) в салоне автомобиля ; находиться в салоне автомашины с больным во время следования в лечебное учреждение;
     - госпитализировать больного( пострадавшего) в ближайшую больницу с учётом
профиля и возможности оказания экстренной медицинской помощи при резком ухудшении его состояния во время транспортировки, сообщив старшему диспетчеру об изменении маршрута с целью информации лечебного учреждения для подготовки всего необходимого к приему тяжелобольного ( пострадавшего).
        - быть предельно  внимательным при оказании медицинской помощи лицам,
находящимся в состоянии алкогольного опьянения, учитывая , что опьянение маскирует основное заболевание или повреждение и затрудняет установление диагноза…»
      Да, эти наставления выбивали почву из под ног. Я даже , проникнувшись доверием к Алдановой, спрашивал  совета у неё по поводу скончавшегося от « эпилепсии», но ничего успокаивающего, кроме очередного лишения меня премии по КТУ,  в этом последнем  рабочем месяце - не выяснил. Коэффициенты за апрель ещё не вывешивались. В первый будний, после всех праздников , день, наконец-то меня вызывает Буняченко. Думал , из-за мужика ,канувшего в приёмном, ан нет , - из-за женщины, умершей после повторного моего к ней вызова . И хоть- после второго  случившегося с ней инсульта, в организме уже недвижимом несколько лет после первого, главное в моей недоработке – «повтор». За это могут снять опять же половину  положенной  лишней оплаты. И вот тут , совсем неожиданно , она предложила мне уволиться. Прямо сейчас, написать при ней заявление и она сегодня же отвезет его в «центр» и с завтрашнего, максимум с послезавтрашнего дня я могу считать себя свободным. Вот так , - ни много , ни  мало. Вот ведь – незадача. Так что? Мой финансовый крах неизбежен? Придется затянуться, - ничего лишнего, отвлекающего? Но ведь ещё две недели?! Это же я себя полностью проем! Всё таки рефлекс самосохранения сработал. Ничего я ей прямо в кабинете писать не стал, я только сказал «подумаю» и вышел и впервые , кажется ,молил бога, чтобы послали на вызов и чтобы до окончания рабочего дня заведующей…И меня вызвали- « ножевое ранение», у девушки , в спину. Бледность её выдавала давление  «восемьдесят», но пока несли , пока перекладывали, оно упало до « нуля». Папаша девушки , дегенерат алкашного типа, целовал её в губы , взасос, прямо на  виду у всех, я его  с трудом сумел оттащить. В семействе том двое дочерей, и без матери; отец живет со старшей, которую и порезал.
Вызывала милиция, наряд исчез, как только мы появились, искать сбежавшего папаню, но пока мы оказывали помощь , он тут и появился , любовничек, - «прощаться». Венки у пострадавшей тонкие, незаметные , еле-еле вкололся , слава  «бабочкам» Вадика , которые он мне оставил. Довезли ещё живую, и точно по инструкции, сообщили старшему врачу смены, нас встречали прямо в вестибюле Областной, - травмы грудные туда! – реаниматоры. Подумалось на обратном пути, что есть ведь и плюсовые коэффициенты к оплатам по КТУ. Они  странные – за письменные благодарности больных. Что же мне их – выпрашивать? Да не будет немощная старушка , к которой  ты с участием , - этим заниматься. Вот бы за спасение больного. Но такого в  реестре нет… И опять мысли к прошедшему. Понял ,что Буняченко просто боится меня. Не желает лишних хлопот-забот. За себя то переживает – пишет истории , переписывает  - по два , три раза. Вадик рассказывал, как она рвала в клочья неправильно исписанные бланки… Стоп! Если она
мнительна, можно ведь и придумать , - что-нибудь вымученное , юридическое? Я ведь не знал, что и как мне делать , в этой писанине, не хватая «минусов», - существует  же , наверное , какой то испытательный срок, при первичном оформлении, на новом месте  работы? Посоветоваться с адвокатом? Ах!.. Недостаточно как то всё, зыбко… Не стоит.
Жалкие аргументы… Всё свое негодование и раздражение выплеснул, в следующую ночь, когда дали в помощники Дутова. Фельдшер моих лет, может старше и ,по словам Вадика –
пьющий. Правильно говорил. Про умение не рассказывал, про это я убедился сам. Сначала один вызов – астма. Не вкололся. Пришлось мне. Потом – криз , гипертонический. Тоже не попал, и  снова  надо мучаться мне, и записывать - мне ,а этот «дутыш» только лупится глазами, обдает своим « выхлопом».На третьем вызове, в хроника-почечника, с венами-шарами, уже вкалывалась санитарка. Попросила, заверила, я сдался, много писать, -  пока делала, следил краем глаза, всё правильно  сделала девочка, я дал понять , что  «между нами»… К середине ночи  не стерпел, к выхлопу присоединился  «свежак», - магазин-«ночник» рядом, - пошёл к старшему фельдшеру , как раз дежурила, написал рапорт. Дутова отстранили, тут же, но видно  было , что удивились моей принципиальности , непримиримости. Но и мне подряд, как назло , три вызова, - «носилочных», да ещё с тремя разными фельдшерицами,  одна другой стоит. Под утро –последний выезд. Мужчина в инсульте, весь в говне, живёт один, - не мычит , не телется, помогать некому, сам – бывший боцман. Кое- как, с трудом, надели, поверх испражнений, одежду, погрузили на носилки, подняли соседей – мужиков, отвезли.
Беды все – скопом. Уже билет приобрёл, в дальний родимый край. А вот с ключом никак не договориться, странно выжидательная тактика соседки Лены. И все праздники позади, но никак не состыковаться , то она на сменной работе, то – я. Всё таки мы встретились. Но не так, как мечталось. Самый первый  вопрос, когда мы уселись напротив , после её звонка , вечером, и незначащих первых фраз , - был о моей смелости. Каким это образом я так сумел решиться соблазнить бедную одинокую  женщину? Не дай бог, что может случиться! «Что?» -совсем искренне недоумеваю я, но тут же и догадываюсь : - «Неужели? Ты думаешь?» Так и разошлись, не посидев и десяти минут, - недовольные,   не понявшие друг друга, озлобленные. Страх прямо таки меня заморозил, застудил. Ведь в самом деле, прошло две недели и «задержка» её вполне могла что-то и значить… Она ещё кинула на прощание , погрозила кулачком : « Ну! Если!…» Мне несдобровать. Полночи не мог уснуть. Вырабатывал пути отступления, планы самосохранения. Дождался утра, посоветовался со знакомой, медсестрой  смотрового кабинета,  повытаскивал из головы свои гинекологические знания по первой специальности и, - о, боже! -  вспомнил, что Лену спрашивал про «её»дни. Точно ведь ,они закончились как раз накануне, нашей такой скороспелой , недоброй, немотивированной связи. Отлегло от сердца. Но тест, однако, купил - полосочки, окунать в выделяемую жидкость. Всё таки , для верности… И однако странно всё было, непонятно. В  день перед праздником , тридцатого , как подгадал, освободился пораньше от дел, принял душ, переоделся, прихватил заранее купленный подарок, и уже в начале девятого поднялся, -  двумя этажами выше. Пригласившая меня на день рождения  не знаю, на что рассчитывала . Я  терся только около ней, помогал даже ,  сидел рядом за столом.
Среди незнакомых гостей , зажатый, я иначе себе и не представлял поведения, как только во внимании  к имениннице, тем более ,что все остальные участники торжества, её друзья, были по парам, семьями… Уже освоившись, через  пару часов, я танцевал , и только с хозяйкой .В такт быстрой музыке, с приёмами обольщения, она  извивалась передо мной, в самых вызывающих движениях, опускалась на корточки, крутилась внизу ,и снова взмывалась, выставляя и потрясая своими  мячиками грудей. Трудно было устоять, удержаться от соблазна, искушения… Тем более ,что мы уже с ней миловались, но быстро так,  наспех , при расставании на пороге не удержались от объятий, задержались в коротком поцелуе , но скоро так, мимолётом ,  - в комнате  сын… И случилось то, что и должно было произойти. Феномен физиологии , - как только  распробуешь сладость близости, так ещё сильнее и хочется, - с симпатичным тебе человеком, конечно. А тут ещё самогон. Лена его гнала. Правда, это ей не мешало бороться за справедливость на работе, где она руководила независимым профсоюзом ; и держать в коробочке секретера партбилет, который она получила в самое «тяжёлое время», в начале перестройки, в
«горбачевский» призыв… Погарцевала она надо мной, в позе амазонки. Ну а потом я ушёл к себе, будто бы сразу протрезвев…
   Время работало на меня. После памятного дня,  с « заявлением», в пятницу , я отработал
субботнюю ночь и потом два дня на «скорой» не появлялся ,отдыхал. Но беспокойство не покидало меня. Где то нужно было  и можно – постоять за себя. Но впереди – мрак, неизвестность, темнота. Наверняка Буняченко узнала историю про Дутова, в следующее дневное дежурство во вторник меня, тем не менее не вызывала. Впрочем ,  после обеда  она уже исчезла.
   
                ГЛАВА    ЧЕТВЕРТАЯ.  Кристина. Дина.

         Наконец-то договорились с Кристиной. Она приехала ко мне на всю ночь. И мы будто бы  были знакомыми и близкими всегда. Такого освобождения плоти я  уже не помнил давно. Она меня покорила – лаской и нежностью ; рассудительностью и порядочностью; трудолюбием и чистоплотностью ; гордостью и независимостью. Да , надо было что то в собственной жизни решать. Хотя никаких планов мы не строили , о будущем не говорили. Зато своей болтливостью, естественным желанием высказаться в постели она сдала многих, в том числе и Буняченко. Они вместе работали в бригаде. Кристина как самая работящая, исполнительная , ещё и устраивала  теперешнюю исполняющую.
   Случай , как всегда , бывает непредвиденным. Так вот , когда я уже остыл от жажды мщения  и думал, что может , всё таки нависшая надо мной угроза разрешится, отпадёт сама собой, меня в очередной раз подставили. Почему то подумалось, что от козней Буняченко. Поставили работать с самой неопытной , молодой фельдшерицей, всего то с полгода назад закончившей училище. Внешне эффектная, и , естественно, с гонором, с зубками – ничего ей  не скажи. В «жгуты бельевые» попадала, но вот в других венах  «плавала» , ковырялась. Красавицу эту неумелую , «топ-модель», я пытался вначале вразумлять : « если не видишь в локтевой ямке, смотри на тыл ладони и там коли длинной, с широким просветом, иглой. Именно тонкие венки имеют гладкомышечные элементы, обхватывают иглу как инородное вторгшееся тело и держат её, не двигая ни туда , ни сюда…» Поучения впрок не шли. Пришлось избрать тактику другую. Измеряя давление, я уже определял,  будут ли вены на  локтевой ямке «доступными» для помощницы и делал распоряжение, но сам  потом следил, краешком глаза ,так , не сильно поворачивая голову, « справляется ли ?» и если уж  молодая наковырялась,  ни слова не говоря , вставал и  делал сам. На кисти моя фельдшерица так и не опускалась , - видно , ей действительно там  «ловить»  было нечего. Прошла ещё неделя и я почти  успокоился, но вот не совсем, - держалось внутри раздражение и я выплеснул, казалось бы , его в неадекватной  мере. В одну смену , когда нужно было грузить очередного тяжелого больного, я обнаружил , что весь материал брезентового полотна носилок  вымазан в крови предыдущей  бригадой, перепачкан ,вместе с  ссохшейся грязью и песком. Происшествие случилось днём и я, приехав, успел еще ворваться к Буняченко, наорать на неё, наговорить , всё , что о ней думаю и думал, припомнив и такое её странное потворство санитаркам , колоть  хроников. Приступ  моего буйного негодования прошёл и даже чем то закончилось - наказали санитара, не смешившего  носилки, но я уже утихомирился и спокойно доработал следующую смену в ночь и наутро ,  сидел на конференции   около начальницы , потупив взор, но Буняченко как то сразу стала меня хвалить, про мою заботу о больных, припомнив те злосчастные носилки. Это было понятно, она боялась  за разглашение своих погрешностей, -  что мне то теперь?  через неделю ухожу… В последние уже  смены  работалось легко и , казалось ,из  неординарных ситуаций , - вылезал. Случился мой «повтор». Приступ «сердца», у женщины ,ещё молодой ,лет сорока пяти. Чувствую , что угрозы нет, боли функциональные, но ей плохо, она страдает, боится , закатывает глаза, истерика , визг, беготня. Хорошо ,что ещё сам попал  сюда, близко очутился с домом, где разбирался ,
«раскладывал»  предыдущий вызов. Капитан ,молодой, интересный , вызвал к своей жене, тоже видной , красивой, фигуристой, но … пьющей. Интоксикация на госпитализацию не « тянула», гемодинамика  стабильная, но  муж настаивает. Кое что сделал,   надавал советов, приободрил и даже записал мобильник ,может , что подскажу, - вон к Вадику, в наркоцентр, он просил присылать… А этой сорокапятилетней пришлось ставить  «щитовидку», «аритмию впервые» и везти в дальнюю больницу , где принимали экстренную  «эндокринологию», еле – еле сдать , учинив скандал, припомнив привезённого когда то мною , умершего у них «эпилептика», пусть «работает» на меня, я открещусь, посдаваю всех, чтоб не трогали, не увольняли ! И случилось опять , но уже для меня « повтор», мой «кровный». Женщину через два дня  выписали ,а она вызывает снова  и я опять  к ней качусь!  У неё такой же приступ и  снова – крики, суета, домашние настаивают увезти. Хорошо ,что в приёмном городской больницы работал знакомый доктор, уговорил его принять , обследоваться на ИБС…
         - Ты , козел! Звони сейчас же своему начальству! Делай же что-нибудь! Не сиди сиднем! –оскорбляли и сильнее, чуть ли не дергали за рукав, трясли за куртку. Но мне делать  нечего, - на момент моего осмотра состояние больного было удовлетворительным.
И хоть был повторный в нему вызов ,после  второго за день приступа судорог, после операции по  поводу опухоли мозга  полгода назад, везти его сейчас было некуда. Оперировали его в Петербурге, здесь подобных , специализированных, отделений нет. Родственников набежало куча, как раз за те два часа , когда приезжала сюда  другая бригада , купировать первый приступ. Все они были возбуждены ,яростно негодовали, возносили    даже кулаки надо мной.  Кое –как я все таки отвертелся , уехал, чуть не скинутый с лестницы пинками…
«   - проводить лично и тщательно осмотр больного, оказывать медицинскую помощь в полном объёме и грамотно; решать вопрос госпитализации пострадавшего( больного) в зависимости от состояния его здоровья и в соответствии со специальными инструкциями
о порядке госпитализации  при различных повреждениях и заболеваниях, принимать меры к убеждению больного и родственников в необходимости лечения в стационаре при отказе от госпитализации…»
Думал ,что по истечении третьего месяца уже искушён, опытен ,  сообразителен, а вот, оказывается ,всё  ещё только начиналось и хотелось только одного – уволиться. Я стал считать дни и часы , или вернее –смены. Их оставалось три, чуть меньше недели. Но последняя , -подставная, в день увольнения, а это всегда на «скорых»,отдавало чем то нехорошим. Видно на графике , что вышла Дина, из отпуска , но я её ещё не видел. Но сначала мне пришлось   «разбираться» с Кристиной. Как только увидел её, сразу понял:
«что-то случилось». Столкнулся  с ней, лицом к лицу – она на вызов вприприжку, я – позвонить, - не забыть, к телефону, с машины. И уже предчувствовал «что-то»- потому что суженные глазки, отчужденное лицо и ни слова, ни полслова в ответ на мое, с придыханием , интимное имя , известное только  нам. Через час все таки  вытащил её, на воздух, «покурить»,  теряясь в догадках , потребовал объяснений. Она сама сразу стала спрашивать и я понял , о чём –« как же ты мог? подставить ? раскрыть?» Это то , что я наговорил в сердцах Буняченко, о выполнении уколов санитарками. Отчуждение, невнимание ,полное равнодушие  с её стороны, остудили , ошпарили меня. Так и надо мне. Навязшая , старенькая, - песня в устах. А ведь размечтался, наворотил про себя бог знает что. Чисто спортивный, донжуанский испепеляющий интерес постепенно сменился, приобрел черты выстраданного, правильного отношения к ней.  « Больше нечего  искать, некогда. Пора останавливаться,  во многом она мне подходит, блин ,- секс с  ней восхитителен. Это – наверное, мерило, основа всех других, навороченных на стержень страсти отношений. Взаимоуважение, уступки видны уже тут, в этих ухищрениях и переплетениях, в притягательности желания… Да, потерял… Завтра смена с Диной. Что нибудь обязательно ей скажу» - приходит идиотическая, «спасительная» мысль. Но и  ей не суждено было сбыться. Следующим днём, стояли вместе с Ганной, освещенные солнцем, на том же пороге , где вчера объяснялся с Кристиной, и увидели как стремительно из дверей филиала вышли двое и пошли куда – то, в сторону магазина. Моё удивление прервала ,  вывела из оцепенения на норму первая моя  помощница – спасительница. «Утешила» впрямоту, запросто , на мои « чего  это, они? рядом?»  - « Так они живут…»
Батюшки! Смешливая, в светлую челку, бойкая увертливая Диночка и этот дегенерат, из бывших «ментов», изгнанный оттуда, по словам , за взятки, со своей грубостью , высокомерием, апломбом, угрюмостью… Если заканчивалась смена, и нужно было тратить время ,своё, минут десять, а то , боже упаси – пятнадцать, он попросту сбегал, а я вынужден был дожидаться другого , сменного шофера. И не помнил, чтобы раз хоть он помог с носилками, открывает только салон, ставит натянутую парусину, - всё, дерзайте.
    Эти неполные три месяца оказались спрессованными в год. Если считать по количеству вызовов. По десять- двенадцать за смену здесь против трех-четырех в поселке за городом.
Значит, три на четыре, то есть дежурство тут равняется  четырем там, примерно день равен неделе. Неделя – полутора месяцам, полтора месяца – полугоду. и таким образом три месяца – год. Конец на « скорой»  для меня скорее плачевный. Не приглянулась
блондиночка, рассуждавшая о наших ухищрениях ; отвернулась пациентка из Москвы, вечно в напряжении и делах, в поисках выгод ; не признала Римма, загрубевшая, задубевшая в своей принципиальности ; не получилось ничего с Диной, оказавшаяся «занятой», « забитой» ; угрожает санкциями Лена ; решительно отвернулась Кристина…
     В последний вызов побывал в «гостях» у бомжей. Подвал просторный, с трубами отопления, сложенными на них одеялами, матрацами , тряпья. Под ногами земля, вонь от мочи, прокуренного воздуха, нечистот. Одного из них , без сознания, нужно было оттуда вытаскивать, - всего в отправлениях, в инсульте, - с перчатками ,матюками, прибаутками для бодрости…
Из того же пособия ,отыскал на страницах введения : «Профессия врача скорой помощи –
героическая. Ему должны быть присущи качества :
- крепкое здоровье, высокоорганизованная и подвижная нервная система, психологическая и физическая выносливость ;
- особая врачебная наблюдательность ;
- оптимизм, опирающийся на богатый практический опыт и хорошие знания;
- умение сохранять спокойствие , собранность, готовность к решению задач диагностики и лечения  неотложных состояний в необычной складывающейся обстановке в любое время суток, при наличии высокого нервного и психического
      напряжения ;
- высокая профессиональная подготовленность ;
- способность войти в контакт с больными и родственниками, обладание логикой,
способностью убедить больного в правильности своих решений ;
- способность понять больного ;
- дисциплинированность, скромность, чистоплотность, порядочность ;
- знание подготовленности своих коллег, поддержание авторитета среднего медперсонала .»
Руководство 1986 года, Ленинградского отделения издательства «Медицина»,страница 23.
  Сжигание себя я закончил в яркое, солнечное, почти что летнее утро. Звенело слегка в ушах, горячилось внутри от утрат, чего –то томящего и неясного чувства нереализованности. Но и казалось, что много ещё впереди – этого убегающего счастья перед cобой…


 
  1 часть –1988 г.  2 часть – 1995 г.   3 часть –  2004 г.
 Ред.  - Панамский  канал, т\х «Иван  Папанин», 2005 г.