Я ли в поле да не травушкой была
Или растительная жизнь почти по Павлу Лобкову.
Родилась я во чистом поле на обочине дороги в 2000 году подле села Знаменка. Правда от села к тому времени осталось три хаты. Да ещё новый русский недавно построил там свои хоромы, окружив их псевдоанглийским газоном. Среди сочных трав я красовалась, как невеста в белом наряде. Звали меня Ромашка Полевая. Все в округе радовались моему появлению. Первым явился муравей и влез по моему стеблю прямо на макушку. Он хотел водрузить на мне свой флаг, но пауки не успели сплести полотнище, и, побегав по вершине, он спустился на землю. Потом прилетел шмель и прожужжал мне все уши о том, как я красива…. Я наслаждалась солнышком, умывалась росой, слушала музыку из окна соседней избы и мечтала о том, что появится принц на белом коне и увезёт меня к себе в замок. Но принц всё не появлялся. Изредка появлялся сын бабки –комбайнёр из соседнего села, но на принца он никак не тянул. А тут заночевал ёжик и поведал о том, что в пору его юности сюда приезжали парни, пели песни под гитары, собирали таких как я охапками и дарили девчатам. Меня не надо никому дарить, но хотя бы кто-нибудь полюбовался мной. Какая я чистая, прекрасная, лучезарная. Ёжик так и сказал сегодня ночью: – Ты сияешь как луна. А когда нет солнца и на небе тучи, ты его можешь запросто заменить… – Помолчал и добавил: – На этой полянке. – Конечно, он старый комплиментщик, но всё равно было приятно.
Но не всё в моей жизни так радужно и безоблачно. Вокруг меня круглосуточно увивается старый козёл. Он так и норовит мной полакомиться. Когда он тянет ко мне свои тонкие губы и я вижу его жидкую подёргивающуюся козлиную бородёнку, меня охватывает неописуемый ужас. Хорошо, что его удерживает старая верёвка, к которой он так крепко привязан. Он, конечно, злится и норовит отыграться на бабке, дать ей пинка под зад головой, но она умеет держать удар. Так мы и коротаем время втроём. Старая бабулька на скамейке, козёл и я. Слушаем по бабкиному радио музыку и всякие передачи. Я даже хотела им на радио написать про английский газон. Я слышала, что его надо стричь двести лет, чтобы он стал таковым. Мне обидно, что, появившись на свет без году неделя, он смотрит свысока на мой лужок, которому не одна тысяча лет. К сожалению, у меня нет ни рук, ни ручки, ни бумажки. Только молодость и чистота.
Бабулька – хозяйка избы и козла, любит вспоминать, что она тоже когда-то была молодой, Тогда и коней и парней ой как много было. Даже и не верится. Но у неё в руках фотодокумент первой половины двадцатого века. Козла там ещё нет, но есть изба и парни, кони и молодая девчонк. Глаза и нос вроде похожи, но в остальном…
Сегодня прошумел ураган, потом лил дождь, я едва выжила, натерпелась страху. Молнии на небе, гром, просто ужас. Потом всё успокоилось, и жизнь вошла в размеренное русло. Я уже перестала думать о принце, как вдруг под вечер рядом со мной остановилась машина, правда не белая, зато в сто пятьдесят лошадиных сил. Из нее вышел крутой парень, посмотрел на меня задумчиво и направился к дому нового русского. Затаив дыхание, я смотрела ему вслед. Он зашёл с обратной стороны дома, перемахнул через забор, как кошка, прошёл по английскому газону, влез в окно второго этажа, и оттуда прозвучал одинокий хлопок, нет, два одиноких хлопка. Вернулся он тем же путём, выбросил пистолет в кусты, нагнулся и сорвал меня. Я даже не успела вскрикнуть. Руки его чуть подрагивали. Он поднёс меня к носу, помедлил и, решительно сев за руль, рванул с места. И вот мы уже в его квартире в центре столицы. Сердце моё почти не стучит, я вся в полуобморочном состоянии. Он налил воды в бутылку из-под коньяка и воткнул меня в её узкое горлышко. Я очнулась под утро. В комнате была тишина, только вода мерно падала на дно раковины, отсчитывая часы моего заточения. Голова шла кругом от всего виденного и выпитого. Вечером он взял меня из бутылки, и я снова в машине. Он вручил меня миловидной девушке в опрятной уютной квартирке. Девушка засветилась и сказала – какое очарование. Меня поставили на видное место в хрустальной вазе. Потом они занялись тем самым, от чего я покраснела до кончиков моего наряда. Девушка вскрикивала, как пролетавшие чайки в пору моей юности. Утром он исчез и долго не появлялся. Я хотела рассказать бедной девушке, предупредить её, но у меня не было слов. Она ждала его: вначале напевая, потом с грустью, затем со слезами. А его всё не было. Она держала меня за стебель, поверяла мне свои тайны. А однажды села к столику и решила погадать на мне – любит, не любит. Мне так хотелось жить... Меня спас телефонный звонок. Она поставила меня в бокал, уже оторвав один лепесток со словом «любит».
Мне так захотелось домой, на родину, где остались мои корни. И я подумала, насколько моя мечта о принце на белом коне лучше реальной действительности.
Киллер-любовник принёс тюльпан, такой яркий, очаровательный. Он оказался со мной в одной банке и представился: Фанфан-тюльпан. Он был такой обаяшка – я сразу же влюбилась. У нас завязался роман. Я потеряла свою чистоту, зато как расцвела. Но на мою беду в следующий приход этот тип принёс пышную розу. Своими телесами она потеснила меня на край бокала, больно уколов при этом. И мой тюльпан стал увиваться за этой ароматной тёлкой. Ненавижу роз с этих пор. Они наглые и так о себе мнят. Следом пришёл к нам василёк, в компании с незабудкой, маргариткой, шиповником на ветке, колокольчиком и одуванчиком.
– Ни хрена себе сразу шестеро по мокрому делу, – воскликнул тюльпан.
– Мы не по мокрому делу, мы почти по-родственному, с деловым визитом, – произнёс, отдуваясь за всех, одуванчик.
– Понимаю, комбайнёр в город за соляром приехал, – ехидно уколола роза.
– Не за соляром, а за нашу хозяйку свататься, – открыл жуткую тайну василёк, – они с детства любили друг друга, я это ещё по старым деревенским байкам знаю.
– Да ну! – тюльпан аж подпрыгнул на своей негнущейся ноге. – Будущий родственник хозяйки? – От василька пахло соляром, и весь он был голубой-голубой.
После кратких, но ярких воспоминаний о детстве и отрочестве, гомосапиенсы перешли на тему зрелости. Комбайнёр говорил о любви, о женитьбе, о земле, которую он хочет прикупить, о детях. Всё было так трогательно, как в старинных романах. Руки у него были твёрдые, как камни подоконника, на котором мы стоим. От него веяло спокойствием, уверенностью и дешёвым соляром. Всё в нём было ладно, но ей не хватало в нём пустячка, маленького пустячка под названием капитал. Решение давалось ей не легко. Пауза затянулась на целых двадцать минут. Наконец она сказала, что рвалась в Москву и была на панели не для того, чтобы вернуться в Тмутаракань. Он страшно расстроился, совсем приуныл и предложил ей разводить на ферме кур и торговать ими. Тогда она сказала, что с торговлей покончено, у неё есть жених, и показала фото.
– Какое знакомое лицо – сказал будущий фермер. – Где-то я его видел.
– Наверное, по телевидению, он же подающий надежды музыкант. На волыне играет.
– Что это за инструмент? Никогда о таком не слыхивал. Хотя вспомнил! На блатном жаргоне так ствол называется. У нас в районе было громкое убийство. Фермера одного убили, фоторобот показывали, ну очень похож.
– Ты недобрый, зачем наговариваешь на хорошего человека.
– А ты слышала, как он на этой самой волыне играет?
– Нет, он обещал сыграть на свадьбе. А теперь уходи быстрее, я не хочу, чтобы вы встретились, так будет лучше для всех.
– Совет вам да любовь, – сказал механизатор широкого, но не очень нынче модного, профиля и пошёл к выходу. – Привет волынщику.
Но, увы, они столкнулись на выходе из дома, а так как не были знакомы, то каждый пошёл своей дорогой.
Киллер принёс три ромашки и протянул их подруге.
– Поставь в банку, – сказала она, пряча забытую комбайнёром сумку.
Он стал ставить цветы в банку, и истеричка незабудка завизжала от страха. На банку надвинулась чёрная тень солнечного затмения, хотя в комнате было светло, как днём. Ужас обуял все цветы, и они стали вопить, независимо от пола, возраста и цвета кожи.
А мерзавец ничего не слышал и не видел... Профессионал боролся в нём с человеком. Человек мыслил. Пить или не пить!! Не пить – душа трясётся. Пить – руки будут дрожать. Пить! – решил он. Руки дрожать будут ещё когда? А душа уже дрожит. Он сел обмывать успешную операцию…
Истерика у нас закончилась через час-другой. От паров выпитого киллером мы малость закосели и стали петь хором «я ли в поле да не травушка была».
– Узнаю девочек с периферии: чуть напьются и хором поют. «Ромашки спрятались, поникли лютики», как вы все мне надоели, вас тут как травы. Вы чистенькие, пока вас никто не хочет, до первой грязи, но как дорвётесь, сто очков любой хризантеме дадите, – пропела роза ехидно голосом известного актёра, озвучивавшего роль чебурашки.
– Слушаю вас, и мне стыдно становится. Зачем вы так бедных девочек срамите! – заступился василёк за своих землячек. Они ведь, как ни как, полевые. От них за версту чистотой веет.
– Чистота – залог здоровья, – поддержал одуванчик.
– А я из оранжереи, – меланхолически растягивая слова, произнесла роза. – Там благородные кавалеры, помню, один георгин сделал мне предложение, от которого я не в силах была отказаться. Но пришёл этот киллер невидимого фронта и на моих глазах застрелил моего опекуна – хозяина оранжереи, пахана в законе – и разлучил меня с моим женихом.
– Тоже мне аристократка, – пропищал божий одуванчик, на которого смотреть, а не то что дуть, было опасно.
– Скажи спасибо, что некому на тебя дунуть, – огрызнулась роза.
– Ваши уколы меня не достают, – прошепелявил одуванчик, прячась за незабудкой.
– Друзья, зачем вы грызётесь по пустякам. Мы и так здесь, как иваси в банке, – молвил василёк.
– А ты, голубой, помолчи, твоё место вообще у параши, – съязвил тюльпан.
– Держите меня за стебель, а то я упаду от хохота в обморок, – выдавила болотная лилия.
– А вы бы, милочка, помолчали, от вас болотом разит. Вы там с кикиморой наверняка якшались – Мил человек, я не болотная лилия, а озёрная кувшинка.
– Это ты сейчас озорная!
– Озёрная, – поправила кувшинка.
– Озёрная, озорная, какая разница, когда тебя принесли, ты была в полной отключке.
– Ещё бы, на моих глазах хозяина яхты убили. Я как душа его, как свидетель, как память о нём нахожусь здесь и, заметьте, не по своей воле.
– Мы все в этой банке не по своей воле, – прошипел шиповник.
– Банка банке рознь, наша-то хрустальная. И иваси тоже разные бывают. Васи, Иваси, Васильки и даже Василии Васильевичи, главное, чтобы каждый был на своём месте!
– Это верно, но вы, василёк, не рыба и не мясо, – не унималась роза.
– Да, я не рыба, и не мясо, и не ивась – я полевой цветок василёк и горжусь этим.
– Нашёл чем гордиться. Вот в нашей оранжерее... – мечтательно произнесла роза, пуская клубы аромата.
– Роза, вы просто публичная женщина, распустились здесь до неприличия, заняли полбанки, от вашего аромата сплошная головная боль, обижаете невинных девочек, – вдруг произнёс василёк и горько заплакал.
– За такие слова георгин бы вызвал вас на дуэль. Раньше были дуэли, а не убийства. Профессия киллера была самой презренной. А на дуэлях дрались благородные люди – дворяне. И девушки были благородные. Моя прабабка институт благородных девиц кончала. Мы бывали на балах у королевских фамилий.
– Вот бы сейчас такое дворянство и благородную девицу! Я бы не отказался, – сказал тюльпан.
– А кто бы отказался, – подхватил одуванчик! – Жизнь бы другая пошла.
– Если каждому сорняку давать дворянство, дворянство умрёт, не родившись, – усмехнулся шиповник.
– А вас никто не спрашивал, и не перебивайте, когда старшие говорят, – не унимался одуванчик.
– Да на тебя дунуть, и ты рассыплешься, – сказал шиповник. – А тебе девочек подавай, да ещё благородных.
– Вас никто не спрашивал, чего вы лезете, – стойко стоял на своём стебле одуванчик.
– Это ещё цветочки, ягодки будут впереди, – подытожил шиповник. Намекая, что у него будут плоды. И не врал. Я сама их видела.
– Я хоть и из народа, но мои предки с королями и принцами чаи запросто распивали, – сказала ромашка, потупив очи.
– Я умру от смеха. Это они с вами, а не вы с ними чаи распивали, – трясясь всем телом, произнёс шиповник. – Зато мои предки, да и я сам владеем складами витаминов, которые доступны и смердам и королям тоже.
– Ну, что прикажете нам делать, простым смертным, – вопросил одуванчик. – Меня ветром по всему миру носило, я многое повидал, но не кичусь своей родословной.
– Кичиться тебе нечем, у тебя один ветер в голове, – прошипел владелец витаминов.
– Мы в Париже салаты и варенья со мной, одуванчиком, пробовали. Такая прелесть. Я верю вкусам французов. Но если вы армию одуванчиков презираете, то вам придётся кормить армию чертополоха. Кто не кормит свою армию, вынужден кормить другие. Чертополох не дремлет, он ведёт наступление по всем фронтам. И успешное наступление, я вам доложу.
– Чертополох ведёт наступление на нас, прекрасных дам, – кокетливо прощебетала роза, – И от него не отстают всякие васильки, колокольчики и прочая чернь, даже одуванчики, представьте себе! Нам пришлось железным занавесом свою оранжерею закрывать.
– При советской власти все были простые, а сейчас все принцы-дворяне хреновы, –пробурчал одуванчик... Тюльпан завопил:
– Надо собирать думу – в обществе явный раскол!
Все загалдели. А колокольчик стал биться головой о край банки – аж в голове зазвенело.
– Ты на кого стучишь, стукачок? – прошипел тот, что с ягодками.
– Я не стучу, я бью в набат.
– Мы собираем вече, – возвестила молчавшая доселе маргаритка. – Роза, ты как жертва, олицетворяющая гибель члена Госдумы, будешь вести заседание. Колокол вечевой...
– Я!
– Будешь исполнять в перерывах роль колокольчика!
– Есть!
– Одуванчик, ты яркий представитель народа – будешь защищать его чаяния.
– Я, одуванчик, буду представлять нашу армию. Меня нужно беречь и лелеять, если не хотите кормить армию чертополоха, который наступает на наши поля со всех сторон и уже обогнал по своему количеству все мыслимые и немыслимые наступления, далеко позади оставив даже 1913, 1914 и другие годы.
– Хорошо! Армию, так армию, – сказала маргаритка.
– Ты настоящая дипломать, – похвалил сообразительную даму одуванчик.
Все дружно исполнили гимн «я ли в поле…» и перешли к прениям.
– Как бывалый солдат заявляю: в армии дедовщина и разврат, – произнёс одуванчик. – Меня заносило попутным ветром в разные регионы. Кругом одно и то же. Беспредел, передел и недород, я хотел сказать – недобор. Молодняк ослаблен от недоедания. С воспитанием, патриотизмом и всеми другими измами дело обстоит очень плохо – процветает только один изм – нацио, и даже не изм , а лизм.
– Лизм – это из другой области. Но я против измов и лизмов, я за низм вместе с шови.
– Кто же им позволит? Шовинизм это так замшело.
Все заспорили.
– Сегодня, милочка, 21 век в России, и Васи, например, которые всегда сидели в консервной банке и были замшелыми консерваторами, сегодня обыкновенные бандюки, киллеры, рэкетиры. Они могут запросто иметь кругленькие счета не только в железной банке, но и в любой сберкассе, и плести любовные интрижки с голубыми, розовыми или чёрными, не в цвете счастье, а в банке, – не унимался одуванчик.
Дело дошло до мордобоя, и на третьем заседании нашу думу неожиданно закрыли. Мы пали жертвой заговора. Колокольчик прозвенел последний раз и забился в судорогах о горлышко банки, а василёк горько заплакал, так как посчитал это гнусной клеветой. Но роза не дала ему доплакать, она просто заколола его своим взглядом, а злые языки сказали, что не каким не взглядом, а самыми натуральными шипами. И фанфан ему пропел: «Что ты, Вася, приуныл, голову повесил». Но тот уже ничего не слышал.
– Вот вам и аристократ, – сказал одуванчик, спрятавшись за тюльпаном, как за стенкой. – Аристократы народ хлипкий и даже вырождающийся. На них и дуть не надо, скажи им что-нибудь нелицеприятное и всё: словом можно убить. Это не про нас.
– Это уж точно, тебя – ни словом, ни шипами, на тебя просто надо чихнуть! – изрёк шиповник.
– Чихать потом будем, – сказал тюльпан. – Надо помянуть нашего товарища. Он был прекрасным юношей из благородной семьи, он любил, верил, он был благороден и смел, он был моим самым лучшим другом, мы все должны брать с него пример, стараться не уронить наши стебли, не пресмыкаться от каждого дуновения, предлагаю почтить его память минутой молчания.
– Как красиво вы сказали о своём друге, – восхитилась болотная лилия! – Говорят, вы и при жизни всегда правду в глаза говорили.
– Врать не буду, иногда я бывал резок. Но сколько мы знаем примеров, когда при жизни льстят и пресмыкаются, а после смерти готовы кусать и рвать на части.
– Мы знаем и противоположные примеры, – возразил колокольчик.
Чем бы это всё кончилось, одному богу известно. Но в этот момент механизатор с широким профилем, забывший свои вещи, вернулся за ними, по правде сказать, не вовремя. Начались выяснения отношений, закончившиеся сценой ревности. Киллер ударил по ненавистному профилю кулаком. Механизатор ответил ему сокрушительным ударом, после которого нужно было махать белым полотенцем и просить о пощаде. Чтобы уравнять силы, киллер слабеющей рукой достал пистолет и прострелил обидчику левую руку. Но этого ему показалось мало, и, чтобы противник не смог покинуть поле брани победителем, он решил отшибить ему достоинство, но так как человеческое не получилось, то решил – мужское. Пока он произносил приговор, мужик собрался со слабеющими силами и нанес противнику могучий удар правой, после которого пистолет можно было положить только на крышку гроба.. Бедные цветы упали на эту крышку вместо него и потеряли сознание и саму жизнь. Уцелела только ромашка, чудом выпавшая на пол усохшая от горя. Ещё перед смертью у розы началась чёрная меланхолия, и она стала быстро терять лепестки. Подувшим сквозняком сорвало башню с одуванчика, и она разлетелась по всей комнате. Колокольчик зачах в одночасье, кажется, он тоже был влюблён в пышную розалию. Фанфан-тюльпан засох на корню. Так что погребения они не застали. Мы остались вдвоём с хозяйкой. Ревели, как последние дуры, она в два ручья, а я.… У меня все реснички были мокрые от слёз, кроме той, что пропала при ворожбе. Погоревав вволю, решили дать объявление в газете: «Ищу принца на белом коне». Если бы вы видели, кто пришёл! Решили, что наши требования слишком завышены, и мы дали объявление: «Ищу принца на любой лошади». Опять круто. Мы написали: «Ищу принца». Фига с два. Тогда я сказала: «Слишком много развелось лошадей и слишком мало принцев». Снизили планку ещё: «Ищу человека». Не тут-то было. Я предложила написать: «Ищу лошадь». Подруга на меня страшно обиделась и в трудный момент не дала мне стакана воды. Обо мне забыли. Без воды я окончательно увяла. Последнее, что я помню в своей жизни: меня вложили в книжку как талисман, я превратилась в ученую даму, сухую и безразличную ко всему, что окружает меня. Захлопнулась моя история под обложкой книжки, как под крышкой гроба. Но если кто-нибудь желает со мной познакомиться, смело откройте книжку «Дума про Опанаса», я там покоюсь на 21 странице. Дума не государственная, а очень даже сокровенная, и я, хоть и увяла слегка, но ещё очень даже мила.
В память о любимом, принёсшем ей первый цветок, хозяйка сделала из меня книжную закладку, смастерив мне ложе из картона и накрыв целлофановой оболочкой. Теперь я кочую из книги в книгу. Хозяйка читает вслух, и мне многое открылось.
Я, конечно, была наивной полевой ромашкой, но мне показалось, что стрелялись мужчины именно из-за меня. Вот раньше, до нас, совсем по-другому бывало! Я предлагаю – как бывший член Госдумы, бывший сопредседатель и основатель частного банка под названием «Хрустальная ваза» – вместо института путан ввести институт благородных девиц и разрешить дуэли – лучше бы словесные, тогда, может быть, мы победим киллеров. Правда, для этого надо ввести институт всеобщего дворянства, ибо на дуэли могут драться только благородные люди, а чем больше будет у нас благородных людей, тем лучше будет жизнь. А посему: «Честь имею!». Это понятие хорошо бы ввести для начала в армии, а затем и в обиходе. Честь имею!
Утиевский Аркадий. Кёльн февраль 2005.