Изящная китаянка не сводит с меня холодных, насмешливых, жалящих глаз; в них - словно в серых мазках улиц за призмой грязного, в разводах, окна - проступает оттепель. Полухолод и полумрак – прокаженное утро способно лишь на полутона – составляют прекрасную по своей убогости атмосферу.
С презрительной жалостью смотрит она на затухшую сигарету, торчащую из искалеченных пальцев: сигарета обожгла мои пальцы и затухла. Я думаю о том, что едва ли этим пальцам еще подвластно хоть что-то прекрасное. Уже целую вечность я мечтаю лишь о разрушении. Разрушение – моя сокровенная идея и единственная осмысленная цель. От этой осмысленности разит морозом рациональности, но рациональность – сомнительное начало и внешняя оболочка. Рациональность всегда кроет интеллектуальную пустоту и зияющие дыры полой морали. Разум – ненадежный инструмент постижения абсурда, сонма дешевых противоречий и боли утерянного смысла. Разум пробивает примитивную оболочку логики и задыхается в открывшемся вакууме. Искореженный разум подобен органу; он корчится в судорогах прощальной мелодии, и занавес опускается. Я вновь перевожу взгляд с чужих глаз на свои пальцы и пытаюсь перевести мысли.
Мысли переводятся с трудом и натугой, как стрелки неисправных часов. Мысли не существуют в моей голове – они неотделимы от предметов, они сливаются с предметами, а предметы – с мыслями. Мир мыслей неотделим от материального мира. Вульгарный материализм с беспокойной уверенностью шевелится в своем прагматичном маленьком гробике. Идеализм плюется на экстравагантный синтез каплями абстрактного дождя. Стрелки обреченной машины бесстыдно отдаются инерции, и безумный калейдоскоп мыслей и вещей набирает свой адский оборот. Я смутно ощущаю нарастающий машинный гул – он расплавленным свинцом вливается мне в уши, и я чувствую иллюзию аварийной остановки, преждевременный конец.
На дне протертого стакана со смыслом – его отсутствие. Я опрокидываю этот стакан и морщусь от пережитых ощущений; смысл льется по кишкам души и смешивается в пустоте моих желаний со своей противоположностью. Противоположности растворяют друг друга и теряют идентичность, покоившуюся на ките относительности. Я начинаю жалеть о своем опрометчивом шаге; я понимаю, что это был последний истеричный шаг апатичной души. Растоптанным нервам остались лишь посмертные необъяснимые судороги.
Я жалею о никчемности предрассветного бытия, когда все порядочные винтики машины еще дремлют в своих промерзших маслянистых постелях.
Мысли сливаются с ощущениями; я начинаю мыслить ощущениями, а ощущать – мыслями. Я – забавное иррациональное чудовище, насмешка и жестокая шутка над банальностью логики. Рядом со мной логика смущается и путается; я безжалостно разбиваю ее на осколки сотен нелепостей и остроту неразрешимых противоречий. Банальность – мой враг, а логика – ее неизменный придаток.
Бог – это логика. Вера в бога – это вера в правильность, логичность, естественность и неизбежность текущего порядка вещей. Иными словами, бог – это иллюзия...
При мысли о боге пепельница падает, изящная китаянка разбивается вдребезги, и комнату окончательно заполняет унылая логика победившего утра.