Сеча была жестокой, столь жестокой, что от сотни Стерха осталось всего-то шесть казаков. Они понуро пылили Чумацким шляхом, уходя от места побоища все дальше и дальше в степь, направляясь к родным куреням.
Сыч бережно баюкал разрубленную саблею ногая руку и, чтобы отвлечься от нестерпимой боли, мычал сквозь зубы какую-то заунывную песню.
Перед Выговской балкой Стерх внезапно остановил казаков, резко вскинув вверх правую руку: со стороны балки явственно послышался рокот копыт… Казаки потянули из ножен сабли, пристально всматриваясь в увал.
Из-за увала вымахнули на рысях ляхи… Впереди шел головной дозор из десятка шляхтичей, которые, завидев казаков, стали растекаться дугой, освобождая проход основным силам.
Нечего было и думать спасаться бегством: слишком мало было расстояние между казаками и ляхами. И Стерх мгновенно принял решение.
- За мной, хлопцы! – дико заорал Стерх, направляя коня прямо в гущу выходивших из балки и ничего не подозревающих ляхов.
Внезапный рывок горсточки храбрецов, дико юзжащих, раскручивающих над головами сабли, заставил ляхов шарахнуться в стороны, и казаки пролетели вглубь балки, которая поглотила их своим бездонным чревом. Лучники запоздало выпустил им вослед несколько стрел, но в стылой тени вековых акаций они не могли причинить вреда казакам.
Кроме одного…
Их не стали преследовать, видимо, посчитав цель ничтожной. Казаки, постепенно сдерживая лошадей, уходили по балке все дальше и дальше, настороженно оглядываясь. Сыч, пьяно качавшийся в седле от потери крови, скакал последним. Его товарищ с младых ногтей Тимоха присматривал за ним, время от времени бросая из-за плеча взгляды на соратника. Услышав глухой удар о землю, Тимоха осадил коня…
Сыч лежал на земле лицом вниз, а… в его широкой спине торчала стрела с бело-черным оперением.
Тимоха тихо свистнул, и казаки встали.
- Эх, ты! – Стерх в сердцах сбил шапку на затылок. – Мало Сычу от ногайцев досталось, так еще и чёртовы ляхи добавили!
Казаки подняли Сыча, прислонив к тонкой акации, и Стерх стал осматривать рану.
- Не вынуть здеся! – сказал он, обломав древко стрелы. – Вырезать жало стрелы надобно! Да еще и кольца кольчуги, стрелой выбитые, в рану попали… Горячая вода нужна, стол чистый. Не выдюжит, пожалуй, казак!
- С-суки… - процедил Тимоха сквозь зубы и, упав на колени, припал ухом к груди Сыча. Да не подумал о том, что кольчуга и рубаха стеганная заглушат слабые удары сердца…
- Все, хлопцы! – тихо молвил Тимоха, поднимаясь. – Нетути боле нашего Сыча… Не стучит боле его сердце!
- Ну что, казаки? – Стерх взял под уздцы Сычова коня Тумана. – Привяжем Сыча к седлу, да пусть Туман доставит тело нашего собрата к его последнему приюту!
Сыча усадили в седло и, накинув ремень на пояс, захлестнули его за луку седла. Руки Сыча наложили на шею коня и связали промеж собой куском сыромятины.
- Ну, Туман, неси хозяина к родному куреню! – Стерх хлестнул Тумана нагайкой и, тихо заржав, умный конь поскакал к выбалку…
Солнце быстро катилось к закату, и Стерх решил заночевать в балке, найдя укромное место.
Сыч пришел в себя, когда солнце уже коснулось расплавленным краем острого конца сланцевой скалы. Руки его затекли в неудобном положении, и он попытался их разжать – не получилось. Сыч долго полулежал на гриве Тумана, собираясь с силами и… мыслями. Постепенно до него дошло, что казаки, посчитав его умершим, привязали к коню и отправили в степь, зная, что казачий конь всегда найдет дорогу к куреню.
- Туман, братик, помогай мне, - тихо сказал Сыч.
Конь заржал и высоко поднял голову, давая казаку возможность снять руки со своей шеи. Сыч зубами развязал вязку на руках и снял пояс с луки седла.
Рядом журчал ключ, пробивший себе дорогу в скале, и Сыч благодарно похлопал Тумана по шее, осознав, что конь привез его в это место отнюдь не случайно. Конь упал на колени, помогая седоку сойти с седла, и Сыч, нетвердо ступая, шагнул к роднику.
Припав пересохшими губами к воде, он долго пил студеную воду, пока от холода не заломило в затылке. Кольчуга давила его, пригибала к земле, и Сыч попытался стянуть ее через голову. Но едва он потянул вверх ворот кольчуги, как резкая боль пронзила его спину, заставив вскрикнуть. Он бросил за плечо левую руку и нащупал в спине обломок стрелы, пробившей кольчугу…
- Вот, значится, что меня свалило… - пробормотал Сыч. – Нужно к людям…
Он снова взгромоздился в седло и тронул повод, крепко намотав его на руку. Быстро темнело, и он решил положиться на коня, который уже проявил свой разум, доставив его к воде.
Вторично он пришел в себя, когда огромный круг полной Луны, вызолоченный в середине, явил в небе свой лик, осияв всё вокруг призрачным светом.
Туман стоял у небольшой хатенки, в слюдяном оконце коей тускло мигал огонек то ли лучины, то ли свечи. Сыч выпростал ноги из стремян, и Туман опустился на колени. Сыч встал с седла, его тут же резко повело вбок, и он со стоном завалился на землю. Скрипнула дверь…
- И-и, соколик, - проскрипел старушечий голос. - Вставай, вставай! Не под силу мне будя поднять-то тебя!
Сыч с трудом поднялся, пьяно качнувшись. Старуха ухватила его за пояс, и Сыч удивился, что у неё столь крепкая рука.
Старуха помогла ему войти в светелку и, усадив на лавку, осторожно стянула с его плеч кольчугу, толстую двухслойную рубаху, проложенную конским волосом и простеганную, и нательную сорочку.
- На-ко, испей! – осмотрев его раны, старуха протянула ему ковш с каким-то, дурно пахнущим пойлом. – Пей, соколик, не боись! Весьма пользительный этот морс, на пиявках настоенный! До дна, до дна!
Сыч, которого снова мучила жажда, резко выдохнул и, стараясь не втянуть ноздрями запах, быстро осушил ковш.
– Ну, соколик, ложись теперя на стол, лицом вниз! – приказала старуха, и Сыч покорно улегся на широкий стол, раскинув руки.
Старуха стала омывать его раны теплой водой, а Сыч вдруг почувствовал, что проваливается в какой-то черный омут…
Вскоре он проснулся, и оказалось, что он лежит на лавке, заботливо укрытый рядном, и ничего у него не болит. Старуха суетилась у печки, гремя чугунками: видно, готовила какие-то снадобья.
- Напиться бы мне, мать! – сказал Сыч каким-то чужим голосом.
- И-и, милок, - старуха остро взглянула на Сыча, - стара я уж в подпол-то лазить! Коли пить хочешь, спустись-ко сам, да зачерпни кваску из макитры, что в дальнем углу увидишь!
- Смогу ли? – неуверенно произнес Сыч.
- Смогёшь, милок! Ишо как смогёшь! На-ко, вот тебе ковш!
Старуха откинула тяжелую ляду, и Сыч неожиданно легко спустился по широким ступеням в погреб, заставленный бесчисленным числом кадок, бадеек и глиняных макитр. В дальнем углу он обнаружил огромную макитру, накрытую плотно пригнанной деревянной крышкой. Открыв крышку, Сыч набрал полный ковш квасу и с наслаждением выпил крутой напиток, стреляющий в нёбо пузырьками. И… только тогда заметил неясный свет в конце погреба, высветивший человеческий силуэт…
- Эт-то еще что такое? – вслух произнес Сыч и направился к силуэту. Перед ним стоял человек, одетый в одежды неопределенного бело-серого цвета. Его лицо было скрыто капюшоном, и только волосы, отливающие серебром, свободно спадали на плечи.
- Иди за мной! – приказал человек и резко развернулся. Сыч с удивлением увидел за спиной человека огромный горб, но еще более неожиданным было то, что горб его, полускрытый складками одеяния, опускался до самой земли…
Какая-то неведомая сила увлекла Сыча за провожатым, и они долго шли, минуя холмы и распадки без малейших следов растительности. Так они дошли до широкой реки, и провожатый кивнул на небольшой взгорок на берегу.
- Жди здесь! – приказал провожатый и мгновенно исчез…
Сыч внимательно посмотрел на воду, и она показалась ему расплавленным свинцом, подернутым серой пленкой накипи, - столь тяжелой она казалась. Волна бесшумно накатывалась на берег и уходила обратно, оставляя на крупной гальке матово поблескивающие звёздочки. Скоро послышался легкий скрип, и Сыч увидел, как из мутной пелены тяжелого тумана показался острый нос лодьи, управляемой человеком в черных одеждах. Лодья мягко ткнулась в берег, и из-за ближайшего холма показалась странная процессия… Это были силуэты людей, но только лишь силуэты. Они были полупрозрачны и медленно двигались к лодье, не касаясь ступнями земли… У лодьи каждый из них кланялся перевозчику, протягивая ему свои ладони. Сыч, словно зачарованный, смотрел на это действо, пока не почувствовал толчок в плечо. Рядом с ним стоял его провожатый, протягивая ему лежащий на ладони серебряный талер.
- Отдашь это перевозчику! – повелительным тоном произнес провожатый, и Сыч безропотно принял монету. – Иначе, не примет тебя… А теперь иди в лодью!
Сыч поплелся к лодье, понимая в глубине души, что возврата оттуда, куда увезет его перевозчик, уже не будет.
Приблизившись к лодье, он смог рассмотреть перевозчика. Собственно, рассматривать было нечего – кроме черных одежд и шеста он ничего не увидел… Под капюшоном перевозчика не было ничего… Не было лица, которое Сыч ожидал увидеть. Внезапно перевозчик поднял голову, и из-под капюшона красными углями взглянули на казака два глаза. Сычу показалось, что от этого взгляда он должен испепелиться, и он даже ощупал себя руками. И… увидел, как медленно затягивается рана на его руке…
- Этот мне не нужен! – громовым голосом произнес перевозчик и оттолкнулся шестом от берега. - Отправляй его обратно!
Провожатый стоял, опустив голову…
- Иди! – сказал он. – К людям!
Сыч, донельзя удивленным странным событием в его жизни, понял, однако, что ему дарована жизнь, и пошел, побежал туда, куда вели его ноги. Задохнувшись от быстрого бега, он упал и… провалился в беспамятство.
Разбудил его луч солнца, с трудом прорвавшийся сквозь слюдяное оконце. Бабка все так же хлопотал у печи, а он лежал на лавке, укрытый рядном до подбородка. Рядом на скамье лежала его чистая, пахнущая полынью, исподняя сорочка…
- Это как же я сюда попал? – хриплым голосом спросил Сыч.
- И-и, соколик, неужто не помнишь? Хи-хи-хи! – старушка дробненько рассмеялась. – Дык ангел твой тебя принес! Впервой после долгих лет крыла свои расправил! Ты ить ему не давал продыху со своею жизнью беспокойной. Вот он и решил тебя отправить в другой мир. Да только Харон тебя не принял! Так что, жить будешь ишо долго-предолго, казаче!
- Так это всё мне не приснилось?! – Сыч приподнялся на локтях. – Это что, взаправду всё было?!
- А энто, милок, решай сам! – серьезно сказала старушка. – Как решишь, так и будет! И на бабушку Фёклу зла не держи. Я ить сделала, что смогла – раны твои обиходила, стрелу вражеску удалила… А дальше судьбу твою решать, то уж не в моих силах было. Я и отправила тебя к твому ангелу, его заботам препоручив. А он-то устал от тебя, ибо жизнь твоя – вся в походах да в сражениях – не каждому ангелу по плечу! Он, бедолаха, ужо и крыла свои сложил, - так устал от тебя!
Сыч сел на лавке, туго соображая, стараясь переварить в голове то, что происходило с ним…
- А где кольчуга, рубаха стегана, сабля моя? – спросил он, оглядываясь.
- И-и, соколик, нашел об чем переживать?! – старушка снова рассмеялась. – Вот же ж, неугомонный! Сказано – казак! Дык весь твой снаряд я в сумки седельные уложила, чтоб тебе легче к куреню свому двигаться.
Старушка помогла Сычу встать и проводила до двери.
Туман радостно заржал, засеменил сухими ногами, взбивая пыль, взбрыкивая…
- Ладно, ладно тебе! – Сыч ласково потрепал коня за гриву. – Пошли домой!
Едва Туман вынес Сыча за увал, увидал он в степи, саженях в ста от него пятерых всадников, направлявшихся в его сторону…
- Стерх, Тимоха, Фрол! – Сыч сдернул с головы шапку и замахал ею над головой.
- Братцы, гля, да энто ж Сыч! – заорал Тимоха и поскакал к побратиму.
Казаки спешились, тузя друг друга по спинам, по плечам…
- Эй, Тимка! – крикнул Стерх, соскакивая с коня. – Ты что ж лупишь Сыча по чём зря?! Он же ж раненый!
- Как же ты?! – орал Тимоха. – Ты ж ужо мертвый был!
- Мож, и был! – отвечал Сыч. – Да вон, в балочке старушка живет. Всю ночь мои раны обихаживала, да шептанья всяки производила. А утром я встал, словно и не был ранен!
Он решил не рассказывать казакам об ангеле, о перевозчике… Ибо казаки такой народ, что могут на смех поднять, не оправдаешься…
- Э-э, Сыч, что-то ты заговариваешься! – сказал Стерх. – Я ведь родом из этих мест. Ишо казачонком я тута все окрестности пешком исходил, облазил с такими ж сорванцами, как сам был. Стоить там, в балке хуторок, да! Но только он, почитай, ишо лет двадцать тому позабыт-позаброшен! Жила тама ведьма, Фёклою звали. Как померла она, так и не жил на хуторе боле никто!
- Да?! – спросил Сыч. – А как же энто?!
Он рывком сдернул с себя сорочку и показал казакам спину…
Тимоха тихо присвистнул: на спине Сыча, там, где вчера торчала стрела ляха, пробившая кольчугу и глубоко ушедшая в плоть, был едва заметный розовый рубец, похожий на звёздочку…
- Чудеса Господни… - только и смог вымолвить Тимоха.
Ни слова не говоря, Стерх вскочил на коня и поскакал к балке. Казаки последовали за ним.
У взгорка встали они в ряд… Пред ними лежал хутор – давно заброшенный, с покосившейся, вросшей в землю и явно нежилой хатенкой, с полуразвалившимися хозяйственными постройками…
- Как же так? – растеряно промолвил Сыч. – Я же только недавно со старушкой попрощался…
- Приснилось тебе всё! – сказал Стерх. – Привиделось! Ты ведь в беспамятстве пребывал…
- Нет, атаман! – твердо сказал Сыч. – Кто ж мои раны заживил, скажи!
- То, брат, твой ангел-хранитель тебя сохранил! – сказал Стерх. – Ладно, хлопцы, поглазели и будя! Айда домой!
Он ожег коня нагайкой, и казаки поскакали в степь…
***********************************
Прошло два десятка лет…
Сын Тимохи – Кость Тимченков, весь израненный в стычке с ляхами, с косой раной поперек спины, залитый своей и чужой кровью, свалился с седла у какой-то хатенки, к коей принес его конь.
- И-и, милок! – сквозь забытье услышал он старушечий голос. – Ну-ко, вставай, поднимайся! Не под силу мне, старой, поднять-то тебя, - ишь, какой бугай здоровенный вымахал!
Собрав остатки сил, Кость поднялся. Старуха обняла его за пояс, и Кость с удивлением подумал, что рука старушки неимоверно крепка…