Приближались весенние каникулы, мои первые в жизни весенние каникулы.
Уже стало показываться яркое солнышко над сопками и даже начали свешиваться сосульки с южных сторон крыши. Я отбил одну из них снежком, когда мы шли в воскресенье после завтрака с папкой в его конторку проверить субботнюю почту - ожидался очередной журнал «Мурзилка», наш со Светланкой. Отец выписывал его почему-то на свою работу.
Мы подошли к домику, называемому «конторкой», где у отца хранились всякие важные бумаги по его работе и стоял большой письменный прибор с двумя чернильницами и двумя ручками и еще в специальной чашечке хранились разные карандаши, которыми я иногда рисовал. Открыли дверь, и я сразу увидел наш любимый детский журнал - он лежал на полу за дверью почти на пороге вместе с кипой папкиных газет, выпавших через специальную «почтовую» прорезь в двери.
А еще из кипы выглядывал большой серый конверт, я вытащил его, он был тяжелый, потому что с обратной его стороны по углам и посредине, где сходились склеенные углы-треугольники были толстые коричневые печати с выпуклыми буквами. «Прокуратура СССР» - сложил я слова из этих букв.
«Подожди, что это? Юра, дай сюда!» - голос отца как-то странно изменился, а руки задрожали…
Я передал ему конверт. Отец взял его быстро и почему-то стал оглядываться по сторонам.
«Ну, давай посмотрим, что там пишут - такой интересный конверт» - сгорал от нетерпения я.
Отец постоял в нерешительности еще немного, потом быстро разорвал конверт, из него выпал сложенный вдвое листок бумаги. Отец поднял его, перевернул и прочитал что-то, шевеля губами, с обратной стороны бумаги. Тут лицо его изменилось до неузнаваемости, из глаз выступили слезы. Он схватил меня под руки и почти подбросил под потолок конторки.
«Юрка, ты знаешь что это?.. ты знаешь что это?
- Это значит, что я свободен и невиновен!».
Затем, схватив меня подмышку, он бросился бежать домой, но скоро спохватился, вернулся назад и запер конторку на ключ - «Мурзилка» так и осталась лежать на полу. Я попытался обратить на это его внимание, но он не слушал меня, он водрузил меня на свою шею и уже опять бежал домой…
В прихожей мамка испуганно встретила нас в таком виде.
- «Сережа! Что случилось? Ну, что случилось?» – торопливо спрашивала она, не понимая радоваться ей или горевать.
Папка наконец отпустил меня, схватил ее за плечи и принял кружить по тесной прихожей, сбивая тумбочку и срывая вешалку. Я еле-еле успел схорониться в свободном углу прихожей…
«Люба, Люба! Я свободен! Я получил письмо из Москвы!» - наконец вымолвил он и поцеловал ее.
Мамка тут же расплакалась навзрыд.
- «А ты не ошибаешься, Сережа» – сказала она сквозь слезы – «Это правда? Тебя не обманули?»
- «Это все правда - письмо из прокуратуры, в нем не может быть обмана».
- «Тогда мы уедем отсюда?» – с надеждой спросила мамка.
- «Конечно же, и, не откладывая - прямо завтра и уедем. Мы теперь - свободные люди!»
- «А у детей занятия в школе…»
-«Скоро каникулы, уедем в каникулы, ждать осталось немного.»
Весть об отцовской радости быстро разнеслась по поселку. Приходили друзья отца и просто знакомые. Все поздравляли отца, хлопали его по плечам, обнимали. А наш хороший знакомый дядя Федор Галкин даже свалил отца на диван и они крепко с папкой поборолись.
Папкин главный начальник тоже приходил, поздравлял отца и разрешил ему не выходить на работу три дня и вовсю праздновать свое освобождение, «реабилитацию», как он сказал.