Этот день запомнили абсолютно все матросы крейсера. Выдали новое обмундирование. На себе пришлось сменить всё, кроме обуви. Объяснили, что обувь в данном случае не имеет никакого значения. Что это за «значение», личный состав военного корабля понял через несколько дней. Именно тогда и начались неприятности с некоторыми матросами. Неприятности психологические, связанные с их мироощущением, восприятием реальности.
Они и положили начало этой нелицеприятной истории, случившейся на флоте около года назад, но, естественно, не освещённой ни в одном СМИ, даже военном. И уж тем более федерального значения. Военная тайна, одним словом.
Но вы узнаете о ней. Не все тайны достойны умалчивания на несколько десятилетий или веков. Пусть об этом инциденте узнает как можно больше людей. Те матросы, большая часть из которых были юнцы, призванные на срочную службу, не виноваты в том, что заставили плакать своих матерей.
Когда я увидел их впервые, у них были целы руки и ноги, не было видимых ран на теле. Но то, что произошло с их мозгами, никто не может объяснить до сих пор.
Откуда мне известны такие подробности и почему я решил всё это вам рассказать? Не всё сразу. Сначала я расскажу, что знаю, а потом вы и сами догадаетесь, откуда мне известны такие подробности, и зачем обнародовать подобную информацию. Кому это нужно.
Через открытый иллюминатор каюты, расположенной на первой палубе корабля, слышался лёгкий вечерний плеск океана.
Передо мной сидел молоденький матрос первого года службы. Губы были плотно сжаты. Глаза глядели на меня немигающим, пристальным взглядом. Кожа уже успела достаточно загореть, а нос облезть не один раз. Ему было девятнадцать лет. Его звали Горбунков Андрей.
Я уже успел пролистать его личное дело. Мы поговорили с ним о его семье, родине. Он несколько сухо поделился тем, что на гражданке его ждёт подруга. Поговорили о многом и как бы ни о чём. И он, и я понимали, что основная тема разговора ещё впереди. А всё сказанное всего лишь разминка, разогрев.
Теперь мы оба молчали. Чего-то выжидал я, чего-то ждал он.
– А я ведь не первый, с кем вы уже успели поговорить? – прервав полёт над бездной молчания, спросил Андрей.
– Ну, конечно. Я даже точно и не скажу, какой ты по счёту, – ответил я. – А это имеет значение?
– Вообще-то имеет. Даже очень важное значение.
– Вот как! – слегка удивился я и пододвинулся ближе к краю стола. – Просвети?
– Разговаривать, вообще, нужно было с самого начала со мной. И только со мной. Все те, с кем вы разговаривали до этого, и те, с кем вы, возможно, будете разговаривать потом, знают многое. Но всё равно я знаю больше их. И они, кстати, это знают.
– Несколько запутанно у тебя получается, – пожав плечами и облокачиваясь на стол, я изобразил на лице лёгкое недоумение. – Кто знает больше, кто знает меньше? И чего не знают другие, что знаешь ты?
– Я знаю больше на столько, чтобы управлять этими людьми.
Такое заявление было для меня не то что странным, но скорее даже смешным. В голове один за другим начали всплывать всевозможные комплексы психических расстройств, центральное место среди которых почётно занял бонапартизм.
– Ты предводитель? – всё же серьёзно поинтересовался я. – Или мессия?
– Ни то и ни другое, – без какого либо эмоционального изменения, с тем же пристальным взглядом ответил Андрей. – Я, скорее, ретранслятор.
– То есть ты не источник информации, а всего лишь её передатчик?
– Абсолютно верно.
– А они?
– Они тоже в какой-то мере ретрансляторы, – кивнул Андрей, – но так уж получилось, что я оказался сильнее их всех. Почему-то мне дано больше, чем им всем вместе взятым. И они это знают.
– Да-да, ты уже мне это сказал. Но согласись, – наконец, не выдержав, и нахмурив брови, решил спросить я, – это же очень, очень странно.
– Всем, с кем вы говорили до меня, вы сказали это, – неожиданно ухмыльнулся мой собеседник, – но это не заговор. Поверьте. Мы ни о чём не сговаривались. Просто неожиданно для всех нас в какой-то момент сработал какой-то выключатель. Щёлк! И мы стали другими. Хуже или лучше – мы не знаем. Просто другими и всё.
Для себя я тут же отметил, что очертания этого коллективного психоза начали вырисовываться. А передо мной сейчас сидел лидер, духовный предводитель этого «явления» на борту крейсера.
– Другими вы стали около месяца назад? – спросил я, записывая свои мысли в блокнот.
Андрей ответил без задержки на размышления или подсчёта в уме.
– Точнее – три недели и один день. Двадцать два дня назад, как только было проведено испытание нашего нового повседневного обмундирования.
Как раз в этот момент я почему-то и сопоставил два факта, – выдачу обмундирования и проведение эксперимента.
– Думаешь, что это как-то связано? – спросил я.
– Это связано. Да.
– И ты знаешь, каким образом?
– Знаю. Мы все знаем.
– А мне можно узнать?
– Да, конечно. Я могу рассказать абсолютно всё. Но поверите ли вы?
– Сначала я должен услышать, – пожал плечами я.
– Хорошо. Слушайте.
Не подозревал, что после рассказа Андрея Горбункова я всерьёз задумаюсь, нужны ли нам новые технологии в военно-промышленной сфере. Но так произошло.
Андрей отодвинулся от стола, лёг спиной на стенку узкой каюты и заговорил.
– Возможно, вам и не известно, но при пошиве нашего обмундирования применялась не совсем обычная ткань. В ткани присутствует очень тонкая медная нить. И нужна она для того, чтобы защитить матроса от воздействия экспериментального излучения. Разработки велись очень давно. А сейчас полным ходом идёт его испытание. Излучение по своему принципу направлено на деморализацию личного состава противника. Было применено в прошлом году в Чёрном море против корабля военно-морских сил США. И довольно успешно. И раз оружие работает, значит должна быть от него и защита. Всякий яд имеет силу, как оружие, если в твоих руках ещё есть и противоядие. То есть, обзаведясь мечом, поспешили создать кольчугу. Медная нить, вплетённая в структуру ткани, играет роль фоновой защиты, барьера для излучения. Она как бы глушит его, не давая ему воздействовать на организм человека. Но что-то сработало не так. Медная нить защитила нас от излучения во время военных манёвров три недели назад, но каким-то образом повлияла на наше сознание, дав возможность слышать голос высшего божества.
Андрей замолк. Со спокойным лицом, тем же немигающим взглядом он глядел на меня и будто безмолвно спрашивал: «Ну что, я же говорил тебе, что ты мне не поверишь?».
Но я решил не сдаваться так быстро. Это ещё не всё, что он мне мог рассказать. Я был в этом уверен.
– Все слышат голос всевышнего? – решил уточнить я.
– Голос высшего божества слышат абсолютно все. Но кто-то в большей мере, а кто-то в меньшей.
– Ты – в большей?
– Я слышу всё. Они нет.
В этот момент я немного замялся. Мне хотелось задать два разных вопроса. Я понимал, что один поведёт разговор в одно русло, а другой – в другое. Какой задать первым?
Андрей, заметив или почувствовав мою заминку, кивнул, будто понимает трудность моего выбора. И сам, без подсказки, ответил на первый вопрос.
– Он просто говорит. Это некий поток информации без прямых указаний к каким либо действиям. Нет ни требований, ни заветов. Скорее, всё услышанное можно назвать пожеланиями. А может быть, прогнозами.
– Предсказаниями? – снова решил уточнить я.
Андрей на мгновение задумался.
– Нет, это не предсказания. Это такие размышления с ноткой сожаления и разочарования.
– Сожаления о чём?
– Обо всех нас, – ответил Андрей. – О каждом из нас.
– Высшему божеству нас жалко? – с улыбкой, но сморщив лоб, опять поинтересовался я.
– Нет, совсем не жалко. Это всего лишь информация и немного разочарования.
Я начал понимать, что запутываюсь в рассуждениях Андрея и собственных мыслях. Разговор начал вращаться вокруг некого высшего божества, которого мог услышать не каждый смертный, а лишь попавший под облучение новейшего военного оборудования. Обязательное условие – наличие на посвящённом нового, такого же экспериментального обмундирования с медной нитью.
Второй вопрос теперь можно было задавать спокойно. Агрессии и религиозного фанатизма, по крайней мере, в рассуждениях Андрея не было. А значит, он попадал вместе со своими «единоверцами» в категорию вялотекущих и совсем не буйных больных. Несомненно, больных. Сомнений у меня на тот момент не возникало.
– Андрей. А можешь ты мне сказать, что конкретно вот прямо сейчас тебе говорит голос?
– У меня нет выбора, – на последнем моём слове, почти перебивая меня, уверенно произнёс Андрей. – Я и могу, и должен отвечать на любые ваши вопросы. И, конечно, могу вам сказать, что говорит голос в данную секунду.
– И?
– Пока вы задавали вопрос, всевышнее божество уже дало разрешение на передачу информации вам.
– А какими словами? – не унимался я.
– Одним словом: «Разрешаю». Этого было достаточно, чтобы я понял.
– А сейчас?
– А сейчас голос всевышнего божества говорит, что вы хороший человек. И вы не напуганы происходящим на корабле, как все остальные из командования.
– В этом нет ничего странного, – скромно пожал плечами я, – просто мне поручили разобраться в сложившейся ситуации. У меня прагматичный, сугубо профессиональный подход. Я пытаюсь понять, что вами движет? Чего вы хотите? – И через паузу. – Чего от вас можно ожидать?
– Нас бояться не нужно.
Хоть какая эмоция промелькнула бы на лице Андрея. Внимательный, пронзительный взгляд. Будто он пытался понять меня, а не я безуспешно силился заглянуть к нему в душу.
– Голос не может приказать вам убить меня и всех остальных, не входящих в вашу группу избранных, тех, кто слышит высшее божество? – напрямик спросил я. Это было рискованно. Но иногда прямота лучше всяких стратегических уловок. Доверие получают либо сразу, либо никогда. Впрочем, как и теряют.
– Это абсолютно бесполезно, – спокойно ответил Андрей. – Стали бы вы жечь осиное гнездо, зная, что этой ночью неожиданно ударит шестидесятиградусный мороз, и все осы неминуемо погибнут?
К такому ответу я был не готов.
– Я тебя правильно понимаю, Андрей? Нет смысла убивать нас всех, потому что мы и так все скоро погибнем?
– Это говорю не я, – кивнул молоденький матрос со спокойным взглядом векового старца. – Это всего лишь информация. И как раз это знаю только я.
– Другие не знают?
– Нет.
– Почему?
– Они должны оставаться спокойными. Им ни к чему волноваться. Они должны только верить, а высшее божество само обо всём позаботится.
Мы замолчали. Неожиданный поворот событий. Вот тебе и без фанатизма.
– А когда это должно случиться? – уже осторожнее поинтересовался я.
– Завтра в полдень, – без тени смущения ответил Андрей.
– Завтра в полдень? – переспросил я.
– В одиннадцать часов пятьдесят семь минут по местному времени, – прозвучало сухое уточнение.
– А что случится? Все умрут? Апокалипсис? Конец света?
Неожиданно Андрей положил перед собой руки на стол, опустил на них голову, и начал говорить прямо в поверхность стола глухим голосом:
– Случится непоправимое. Погибну я, погибнут многие. Но вы будете жить. Из всех, кому будет грозить смерть, вы будете защищены. И это ваша судьба.
Отчётливо помню, что меня передёрнуло, и лёгкий холодок пробежал от макушки до пятого шейного позвонка. Уж больно тревожно, по-театральному надрывно прозвучало послание матроса Горбункова. Непонятное мне самому сомнение вкралось в мою голову. Может, действительно это не он сам придумывает на ходу мессианскую легенду про голос и скорейшую массовую погибель?
– В это мне тоже верить? – с появившейся хрипотцой в голосе поинтересовался я.
– Ни к чему, – поднимая голову, ответил Андрей. – Завтра будут доказательства. И не поверить будет труднее, чем взглянуть на солнце.
Что он имел в виду? Человек может взглянуть на солнце, но это для него не очень приятно. Да и небезопасно для глаз. Но ведь может, это не трудно.
Могут ли слова Горбункова означать, что верить ему так же опасно, так же неприятно, но возможно?
Одно я мог понять чётко: Андрей Горбунков – твёрдый орешек.
Но где он этого всего нахватался? Анкета говорила, что его мать обычная швея-мотористка, а отец проработал двадцать лет охранником в ЧОПе. Сам Андрей окончил школу, отучился два года в техникуме и пошёл в армию. Самородок? Или прекрасный актёр?
Но зачем подговаривать почти всю команду матросов крейсера? Неужели всё-таки массовый психоз? Но почему только у тех, кто был в новом экспериментальном обмундировании с медной нитью?
Вопросов было больше ответов раз в сто, не меньше.
У меня потихоньку начинала ныть голова от умственного перенапряжения. А мне предстояло ещё опросить восемь человек из команды матросов, причисляющих себя к этой ново зародившейся секте «слухачей». Я улыбнулся собственным мыслям. Стало немного полегче.
– Оставшихся восьмерых можете не опрашивать, – неожиданно заявил Горбунков. – Они вам ничего нового не расскажут. Всё то же самое, что и предыдущие.
– Я должен, – почему-то со страдальческой ухмылкой сказал я.
– Понятно. Служба.
– Так точно, товарищ матрос.
Я встал из-за стола. Андрей поднялся тоже. Мы пожали друг другу руки и я сказал:
– Спасибо за беседу.
– Пожалуйста.
– Скажу честно, Андрей, – глядя прямо ему в глаза, на прощание начал говорить я, – не понимаю, зачем вам это нужно. Вы ведь не психи. Вполне нормальные ребята. Ну, поиграли немного в театр, побалагурили слегка, и уже завязывайте. А? Вам ведь ещё на гражданку возвращаться. Девчонки, родители ждут. Ну, разве стоит оно того?
И как раз в это мгновение я почувствовал весь ужас, всю неминуемость всего-всего в глазах Андрея. Неминуемость времени, неминуемость случайностей, неминуемость добра и зла. Как будто из глубины его глаз на меня взглянула не человеческая сущность, какой являлся Андрей Горбунков, а то самое высшее божество.
– Я не могу, – твёрдо произнёс молоденький матрос со стальным, немигающим взглядом. – Может тот, кому дано. И мне дано, но другое. Трудное для вашей веры, но лёгкое для моей. А значит, предначертано мне выполнить волю его, как свою собственную.
Андрей не просто говорил, а как будто декламировал заученные строки из священного писания. Вот только из какого?
Я освободил руку от рукопожатия, спрятал ладонь в карман брюк и произнёс:
– Хорошо. Не буду спорить. Совершенно с тобой согласен: твой выбор – это твой выбор.
Спорить мне с ним не хотелось. У меня были абсолютно другие полномочия. Сделать опрос съехавших с катушек матросов, написать отчёт и предоставить его командованию. Всё! Заниматься их психикой, выяснять, что же произошло с их мозгами, – этим займутся другие. Не я!
И всё же искренне я желал этому молодому матросу и его сослуживцам закончить ломать комедию и вернуться к нормальной службе. В противном случае не военный психиатрический госпиталь, так дисциплинарный береговой батальон их ожидал точно.
– Выбор – миф, – добавил к моим словам Горбунков и тут же спросил, – разрешите идти?
– Свободен, матрос, – печально произнёс я.
Андрей козырнул. Я руку не поднял, так как был без фуражки. Хотел ему сказать что-то вроде «всё же подумай» или «не губи молодость», но сдержался. Ему это было ни к чему. Так мне казалось.
Горбунков ушёл.
После него я опросил ещё троих и понял, что Андрей был прав. Продолжать опрос оставшихся было бессмыслицей. Они говорили мне ровно столько же, что и опрошенные до Горбункова. И совершенно не знали того, что знал он. Я видел по их глазам, они не врали. По сравнению с Андреем, это были обычные овечки, готовые пойти за своим пастырем хоть в терновые заросли, хоть на край высокой скалы.
И всё мне это определённо не нравилось. Голова тяжелела с каждой минутой. И тут я твёрдо решил (в который раз!) больше не вдаваться в суть вопроса, не копать глубоко, не выявлять истины. Ну, зачем мне это? Будет готов отчёт – и достаточно.
Пятерых оставшихся я опрашивать не стал, а уселся за сочинительство.
Подробный отчёт с фамилиями и именами, датами рождений и семейными положениями. С чётким изложением последовательности событий со слов опрошенных. Их психосоматическую общую картину, как если бы имел место коллективный психоз, так и индивидуальные морально-психологические портреты.
До вечера я управился. Да, дело было почти закончено. Но впереди был завтрашний день. И впереди было точно указанное время. Не просто «около полудня», а «одиннадцать пятьдесят семь».
Иногда мне начинало казаться, что внутри меня тоже говорит какой-то голос. Только был он какой-то противный, дрожащий, высокий, почти писклявый. Это из какого-то дальнего-дальнего тёмного уголка шептал мой собственный страх: «Беги! Скорее, чего ты ждёшь! Здесь опасно! Здесь смерть! Мы ведь хотим жить! Жить!».
Нельзя сказать, что спал я спокойно и достаточно. Проснулся очень рано. Оделся и вышел на палубу подышать утренним морским воздухом. Находиться здесь без особого разрешения было запрещено, но обстановка после происшествия на корабле была не боевая, а скорее санитарно-лазаретная. Своеобразный карантин. Ведь большая часть команды была невменяемо религиозна.
Я заметил дежурного палубного матроса. Он находился ближе к корме. Не было сомнений, что он тоже заметил меня. Но сделал вид, что ему всё равно. Отвернулся в другую сторону и неспешно зашагал, поправляя на плече ремень автомата.
Я смотрел на красноватое зарево восходящего солнца и размышлял.
На остальных членов команды облучение подействовало как положено, а то есть был эффект психологического угнетения, деморализации личностных качеств, страх, беспричинная паника. У отдельных матросов расстройство зрения, слуха и даже расстройство кишечника и желудка, сопровождающиеся рвотой и поносом. Это сейчас вони практически не чувствовалось. Через полчаса после окончания эксперимента всё отдраили и замыли с порошком каустической соды.
Но почему на этих «медных рыцарей» в упомянутых доспехах облучение подействовало так непредсказуемо. Можно сказать, в диаметрально противоположенном направлении. Матросы будто укрепились духом, услышали глас, стали то ли неприкасаемыми, то ли избранными, то ли изгоями. Одним словом – уверовали!
Откуда это? Что это? Я никак не мог понять. Игра это, ложь, или я столкнулся с невероятным проявлением божественного прозрения? Конечно, несомненно, мои полномочия после опроса и составления отчёта заканчивались. Но, чёрт побери, не находился ли я сам в неведении, в тёмной комнате без ключа и без двери?
И почему именно медь? Этот уникальный по своим качествам элемент, тепло- и электро-проводимый металл с высокими показаниями. Использующийся во всей современной радио- и теле-электронике, космической промышленности.
Металл, из которого изготавливалась неотъемлемая часть символа власти и могущества египетских фараонов. Совсем недавно стало известно, что изображённые на стенах храмов и в виде многочисленных статуй, древнеегипетские фараоны сжимали в одной руке цилиндр из цинка, а в другой из меди. Почему цинк? Почему медь? Почему не серебро и золото? Значит, эти металлы в некотором роде сопоставимы? Или даже в чём-то выше?
С такими мыслями в голове я простоял на палубе не меньше часа. Уже поймал себя на том, что, наверное, в третий или четвёртый раз гоняю в голове одно и то же. Даже не заметил, как ко мне сбоку подошёл вахтенный, осторожно тронул за плечо и спокойно, видимо, чтобы не напугать, произнёс:
– Здесь до утренней побудки находится не положено. Распоряжение командования. Боевое учебное положение, плюс карантин по кораблю. Вы же знаете.
– Знаю, знаю, – недовольно пробурчал я и пошёл к себе в каюту.
В десять сорок пять за мной пришли. За минуту до этого краем уха я услышал звук зависшего над верхней палубой вертолёта. Именно на него мне и предлагалось сесть и срочно вылететь на совещание командования с обсуждением предоставленных отчётов.
У меня уже было всё готово. Взяв со стола приготовленную с вечера папку и спрятав её в портфель, я отправился следом за посыльным на вертолётную площадку.
На винтокрылой машине меня доставили на командный линкор и проводили в огромную кают-компанию, приспособленную как для обучения личного состава, так и информационных докладов. Сейчас большая часть стульев была составлена друг на друга и рядками располагалась вдоль стен помещения. Посередине были установлены столы буквой «Т». Кресло председательствующего было пусто. По всей вероятности, в него должен был сесть адмирал, командовавший учениями, а теперь разбирающийся в «непредвиденных трудностях».
Практически все стулья, расположенные вдоль стола, были заняты. На них уже сидели такие же, как и я, дознаватели, прибывшие с других кораблей и подводных лодок, участвовавших в эксперименте с облучением. Всего пять человек. Я был шестым. Поздоровавшись с присутствующими, я занял свободное место с края, выложил перед собой на стол из портфеля папку и молча начал ждать.
Примерно через две-три минуты в кают-компанию вошёл человек в тёмно-синем костюме. За ним следом появилась женщина с широким подносом на плече. На подносе стояли стаканы предположительно с чаем. Все мы, сидящие за столом, с удивлением переглянулись.
Женщина начала раздавать чай, ставя перед каждым стакан и добавляя к нему комплект из ложки и маленького пакета с сахаром.
– Товарищи офицеры, – обратился к нам человек в штатском, – мне поручено собрать ваши отчёты и передать их другой аналитической группе, расположенной на этом же корабле. Примерно через час начнётся совещание с вашим участием и участием представителей следственной группы во главе с адмиралом Плавко. А пока вы можете выпить чаю и заказать у официантки любые холодные закуски.
– Бутерброды, салаты, десерт, – тут же уточнила женщина, не переставая раздавать чай.
– Ясно, – недовольно буркнул кто-то из сидящих за столом.
– Таков регламент сегодняшнего дня, – уточнил гражданин и начал собирать папки со стола.
Кто-то помогал ему и протягивал отчёт через плечо. А за другими папками приходилось тянуться между двумя сидящими офицерами. Наконец, собрав все папки, представитель непонятно чего удалился без дополнительных комментариев.
У официантки никто ничего не заказал. Решили обойтись чаем с сахаром. Один офицер демонстративным жестом отказался и от чая, отодвинув от себя стакан и добавив с важным видом: «Я позавтракал».
Когда из кают-компании ушла и официантка, попытались поделиться своими недовольством и мыслями по поводу складывающейся ситуации.
– Странное отношение. А через час могут просто попросить покинуть судно.
– И объяснять нам ничего не нужно. А зачем? Мы свою работу уже сделали.
– Так нас можно и к обычным писарчукам приравнять. Записал, что слышал и «будь здоров, Иван Петров!».
Я молчал. Я понимал, что от моего возмущения не станет ни мокро, ни сухо.
Один из офицеров вытащил на стол пачку сигарет, начал постукивать о лакированную поверхность металлической бензиновой зажигалкой, но закуривать не решался.
Второй офицер начал довольно громко рассказывать о физиологическом опыте, в процессе которого в организме испытуемого сначала повышался, а затем понижался уровень меди. Других офицеров это заинтересовало. Рассказчик находился от меня по диагонали через стол, но я его слышал, как будто он сидел рядом.
По его словам, при повышении уровня меди в крови, человек становился более спокойным, уравновешенным, в некоторых случаях даже богобоязненным. При понижении же более агрессивным, неспокойным, непредсказуемым, злобным. Естественно, что критические уровни меди не рассматривались. От чрезмерного избытка или нехватки меди человек мог погибнуть, как от отравления. Но вот что интересно! Увлечённый своим рассказом, офицер поведал, что лаборатория в Новосибирске уже работает над фармакологическим блокиратором негативного воздействия критичных уровней на организм человека. А значит, при помощи меди в скором будущем можно будет управлять психоневрологическим и эмоциональным состоянием личного состава.
Так и выразился по-военному обезличено: «личного состава».
Я поглядел на часы. Уже было одиннадцать тридцать шесть. Сердце в моей груди вело себя не спокойно. То ли рассказ об опытах с уровнем меди действовал на меня будоражище, то ли я поверил Горбункову и сейчас ждал приближения конца света.
Монолог осведомлённого офицера постепенно перетёк волшебным образом в обсуждение проблем ранней высадки помидоров. Было понятно, что все расслабились и начали просто трепаться.
Официантка приносила чай и уносила пустые стаканы. Вообще, начинало казаться, что мы куда-то едем в вагоне поезда дальнего следования. Все отвлеклись от течения времени. Но только не я.
Для меня пропал интерес слушать, кто и о чём говорит. Я ждал времени «Ч». Да, да, я понимал, что это было похоже на паранойю. Или точнее, это она и была собственной персоной. Но вчерашний разговор с матросом Горбунковым никак не мог выветриться из головы. Хотелось расставить все точки и вынести окончательный вердикт: Горбунков шарлатан-мессия. Никаких концов света не ожидается. И как следствие этого, никаких божественных сущностей ему в уши ничего не нашёптывает.
В таких рассуждениях была абсолютно нулевая логика, но на тот момент она меня устраивала. Моя психика искала какого-то выхода, чтобы ослабить сковавшего меня изнутри напряжения. Стресс искал разряжения, пусть даже нелогичным способом.
Потому-то я и сидел за столом никого не слыша и на замечая, уставившись взглядом в циферблат своих наручных часов.
Тик-так, тик-так, тик-так… Оставалось четыре минуты, когда дверь кают-компании открылась и вошли представители командования. И с ними был тот самый человек в тёмно-синем костюме. Он тащил под мышкой все шесть папок с докладами-отчётами.
– Здравия желаю, – поприветствовал всех адмирал Плавко.
Офицеры, подскочив со своих мест (и я в том числе), слегка нестройно, но довольно громко ответили:
– Здравия желаю, товарищ адмирал.
– Вольно. Садитесь, товарищи офицеры.
Адмирал занял центральное место во главе стола. Справа и слева от него, в своеобразном президиуме, уселись трое. Штатский положил перед собой стопку отчётов. Мы сели тоже.
– Мы предварительно ознакомились со всеми докладами, предоставленными вами со всех кораблей, участвовавших в проведённых учениях с использованием экспериментального вооружения, – начал Плавко. – Ваши отчёты о многом рассказали, но мало что объясняют. А значит, как мы и планировали, изучение вопроса воздействия оружия, обследование матросов продолжатся. Командование благодарит вас за проведённую работу и напоминает о строгой секретности информации, касающейся этой работы. Спасибо за службу, товарищи офицеры.
Все сидящие за столом мои коллеги переглянулись. Не об этой ли развязке всего полчаса назад шла речь? Все молчали. В кают-компании зависла зловещая пауза.
Наконец, адмирал поднялся из-за стола. За ним повскакивал президиум. Нехотя встали все остальные офицеры.
– Товарищи офицеры, – снова выдал, как из заведённого органчика, Плавко, – вы не должны забывать…
Но он не успел договорить. Воздух сотрясся от невероятного грохота, похожего на звук далёкого, но очень большого взрыва. Буквально через три-четыре секунды все без исключения почувствовали толчок в борт судна. И это была не волна океана. Корабль качнулся от достигшей его воздушной волны. Многие ухватились за край стола, чтобы устоять на ногах. Кто-то плюхнулся на свой стул. Я успел ухватиться за спинку и широко расставил ноги.
– Немедленно выяснить причину, – обратился адмирал Плавко к офицеру из его непосредственного подчинения. Тот стремглав умчался прочь.
Через несколько минут мы знали, что это прогремел взрыв, причиной которого стал торпедоносец «Ратник». Не понятно почему этот гружёный доверху боеприпасами корабль протаранил на приличной скорости крейсер «Южный». Тот самый, на котором служил Андрей Горбунков и его команда. Те, кто слышали голос.
В те мгновения на мне не было лица. Точнее выразиться, его выражение было близко к предсмертной гримасе вперемешку с удивлением, шоком и страхом. В те мгновения я понял, о чём говорил мне Горбунков.
Ещё через пару часов стало известно, что никто из команды «Южного» не спасся. «Ратника» тоже.
И ещё через неделю, самостоятельно и очень аккуратно интересуясь по своим каналам о причине и подробностях трагедии, я выяснил, что на борту «Ратника» так же находилась команда, участвовавшая в экспериментальных учениях. Но на них испытывали ту самую сыворотку, блокирующую воздействия крайних уровней меди в крови человека.
Видимо, ребята озлобились не на шутку. Сыворотка не сработала.
Кто я такой, вы, наверное, уже догадались. Военно-морской врач. И специализация моя – психоневролог. Бывает и такая, не удивляйтесь.
А фамилия и имя? Нет уж. Давайте без подробностей. Просто я один из тех шести, кому было поручено опросить матросов. Тех, кто сидел за столом в кают-компании адмиральского линкора. И тот, кто уверен, что об этой истории люди должны знать.
А ребят матросов жаль. Могли бы ещё жить да жить. И никакой голос им был бы совсем ни к чему.