Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946
Предыдущая часть: " РАЗДЕЛ ХХVІІІ. Еда для мужчин " http://www.proza.ru/2014/08/21/654
Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)
РАЗДЕЛ ХХІХ. Пятка не имеет стыда
(Евангелие от Иуды)
(перевод с белорусского языка)
І тады гэты паршывы нечасцівец склікаў да сябе — таемна і
пад покрывам цемры — яшчэ дзесяцёх, чые імёны хай не
апаганяць вашага слыху.
Усходняя казка
Всего через два дня этот самый грохот нестерпимо рассыпался над домами и улицами Городни. Нестерпимо, хотя тут его извергали всего два барабана и с десяток бубнов в руках стражи.
Звук был нестерпимый, потому что огромная, мертвая тишина стояла на полных народом улицах города.
Шли посланцы от крымчаков, а это означало, что и сама орда где-то тут и уже льется кровь, лязгают, дребезжат мечи, свистят арканы и вопль стоит в воздухе.
С ужасом смотрели на иноземцев дети, с безмерным отвращением женщины, с гневом — ведь кто же их когда-нибудь звал на Белую Русь — мужики и мещане.
Что правда, татар заставили спешиться еще на Малой Скидельской, но им оставили все, даже бубны. И вот победные, варварские звуки чужой музыки, той, какая пограничным людям снилась даже ночью, оглушали Ростань, потом Старую улицу, потом Старый рынок. Никто не предупредил о появлении крымчаков ни совет, ни даже духовный суд, который сейчас сидел в дворцовой церкви, в первом восточном нефе замка. Татарин приказал тысячнику Корниле не тянуть часы и дни, если не хочет, чтобы его тысяча встретилась с тьмой, а сразу вести его «к властелинам». Иначе будет хуже. Каждая минута — лишнее сожженное село.
И Корнила решил вести мурзу на свою ответственность.
Ударяли, грохотали бубны. И шел, в перевалку, впереди своей дикообразной стражи посыльный татарин. Ноги в сапогах с загнутыми носами уверено попирали землю. Одна рука — на эфесе, вторая — калачиком на тугих витках аркана. Голова заброшена, глаза смотрят сверху вниз. И нагло, свысока улыбается рот.
Только однажды выдержка изменила ему. Увидел золотые кисти рук и предлинные усы Тихона, и они так поразили его, что он рассмеялся и схватился за них, словно ребенок за игрушку.
— Доб-рый баран. Мой будишь!
Друзья бросились было на крымчака. Гиев развернулся было, чтобы дать. Вестник поднял молот. Но тут замковая стража, которая сопровождала посланцев, выставила копья и гизавры.
— Вы что, хамы? — спросил тысячник. — Посла?!
...А знаменитый городенский синклит сидел между тем в северном притворе дворцовой церкви и совершенно ничего не знал про неожиданную «радость», которую готовила ему судьба.
Перед учтивыми и благородными рясниками стоял гонец, запыленный до того, что казалось, словно он всю жизнь до сих пор прожил на мельнице. И вот его вытащили оттуда и, кое-как почистив (не хватало времени), послали с поручением.
— Надо похвалить вашу службу, — очень тихо сказал Лотр Флориану Босяцкому. — И как ваши голуби?
— Прилетели, — мрачно сказал проиезуит.
— Интересно, — сказал Лотр. — Интересно было бы знать, почему вы почтили за лучшее ввести нас в обман насчет того, что все хорошо, оставив при себе известия о событиях в Новоградке, о попытке помешать святой службе, о том, что исчез генеральный комиссарий и что в исчезновении этом, возможно, также виновны они? Наконец о последних событиях... Это была ваша идея с голубями?.. Вы что-нибудь употребили?
— Употребил, — мрачно сказал монах-каплан.
— Интересно было бы знать, что?
— Я употребил этих голубей. Жареных в масле. Помните? Вы еще помогли мне их употреблять. Было вкусно. Могу также напомнить, что была среда.
Кардинал поперхнулся.
— Пожалуйста, — почти беззвучно сказал он, — молчите.
— Чего мне молчать, когда не молчите вы?
— Но же...
Лицо каплана обтянулось кожей. Безжалостно и жестоко он сказал:
— Голуби вернулись без записок.
— Может...
— Все три голубя вернулись без записок, — повторил монах.
— Магдалина? — поднял Лотр непонимающие глаза.
— А это-то уже была ваша идея, — свалил проступок на кардинала доминиканец. — Я только высказал мнение «а может». И тут вы ухватились за неё, как клирик за бутылку, как папа Александр VІ за собственную дочку, как пьяный за забор...
— Хватит, — сказал Лотр. — Давайте действовать.
Флориан Босяцкий кашлянул и любезно обратился к гонцу:
— Так что же это ты нам такой сказал? Как это торговцев разогнал?! Как разрешили?
И тут вставил свои три гроша Григорий Городенский, в мира Гиляр Болванович:
— Сами говорили: «плут», «безопасный».
— Был безопасный, — сказал монах. — Был.
— Говоришь черт знает что, — сказал епископ Комар. — Это что же будет, если каждый так-то, в храм? Рассуждать надо. — «Дрянь перед Богом — человек рассудительный», — как всегда, ни с пущи ни с поля подал голос войт.
Гонец мучительно боялся принесенных скверных известий.
— Отцы, — сказал он, — и это еще не все. Еще говорят, будто заметили татар. Татары идут.
— Замолчи! — вспылил Лотр. — «Будто-о», «Будто-о». Татары пришли и пойдут. А тот, кто замахивается на народные святыни, это тебе не татары?
Шевельнулся в темном углу бурмистр Юстын. Раскрыл глаза. Хотел было сказать, но только злобно подумал:
«Ясно, почему вы так. Вас даже в рабы не возьмут по полной неспособности, бездельники. То вам что?!»
И опять под скобкой волос погасли угли его глаз.
— Ты понимаешь, на какие основы он замахнулся?! — побагровел Лотр.
Неизвестно, чем бы все это закончилось для гонца, если бы не послышались на переходах шаги, какие-то приглушенные удары и дребезг. Все насторожились. Послышалось что-то вроде перебранки. Корнилов голос уговаривал кого-то немного подождать. После тысячник вошел, но не успели они спросить у него, что случилось, как с грохотом открылась дверь. Плеснула в церковь дикая какофония звуков. Бубны даже захлебывались в бряцании и гулких ударах.
Мурза Селим вошел на полусогнутых ногах, беззвучно, как кот, и одновременно нагло. Дернул тысячника за нос в знак того, что все же поставил на своем.
Осмотрел церковь. Содрал дорогой с иконы бесценные «обещанные» бусы из рубинов, пощелкал языком и запихнул за пазуху.
После осторожно подошел к «вратам», прислушался, ударом ноги распахнул их. Осмотрел бегающими глазами.
— Что? — резко спросил у переводчика.
— Престол.
Мурза словно вспоминал что-то. После улыбнулся высокомерно и вскинул голову:
— Престол. Сидеть тут хочу.
И сел.
— Мыня слушай, властелины Га-ро-ды-на. Киназ Джыкамон нет — вы киназ... Ваш ответ... что надо отдадите — татар не пойдут. Что надо не дадите — татар пойдут. И пыль от Гародына достигнет небо. И вонь от этой земли достигнет небо. Белый киназтва — будет кара, черный киназтва.
В ответ легло молчание. На лицах людей в притворе нельзя было ничего прочитать. В глазах людей из стражи ясно читались оскорбление, невыразимое отвращение, ужас и гнев.
Мурза вытянул губы, словно для поцелуя, поднял руку, сжатую в кулак, и медленно начал отгибать пальцы. Один за другим.
— Золотых четыре тьмы, по одному на воина, ведь сорок тысяч нас. Рабов четыре тьмы — на каждого воина раб. И тьма рабов — мурзам и хану. И две тьмы золотых — мурзам и хану... И коней — четыре и четыре тьмы. И быдло — четыре и четыре тьмы. — Он показал на оклады. — И золота еще такого-то четыре арбы, ведь оно блестит.
— Мы не из богатых, — сказал Лотр. — И в скромной бедности живем.
— Лицо твоё — пятка, что не имеет стыда, — ощерился крымчак. — Потому что не краснеет пятка. Что лжешь? Смотри!
По кладкам, иконам, истуканам плыло золото. Властелины молчали. Селим медленно вытягивал саблю из ножен. Она выползала из них почти невидимыми рывками, как змея.
— Мгновение каждое добавляет к вашей дани. Я вырву саблю, и что тогда спасет вас?.. Мгновение каждое добавляет... Ведь татары — пошли!
И такая наглая сила была в этом голосе и в неторопливом выползании стали, что все словно услышали далекое гиканье, яростный гул бубнов, рыдания верблюдов и ослов и бешеный топот копыт бессчётной орды.
Сабля выползла почти до конца.
— Дан, — ощерился мурза. — Дан давай — жить будешь.
Люди в притворе переглянулись. И тут Босяцкий любезно, с чувством своего достоинства поднял руку:
— Стой.
Мурза улыбнулся и с лязгом забросил саблю назад в ножны.
— Не угрожай нам, мурза. Мы достаточно сильные, чтобы растоптать вас.
Стража у дверей вскинула головы.
— И если мы все же дадим тебе то, о чем просишь, то не из боязни, — плоские глаза смеялись, — а потому, что так приказывает нам наш Бог. Сказано ведь у Матвея: «И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя сорочку — отдай ему и верхнюю одежду».
— Хорошая вера, — сказал мурза. — Удобная для сильного вера.
— Ты что же, не тронешь тогда земли? — спросил Грынь Болванович.
— Зачем «земли»? В а ш е й земли не трону.
Синклит думал.
«Просящему у тебя — дай», — тихо сказал Лотр.
— По весу дай, — сказал крымчак.
Жаба тихо забубнил:
— Неверные весы, сказал Соломон, дрянь перед Господом Богом, но правильный вес желанный ему.
— И женщин дайте нам. Ведь нам нужны женщины. Рожать сильных вояк... ради нашей веры.
Кардинал и монах переглянулись. Понял их также епископ.
— Разве что... несколько монастырей, — поднял он грозные брови. — Все равно из монахинь путного, как из кошки овечьей шерсти.
Монах тихо сказал:
— Машковский... Игуменье сказать, чтобы кого уж кого, а ту выдала басурманам, — и улыбнулся. — Ничего, они там с их опытом не одну, а три орды сразу изнутри разложат.
Татарин смотрел на тех, что шептались, ждал.
— Дадим, — сказал Лотр. — Только чтобы сберечь мир.
— Будет мир, — коварно улыбнулся крымчак.
Корнила зашептал Лотру на ухо:
— А как обманут? Денежки же на ремонт стены у Лидских ворот вечно кто-то в карман?..
— Ну-ну.
— А стена там такая, что я каждый раз с ужасом смотрю, когда к ней собаки подходят и подмывают. Денег не даете.
— Совет пусть платит, — сказал кардинал.
— Вы однажды уже магистратские деньги тю-у, — сказал, услышав, Юстын. — А городской совет всегда был бедный, как церковная... простите, как магистратская крыса.
— Тем более откупиться надо, — беззвучно сказал Лотр и вслух добавил: — Мы покажем тебе, где вы будете иметь право брать женщин, мурза. Первым можете Машковский монастырь...
В этот момент сильно отдался под готическими сводами звук смачного плевка.
Плюнул молодой человек лет двадцати пяти, который стоял среди стражи. Худой, но долговязый и сильный, в тяжелых латах от шеи к ногам (шлем он учтиво держал в руке, и длинные пепельные волосы его лежали на стальных наплечниках), он теперь вытирал тыльной стороной узкой и сильной ладони большой и твердый рот, рот одержимого.
Серые, красивой формы глаза смотрели с возмущением, саркастической улыбкой и почти с фанатичным гневом. Прямой нос словно окостенел.
— Тьфу!
— Эй, ты это что, в храме?.. — спросил Корнила.
— Кор-чма это, а не храм, — бросил человек. — Торги! Кто со мной? Мы им...
Несколько человек тронулись за ним.
— Будут воевать? — обеспокоено спросил мурза.
— Отступники, — сказал Лотр. — Сказано — «не убий». Тысячник, прикажи, когда закончим, запереть ворота и не выпускать из города мещан.
Так завершился самый позорный торг с басурманами, который когда-нибудь знала Земля Белой Руси. С тем, кто плюнул, с вождем осужденного заслона, успело выйти, ради спасения совести и чести, не более чем триста — четыреста человек, преимущественно без коней. Вышли на верную смерть.
В честь городенцев стоит сказать и то, что после того, как тысячник закрыл ворота, приблизительно человек около пятидесяти умудрилось спуститься со стен и все же убежать за ратью.
Продолжение " РАЗДЕЛ ХХХ. Саранча" http://www.proza.ru/2014/08/25/1209