«Учились бы, на старших глядя…».
Александр Сергеевич Грибоедов
Как-то с утра, Николай Николаевич шел в городскую администрацию на совещание санаторного директората. На улице Конституции, у входа в представительное украшенное по фасаду полуколоннами здание института Южпректгипрострой он встретился с инженером проектировщиком Витей, спешившего на службу скорым шагом с видом серьезным и внушительным.
Николай Николаевич и Виктор кивнули друг другу.
— Ну, что там слышно в приходе? Как там настоятель? Что паства грешная? Растет ли сруб?- полюбопытствовал Николай Николаевич.
— Я отошел от церковных дел, - все… - Витя сделал жест рукой, смысл которым, равно как и твердым, серьезным и спокойным выражением лица дал понять, что не стоит далее продолжать эту тему.
— Ну, что ж…, - вздохнул Николай Николаевич.
Что бы, не выглядеть совсем уж суровым Витя сдержанно улыбнулся.
— Эти хозяйственные дела, обряды...
— Ритуалы.
— Ритуалы, - не мое! К тому же там с главврачем роддома у Отца Валентина какие-то раздоры, трения начались. Он просил меня сделать топографическую съемку границ церковного участка. Может быть, какие-то жалобы в Край на этого акушеразадумал.
— Однако подлинно религиозное чувству, та искра божья, что сверкнула в вашем сердце, и заставила сделать первый шаг в Всевышнему.
— О, конечно! безусловно, безусловно… - Витя хотел вновь принять серьезный вид, что бы сдержать смех, однако это ему удалось и без напускной серьезности, смех и веселье отлетели как-то сами собой.
— Ладно, извините мне пора.
— Ну, храни вас Бог!
— Вам так же, ангела-хранителя.
— Да! Еще, только одно мгновение! О страсти к оружию?
— О кинжалах?
— Да, я и пистолета не отказался бы.
— С холодным оружием я пока выдерживаю паузу, а на счет пистолетов. Говорят, сейчас сигнальные пистолеты и револьверы переделывают в боевые.
Правда, не знаю, как наганы, но я видел ПМ, так он дезактивирован до полнейшего безобразия! Убит полностью. Переделать в боевой его невозможно.
— А ТТ?
— ТТ не видел. Так, по интернету посмотрел, - сделал заключение, что стрелять из него можно, но не автоматически.
Николай Николаевич распрощался с Виктором и свернул во дворик пятиэтажного дома эпохи вождя народов, под сень высоких тополей: одного и одного высокого пирамидального, навевающего мысли об Украйне, Таврии, Несторе Махно и другого, могучего серебристого гиганта. Кроме тополей, во дворе, на древних клумбах, чернели старые высокие мушмулы, сверкала своими эмалированными листьями отцветающая магнолия, и над площадке в центре двора наклонилась древняя лавровишня с широким стволом. У края площадки стояла покосившаяся развалина скамейки, с массивными бетонными боковинами, украшенными замшелыми почерневшими барельефами.
Здесь он встретил еще одного знакомого. Это был признанный мастер ландшафтной архитектуры, известный строитель парков и скверов Владимир Николаевич Васин.
Васин первый увидел Николая Николаевича и, широко улыбаясь, шагал к нему навстречу.
— Приветствую вас, господин Эвксинский!
— Приветствую вас, господин Васин!
Николай Николаевич, вдруг ощутил масштаб времен и, как следствие, некоторый демиургический раж, от наблюдения трансформации личности, в рамках поколения, на примере этого замечательного архитектора.
Владимир Николаевич, человек мужицкой внешности, на первый взгляд, мог бы вполне сойти за обычного пожилого автослесаря.
Он происходил из рода коневодов и ямщиков. Однако интеллектуальный труд, практика внутреннего видения своих зеленых творений, еще до того, как они появятся, не только на земле, но и на ватмане, в виде эскизов и чертежей, привычка к строгому, упорядоченному, молчаливому труду за кульманом, конечно, прибавила облику Васина отличий от предков ямщиков.
Несомненно, и те были людьми достойными, честными, умными и способными к предвиденью бурана в пути, к встречи с волками и разбойничками.
Генетически Васин хранил в себе инстинкты охотника, истребителя хищного зверя.
Так, в пору молодости, в дендрологической экспедиции исследовавшей пойменные енисейские леса - будущее дно Красноярского водохранилища, - он с помощью охотничьего карабина не только снабжал всех девятерых своих коллег рябчиками, тетеревами, гусями и утками, но еще застрелил трех росомах, двух волков и одну огромную рысь, поразив разбойницу в глаз и, следовательно, не испортив шкуры. Последнее обстоятельство вызвало безоговорочное уважение к Васину жителей старообрядческого селения Лиственничного, к берегу которого пристал экспедиционный ботик, где пол деревни - Шишкины, пол деревни – Опарины.
Одет он был по-летнему: в светлые выглаженные брюки, рубаху и парусиновые туфли.
— Ну, как дела на поприще озеленения курорта.
— Какого озеленения? И какого курорта? Если говорить о муниципальном озеленении, сами видите, зелень то там, то сям уничтожают. На Тенгинской улице, вон, возле самых фонтанов. Вашенгтонии попилили. Этот бандит попилил, которого застрелили. Как же его…
— Сулейман?
— Сулейман! Какую-то тошниловку-стекляшку, начал строить, - четыре пальмы спилил.
Теперь, вот, иду возле галереи. Смотрю, что-то не то. А там спилили платан, - ему наверно лет сто пятьдесят, и еще пару пальм, - фиников канарских.
— Что вы говорите? Платан? Такой развесистый…
— Развесиситый
— Славный.
— Славный. Чья это земля? То есть, земля-то городская, - кому ее отдали, - не знаю.
— По моим сведениям, там хозяйничают компаньоны: Калипсошвили и Чакирян.
— Этот который, на винзаводе спиртом приторговывал?
— Народный избранник.
— Избранник…
— Вы полагаете к ним, как к Сулейману, применить точечный отстрел.
— Да, ну-у… Что это даст? Отстрел… Их не будет, - придут другие, сможет быть еще хуже. Должна быть общая идея. Общая цель..
Как при Сталине… На Курортном проспекте стоял памятник, и Сталин указывал рукой: вот, главный Курортный проспект, ясно было что и город курортный! А сейчас чем должен быть наш город?
— Вы сталинист.
— Причем здесь сталинист? Какое там сталинист! Салин конечно, повинен во многих…
— Прегрешениях.
— Да. Но, вот, для нашего города, на мой взгляд, он принял правильное решение: сделать его курортным. Как сказал наш архитектор Казарян, слышали может быть, он фронтовик, известный достаточно человек, «такого города, как наш, в другом Советском союзе нет». Попутал слова, получилось забавно, но общая идея, которую он хотел выразить верна. Не как там, в Москве, где состоятельная публика селится.
— Капиталисты.
— Капиталисты… Рублевка! Не рублевка в субтропиках, не элитный спальный район у черного моря, не всероссийский бизнес-центр. А курортный город. На гербе города был же … как его?... Надпись: «здоровье народу».
— Девиз.
— Девиз. Его уже нет, этот девиз, из герба выкинули. Костоглотный выкинул.
— То есть, с распространенным в кругах местной архитектурной общественности мнением, что точечная высотная застройка снижает привлекательность нашего города?
— Безусловно!
Эти высотки, что на бастионной горке, на Лившица. Это же, черт знает что. Не поймешь, где они стоят: на горе? Или это такие высокие небоскребы? Бастионки, горы, с ее кедровыми и дубовыми рощами уже не видно.
Ландшафт изувечен. Как Ле-Карбюзье говорил: здание презирает землю на которой оно стоит», - это, словно про застройку нашей Бастионной горки.
— Да-а-а… Кстати, наши молодые ученые из «Университета Туристической Предприимчивости» проводили социологические опросы отдыхающих.
Из уст москвичей, - москвичи же у нас до последнего времени были самой многочисленной группой отдыхающих, - они часто слышали о решительном нежелании впредь приезжать к нам на отдых.
— Это вполне закономерно.
— А объясняли москвичи свое решение следующей формулой: «не хотим из Москвы в Москву отдыхать ездить».
— Все верно, но тут два объяснения. Цены такие же запредельные, и как в Москве. И второе: платить то такие деньги теперь, по существу, не за что.
Сюда же люди не только в санатории и пансионаты приезжали отдыхать, но и просто в город.
Потому и говорили: город-курорт. Во двориках, в самодельный виноградных беседках, под кипарисами, под, вот такой, вот, мушмулой, - Васин кивнул на темную лапоухую ветку мушмулы с ребристыми листьями, - или алычой. Там, на скорую руку нарежут салат: огурцов, помидор, лук зеленый…
— Зелень петрушки.
— Зелень петрушки, совершенно верно. Посидят в беседке. Под сенью бананов. Ну, сходят на море, на экскурсию съездят. И возвращаются, в беседку под банан, виноград. Просто проводят время среди нашей пышной, доминирующей зелени. Читают, общаются прохлаждаются в свое удовольствие.
— А какой изумительный аромат испускали ленкаранские акации.
— Да, и цвели великолепно, очень красиво, этими розовыми пушистыми султанчиками.
— Почему-то их мало сегодня высаживают.
— Они растут в районах с жарким засушливым климатом. А у нас влажно, поэтому ленкаранские акации следует выращивать особым способом, с соблюдением определенных агротехнических норм. А сейчас настоящих специалистов, знакомых с такими нормами, такими технологиями практически не осталось.
К тому же, это большое дерево. Оно подходит для озеленения улиц, скажем, на рабатках высаживать или на аллеях в парках. А паркового строительства уже лет тридцать у нас не ведется…
Это Генрих IV во Франции разбивал Версальские парки. А у нас подходящие для этого дела короли, цари…
— Генсеки.
— И генсеки перевелись.
— А наши капиталисты.
— Наши капиталисты - народ невежественный.
………………………………………………………..
После совещания директоров возле скверика, где некогда красавец Храпун проводил деликатные переговоры с предпринимателем Гугуевым, перед вереницей кедров, благословлявших прохожих своими и лапами, Николай Николаевич остановился покурить и, увидел еще одного знакомца, главного врача городского роддома, Айсанова, интеллигентного лысеющего худощавого черкеса, совершенно невоинственного, не смотря на горское происхождение.
Вид у Айсанова был взволнованный, недоумевающий и оскорбленный. Он явно старался самого себя сдержать и успокоить.
Николай Николаевич и Айсанов поздоровались.
— Да, чего-чего, а такого, никак не ожидал… Айсанов вздохнул, и оглянулся на высокие окна здания администрации.
— Что случилось?
— Я сам не понимаю, что случилось. Кому помешало в нашем городе детское здравоохранение?
Айсанов несколько сбивчиво, время от времени подавляя в себе поднимающиеся волны гнева, рассказал ему о присланной с Кубани новой начальнице управления здравоохранения, о ее самодурстве и оскорбительных для местных медиков речениях.
И не для печати добавил: «Будь она мужик и происходи все это дело на Северном Кавказе, - давно зарезали бы!».
Николай Николаевич, внимательно слушал, смекая, к кому еще следует обратиться, что бы разузнать подробности этой истории. Об этом же он расспросил Айсанова, и записал надиктованные им телефонные номера.
— Записали? – Айсанов спрятал свой телефон, в карман и снова взглянул на окна администрации. - На кой черт, я вообще туда заходил.
— А вы сейчас из горздрава?
— Ну, да. Орет, как… Не возможно понять; или ты на станичном базаре, или у ней с психикой нелады… Словом, настроение изгажено на неделю.
Николай Николаевич вежливо попрощался с Айсановым.
«Шары, - подумал он, - все шары! или это я один, по Хармсу, по Ивачеву, утратил все желания и превратился в шар.
Не черпаю информацию, погружаясь в источник, но сканирую поверхность оного. Мне даже нравится, что предоставляющий сведения контролирует их и сообщает, что ему надо, видя и ведая, что я не собираясь их у него выковыривать киркой или стоматологическим крюком…
Ни в мантию, ни к ядру не рвусь. Потому-то люди и делятся со мой сведениями.
Наличие тектонических процессов в человеке подтверждает и народная мудрость словом «прорвало» в его психологическом значении.
То есть, девочки, (Помянув девочек, Николай Николаевич отчасти, разумеется, не без иронии, принимал назидательно-поучительный образ шевченковского кобзаря, всегда, в прологах и интродукциях поэм начинавшего с обращения к девчатам. Ему вспомнились и Инночка Пшевальская, и Корина Джавоян предполагавшие и появление Минзели, точнее, пласта памяти со сведениями о Минзеле).
То есть, лапоньки мои, кипело у человека, кипело и прорвало… Полетели вулканические бомбы, всклубясь вознесся до небес черных столп удушливых серных газов и пепла.
Грохот и низкий гул дрожащей земли ужасают бедных виноградарей, рушат планы пиранделловских князей-интеллектуалов, рассчитывавших как раз в день извержения начать у подножья Этны археологические раскопки какого-нибудь античного полиса и точно установить в древних руинах план храма Гелиоса.
Или исполненные священным трепетом коряки…
...
Дегенеративные ушлые журналисты, племенные информ-производители, которых Николай Николаевич сменил в «Курортнике на посту», исповедовавшее примитивно-языческое «кому это выгодно», просто мечтали вызвать, таковое извержение у иных собеседников, ибо видели в том вершину журналистского мастерства, что рождало в них несказанный обличительный восторг, всегда нуждающийся в коллективной подпитке.
Николай Николаевич, презирал наблюдая истерические либерал-репортерские радости.
Особенно рельефно триумфальная истерия проявлялась в бывшем следователе ОБХСС, крупном, вальяжном журналисте Деверькове и в похожей на старую вампирку, с глубоко вдавленными в угловатый череп, круглыми, черными глазами Анне Бескуевой.
Им бы очень понравилось гневное замечание Айсанова о Северном Кавказе и кинжале, не экстремизмом, - они чтили западную толерантность, - а именно выхлестом гнева.
...
Сплетни всегда гипотетичны, что роднит их с наукой, особенно астрофизикой, особенно в части изучения черных дыр.
В гипотезу невозможно верить, но гипотезы можно придерживаться, то есть обладать эскизом веры или ощущать подобие веры, так же, как богатство с пачкой бумажных денег.
…
И Деверьков и Бескуева, вне сомнения, учуяли бы, что новый начальник горздрава не только вреден и опасен для здравоохранения города, но и невыгоден Айсанову, поскольку сам главврач роддома, конечно же, и, в том они, были бы истово убеждены, кое-что имел от рожениц и их родственников.
Николай Николаевич испытывал неприязнь к злорадно-восторженному витебскому подсигиванию, и свое мнение, об Айсанове, как о человеке интеллигентном и чуждом шкурничества, намеренно не менял.
История оказалась скандальной и довольно примитивной, так же, как и чиновница, Надежа Павловна Бухареева, в прошлом врач педиатр, присланная помощницей губернатора Курощупа по вопросам социальной политики Натальей Кошелко, тоже оказалась женщиной скандальной и примитивной.
Первой из принятой ею мер, было собрание всех арендаторов площадей в зданиях больниц и поликлиник, в основном, держателей аптечных киосков. Новый начальник Горздрава объявила коммерсантам, что отныне они будут не платить за использование доходных мест администрациям лечебных учреждений, а переводить деньги на счет, который им продиктовала.
В нескольких больницах и поликлиниках Бухареева поменяла главврачей. Так, случилось в районе Коста, она уволила главврача, потому что лицензия учреждения оказалась просроченной на две недели. Когда на пост взошел новый главврач, ставленник Бухареевой поликлиника продолжала работать не только без лицензии, но и без каких либо попыток ее продлить.
(В свое время Косту, получившую имя от генуэзцев, - Коста по-итальянски - береговая излучина, лукоморье, - посетил великий мореплаватель Христофор Колумб. В семи километрах от моря, выше по реке, стояла генуэзская крепость-фактория. Там, чуть выше самшитовой рощи, Колумб нашел еще не вылупившийся из своего пленочного яйца Мухомор Цезаря, и понял, что сама Земля подсказывает ему свою форму. Именно после этой находки, Колумб для поиска нового пути в Китай начал готовить экспедицию на Запад, через Атлантический океан).*
Бухареева устраивала рейды по больницам. Благим матом орала на врачей и медсестер, те недоумевали и смеялись: настолько смехотворной воспринималась эта, старательно взбешенная женщина.
Что бы изгнать местных специалистов с работы, она требовала участия медперсонала больниц и поликлиник, обычно, недоукомплектованного на треть и более, в организуемых городской администрацией мероприятиях, как-то зрительская массовка на конкурсах стеклодувов, в программе международного экономического форума, или уборка площадок под мусорные контейнеры на окраинах города.
Николай Николаевич побеседовал с врачами больниц и вновь, как в случае с океанологом Николаенко, подивился присущему интеллигентам оптимизму. Хирург-стоматолог детской больницы, Алексей Георгиевич светловолосый человек тридцати трех лет, в коротком белом халате, узнав, что Николай Николаевич журналист и пришел послушать о деяниях Бухареевой, хмыкнул и только в первую мог минуту, из приличия, сдерживать смех.
В кабинете, он дал волю чувством. Его ассистент, мед сестра, изумленная дурью главной врачихи города, тоже была готова рассмеяться, не смотря на то, что надеялась пожаловаться.
— …или, вот, попадает ребенок со страшной травмой с повреждением внутренних органов. В таких случаях мы обязаны звонить в краевой травматологический центр.
Но операция длилась более пяти часов, Ребенка привезли в седьмом часу. После операции в полночь звонит, понятно, было поздно, – позвонили утром.
— Так, мадам Бухареева… - врач не смог совладать со смехом, а за ним и отвернувшаяся к стоматологическому креслу медсестра. - Вызвала нашего Исрафилыча, нашего Главврача, Расула Исрафиловича, который проводил операцию, вместе со всей бригадой хирургов, к себе в кабинет, в администрацию. Как подняла хай! ... А! Вы что себе позволяете!... – одолев всхлипом смех, врач продолжал. – Исрафилыч, рассказывает, по началу и не понял, что она разоралась. Оказывается, мы должны были позвонить когда, этого пацана, «скорая» только привезла!
Ну, предположим мы бы туда позвонили. Что мы могли бы сказать, не установив точно, какие именно повреждения получил пациент? Не проведя обсервации травмы! На кой черт звонить, если нельзя сказать ничего внятного.
Что бы в этом центре про нас подумали? Там же тоже встречаются люди нормальные. «Наш маленький Париж» не одними Бухареевыемы населен. «Ну, позвонили, скажут, - и что? Ребенка покалеченного привезли? А еще что можете сказать? Ничего? Ну, и идиоты вы, ребята. Самим вам лечиться надо …»
Николай Николаевич встретился глазами со смеющимся взглядом медсестры и понимающе вежливо улыбнулся.
— Так, извините, ни одному из тех врачей, которых она на ковер вызвала, мадам Бухареева и в подметки е годиться. Они провели сотни операций, иногда сложнейших, у всех ученые степени. Тот же Окунев докторскую защитил, сам Исрафилыч - доктор медицинских наук. Кто еще?...
— Захарченко, -подсказала медсестра.
— Захарченко, Гельфанд, - кандидаты.
Так Исрафилыч, когда она вопль подняла, говорит, уж если вы сами врач, будьте повежлевей уважайте своих коллег, наших врачей.
А она: …
(Дня через два, продолжая расследование, Николай Николаевич беседовал с местным депутатом Городской Думы, главврачом второй детской поликлиники, дородной, представительной Натальей Борисовной, с густыми каштановыми волосами, широколицей и по-особому доброжелательной, как могут быть доброжелательны только пятидесяти четырехлетние интеллигентные еврейки, облеченные властными полномочиями.
По просьбе Натальи Борисовны, он дал прочесть черновой текст статьи о деяниях Бухареевой. Дойдя до этого высказывания, Наталья Борисовна, сухо и уверенно, будто подтверждая диагноз, сказала: «Договорилась девочка…».
— Что, она там наговорила, Наталья Борисовна? – Предупредительно полюбопытствовала помощник депутата, женщина, приблизительно того же возраста, приготовившая для Николая Николаевича зеленый чай.
— «Выши врачи – говно». – гневно, но не теряя самообладания процитировала Наталья Борисовна).
— Прямо вот, так открытым текстом?
— В открытую! В том-то и дело!
Знаете ли, я деткам зубки лечу. Они кричат, нервничают. Иной раз после операции выйду успокоиться-покурить на больничное крыльцо. А тут Бухареева с очередной проверкой.
Меня увидела: «А! С сигаретой!? Вон из больницы!»
Врач не смог сдержать смех и вновь отвернулся
— Она, же, у нас через день с проверками. – каждый день, - пришла на выручку медсестра.
Врач, наконец, сумел одолеть смех и кивнул, подтверждая сказанное ассистентом.
— В нынешнем году, - мы подсчитывали, - она сюда, сюда в больницу, наезжала с проверкой пятьдесят два раза!
— Неравнодушна, видимо, к детской больнице. – Заметил Николай Николаевич.
— Да, уж! – Хирург снова рассмеялся.
— Признаюсь, ваш оптимизм, конечно, прекрасен, но… Она же объявила о вашем увольнении.
Врач, досмеиваясь, махнул рукой.
— На такой идиотизм серьезно реагировать … Думаю, лично я не пропаду.
— Скажите, это верно, что таких, вот, детских стоматологических хирургических кабинетов у нас, на Побережье, на протяжении ста двадцати километров больше нет. Ваш – единственный.
— Пожалуй, что так и есть. В абадзехском районе детской хирургии нет. А на юг и подавно. Я-то не пропаду. … Просто, сколько лет уже здесь в больнице работаем, и из-за какой-то дуры…
Потом вместе с Сергеем Борисовичем поднялись по лестнице и прошли квадратными коридорами к главврачу Расулу Исрафиловичу, человеку лет пятидесяти внешне и мужественному, суровому, охваченному угрюмством.
Расул Исрафилович никак не мог ожидать, что его прямой начальник будет не то, что давить сверху, а кидаться на него бешенной дворнягой, брызжа слюной и оскалив клыки.
Однако, после настойчивой попытки тяжелым и проницательным взглядом проникнуть в мозг Николая Николаевича Расул Исрафилович заговорил, но не столько о выходках Бухареевой, сколько о несправедливом финансировании койко-мест в детской городской больнице в сравнении с центральной краевой детской больницей.
Разница выходила в девятьсот рублей.
Николай Николаевич, старался вдумчиво слушать, время от времени вежливо кивая. Записывал в блокнотик цифры и цитаты, Расула Исрафиловича. Николай Николаевич, как можно более корректно, полюбопытствовал о его личных впечатлениях о Бухареевой.
— Была бы она мужиком, и происходи все это на Северном Кавказе, на кинжал бы посадили… - вздохнув, повторил формулу Айсанова Расул Исрафилович, - хамство, - что тут скажешь? Отвратительное хамство…
Участвующий в их беседе хирург-стамотолог был намного сдержаннее, больше слушал. Оттого ли, что сидел все же рядом с главврачом Исрафилычем, или потому что уже успел высмеяться.
...
На высоком больничном крыльце, Николаю Николаевичу вспомнился рассказ Шустрова.
— Когда я начал работать в ростовской газете «Молот», редактор там был опытнейший и сверх осторожный деятель. Просидел он в своем кресле лет двадцать. Причем застал самые страшные сталинские времена, когда головы летели направо и налево!
А он каким-то чудом, точнее, благодаря высочайшей бдительности и какой-то фантастической интуиции, умудрялся не только уцелеть, но и усидеть в своем кресле.
И вот однажды я написал небольшую заметку о природе, на ихтиологическую тему, о том, как в Дону зимуют рыбы.
Специально проконсультировался у специалистов: сходил в музей в университет, на кафедру биологии, нашел специалистов, в библиотеке, в читальном зале посидел… Словом, постарался, основательно подготовился, написал небольшую статейку и озаглавил ее «Где раки зимуют».
Думал, интересно же будет читателям узнать, как переживают зиму рыбы. Где собираются в ямах, как зарываются в ил.
Так я и выстроил свой материал. А где зимуют, скажем, сомы? - а, вот, где.
А где зимуют судаки, - а, вот, судаки. А щуки? А чебаки? А вот, - чебаки, вот, - щуки.
А караси, сазаны, осетры, - а вот, там-то и так-то.
И напоследок я оставил раков. А как и где раки зимуют? - А, вот, пожалуйста, - раки.
Сдал свой труд в печать, и точно отследил, когда он, выйдет в свет.
В день публикации бегу к номеру, - а у нас в фойе, вдоль стены, вывешивались все развороты свежего номера, - просматриваю…».
Шустров провел пальцем в воздухе, будто отслеживая газетные строки.
— Нет, моей статьи! Да, что ж, такое! Я, же, отлично знаю, что материал подписан и в печать… Наконец, на последней полосе нахожу свою статью, полностью опубликованную, без сокращений, но озаглавленную… «Зимовье».
Как же, так? А мой заголовок! «Где раки зимуют»! Ведь, я же и писал-то, в основном, ради заголовка!
А, оказывается, в это время в Ростове работала комиссия ЦК, и сняли какого-то из заместителей первого секретаря или начальника отдела обкома и отправили в куда-то с понижением, в удаленный район области.
Заметь, не самого главного, не первого секретаря, а какое-то второстепенное лицо.
Но для главного редактора этого было достаточно. И, что бы мой злосчастный заголовок; не сочли за намек, он изменил «Где раки зимуют» на «Зимовье» …
Шустров рассказал напутственную притчу, когда наш герой собирался увольняться из «Курортника на посту».
Несколько секунд Николай Николаевич смотрел на роскошный гималайский кедр, ниже по склону, с грациозно расходящимися и изогнутыми вниз ветвями, растущими равномерно ярус за ярусом вверх, со сквозившей сквозь их нити и кисточки белой стеной роддома.
Дерево являло собой немыслимую вариацию вертикально вытянутой купольной пирамиды или плакучей пагоды.
Откуда-то из немыслимой глубины школьного прошлого всплыло стихотворение, написанное Николаем Николаевичем в подражание Пастернаку мутным летним днем.
«День вареный хныкал тихо
Кедра лапой изможденной
Не махал,- он был без мигов.
В кучах крон листва не билась.
Только пение дроздов
Думалось: слепое солнце в небесах остановилось,
Среди белых, плоских, душных,
сонных облачных паров».
Черные лапы кедра, оканчивлись тонкими гирляндами хвойных кисточек. Сверху они, казалось, были словно присыпаны светлым малахитом молодой хвои. Вспомнилось, что правей за сосной с широкой атласной кроной, за плакучей ивой, там, где за туями с ветвями, похожими на щетки-ерши, за рощей диких платанов, из-за которой высились кипарисы, за темными тучками состовых крон, должно быть, уже выстроена церковь Пантелиймона Целителя.
Николай Николаевич спустился ко входу в роддом, на широкую неуютную бетонную площадку, повернул направо, где от угла роддома, к желтому тылу бревенчатого сруба вела тропинка.
Николай Николаевич подошел ближе, строение с башенкой, - пирамидкой-крышей на четырех столбах, в виде сторожевой вышки - напоминало амбар, или ток.
«Амбары света», - вспомнилась «София» Мандельштама.
«Псолмоток…».
На косогоре стоял «Розовый фламинго», - располневший Рябошапко, и что-то быстро и строго-целомудренно говорил, трем шабашникам и двум бомжам.
Николай Николаевич прислушался.
— Потом, аккуратно выравниваете эту дорожку, устанавливаете по нитке бордюрчики, засыпаете гравием, разравниваете граблями, как можно ровнее. Выровняли, - потом переходите к следующей дорожке. То же самое: бордюрчик…, - бордюрчик должен быть выставлен идеально ровно. Опять берете носилочки – гравий сначала крупный, потом мелкий… - назидательно, тоном не допускающим каких-либо возражений быстро-быстро лопотал Рябошапко, кивая в такт собственной речи головой. – И так, – вокруг всей клумбы…
«Да, ведь, «Географическом обществе» этот мерзавец считается опытным дендрологом, не взирая на пропажу текстов и пробирки с золотым песком…, и здесь у свято-крестного отца Валентина, он обличен полномочиями, озеленяет территорию, не смотря на пропажу алтарного креста, если, конечно, Вовочкин говорит правду. Хотя, похоже, он, действительно, говорит правду.
Николай Николаевич еще раз оглядел бревенчатый храм-овин, религиозное гумно с караульной будочкой на крыше,
и пошел по травянистому склону вниз, под платаны улицы Баянова, к Ареде, на ярмарку, за кубанскими помидорами.
Что из того, что из десятка приходов я сблизился с этим, и из более, чем десятка батюшек, среди которых есть и достойные священники, я встретил этого… Не означает ли только того, что за сим неуклюже выполненным массогабаритным макетом храма и прихода должен быть истинно православный, исполненный несказанной благодати храм, с подлинно благочестивом приходом. Да и эта соборно-топорная декорация на Изобельской, с бубликами-криветками и красными вопросительными павлинами…
Наверно, найдутся люди, верующие, для которых в сравнении с настоящей верой вся эта халтура не будет значить ничего.
Вдруг Николай Николаевич становился, во-первых: потому что услышал голос отца Валентина: «Так, ну, что там мать Алевтина с прачечной договаривалась…», во-вторых потому, что обернулся на пастырский сип и увидев на горке несколько старых пятиэтажек с застекленными балконами, среди кипарисов, тополей и акаций, вспомнил, что там, за горкой, куда вела изогнутая сизо-асфальтная улица Баянова, в балке-аппендиксе, где между частными домиками, высоким, производственно-косым коробом и башней РБУ, какими-то гаражами, маленькими частными цехами, желтыми цилиндрическими резервуарами простирается длинный хоздвор «Зеленстроя», с гаражами и мастерскими.
Балка заканчивается у склона горы, покрытой рукотворным лесом, где много кипарисов и темного, зеленого плюща столбом охватывающего стволы деревьев. В лесу белеют, серые и черные брусочки памятников, вместе с могильными оградками, - городское кладбище. Мэр Костоглотный предпринял все возможное, чтобы обанкротить «Зеленстрой», муниципальное предприятие, занимавшееся зелеными насаждениями города, и продать его базу «инвесторам» из ростовской братвы, планировавшим построить там развлекательный центр, апартаментного типа.
От края двора «Зеленстроя», до кладбища было метров пятьдесят. И к Николаю Николаевичу пришла идея: в задуманной им разгромной статье о Костоглотном и ростовчанах дать развлекательному центру гипотетическое название «Веселые могилки».
Когда нагруженный розовыми кубанскими помидорами, кабачками, баклажанами и болгарским перцем он шел рядами уже сворачивающейся ярмарки, то вдруг увидел знакомого Валентина Кирилловича, вышедшего на пенсию инженера РосТех Надзора, которого в шутку, как и священника называл Отцом Валентином, двигавшегося прямо на встречу ему с пакетами полными алычей кукурузными початками и домашними курицами,. И прежде человек весьма разговорчивый, слегка одержимый, теперь, оказавшись свободным от служебных ограничей, Валентин Кириллович скоро и возбуженно поведал внимательно слущавшему Николаю Николаевичу о том, что «вот эта ТЭС на Гнилом ручье, про которую так много кричали, не смотря, что работает, ни единого киловатта городу не дает». Работает на продажу - электричество в Турцию гнать. И симонсовские турбины, - «которые, помнишь на параходе привезли». – намного хуже наших, харьковских и питерских.
- И отчего же так?
- Ну, от чего…
- Оккупационный режим?
- О! Вот, это ты верно сказал!
Николай Николаевич и Валентин Кириллович распрощались. Справа палатка, где шел торг растительным маслом, была уже пуста, фляги и бутыли убраны. Полосы белой ткани, обтягивающие каркас из дюралевых трубок, усиливали впечатление пустоты и напоминали фантазии Филини. Стоявший посреди палатки продавец, круглолицый, с черными вьющимися волосами, о чем задумался.
- Эх. Маруся, - вдруг сказал торговец маслом, - Маруся Климова…
Примечания
* И Авенариус.
* Пророк Микола – Бердяев.
*В приамурье Николай Николаевич сдружился со староверами и едва не принял старообрядчество.
* В свое время Владимир Владимирович Кудрявцев, поэт, писатель, публицист, физие-теоретик и философ, в своем незаконченном труде «Ветви» выступил с критическим анализом трактатов Освальда Шпенглера. На примере наиболее известных готических храмов, ему удалось доподлинно установить, что же в действительности лежит в основе германо-романского мироощущкния. Сопоставление рыбьих скелетов со шпицами европейских соборов, прямо указывает на ихтиополитический образ мысли западных европейцев, которые, по своей природе, есть морепродукт, сельдь.
Селедка потому и доплыла, сначала по одной рыбешке, затем косяками, до всех прочих континентов, то есть совершила все географические открытия, что была подталкиваема ей самой непонятным, рыбьим, навигационным инстинктом. Западная политика переполнена слизью, по своему химическому составу аналогичной той, что покрывает рыбью чешую. Европейская мысль на излете плюхнулась в экзистенциализм, философию навигационного инстинкта, а потребность Европы именно в природном газе есть очевиднейший признак того, что Запад с большой буквы обладает жаберной экономикой.
*Указание на племенных жеребчиков Набокова, в периоде полового созревания.
*Прямое указание на Аксенова и Бродского, основой унылых мудрствований коих, была запоздалая, рудиментарная реакция на компанию борьбы с космополитизмом, спровоцировавшую оных на выдавливание из себя зловонных масс русофобии.
*Намек на старинную еврейскую песенку «Гоп, козак»
*Николай Николаевич цитирует поэму Тараса Григорьевича Шевченко «Гайдамаки» в переводе Александра Трифоновича Твардовского.
*Автор использует цитаты из письма запорожцев к турецкому султану. В отошении абстрактного искусства Эвксинский часто обращал внимание на очевидное преимущесто Ивана Серко над Казимиром Малевичем. Серко указывает на опадающее по параболе (крюком) бессилие султанова уда перед козацкой устремленной в высь мощью.
*Известно так же, что поднявшись вверх по течению реки Гениохпста Колумб дал высокую оценку, вырабатываемому тамошними аборигенами керамзиту. (прим. автора)
Оглавление
Часть I
Залежалый самиздат и протухшая кремлевка
Глава 1. Перекур с дядей Борей и Натальей Васильевной
Глава 2 Ежевика
Глава 3. Прямое попадание
Глава 4. Ильич белокаменный.
Глава 5. В час ночной стражи
Глава 6. Пограничница с собакой
Глава 7. Плюс-минус
Глава 8. Углеводородная гвардия
Глава 9. Прозрения
Глава 10. Незадолго до Сирии
Часть II
«Приключения Эвальда фон Зоне»
Глава 1. Музы и валькирии
Глава 2. Ваць, Ваць, иди сюда
Глава 3. Комсомольские скальпы.
Глава 4. Протоиерей Фриц
Часть III
«Вирусный замполит и религиозное гумно».
Глава 1. Операция «Животворящий крест»
Глава 2. Бойцы спецназа
Глава 3. Инженерная мысль
Глава 4. Гоп, чекист!
Глава 5. Постой, паровоз
Глава 6. Кругляк-масоны
Глава 7. Истина в опилкаъх
Глава 8. Собор Владимира Красно Солнышко
Глава 9. Где раки зимуют.