Истина в опилках

 
«…И когда я возвращаюсь
из кружала, наглый, пьяный,
То всю ночь сижу от скуки
Под Кремлем с блаженным Ваней.»
Иван Алексеевич Бунин.

Еще через пару месяцев, Николай Николаевич, возвращаясь из метеорологической обсерватории, где нашел богатейший материал о загрязнении Черного моря, по материалам аэрофотосъемки, зашел в мастерскую Петра Вовочкина, являвшую собой покосившийся все стороны: во внутрь, наружу и набок, сарай.
Возможно, он был пресыщен видами сфотографированных с вертолета, с трехсотметровой высоты, сбившихся в длинные километровые языки дрейфующих в море пластиковых бутылок, равно, как беседой с автором снимков, общительным остроумным океанологом, профессором Николаенко. Интеллект и оптимизм ученого разительно контрастировали с запечатленным на фото безобразием.
«Особенно отвлекали от наблюдений, - признался Николаенко на вопрос Николая Николаевича, о трудностях, с какими сталкивалась вертолетная экспедиция, - приятно отвлекали, надо сказать, виды гор: Фишта и Оштэна.
Они, в какой-то степени, тоже продолжение морской темы, потому что и Фишт, и Оштэн, - это окаменевшие морские коралловые рифы, поднятые в результате тектонических процессов вместе с морским дном на двухкилометровую высоту.
Говорили о вырождающейся популяции моллюсков рапанов, которых чем ближе на запад, к Керченскому проливу, тем больших размеров раковины встречаются. Попадались размером с дыню Колхозницу.
Но это были явно старые пустые раковины, сохранившиеся возможно с тех лет, когда рапаны на днищах океанских судов добрались в Черное море из Тихого океана.
Любопытно, что поедающие рапанов морские звезды не могут существовать воде Черного моря, менее соленой, чем в океане.
Впрочем, в устьях рек в Тихом океане тоже встречаются морские звезды, адаптированные к воде, такой же пресной, что и в черном море. А, что если…
Сведения о бутылочных островах и способность официального открывателя этих мерзких полимерно-плавучих образований, профессора Николаенко, не впадать в уныние, не смотря на то, что вся бутылочная дрянь, следуя морским течениям плывет, на запад, в нескольких десятках километров от берега.
Анти-уныние, как отличительная черта интеллигенции, предало Николаю Николаевичу сил и бодрости, как погадаевский чай или сковорода тушеных в масле Мухоморов Цезаря.
Но впечатление требовало приправы.
Визит в заваленное бесчисленными слоями опилок и стружек столярное логово Петра Вовочкина и послужил пикантной добавкой к порции просвещенного жизнелюбия.
В длинном сыром сарае, завешанном черной путиной в опилках, у стен стояли старые тяжелые чугунные станки, детища индустриализации, с могучими, пушистыми от пыли, ребристыми двигателями и толстыми приводными ремнями.
Николай Николаевич и столяр обменялись приветствиями, и сели покурить в другой маленькой еще более закопченной каморке, с запахом тлена и сосновой стружки, где обитал сам Петр.
Поговорив о том - о сем, коснулись вопросов сейсмологии.
— Знаешь Фишт, вот, та далекая гора-камень, что белеет обрывом на Севере… – Хотел было поведать собеседнику о древнем коралловом рифе Николай Николаевич, но Петр энергично перехватил тему.
— Знаю там еще с немцами, с «Эдельвейсом» бои были, а теперь президентский дворец строят. С военной базой в пещере. Там пещера десять километров глубины, ниже уровня моря, - внутри база саперно-спелеологические войск.
— Ты хочешь сказать, что у нас есть тектонический род войск.
— И тектоническое оружие.
— Способное сдвигать тектонические плиты?
— Плиты земной коры!
— О, май гот! …
— Я тебе говорю. Помнишь, Спитак трясло? Это землетрясение наши специально устроили. Тогда мыло и стиральный порошок из магазинов пропали. Все – туда, в трещины закачивали! Щелочь - между плит, что бы трение уменьшить, а потом атомный заряд малой мощности долбанули. А может и не атомный, а мощный тротиловый. Тогда же армяне в Карабахе заварушку устроили. Чтобы «зверье» между собой не мутило, им устроили землетрясение.
— Сколь уверенно говоришь ты о таких загадках природы, как землетрясение.
— Это уже не загадки, точнее, загадки, но разгаданные. Уже управляют тою природой.
— Майоры сейсмологи?
— Да-а, - утвердительно протянул Петр, - а то, что ты говоришь, что я уверенно говорю, так если ты что-то знаешь. – тут Петр перешел на наставнический тон, требующий от слушателя полнейшего внимания, как это было в случае с этимологией слова «Есентуки», - то и говори об этом уверенно. То есть, будь на коне! Еще нас замполит так учил. А уж он мог внушить-обработать-запрограммировать, что мы и есть бойцы, лучшие во всей стране и мире. И это внушение действовало, до такой степени, что после политзанятий мы выходили в таком бодряке, так, как ты говоришь, уверенно, аж, не терпелось: кому бы в морду дать.
Не то, что наш крестопузый. Костоглонтый ему: «Не надо ля-ля!», - поп и забздел.
А надо по-другому. Ты - священник, настоятель прихода, - будь на коне! Это ты чиновнику Костоглотному должен внушить трепет!
— Ну, возможности внушения тоже ограничены…
— Не ограничены! Психопрограммирование, такие чудеса творит, что мама не горюй.
Нам в спецназе сознание программировалось настолько, что на позывной, ключевое слово, мы реагировали беспрекословно.
Сегодня, на заводе у станка суетишься, приходит человек называет позывной, и завтра в Афганистане или в дружественной Эфиопии из АКМов духов крошим. Афганских пакистанских или самалийских, - без разницы.
Ко мне если и сейчас придет человек и назовет позывной, я встану и пойду за ним, куда скажет. Мой позывной «Выпь».
— Болотная…
Петр хихикнул, но сдержанно, ибо шутка касалась святого.
То есть, со своими коллегами из спецназа ты был готов противопоставить себя всему человечеству. Всему миру в репу дать?
Почему? Это же, все было обоснованно. Нас же убеждали, что мы за справедливость воюем, за правду.
— В силу исторической необходимости?
— Ну, да…
…………………………………………………………
В сознание Петра, в зоне безоговорочного почтения, располагалось все, что касалось начальственного внушения, будь то проповедь, игуменский окрик, и вызывавшее особенный трепет офицерское разъяснение с последующим наставлением.
— Нам говорили на политзанятиях: «Слыша грохот ботинок натовских солдат, нельзя забывать о легком шелесте китайских тапочек…». Эту цитату, взятую замполитом из собственных конспектов лекций генерала-мыслителя Седлова, не взирая на некоторую ее игривость, Петр Вовочкин, произносил, словно указывал в высь, на ангела Александрийского столпа или Останскинскую телебашню.
Однажды в главном и старейшем, городском храме Михаила Архангела Архистратига, Николай Николаевич наблюдал неприятную сцену.
Один из священников, человек аккуратно обритым вкруг небольшой стриженой бородки лицом, более похожий на протестантского пастора, чем на исконного православного попа, по окончании службы неожиданно сурово, прямо таки с угрозой, наорал на верующих. Его раздражали споры старушек из-за мест на трех лавках, у церковных стен.
— А мы, наверно, сделаем, как в храме Брюховецкой обители!
Там тоже лавки есть, но сидения сделаны наклонными, под тридцать градусов! Больше полминуты на такой косой доске не усидишь!
А то слышу: «мое место, - твое место». Споры начинаются.
Нет в храме «твоего - моего»! «Нашего места - вашего места»!
Наши места на кладбище!
А здесь, в храме, все Богу принадлежит! И что б, мы больше не слышали, вашей базарной ругани!». Крик иерея, по-комендантски резкий, резонировал под сводом церковного купола.
Под пристальным взором Исуса* Пантократора. , выставив вперед выпирающий из-под рясы арбузик живота, и выразительным молчанием явно одобряя гневные крики товарища, стоял отец Гурамчик, будущий настоятель храма на Изобельской.
Когда Николай Николаевич рассказал об этом Петру Вовочкину, тот безоговорочно встал на сторону священника, одобрительно кивал головой и приговаривал: «правильно!», « с ними так и надо!», «как дети малые!».

…………………………………………………………..

— Ну, а ты как? - спросил Николай Николаевич.
— Вот, доски строгаю!
— Кастати, наш падре, сходу, только поздоровался, бросился рассказывать мне о досках. Как их сперли на железной дороге.
— Якобы, сперли. На воре шапка горит.
— Что-то у тебя с ним нелады.
— С падлой? Он же замучил меня своим мощевиком!
— Этой емкостью, тем темно-вишневым ящичком?
— Мощевиком, ящичком для мощей. Ты же видел, как я сделал.
— Да, очень мило. Я же писал о нем и о его создателе, «набожном столяре».
— Во-во, хихикнул Петр, - Бигвава заходил на днях, - приклад для охотничьего ружья заказывал. Говорит: читали, читали про ваши изделия.
— Какой Бигвава?
— Полковник. Из центрального ОВД.
— То есть. Это приход находится в зоне покровительства не только ФСБ, но и милиции.
— При чем здесь ФСБ?
— Я прекрасно знаком с теми чекистами, которые оберегают нашего Валька.
В ответ Петр заговорил не сразу. Он сделался как-то беспокойнее, стал оглядываться, будто что-то отыскивая в ящике с инструментами, на запыленных почерневших полках со станочными деталями, на длинной станине самодельного токарного станка, на столике где стоял грязный чайник и жестяные коробки с заваркой и сахаром. Взглянул поверх покосившегося фанерного шкафа. При этом Петр несколько раз тревожно и шумно просопел носом.
— Этой темы, давай, пока трогать не будим…
— Хорошо, но в мощевике-то, что нашего пастыря не устроило?
— В мощевике его все устроило, меня его идиотская резьба не устроила.
— Ах - да, он же резчик.
— Какой он, в жопу, резчик! Ты видел те загогулины, какие он вырезает? Особенно его любимая завитушка с дыркой посредине и клитором сверху, - натурально женский половой орган. А в целом, эти массивные деревяхи, больше напоминают литье дюралевое, чем резьбу.
— Вы разошлись в оценки его резных украшений- завитушек?
— Нет. Он же наобещал Этому отцу Титу, - я его называю отцом простатитом, - его храм на Убыхской горе.
— Кресто-купольного типа.
— Кресто-купольный.
— Не католическая базилика.
— Не базилика.
— Знаю я этого Тита.
— Простатита.
— Большой, важный, мощный, похож на кашалота.
— Вот, наш крестопузый наобещал этому кашалоту
Святые мощи с мощевиком, в течении трех дней. Показал мне свои эскизы. Я глянул, - смотреть на эти горшки невозможно. Мне самому пришлось искать нормальную форму, эскизы переделывать
— Ты прежде должен был увидеть внутренним зрением.
— Я увидел, увидел!
Потом пришлось достать большие фрезы, с нужным профилем, на КСМе, там, у знакомых мужиков в цеху. Потому что, как нам еще в училище говорили, согласно тому закону.
— Что за закон?
— «Ни чего из ничего не происходит».
Поэтому основание всегда должно быть массивней верха.
— Постой, но вот древо…
— У древа тоже основание всегда более массивное.
— Ну-у-у… А крона? Она же шире комеля, пня
— Пень. Комель всегда шире кроны.
— Серьезно?
— Комель шире кроны!
— Так…, - Николай Николаевич, понимая, что спорить бесполезно, вспомнил, как и в случае с Натальей Васильевной, партийно-этические тезисы Пятакова, о необходимости назвать белое черным, будь на то воля партии.
— И вот я тут лежу, ночь не спал с этими эскизами. Утром дверь открывается и этот входит в своем балахоне. Знаешь, так боком задрав рыло. Рожа наглая, недовольная, как золотоордынский баскак, Батый долбанный.
«Так, валяешься? Где работа?»
А еще через два дня. Внагляк! По-блатному, прет, как танк! Мне пришлось его послать. Еще немного и я бы попу в репу дал! Он почувствовал, что я не шучу, и утих.
— Да-а…Падре заметно изменился.
— Потому что у него начинается диабет. А люди, у которых развивается сахарный диабет, становятся злыми, …
— Подозрительными.
— Подозрительными, жадными, до умопомрачения. -
— Тупыми.
— Тупыми. Непредсказуемыми.
— Завистливыми.
— И неадекватными. Он же потом сам мощевик делал. Нашел другого столяра. Тот ему какой-то котелок сварганил, - что сверху, что снизу одной ширины. По центру раздутый. Какой-то столовый прибор, супник, блюдо с музыкой… А как его покрасил! Ты же помнишь мой мощевик, однотонный, темно-вишневый. На нем даже его загогулины, так называемая резьба, -литье позолоченное, - смотрелись более менее. А крестопузый своему мощевику корпус желтым сделал крышку и основание красным, а свои Завитушки зеленкой покрасил. Натурально - светофор.
— Ну, светофор - это тоже метафора…
— А на счет жадности…
— Ты хочешь сказать, что наш настоятель скуп?
— Не то слово. Помнишь Ольгу, что иконками торговала. Полгода сидела, в вагончике мерзла, сторожила. На ночь оставалась. А говорю попу: «Батюшка, надо хотя бы тысячи три Ольге в месяц платить». Так он на меня с таким изумлением уставился: «Какие три тысячи»? «Ну, она же работает, сколько времени, сколько здоровья отдала». А поп: «А это все во славу Божью!»
В конце концов, Ольга сама ушла, точнее ее, чуть ли не насильно, муж увел.
— Клара, тоже баба в приходе крутилась, крыса церковная. Им Челидзе ящик тушенки благословила. Так эту тушенка на Клару повесили, будто она ее сперла. Разругались-расплевались. Клара ушла, сказала; «ноги моей в этом бардаке не будет».
— Куда же в действительности делась тушенка?
— В Кропоткин отправили.
— Но, зато, какой наш падре богослов! Василия Великого цитирует.
Евгений поморщился и махнул рукой, давая понять, что богословские познания, отца Валентина имеют скорее бутафорскую природу.
— А этот голубой просветитель, - как его? Рябошапко!
— «Розовый фламинго» - я его называю.
— Сеет семена веры.
— Не смеши. – Сказал Петр, хотя сам засмеялся, характерно вздев брови, и сомкнув искривленный рот. – Голубой алтарник. Он же его в алтарь ввел. Я уже схитрил, - попу говорю, будто соседа Константина в храм позвал, а он: «сейчас, буду я этому пидору в жопу кланяться». Поп аж, побледнел – в лице изменился. «Уже узнали…», - говорит.
— Так поп признает голубизну Рябошапко?
— Нет, говорит: он не «голубой», просто особенности воспитания у теток и бабушки.
— Кстати, тут есть такое Географическое общество.
— Слыхать - слыхал. Но кто там, что и как не ведаю.
— Там пестрая публика и придурки, и вполне квалифицированные специалисты, и достаточно серьезные исследователи, и проходимцы, мерзавцы, черные копатели. В общем, винегрет.
— Куча-мала.
— Так там «Фламинго» для общества «Знания» проводил лекции. Готовил от общества «Знание» экскурсоводов. И вот, в музейчике этого Географического Общества после того, как там пошарил Рябошапко, просвещая будущих экскурсоводов, пропала пробирка с золотым песком, намытым местными геологами в верховьях Гениохпсты.
А из библиотеки, подозревают, он спер ценные рукописи какого-то путешественника, совершившего до революции экспедицию в Тебет.
— Я тебе больше скажу. После того, как «Фламинго» в алтаре на службе батюшке помогал, там алтарный крест серебряный пропал.
Они же паломничества ко гробу Иоанна Златоуста устроили, в Команы, под Сухумом. Фламинго собрал группу паломников, взял с каждого по тысяче.
Переехали через границу. И дальше все на свои деньги на автобус до Сухума, на еду, на ночлег, где остановиться. А все те тридцать штук, фламинго себе в карман положил.
— Ну, наверно, и с падре поделился. Он, же, паломничество под вывеской храма организовал.
— Конечно, поп своего не упустит. Ему же одна старушка-прихожанка, пожертвовала половину своего земельного участка на Альпийской.
— В припадке религиозного экстаза?
— Вот, именно. Так он в мгновение ока эту землю в собственность оформил. Теперь думает там себе дом строить.
Поп и мужикам-плотникам, что сруб ставили, платить не хотел. Он же с Заповедным-младшим дружбу водит, который «Сквер-Отель» держит.
— Постой, старший - это который в Думе руководит.
— То старший в Думе рукой водит, папаша. А сынок в Сквер-Отеле,
— Интеллигентный молодой человек.
— Так, я с тобой серьезно разговариваю. Шутки сам ценю, но не люблю, когда шутливым тоном спекулируют и серьезный разговор перебивают.
— Я вполне серьезно. Он, действительно, производит впечатление этакого, вполне приличного, просвещенного, толстолобика-кубанойда, современного плейбоя по-кубански.
— Нельзя судить по одной внешности, тем более, если речь идет о члене семьи политика, к тому же о кубанойде .
— Так вот, у него своя бригада.
— Парубков.
— Чисто конкретных. Тут двоим пацанам, - в храме работали, - которым, как они считали, поп не доплатили за то, что они доски стругали на станочке, прямо там, в вагончике, где и жили, - они же сюда из-под Кропоткина, с какого-то хутора, на заработки приехали, - падре ультиматум поставил. Или забирайте, говорит, что даю и сваливайте к себе на Кубань, или с вами по-другому говорить будем.
— Это святой отец-то так?!
— Ну, а об ком я рассказываю?
— Вот, богослов-проповедник! - Николай Николаевич, прикрыв лицо ладонью, затрясся от смеха. – О, май гот!
— Пацаны уперлись. Мало - говорят. А поп же, с этим плейбоем скорефанились. И наш падре к Заповедному за помощью и обратился. Приехали на «Тайете», эти «запаведники» от Заповедного, заходят в вагончик. Плотники сидят, пиво пьют. Баньдюки говорят: «Так, мужики, вам пять минут на сборы, - и вас здесь нет». А тем по барабану, - поддатые.
«Запаведники» пять минут у заборчика покурили, снова заходят, видят, что те и не чешутся, как начали их х…ярить. Полуживых из вагончика за руки, за ноги за сетку выкинули. Говорят: «Еще здесь появитесь, вообще поубиваем».
Потом, через неделю один приковылял, жаловался, что столько дней прошло, а он все кровью ссыт.
— Какая жестокость!
— Так он и с плотниками думал так обойтись. Говорит мне: «Денег нет. Не знаю де, на что дом строить. Как строителям платить. Может у Заповедного пацанов попросить, что бы мужиков за город вывезли, где-нибудь на разъезде, в Якорной Щели, в поезд посадили, и отправили домой, в Вятку. На расходы в дороге им бабла дать…».
Я: «Да, что вы, батюшка! У этих мужиков судимости! По две, по три ходки у каждого! Если вам и удастся их поломать-вывезти, они, все равно, вернуться и сруб спалят вместе вагончиком и с вашей машиной в придачу. Он же себе новую купил, – «Хонду».
— Свято-крестный отец…
— Я больше скажу. Ты же Филимона знаешь?
— Нет.
— Помогал мужикам сруб скатывать, посмотрел, подучился и тоже решил срубы ставить по городу: дома, бани. Пришел к попу говорит: «так и так, баюшка, хочу этим делом заняться». Так, что поп ему сказал?
— ?
— Будешь десять процентов от заказа платить мне, - никто тебя в городе не тронет, мешать не будет.Ты понял? – Крышует, как настоящий бандит.
— О, ужас, ужас, ужас…,  как говорила тень папаши Гамлета.
— Смоктуновский же, во время съемок «Гамлета» с ума сошел.
— Он же потом в кино снимался.
— Его подлечили. Сначала поймали, скрутили, связали, под сульфазин, и на полгода в психушку уложили. А то, он по съемочной площадке с рапирой бегал. Чуть всех не переколол. Мне художница по костюмам, - моя подружка, - рассказывала: от него кто под штативы кинокамер спрятался, кто под мебель средневековую на карачках полез.