Кругляк - масоны
«Конечно, самое главное в плотницом деле - это научится рубить угол. Если постройка четырехугольная, само собою, и угол прямой. Тупые углы рубились реже. Тупой угол требовался для некоторых видов колокольни, алтарной части храма, а так же при воздвижении шестигранных шатров. Простейший способ соединения бревен - это рубка «в охряпку», более сложный - в «простую коровку» или «чашу». Затем плотник просто обязан был научиться рубить «в лапу» и «крюк».
Василий Белов
Не по-ноябрьски теплый, упругий, ветер Колхиды, рожденный где-то, в долине Риони, пронесшийся над морем, напал на сосны, и на те, что выше улицы Баянова, у роддома, и дальше по склону, у белого высокого четырехэтажного торца «травматологии», где некогда стояла вишнево-ржавая рощица алычи. Ветер-Потиец гнул ветви, шумел и посвистывал в и роскошных кистях длинной, густой хвои, в кучах крон бирючины.
От рощицы не осталось даже пеньков. Витя так и не унес поленца для рукояток ножей, так как оставил приход задолго, до того как здесь взревели бензопилы бригады батюшки Валентина. О своем пребывании в сообществе верующих Витя говорить не хотел.
Вечерело. На противоположной стороне долины над ровной протяженной Изобельской горой, все более насыщаемой мраком в позах пляшущих шаманов замерли рваные алые облака.
Взмахи сосновой ветки то скрывали, то вновь открывали, белеющее на хребте Изобельской здание нового еще недостроенного храма без куполов на барабане и колокольне.
Там операция «Животворящий крест» шла полным ходом.
Здесь вся площадка была завалена идеально оструганными на финском цанговом станке бревнами, настолько гладкими, что их бы можно было принять скорее за какие-то искусственные макеты бревен, никогда не бывшие стволами живых деревьев, если бы не сильный запах сосновой смолы.
Четверо радостных вятских плотников, крепких, с широкими чертами лиц, напоминавших шишкинских медвежат, расселись по бревнам вокруг бригадира-бурга, который вполне мог сойти за медведицу.
— Ну, чё, - воскликнул прищурившийся от прекрасного настроения плотник-бугор, с широкой округло-скуластой физиономией, плечистый и по-медвежьи толстозадый, обращаясь к коллеге-плотнику, дававшему прикурить нашему знакомому, инвалиду на костылях Володе, которому с подачи Петра Вовочкина, строители еще пятеро прибившихся к храму бомжей и строителей-добровольцев называли «Луноходом», - сходил, за святой водичкой-то, что бы…
Что еще, по-вятски окая, отрывисто и скоро, напоминая своей речью часто, одно за другим гулко падающие поленья, наговорил охваченный эпикурейством страшой, Николай Ниолаевич, стоявший с сигаретой у бревенного развала, не услышал.
Мощное форте южного ветра отвлекло его слух от разговора строителей. Да, и не было у него желания слушать плотницкие речи вперемешку с прибауточным матерком.
Мелодический и дрожащий шум и подвывание ветра, томно раскачивающиеся в такт ему сосны, платаны и бирючина, с ее аккуратно, графически выписанной листвой, занимали его куда сильнее.
Зайти на стройку Николая Николаевича уговорил Петр Вовочкин. По дороге Петр рассказал Николаю Николаевичу, что кроме бревен батюшка на спонсорские деньги все той же мадам Челидзе, приобрел 70 кубометров обрезной доски, пятидесятки.
С братом Дмитрием и еще одним помощником Филимоном он ездил на Урал, в Ревду, загружать вагоны доской и бревнами. По дороге доски де украли. Не смотря на то, что брат священника и Филимон, сопровождали вагоны.
В Кропоткине, где по пути с Урала останавливался поезд, Филимон оставил конвой, что бы съездить к деверю в Мостовской район. И в Кропоткине же, товарняк встретили отец, другой брат и кум отца батюшки Валентина Михалыч. Там, же, по удивительному стечению обстоятельств, пропали доски.
— Мутит батюшка, - пояснил Петр, - А то, я не знаю, как доски вместе с бревнами перевозятся. Доски всегда складываются вниз, на дно товарняка, чтобы не увели, а сверху – бревна. А эти, - поп и его команда, - сверху доски сложили, что бы в Кропоткине легче разгружать было…
Николай Николаевич слушал музыку воздушной стихи, ловил взглядом вдали на Изобельском хребте белевший над домами и крышами другой, похожий на фигу, строящийся храм, возводимый на месте хозяйственного магазина несчастного Сурена Ваграмовича.
Настоятель храма на Изобельской, как узнал Николай Николаевич у местного благочинного иерея отца Прокопия Сташука, уже назначен. Им должен стать отец Гурамчик, невысокий прямоносый молодой грузин, с брюшком, в недалеком прошлом оперуполномоченный уголовного розыска. На его кандидатуре настоял Заподлицовский.
Петр Вовочкин слушал бугра с присущей ему гримасой чихания, с сощуренными глазами, вскинутыми бровями, отвисающей челюстью при плотно сомкнутых губах, с трудом сдерживая восторженный смех.
Среди мужиков-плотников он чувствовал себя совершенно в родной стихии.
Бугор сидел на бревне властно и уверенно. Он был настроен шутить, не взирая ни на что, и этот необратимо-напористый эмоциональный таран мужицкого сарказма, сатирический бивень, явственно проступавший в облики бригадира, несказанно вдохновлял Петра, как мужской биогидравлический пест вдохновляет и радует женщину.
Внимание Николая Николаевича привлек большеголовый рыжий с залысинами великан со степлером и рулоном длинных полиэтиленовых прокладок. Не взирая на то, что плотники и помогавшие им добровольцы закончили работу, и собрались вокруг усевшегося шишкинской медведицей на бревне бригадира, продолжал щелкать своей машинкой, крепя мутные влагостойкие полоски в пазах бревен.
— Простите, вы из добровольцев прихожан или профессионал из плотницкой бригады?
— Не то и не другое. Простите, а вы кто будите?
— Так…, журналист. Время от времени посещаю сей приход. Иногда в качестве информационной поддержке Отцу Валентину даю в печать заметки о тех или иных благих его начинаниях.
— «Идут мужики. Несут топоры…», - это ваша статья?
— Грешен, моя…
— Если надумали снова писать об этой стройке, то обо мне, убедительнейше прошу, не упоминать.
— Обещаю вас не упоминать. Вы, видимо, оказались в затруднительных обстоятельствах? Впрочем, если об этом говорить не следует, или мои расспросы вам не приятны, - не буду навязчив.
— Если рассказывать, при каких обстоятельствах я оказался здесь, на этой стройке, - это будет долго и неинтересно. А вообще-то я никто, и звать меня - никак.
Не прекращая работы гигант, как и предвидел Николай Николаевич, признался, что он болен алкоголизмом. По профессии - врач анестезиолог, и из-за своего недуга был вынужден сменить несколько больниц и клиник, в их числе какую-то частную, элитную, в Алма-Ате, откуда после длительного запоя, бежал в похмельном кошмаре.
Теперь, побичевав, без денег и документов оказался здесь.
Единственной надеждой великана остается старик отчим, на понимание и помощь которого он мог рассчитывать. Это выяснилось, благодаря отцу Валентину, позволившего позвонить отчиму со своего мобильного телефона.
— Зарабатываю на железнодорожный билет до Воронежа. Батюшка пообещал похлопотать через знакомых ментов, чтобы билет дали без предъявления паспорта, которого у меня, увы, нет как, впрочем, и военного билета, диплома и других документов.
Во время всего рассказа анестезиолог продолжал прикреплять прокладки. То, широко расставив неимоверно длинные ноги, он припадал к бревнам со степлером, то разгибался, отыскивая взглядом еще непрошитые кругляки. Гигант-алкоголик был похож на огромное доисторическое насекомое, девонского богомола или мизгиря.
— А проживаете?
— А вон. Где и все. - Великан кивнул на покосившиеся сарайчики на краю стройплощадки, за бревнами.
— А где сейчас священник?
— Выезжал по делам, освящать какой-то мангал, барбекю. – не знаю. Должен уже приехать. А вот, он, идет!
То, что этот человек, быть может, сумеет вернуться к нормальной жизни, потому что священник совершит какой-то малопонятный ритуал над железным ящиком-жаровней, вызывало в Николае Николаевиче скорее одобрение, чем протест и напомнило франко-итальянские плутовские кинокомедии.
Отец Валентин поднимался по засыпанному щебнем подъему от улицы Баянова. Его монументальная фигура в рясе, в сумерках особенно внушительная и таинственная, делала его более похожим на какого-то могущественного толкиеновского волшебника, чем на православного батюшку.
Добровольцы, бичи и двое плотников, повставали с бревен и двинулись навстречу отцу Валентину. Только бугор с двумя особо преданными артельщиками и Петром Вовочкиным остались сидеть. Впрочем, когда бревна опустели, Петр тоже подхватился, со служившего ему сидением, короткого, вертикально поставленного обрубка, но в отличие от остальных, не направился прямо к священнику, а стал барражировать вокруг его свиты, заговаривая с кем-либо, из тех, кто только готовился что-то сказать пастырю, либо с тем, кто уже с ним поговорил.
Иными словами, Петр уподобился комете, с орбитой, то уходящей далеко за пределы Солнечной системы, то приближающейся к ее центру .
Священник, сопровождаемый строителями и прихожанами, как вошедший в порт океанский лайнер, в окружении толкачей и буксиров, медленно и величаво двигался вдоль бревен, отвечая на вопросы строителей и прихожан, то спешно и деловито, то выдерживая паузы.
Увидев Николая Николаевича, отец Валентин шагнул ему на встречу, с выражением страдания на женственно-округлом, полном лице, с прилепленным снизу воробьиным клювиком бородки.
— Николай Николаич, Здравствуйте.
— Здравствуйте, честный отче.
— Украли! Полвагона доски украли. – сходу простонал священник.
— Ужас.
— Сорвали пломбу, раскрыли вагон и похитили около сотни кубометров отличной уральской доски.
— Негодяи! Прямо на железной дороге?
— На железной дороге, такие дела у нас творятся.
— Я могу от имени редакции газеты сделать официальный запрос, транспортному прокурору Края.
— Что. вы! Это бесполезно. Ни-ни! Не делайте этого!
— Почему? У них же штат, э-э… профессиональных детективов. Они проведут, более или менее квалифицированное расследование.
— Нет, нет, нет! Николай. Николаевич! Ни в коем случае! Даже и не пытайтесь. И ни начинайте, прошу вас!
— Ну, как скажете, отче!
— И не пробуйте. Умоляю.
Ворованные доски, крапление святой водой, шашлычного мангала. И вместе с тем, пусть малая, но действенная помощь, например, этому несчастному алкашу-анестезиологу.
Все это почему-то не волновало Николая Николаевича.
Обличать какого-то попа? Николай Николаевич знал о масштабах воровства и коррупции в городе, в сравнении с которыми полвагона досок казались невинной забавой, шалостью инфузории.
Выказать восхищение его добродетелью?
А ведь, действительно этому, готовому, вот-вот скатиться на дно анестезиологу в городе и государстве не помог бы никто. И, если не считать, конечно, того, что за услугу в поиске и в возвращении к отчему великан отработал две недели к ряду по 12 часов, участию отца Валентина, при желании, можно было бы умилиться. Но подобного желания Николай Николаевич не испытывал.
Можно было бы на примере пастырского духовно-хозяйственного служения отца Валентина, исследовать, особенности казачьего мировоззрения и образа мыслей. Эту готовность, к экзистенциальному маневру, - мгновенно сменить, как тему разговора, одно дело на другое.
Не даром, когда казак пахал в поле, в конюшне у стоял оседланный боевой конь, что бы в любую минуту станичник мог вскочить и броситься отражать набег абреков.
Но и это Глеб-Успенское народническое любознание заглушал шум ветра, плавно ниспадающие и вновь поднимающиеся поредевшие кроны платанов. В них по-осеннему сквозила гаснущая заря. Мрак сосен, в сумерках становившаяся непроницаемым, плавно качающийся на ветру, и даже порывно бьющиеся полы рясы отца Валентина, занимали его гораздо больше, чем сам священник.
«Беснующийся мрак», - подумал Николай Николаевич. И, что бы не рассмеяться в лицо отцу Валентину оттого, что гностическая формула применена к Образу православного иерея, он нежно улыбнулся, словно любуясь в смеренной радости, той отеческой заботой, с какой отец Валентин наставлял грешную паству.
Петр и отец Валентин бодро и громко поздоровались и сразу отвернулись друг от друга.
Так, и на левом берегу Гениохпсты набирала ход операция «Животворяший крест».