(Повесть закаляет чувства верующих)
«Из чурыни взор чарыни»
Велимир Хлебников
Глава 1
Начало операции
Вспышка и оглушительный выстрел перечеркнули все. И тот монолог, которым Сурен Ваграмович два дня назад закончил разговор с бандитами, в последний раз предложившими ему продать хозяйственный магазин вместе с землей, разговор, вспомнившийся ему сейчас, когда выйдя за ворота на Лазаретную улицу, он направился к своим «Жигулям».
Ночь стояла душная.
Капот и полкрыши кабины накрывала, тень высокой, покосившейся мушмулы, дальше поблескивающие лаком крыша и верх багажника отражали мертвенный свет неонового светильника, казавшегося прикрепленным, словно значок, к многоухой кроне магнолии.
— Куда я уйду отсюда? Это дело уже пятнадцать лет веду!
За бесценок это место не отдам два, минимум полтора миллиона долларов, - не меньше!
Удар в грудь, точнее, удар куда-то во внутрь груди, в какой-то орган, аккуратно и комфортно покоившийся до сего момента в милом, дозировано увлажненном, терморегулируемом и влагостойком контейнере, с каркасом из ребер…
Удар в то, что уже никак не починишь, не выправишь, что, как отключенный от питания светодиод, на компьютере у Овика, племянника, еще проживет секунду-другую и, все равно, погаснет…
От страшной боли Сурен Ваграмович выгнулся, вскрикнул, ткнулся локтем в крышу «Жигулей», обретя на мгновение точку опоры, застыл у машины. Со стороны могло показаться, что человек готовый сесть в автомобиль вдруг о чем-то вспомнил, что-то понял…
И действительно, он явственно понимал, что невыносимая боль преображается в неизъяснимую благодать. И черная грива лавра, и облако кроны люгуструма-бирючина, и чернеющие поотдаль клочья хвои мощных кипарисов, только что чужие, уличные, теперь мало отличались от кровати в спальной Сурена.
Ваграмовича. Крона биручины, а еще лучше, вертикально стоящие массивы кипарисового мрака сгодились бы, как подушка.
И Сурен Ваграмович спокойно осознал, что с той же благостью, с какой он ложился спать в домашнюю постель, после душа, он растянется здесь на асфальте у покрышки прижавшихся к бордюру «Жигулей», с тем же удовольствием ухода в мирный сон, которое он оттягивал, вытираясь в ванной широким красным махровым полотенцем.
— Сурик, ты ложиться думаешь? - Спрашивала супруга.
— Идем, Седа Мавсесовна, идем…
А то, что он так ясно понял считанные доли секунды назад, то есть, очень, очень давно:его подкараулили и расстреливают из засады, и что вызвало в нем ярость и протест, желание сопротивляться, отбиться, мстить, теперь почти не волновало.
Второй выстрел, в голову, как громоподобный, сто крат усиленный, щелчок выключателя, погасил сознание.
Секунду простоявшее с выгнутой спиной и вскинутой головой, содрогавшееся в ритмических судорогах, еще живое тело хозяина магазина «Все для дома», вдруг, в бессильном безразличие ко всему на свете, в том числе и к стрелкам в кустах, над которыми поверху вздымались ломаные веера китайской пальмы, рухнуло к колесам машины, звонко ударив лысиной об асфальт.
Сурен Ваграмович очнулся метрах в четырех над своим трупом и крышей «Жигулей». Он оглянулся. И взлетел еще выше. За забором. За валом ежевики, уцепившейся за пальму, стояли двое киллеров. Молодой, белобрысый, которого Сурен Ваграмович помнил по разговору с вором Жеребчеком, и о котором подумал: «этот пацан, наверно, телохранитель из милиционеров», и другой, незнакомый, здоровый, плечистый, стриженный, в футболке, плотно обтягивавшей его мускулистую грудь, плечи и бицепсы.
Стрелял белобрысый, еще не успевший опустить пистолет. Другой смотрел, без интереса, но внимательно, как опытный работник, оценивающий действия коллеги.
— Есть. Уходим, - сказал он, поднял свой пистолет и тоже два раза подряд выстрелил в лежащее тело Сурена Ваграмовича. Эти два плевка грохочущего огня позабавили Сурена Ваграмовича.
«В кого они стреляют, идиоты»?
Киллеры спешно зашагали через брошенную стройплощадку, превратившуюся заросший бурьяном пустырь, где у выезда стоял темно-синий ИЖ «Москвич» с погашенными фарами, едва заметный под тенью молодого клена.
— Идиоты. В кого стреляют?
Сурен Ваграмович радостно переживал свою невесомость, свободу от всех суетных забот мира сего, и не испытывал к этим дуракам-киллерам особенной неприязни.
Лазаретная улица шла по верху горы. Почти по хребту параллельно улице Изобельской, имевшей статус федеральной трассы. И бросив взор поверх мушмулы над «Жигулями» и крышей двухэтажного дома, построенного в пятидесятые годы, с высокими потолками и окнами. В одном из них, в кухне, зажегся свет, и пожилая женщина в лиловом халате наклонялась к раскрытотму окну, что бы посмотреть: что там за пальба, Сурен Ваграмович залюбовался лежавшем внизу в долине городом, светившемся тысячами огней, - черным тысячеглазым чудовищным скатом.
Затем, вновь посмотрел на свое тело, где у головы, зловеще темнела все более увеличивающаяся кровавая лужа.
Он понимал, что там, в теле, исчезнут его невесомость, свобода и радость. Там его ждут неподвижная тяжесть и скорбь. Там весь он превратиться в сплошную боль. И несмотря на это, Сурен Карапетович спикировал к трупу, - теперь он перемещался в точном соответствии с собственной волей, - и оказался рядом со своим телом, на уровне бордюра.
В глазах трупа Сурена Ваграмовича сверкал сиреневый свет фонаря. Живот вздыбился высоко в верх.
— Вот, брюхо отрастил! - подумал бывший владелец хозяйственного магазина, ставшего причиной его смерти. И снова взмыл в высь.
Дальше, уважаемый читатель, следовать за Суреном Ваграмовичем мы не вправе…
Так на западном направлении, (правый берег реки Генеохпста), сложилась благоприятная обстановка для начала спецоперации «Животворящий крест», разработанная полковником Заподлицовским, при информационно-политической поддержке депутатов ГосДумы Константина Забубулина и Владимира Оборзыкина, с включением в оперативную разработку детального плана операции группировки криминального авторитета Никиты Жеребцова, (Жеребчик), группировки Калипсошвили, (Духанщик), и Яны Вчернесваленной (Бомжиха), в резерве.
Изобельская служила «Великим лимузинным путем», по нему к правительственной резиденции и обратно, в аэропорт, летели картежи первых лиц государства, с окружавшими их вельможами и челядью.
Как-то зам главы Федерального Управления Государственными делами и бумагами, начальник отделов идейной генерации и аккумуляции Геннадий Бонифатьевич Байбацкий. Молодой энергичный человек, прозванный коллегами «золотая головка» или «райское яблочко», пользовавшийся особым доверием Главы Государства, полюбопытствовал: какая на хребте Изобельской горы точка -наивысшая.
Ему тут же указали место, где под сенью шелковицы с одной стороны и акации – с другой, стоял приземистый хозяйственный магазина Сурена Ваграмовича с широкими стеклянными окнами, сквозь которые розовели собранные пучком буковые черенки лопат.
Байбаков обернувшись к своему подчиненному четвертому креатив-секретарю Конанину, плосколицему белобрысому молодому человеку, с высоким лбом, в прошлом креатив-менеджеру ОПС «Томские карандаши», что-то невнятно заметил по поводу «Монастыря на Казбеке». Невнятно. - потому что не смог припомнить одноименное стихотворение Александра Сергеевича Пушкина, и замолк особенно осанисто.
Кананин тоже не знал стихотворения, и не мог помочь Байбацкому восстановить его в памяти. Однако просто промолчать было нельзя.
— А как там, у нас с распространением и утверждением православия на юге России? - по-деловому ответственно и, вмесите с тем, в наплыве руководящего умозрения, полюбопытствовал Кананин у другого креатив-секретаря Евгения Крестовика, мужчины лет тридцати восьми, мощного, полноватого, похожего лицом на пельмень или выбритого Сократа.
Тот вдохнув кондиционированного лимузинного воздуха с легким шипением выпустил его через ноздри и, словно признаваясь в чем –то, протянул: - «Работаем… С пожертвований этим вантузам, - так он называл попов, по цвету и функции схожих с черными резиновыми колпаками и вакуумно-отсасывающими свойствами пробивалок с рясами священнослужителей и их способностью «отсасывать» и «пробивать» круглые суммы у набожных капиталистов, - можно снимать процентов на десять-пятнадцать больше, чем в случае с долевым строительством какой-нибудь высотки или бигмаркета».
Плавно вдавливаясь на повороте левой половиной зада в сидение мчащегося лимузина, Байбацкий тонко улыбнулся, не разжимая губ, наполнив тем самым свои, в платиновой оправе очки тонким саркастическим блеском.
— Охальник ты, милый, богохульствуешь…
— А что? - Хихикнул Крестовик, - никаких расходов батюшки не несут. Ну, разве что, на бензин, - до спонсора доехать. Зарплату платить не надо: бабушки безвозмездно, во славу Божью суетятся, люмпены за еду и одежду от тех же жертвователей. Попам ничего не стоят. Это вам не узбеки-мигранты.
— Так, экономист! - Слегка повысил голос Байбацкий.
— Ты, лучше придумай название акции, - урезонил товарища Кананин, и ощутив психо-энергетический импульс, от того что верно угадал, умонастроение вышестоящего лица, исполнился придворной благости, подтверждаемой степенным воркованием Байбацкого.
— Креатив-секретарь, твою мать!
«Приятный. Все-таки баритончик у Банифатича», - подумал Кананин.
…
Вечером все трое пили коньяк на альпийских лугах биосферного заповедника. Закусывали шашлычком из турят. Прислуживал, - разводил костер, мариновал и жарил козлятинку, нес от вертолета баулы с помидорами, болгарским перцем, соленьями, приправами омарами, мидиями, копчеными морскими петухами, мухоморами цезаря, ананасной сливой и коньяком, бегал с двумя полиэтиленовыми десятилитровыми бутылями за водой, к источнику у ледника, - егерь Олег Дарвиненко, в благообразном окладе серебряной бороды. С господами Олег говорил с какой-то самобытно-народной немощью.
— А туры и на зиму не уходят вниз. Находят карнизы, - там, у вершин, задувы появляются, снег выдувает. Они траву копытами выбивают, - беззлобно, словно сетуя, едва ни постанывая, пояснил лесной человек.
— Неужели, даже на зиму туры с вершин не спускаются? - любознательным баритоном, переспросил Байбаков.
— Нет, не спускаются, там же в ледниках и ходят. А что? У них там врагов нет. Леопардов извели. Сейчас вот, президент, помоги ему Господь, молодец, их восстановить пытается.Только орел-бородач им угроза. На взрослого тура он не нападет, а турёнка может крыльями столкнуть по склону, по леднику в пропасть… - в льстивом бессилии, словно стелясь перед собеседниками, рассказывал егерь, ладя чайник к жердочке, на двух ясеневых стойках-рогульках по краям кострища.
На синие бездны ущелий, распахнутые прямо у ног чиновников, на склоны гор, в фиолетовом бархате лесов, на алеющие на закате, пики вершин, их скалистые отроги, меркнущие в гранатовой дымке, они уже не обращали внимания.
Советники не то, что бы не замечали красот природы, - дань великолепию высокогорья они уже отдали, как только вышли из вертолета, когда Байбацкий в охотничьей куртке и розовой бейсболке, расправив плечи, любуясь панорамой Главного Кавказского хребта, глубоко вдохнул горный воздух и сказал:
— Красотища…
— Да-а-а…
— Ну, просто прелесть. Просто прелесть…
Обязательный пункт устного восхищения в шашалычно-альпийской программе был выполнен, и отвлекаться на дивный закат лишний раз не стоило.
И Евгений Крестовик, прожевав кусок шашлыка, основательно, но быстро, чтобы не упустить мысль, пришедшую к нему, как раз в тот момент, когда рот у него был занят сочным мясом турёнка, невзначай полюбопытствовал у своих шефов.
— Операция «Животворящий Крест». Как вам название? Это я на счет той вершины по Изобельской, где, как вы заметили, надо поставить храм.
С этого все и началось…