Иван Петрович Сиротин лет тридцать с небольшим хвостиком тому назад, то есть в старые добрые времена, ещё при Советской власти, окончил десять классов вечерней школы. Конечно, сам бы он ни за что не додумался идти учиться в вечернюю школу в сорок пять лет, да начальство допекло: учись да учись. Дали на работе один свободный для учёбы день с сохранением зарплаты. Пообещали ещё кое-чего хорошего в будущем, если будет учиться. Когда-то давно, ещё в своей деревне Иван Петрович окончил шесть классов. До сорока пяти лет жил не тужил. Хватало ему этих шести классов. А начальство сказало: мало, иди, доучивайся до аттестата зрелости. С начальством Иван Петрович никогда не спорил. Пошёл в вечернюю школу. Учителя были хорошие, добрые. Всё объясняли, объясняли. Спрашивали мало, судили не строго. Иван Петрович слушал со вниманием, однако повторить то, что они ему рассказывали, было ему затруднительно, особенно по математике. Из всего того, что он учил тогда, ему больше всего запомнилось одно обстоя-тельство, а именно то, что в России когда-то существовало крепостное право, что одни люди, а их было великое множество, принадлежали другим, которых было ничтожно мало. Да ведь как принадлежали? Их могли запросто продать, как вещь, убить, искалечить. И ничего – всё с рук сходило. В те времена Иван Петрович даже прочёл рассказ Ивана Сергеевича Тургенева «Муму». Рассказ поразил Ивана Петровича в самое сердце тем, что Герасим сам своими руками утопил свою любимую собачку в угоду капризной, придуристой старухе. Ну ладно, если бы Муму убил кто-нибудь другой, но как мог он, Герасим, сам убить дорогое ему существо?! Иван Петрович никак не мог этого понять.
Аттестат зрелости он получил. Оценки были хорошие. Начальство выдало ему почётную грамоту и наручные часы. Всё было бы ничего, да настали другие времена. Началась перестройка со всеми её заморочками: гласность, финансовые кульбиты. Всё это отвлекло Ивана Петровича и от крепостного права, когда-то существовавшего в России, и от бедняжки Муму, и от «дуболомного» Герасима. Телевизор приковал к себе Ивана Петровича намертво. Сколько всего ему открылось нового! Всё вокруг встало с ног на голову, или, наоборот, с головы на ноги. Этого Иван Петрович никак не мог понять. Новизна пёрла ему в глаза и в уши со всех сторон. Было жутко интересно, страшно и обидно, что многого он не знал и не узнал бы никогда, если бы не перестройка. Один секс да ваучеры, да «бандитский Петербург» чего стоили! Было, от чего обалдеть.
Прежде Иван Петрович всегда слушался начальства, но оно, это на-чальство, куда-то потихоньку испарилось. Его заменили телевизор, видеокассеты, финансовые пирамиды, рыночные отношения.
Иван Петрович поладил и с этим новым начальством. С голоду он не пропал, когда перестали платить зарплату, – выкрутился, выстоял в жару и в мороз на рынке, торгуя всяким барахлом.
Потом вроде бы дело пошло на лад, вроде бы перестроились, вроде бы пенсию начали платить аккуратно. К тому времени Ивану Петровичу стукнуло уже шестьдесят лет. Его завод сгинул без следа. В опустевших цехах разместились супермаркеты, а ему, Ивану Петровичу, назначили пенсию.
Однако новое его начальство не унималось. Ему нужны были страсти и новые жертвы, ему нужно было, чтобы Иван Петрович был недоволен, чтобы он страдал. Конечно же, Иван Петрович подчинился. Он начал жаловаться, возмущаться, угрожать всяким олигархам, чиновникам. Ему всё не нравилось. Всё, что было раньше, было хорошо. А теперь всё было плохо. Больше всего доставалось от Ивана Петровича, конечно же, не олигархам, не властям, не чиновникам. Больше всего доставалось его жене. Она должна была выслушивать политические охи да ахи мужа. Она их выслушивала с величайшим терпением и молча.
Иван Петрович не понимал свою супругу. В начале перестройки, когда у него дух захватывало от надвигающихся перемен, жена плакала на диване, отвернувшись к стенке. А когда он впал в тоску по прошлому, она преобразилась. Ей стало нравиться то, что она избавилась от очередей в магазинах, и рынки наполнились товарами, что худо-бедно можно было прокормиться на их пенсию. Об олигархах она вовсе не думала. Они со своими миллиардами были для неё чем-то вроде «туманности Андромеды». Она боялась революций и войн. Она не хотела больше никаких перемен. Самым большим несчастьем в прошлом своей Родины она считала уничтожение крестьянства. В прежних порядках, в их незыблемости она усомнилась после 1986 года, когда грохнул взрыв на Чернобыльской АЭС, и когда в море столкнулись два корабля. Тогда погибли четыреста человек! Супруга Ивана Петровича не понимала, как это возможно, чтобы два корабля не могли разойтись в разные стороны, где так много воды. Ну ладно, если бы это случилось на железной дороге, на шоссейной дороге. Там некуда отвернуть, но в море… Это надо же быть такими идиотами и жестокими эгоистами, чтобы допустить такое! Об атомной энергетике наивная женщина имела смутное представление, но она была убеждена, что и на Чернобыльской АЭС сработали те же самые идиотизм и жестокосердный эгоизм!
К новому начальству Ивана Петровича она относилась крайне не уважительно. Иван Петрович слышал от неё потрясающие вещи. Например, она говорила про американского Евгения Онегина (показывали такой фильм по телевизору), что «с него песочек сыпется», что «он трухлявый» и что «любить его невозможно». Американской Татьяне, может быть, это под силу, а русской – нет. А про современную Дездемону она сказала, что её надо было удавить в первом же акте. Насчёт Дездемоны Иван Петрович ничего не знал, ну, а насчёт Евгения Онегина – это уж извините. Он помнил, что Светлана Ивановна – его учительница по литературе в вечерней школе – говорила про Евгения Онегина, что он всего-навсего «лишний человек», но врагом народа он никогда не был. Поэтому трухлявым его обзывать никак нельзя.
Про финансовые пирамиды супруга Ивана Петровича не говорила, а кричала на весь дом, что она не позволит ему, Ивану Петровичу, ничего туда вкладывать. Она грозилась разводом, судом, если он не уймётся и не пошлёт подальше все эти «ООО» и «МММ». Иван Петрович был вынужден уступить жене. Потом он был обескуражен тем, что и это его новое начальство сигануло неизвестно куда, оставив своих подданных с носом. В глубине своей души Иван Петрович сознавал, что его жена сообразительнее его, но только в глубине души. А на виду он всё так же паясничал, кривлялся в угоду тем, кому он был не нужен.
Однажды жена приготовила чай неугомонному своему супругу. Иван Петрович отхлебнул из кружки и скривился:
– Что это за чай? – закричал он. – Как ты его заварила? Пить невоз-можно! Перезавари!
Жена промолчала. Через полчаса она позвала мужа пить чай. На сей раз Иван Петрович был доволен.
– Вот теперь – да! Вот теперь это чай, а не то, что давешние помои, – говорил он, не замечая того, что заварник-то был холодный, что заварка в нём была прежней.
Жена у Ивана Петровича совсем не была похожа на бедного Герасима. Скажут, что Герасим был честный человек, а жена Ивана Петровича – нет? Возможно. Только дело здесь в том, что крепостное право отменили еще в 19 веке, а крепостники остались и в 21 веке, несмотря на все революции и войны. Невероятно, но факт!