Когда демон ждет тебя дома
19-20 октября
Торвальд вернулся домой сам не свой. Он не помнил даже того, так добрался до леса и как попал в свою хижину. Все произошедшее недавно тонуло в смуте впечатлений, в леденящем кровь, жутком восторге при виде женщины-змеи, женщины-дракона, божественной поступью прошедшей по бренной земле. Восхищение в нем сменялось ужасом: он был очарован неземной красотой, но знал, что перед ним бледной вспышкой промелькнуло чудовище. Он знал, что стоит лишь поднести к ее лицу зеркало, и истинный облик вспыхнет в нем отвратительным заревом. Глаза лгут, но знания доносят правду: это был демон-соблазнитель, обольститель, лжец, но видеть медовую ложь и думать о ней, смакуя в уме, было истинным наслаждением. Торвальд знал, что ему придется убить ее, и возможно, чтобы ее убить, ему придется ее возненавидеть, но он верил, что это будет не трудно: стоило ему только представить лицо своего брата, и он понимал, что готов разорвать на куски любое чудовище, имеющее вероятность быть повинным в его исчезновении. Но сначала он должен был выяснить, кто она, эта лунная женщина, явившаяся в разгар сезона свежих трупов.
Заперев за собой дверь, Торвальд услышал довольное скуление Дэнни у своих ног и потрепал онемевшей рукой его по голове, и только после этого решился зажечь лампу, наготове стоящую на полке над дверью. Он протянул руку и стал нащупывать лампу, но к его удивлению (хоть он вполне и ожидал этого) лампы на месте не оказалось. Через секунду послышался треск воспламененной спички, а еще через мгновение часть комнаты, некогда тонувшая во мраке, озарилась спокойными всполохами пламени свечи. Маленькая рука задвинула стеклянную крышку лампы и поставила ее на стол. В мягком и мерцающем манговом свете настороженно сверкнули фосфорические глаза и медно-рыжие волосы, и бледное лицо, будто бы в кукольной маске, обернулось к Торвальду - он узнал в ней ту самую медсестру, которая так поспешно сбежала от него, сбежала за пару минут до появления той демоницы, или кем там была эта призрачная женщина. Сейчас он почувствовал на своей коже страшную силу, скрытую в этой девушке, ту самую силу, которую так хорошо удалось подавить ей при первой их встрече. Теперь она не пыталась скрываться и выпустила на свободу потоки своей демонической сущности, которые подобно электричеству били каждого, прикоснувшегося к тайне иного мира, не должного значиться в умах людей. И облик ее, и поза выдавали в ней владычицу быть может еще более страшную, чем та, которая явилась пред ним в облике азиатской богини, владычицу более темную, чем сама безлунная ночь, и холодную, что пламя январского рассвета. Он понял вдруг, что она совершенна. В ней не было вычурной красоты и неземной прелести, в ней не было излишней тонкости, не было божественной грации, но заключалась великая сила, демоническая красота. Подумать только, она казалась ему обычной девушкой! Нет! Она скрывает свой истинный облик за лохмотьями, в которые она одета, за безумием, в котором прячется истинная мудрость. Она слишком высоко стоит, чтобы снизойти до человеческой вычурности, она знает свою цену, свою красоту, свою прелесть, которую выдает лишь прозрачная, как нефрит, кожа и сверкающие глаза, зеленые, как весенние травы, пробивающиеся сквозь желтый ковер листвы. Нет идеала в том, где каждая пылинка безупречна. В ее внешности есть недостаток, но это как раз то, что так сближает ее с земным миром. Она в некотором смысле человек, она пытается быть человеком. Но она рождена быть великой тенью. Тенью!? Да, именно это слово вспыхнуло в голове охотника когда он увидел ее. Но тень не означала беспросветность или уныние, она возвещала о величии, канувшем в бездну назад тому тысячелетия, но готовившемся восстать. Та ли эта тьма, о которой говорилось в пророчестве? Нет! Это существо не принадлежит миру мрака и ужаса. Кто бы она ни была, ее сердце принадлежит свету.
Размышляя с минуту о том, какова эта девушка, Торвальд даже и не вспомнил, что не знает, зачем она явилась к нему и как обошла ловушки. Но ему и не пришлось вспоминать об этом, так как она начала первой:
- Меня зовут Джина. - произнесла она, властно постукивая ногтями по столу. - Мы встречались с вами сегодня, мистер МакФарленд, но вы тогда не догадались, кто я есть. Так вот, я демон, если вы понимаете значение этого слова. Ежели нет, объясню, что нет, нет и нет — я не вынырнула из ада! Я божество, если можно так выразиться. Древнее и великое. Но если называть меня демоном вам удобней, прошу, мне это даже нравиться. - она улыбнулась. - Более вам не следует обо мне что-либо знать, так как я нахожу данную информацию исчерпывающей. - лицо ее приобрело важное выражение.
- Божество? Богиня? Но чего? - спросил Торвальд, не решаясь сдвинуться с места.
Джина странно отреагировала на его вопрос: лицо ее застыло в скорбной маске, а глаза приобрели странное выражение и стали вдруг непостижимо глубоки. Она зашевелила губами, произнося что-то, но слова ее для Торвальда не скоро обрели смысл.
О, тень величия Вселенной!
В эпохе Сумеречной, в день
Когда белесый холод бренный
Вливался в ночи серой сень,
Когда Луна на небосводе
Едва ли видима плыла,
Слабейший сильным стал в итоге,
А сильных поглотила тьма.
О, как пылал тот край Вселенной,
Когда последний из теней
Бежал от смерти безыменной,
Спустя века чтоб сгинуть в ней.
- Не думаю, что эти строки разъяснили тебе всей сути. Не думаю, что ты запомнил хоть слово из того, что я тебе сейчас сказала, но однажды ты узнаешь и эту историю. Однажды. Если, конечно, сейчас дашь мне согласие.
- Согласие на что? - встрепенулся Торвальд, стряхивая с себя эйфорию после того, как Джина прочла проникновенный отрывок быть может даже из творения собственных мыслей.
- О, Торвальд... - заговорила вдруг Джина, уводя тему в сторону, словно бы обращаясь вовсе даже не к нему, а к собственным мыслям. - К чему стремлюсь я и зачем? Мир так не идеален, а этот так особенно... - она задумалась на секунду. - Хотя, ведь нет ничего абсолютного и идеального - только совокупность всего неизбежно стремящегося к совершенству создает монолитную Вселенную - истинный идеал.
Торвальд молчал. Он не боялся ее, но готов был преклонить колени перед ее величием. Он подошел ближе и сел напротив.
- Так на что я должен дать согласие? - снова задал он вопрос.
- Дать согласие помочь мне, ибо ты именно тот человек, которому может довериться демон. - ответила Джина, и голос ее и взгляд вернулись из непостижимой вечности.
- В чем я должен помочь тебе? Что я могу сделать такого, чего не может демон?
- Ты видел женщину-змею? - спросила Джина, вздрогнув от ненависти.
- Видел. - кивнул головой Торвальд . - Кто она?
- Я не могу тебе сказать, иначе ты узнаешь, кто я.
- И что же она?
- Ты должен помочь мне ее убить. И не только ее. Многих, многих других. Ты должен помочь мне. Возможно, борьба и битва таят в себе твою смерть, и если ты хочешь отказаться, ты можешь, но я бы желала видеть тебя в бою рядом со мной. Именно тебя.
- Почему я?
- Сила и кровь. Это трудно объяснить на скудном человеческом языке, но я могу назвать это энергией. В тебе есть то, что необходимо.
- Я согласен. - почти не раздумывая произнес Торвальд. - Но что я получу взамен?
- Брата. - Джина щелкнула пальцами, и из темноты за ее спиной вынырнул в полосу света тонкий и высокий юношеский силуэт.
Зашуршали складки пальто, тяжелые волосы насыщенного цвета янтарного горького кофе и алого каштана рассыпались по плечам сверкающими прядями, и на Торвальда глянули из под темных густых ресниц темные, почти черные, и при свете лампы отливающие рыжим пламенем глаза, и идеальный белый овал лица развернулся к нему и замер, холодно и стойко сдерживая слезы.
Торвальд не выдержал первым. Привстав со стула он только и мог ошарашенно глядеть на Дориана и считать про себя бешеные скачки сердца в груди. Когда же оцепенение спало, он кинулся к нему и крепко обнял, тихо причитая и заливаясь слезами. Казалось, он, наконец, впервые за долгое, долгое время познал истинное счастье. Мир канул в небытие - так бывает, когда душа твоя сливается воедино с другой душой, и вы застываете вне времени и пространства в объятиях будто бы дремлющей и сладкой смерти. Непостижимое чувство восторженной отрады, замершего стука сердца и приторной тоски, снедавшей душу, расцветшую в порыве радости. Он был безмерно счастлив, действительно счастлив: он будто бы кровью почувствовал родного человека. Влившееся в самые корни его бытия, чувство преданности семье поднялось оживляющими соками по его телу, и он ощутил легкость и чистоту разума и памяти, сердца и души, и даже самые отдаленные уголки его сознания заполнились светом.
Дориан молчал. Он не находил в себе нужных слов, да и думал, что они ни к чему. Он ощущал только пустую холодную безнадежность отрадного счастья, что влилась в него вместе с первым прикосновением к нему брата. Они не виделись слишком долго, чтобы сейчас страдать. Но любовь Дориана теплилась до сих пор в его полном муки сознании. Он не надеялся уже более повстречать брата, но воля судьбы свела их снова и не случайно. Это шутка, месть или злодейство фортуны, и ему не сбежать от этого, никогда не сбежать. Сердце его было очищено от всего, что мешает видеть, а душа впитала в себя все чувства, от которых отрешилось оно, и болела, заплывая словно дегтем страданием, холодом и любовью.
Торвальд отошел на шаг назад, не отпуская плеч брата, и поглядел в его темные, отрешенно глядящие глаза, и в изнеможении уронил голову на грудь. В ушах у него звенело, в голове что-то страшно шумело, будто бы слышалось шуршание далекой горной реки.
- Ты счастлив? - произнесла Джина ледяным, лишенным всяких эмоций голосом.
Торвальд, задыхаясь, кивнул.
- Это тебе за то, что согласился мне помогать. - голос ее смягчился. - Но это еще не все. Если ты и дальше будешь делать то, что от тебя требуется, я верну тебе самое дорогое, что когда-либо было в твоей жизни: я верну тебе Джареда.
Торвальд сорвался с места и кинулся к ней.
- Ты знаешь, где он!?
- Да, но я не докопалась еще до истины о том, кто он есть.
- Кто он есть? - переспросил Торвальд. - Что это значит?
- Он не человек.
- Демон?
- Корни его природы уходят в глубины темных и забытых людьми эпох, так что не исключено, что демона в нем гораздо больше, чем всего остального.
Джина улыбнулась, словно бы вспомнив что-то, что вызывало в ее душе радость.
- Демон он или нет? - раздраженно повысив голос повторил свой вопрос Торвальд.
- Дориан! - подозвала юношу Джина. - Ты видишь все души сквозь тела. Что ты скажешь о Джареде?
Дориан замялся.
- Он величественен и грозен в своем богоподобном обличье. Он мудр и силен, и сила его и мудрость столь велики, что даже и оболочка души не выдерживает их и крошиться. Но облику его нанесены смертельные раны. Я чувствую, что душа его разорвана. Откуда-то из глубины вырваны куски и заточены так далеко, что достигнуть их и освободить невозможно. Я вижу его страдания. Я знаю его... - Дориан запнулся. - Я знаю его боль. - произнес он почти шепотом. - Странное зрелище и ужасающее. Он демон, он божество, конечно же, божество. И рожден он был не в этом мире, но в мире ином: далеком и холодном, как голубые недоступные нам звезды.
- Ты забыл сказать о том, что он зависим от Зла. - Джина обернулась к Торвальду. - Неназываемое Зло вершит свои темные замыслы через двух своих главных наместников — Крондара Трижды Убитого, что давно пустил свои корни на этой планете и силой Зла склонил на свою сторону не одно божество, и Эандилиней — Владычицей, что сейчас распространяет тьму в мирах далеких звезд. Также есть и боги, готовые помогать Злу, лишь только Оно поведет перед ними пальцем. К ним я склонна отнести и Локи, и Хель. Злу помогут гримтурсены и огненные великаны. Но у нас есть эйнхерии, альвы и дворфы, и даже люди Мидгарда, доблестные и неискушенные... Но, кажется, я давно ушла от темы. - взгляд Джины прояснился, она словно бы очнулась от забыть и продолжила: - Джаред, без сомнений, демон столь сильный, что само Зло, сам Владыка опасается его. Его поймали однажды, подвергли пыткам, отняли память и наделили чуждой ему силой. Они разорвали его душу, чтобы защититься. Лишь только воспоминания вернут ему силу. Воспоминания и смерть врагов. Но я не знаю, что за сила должна к нему вернуться и опасаюсь худшего. Мы должны понять, кто он. Мы должны разгадать его тайну. Только тогда смогу я сказать, что с ним будет дальше. Как бы то ни было, я надеюсь на лучшее и всеми силами, что бы ни случилось, буду бороться за его жизнь.
- Но зачем он тебе? - задал вопрос Торвальд.
- Если сила его так велика, что сам Владыка опасается его, то он сможет нам помочь. Любой воин важен для борьбы. - Джина нахмурилась.
Очевидно было, что она чего-то недоговаривала, но Торвальд не стал задавать ей никаких вопросов, так как слова ее, пусть и недосказанные, были правдой.
Ненадолго воцарилась тишина, и Торвальд первый нарушил ее, задав давно уже терзающий его вопрос.
- А что же та женщина? Очевидно, она не последняя часть мозаики.
- Не последняя, конечно. - Джина печально улыбнулась, а в глазах ее вспыхнула злоба.
Ей вспомнилась Реин-Валдир, ее связанные руки и кровь, хлещущая из раны, горевшей ледяным огнем. Казалось, смерть вытягивает из нее душу ледяными клешнями, смерть холодной своей рукой вырывает ей сердце. Но нет, не смерть, не смерть... То был Владыка Крондар и его жуткое оружие. Стрела, одна-единственная стрела с алмазным наконечником, отравленным кровью Безымянного Зла, заговоренным самой Владычицей, оружие, выкованное в тайных темных мастерских прельстившихся золотом дворфов, немногих, опозоривших свой род и позже проклятых, как и многие другие, перешедшие на сторону врага. В одной кузне выкована была стрела, пронзившая ее тело, а позже и клинок, что наречен был Мортрайдин — Смерть Странника, ибо называли ее порой враги Райдориней, - Странствующей Девой. Тогда сила ее была похищена и отдана недостойным. То были три воительницы, три Величайших воительницы Неназываемого Зла. Они были рождены элиндориноссцами, вышли из великого королевского рода, да только род тот предался Злу. Они назвали Джину своей сестрой, они плели обольстительные речи, которые коснулись ее ушей, но не ее сердца и не ее разума. Она оставалась преданной своему народу, сгинувшему во мраке и давно мертвому. Они пытались взять ее хитростью, но в итоге заполучили силой. Джина не смогла противостоять совершенному оружию, и была повержена. Сила ее была отдана наследнице престола сгинувшего Элиндорина, ее сестре и ее дочери. Имена их значатся и в памяти людей Земли, но только новые, не истинные, и поминать их нет нужды.
- Велика будет месть моя. - произнесла Джина, стиснув зубы.
- За что же ты мстишь? - спросил Торвальд.
- Это история не для человеческих ушей. - ответила она.
- История не для человеческих ушей, а работа, значит, для человека самая что ни на есть подходящая!?
- Послушай, Торвальд, смысл тут не в том, чтобы знать все. Ты всего все-равно не запомнишь и не поймешь. Суть проста: ты человек, и только человек способен спасти эту планету. Это не мир демонов, не мир альвов, это мир людей, и мы не обязаны защищать его, хоть и делаем это. Мы могли бы уйти навсегда, но нас останавливает долг и... и отсутствие путей отступления. Но путь откроется совсем скоро. Это шанс покинуть Землю для одних и завоевать ее для других. Скоро произойдет катастрофа. Мне нужен человек, надежный человек, сильный и... необычный. Пока есть время, мы должны раскрыть все карты, разгадать все загадки. Пока есть время.
- И как много у нас этого времени?
- Меньше, чем мне хотелось бы. Но, работая сообща, мы чего-нибудь, да добьемся. Как ты видишь, Дориан уже помогает мне. Я открыла ему... многое. - Джина глянула на художника, но он стоял не шелохнувшись. - Выйди, Дориан. - попросила Джина, и художник немедленно удалился.
- Он становиться холоднее с каждым днем. - произнесла она. - Чувствуешь? В нем нет чувств. Я опасалась этого, но у меня не было выбора. - Джина опустила голову.
- Не было выбора? Или же ты все-таки его сделала? - спросил Торвальд, и голос его дрогнул от горечи.
- Я все сделала правильно! - встрепенулась Джина. - Я могла бы убить его, но сохранила ему жизнь, научила его тому, о чем он позабыл, возродила в нем... - она запнулась. - Я возродила в нем умение. Оно опасно и для нас, и для Врага, ибо видящего души не останавливают даже панцири и шлемы, ибо желание наделять душой картины для него священно, ибо... он еще сыграет свою роль, какой бы она ни была. - Джина поглядела в холодные глаза Торвальда и уловила в них синюю искру.
- Но он мой брат! Как могу я позволить его использовать!?
- Тебе придется!
- А если я откажусь? Если я попробую тебе помешать?
- Не сумеешь!
Джина пошевелила рукой, и Торвальд в ту же секунду почувствовал, словно падает куда-то, а когда он очнулся, то понял, что хоть и вовсе никуда не падал, но отлетел к стене, пробив спиной ветхие полки. Он с трудом пришел в себя и смог повернуть голову. Джина приблизилась к нему, взяла его за подбородок и заставила подняться на ноги.
- Моя сила велика, Торвальд, а ты всего лишь человек. Тебе не следует забывать об этом. Ты уязвим и смертен. - она провела холодным лезвием охотничьего ножа по его шее, и тонкая струйка крови поползла по коже. - Нет, я не угрожаю тебе. Я просто хочу, чтоб ты знал свое место. Ты мой напарник, ты мой сообщник, ты теперь воин, такой же, как и я. Но между нам есть огромная разница: ты смертен, а моя жизнь бесконечно длинна. Не забывай об этом.
И не заставляй меня применять мою силу, иначе нас непременно найдут. Это, поверь мне, плохо кончиться. У врага и без того полно соглядатаев, а вспышка моей энергии видна недругам, как костер в чистом поле.
Джина движением руки сняла с Торвальда невидимые оковы, и он, не устояв, рухнул на колени.
Джина поглядела на него сверху вниз и улыбнулась.
- Стоя на коленях ты не кажешься таким уж высоким. - произнесла она и подождала, пока охотник оправится и встанет. Она попросила его сесть за стол и продолжить разговор вне участия Дориана.
- Обрывок папирусного свитка - произнесла она тихо, - ты прочитал то, что там было сказано?
- Ты подкинула мне его? - спросил Торвальд, прислоняя холодную ложку к ушибу на голове.
- Я спросила, прочитал ли ты то, что было там написано? - голос Джины сделался ледяным.
- Нет! Я не прочитал! - ответил охотник. - Да и как бы я сумел? Я ведь, как ты, помниться, пару минут назад сказала, всего лишь смертный, человек! Руны там были начертаны такие, что я бы пожелал их вовсе никогда не видеть. Я не смог ничего прочесть, однако вязь эта жуткая одним видом своим мне сердце сжала. Не знаю, что это такое было, да только мне это не по нраву.
Джина удовлетворенно оглядела Торвальда с головы до ног и словно бы улыбнулась собственным мыслям.
- Возможно, - протянула Джина, это вовсе не плохой знак. Только это-то мне не слишком поможет. Возможно, гораздо лучше было бы, сумей ты все же прочитать рукопись.
- Что это была за рукопись? - спросил Торвальд, вспоминая жуткие руны.
- Ты все-равно не сможешь ее прочесть. - покачала головой Джина. - Но, возможно, однажды ты узнаешь, что сокрыто в ней, за этими рунами.
Джина поглядела на пляшущее пламя свечи и печаль одолела ее сердце. Всей душой жаждала она прочесть то, что от нее сокрыто. Давным-давно один из богов создал этот манускрипт в темной келье великой башни Иарат и навеки запечатал смысл ее для всех, кроме смертных, но даже и смертным трудно найти манускрипт, так как он неуловим: имеет он свойство исчезать и появляться в самых неожиданных местах, и едва ли можно было предугадать, где в следующий раз и кто его обнаружит. Джина следила за ним, искала, находила, пыталась сохранить, пыталась прочесть, но увы, все было тщетно. Из рук ее он исчезал мгновенно. Она не успевала найти того, кто сможет прочесть письмена, как рукопись словно испарялась. Ей важно было услышать хоть слово, хоть единственное слово, ибо несколько зловещих рун раскрывали суть пошлого, настоящего и будущего. В далекие века Сумеречной Эпохи создавалось множество манускриптов, подобных этому, но все они были утрачены, когда Элиндорин пал: сгорели во огне, либо же сгинули во мраке. Бесценных рукописей сохранилось немного, но те, что сохранились, Джина знала наизусть, но не эту, нет... Эта была загадкой еще тогда, когда только-только появилась она, созданная кровью и плотью бога. Говорили, будто тот, кто прочтет смертельные руны станет непобедим и всецело мудр, ибо откроется пред ним картина времени и пространства. Но Джина не верила в это, и охотилась за рукописью лишь затем, чтобы найти ответ на вопрос, ее тревожащий: что делать ей, когда чрез грань переступит враг, когда приблизиться час смерти всего, что ни есть во Вселенной? Она знала, ответ придет к ней, стоит лишь прочесть слова... Но поиски рукописи были слишком утомительны, и чудом ей удалось обнаружить ее прошлой ночью. Она торопилась слишком сильно, совершая то, что могло бы отсрочить срок, совершая то, что нельзя было отложить даже ради бесценной рукописи, иначе... но это, пожалуй слишком долгая история. Джина была слишком занята, чтобы объяснять все охотнику тогда, а потому оставила манускрипт в его доме в надежде на то, что у Торвальда все-таки хватит ума хотя бы взглянуть на папирус. Но он не сумел прочесть руны. Манускрипт снова был утрачен. Где теперь искать его, Джина не подозревала, но уже сейчас думала об этом. Час близился. Ей нужен был ответ.
Торвальд задумался и не заметил, как много времени они с Джиной просидели в
тишине. Первой нарушила молчание Джина.
- Расскажи мне о Джареде все. - попросила она, не отрывая взгляда от огня. Пальцы ее теребили волосы. В глазах ее читалось нечто странное, быть может, то была нежность или страшная боль, превратившаяся в вечное безразличное уныние.
Торвальд задумался, но всего на минуту: он слишком давно мечтал рассказать кому-нибудь о том, как важен ему брат и как он любит его, чтобы сейчас колебаться.
- Я был десятилетним мальчишкой, когда моя мать готовилась к родам. Однажды поутру она особенно нежно погладила меня по волосам и поцеловала так по-особенному, что мне показалось, будто бы она вдохнула своим поцелуем в меня все свои душевные и жизненные силы. Она приласкала спящего Дориана и вышла за дверь. Ее платье развевалось по ветру призрачными лентами, и она показалась мне видением, таявшим в первых лучах дня. Я уснул опять. Когда я проснулся, на улице уже стоял шум, слышались плач и причитания. Я выглянул в окно и увидел полную сена телегу, а на сене мертвую мать. Она была бледна, на коже застыла мертвенная ледяная роса; платье плотно облегало тело и блестело от воды и разводов крови; казалось, ее грызли звери. Ее мертвое лицо было неспокойно, на нем застыла мучительная маска, как будто бы она рыдала перед смертью и проклинала весь свет. Я тихо заплакал, заплакал так, чтобы не разбудить брата, и я держался до тех пор, пока он сам не распахнул глаза и не выбежал из дома на залитую солнцем дорогу. Понимаешь, нельзя показывать свою слабость тому, кто ставит тебя в пример, тому, кого ты учишь жизни. Поэтому я зарыдал лишь тогда, когда захлопнулась дверь за Дорианом. Я забился в угол и рыдал до тех пор, пока не закончились слезы, а когда они закончились, я бился головой о стену и кричал от душевной боли, которую не могла заглушить боль физическая. Но потом произошло чудо: в комнату вошел отец, одной рукой сжимая руку Дориана, а в другой руке маленький белый сверток. Я почувствовал любовь к тому, что я увидел внутри него, почувствовал мгновенно. То был прекраснейший на свете ребенок с глазами ясными, как воды лесного ручья, с таким не по-детски осознанным взглядом, с цепкими пальчиками, с улыбкой фейри. Он был волшебным творением, лучшим, что только может создать человек. Я отдавал ему всю свою любовь, я заботился о нем так, что мне позавидовал бы любой отец, да что там отец! мне позавидовала бы любая мать! Дориан обожал малыша на меньше моего и мы ощущали тогда особенную связь друг с другом, особенные узы, узы столь прочные, что их не могли разорвать ни расставание, ни смерть. Я любил их. Когда отец убивался горем, я утешал его, в одной руке укачивая Джареда, а другой рукой сжимая тонкое плечо Дориана. Иногда мне казалось, что больше так продолжаться не может, но все-таки я терпел. Все стало гораздо хуже тогда, когда исчез отец.
Я хорошо помню то время, когда отец возвращался домой сам не свой, не столько пьяный, сколько перепуганный, и он говорил и говорил что-то несвязное, странное, что постепенно и только сейчас стало обретать для меня смысл. Он будто бы видел прошедшее и будущее, понимаешь? Он будто бы был страшным пророком, приближающимся к чему-то великому, и от величия своего ставшему ужасным. Он молился древним богам каждый вечер за успокоение души нашей матери, и каждое утро, еще до рассвета, его можно было увидеть идущим по проселочной дороге к кладбищу, куда он носил полевые цветы и розы, которые без маминых рук медленно и неизбежно увядали день ото дня.
Однажды отец не спал всю ночь, а спозаранку вышел из дома, срезал все расцветшие розы и побрел знакомой дорогой. Назад он не вернулся никогда. Розы усыпали материну могилу, шиповник обвил каменную плиту, под которой она покоилась, и высокую могильную насыпь... Но от отца не осталось и клочка одежды, не осталось ни волоса, ни капельки крови. Его не видел никто с тех пор. Нам с братьями пришлось нелегко: мы изо всех сил карабкались наверх, но никто из нас не был уверен в том, что нам удастся добраться до света.
Наверное поэтому Дориан сбежал тогда, будучи еще совсем мальчишкой, сбежал от той безнадежно унылой жизни, которую нам приходилось вести. Это было пятнадцать лет назад. Ему было всего двенадцать лет! Он, быть может, посчитал себя выше... он отрекся от нас, и я не знаю, как ему удалось выжить. Он ведь был ребенком! Да, он забрал с собой все сбережения семьи, но неужели ребенок мог рационально воспользоваться деньгами? Но теперь я вижу, что мог. Мудрость его проявилась еще в детстве, и теперь, я думаю, наученный опытом, он сумеет жить достойно и без посторонней помощи. Он вырос, и я готов признать это. Еще немного, и моя молодость непременно увянет, но он еще полон сил, и в жизни его только-только расцветает пора лета.
Джаред был предан мне всю жизнь. Это был маленький бесхитростный помощник в любом деле, в любой авантюре. Он рос у меня на глазах и расцветал, познавал этот мир и учился выживать всегда, что бы ни случилось. Эта хижина была нашим домом. Мы собирали с ним рукописи и изучали их. Тогда-то я и собрал почти всю мою теперешнюю библиотеку. Я думал, Джаред всегда будет со мной, но пришло время, когда верный и незаменимый друг, мальчишка - ему было всего пятнадцать - исчез. Это было какое-то проклятье! Я не знал, куда деть себя, как найти его, как спасти. Я думал, его убили в городе, или охотники нечаянно подстрелили его в лесу, но не мог даже и допустить мысли о том, что он сбежал от меня. Я начал действовать. Я выяснил, что в тот день, когда пропал Джаред, пропало еще несколько подростков из города и окрестностей. Все они были примерно одного возраста, телосложения, цвета волос и глаз, все мужского пола. Я понимал, что это дело рук либо хорошо слаженной банды преступников-людей или, что еще более вероятно, хорошо слаженная банда нечисти. Эти мальчишки нужны были для какой-то цели и, если их похитили, скажем, демоны, то вполне вероятно то, что они искали кого-то одного, выбирали среди нескольких, так как не могли определить наверняка и сразу, кто из них им нужен. Со временем я только убеждался в своей теории и не откажусь от нее и сейчас. - Торвальд перевел дух и поглядел в глаза Джины. - Джина! - умоляюще воскликнул он. - если ты нашла моего брата, умоляю, позволь мне хоть издалека увидеть его! Я должен знать, что он жив!
Джина молчала примерно с минуту будто бы обдумывая услышанное. Ее напряженный взгляд смягчился, и она снисходительно поглядела на Торальда. Ее забавляла детская дрожь тела взрослого мужчины и его по-щенячьи умоляющий взгляд.
- Ты увидишь его совсем скоро. Я даю тебе слово. - произнесла Джина чуть улыбнувшись уголками губ.
- Но зачем тебе вся эта история? К чему все это? - после затянувшегося молчания тихо, дабы не потревожить ночную тишину, спросил Торвальд. - Неужели жизнь одного человека важна для демона?
- Ты можешь мне ни разу не верить, Торвальд, - начала Джина, - но я бы никогда не нашла себе покоя, если бы не услышала от тебя эту историю. Для меня это гораздо важнее, чем ты даже можешь себе представить. Но у меня к тебе есть всего-навсего один вопрос. Ответишь ли ты мне на него?
- Задавай. - Торвальд осторожно кивнул.
- То озеро, в котором утонула твоя мать... - прошептала задумчиво Джина, - часто ли там умирали беременные женщины?
Торвальд вздрогнул. Ему ни разу за двадцать с лишним лет не приходило ему в голову мысли о том, что, возможно, это не первая смерть, что могли быть и другие женщины, и другие выжившие дети.
- Ты должен узнать, есть ли в селении дети, чьи матери утонули в озере будучи беременными. Узнай это для меня как можно быстрее. Можешь рассматривать это как приказ, если хочешь. Но мне важен результат. - она поднялась со стула. - Мне пора идти. Ты можешь попрощаться с Дорианом или попросить его остаться на ночь у тебя. А мне нужно идти. Скоро рассвет.
- Ты что же, боишься рассвета?
- На рассвете у меня важная встреча. - коротко и гордо отчеканила Джина.
- С кем? - Торвальд напрягся в ожидании ответа.
- Тебе лучше не знать. - девушка повернулась на пятках. - Я еще приду к тебе, охотник. - услышал он ее голос уже издалека, а после она исчезла, и вместо нее в комнату вошел Дориан. Торвальд не видел его: он стоял к нему спиной, но почувствовал его присутствие.
- Ты знал о том, что Джаред жив и Джина знает, где он? - спросил Торвальд не поворачиваясь.
- Да, я встретил его накануне. - произнес Дориан в ответ.
Торвальд обернулся и вздохнул так тяжело, как будто бы грудь его придавили гранитной плитой. Его разум воспалился, в мозгу зудела разворошенная рана навязчивой идеи отыскать брата во что бы ни стало.
- А что она говорила о том, что ты якобы видишь души? - попробовал отвлечься Торвальд.
- Я не только вижу, но могу детально их изобразить. Для этого мне почти ничего не нужно: только немного крови и зрение. Я могу увидеть душу любого человека и не только, я могу увидеть каждую его рану и каждую мысль, каждое желание. Людям должно быть страшно: мой взгляд изучает каждую клеточку души, и все плохое и хорошее я вижу как под микроскопом. Я способен различить расу существа, стоящего передо мной, кем бы он ни был, в каком обличье бы он ни предстал. Это зрение скоро, совсем скоро заменит мне настоящее.
- Что же ты видишь во мне? - с опаской спросил Торвальд.
Дориан глянул на него в замешательстве и смущении.
- Я вижу... Я вижу белый свет, благословение, волю небес. Я вижу в тебе алмазы, алмазы, что указывают на твою бесценность, но белый свет так ослепителен! Я не знаю, что это, Торвальд. Я не встречал таких людей, как ты. Наверное, это что-то вроде клейма, отличающего тебя от других, указывающего на то, что ты создан для великого дела. - Дориан задумался на минуту, неотрывно глядя в глаза брату. - Позволь мне взять твоей крови! - попросил он. - Мне нужно запечатлеть тебя, Торвальд!
- Моей крови? - удивился Торвальд.
- Не спрашивай! Просто дай ее мне.
- Ну... хорошо. - Торвальд достал небольшую стеклянную баночку и нож. С осторожностью хирурга он рассек себе кожу, чуть задев вену, и густая жидкость мягкими волнами улеглась на дно банки.
- Спасибо! - Дориан выхватил банку из рук брата и подскочил к двери. - Я должен идти! Прости, что не могу остаться! Прости!
- Подожди! Дориан! - притормозил его Торвальд . - Ты знаешь что-нибудь о тех трупах? О несчастных девушках?
- Ты и сам все скоро узнаешь, если догадаешься. Или Джина даст тебе знать. Она ведь не может ждать от тебя помощи, если ты понятия не имеешь, что нужно делать.
Торвальд промолчал. Дориан так же молча ждал, пока тот соберется с мыслями.
- Последний вопрос, Дориан, - попросил Торвальд спустя минуту, - у тебя есть друзья?
- Один. Его зовут Джон. Прощай, Торвальд Еще увидимся! - он вышел за дверь и скрылся в ночи, и даже легких его шагов не смог различить Торвальд в зловещей тишине застывшего леса.