Неужели такое бывает, чтобы половину класса выкосила неизвестно какая болезнь? Вчерашние мальчишки и девчонки до смерти травились алкоголем, выпадали ни с того ни с сего из окон или бросались под поезда, умирали от лейкемии, астмы, или осложнений сахарного диабета. Словно побеги, только-только принявшиеся, кто-то полил кислотой, и те обгорели до корней, до черных, корявых пеньков.
Конечно, всякое случается. Но почему-то именно им — выпускникам двенадцатого «c» - крошечная ранка на пальце грозила столбняком или сепсисом. Купленный в магазине хомячок оказывался бешеным. Ступени — скользкими, хирург — неопытным и криворуким, а идущий навстречу прохожий — шизофреником с ножом в кармане и с голосами в голове.
Не то чтобы Олли горевал по своим бывшим однокашникам. Кто они ему? Чужие люди. Случайные попутчики на дорогах детства. Дружбы он ни с кем не водил, и тогда — в детские годы, а теперь и подавно. Общался иногда в социальных сетях. У каждого своя судьба.
Но при взгляде на школьную фотографию он испытывал неприятное чувство. Не могло ли так случиться, спрашивал себя Олли, что его класс кто-то проклял? Их всех — ребят из двенадцатого «c», а значит, и его в том числе? Белобрысое чучело в клетчатой рубашке и с волосами, так обильно спрыснутыми лаком, что торчат во все стороны и кажутся пластмассовыми. Олли, маленького ростом, отчего-то поставили в третий ряд, а перед ним — высокую девочку, Лину Грасс, симпатичную кофейно-сливочную мулатку с высокой копной осветленных кудряшек. Так что на фотоснимке от него осталась половина лица и голубое, в клеточку, плечо. Лицо — от лба до подбородка — затемнено, а рубашка, наоборот, бликовала.
Еще меньше повезло Максу Зоммеру, невзрачному парнишке, о котором и сказать-то нечего. Учился так себе, робок, не болтлив... С ним никто не дружил, впрочем, и врагов у него тоже не было. Макс, вероятно, поднялся на цыпочки, чтобы казаться выше — но это не помогло. Над ним, как неприступные скалы, возвышались плечи и головы, его затолкали, бесцеремонно оттеснив на задний план — в глубокую тень.
В первом ряду сияли девчонки — Лена Вернике с улыбкой кинозвезды и Хана Шнайдер, ее подружка. Уютная, скромная. Олли она нравилась больше яркой Лены. По левую руку от Ханы — Аксель Бауер, щекастый, с толстыми бровями, этакий тюлень тюленем. Он, единственный из класса, задирал Макса, но не по злобе, а в шутку. Он вообще любил посмеяться. Другие дети не обращали на Зоммера внимания. Нет, поначалу его дразнили и даже били пару раз. Аутсайдеров всегда бьют. Но настолько он был флегматичным и малозаметным, нечувствительным, казалось, ни к боли, ни к унижению, что мучить его стало не интересно.
Олли грустно переводил взгляд с одного юного лица на другое. Аксель разбился на машине. Лена Вернике ослепла от глаукомы. Но, по крайней мере, жива. Пару раз она являлась Олли во сне — с глазами белыми, как у мраморной статуи. Хана три года назад покончила с собой.
Про Лину он ничего не слышал. Как и про Макса Зоммера, во всяком случае, до тех пор, пока тот не объявился на фейсбуке и в ответ на его, Олли, пост: «Буду проездом в Саарланде» не написал: «Заходи в гости. Я купил дом в Херензоре».
Макс... убогий Макс... живет в собственном доме? Хотя почему бы и нет? Люди меняются, и неудачник Зоммер вполне мог добиться успеха. Случается, что и самые невзрачные звезды вспыхивают сверхновыми, а яркие, наоборот, гаснут в одночасье.
«Интересно будет с ним поболтать», - думал Олли, укладывая вещи в дорожную сумку. Он и сам не знал, радоваться приглашению или грустить, что исходит оно не от Лены Вернике и не от Лины Грасс.
Херензор — городок тихий, одноэтажный. Вернее сказать, не городок даже, а часть Саарбрюккена, но отдельная. Окраиной упирается в лес. И если в центре расположены аккуратные коттеджи — ровные, точно по линейке выстроенные, блестящие свежей краской и лаковой черепицей, то по краю леса дома заваленные, словно кубики на мягкой поверхности. Стены — не вертикальны и покрыты трещинами. Штукатурка лопается от напряжения. Подоконники и карнизы покаты. Неподалеку от Херензора не так давно находилась одна из крупнейших в Саарланде угольных шахт. Сейчас она закрыта и залита водой, но земля, израненная и потревоженная, полная глубоких пустот — продолжает неумолимо проседать.
Олли припарковал машину на обочине и выключил навигатор. Улица в том месте кончалась, переходя в пыльную глинистую площадку, а дальше — в зеленый лужок, за которым нежно клубилась просвеченная солнцем молодая поросль. Дом Макса Зоммера тонул в колючих волнах ежевики и кренился, словно корабль в бурю. Из распахнутых окон вырывались занавески, надуваясь белоснежными парусами. От калитки к деревянному крыльцу вела тропинка. Вернее, крыльца, как такового, не было, а вместо него перед входом в дом высилось нечто шаткое, временное, сколоченное наспех из разнокалиберных досок.
По хлипкой лесенке сбежал навстречу гостю сам хозяин — Макс Зоммер, неказистый, в майке и брезентовых штанах с узкими карманами. Его лицо, и прежде невыразительное, за пару лет еще больше стерлось — стало гладким и плоским. Словно ни время, ни опыт не потрудились над ним, оставляя зарубки, а тучи песка, мелкого и острого, изо дня в день полировали его.
- Рад тебя видеть, - сказал Макс и пошевелил в карманах пальцами, как будто загибал их там по одному.
Олли взглянул ему в глаза, и протянутая для приветствия рука опустилась.
- Вот она, моя жизнь, - объяснил Макс с легкой улыбкой. - Кривой дом, как символ кривой судьбы. Да, представь себе. Ты не поверишь, Оливер, но здесь я чувствую себя на своем месте.
Они стояли посреди гостиной — комнаты с наклонным полом, из-за чего вся мебель — шкаф с открытой витриной, два кресла и диванный столик — сбилась к одной стене. Стоять было трудно, а тем более ходить — подошвы скользили и казалось, что при каждом шаге земля уходит из-под ног.
Олли поморщился. «Ну, что за глупый пафос, - хотелось ему возразить, - какая еще кривая судьба? Сказал бы просто, что нет денег на нормальный дом. Я бы понял».
- А вода по трубам как течет? - спросил он.
- Плохо. Но во дворе есть колодец.
Кухня выглядела приличнее. Трудно сказать, почему. Возможно, Макс или предыдущий владелец пытались приподнять в ней пол. А может, дом перекосило неравномерно. Олли мало смыслил в статике, а потому судить не мог.
Странное ощущение — смещенного центра тяжести — сохранялось, но табуретки стояли цепко, раскоряченные, как пони на льду, пластиковый, белый в серую крапинку буфет надежно прислонился к верхней стене, не грозя опрокинуться, и стол не сползал.
Зоммер наполнил кофейник из большого кувшина. Плеснул в чашки коньяку — примерно на треть.
- За встречу?
Олли кивнул.
За чашечкой кофе потекла беседа. Зоммер говорил неохотно и все какими-то полунамеками, вокруг да около, так что гость едва понимал, о чем речь. Его уклончивая манера напоминала женское кокетство — в худшем его проявлении.
- Общаешься с нашими? - интересовался, например, Олли.
- Не знаю их и знать не хочу.
- Да? А почему?
- Так.
- А где работаешь?
Макс отводил взгляд.
- По мелочи.
- В смысле?
- Ну, ничего особенного, - тянул нарочито уныло. - Работа как работа. Не работа, а так...
Олли не знал, что и думать. Занимался ли Макс чем-то постыдным, о чем не принято говорить вслух? Работал «по-черному», скрываясь от налогов? Делал что-то криминальное или перебивался сезонными заработками?
Ему вспомнился долговязый парень, который с приходом лета наряжался большой уткой — Дональдом — и веселил детишек на городской детской площадке.
Или вот еще — живые скульптуры на Берлинер Променаде. И в жару, и в ливень — изображай из себя какого-нибудь синего человечка с антеннами на голове или римского императора.
Все лучше, чем торговать наркотиками.
А у Макса Зоммера от кофе с коньяком заблестели глаза. Маска разбухла, словно бумажная, и отклеилась, а под ней обнаружилось другое лицо — злое и растерянное. Не плоское, плохо проработанное, а выточенное тонким резцом, с подвижной левой бровью и трясущимися губами. Очень ранимое лицо.
- Слушай, а как ты справлялся? - спросил он вдруг, как бы между прочим, но обхватившая чашку рука напряглась, так что выступили голубые паутинки вен.
- С чем справлялся? - не понял Олли.
- Я про школу, - отрезал Макс и замолчал.
- Про школу?
- Ну, да.
- А, вот ты о чем, - догадался Олли. - Знаешь, мне нравилось учиться. Были, конечно, нелюбимые предметы, у кого их не было... Физика, вот, хотя бы... но и физику можно выучить. Память у меня хорошая, не жалуюсь, и тогда не жаловался. Так что справлялся без всякого напряга.
- Да я не о том, - сердито оборвал его Макс. - Неужели ты не понимаешь? Я говорю о социальной изоляции. А так же о пинках и побоях, распоротых куртках, сливочном масле в карманах, украденных тетрадках с домашними заданиями, насмешках и кляузах, и о всех бесчисленных маленьких унижениях, через которые мы прошли. О моббинге, как это сейчас называют. О том, как нас с тобой третировали, не давая высунуться. Вот о чем.
- Нас? - только и смог переспросить Олли.
Удивительно, но он видел их школьную жизнь по-другому. Не как бесконечную череду издевок, а как... ну, пусть не дружбу, но нормальные отношения между ребятами. Хотя масло в карман подкладывали как раз ему. И кошачье дерьмо — в портфель. А однажды угостили козьим катышком в золотом фантике.
- Да, нас, - кивнул Макс и поставил чашку на стол, так резко, что чуть не расплескал кофе.
«Ну, не так это было страшно», - хотел сказать Олли, но слова застряли в горле, как рыбья кость. Неудобно и больно, ни выкашлять, ни проглотить...
- Наверное, нам стоило держаться вместе, - задумчиво проговорил Макс. - Но два аутсайдера — если каждый из них сам по себе — мишень для плевков, и только. А стоит им объединиться — и это уже восстание, которое надо жестоко подавить. Это вызов коллективу, понимаешь? Такое не прощают. Нам бы с тобой мало не показалось.
Он заглянул в чашку и скривился:
- Кофе остыл. Сейчас еще заварю. Нет, сперва покажу тебе кое-что, а кофе подождет. Думаешь, зачем я тебя пригласил? Поделиться опытом. Не знаю, как ты справлялся, а меня эта жизнь наизнанку вывернула. Чуть руки на себя не наложил. Надеялся, после школы выдохну — а там, за порогом, все та же дрянь. Мелкие, злобные людишки. Только и думают, как тебя уесть. Ждут, что ты проявишь слабину — и топчут ногами. Что, я не прав?
- Не знаю.
Олли беспомощно пожал плечами. Он был рад, что не «держался вместе» с Максом Зоммером.
- Знаешь, но боишься, - презрительно сказал Макс. - Меня можешь не бояться. Мы — товарищи по несчастью. Ты ненавидишь их не меньше, чем я, но молчишь, потому что — мямля. Да и я такой же... В цивилизованном обществе не принято давать волю кулакам. А если бы и да — все равно кулаки у нас с тобой слабые. Что же нам остается? Во-первых, называть вещи своими именами. Не лгать хотя бы самим себе.
Олли уставился в чашку, а локти положил на стол, и все равно Макс заметил его мелкий протестующий жест.
- Да, не лгать! - возвысил он голос. - Разрешить себе злиться, ненавидеть, презирать... Чувствовать все, что хочется. И учиться давать выход своей агрессии.
Он затараторил, как по-писанному, словно читал вслух рекламный буклет, а Олли облегченно вздохнул. Вот оно что. Его бывший однокашник вербует, оказывается, людей на какой-то психологический тренинг. Пусть и в такой странной манере, но бизнес, как бизнес. Ничего противозаконного. Тренинг, правда, с эзотерическим уклоном, но не ворожба и не черная магия. Олли всегда побаивался таких вещей.
Доверчиво, и даже с любопытством, он позволил Зоммеру увести себя с кухни, по лестнице вниз — в подвал. Балансируя на шатких ступеньках, он то ли спускался, то ли падал, то ли выполнял замысловатый цирковой трюк, а Макс говорил:
- Купи себе плюшевого мишку и представь, что это, например, твой начальник. Что бы ты хотел с ним сделать?
- Ничего.
- Так уж — ничего? Не верю. Впрочем, возможно, у тебя хороший начальник. Ну, пусть наш географ, этот кляузник, господин Волчек... или из ребят кто-нибудь. Из самых-самых. Петер Штолен, или Аксель Бауер, или Мориц Ланч. Помнишь их?
- Еще бы, - ответил Олли, ежась от земляного холода.
Макс распахнул тяжелую дверь.
Камера пыток. В подвале перекошенного, как злая судьба, дома находилась камера пыток для мягких игрушек. Вздернутые на дыбе, с распоротыми животами, расчлененные, повешенные, разодранные на куски, с отрезанными лапами... Зайцы и мишки, и зеленые фальки, и синие аватары, и губки-бобы, и тряпичные куклы в лохмотьях и с мягкими, как у ящериц, телами. Вырванные с мясом уши. Пол, устланный клочками синтепона, ватой и поролоновой крошкой.
Обезображенные, казненные, они плавали в лужах серого света. Проходя сквозь пыльную оконную решетку солнечные лучи теряли краски, становились безжизненными, тусклыми. А Макс Зоммер стоял на пороге и ухмылялся.
- Вот моя тайная комнатка, тут я отвожу душу. Так, как нас учили на том курсе, правда, я прервал его раньше, не дослушал до конца. Очень неудобное у них было расписание. Но ведь и так все понятно, правда? Покупаешь игрушку, даешь ей имя того, кто тебе насолил — и отрываешься на нем по полной. И знаешь, помогает. Обида проходит — иногда не сразу, а через пару дней, но испаряется бесследно. Как будто умер для тебя человек. Вот, полюбуйся, дружище...
С улыбкой он принялся называть имена: «Аксель, Петер, Хана, Цедрик, Лина, Кадир...» Аксель — щекастый плюшевый хомячок — лежал на верстаке. В голове его зияла дырка, из которой лез грязный синтепон. От Петера — клоуна в зеленом колпачке — осталась только верхняя половина туловища. Нижняя, срезанная бритвой и перепачканная в масле, торчала из ящика с инструментами. Должно быть, ей пользовались, как тряпкой.
Олли смотрел и слушал, потрясенный, не в силах сдвинуться с места и вымолвить хоть слово. Почему-то он больше всего боялся увидеть Лену и узнать, что случилось с ее глазами.
- Я храню их, не выбрасываю, - объяснял, между тем, Зоммер. - Конечно, хлам... К тому же, использованный, отслуживший свое. Но для меня он символичен.
- Погоди, Макс, - Олли обрел, наконец, дар речи, - а ты слышал когда-нибудь про кукол вуду?
Если Зоммер и смутился, то лишь на секунду. Его лицо исказилось мгновенным страхом, но тотчас разгладилось. На него снова, будто тонкий ледок на открытую полынью, начала нарастать маска.
- Конечно, слышал. И что? Что ты хочешь сказать? Ты сам не знаешь, о чем говоришь. Они зашивали туда волосы и ногти жертвы и читали специальное заклинание. А я — что я делаю? Да ничего особенного. Я не колдун и никому не причиняю вреда, ясно? И это никакие не куклы вуду, а игрушки, купленные в магазине.
«Он не виноват, - говорил себе Олли, - он не знает... А если узнает, как поступит? Скажет, чушь, совпадение? А завтра — принесет из магазина какого-нибудь плюшевого бедолагу и назовет его Олли? Раскается и выкинет игрушки? Или станет убивать сознательно?»
«Как поступить, - думал он, силясь унять озноб, - чтобы не сделать хуже?»
Где-то над их головами, на первом этаже, хлопнуло незакрытое окно — и по подвалу тонкой ниточкой протянулся ветерок. Вата, грязная, как лежалый мартовский снег, зашевелилась на полу.
- Ты можешь мне не верить, Макс, - сказал Олли, - но все эти люди умерли.