Снова грустно, очень, очень...
Море.
Шум.
Шум.
И ничего больше.
С мягким шуршанием на берег накатываются лазурные с белоснежными гребнями пены волны. Наталкиваются на преграды, размывают холодный песок, отшлифовывают его и возвращаются назад.
Желтый песок слегка поблескивает под заходящими лучами засыпающего солнца.
Небо только сереет, сбрасывая свой дневной наряд. На востоке, где небо граничит своей бесконечностью с бескрайностью моря, розовеет полоса заката.
Куда не кинешь взгляд, везде море. Только море. И шум. Шум волн, накатывающихся на берег.
Начинается вечер. Мириады чаек все еще кружат над водной гладью в поисках последней вечерней трапезы. Высоко и чинно парит альбатрос. Он с презрением смотрит на суету чаек над морем.
Зачем он там парит? Возможно, любуется морем, его глубиной и чистотой, игрой красок от светлых голубых до темно-синих, бутылочно-зеленых, говорящих о надвигающейся буре, о грозной глубине моря.
Птицы тихо покрикивают. Еще миг. Еще один. И кроваво-красное солнце бросает последний взгляд на золотой берег, лазурь сапфировых волн.
Догорает день. Догорают последние лучики осеннего солнца. Догорают последние надежды человека. Еще один миг. Момент угасающего дня и холодное солнце утонуло за линией горизонта в сине-черном море.
Уже вечер, но в отличии от яркого дня, предметы и само море приняли более четкие очертания. Теперь все лишено резкости, грубости. В мягких сумерках тонет и печаль. В тишине растворяется боль.
Смолкли чайки над водной гладью, стих последний порыв ветра, гордый альбатрос скрылся за деревьями, перестал поблескивать песок.
Наступила тишина…
Нарушает ее только еще более тихий, чем сама тишина, всплеск волн синего моря.
А море, действительно, синее. Темнее вдали от берега, светлее у самого берега. Почти бирюза.
Взгляд приковывают белоснежные пенные барашки волн, кажется, что невидимый морской дух рассыпал жемчуг по бархату.
Тишина…
Только мягко шелестит прибой, волны все накатываются на берег и стремительно отходят назад, подчиняясь невидимой силе природы.
Все в этом вечере сегодня подчиняется какому-то невиданному велению и ведет себя, вроде обычно, но в то же время тонкой нитью проскальзывает хаос, но и он содержит в себе долю порядка. Так может только природа.
Воздух на берегу будто соткан из невидимых, но ощущаемых нитей. Пепельно-серое небо - это был переход от незабудково-голубого к чернильно-синему цвету. Кое-где зажглись первые звезды. Они неярко мерцают, отражаясь в синей глади волны.
Каким бы не был приятным теплый осенний день, но если осенью выдается теплый вечер, то радость от ощущения этого тепла несравнима ни с чем!
По тонкой кромке камешков из гальки шел парень. Его тонкий силуэт в длинной серой вязанной кофте сливался с серым воздухом. Он подошел к берегу, и темные холодные волны разбились о его стопы, обутые в черные кеды.
На миг парень закрыл глаза, и на бледные щеки бросили тень длинные густые ресницы. Темные волосы растрепались и выглядели так, словно он давно не расчёсывал их.
Спокойствие и умиротворение во всем. И на его красивом худом лице. Он уже постиг спокойствие. Теперь его не могло что-то расстроить. Внутри было пусто, как в выжженной солнцем пустыне.
Его и сожгли. Эмоции. Чувства. Всеобщая ненависть. Незаслуженная ненависть. Он только хотел, чтобы Фрэнк был счастлив, чтобы все были счастливы.
Не поняли, осудили, прокляли, заклеймили трусом и лжецом. А он им никогда и не был…
Боль рвала сердце на тысячи кусочков, жгучая реальность, с которой Джерард привык бороться, сломила его. Пекла непринятая правда и обида от одиночества, ненужности. Сломленный, отвергнутый. Один на один с своим самым большим страхом. Страхом умереть в тишине и одиночестве.
Туманная реальность закрыла все, и миг осознания наивысшей ценности жизни – желание смерти. Шаг в бездну и ласковые объятия вечной прохлады синего моря печали сомкнулись над ним.
Колючие темно-синие волны закрыли свой свод над его уставшей головой.
«Смерть – это не больно», - мелькнула мысль в голове Джерарда. Воздух сменился мутью воды. Ему казалось, что он погрузился в плотные чернила. Горячий огонь обиды медленно затухал под действием холода воды.
Затем мысли, мелькавшие как бабочки в его отягощённом сознании, исчезли. Сменились долгожданным покоем и тишиной…
Со смертью наступает равновесие, катарсис души и окружающей действительности. Смолкло все. Даже шум прибоя на миг замер, сочувствуя свершившемуся горю. Но эту давящую тишину нарушил окрик.
Секунда.
Две.
Минута.
Пять.
Десять.
Холодное безжизненное тело парня коснулось золотого песка. Но было слишком поздно. Или нет?
Блаженная улыбка застыла на бледных губах. Джерард был наконец-то счастлив. Он погрузился в вечный покой.
Все утонуло в ночи. Яркие звезды сияли безразличным светом над головами парней. Ледяная рука в теплой руке. И тихий шепот «прости», - но он уже ничего не исправит.
Безразличные звезды. И что им за дело до трагедии человеческой души? Только синее море печали шумело прибоем, как бы говорило:
«Так оно есть, так оно и будет».
И снова шум. Шум волн, шум моря. И что ему до смерти людей. Оно ведь вечно, а мы?...
*****
Фрэнк сделал несколько быстрых и точных движений по груди парня. Ему казалось, что это конец. Касаясь заледеневших губ Джерарда, Айеро вдыхал в его легкие углекислоту, заставляя их работать. Минуты, хотя, нет, это были секунды, длились вечность. С тех пор, как гитарист нашел записку, и с тех пор, как он нашел Джи, прошла целая ВЕЧНОСТЬ.
Минута.
Две.
Три.
Парень громко закашлялся, дернулись длинные мокрые ресницы. Джерард распахнул глаза, морщась от боли в груди и колющего холода во всем теле. Фрэнк устало опустился на колени и рассмеялся. В этом смехе звучало все его отчаяние, он и сам успел умереть за эти три минуты.
"Джи..." - хрипло прошептал он.
Шумело темно-синее море. Ночь вступила в права.
"Джи..." - снова промолвил Фрэнк.
"Фрэн-ки..." - севшим голосом пролепетал Уэй.
"Никогда меня так больше не пугай" - Фрэнк подполз к Джерарду, сжимая того в своих объятиях. - "А если бы я не успел?"
"Было бы лучше... Я - ненужный человек в этом мире, лишний..."
"Замолчи".
"Молчу".
А море продолжало шуметь. Оно ведь никому не расскажет, что только что стало свидетелем смерти и воскрешения двух людей.