Глава 5. Бомбардировочно-штурмовой
Одна гадалка нагадала нам, что мы втроем отправимся на большом белом корабле в далекое плавание. Наверное, она знала, что мы модификанты и хотела сделать нам приятное, надеясь на хорошее денежное вознаграждение. Каждый из модификантов мечтал о такой возможности – уйти в рейс на сверхдальнем «Крейсере», но не каждый в это верил. Из нас троих в это по-настоящему верил только Кэссций.
Кроме военного учебного корпуса космофлота существовало еще несколько учебных заведений занимавшихся подготовкой модификантов. Одно из них - самое крупное занималось именно непосредственной подготовкой будущих работников космоса, инженеров различных специальностей, в том числе и пилотов летательных аппаратов. Нас туда не взяли. Те двое – мужчина и женщина, которых привел к нам в комнату доктор Аше. Помните? Я еще тогда женщине грязной тряпкой чуть по лицу не попал случайно. Так вот эти двое проводили предварительный отбор будущих кандидатов среди модификантов именно в это учебное заведение. Мы им не показались. Сошли за слабоумных. Нас вообще после этого мало кто хотел брать на обучение. Поэтому мы и засиделись тогда у мамы-Исхе и доктора Аше. Помог случай и личное знакомство доктора.
Военный учебный корпус, куда мы попали, хоть и был элитным, но, по сути, был вспомогательным учебным заведением. Здесь готовили военных пилотов модификантов (и не только модификантов) для Космофлота. Командир корпуса изрядно преувеличивал, рассказывая нам при поступлении о будущей работе в космосе. Такое, конечно, могло быть, и выпускники этого корпуса в космосе работали, никто не спорит, но случалось это довольно-таки редко. Для этого надо было быть самыми лучшими на всем протяжении обучения. Не всегда это у нас получалось (особенно у нашего Рэ). Но я верил, что если мы здорово отличимся, то нас просто не смогут не заметить.
На тот момент времени у нас поменялся очередной руководитель группы. Новый был человеком слегка суматошным и многого просто не успевал. Поэтому нашей троице как самым ответственным, по его мнению, он давал больше самостоятельности. Мы самостоятельно составили прошение, оформили все необходимые документы. Я тут говорю «мы», но подразумевать в этом случае надо «Кэссций». Именно он всем в основном и занимался.
Перед вступительными экзаменами каждая тройка модификантов проходила собеседование с преподавателями. Преподаватели на собеседовании должны были принять решение, а стоит ли вообще допускать этих парней до экзаменов? На собеседование заходили в аудиторию группами по несколько человек. Эти собеседования были страшнее экзаменов. Преподаватели поднимали каждого с места и бегло, с ходу задавали несколько вопросов по основным предметам. Отвечать надо было сразу, кратко, быстро и без запинок. И не дай боже молчать в ответ на все вопросы – играть в молчанку. До экзаменов таких не допускали. Списки групп, время и дата собеседования присылали руководителям групп. Так как наш новенький был суматошный и заполошный, то мы сами залезли к нему в компьютер и просмотрели эти списки. Нас в списках не было. Это был сюрприз!
- Пойдем в учебный полк. Там все и выясним. Возможно, наши имена по ошибке не попали в списки, - уверенно произнес Кэссций.
Оказавшись в фойе учебного полка штурмовой авиации, мы долго, упорно и очень внимательно читали эти списки на одном из многочисленных электронных табло. Нас в списках не было.
- Мы не существуем в этом мире, или о нас просто забыли, – грустно подвел итог Рэ.
- Кэсс, что мы сделали не так? – задал вопрос уже я.
Кэссций стоял, закусив верхнюю губу и сжав кулаки. В глазах вот-вот должны были заблестеть слезы. Кэсс быстро взял себя в руки. Через пару минут по телефону мы выяснили одну простую вещь – наши планшеты с документами находятся в кабинете у командира учебного полка. Он их просто-напросто изъял из общего объема!
Командир учебного штурмового авиаполка сидя за столом у себя в кабинете разглядывал нашу троицу и улыбался. Мы стояли перед ним вытянувшись по линеечке, а он нам громко выговаривал.
- Что за ребячество?! Чуть не разнесли мне приемную! Вы ведь будущие офицеры! Должны уже понимать, что такое дисциплина, субординация!
Никто ему приемную не разносил. Это он преувеличивал. Просто мы разговаривали чуть громче обычного с его секретаршей. Я как обычно руками размахивал от волнения, задел кое-что нечаянно, уронил. Перепугалась тетка. Слабонервная попалась. Сама виновата. Сказала, что у командира полка сейчас совещание и предложила прийти нам на прием к нему после того как закончатся приемные экзамены. Ну, меня и сорвало слегка. На шум вышел комполка. Мы сразу замолчали. Узнав наши имена, он широко распахнул дверь в кабинет и молча, кивнул нам головой. Дескать, заходите, ненормальные.
Теперь вот мы стояли по стойке смирно, прижав руки по швам и задрав подбородки, а он нас отчитывал. В кабинете кроме нас находились офицеры учебного полка. Немало не заботясь о том, что мы их слышим и что комполка им слова не давал, они потихоньку, шепотом обсуждали нас.
- Это те самые?
- Который из них Сэт?
- Вот этот слева, а справа, наверное, Кэссций.
- В центре кто? Рэ? Нескладный какой-то.
- Самая чудаковатая троица во всем корпусе.
- Да. Известные ребята. Наслышан.
Закончив читать нам мораль, комполка спросил.
- Кто из вас мне объяснит причину, по которой вы ко мне ломились как черти к грешнику?!
- Для нас не назначены дни собеседования и экзаменов, – давал пояснения Кэссций за нас троих. – Вы изъяли наши документы. Причина нам неизвестна. Нет никакой информации о том, что нам дальше делать.
Комполка слушал и в тоже время, что-то искал на своем компьютере.
- Вот черт, - выругался он, перебивая Кэссция. - Совсем забыл поставить вашего руководителя в известность.
Командир встал, достал из шкафа три наших планшета с документами, небрежно бросил их перед нами на общий стол, за которым заседали офицеры.
- Ставим автографы в указанных местах. Вы приняты в наш учебный полк без экзаменов, – сказал полковник и вернулся на свое место во главе стола.
- Как это без экзаменов? – помню, пробормотал я удивленным голосом и даже сглотнул судорожно.
- Вижу, что необходимы пояснения, - отреагировал комполка. – У меня есть право принимать без экзаменов в полк не более трех курсантов в год при наличии у них каких-то уникальных способностей, которые я могу подтвердить документально.
- Мы самые обычные модификанты. Никаких уникальных способностей у нас нет, - произнес Рэ словно бы извиняясь.
- Да, ребята со странностями, - усмехнулся один из офицеров за столом.
Слова Рэ вызвали почти у всех присутствовавших офицеров улыбки.
- Меня предупреждали, - сказал сам себе полковник, и слегка откинувшись в кресле, стал давать пояснения. - В ваших личных делах, ребята, есть информация о том, что вы проходили обучение в спортивной авиашколе молодых модификантов. Это очень хорошо. Инструктором у вас значится пилот-инспектор нашего корпуса. Вот это просто замечательно, потому что кого попало, этот человек в ученики не берет. Уж я-то это знаю. Мы с ним давние друзья. Но дело не в этом. Одним из экзаменаторов у вас тоже значится пилот-инспектор, а результирующая оценка – четыре балла. И эти четыре балла заверены его личным автографом. Судя по вашим лицам вы, наверное, не понимаете, что это значит. Даю пояснения. За всю свою карьеру этот человек ни разу никому не поставил пять баллов. Ни разу! Три балла – удовлетворительно. Вот тот максимум, который он обычно выставляет всем простым пилотам в случае успешной сдачи экзаменов. Тех летчиков, которым он поставил четверку, я могу пересчитать по пальцам одной руки. И все они работают либо в составе космических экипажей, либо испытателями в известных конструкторских фирмах. А сейчас мне на глаза попадаются три молодых модификанта и у всех троих подряд по четыре балла! Конечно, я сразу изъял ваши личные дела. Теперь это не вызывает удивления? Я специально поинтересовался у вашего бывшего инструктора о том, что вы собой представляете. Он вас охарактеризовал с положительной стороны. Мне нужны такие летчики. Ну, что? Будем подписывать документы или есть еще какие-то вопросы?
Сказанное произвело на нас сильное впечатление. Получалось так, что командир полка по доброте душевной делал широкий жест, зачисляя нас без экзаменов. Нам везло! Мы переглянулись, и по очереди подходя к столу, поставили автографы. Пока мы расписывались, комполка продолжал говорить.
- Конечно, вы можете попытать счастья, подав документы в соседние учебные полки. Но где-то и конкурс будет повыше, а кое-где летают на дирижаблях с крыльями. Так что вы парни сделали правильный выбор. Наш учебный полк самый лучший и по технической оснащенности и по качеству обучения курсантов.
Закончив болтать, комполка вызвал секретаря. Секретарь не стала скрывать своего возмущения перед комполка.
- Принимать эту троицу на обучение? Да еще и без экзаменов? И это после того как эти черти меня только что в приемной чуть живьем в камине не поджарили?! Это вы серьезно?!
Командир в ответ только улыбался с довольным видом, и утвердительно кивая головой, произнес тихохонько такую фразу, которая окончательно расстроила секретаршу.
- А летчик-штурмовик как раз и должен быть самым настоящим чертом. Иначе, какой же он штурмовик?
- Почему я в молодости не была такой же наглой? - секретарша ворчала уже за своим столом в приемной, проставляя в наших личных делах какие-то числовые коды. - Возможно, жила бы более счастливо.
Посетив учебную часть полка, и получив новенькие электронные удостоверения курсантов, мы вышли на божий свет довольные и счастливые, что у нас все так легко получилось. Мы свысока поглядывали на тех бедолаг, которым предстояли собеседования и экзамены.
-А здорово это мы все обстряпали! – чуть ли не прокричал с довольной улыбкой Рэ.
Еще бы! Наш «двоечник» безусловно, радовался возможности избежать лишних проблем на экзамене по математике.
После всего пережитого мы зашли к руководителю нашей группы. К своему удивлению мы обнаружили, что он на месте, у себя в кабинете. Мало того у него мы встретились с Нашим полковником. Пилот-инспектор заулыбался, увидев нас.
- Как дела ребята?
- Лучше всех! – отрапортовал я сходу.
- Это хорошо. А вы вообще учиться дальше собираетесь в корпусе? Я просмотрел списки подавших прошения о зачислении в учебный полк истребительной авиации. Ваших имен там нет. Для меня это удивительно. С той оценкой, что вы заработали, занимаясь в спортивной авиашколе, вас в любой из трех учебных полков не то что без экзаменов примут, а с руками у руководителя группы оторвут. У меня вами уже комполка штурмовиков интересовался. Старый лис пронюхал, что вы перспективные летчики (Старый лис – кличка командира учебного полка штурмовиков). Желает вас получить к себе. Что-то вы, ребятки, словно языки проглотили. Где ваши планшеты с документами? Пойдемте, так и быть я вас за ручку отведу в истребительный авиаполк, а то я вижу, руководитель вам самостоятельности много дал, толку только мало.
Сказать, что после этих слов мое настроение упало очень низко, это почти ничего не сказать. Я не мог ни говорить, ни стоять, ни смотреть на кого-либо спокойно. Я, я не знаю, что я готов был натворить в тот момент. Мне хотелось упасть на пол и пробить кулаками дырку в полу до самого морга. Два моих балбеса затащивших меня в полк «бомбовозно-штурмовой» авиации виноватыми голосами рассказывали Нашему полковнику о том, как мы только что стали курсантами этого полка. Рассказывают и потихоньку зажимают меня с двух сторон плечами - слева и справа. Словно в клещи берут. Один значит, меня за левую руку держит легонько, а другой за правую. Словно я дите малое и сейчас натворю что-нибудь. Я стоял спокойный как танк! У меня же выдержка железная. Но надо сказать, что я очень сильно расстроился, когда узнал, что мог поступить в истребительный учебный авиаполк так же легко, как и в штурмовой.
Руководитель группы и пилот инспектор слушали, переглядывались между собой. Руководитель просто тяжело вздохнул и взялся руками за голову. Пилот-инспектор внимательно все выслушал и произнес.
- Старый лис все очень грамотно подстроил. По всей видимости, он специально не отправил уведомление вашему руководителю. Если бы руководитель группы получил от него послание о возможности вашего приема без экзаменов, то в этом случае вы могли бы от него узнать, что точно также без экзаменов вы будете приняты в любой из учебных полков корпуса. В том числе и в истребительный. И вы бы ушли в истребители. Все так делали и делают. А раз вы подали прошение сразу в полк штурмовой авиации – значит, вы многого о своих преимуществах не знаете. Безусловно, руководитель и я допустили оплошность, не проинформировав вас о ваших шансах. Старый лис этим воспользовался. Хитер. Устроили скандал в его приемной? На будущее запомните ребята, что этот командир полка никому из подчиненных таких фокусов не прощает. Он очень строгий командир, даже жесткий. То, что вам это сошло с рук, и он вас просто пожурил, говорит только об одном. Вашего прихода он ждал. И прекрасно знал, что будете скандалить. Ему просто-напросто надо было, чтобы вы самостоятельно пришли к нему и дали письменное согласие на обучение именно у него. И он получил то, что хотел. Изменить сейчас уже ничего нельзя, но я думаю, что ничего страшного не произошло. Наоборот возможно это даже и к лучшему. Этот учебный полк по своему авиапарку соответствует иной дивизии. Очень хорошо оснащен. По правде сказать, лучше всех. Старый лис гребет под себя всеми четырьмя лапами. Что в зубы попало – все к себе в полк тащит. Очень хозяйственный комполка. И еще заметьте, продолжительность обучения здесь самая большая из всех трех учебных авиаполков корпуса. Из этого полка полуфабрикаты для правого кресла не выпускают. Здесь по завершению обучения вы гарантированно станете специалистами своего дела – летчиками. Высококлассными летчиками. В этом полку очень интенсивная программа обучения. Я бы даже сказал жесткая. Но это и к лучшему. Я так думаю сейчас уже, что вы сделали правильный выбор, ребята.
Сразу после начала занятий нашу троицу приказом перевели в спортивную команду штурмового авиаполка по высшему пилотажу и спортивному воздушному бою. Что такое спортивный воздушный бой? Расскажу чуть позже. В составе этой спортивной команды мы участвовали во всех показательных выступлениях полка и во всех соревнованиях по высшему пилотажу. После наших выступлений Старый лис сиял от счастья как новенькая монетка! Еще бы! Наша троица почти сразу же попала в первую десятку сильнейших пилотов планеты! За всю историю существования полка такого еще ни разу не было. Наши выступления на соревнованиях очень сильно подняли престиж полка - уровень восприятия этого учебного заведения военными и гражданскими лицами, и всеми кто был связан с авиацией. Получалось так, что мы показали, что в этом полку готовят не только пилотов бронированных штурмовиков и неповоротливых бомбовозов, но и очень хороших пилотажников.
Я обещал рассказать, что такое спортивный воздушный бой? Пожалуйста! Не буду лукавить, скажу сразу честно, я был лучшим в этом виде соревнований. Я редко бывал вторым или третьим. Я побеждал всегда. Курсанты из учебного полка истребителей нашего корпуса иногда просто синели от злости, не понимая, каким образом, летчик-штурмовик обставил их только что в воздушном поединке. Комментаторы иногда шутили, что я на первое место не поднимаюсь – я там живу. Всегда был первым.
Мои братья были очень хорошими пилотажниками - самыми лучшими. На всех соревнованиях пилотаж парой выполняли они вдвоем, и первое место в этой дисциплине постоянно оставалось за ними. У них была очень хорошая слетанность. Кэссций был ведущим пары, а Рэ – ведомым. Я всегда с удовольствием наблюдал за их самолетами в небе. Во время выступления пары одевал наушники – слушал музыкальное сопровождение полета. Пилотаж у братьев был размашистым – свободным. Кэссций не зажимал фигуры на одном клочке неба. Этот особый стиль моих братьев отмечали все комментаторы и спортивные судьи. Полет смотрелся как картинка. Я гордился своими братьями. Иногда Кэссций мне делал замечания.
- Ты слишком много суетишься в полете. Нет определенной четкости и завершенности фигур. Ты постоянно куда-то спешишь. За это тебе судьи баллы и сбрасывают.
Он был прав. Рэ и Кэсс на соревнованиях по высшему пилотажу были лучше меня, а вот когда дело касалось воздушного боя, то первым был я. Как говорил один из старших пилотов в нашей команде: «Воздушный бой это игра в шахматы на рефлексах с хорошей физической нагрузкой. Мозги у летчика должны быть «заточены» как у шахматиста, а рефлексы как у борца». Мозги и рефлексы у моих братьев были «заточены» как надо. Но, я так думаю, что в воздушном бою кроме всего этого нужен был еще и характер. Наверное, такой как у меня. Как говорил Рэ, «настырный».
Спортивный воздушный бой начинался с того, что противники сходились на встречных курсах лоб в лоб и по достижению определенной дистанции между собой выполняли правый вираж. Отвернуть вправо надо было обязательно, если ты проскакивал дальше и отворачивал с курса позже, следовала дисквалификация. Это встречное сближение с правым разворотом комментаторы называли боевым приветствием. Почему надо было отвернуть именно вправо, а не влево и нельзя было уйти сразу вверх? Выполнить правый вираж для неопытных новичков иногда сложнее, чем левый. Кабины некоторых одноместных машин были тесноваты. При выполнении правого разворота самолет идет с правым креном и пилот в кабине прижат правым плечом к борту. Естественно, что правая рука, которой ты держишь ручку управления, немного зажата. Для некоторых это создавало проблемы в управлении машиной. Вот эти пилоты сразу же и отсеивались. После выполнения правого виража разрешалось перевести в набор высоты. Во время поединка необходимо было зайти в хвост противнику и удержаться там, как минимум пять минут. В финале соревнований это время могло равняться пятнадцати минутам. Пятнадцать минут болтаться на хвосте у какого-нибудь суперпилотажника – у меня кишки иногда возле горла стояли. Максимальная продолжительность боя – двадцать минут, если за это время победитель не выявлялся, то оба участника получали штрафные баллы, а бой им не засчитывался.
Чего было делать нельзя. Нельзя было участвовать более чем в четырех воздушных боях в течение одних суток – правило утомляемости. Нельзя было пересекать отметку в двести метров от уровня поверхности земли. Если ты спускался ниже, датчики фиксировали твое поражение. Двести метров это условный уровень поверхности земли. Пересек – значит, условно врезался в землю и разбился. Почему двести метров? Величина просадки после выхода из пике почти у всех машин была именно двести метров. Эта цифра в какой-то мере страховала от аварий в том случае, когда пилот начинал выходить из пике с опозданием. Можно добавить еще, что минимальная высота раскрытия парашюта - те же самые двести метров.
Нельзя было выходить в лобовую атаку, но на встречных курсах расходиться можно. На каждой машине стояли датчики фиксации лобовой атаки, если такой датчик определял, что машины вышли друг другу в лоб тютя в тютю, то следовало предупреждение. Виновный получал штрафные баллы. Если к тому же и не пытался отвернуть, следовала дисквалификация, и сразу засчитывалось поражение. Виновный определялся по движению ручки управления самолетом. Кто первый довернул на встречном сближении в лоб противнику тот и штрафник. Нельзя было выходить за границы того объема воздушного пространства, в котором проходил поединок. Если вылетел – получи штрафные баллы. Объем воздушного пространства не ограничивался только по высоте. Но так как кабины самолетов по правилам были негерметичные, а использование кислородного оборудования и противоперегрузочных костюмов запрещалось, то выше пяти тысяч метров забирались редко. При полете в одном направлении для предотвращения столкновения уступает дорогу тот, у кого меньше высота. По-другому это звучит так - того кого прижали сверху тот и должен уворачиваться, потому что у него обзор в этом случае лучше. В конечном итоге все решало благоразумие пилотов, которого если честно сказать ни у кого не было - просто черти сумасшедшие.
Воздушных поединков у меня было много. Очень много. Выделить какой-то один не могу. Для меня они все похожи друг на друга как близнецы. Запомнилось мне другое. Запомнились смерти моих товарищей. Был у нас один такой в команде веселый парень, который любил покрутить пилотаж на предельно малой высоте. Докрутился. На просадке его самолет врезался плашмя в землю. Ни взрыва, ни пламени не было, как в фильмах иногда показывают. Словно не самолет упал, а фанерный ящик со всяким хламом. Только пыль столбом поднялась, и обломки во все стороны разлетелись. Вот и оборвалась жизнь пилота. Был человек и не стало. Не зря мой ворчун Кэсс всегда говорил: «Лучший талисман летчика - дисциплина». Дисциплина в воздухе у нас, честно сказать, была не очень.
Еще один из нашей команды помню, разбился при заходе на посадку. Тоже по глупости. Не любил человек стандартный вариант захода, когда идешь на глиссаде медленно и печально к торцу полосы, словно на парашюте спускаешься. Не по нутру это ему было. Ему надо было, чтобы раз, два и ты уже на стоянке. Горячий парень был – просто кипяток. Я по сравнению с ним - лед. Что он вытворял? При подходе к аэродрому определял самые приметные ориентиры. Резко пикировал в район расположенный перед началом ВПП. Выравнивал самолет на предельно малой высоте, выпускал шасси и, руководствуясь замеченными ранее ориентирами, выводил машину к торцу посадочной полосы. Непосредственно перед торцом полосы делал небольшую горку, на которой гасил скорость и корректировал направление выхода к началу ВПП, выпускал закрылки в посадочное положение и тут же ставил машину на бетон, как говорится, на три точки. Блеск!
- Дурак, - хмуро заметил пилот-инспектор корпуса, когда впервые увидел такую посадку. – Не вздумайте повторять за идиотом, - сказал он нам строго. - Когда-нибудь этот ненормальный на том свете так приземлится.
И точно. Один раз после такого пикирования и выхода на малую высоту у него заклинило мотор. С парашютом уже не выпрыгнешь – высота ничтожная. И отвернуть некуда. Упал прямо в сельские постройки. Собрал в кучу несколько сараев. Погиб почти как ваш Чкалов. Похоронили его на кладбище в этом же селении. Потом авиатехники говорили, что если бы он шел на посадку как все нормальные люди, то двигатель заглох бы только на земле, на рулении. А так как после выхода на малую высоту ему пришлось немного поработать ручкой газа, то неисправность проявилась раньше. Да даже, если бы на глиссаде мотор остановился, у него оставался бы запас по высоте, и было бы больше шансов выжить. Отвернул бы в сторону огородов и сел бы на вынужденную. А при полете в пяти метрах над сараями куда отвернешь? Никуда. Погиб очень глупо.
В течение двух лет я и мои братья были в списке самых лучших молодых пилотов нашей планеты. Наши фотографии иногда красовались во всех спортивных электронных изданиях сразу. Интервью различным телеканалам стали для нас самым обычным делом. Мы раздавали их мимоходом. По истечении двух лет все изменилось коренным образом.
- Не это ставилось в качестве основной задачи во время создания модификантов. Не это, - тихонько, но настойчиво иногда ворчал Кэссций. – Мы должны работать в космосе, а не выступать на потеху публики. Наша основная цель – стать экипажем космического корабля.
Кэсс мог ворчать сколько угодно. Весомых аргументов против нашего участия в соревнованиях у него не было. Рэ, конечно, его поддерживал, говорил о том, что теперь нам надо, прежде всего, становиться специалистами своего дела – летчиками, спортсменами-акробатами мы уже стали и пора бы завязать на этом. Где-то внутри себя я понимал, что они правы, что с учебой у нас проблемы, что свободного времени нет, личной жизни нет. Но в том то и дело, что такое состояние было у нас всегда и оно стало привычным для нас. У нас никогда не было свободного времени, учеба и самолеты всегда занимали нас целиком. Смешно сказать, но к двадцати годам ни у кого из нас не было девушки. Наверное, просто потому, что мы действительно жили в небе. Не хотел говорить эту красивую фразу о жизни в небе, но вот пришлось сказать. Мне всегда до жути, до мурашек по телу нравились и нравятся воздушная акробатика, высший пилотаж и спортивные воздушные бои. Я не мог просто так взять это и бросить, ни с того ни с сего. Пришлось.
Однажды я заметил, что у Кэссция носом идет кровь. Он сидел на краешке стула, наклонив вниз голову, и кровь капля за каплей в очень хорошем темпе буквально текла из носа. На полу уже образовалась довольно-таки приличная лужица. На мой вопрос: «Что случилось?» - он отвечал.
- Проверяю защитные функции своего организма. Когда-нибудь этот поток должен ведь перекрыться самостоятельно. Или организм не понимает, что из него вытекает кровь?
В этот момент следом за мной в нашу квартирку зашел Рэ. Увидев, что творится с Кэссцием, быстро подошел к нему, взял за плечи, помог лечь на кровать, принес лед, завернул лед в полотенце и положил его Кэссци на переносицу.
- Не стой без дела, - обратился Рэ ко мне. - Вызови врача, вытри с пола кровь.
Врач пришел к нам, когда кровотечение уже остановилось самостоятельно. Осмотрел Кэссция.
- Ну, а что вы хотели, ребятки? – сказал врач со вздохом. – Стандартная болячка всех летчиков работающих в негерметичных кабинах на больших высотах и вдобавок без кислородного оборудования. Головные боли не мучают? Нет чувства, что слышите чьи-то голоса? – стал задавать он вопросы, обращаясь уже не только к Кэссцию, но и ко всей нашей троице. – Я удивлен, что кровотечение началось только сейчас. У некоторых эти симптомы проявляются уже на первом году этих воздушных боев. А вы ребята крепкие два года протянули. Могу еще добавить, что к кровотечениям из носа, кроме головных болей и галлюцинаций прилагаются еще и сильнейшие боли в суставах.
Суставы у меня в то время действительно ныли, но я никак не связывал это с полетами на больших высотах. Кровь носом у меня пошла неожиданно. Утром умывался и вдруг вижу, что умываюсь своей кровью. Обычно при порезах кровь очень быстро свертывается, а в этом случае она делать этого не собиралась. Наглотался я тогда своей кровушки обильно. Даже испугался слегка.
Боль в суставах, кровотечение из носа – мы решили не ждать того момента, когда появятся галлюцинации. Кстати уровень слуха у меня тоже снизился. Рев турбовинтового мотора, проникавший в кабину моего самолета, не способствовал его усилению. На одном ежевечернем кухонном совещании нашей тройки было принято тяжелейшее для меня решение – из профессионального спорта мы уходим.
- Никто тебе не запретит, Сэти, взять в свободное время твой спортивный самолет и покрутить на нем высший пилотаж. Это есть в нашей программе обучения. Но ты во время выполнения фигур уже не будешь лезть на пять или шесть тысяч метров, чтобы вымотать противника по воздушному бою и надорвать свое здоровье,– успокаивал меня Рэ. – А то еще пару лет таких воздушных баталий в негерметичных кабинах и мы станем инвалидами. Профессиональный спорт может только покалечить.
Кэссций в тот вечер говорил мало. Смотрел мне в глаза, и я чувствовал, что он как всегда прав. Мне пришлось согласиться.
Большинство людей просто не понимают, почему выполнение фигур высшего пилотажа является тяжелейшей работой сравнимой с той, когда требуется разгрузить вагон угля вручную. А высший пилотаж в негерметичной кабине и без кислородной маски на больших высотах (выше трех тысяч) это просто кошмар, и, чтобы его вынести твое здоровье должно быть не просто отличным – ты должен быть сделан из титанового сплава. Многие соглашаются и говорят: «Да, это трудно». Но понимания, по-моему, все равно нет. Для большинства людей летчик просто катается в самолете. Надо только уметь кататься и все будет легко и просто. Наши болячки, о которых я рассказал выше, говорят, что не все так легко и просто.
Для сравнения я хочу привести один параллельный пример. Мы с братьями как-то попали на экскурсию в один из горных районов нашей планеты. Вместе с гидом тогда приняли решение, что сможем легко подняться на один из шеститысячников горной гряды и осмотреть панораму местности. Восхождение не требовало специального альпинистского снаряжения. Вместе с нами на эту вершину поднималось много всякого народу. Вот здесь я и насмотрелся, что бывает с обычными людьми при их подъеме на такую высоту. Все - даже опытные альпинисты проходили акклиматизацию, жили по нескольку дней сначала на трех, затем на четырех тысячах метров и только потом начинали восхождение на вершину. Во время акклиматизации у некоторых появлялись головные боли, были такие, что начинали слышать голоса своих умерших родственников. Таких контактеров с потусторонним миром к восхождению не допускали. Во время восхождения все шли медленно, экономили силы. С увеличением высоты температура падала, содержание кислорода в воздухе становилось ничтожным. Чтобы двигаться дальше, необходимо было напрягать мышцы, а мышцам для работы нужен кислород, а его в морозном воздухе на такой высоте почти нет. Людям приходилось прокачивать легкие, делая шумные принудительные вдохи с большим усилием. Что творилось на привалах, без сострадания не вспомнишь. Большинство участников восхождения выворачивало наизнанку через все выходные отверстия в их бренных телах. Рвота и расслабление живота были обычным явлением в этом случае. Желание идти на вершину пропадало у многих. До самой вершины дошли только самые крепкие.
«Воздух очень морозный. Кислорода в нем мало. Вот поэтому многие люди и не смогли подняться выше», - комментировал происходящее наш проводник уже на вершине. Он все время удивлялся, что мы не идем, а с его слов, «бежим на вершину». А мы с братьями шли самым обычным прогулочным шагом. В ответ на удивление проводника мы только улыбались, делали вдохи поглубже, восхищались увиденными красотами и фотографировались на память.
Мы тогда не стали рисоваться перед гидом и рассказывать о том, что в кабинах своих спортивных самолетов мы до этой высоты добираемся в среднем за пять, шесть минут, а не за несколько суток как это делают альпинисты. И делаем это не только по нескольку раз за один день, но и по нескольку раз в одном вылете и ни какой акклиматизации при этом не проходим. И при всех подобных нагрузках головными болями не страдаем, и потусторонние голоса нам не мерещатся, и не поласкает нас как тех несчастных на привалах. Да, мы крепкие парни - и не потому, что модификанты, а потому что летчики. Ну, что господа читатели, прочувствовали всю тяжесть наших нагрузок?
Когда ты в кабине спортивного самолета проводишь воздушный бой с противником и на высоте в пять тысяч метров расходишься с ним на встречных курсах по вертикали, то уже не думаешь о том какой ты крепкий. Самолет соперника камнем падает на тебя в пике вниз, а твой аппарат с воем проносится навстречу ему вверх. Машины расходятся, едва не скрестив консоли крыльев в столкновении как сабли. На земле в это время зрители орут от восторга, камеры берут крупные планы, комментаторы захлебываются от эмоций, а ты в своей кабине захлебываешься от недостатка кислорода. Чтобы выдерживать перегрузки на такой высоте и не сидеть в кабине в заторможенном состоянии, а работать, управлять машиной, ты должен прокачать легкие. Клеткам мышц нужен кислород! И ты делаешь глубокие вдохи. Ты втягиваешь воздух в себя с шумом и с таким же шумом его выдыхаешь. Из твоей глотки вырываются звуки похожие на, «ы-ы-ы». Твой микрофон включен всегда и все слышат этот звук умирающего чудовища. Зрители стихают. Ты выполняешь разворот на вертикали и валишься вниз в пике навстречу своему противнику. Опять проход в бешеном темпе на встречных курсах. Комментатор орет, что мы ненормальные и решили сегодня свести счеты с жизнью. Мой противник уходит вверх, а мне надо выйти теперь из пике. Я беру ручку управления на себя, и горизонт постепенно уползает под капот моей машины. В глазах темнеет от перегрузки. Цветовые ощущения пропадают. Мир становится черно-белым. Кожа на лице оттягивается вниз как у бульдога. Верхние веки сами по себе наползают на зрачки и почти прикрывают глаза. Я нарочно складываюсь пополам в кабине, сгибаюсь крючком так, что почти достаю лбом свои ноги. Кровь в этом случае не оттекает от головы, а задерживается в верхней части тела, и я могу, не теряя сознания выдерживать гораздо большие перегрузки (главное, чтобы их выдержал мой самолет). Поэтому я никогда не пристегивался плечевыми ремнями в кресле своей машины - только поясными. После нескольких проходов вверх и вниз на таких «качелях» я подтягиваюсь к хвосту своего противника, и судьи начинают отчет времени. И вот здесь начинается самое настоящее родео.
Противник переводит в набор высоты и при этом резко бросает свою машину то влево, то вправо, полностью выпускает закрылки, гасит скорость и затем, убрав закрылки, переворотом валится вниз в бешеное пике. Я иду следом. Он резко выводит из пике с сумасшедшей перегрузкой в надежде, что я среагирую на выход позже и проскочу под ним вперед, и тогда он уже окажется на моем хвосте. Но я начеку. Резко меняя направление движения, выполняет, как у вас это называют «ножницы», уходит то влево вверх, то вправо вверх пытаясь пропустить меня вперед. Тщетно. Крутит неправильные бочки. Я на хвосте. Неожиданным переворотом ныряет под капот моего самолета в мертвую зону. Я в ответ закладываю вираж и снова захожу ему в хвост - просто так меня с хвоста не сбросить. От безысходности он переходит на мертвые петли. Одна, вторая - дальше больше, перегрузки растут и становятся предельными. Внезапно вместо петли он переводит машину в свечку, затягивает и, погасив скорость, кладет самолет кверху пузом. Его аппарат какое-то время еще летит вперед животом, но затем, теряя скорость, переходит в неустойчивое положение, начинает вращаться и срывается обратно вниз в беспорядочном падении! Это у нас называется «бабочка». Запрещенный прием! Опасно так делать! Я ведь шел в свечке по вертикали следом за ним, а он теперь, кувыркаясь, падает навстречу мне как выброшенная ребенком игрушка. Он просто чокнутый! Судьи лепят ему штрафные. В настоящем бою я бы его тут же расстрелял. Но здесь все иначе. Выполняю разворот на вертикали. Едва не срубив хвост моей машины, соперник из «бабочки» переводит в нисходящую спираль. Прямо за ним идти не стоит. Я этот номер знаю. Рассчитано на то, что я буду пикировать следом, наберу скорость и проскочу отметку условной поверхности земли на выходе из пике. Кладу машину на крыло. Закручиваю спираль с противоположным вращением. Наблюдаю его выход из спирали. На снижении подхожу к сопернику и вот я снова у него на хвосте. Он на предельно допустимой высоте крутит такой зверский вираж и с такой перегрузкой, после которой полагается внеочередная диагностика консолей крыла. Иду за ним на вираж, но постепенно на вираже перевожу в набор высоты - поднимаюсь на косую мертвую. Увидев, что я ухожу вверх, чтобы затем прижать его к земле, противник пытается ускользнуть от меня и перекладывает вираж. Но это его не спасает. Крутнув полубочку, я все-таки прижимаю его к условному уровню поверхности земли. Зажатый между моим самолетом и землей, противник убирает газ, чтобы отстать и оказаться у меня на хвосте. Игра в кошки-мышки. Идем друг над другом этажерочкой. Двигатели наших самолетов работают на предельно малых оборотах. Вскоре я уже замечаю лопасти вращающегося пропеллера своего самолета. Противник медленно, «ползком» уходит из-под меня назад и в сторону. Пытается отстать и ювелирно пропустить меня вперед. Для этого еще больше гасит скорость, но скорость полета у нас и без этого на уровне сваливания! Наши самолеты проседают по высоте почти одновременно. Машина противника при этом пересекает отметку условной поверхности земли. Дело сделано. Даю полный газ. На форсаже с оглушающим ревом мой самолет вырывается вперед. Набрав скорость, кручу восходящую бочку. Противник обрадованный догоняет меня, заходит в хвост и орет по радиосвязи.
- Сэти, сейчас ты у меня еще не так покрутишься!
- Даже и не подумаю, - ворчу я немного вальяжно, копируя речь моего Кэссция.
- Почему!?
- А я с разбившимся хламом не соревнуюсь. У тебя индикация высоты красным разве не моргает?
В ответ я слышу ругательства.
- Сэти, ты сукин сын! Я из-за тебя условно в землю врезался! Я не знаю, что я с тобой сделаю после посадки!
Я смеюсь в ответ. Судья встревает в разговор, объявляет меня победителем, и мы идем на посадку. Приземляемся парой. Победитель впереди, побежденный чуть сзади. Конечно, никто никого после приземления убивать не собирается. Это были крики на публику. Мы жмем друг другу руки, улыбаемся, нас фотографируют журналисты. Мы устали. Очень сильно устали. Один такой вылет можно сравнить с одним восхождением на шеститысячник. Сколько раз в день вы способны подняться на такую вершину, о которой я говорил выше? Пять раз или восемь? Десять? А здоровья хватит, чтобы не обделаться? У меня иногда после четвертого вылета звездочки перед глазами мерцали. У нас была очень тяжелая работа и мне она нравилась.
Второй этап обучения все-таки завершился у нас досрочно. Вместо положенных шести лет по программе учебного штурмового авиаполка мы отучились пять. В какой-то мере получается так, что мы недоучки. На последнем году обучения мы должны были заниматься совершенствованием боевого применения тех машин, которые осваивали. Но кто-то решил, что хватит и пяти лет обучения.
Финансирование всех научных программ Космофлота на тот момент резко сократилось. Началось расформирование тех структур, которые считались второстепенными. От нашего учебного корпуса остался только полк транспортной авиации. Истребительный и штурмовой учебные полки были ликвидированы. На территории нашего корпуса стали базироваться какие-то другие соединения Космофлота, наименования которых я раньше никогда не слышал. На аэродроме приземлялись удивительные летательные аппараты. То и дело в воздухе над бетонкой ВПП зависала какая-нибудь конструкция с вертикальным взлетом и посадкой. То вдруг приземлялся такой летательный аппарат! Таких форм и размеров! Что я уже жалел, что не послушался Кэссция и не согласился поступать в учебный полк транспортной авиации. Мне дико хотелось полетать на всем этом. Жизнь на территории теперь уже бывшего Первого военно-воздушного учебного корпуса Космофлота бурлила как кипяток в чайнике. Привычный размеренный уклад был сломан. Мы написали прошение командованию Космофлота о том, чтобы нас направили в одно из учебных подразделений, после которого мы смогли бы работать в космосе. Но тот офицер, который рассматривал наше прошение, сказал нам буквально следующее.
- Вы кто? Летчики-штурмовики. Следовательно, ваше распределение будет сделано в одну из воинских частей штурмовой авиации. Вы забыли на кого учились, парни? Чтобы работать в Космофлоте в вашем случае, вам надо было поступить хотя бы в полк транспортной авиации. Сейчас были бы все основания, чтобы зачислить вас на работу в одну из транспортных структур в качестве пилотов. Космофлот сейчас по финансовым и организационным причинам избавляется от всех наземных воинских частей и передает их армии, авиации и флоту. Очень много подразделений сокращается. У нас переизбыток кадров. А тут еще вы проситесь. Конечно, ни один из модификантов на помойку жизни выброшен не будет. Не для того на вас такие деньги потрачены. Но ваше будущее место работы, парни, это один из полков штурмовой авиации. Это ваша любимая работа на всю оставшуюся жизнь! Не расстраивайтесь, я вам постараюсь подобрать местечко потеплее. Вас все рекомендуют как отличных пилотов.
«Любимая работа на всю оставшуюся жизнь», - эти слова Кэссций повторял вполголоса как заклинание с отрешенным видом приговоренного к смерти. Все наши космические перспективы в одно мгновение накрылись медным тазом – в космосе и без нас народа было хоть отбавляй. И все-таки мы были счастливчиками. На следующее утро мы узнали, что получили распределение не куда-нибудь, а в Первый лейб-гвардии штурмовой авиаполк ВВС Центральной Конфедерации. Это было не просто очень хорошее распределение. Это было роскошное распределение! Нам повезло в очередной раз!