Я проиграл войну. Войну между своими желаниями и периметром надменных стен красного кирпича, заштукатуренных и оклеенных виниловыми обоями. Нет, я даже не проиграл, а на каком-то этапе противоборства сдался, сложил оружие. Я в плену.
Отказавшийся от желаний, бытую под пристальным надзором комнатного пространства. Отвыкший от ласки солнечных лучей, от колких прикосновений нордового ветра, довольствуюсь естественными потребностями: ем, сплю, испражняюсь, ещё смотрю телевизор. Смотрю всё подряд – фильмы, ток-шоу, сводки новостей. Особенно мне нравятся передачи про животных и про далёкие страны, в которых я никогда не бывал.
Мечты остались где-то позади, за туманным горизонтом воспоминаний. Чем больше проходит времени, тем гуще туманная завеса, тем менее отчётливыми кажутся воздушные замки моих мечтаний, сооруженные мной некогда.
Я всё чаще ощущаю опустошение, как будто ураганный ветер пронёсся в груди и разворотил всё. С наступлением сумерек чувство опустошения усиливается, и я лежу всматриваясь в беспорядочную игру теней на обоях. Внезапно стены сдвигаются, и комната становится меньше чуть ли не в половину, а потолок нависает так низко, что кажется стоит протянуть руку, и я коснусь его кончиками пальцев. В комнате становится тихо, а колкий как ёж холод протискивается сквозь оконные щели и заставляет натянуть на себя одеяло. Холод пронизывает до костей, затрагивает каждое нервное окончание и застаивается в суставах.
Ограждённый от внешнего мира, я не чувствую навязчивого насыщенного жёлтого страха. Я потерял связь со средой по ту сторону стен. Единственное, что меня с ней соединяет – телевизор, но это отношение чересчур слабо.
Круглосуточно окна закрывают плотные золотистые шторы, сдерживающие проникновение, как солнечного света, так и света ночных фонарей. Мне уже боязно развести их и посмотреть в окно. Я так давно не покидал узилища, что не замечаю проёма входной двери. Для меня он слился со стеной, стал неотличим от теплого светло-коричневого поля обоев. Здесь уют и покой. Сначала я страдал, рвался на волю, но лень крепкой цепью приковывала тело к дивану, а телевизор, словно волшебное зеркало притягивал взгляд, и не хотелось отводить глаз от его чарующих и манящих сюжетов. Постепенно мучение прошло – привык. Привык к жизни военнопленного кирпичных стен. Но жизнь ли это? Пассивное наличие.
Невозможно назвать жизнью существование, лишённое событий и впечатлений. Ни в коем разе нельзя наречь меня и прожигателем жизни. Прожигание жизни так же беспечно, но события имеются в нём, будь оно активным или инертным. Я же коротаю дни в компании с телевизором, в моей жизни отсутствует не только живое общение, но и цель как таковая. Даже у кабачного пьяницы жизнь куда насыщенней, чем у меня, конечно по яркости и многообразию она не сравниться с жизнью путешественника, но это куда занимательнее, чем прозябать, укрывшись за толщей кирпичной кладки.
Иногда, перед сном, я внушаю себе, что нужно бороться, найти в себе силы и вырваться из плена. Вырваться туда, где кипит жизнь, где распутный ветер треплет ветви тянущихся к небу деревьев, где столько всего интересного и неизведанного, нового и непознанного для меня, ведь слишком мало я видел в жизни и ещё меньше успел сделать. Я борюсь с собой, но я непомерно слаб, вернее малодушен, податлив как пластилин, и для меня легче сдаться и плыть по течению, чем преодолевать препятствия. Я жду, что всё устроиться само собой и мне ничего не придётся делать. Глупо. Наивно.
Я оградился от мира, потому что думал, что так проще – нет необходимости ни о чём, а главное ни о ком заботиться. Лёгкая бездейственная жизнь с жадностью засосала меня в свой всеядный коловорот. Я беспечен, как опавший лист, скользящий по покойной глади осеннего ручья. Нет ничего в моем пространстве, что заставило бы взволнованное сердце биться быстрее, и опьяняло бы ударяющей в виски кровью. За дверью остались былые увлечения, тысячи переживаний и множество друзей.
О, друзья! Иногда я вспоминаю их лица и то как здорово мы проводили вместе время, но потом словно что-то сломалось, будто налаженный механизм дал сбой. Как-то без видимых причин мы всё реже и реже стали общаться. Не знаю в чём дело. Может быть в них, а может во мне, но самое удивительное, что я перестал чувствовать потребность в общении с ними, да и вообще с людьми. Я прекратил посещать клубы и места наших постоянных сборищ, предпочитая просмотр фильмов или чтение, а то и сон перед ужином. Мне часто звонили, но у меня неизменно находились беспочвенные отговорки, что я занят, мне некогда, нет настроения – на самом деле было лень. Постепенно звонки стали всё реже и реже. Сейчас мне звонят раз-два в неделю, не больше и то либо ошибаются номером, либо какой-нибудь работник коммунальных служб напоминает, что пора оплатить счета. Когда раздаётся писклявый треск телефона, я срываю трубку и из груди вырывается истошное:
– Достали!!!
Поначалу играл на гитаре и пусть из меня неважный гитарист, но всё же мне это нравилось, однако прошло немного времени и гитара, покрытая серым пылевым налётом, одиноко покоится в углу. Я обленел, мне трудно подняться с постели, и лишь нужда заставляет встать и сходить в уборную. Если бы не пульт управления, я бы давно расстался с единственным развлечением – телевизором. Наверное, так оно и произойдёт, когда сядет батарейка, потому, что мне лень будет подойти и нажать на кнопку. В постели я сплю, ем и провожу свободное время. Я даже поставил рядом с кроватью корзину с сухофруктами и долгохранящимися полуфабрикатами и пару ящиков пива. Страшно подумать, что леность овладеет мной настолько, что справлять естественные нужды я стану под себя. Вот так и буду жить как свинья, спя в своих испражнениях, а потом, когда закончится еда, начну питаться собственным дерьмом, а по прошествии нескольких месяцев мой гниющий, измазанный экскрементами труп обнаружит в этой самой постели вызванный соседями наряд милиции.
Я избавился от страха, но от запаха смерти избавиться не смог. Здесь, в заточении, он стал острее, навязчивей, этот иссушающий обжигающий запах, запах смерти, напоминающий запах мочи. Он такой же липкий и неприятный. Никуда от него не скрыться. Он впитывается в одежду, в кожу, в волосы и чем ты не мойся смыть его невозможно, чем не душись перебить его нельзя. Он проникает в лёгкие и кислотой жжёт изнутри. Запах смерти – слегка пряный, но нестерпимо напряженный, он заполняет собой пространство, становясь всё более насыщенным. Он возвращает едкий жёлтый страх. Пытаешься думать о чём-то отвлеченном, но ощущаешь, как горит кожа и першит в горле. И в этот момент в голове зарождается мысль, что жизнь не так уж длина и смерть всё назойливей пытается заглянуть тебе в глаза, пока что робко, из-за плеча. Потом она обхватит крепкими костистыми пальцами твою голову, и её холодный решительный взгляд высосет жизненную энергию из бренного тела. А что ты успел сделать за время своей жизни? Чего сумел добиться? Что оставишь после себя?
Ничего не сделал, заключил себя в плен высокомерных бесчувственных стен, якобы защищаясь от профанной суеты. Бесспорно, полезно день-другой отдохнуть от повседневности, растянувшись на любимом диване, но превращать это в образ жизни – самый изощренный из всех способов самоубийств. Я наполнил жизнь нестерпимым смертным запахом, порождающим ядовитый страх и все, что могу оставить после себя – смердящий труп.
Спасение там, снаружи. Въедливый запах смерти по ту сторону стен не такой сильный, потому что жизнь не даёт ему впитываться и накапливаться. Бежать! Отыскать среди однотонного полотна прямоугольник входной двери и наружу, прочь от тошнотворного запаха, прочь от смерти – туда, где поток жизни бурлит и несётся во времени и пространстве, где миллионы лодок и кораблей мчатся на всех порах к заветной, лишь им ведомой цели. Я тоже сколочу какой-нибудь плот и поплыву навстречу своей судьбе, туда, где дух смерти, отдалённо напоминающий запах урины, не отыщет меня.
04.02.06-05.02.06 Витебск.