Предисловие автора
Это – первый мой рассказ, написанный в далёкой юности. Душевные тревоги, начинающего взрослую жизнь человека, сотрясали мою душу, и естественно, нашли отражение в произведении. Рассказ для публикации никуда не предлагался, он так и хранился в рукописи, уже изрядно потрёпанной временем. Может, и был бы выброшен на мусорку вместе со старым хламом, не найди его случайно семнадцатилетний сын, когда искал материалы для своего школьного задания. Я невольно сопоставил себя, семнадцатилетнего автора, ищущим ответы на вопросы на заре взрослой жизни, и моего сына – очень уверенного в себе молодого человека. Какие они разные - эти два человека, как и эпохи, в которых мы жили и живём!
Таллинн, 2014
ЛЮБВИ!
(сентиментальный рассказ)
Жизнь – чистое пламя; мы живём с
невидимым пламенем внутри нас.
(Томас Браун)
–1–
Вечер в мореходном училище должен был начаться в половине восьмого, но, как всегда, музыка прозвучала на полчаса позже.
Юра танцы не любил, и виною в этом была застенчивость перед прекрасной половиной человечества. Ему комфортней было сидеть в аудитории и читать фантастические повести Алексея Толстого, чем, прижавшись к девушке в тёмной сутолоке, томно топтаться под медленную музыку. Но музыку он любил. С чувством и наслаждением мог слушать симфонии Чайковского, Грига, с удовольствием прослушивал современную эстраду. Ребята его роты знали, что у Юры нет девушки…
Вечер был в полном разгаре, когда Юра отложил надоевшую книгу и вышел в пустой коридор: все участники и гости вечера находились в зале. Из открытых дверей доносилась музыка, насыщенная оглушающим западным хард-роком, которую он не выносил. Когда в классе ребята включали магнитофон, Юра в знак протеста выходил во двор. Себя он не считал замкнутым человеком, но в увольнении часто любил бродить один по улицам старого Таллинна, ходить в кино, и мечтать…
Ему нравилось мечтать, вспоминать что-нибудь хорошее из своей жизни, анализируя былое. Его считали немного странным, хотя странного ничего не было. Юра чувствовал, как резко изменились его взгляды на жизнь, и всё только потому, что он стал замечать людей, замечать доброе и хорошее, всё непонятное принимало ясные контуры, словно выплывшее из тумана судно. Иногда ему казалось, что он долго-долго спал, и только сейчас открыл глаза, увидел солнце, небо, землю, почувствовал радость жизни. Этому открытию стоило позавидовать. А со стороны с житейской простотой заметили: мальчик превратился в юношу, и этот молодой человек делал первые шаги по каменистому, тернистому пути, который люди именуют жизнью…
Юра подошёл к дверям зала. Толпа курсантов и девушек сливались при скупом свете в одну тёмную массу, которая находилась в колыхающем движении. Звук музыки был настолько сильным и громким, что поневоле хотелось зажать уши. Впрочем, к шуму он скоро привык. Он вошёл в зал и пробрался в скромный уголок за колонной. Оттуда наблюдал за танцующими парами. Нельзя было сказать, что Юре не нравились девушки. Он даже любил их, но любил тех, которых показывали в кино. И всегда после просмотра трагической мелодрамы ему казалось, что потеряна его любовь, его счастье. Его считали парнем с «лёгкой рукой» (который имеет потенциал покорителя женских сердец), но никто не видел, как Юра после просмотра «Ромео и Джульетта» режиссёра Франко Дзеффирелли ночью горько плакал, уткнувшись в подушку. Только Игорь, сосед по койке, понимал состояние Юры.
– Не надо быть таким… таким чувствительным. Так и засохнуть можно, – говорил он, доверчиво наклоняясь к Юре.
..Как-то раз в больнице мама показала Юре детей, который родители не признавали своими. Малыши были очень маленькими, нежными. Глазки, словно пуговки, удивлённо смотрели на Юру. Пухлые ручонки тянулись к верху. Чувство жалости, огорчения овладели им, он не мог ещё осознать того страшного, непостижимого, что представляли собой эти дети. В народе это тоже называли жизнью…
– Они же не понимают, что нет у них мамы, нет отца! – вдруг с ужасом и какой-то мольбой воскликнул Юра. – Что же это такое, мама? Хоть бы закон какой-нибудь установили!
– Глупенький, остынь ты. Не закон должен, сами люди, – тихо проговорила мать.
– Люди?! – он поднял заплаканные глаза. – Так почему они такие злые? Что им мешает?
– Когда вырастешь, тебе всё станет понятным. – Юра понял, маме трудно сейчас об этом говорить, что ему надо пройти ещё какой-то барьер, высоту, и они замолчал. Но далеко в душе осталась та сильная горечь, которую может сгладить только время.
Точно такое же чувство жалости, горя и отчаяния овладело им, когда голос любви заставил Ромео выпить яд, а Джульетте воткнуть в себя кинжал…
Музыка закончилась, словно оборвалась, объявили перерыв. Юра всё ещё сидел в своём углу и смотрел, как постепенно пустеет зал, освобождаясь от людских объятий. Он встал и направился к выходу. Неожиданно Юра заметил, скорее, почувствовал, чей-то пытливый взгляд. Он обернулся, на него смотрела девушка. Смущённо опустив глаза, словно заметив что-то недозволенное, Юра вышел зала, но уже в классе с большим усилием воли подавил внезапное желание снова увидеть ту девушку, чей любопытный взгляд так его смутил.
К концу вечера Юра вернулся в опустевший зал: он числился в дежурном взводе, в обязанности которого входило организовывать уборку помещений после вечеров отдыха и танцев.
А ночью в кровати, уткнувшись неподвижным, мёртвым взглядом в темнеющее окно, вызывал из своей памяти доверчивое лицо девушки, и мимолётное видение её глаз преследовало его до тех пор, пока уставшее бренное тело не взяло вверх, заставив закрыть тяжёлые веки.
Неделя проходила для Юры, как казнь, как мука. Он с нетерпением ждал субботы, ждал … вечера. И вечер пришёл. Пришла и та девушка, он увидел её на главном (парадном) входе, где с нетерпением ожидал чего-то необычного и ошеломляющего. Только заметив её быстрый взгляд, остановившийся на нём, он успокоился, в первый раз за всю неделю. Он ещё не догадывался, что с ним произошло, но, похоже, понял Игорь, с хитринкой в глазах подмигнувший Юре, когда тот вздрогнул при виде знакомой незнакомки. Игорь даже отметил, как невольно задрожали у друга руки.
– Смелее, – шепнул он и скрылся в дверях училища. Но Юра не обладал нужной смелостью, он сделал вид, что не заметил её, и начал что-то весело болтать своему собеседнику, но тот отрывисто отвечал на шутки и всем своим видом давал понять Юре, что тоже ждёт кого-то и что присутствие Юры здесь не обязательно. Когда он это понял, угрюмая тень пробежала по его лицу. Он только вымолвил:
– И ты, словно заколдованный! И ты… Ах! – он махнул рукой и ушёл в училище, туда, где была она.
Девушка со своими подружками стояла перед зеркалом и расчёсывала волосы. Нежные локоны пышно лежали на плечах и легко вздрагивали, когда по ним пробегала расчёска. Юра невольно залюбовался ею. Он стоял посреди фойе, как завороженный, вокруг бегали курсанты и девушки, но он не замечал их. Видел только её и… хотел видеть только её. Опомнился Юра от нечаянно нанесённого удара мимо бегущим человеком. Мелькнула мысль, неприлично так долго любоваться незнакомкой да ещё в таком неудобном месте, как фойе. Ему всегда представлялось, что знакомиться нужно на лоне природы, чтобы рядом бежал ручеёк, а вдалеке в тумане маячила бы берёзовая роща. Всё, что он читал в старинных романах, Юра считал правдой. Он верил, что можно найти девушку у моря, как нашёл Грей свою Ассоль, и что для знакомства нужен благоприятный момент или же подвиг, который может возвысить юношу в глазах девушки.
Всё это быстро промелькнуло в голове Юры, на что он ответил грустным вздохом бессильного влюблённого, не знающего что нужно сделать, чтобы обратить на себя внимание любимой, но который был уже готов свершить всё, что она пожелает.
–2–
Правы и неправы были ребята, утверждая, что у Юры нет девушки. Они были правы в своём мнении, что у него действительно её не было. И в то же время были неправы, так как не знали его первого романа, который закончился трагический для Юры, а может быть, как считал юноша, и для девушки.
Это произошло в далёком «золотом» детстве, когда ещё Юра с сестрой и матерью жили в старом городе на улице Борудина. Улицей Борудина именовался пустырь, расположенный между двумя длинными бараками. Когда-то там росли высокие сорные травы и полевые ромашки, а два огромных дерева как бы запирал вход с одной и с другой сторон на эту дикую площадь. Однажды какой-то хозяйственный мужик, повинуясь ропоту жены, построил на пустыре маленький сарайчик, потом ещё один сколотили, и так постепенно обросла постройками земля, как обрастает днище корабля ракушками и морскими водорослями. Через несколько лет улица стала неузнаваемой. Но сколько себя помнил Юра, пустыря давно уже не было в помине.
Детвора его улицы (а он считал её своей) каждый день «гоняли войнушку»: одни преследовали других, убивали, кого-то брали в плен и допрашивали. Война у мальчишек получалась такой правдоподобной, что девчонки невольно входили в азарт, принимая в игре самое непосредственное участие в качестве медсестёр.
И вот в один прекрасный день, когда «война» была в полном разгаре, и противник обходил отряд Юры со всех флангов, а Юра, в свою очередь, успел «подбить» два танка и уничтожить несколько человек, на улице показалась девочка. Правда, она была не одна: рядом с ней шли, видимо, её мама и папа, при этом у папы на погонах (а он был военный) блестели две большие звезды. Но этого Юра не видел, вернее, не успел увидеть. Он смотрел на девочку и видел только её…
Очевидно, она была красивой, если даже Юра, который терпеть не мог девчонок (разве что на войне, где медсёстры были необходимы), засмотрелся на неё.
– Видал, сам подполковник! – с завистью, звучно сопя носом в самое ухо Юре, прошептал Валера, который был «офицером» до мозга костей, «лётчиком» и командиром партизанского отряда – всё в одном лице.
– Где подполковник? – не понял Юра, и тут только заметил двух взрослых людей, которые шли рядом с девочкой, держа её за руки. Но в тот же самый момент он понял, что совершил предательство по отношению к Валере, с кем однажды ночью при ослепительном сиянии луны поклялся никогда не иметь дело с девчонками. Юру спасло только то, что Валера был тугодум, и он не понял или не догадался, что выразил Юра своим вопросом. Поэтому снова, шмыгнув носом, как-то тяжело, неуклюже показал на прошедших мимо людей:
– Да вона! В отпуск приехал, факт!
Но Юру не удовлетворила недогадливость друга, он хотел полностью очиститься от наплывшего непонятного чувства сладости, поэтому с некоторым презрением проговорил, отводя взгляд от девочки:
– Подполковник?! Ну и что? Умереть что ли от этого? У моей мамы дядя генерал, так я не схожу с ума!
Валера невольно ахнул: это он услышал впервые, да ещё от кого, от Юры! Но червь сомнения всё же заполз в его голову, когда он заметил, каким необъяснимым взглядом, украдкой, Юра проводил взглядом девочку, уходящую с родителями всё дальше и дальше к самому концу барака.
С тех пор Валера друга не узнавал. Если раньше он привык видеть его в спортивных штанах, усеянных заплатками, отвислыми на коленках и зелёными от катания по траве, то теперь на Юре красовались школьные, с протёртым задом, брюки, но аккуратно пропаренные утюгом до матового блеска на стрелках. Валера со вздохом констатировал себе: «Да, Юра стал другим». Раньше его никакими силами не заставить было расчесать волосы, теперь же он ходил причёсанный, да, вдобавок, с умытой головой. И сомнение, которое мелькнуло у Валеры в тот злопамятный день, теперь перешло в подозрение, а подозрения всё подтверждались и подтверждались, пока не пришла окончательная уверенность в том, что Юра «портится».
Мальчишки другого конца барака не дружили ни с Юрой, ни, тем более, с Валерой, который вообще жил «у чёрта на куличках» – на соседней улице. Эта неприязнь объяснялась не только разными национальностями, сколько из-за маленького спора о «границах двух государств», который постепенно перешёл в постоянную вражду между эстонцами и русскими. Теперь даже на речку нужно было идти окружным путём, минуя «птичье царство» – так называл «вражескую территорию» Юра, где властвовал смуглолицый эстонец Кольк Айвар. Правда, Юра проходил там беспрепятственно, он разговаривал на эстонском языке также хорошо, как и на своём родном – русском, а пропуском Айвару служило знание языка.
И вот однажды с «боевого поста», установленный ребятами на крыше соседнего сарая, Валера увидел, как Юра в обнимку с Айваром подошли к крыльцу, где сидела «дочка офицера». Валера не знал, что её зовут Эреэна, и что Юра установил с ней тесные дружеские контакты через Айвара , который, как уже говорилось, являлся атаманом в «Бородини Лийдус» – так на эстонском языке Айвар называл свою территорию – «Союз Бородина». Дело, как показалось Валере, приняло серьёзный оборот. Он слез с крыши и взобрался на дуб, который рос посередине улицы. «Ничего, всё будет в порядке», – подумал Валера, и с прежним усердием продолжил наблюдение за действиями своего атамана, разлагавшегося прямо на глазах.
Действительно, всё было в порядке, но у Юры, у Валеры же дела ухудшались. Он давно уже понял, что причиной всех его неудач – девчонка. Но по натуре Валера не был человеком решительных действий, поэтому никто не мешал Юре бегать с утра к Айвару, а возвращаться поздно вечером, когда неумолимая дверь закрывалась за Эреэной на крючок.
Юра не смог себе объяснить, что заставляет его вечно торчать у Айвара, но уже понял, что не ушёл бы отсюда даже под подлым кулаком Калью Кюнгаса, бывшего друга, теперь же яростного ревнителя – поклонника Эреэны. А это значило, как думал Юра, что у него появился соперник, коварный и ловкий.
Калью был на полгода старше Юры. Но водился в компании взрослых ребят. Правда, его считали шестёркой – «подлизой», хотя среди детворы он имел успех, вернее, его боялись. Калью часто придирался к парням, которые даже на вид были сильнее его. Если справиться с противником он сам не мог, то обращался за помощью к своему «шефу» – Авке. Тот обладал силой и имел вес везде – во всём нижнем районе города. Стоило ему только слово сказать, как противники или покорно сдавались, или позорно бежали прочь. Юра не боялся кулаков Калью, по той причине, что раньше, как ровесники, дружили между собой. Но и Калью знал, что Юру нельзя заставить бояться его, поэтому за помощью обратился к Авке.
На следующий день Авка имел с Юрой очень неприятный разговор. Вначале он хотел покончить дело с миром, и словно бы с удивлением обратился к Юре с интересующим вопросом: зачем тот бегает за Эреэной, может, она вовсе не хочет видеть его. В конце Авка потребовал, чтобы Юра не появлялся на том конце барака, где живёт Эреэна. В случае непослушания обещал надрать уши и выбить все зубы. Авка вёл разговор с глазу на глаз, попросив Юру пройти в сарай, но Юра понял, кто здесь был главной фигурой.
– Если ты стараешься ради Калью, – Юра сделал короткую паузу, выделяя человека, за которого хлопотал Авка, – то напрасно. Пусть приходит к нам, никто его не выгонит, с ним будут дружить. Чего он ещё хочет?
Авка был несколько смущён прямотой ответа и, стараясь сгладить своё неловкое положение (почувствовал, что уличён), в тоне приказа произнёс:
– Послушай, ты, сопливый воин, покровитель слабых, – он уже ругал про себя Калью, за то, что пришлось так нечестно поступить с Юрой, которого в тайне от себя самого ставил выше Калью. Он специально искал оскорбительные слова, чтоб его и себя разозлить, но тот только грустно усмехнулся, глядя через дверной проём на зеленеющий вдалеке лес. Авке была трудна эта миссия, но ничего другого он придумать не мог: когда-то Калью одолжил ему три рубля, сворованных у матери, а отдать не было возможностей.
– Я тебя предупредил, а не сдерживать свои обещания я не умею. Ты понял? –
Юра молчал.
– Я тебя спрашиваю, щедрая салага! – Авку бесило упорство Юры, и в то же время его упрямство ему нравилось. Этот не продаст, всё выдюжит, с одобрением отметил Авка, выходя из сарая. Когда через некоторое время он увидел Калью, подозвал к себе, и отвесил такой мощный подзатыльник, что парень полетел на землю.
– За что? – со страхом прошептал Калью, лёжа на траве и не решаясь вставать – боялся, что получит ещё.
– Сам знаешь, щегол, – презрительно ответил Авка и, поправив кепку, ушёл прочь.
Юрин роман получил огласку. Теперь уже и сестра иногда, пошаливая, дразнила его «страдающим любовником», та, которая прежде старалась быстро скрыться при маленьком повышении интонации в голосе брата. Ребята, бывшие «соратники», издалека смело дразнили женихом, напевая набившую оскомину песню «Жених и невеста – тили-тили тесто». Особенно выдвинулся в этом деле Альницкий Славка. Правда, только на пороге своего крыльца он позволял себе такую смелость, и боялся спрыгнуть с этого крыльца, чтобы не попасть под мстительный кулак Юры. Но Юра ни его, ни ребят не трогал. Он молча переносил бушевавшие яростные чувства оскорблённого достоинства, и никто не знал, как он страдал. И не от того, что на каждой почти стене были выцарапаны таинственные буквы «Ю+Э=Л», смысл которых прекрасно понимал не только Юра, но и Эреэна. Он страдал от её молчания!
А Эреэну эти надписи не трогали, если и задевали, то не поддавала виду.
«Неужели она меня не замечает?» – думал Юра. – «Неужели Авка действительно был прав?»
Если теперь у Юры спросить, что с ним происходит, он сумел бы ответить, так как сам додумался своей догадливостью. Любовь! Да-да! Первая мальчишечья, детская любовь! Эта любовь не требовала поцелуев, не требовала близости, лишь внимания, разрешения быть рядом, видеть и слышать милый сердцу голос и ждать. Ждать чего-то необъяснимого, сладкого и красивого. В этой любви не существовало ревности, внимание и дружбу Эрены он готов был делить без всякого опасения и с Авкой, и с Калью, и с Айваром. Здесь было то удивительно идеальное отношение к девочке, которое очень редко и почти невозможно встретить в зрелые годы…
Но в одном Юра не догадывался: все эти надписи на заборах и выступления ребят, дело одной руки, а именно его бравого офицера – Валеры, который осуществлял свой дьявольский план операции под загадочным названием «Клюв и когти». Хотя со временем для Юры это уже не имело никакого значения, он просто перестал замечать ехидные слова, летевшие ему вдогонку.
Как-то раз, гуляя по берегу реки, Юра увидел Валеру, одиноко сидевшего на развалинах старой котельной. Юра подумал, если эта встреча должна когда-нибудь состояться, почему не сейчас. Получилось так, что когда он стал дружить с Эреэной, клятва против девчонок потеряла силу. И в этом он был виноват перед Валерой, из-за этого часто стал избегать его. Не то чтобы боялся, просто, Юре было немножко стыдно за свою слабость. И наверное удивился бы, если б узнал, что друг не его считает виновным в нарушении клятвы, а Эреэну.
– Чтоб ей ни дна, ни крышки! – посылал он проклятия ей, когда со своего наблюдательного пункта замечал Юру в её обществе. А Юра знал – то время наступит, когда ему придётся поговорить с Валерой с глазу на глаз, но лучше, если это произойдёт потом, в будущем. Теперь это будущее, это «потом», настало.
Юра молча подошёл и сел рядом с Валерой. «Бравый офицер» с некоторым удивлением уставился на него, и даже попытался что-то сказать. Но Юрой овладела какая-то непонятная усталость: хотелось распластаться на этих камнях развалины и смотреть в небо, думать, мечтать о чём-то хорошем, наблюдать полёт высоко летавших ласточек и щуриться от ослепительного солнца. Поэтому, сделав рукой запрещающий жест, попросил Валеру замолчать, чем очень удивил своего друга – раньше Юра просто-напросто надавал бы подзатыльников.
– Давай, Валерка, посидим молча, – проговорил Юра. Друг в знак согласия кивнул головой. Так они и сидели около получаса, не глядя друг на друга, делая вид, что рядом сидящий не присутствует. Молчание прервалось неожиданно:
– Понимаешь, – с оттенком грусти сказал Юра, – к каждому она приходит, но в разное время.
– Кто «она»? – не понял Валера. – Девчонка?
– Дурак! – теперь уже резко, крикнул Юра. – Любовь! Ты знаешь, что такое любовь? Знаешь? А ну-ка скажи, быстро! – Валера с некоторым ужасом заметил, что у друга сжимаются кулаки и нервно дёргаются щёки. Он понял, что виляние словами ещё больше раздразнит его.
– Ну, понимание взаимное, может быть, – неуверенно проговорил Валера и отсёкся.
– Не обязательно взаимное, – уже примирительно сказал Юра. – Она не хочет ничего знать о любви, хочу я.
– Чаво ты хочешь? – протянул «бравый офицер», который в «военное время» понимал Юру с полуслова. Юра чуть не задохнулся от ярости, от того, что таким тугим на ум был Валера.
– Чаво! – передразнил он друга. – А ничаво, теперь ты доволен?
– Теперь да, теперь ты опять будешь с нами…
– Чёртов с два! – Юра не вынес этих мучений, он спрыгнул на землю, бросив только одно слово, – захлебнёшься, – и быстро скрылся за углом дома.
Здесь не было преувеличением сказанное, что весь разговор Юра мучился. Но было бы неправильно, если сказать, что мучился только во время разговора. Вся его нахлынувшая любовь была ужасной мукой. Он так желал с кем-то объясниться, посоветоваться, рассказать о своих переживаниях, догадках, успехах. Но не было у него такого понятливого добросердечного собеседника, а с матерью говорить на эту тему он просто-напросто стеснялся.
Да и мать, видимо, догадывалась обо всём, что с ним происходит, и даже знала, что было причиной. Только и она ждала, когда Юра сам, без принуждения, придёт и раскроет свою душу. Лишь тогда он сможет рассказать всё без утайки, выложить боль страдающего сердца, которое искало и желало любви. Однажды мать попыталась навести сына на откровенность, зная, что так будет ему и ей легче, но из этой затеи ничего путного не вышло. Юра отделался совсем неподходящими шутками, которые чувствовались наигранными и плоскими, от чего он стал зол на самого себя, и сильно хлопнув дверью, выбежал на улицу.
По просьбе матери возвращался Юра не позднее одиннадцати часов. Домой он шёл сразу после того, как пустела улица, хотя часы зачастую показывали, что нет ещё и десяти. Причина этому была всё та же: уходила домой Эреэна – шёл домой и Юра. Даже обедать он уходил в одно и то же время с Эреэной, чтобы после быть вместе с ней, чтобы видеть её, чтобы дышать ею…
Но всему в жизни приходит конец. Иногда он бывает удачным, чаще – трагичным. К трагическим относился и Юрин роман.
Проходил август, заканчивались летние каникулы. За всё долгое лето Юре так и не удалось добится любовного признания от Эреэны, впрочем, как и ей от него. Он стеснялся об этом говорить, стеснялся своей любви, хоть и жаждал её каждой клеточкой своей мальчишечьей души. У него сжималось сердце, когда он, подсчитывая, устанавливал, что до отъезда его любимой оставались последние дни. Но что мог сделать человек, у которого не было даже самого нерадивого советчика, объяснивший ему, неразумному, что кратчайший путь к сердцу девушки – это признание в любви. Может быть, если б был дан такой «скромный» совет, совершилось бы чудо, но пока чуда не было – так как не было признания. Были только мечты, голубые, как облака при вечернем солнце, были грёзы, радостные, как майский день, удивительные сны и дерзкие, до безумия, планы.
Казалось, вся его дальнейшая жизнь зависела от одного слова Эреэны, но она молчала, молчали её уста, так как не выдавливал из себя ни одного слова Юра. Её девичья гордость не позволяла открыться первой, и положить конец всем мукам и страданиям, но от этого не становилось легче, наоборот – тоска сжимала сердце, а сердце – всю душу, и от того было в сто крат больней.
И вот настал день, когда Юра больше не услышал весёлого, заразительного смеха Эреэны. И теперь уже долгое время не увидит её синее, в белую горошинку, лёгкое летнее платье, её маленьких босых ног в дождевой луже, и застенчивую кроткую улыбку, когда Юра подходил на неприлично близкое расстояние и жадно впитывал в себя её дурманящий запах.
Но с её отъездом не закончились его мучения. В этот день никто Юру не видел, да и не знал никто, что он бросился на автобус и доехал до райцентра, как раз к отходу поезда на Москву. Опять дерзкие планы овладели им: он видел себя, спрятанным в вагоне в одном купе с Эреэной, видел шагающим с ней за руку по Москве, и самое главное, ему грезился первый долгий, страстный поцелуй с влагой её губ на своих устах.
Когда поезд тронулся, Юра выбежал из толпы провожающих, где до этого скрывался, и стал махать рукой перед окнами вагона, куда села Эрена, надеясь, что она увидит его. Поезд набирал скорость, и Юра побежал рядом с вагоном. В последний миг ему показалось, что он увидел из окна удивлённый взгляд Эреэны. А может, это была её мама, он толком и сам не разглядел.
Но вот поезд скрылся вдалеке, и только сейчас Юра понял всю глупость своей выдумки – у него не было денег на обратный проезд до родного города. С тяжёлым вздохом он пешком побрёл домой по шпалам. Правда, ему повезло – дрезина, ехавшая по пути, подвезла бесшабашного влюблённого до депо, откуда было до дому рукой подать.
Таков был конец этой короткой романтической истории, которая осталась надолго в памяти Юры. Первая любовь коренным образом измениля его. До приезда Эреэны он только и делал, что бегал по улице, оглашая её воинственными криками, автоматной трескотнёй и взрывами капсюлей, которые играли роль ручных гранат. Его нельзя было увидеть за книгой, тем более за уроками, хотя, судя по ведомости, учился он неплохо, имея всего три тройки.
Теперь же, после её отъезда, Юра решил серьёзно взяться за учёбу с самого начала учебного года. Но оптимизма хватило всего лишь на две недели, если не меньше. Правильно писалось в книгах, что болезнь «любовь» излечивается временем. Вначале Юра тосковал по ней, об её улыбке, пухлых губах, искрящимся блеске волшебных, казавшихся ему, глаз. Было чувство, словно после отъезда любимой мир опустел, стал мрачным и даже капризным.
Юру не радовали ни луговые ромашки, которые он раньше с любовью собирал для Эреэны, его не забавлял кичливый крик петуха, раздававшийся за речкой. С угрюмым взглядом Юра бродил по своим любимым местам, которые, може быть, предполагал он, стали и её любимыми уголками.
Пришла осень, привнеся собой золотистый сказочный цвет природы, хмурые холодные дожди и захлёбывающую грязь по обочинам дороги. С осенью пришли другие тревоги и заботы. Для Юры это было облегчением – с работой уходила тоска, возрождалась прежняя весёлость и жизнерадостность. Любовь была забыта. Так, по крайней мере, казалось ему. Но он не знал, что она затаилась, притихла, с трепетным ожиданием надеясь на лучшее, чтобы когда-нибудь с новой силой всколыхнуть его душу.
–3–
Юра очень любил море и всё то, что с ним было связано: кораблей, чаек, моряков. Он мог часами сидеть на рыбацкой пристани и любоваться водной поверхностью, кормя одиноких чаек мягким хлебом.
С любовью к морю пришла любовь к книгам. Книги превратились неотъемлемой частью его души. Если пищей Юра питал свой организм, то книгами – душу. Это был тот божественный нектар, которого не хватало ему. Теперь он буквально «кормился» книгами. Он «глотал» их на уроках, дома, даже за едой. Каждую минуту он отдавался любимому занятию.
Книги носили Юру с героями Жюля Верна по морям и океанам; жестокая волна слов кидала его на необитаемый остров, где он становился другом Робинзона и Пятницы; Юра преклонял голову перед благородным капитаном Бладом; вместе с д`Артаньяном мчался за подвесками королевы Франции; граф Монте-Кристо с восточным гостеприимством отворял двери своего подземного замка; ночами снились ему пираты из шайки одноногого Сильвера и крик Капитана Флинта; но горькие слёзы текли по его щекам, когда со страниц «Овода» в последний раз мелькнуло истерзанное лицо хромого Артура.
Страна «Литературия» – огромная страна. Её нельзя обойти за один год, нельзя обойти и за всю жизнь. Страна эта простирается от лачуги родного камина до истоков неизведанных рек, от ароматного запаха тюльпана в запущенном саду до золотистого прибрежного песка, омываемого бирюзовой, причудливой волной застывшего океана. Границы этой страны теряются далеко за вселенной, куда не проникал даже всевидящий взгляд человека. И Юра полюбил эту страну, полюбил так сильно, что боялся, как бы его не принудили забыть её и бросить. Он старался представить себе, что было бы с ним без книг. От этой мысли дрожь пробегала по его, телу и он опять, захлёбываясь, проглатывал страницу за страницей, приказывая глазам читать, когда они от усталости смыкались.
В шестом классе Юра окончательно знал своё призвание. Его уже не заманить было во двор играть в войну, в горелки или в народный мяч. Юра готовился стать моряком, готовился серьёзно. Он вёл морскую тетрадь, куда записывал морские термины непонятных слов, куда с большим старанием заносил открытия великих мореплавателей, начиная с самых древних египетских флотоводцев и заканчивая открывателями девятнадцатого века. Отныне Юра всегда на вопрос, кем ты хочешь стать, отвечал с волнением в голосе – моряком.
В школе ребята потешались над ним, смеялись над его здоровьем: Юра не мог положить на лопатки даже самого слабого в классе. Хотя его самого не считали ни слабаком, ни трусом. Наоборот – ему тайком завидовали.
Кто, как не Юра, забирался на вершину развалин старого замка в Тоолсе, на которую даже снизу было страшно смотреть. Замок был до того старый, что казалось, дотронься до него – он рассыплется, и девчонки испуганно ахали, закрывая уши, когда из-под ноги Юры откатывался камень. Кто, как не Юра, заплывал далеко в море, к далёкой гряде валунов, где волны могли о камни изуродовать всё тело, но там можно было вообразить себя Робинзоном. И опять же девчонки, надрываясь, кричали ему, чтоб он немедленно возвращался. Кто, как не Юра, обогнал на дистанции 1000 метров Ваньку Порферьева, перед которым заискивал самый сильный в классе человек – Шурка Дерёмыч. И кто, как не Юра, рассказывал на свободном уроке удивительные приключения капитана Немо и восхвалял смелость Белого вождя из Майн Рида. Во время рассказа в классе, которого считали самым непослушным и неподдающимся, откуда из-за шума и гама с уроков убегали учителя, можно было в тишине услышать жужжание одинокой мухи, летавшей между оконными рамами, и разговор двух прохожих, идущих по улице.
А то, что он не смог положить на лопатки самого слабого, была лишь мистификация. Юра любил животных, жалел детей, и с болью в глазах сжимал кулаки, читая о мучениях угнетённых и чернокожих. Ведь никто не знал и не видел, как Юра плакал, перелистывая роман Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Юра не выносил, когда над кем-нибудь насмехались или издевались. Сам он привык переносить всё. Его не затрагивали чужие, обидные слова – он понимал их глупость и наивность. Зато, как резко сжималось сердце, когда навстречу шёл заплаканный ребёнок или какая-то нерадивая мать, ругаясь, нашлёпывала совсем ещё маленького дитя по оголённому заду.
Никто из ребят так никогда и не узнал, что Юра не смог положить противника на лопатки только потому, что насмешки, пусть даже над противником, задевали и без того раненое сердце. Сердце человека, потерявшую свою первую любовь.
…Такова жизнь. Она не выбирает пути: где легко, где трудно, она идёт напролом. И не сумей направить её в определённое русло, не сумей удержать от скольжения в пропасть, гибнуть тебе бесславным человеком годы и годы, которых никто никогда не сможет вернуть…
Но если Юра был мягок со слабыми, то с живодёрами – жесток. Разве не ходил с синяком Шнобель Васька – главный задавала и гроза животных. Не одна кошка и собака почувствовала крепкую руку этого хулигана. Кто не знает, от чего девчонкам стал уступать дорогу Кеша Шкаликов, и избегать встречи с Юрой Мишка Арбозник, прозванный во дворе Серым Шакалом, которому нравилось ломать молодые побеги кустарников и душистых черёмух.
Но если Юра так храбро, по-рыцарски, относился к беспомощным и слабым девчонкам, это не значит, что он добивался от них любви. Нет, о любви он и не мечтал. Любви к Эреэне ему хватило надолго. Правда, она притупилась, но стоило ему ещё раз увидеть её, как любовь разгоралась с прежней силой.
Юра ни от кого не искал любви, и если тоска опять терзала его, то только потому, что ласки одной матери становилось мало, хотелось большего. Вот почему Юра вздрогнул, когда незнакомая девушка так пристально и любопытно посмотрела на него…
–4–
На этот раз вечер отдыха и танцев начался точно в половине восьмого, что было даже удивительно. Юре показалось, сегодня надо быть предельно внимательным, почему – он и сам не знал.
Он примостился в своём излюбленном углу, и стал осматривать зал ищущим взглядом. Наконец, глаза остановились на знакомой жёлтой кофточке, которая резко выделялась на фоне тёмных густых волос и синих курсантских фланелек. Это было ОНА! Юра не видел её лица, но внутренними обострёнными чувствами был уверен, что эта та самая девушка, чей мимолётный взгляд вернул далёкие воспоминания о счастливых летних днях детства.
Он не понимал, и не давал себе в этом отчёта, почему именно эта девушка привлекает его, обжигая волнующей остротой глубоко спрятанные чувства. После первой, торжественной, части вечера должны были начаться танцы. Все устремились в коридоры, а дежурный взвод принялся выносить из зала стулья, освобождая танцплощадку.
Если Юра не любил танцы, это не значит, что он не умел танцевать. Ещё в школе он посещал кружок бальных танцев, где научился кружиться в медленном вальсе и ходить по кругу в быстром фокстроте. Дело в том, что получив хоть раз от приглашённой девушки отказ, Юра уже весь вечер не танцевал, и никаким калачом его невозможно было затащить в зал. Такова уж натура, обижайся или нет. Но сейчас он ждал только открытия второй части вечера, чтобы пригласить на танец её, свою загадочную незнакомку.
С толпой он выбрался из светлого зала. Она стояла тут же, напротив дверей, у зеркала, разговаривая с подружками, стройная и торжественная. Юра, не отрываясь, смотрел на её лицо, и только сейчас он понял, почему заговорила душа, и почему с таким упорным вниманием он наблюдает за этой девушкой. ОНА была похожа на Эреэну! Так вот в чём разгадка! У неё были такие же припухлые губы, от чего лицо делалось милее, красочней, дороже сердцу. Румяные щёки говорили сами за себя. А эта улыбка! Её нельзя было ни с чем сравнить. Возможно, она была самой обыкновенной девушкой, но ведь недаром говорится , что девичья красота раскрывается только глазами юноши. В глазах влюблённого юноши красота возвышается до третьей степени, или даже больше… За такую любовь и на эшафот можно подняться без помощи со стороны и без сожаления…
Долго оставаться здесь и любоваться ею он не мог, и поэтому, когда (с укором, как показалось Юре) она посмотрела на него, он поспешил ретироваться на третий этаж, куда гостям вход был воспрещён.
Как не хотелось уходить! Как хотелось прижать её, такую хрупкую, словно выточенную из стекла, и целовать, целовать осторожно, нежно в её упрямо выступавшие губы, её глаза, шею. Юре показалось, что незнакомка даже намного лучше Эреэны. И сила любви, которая потоком может своротить не только горы, но и заставить переплывать моря-океаны, вдруг хлынула в сердце, забралась в душу, тело, голову. И он уже забеспокоился: сможет ли противостоять этому чувству, сможет ли её удержать от необузданных поступков, заставить служить себе, чтобы завоевать её любовь?
Нет, успокоил он сам себя, нет такой силы, которая заставила бы меня сделать что-нибудь неприятное ей, что-нибудь отвратительное, нет такой силы, которая смогла бы подчинить нежную волну любви грубому физическому воздействию.
Он смотрел в окно и видел, как во дворе качались деревья, помахивая маленькими, только что распустившимися, листочками, но перед его взором стояла ОНА и нежно улыбалась. Лучики смеха, словно волшебные стрелы, проникали в его растревоженную душу.
Юра грезил ею в наяву, он словно опьянел. Хмель любви ударил в голову, но голова оставалась ясна. Он чувствовал какую-то робкую радость. Радость от того, что она здесь, в этом же здании, что стоит лишь ему спуститься в зал, и он увидит её. Он поймал себя на мысли, что очень хочет взглянуть ей в глаза. Желание было столь велико, что он еле сдержался, чтобы не сорваться и не побежать к ней. И вдруг!..
И вдруг он представил, а что если она в эту минуту одевается и уходит? Мысль, как боль, как шпага, ударила по сердцу, Какое-то предчувствие страха закралось в душу, но он тут же постарался его развеять: чёрт, какая-то чепуха взбредёт в голову, и ходи, волнуйся!
В зале доиграла музыка – это Юра слышал, но он боялся спуститься вниз. Нет, не от страха и робости. Два раза за сегодняшний вечер он так невежливо, как мнилось ему, любовался ею, поэтому считал себя в какой-то степени виноватым перед ней. Было чувство, будто она успела его узнать, раскусить, и теперь презирает, бог знает за что, ненавидит, и ждёт удобного случая ему сказать всё это в лицо. Становилось невыносимо от глупых, ничем не обоснованных, мыслей. Но иллюзии мгновенно рассеялись, как только Юра вошёл в зал. В темноте он увидел её, стоявшей у колонны.
Заиграла мелодия – медленный фокстрот.
«Теперь или никогда», – подумал Юра и, отстраняя стоявших на пути курсантов, подошёл к ней.
Она подняла глаза. Он заметил – удивлённые. Чего только стОило ему, чтобы не сорваться с места и безумно целовать её, целовать!
Играла музыка, и они медленно кружились среди многих, может быть, таких же счастливых влюблённых, каким был сейчас он. Юра обнимал её правой рукой, а левой прижимал её руку к груди, где бешено билось сердце, наполненное чистой любовной волной. Усилием воли он заставлял унять охватившуюся дрожь, когда её волосы касались его лица, а тело прижималось к телу. Он чувствовал всю женственность напарницы, изящность фигуры, способную любого раболепно служить только одному её слову.
Но если б ему была дана такая возможность – служить ей, удовлетворяя все её прихоти, – он не воспользовался бы этим. Юра не позволил бы себе унизиться до степени доброй собаки, ждущей преданными глазами приказаний от хозяина. Нет! Он мечтал о большем. Он любил её, и ждал ответной любви, когда любой из них готов броситься на помощь друг другу, не заботясь о собственном благополучии.
Юра верил и не верил своим глазам. Но если глаза и обманывали его, то уж чувства не могли быть такими жестокими. Даже распустившиеся белые розы не могли поспорить с ней в красоте – Юра в этом был уверен.
Один только шаг, одно мгновение отделяло его от девушки, от её губ, и в то же время этот шаг нельзя было сделать. Он не имел на это никакого права, но верил, что когда-нибудь оно будет у него. И он дотронется до её припухлых губ, весь отдаваясь наслаждению. А сейчас лишь со стороны можно было любоваться ею и грезить о будущем счастье.
Ему очень хотелось узнать её имя, чтобы можно было ласково повторять про себя, но стеснялся начинать разговор. В нём ещё говорила та робость, которая отделяет юношу от мужчины. Собравшись с духом, он уже решил заговорить, как вдруг закончилась музыка.
– Неудача! – вымолвил Юра в сердцах, и он ещё не догадывался, что это восклицание станет пророческим… Первое слово было сказано, и Юра осмелел. Он попросил её остаться на следующий танец, но девушка вежливо отказалась:
– Извините, меня ждут. – Как приятно было услышать её голос (она заговорила с ним впервые), чувствовать её дыхание, видеть озаряющую улыбку её лица.
Безумец! Он ещё надеялся на её любовь! Как жесток мир! Как коварна любовь!
Со словами «Меня ждут» девушка отстранилась от Юры, он пошёл её провожать, и вдруг с ужасом заметил, как она подошла к курсанту, стоявшему у колонны со скрещёнными на груди руками. Он улыбнулся, она ответила тем же. Боже! Он протянул ей руки и… обнял её! Видеть это было для Юры пыткой, даже хуже. Если бы кругом не было столько людей, он тут же повалился бы в беспамятстве. Но люди, кругом люди, все смеются, всем весело, но ведь мир-то рушиться!.. Какой-то кошмарный сон! Парень у колонны, она… она рядом с ним… они поцеловались!..
Злость, боль, отчаяние – всё в одно мгновение овладело им, и он уже не мог находиться в зале, не мог видеть беспечных курсантов, девушек. Юра вышел, скорее, выбежал из зала, Что-то сорвалось в груди, и тяжёлый комок подкатил к горлу. Слёзы? Откуда они взялись? Юра не плакал, а слёзы слетали с его почерневших щёк на гюйс.
«Что случилось? Зачем это я?.. Она же ничего обо мне не знает, глупость какая-то… Неделю всего знаю её, а слёзы… зачем?» – так лихорадочно приходили мысли, а на сердце было тяжело. Словно какой-то кусок души вырезали ножом и выкинули прочь. Необъяснимая пустота объяла его. Все обиды, которые были когда-то нанесены ему, издевательства, перенесённые им, переживания – всё вылилось сейчас наружу. Казалось, нет такого слова, которое могло бы успокоить качнувшийся мир, такой девушки, способной утешить его.
Ему не хватало любви, именно любви. Сам он любил всё живое, жалел всех, покровительствовал слабым, но его никто не жалел, никого не было у него в покровителях. А любовь – чистая, бескорыстная – требовала ответной любви. Но её не последовало, она обошла Юру, резко затронув чувствительные струны жаждущей души. Это нельзя было перенести спокойно, вот почему он плакал, глотая слёзы, полностью отдаваясь отчаянию.
Хотелось одного: чтоб никто к нему не подходил, никто не успокаивал. И когда Игорь сделал попытку заговорить с ним, услышал, как Юра, с трудом выговаривая слова, произнёс:
– Катись ты к чёртовой бабушке! Ос-ставь меня одного!
Впервые Юра ругнулся на Игоря, но тот не придал этому большого значения, может ли следить за ходом свои мыслей поражённый отчаяньем человек. Взяв в свои руки руку друга, Игорь стал убедительно, насколько это может сделать мужчина, успокаивать его. Юра затих.
…Конечно, это – жизнь. Люди всегда именуют жизнью страдания, радости, волнения, взлёт души и пустоту сердца – всё то, из чего и состоит человек. И благо, что есть на земле Любовь! Мог бы человек называться Человеком, не знай он хоть самой маленькой йоты любви? Каким мрачным выглядел мир без любви. Ведь вдумайтесь, любовь – прекрасна! Как прекрасна любовь двух любящих сердец! И дерзка, мужественна, могущая призвать сострадания людей, любовь одинокого человека. Что, как не любовь, облагораживает человека, придаёт ему сил, уверенность, искренность и бесстрашие! Любите людей, и будьте любимы сами!
От всего сердца сказанные слова, восстановили бы поколебавшуюся остойчивость душевного равновесия Юры, но этих слов не было, не существовало и той девушки, чьё сердце было бы завоёвано его любовью. Любовь Юры осталась безответной. Казалось, искра любви навсегда потухла в его груди, но если прислушаться, можно услышать бешеный ритм сердца, посылавшего в эфир тревожные сигналы: «Любви! Любви! Любви!..»
(май 1977, январь 1980)