Перемудрил из цикла Очерки о тюрьме

       


Гаврик ударил его «литровиком» по голове:
—Ты чё, сука, нас за дебилов считаешь?!
Долговязый худой парень с рыжими кудрями испуганно съёжился—видимо, осознал всю серьёзность своего положения.
—Так как на самом деле было?—дёрнул его с другой стороны Ромыч.
И тут «рыжий» сломался—и это проявилось во всём: в потерянных жестах, в бесконтрольной бессвязной речи, и, конечно, во затравленном взгляде. Возникло ощущение, что парень в полной прострации, вероятно, так всё и было… А всё из-за чего?! Переиграл, переоценил свои возможности, хотел показаться тем, кем не являлся на самом деле. В тюрьме это не прокатит.  Здесь ты, как на ладони—все твои основные качества и черты характера. А то, что спрятано, в конце концов, обязательно вылезет наружу. А по большому счёту сложилась рядовая ситуация, на свободе такое происходит сплошь и рядом—преувеличил парень, рассказывая о себе; хотел авторитет создать, но перемудрил, а за слова здесь всегда отвечать надо.  Каждое слово в этих условиях—такая же материальная вещь, как, например, «шлемка», и бросаться этими вещами так просто нельзя.
В «хату» он заехал не один—с ним был потрёпанного вида мужичок лет сорока. Хотя после трёх дней «карантина» каждый будет выглядеть потрёпанным—ещё бы, ведь редко кто в предверии своего ареста носит с собой все «мыльно-рыльные» принадлежности. Да и условия «карантина» соответствуют… Ага. Так вот, закинули их, значит, к нам после обеда; большинство обитателей «хаты» в это время мирно дремали на «шконках»—как вдруг массивная дверь с лязгом распахнулась, и в камеру ввалились двое—ошалевшие, взволнованные, еле-еле удерживающие в руках скатанные в рулет матрасы.
Если честно, то их появлению никто не обрадовался, да и не удивительно. Камеры постоянно переполнены, и лишние поглотители воздуха вовсе ни к чему. Только вчера мы отправили на суд нашего товарища Саньку Бояренцева, и нас осталось девять человек, то есть на одного человека меньше, чем положено в камерах этого размера. Хотелось подольше понаслаждаться «простором», но, увы, не судьба. Теперь нас стало одиннадцать—значит, кому-то постоянно не будет хватать места.
По сложившимся тюремным традициям, вновь прибывших встречают всем коллективом—заваривается «чифир», ведёт неспешную беседу с новичками «смотрящий» камеры, оценивая, и мысленно предполагая их место в камерной иерархии. Остальные наблюдают. Кто-то заинтересованно, кто-то, притворяясь безразличным. Но на самом деле равнодушных к новосёлам нет—всё-таки с ними придётся провести какой-то отрезок жизненного пути. Это очень ответственный и напряжённый момент. Обычно после «чифира» и основных вопросов, новичку показывают место и объясняют правила проживания, после чего тот может лечь спать, что, в общем, все и делают. Но не сегодня. Сергей Валек—длинный, рыжий и невероятный худой двадцатилетний пацан—явно не хотел ограничиваться «дежурным» разговором. Он хозяйским взглядом оглядел помещение, удобно расположился на деревянной скамье у «общака», и, не обращая внимания на суетящегося Бабуина, начал свою речь. Я не буду излагать её полностью, обращу ваше внимание лишь на саму суть.
Сергей Валек—житель города Мурманска, из поволжских немцев (по его словам), умный, образованный и чрезвычайно состоятельный человек, который за руку здоровается со многими авторитетами, причём не только с мурманскими, но и московскими. Вот так. Статья у него была, правда, до удивления тривиальной—двести двадцать первая, часть первая—хранение наркотиков в небольших  размерах. С такой статьёй сидела добрая половина тюрьмы.
Валека «несло»—всё рассказывал и рассказывал. Польщенный пристальным вниманием к своей персоне, он незаметно потерял чувство реальности, и начал описывать уж совсем невозможные вещи.
—Я героин килограммами возил!—возбуждённо сверкая глазищами, заявил он.
Это всех насторожило.
—И взяли меня с тремя килограммами «геры»…
—Почему же тогда у тебя первая часть?—вполне обоснованно поинтересовался Ромыч.—По идее должна быть четвёртая—особо крупные размеры.
Валек ничуть не смутился. Набрав полную грудь воздуха, он целых полтора часа рассказывал детективную историю о том, как помогал милиции взять крупного мафиози, и, мол, за это ему статью перебили.
—Эге,—возмутился Гаврик,—да ты оказывается «мусорок»!
Валек понял, что «борщанул», перевел дыхание и уверенно произнёс:
—Что ты? Ты просто меня не так понял!
Ещё полчаса мы слушали другую детективную историю, в которой мафиози подкупает милицию, и те меняют Валеку статью. Но и в этих повествованиях он был уличён в крупных несоответствиях… Когда же он принялся врать в третий раз, Гаврик не выдержал—взял «литровик» и приложил им по рыжей башке враля.
—Не бей…не бейте меня!—зарыдал незадачливый «наркокурьер». Лично мне захотелось его убить—таким жалким и ничтожным выглядел он в этот момент.
—Не бейте, я всё скажу!—умолял плачущий Валек. Он признался во всём: и что работал на ментов, и что сам поганый мент. Он противоречил сам себе. Мне кажется, что он был до того напуган, что согласился  бы даже признать себя убийцей товарища Кирова. Как было всё на самом деле, мы так и не узнали. Его признания хватило для того, чтобы посадить его на тряпку, а потом пришёл ответ на запрос, что со лжецом делать дальше. Запрос посылали мы «смотрящему» тюрьмы, где полностью изложили обстоятельства нашей проблемы. Ответ пришёл быстро, и он был суров: «Такому не место среди честных людей, ставьте его на «лыжи». Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Это означало, что ни в одной из камер его не примут, кроме «обиженки» и «ментовской».
Ромыч долго сидел рядом с Валеком, что-то объяснял и напутствовал:
—Ты сразу ментам скажи, чтобы они тебя посадили в «мусорскую хату», а то будешь по тюрьмам ездить.
На следующее утро Валек уехал от нас. Перед этим он лежал на своей «шконке» и был таким тихим и грустным—от былой заносчивости не осталось не следа.
Ромыч увидел, что я смотрю на него, подошёл ко мне и спросил:
—Жалеешь его?
—Честно? Да…
—Знаешь… Мне тоже его жалко. Но по-другому здесь никак, мы сами строим или ломаем свою жизнь, а в тюрьме это навсегда.