Вместо предисловия
Привет, Джон. Посылая это, не уверен даже в том, что когда-либо прочтёшь написанное и, по большому счету, вряд ли такое покажется тебе интересным. Тем не менее, это - прямой ответ на вопрос, заданный мне во время одной из последних наших встреч - пишу ли я книжки? Как видишь, всё-таки пишу. Я не сразу к этому пришёл, да и не собираюсь особо тут останавливаться. Есть очень немногое, что считаю ценным из того, что видел и пережил, и чем хотелось бы поделиться. Толчком к писанине послужила переписка с одной землячкой. Как-то, в подарок, она прислала мне свою брошюру о личных переживаниях и ощущениях во время клинической смерти. Тема специфическая и тонкая, и я не буду в неё углубляться. Но в итоге она стала основой для довольно объемной нашей переписки. Из одного такого письма и получилось в итоге моё "Не верю". Что уж тут. Действительно, по большому счёту, не верю и вряд ли подружусь когда-либо с Богом. Комсомольца и пионера из меня уже не вытравить. Я верил и в светлое будущее и в то, что можно жить, не ставя в основу жизни товарно - денежные отношения.
Мечта писать, или даже желание мечтать было у меня всегда. Оно часть меня и жизни, в которой пребывал. Начав читать, а первой моей осознанной книжкой стал Робинзон, я уже не мог остановиться. Дома у нас был завал умных и правильных книг, но до серьёзного надо было дорасти. От того и дороги были книги, которые я нашёл в вашей библиотеке. Прежде всего - "Восемьдесят тысяч километров под водой". Много бы дал за то, чтобы подержать этот потрёпанный томик в руках и сейчас... Потом уже были и Конан Дойль, и Купер, и Стивенсон, и "Айвенго" Скотта... Я ведь так и не сдал последнего в библиотеку, и эта книжка, записанная на тебя, ласкает мои взоры на полке в доме, где живу сейчас. После того, как вы переехали и надолго прервалась не только наша переписка, но и всякое общение, я нашёл ещё очень много имён и книг, позволявших с головой уйти в иллюзию и иной мир - мир героев, смелых и честных. Смеюсь... Но для меня это всегда было важным и интересным, и очень дорогим. И во многом неотделимо от времени, когда мы с тобой дружили и искренно верили в людей, о которых читали.
Хотел коротко, но не выходит... Одну книжку я писал и пишу всю жизнь. Пишу про себя, перед сном. И это уже стало ритуалом, без которого не отключиться. Это сказка, нечто собирательное из пиратского романа, мелодрамы и фантастики, но вряд ли когда-либо увидит свет. Это моё, и вера моя, и мои надежды, и потери. Возможно, будь в нашей жизни что-то иначе, как-нибудь за столом, за бутылочкой рома, я рассказал бы тебе и эту историю. Наверняка она понравилась бы тебе больше, но не обессудь за то, что в итоге посылаю.
Начав эксперименты с бумагомаранием, увлёкся не на шутку. После первых рассказов или даже, вернее, эссе, возникла идея описать увиденное во время моих последних поездок на родину. (Уже задним числом, когда по ходу работы стал пытаться хоть как-то построить сюжетную линию и обдумывая план, сделал открытие - а ведь я, на перекладных, поездом, на машинах и автобусах, порой даже ковыляя на своих двоих, но обошёл по замкнутому кругу весь Большой Кавказский хребет.) Это почему-то важно для меня, и ощущения от поездок чрезвычайно дороги. Далёк пока от завершения задуманного и дай... сил добить хотя бы первую часть моих опусов о душах живых и отошедших... Подчас с трудом нахожу время и силы на продолжение, но очень хочу всё же успеть поставить точку. Тебе же и вовсе посылаю разрозненные куски. В основном попутную лирику и отступления. Я хочу вспомнить не только родину, какой она осталась в памяти, но и детство. Всё то, что сам считаю чистым и святым. Не намерен никак поминать иное, что тоже было, и уж тем паче кого-либо, кому это могло бы показаться неприятным. Я не ставлю иных задач кроме памяти, и делюсь этим только с узким кругом близких мне людей, с кем связан судьбой, временем и местами, о которых пишу. И ещё одна ремарка на посошок. Помнишь наш диалог после того, как вы с Ларисой вернулись из Турции... Я в шутку назвал тебя бродягой. Ты возмутился: Не бродяга, а путешественник. А на мой вопрос: А кто же тогда бродяга? Не я ли? - ты рассмеялся и ответил - Да. Смеюсь и я, ведь не считаю это оскорблением. Я благодарен дорогам, по которым прошёл и проехал. Счастлив и рад многим встречам на этом пути и, по сути, об этом и говорю. За сим оканчиваю затянувшийся монолог. Удачи тебе и доброй мечты.
Дороги, которые не выбирал
В плену бессмысленных потуг
и путах огненных страстей,
испепеляющий недуг,
заполонивших память дней...
С утра занимался хозяйством. С трудом заставил себя подняться. Уже давно рассвело, но, и это стало уже нормой, всё равно не выспался. Обнаружил, что дома один. Значит, скотина на мне. Дойка – это, конечно, святое, а тут пришлось ещё кормить птицу и разводить по полю рогатых. Хвостатых и усатых проигнорировал, им редко от меня обламывается. Управился только к десяти, и сразу пошёл косить. Солнце жарит конкретно, но ещё весна. Трава заколосилась и довольно жесткая. Зато не всё ещё отцвело. Распустились новые ирисы - розовые, очень нежные и женственные. Хорошая компания голубому. Тот более холодный, но тона те же. Расцвёл и форменный мужик - в белоснежном высоком парике, сине-фиолетовом кафтане с белой оторочкой и со светящейся золотом бахромой тычинок. Что-то есть в нём от мушкетёра.
Утром цветы красивы, как никогда. Чисты, свежи и не потрёпаны ветром. Вот так, созерцая между делом, только в середине дня дополз до своего убежища на чердаке. С удовольствием растянул натруженные члены на кровати. Многоголоса сельская тишина... Верещание, пока еле слышное, скворчат, гомон воробьёв, призывное - "ко-ко-ко" квочки... Начинаешь прислушиваться и обнаруживаешь ещё кучу звуков. Но это не раздражает, а скорее убаюкивает.
Весь день занимал себя тем, что буду писать. Давно решил, что буду. Зачем? Сложно ответить даже самому себе. Но, кажется, умею связно излагать мысли. Есть те, кто готов слушать, а мне хочется вспоминать.
В сотни раз в размышлениях возвращаюсь к своей последней поездке на родину. Исполнение этой, ставшей для меня навязчивой идеей, мечты, одно из самых ярких впечатлений последних лет. Временами казалось, что не судьба, порой отвлекало и увлекало другое. Но подспудно, где-то в глубине, это всегда сидело. Маленькая ниточка редкой, но не прерывавшейся переписки, удерживала надежду. Да и паспорт заграничный я сделал именно в расчете на то, что наконец соберусь. Инет, так внезапно ворвавшийся в нашу жизнь, тоже внес свои коррективы. Куча детства, отрочества и молодости, неожиданно вновь, полысев, покрывшись налётом седины и изрядно располнев, вновь, незнамо какими силами, ожила и проявилась. Всё-таки этот мир чертовски тесен. Впрочем... Боюсь утонуть в витиеватых фразах. Ближе к делу... Нашёл многих старых друзей. Какие-то встречи добавили новых красок в размеренное и устоявшееся бытие, какие-то напомнили о потерях, а что-то оставило горечь жестокого разочарования.
Эйфория первых свиданий и общений сошла, но остались маяки и гавани, куда можно заглянуть поправить такелаж и на чей свет, не страшась, можно плыть. Возможно, именно эти негаданные встречи в конце концов и подвигли меня как на поездку в родные места, так и на эту писанину. Изначально хотелось соорудить что-то лёгкое и ненапряжное. Но, ввязавшись в дело сомнительное и неблагодарное, понял, что одной поездкой не обойтись. Пережитое и нажитое не отпускает. Тем более, что и путешествия эти дали возможность увидеть многое в разрезе практически полувека. Хватит ли сил пройти вновь длинный, извилистый путь и что в итоге получится - покажет время. А сейчас - в дорогу. Правда, не без лирики. Мне нравится описывать такое, и это тоже кусочки моих тропинок. Так, в общем, и пишу, и вспоминаю. Каждая картинка тянет за собой массу других. Иногда связных и последовательных, иногда память переносит в совсем уж глубокое... Это моё и часть меня, но насколько интересно в принципе? Вопрос, безусловно меня волнующий. К тому ж, убежать во вчера с головой не получается, сегодня напоминает о себе ежечасно - запущенными делами, неотложной суетой и новыми видами и сценами.
Опять, как и вчера, день начался с косьбы. Занятие увлекающее и даже доставляющее удовольствие - запахами, звуками и ощущениями. Техника моя далека от совершенства, да и прокурен нынче донельзя, но и утомление, в которое сознательно себя загоняю, сменяется приятной истомой и даже приливом сил. Сам процесс сопровождается напряжением практически всех мышц, что ничем не хуже занятий в навороченном зале. Атлетом не стал, но тонус явно повысил. И, главное, забитый сеном чердак сарая греет душу больше, чем тупое перемещение груд металла. Сегодня похолодало. Набежали тучки. Приходится спешить и ворошить скошенное чаще. Именно за этим занятием меня застал неожиданный порыв ветра. Дунуло со стороны родника. Там небольшая рощица акаций. Они и сейчас источают аромат, но цвет пошёл на убыль. Лепестки на гроздях увяли и даже усохли. Дуновение же и вовсе сорвало их с веток, взметнуло ввысь и превратило в облако белоснежного и нежного тёплого снега. Я не сразу понял, в чём дело, но, заворожённый, замер и наблюдал ещё долго оседание душистого конфетти... Именно такие неожиданные виденья уводят и воспоминания в романтическое русло и заставляют вспоминать краски и атмосферу далёких уже дней.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Двадцать лет назад.
Начало.
Что ж, поехали... Сначала на двадцать лет назад. Тема, действительно трогающая и будоражащая меня. Стоит только подумать о том, что видел, начинаешь захлёбываться в воспоминаниях, и тут же всплывают разрозненные картинки из разных дат, мест и лиц. Вот только места иные не узнать, и годы летят, и многих, кто был когда-то дорог и любим, уже нет.
Начало девяностых, мерзкое время... Рушилась страна, терялись связи, разом обломились надежды и планы. Потихоньку прекратилась и переписка с друзьями и даже с родными. Писать толком было нечего. Те сюрпризы, что преподносила жизнь, приятными мог назвать только конченный оптимист. Но, тем не менее, я написал и послал письмо на родину, сестре Алле. Кузина и очень дорогой мне человек. Написал после большого перерыва, а потом пришёл и ответ.
Плохое было то письмо. Алла писала, что летом была в Краснодарском крае, поехали вроде поправить здоровье, но стало настолько плохо, что попала в больницу. Муж Саша пытался разыскать меня, думали, я по-прежнему связан с авиацией, но увы... А главное, она сообщала, что не стало бабушки - Муси (Марии Яковлевны ). Её сбил насмерть грузовик. Она шла по обочине, а водитель был пьян. Всегда страшно терять близких, особенно безвременно. А это был, мало сказать, родной... Человек - которому я многим обязан. Сильно задели и слова о том, что возвращалась она от дочери, куда ходила узнать, нет ли вестей от меня. Она так и не обучилась грамоте, и письма приходили на адрес родных. Попрощаться, пусть даже так, поздно, я был просто обязан. Спешить уже не было смысла. Вопрос - ехать ли? - встал иначе - когда? И как?
Близилось время отпуска, и я решил, что зарплаты и отпускных при всём их мизере должно хватить. Свободных денег не было. Жил от получки до получки, плюс продукты, которые привозил из деревни. Ко всему, только что прошла павловская реформа. Начались перебои со всем насущным и стремительно росли цены. О том, чтобы брать билеты заранее, не было и речи. Наконец выдали деньги, не бог весть какая сумма, но и та мелкими купюрами. Пачки трёшек еле рассовал по карманам. Попытки обменять их ни к чему не привели. Багаж свёл до минимума. Благо уже наступило лето. Несмотря на жару, обрядился в костюм, нужны были карманы, чтоб моё богатство всегда было при мне. Присел на дорожку и порулил на вокзал.
Добираться решил через Тбилиси. Этот путь мне был частично знаком. Тащиться трое суток через Чечню и Дагестан до Баку не хотелось. Дорогу через Владикавказ тоже представлял смутно. Проблемой же было то, что на прямой рейс билетов в кассе не было. Но отступать не имел права. Оказалось, есть купейные места в составе на Сухуми, и я резонно решил, что там с билетами на столицу проблем не будет. В Грузии только сменилась власть, на смену Гамсахурдия пришёл "хитрый лис" Шеварднадзе.
Итак, билеты в кармане, тороплюсь на перрон. По дороге купил томик Агаты Кристи. В толпе мельком увидел знакомого, договорились, что встретимся. Мой вагон был последним, надо было двигать в конец площадки. Когда добрался до своего места, выяснилось, что попутчик у меня только один. Странный серый тип. На вопросы отвечал односложно, одет прилично и, в общем, моё ли дело, что и почему. Я попросил его посмотреть за сумкой, а сам побежал по составу искать друга. Его отыскал где-то через несколько вагонов. Надеялся, что поможет разменять часть моей макулатуры. Но увы. Немного поговорили, оказывается, он едет в Сочи в командировку. На том и расстались, и я пошёл к себе. Сосед тут же засуетился и куда-то вышел. Уже стемнело, я взялся за книжку. Удивило, что долго один. На всякий случай проверил сумку. Пачки трёшек, которую я припрятал в барахле, не было. Как и следов моего соседа. Жаль было не денег, это был мой резерв. Теперь либо пан, либо пропал. Но остановиться как вариант и не рассматривал...
Я уже упоминал, что купил на вокзале томик детективов. Поскольку оказался один в целом купе, долго читал под мерный перестук колёс. Путешествовать так - одно удовольствие. Иногда хочется уединиться, чтобы подумать, отдохнуть от быта и суеты. Книжка оказалась интересной, а когда рассвело, за окном проявились пейзажи, от которых у меня всегда захватывало дух. Горы, покрытые южным лесом, и море. Уже второе лето, как я на Кубани, а увидел его тогда в первый раз. Конечно, в мире масса такого, чему наше побережье в подмётки не годится, но это практически всё немногое тёплое и действительно комфортное для житья, что у нас есть. Нынче сложно найти незастроенный и не пущенный в оборот кусочек земли у воды, но тогда простора ещё хватало. С лёгкой завистью смотрел на отдыхающих. Народу было немного, и это делало виды ещё более манящими и привлекательными для меня. Проехали Сочи, а море и горы всё краше и краше. Не могу без волнения смотреть на инжир, сорняком лепящийся на кручах и отвоёвывающий место под солнцем у заборов, на ухоженные деревца хурмы или граната. Всё это знаки и вехи детства. Чего-то родного, чего мне всегда не хватало в пейзажах, которые меня окружали в последние годы, и куда подсознательно всегда стремился...
Нынче
Так вышло что, недавно вновь проехал по знакомой и любимой дороге, буквально сразу после того, как набрал этот текст. И тут благодарить за это могу лишь случай. Порою кажется, что-то подталкивает меня к воспоминаниям и пытается освежить краски. Шум вокзалов, суета пассажиров, невнятные объявления из репродуктора. Стуки колёс на стыках рельс. Мелькание видов за окном.
Дорога лентою вьётся по склонам заросших лесом гор. Всё в буйной зелени. Цветёт каштан - настоящий, кавказский. Пушистые веники, которыми густо покрыта крона этих деревьев, хорошо заметны и выделяются на общем фоне. Узнаваем на ходу и бук. Стройные, гладкие, тёмно-серые стволы разукрашены светлыми пятнами. Они чередуются с почти чёрными, покрытыми курчавой листвой колоннами дуба. Впрочем, колонна - наверное не лучшее определение этого кряжистого, монументального создания, обвитого ползущими вверх канатами плюща. Ближе к дороге много ольхи, осина тоже нашла себе место под солнцем. В лесу своя иерархия и свои законы. Внешне неизменный, он тоже меняется и обновляется, только проистекает это в ином масштабе времени и ритме. Начинаются тоннели. Под нами река - Пшиш. Он тут не многоводен и струится, перекатываясь по камням. Сами камни гораздо светлее тех, что в Закаталах. Там в основном базальт, а здесь на отвесных стенах обрывов и осыпей явно проступает иная история. Вздыбленное и изогнутое невероятной силой дно древнего моря. Рядом с нами полоса шоссе. Ещё чуть-чуть, ещё один тоннель, и мы преодолеем водораздел, а там все речки текут напрямую к морю. Очень интересно это место, когда проезжаешь его на автомобиле. Тут перевал, называемый Шаумяновским, и вообще окрестности пестрят названиями, вызывающими отголоски, уходящие в детство - Апшеронск, Куринская... Это вехи истории покорения и освоения Кавказа Россией.
Сам же перевал характерен тем, что тут асфальт заканчивается, и дорога превращается в покрытый гравием серпантин, круто, извивистой змейкой, ползущий на вершину. На самом верху площадка, где можно перевести дух. Там не очень обустроено и довольно сильно загажено. Но всё равно это место привлекает к себе внимание и отпечатывается в памяти. Нередко люди оставляют тут бантики на ветках, так принято прощаться с морем и негой. Я же помню его цикламенами, первыми цветами долгожданной всегда весны, и маленьким обелиском. Это память о войне. Именно здесь остановили немца, рвущегося на Кавказ. Деревья вокруг испещрены осколками, что порой спасает этот лес от вырубки, поскольку обрабатывать такую древесину себе дороже. Острые куски раскрошенного, калёного металла вросли в стволы и заросли уже многими новыми кольцами, и внешне никак себя не выдают. Но это тоже свидетельство и напоминание о страшном, на что способен человек. За маленькой площадкой и памятником начинается головокружительный спуск. То и дело видя внизу, за деревьями, кусок ровного пути, кажется, что всё, наконец выезд, но нет, это всего лишь сходятся петли змеёй стелящейся по горе дороги...
Свет, забрезживший в конце тоннеля, прерывает воспоминания. Поезд выскакивает в иной мир. Ландшафт стремительно меняется. Те же, казалось, горы, но то тут, то там начинают появляться новые знаки. Это прежде всего растительность. Она свежее и явно в более благоприятных условиях, чем на другой стороне горы. А когда у обочины вдруг выхватываешь взглядом резные фиговые листы, приходит осознание того, что всё, ты уже в другом климатическом поясе, и более того, это Закавказье. Много раз уже проезжал я по этой дороге с той поры, которую начал было описывать, но каждый раз с волнением жду именно этого момента. Сразу всё кажется иным, и не так хмуры уже тучи, растворившие в себе окружающие дорогу вершины, ярче солнце и гораздо пригляднее мир. Хотя вокруг сплошь какие-то гаражи, захламленные и заброшенные цеха, а потом и вовсе начинается огромный и уродующий своим видом рай нефтяной терминал. Электричка вползает в Туапсе. Вокзал, перрон, короткая остановка - и ты весь уже в плену иных ощущений. Перед глазами море, и оно во всём, что тебя окружает. В воздухе, в пальмах, в свечках кипарисов, в необычайно привлекательных цветах на газонах. Во внешнем виде окружающих тебя людей, а главное - в их глазах.
Дальше больше - аллеи платанов и... о чудо, магнолии, в вызывающем бурю эмоций цвету. Огромный белоснежный цветок. Есть в нём что-то от лотоса. Так непривычно видеть такое на дереве. Увидел я и ещё одно растение детства. Оно в нем росло в сквере у ДК, напротив гостиницы. Что-то хвойное, я называл его "ливанским кедром", не уверен, что оправдано, но нечто романтическое в восприятие этой ёлки такое определение привносило. Красивое само по себе, это дерево выделялось шишками. Большие изумрудные, резные яйца четко выделялись на фоне тёмной хвои и торчали вверх. Такое дерево росло в Закаталах только в одном месте, и поднялась же рука его спилить. Впрочем, состав качнуло, мы снова тронулись. Теперь лента железки потянулась вдоль моря. Оно совсем близко, от состава, медленно набиравшего скорость, его отделяет узкая полоска усеянного галькой и поделенного волнорезами берега. Длинный, уходящий вдаль пляж. Пытался его снимать, но на ходу и через стекло ничего путного не выходит. Отдыхающих совсем немного и почти никого в воде. Шторм, хотя и ветра как такового нет. Метровые волны накатывают на берег. Полоса прибоя в пене, мути и мусоре. Только вдали море красиво. Там волнение почти ничем не выдаёт себя. Редкие катера на горизонте, поплавки и вешки расставленных сетей. А вот... что это? Хорошо различима, над водой мелькнула спина дельфина. Вон рядом ещё и ещё. Их заметил не только я. Слышен восторженный крик ребёнка. Картинка завораживает всё больше. Даже ненастье не может изменить ощущения тепла, блаженства и беззаботности... Эх, плюнуть бы на всё, и забросив проклятые дела, с головой, без остатка и безрассудно уйти в эту иллюзию... Господи, хоть на час, на миг раствориться в этом дне, и чтоб тянулся он долго-долго... И чтоб было в нём всё: и ласковое море, тёплый песок, крики чаек, шум плёса, шелест пальм, ароматы цветов. Солнце, искрящееся в бокале, горячая рука, зажатая в ладони, прищуренный в улыбке взгляд...
Закрыл глаза и, вопреки предубеждению, загадал. Если сбудется, обязательно поставлю свечку.
20 лет назад
Как-то совершенно неожиданно и незаметно мы въехали в Абхазию. Граница совершенно не запомнилась и не ощущалась. Её, в общем, ещё и не успели нагородить. Просто переехали очередную речку, красивую, с густо заросшей разнообразной зеленью берегами. Горы стали заметно выше, но отдалились от берега, открывая взору замечательную райскую долину. Уже задним умом осознаёшь, насколько противоестественна эта картина с самим понятием - война. А на деле до неё оставались считанные дни. Ещё пара месяцев и всё тут станет иначе. Тогда я и не догадывался об этом, полагаю и все мы тогда многого не ожидали и многим были застигнуты врасплох. Присутствие напряжения я впервые ощутил, когда наконец прибыли в Сухуми.
Была уже вторая половина дня. Выйдя из вагона, я тут же купил билет на Тбилиси. Это, как и рассчитывал, оказалось несложно. Главное было попасть туда утром. Покончив с делом, я с самым благодушным видом, полный радужных ожиданий и предвкушая занимательную экскурсию по колоритному курортному городку, решил вылезти из-под крыши вокзала и направил свои стопы на созерцание окрестностей. В запасе у меня было целых два часа.
Прогулка оказалась недолгой и отойти-то от ступенек я сумел буквально на пару шагов. Тут же нарисовалась милиция. Попросили документы, а следом предложили пройти к машине. Ментов было двое, но один тут же удалился. Второй же, бывший постарше и годами, и видимо погонами, стал потихоньку выспрашивать: кто? куда? зачем? Ясно было, что не курортник. Причиной интереса ко мне стал паспорт. Обычный ещё в те времена и привычный. Почти такой, как у всех, серпастый и молоткастый. Почти, но не совсем. Первая страница по-русски, а вторая на языке республики, выдавшей документ. Потом, и не раз, у меня возникали проблемы из-за этой второй страницы. А сейчас она явно выдавала во мне транзитника, прущего неведомо куда и зачем. Полагаю, меня пытались потрясти на предмет поделиться. Но делалось это довольно деликатно. Мы откровенно и даже шутя препирались по поводу того, что я должен подарить, чтобы меня отпустили на все четыре стороны. Скарб мой особого интереса не вызвал, кроме, пожалуй, книжки, что была при мне, но и с ней я категорически не хотел расставаться. Не знаю, сколько б мы ещё там беседовали, но тут вернулся второй мент с уловом. Привёл молодого парня, видимо из коренных. Тот живо залопотал что-то по-грузински, но его остановили и предложили перейти на русский. Надо сказать, меня это удивило. Ситуация оказалась комичной. Парень тоже попал из-за паспорта. На сей раз грузинского образца. Из него гласило, что перед нами Григорян Алиев, человек без имени, но с отчеством, которое я уже не помню. К тому же, при себе у него была объемная сумка, набитая пакетами душистого перца. Парень явно разжился где-то дефицитом и пёр его на продажу. На прямой вопрос: эй, слушай, ты кто, Григорян? Или всё же Алиев? Надо сказать, вопрос совсем не праздный в те времена. Во всю полыхал Карабах. Парень, костеря грузинку, заполнявшую его паспорт, объяснял, что зовут его Алик, а Алиев написано по ошибке. Немного пристальнее посмотрев на милиционера, дитя двух враждующих народов легко перескочил на армянский (причуды нашего тогдашнего быта) и дальше беседа проистекала уже на этом языке. Ко мне же стражи порядка потеряли всякий интерес и, махнув рукой, - катись к своей бабке, - отпустили восвояси. Желание гулять и созерцать пропало напрочь.
Вернулся к перрону и стал ждать поезд уже там.
Состав, на котором мне предстояло ехать, явно прожил длинную и богатую воспоминаниями жизнь. Да и вагон на сей раз был попроще, плацкарт. К тому ж и набит под завязку. Чему, впрочем, я вовсе не огорчался. В толпе веселее, и судя по началу моей одиссеи, безопаснее. Шумно было, как на базаре. Зато народ вокруг простой и работящий. Я забрался на верхнюю полку. Читать не хотелось. Слушал разговоры вокруг и смотрел, пока не стемнело, в окно. Ночью в окна состава полетели камни. Подростки швыряли их с насыпей. Много стёкол было разбито, и это тоже было знаком того, как накалены страсти тут. Благо, лето на дворе, и лишний воздух в вагоне только добавил комфорта.
С рассветом мы удалились от моря и покатили по горам. Очень живописные места и запоминающаяся дорога. Остаётся поражаться мастерству и упорству тех, кто проложил её сто лет назад по такому рельефу и при том уровне техники. Могли же строить и быстро, и на века, а что сейчас - яма на яме. Примерно это я и думал тогда и созерцал лесистые отроги, речушки и роднички, тоннели, мосты и слушал, что говорили вокруг, под мерный перестук колёс...
Надо, наверное, сделать ремарку - так получилось, что время, которое я выбрал для поездки, оказалось на редкость удачным. В полной мере я осознал это позже, уже вернувшись. Целая цепь, казалось случайных явлений и обстоятельств, на протяжении всего пути даже сейчас оставляет ощущение благоволения свыше тому, к чему стремился. Что же касается непосредственно Грузии, то как уже упоминал, совсем незадолго до моего появления в этих краях сменилась власть. На смену диссиденту-националисту в результате переворота пришёл прагматик и представитель бюрократической элиты. Страна и проблемы, разворошённые переменами в статусе и открывшимися противоречиями в отношениях этнических групп, были накалены, но замерли в ожидании первых решений новой власти. И напряжение это чувствовалось реально и во многом. О чём-то я уже написал, что-то отмечу позже, а что-то наблюдал, лёжа на полке и рассматривая, и слушая соседей. Компания подобралась колоритная и во многом показательная. Напротив меня, наверху, расположился русский - отставной военный, возвращавшийся к семье в Тбилиси. В том, что говорил он, сквозила неуверенность в завтрашнем дне. Попав сюда волею обстоятельств, он вынужден был либо принять новые (что для человека перешедшего сорокалетний рубеж, непросто), либо уехать туда, где не будет чужим. Хотя по личному опыту могу сказать - России мы тоже были не нужны.
Внизу, под нами, расположились два старика. Возможно, сейчас я выбрал бы для них иное определение, но с позиции двадцати семи лет запомнились они именно так. Один пузатый, крестьянской наружности грузин, на плохом русском постоянно хваливший только что смещённого Гамсахурдиа. И показавшийся мне армянином, сухощавый, невысокого роста мужичок. Хоть и с акцентом, но очень правильно и грамотно изъяснявшийся. В вагонные споры он особо не встревал, изредка лишь бросая короткие фразы. Разоткровенничался только однажды, когда мы оказались один на один в тамбуре. Удивительно резко и нелицеприятно отозвавшись как обо всех грузинах, кичащихся древностью культуры и собственной значимостью, так и о нашем попутчике, который и наружностью, и поведением всё это олицетворял. На прямой же вопрос, занимавший меня всё время нашего знакомства: кто вы по нации? Коротко бросил - еврей. Про себя я тогда улыбнулся, стопроцентный, без грамма примеси. В общем, было не скучно. И сам я то и дело влезал в разговор с позиций идеалиста- интернационалиста, каким и был тогда. То, что наш закуток говорил по-русски, тоже одна из благоприятных случайностей моей дороги. Я пытался расспросить соседей, как и куда мне надо подаваться по приезде, но проку от этого было не много. Определяться надо было на месте. В Тбилиси мы прибыли после полудня.
Грузия
Я уже бывал тут, когда учился. Тоже летом. Не было билетов до Баку, и я решил опробовать иной путь и полетел через соседнюю столицу, благо расстояние от них до дома практически одинаковое. Но разница даже тогда была налицо. Баку моей молодости - это русскоязычный город. Даже многие азербайджанцы, не говоря о прочих, принимали этот язык как родной и обиходный. Отголоски этого легко угадываются и в речи, которую слышу порой в диалогах на национальном ТВ, что принимаю со спутника. Без знания его, как признавались позже друзья, нельзя было даже найти приличную работу.
Тбилиси - совсем другое дело. Редкий русский не говорил тут по-грузински, а родной при этом приобретал жуткий акцент, кардинально отличавшийся от бакинского. (Последний, надо сказать, я узнаю по первым же фразам. Что часто помогает в общении - земляки же.) Но вернёмся к нашим... грузинам. Так вот и в первый раз, часто проблемой было получение информации. Допускаю даже, что и меня натурально не понимали. Сейчас же ситуация усугубилась тем, что не осталось ни одной вывески или объявления на понятном мне алфавите. Воспользовавшись скудными сведениями, которые я смог получить от попутчиков, я стал выгребать к метро. Город выглядел неприглядно, хаос был всюду, тогда и визиткой времени стали разбросанные всюду фантики от всяких сникерсов и прокладок, пластиковые бутылки. Местному же бардаку колорита добавляли джипы. Советские УАЗики, со снятым верхом, набитые вооружёнными молодцами, одетыми кто во что горазд, разве что без перевязей из пулемётных лент. Они носились по улицам на бешеной скорости и попадались на каждом шагу. Но машина государства всё же, хоть со скрипом, но работала. Работало и метро. Правда, на металлических жетонах, которые я купил на входе, красовалось - московский метрополитен. Видимо, приобрели по дешёвке, когда Москва перешла на пластиковые кругляши.
Как и в первый свой приезд сюда, попал сначала на вокзал, с которого в моём направлении автобусов не было. ("Азербайджанский БАМ", железную дорогу Баку - Закаталы, только планировали. Не знаю, есть ли сейчас ж/д сообщение с Грузией оттуда, полагаю, навряд ли. А тогда автобус был единственным средством достижения цели.) Я к этому был, в общем, готов, и больше рассчитывал получить справочную информацию - как? Где? Во сколько? Опять та же проблема, всё по-грузински. Выручил парень, куривший неподалёку. Действительно приходилось думать и выбирать тех, к кому подойти с вопросом. На сей раз повезло. Сначала он сказал, что всё написано в расписании. А на моё признание в полной безграмотности отреагировал снисходительной улыбкой. Мы вместе подошли к табло. Ни одного рейса, устраивавшего меня, не было. Тогда молодой человек обратился к кассирам, долго выспрашивал их и затем подробно перевёл ответы. Мне надо было ехать на другой вокзал. Объяснил, как это можно сделать, и на чём. Кроме как - большое спасибо, ты очень меня выручил, - я тогда ответить не мог. С чистым сердцем повторяю это и сейчас.
Особенно на фоне другого эпизода, всплывшего подспудно: когда я в первый раз оказался в Тбилиси и уже на вокзале, сидел с билетом в ожидании своего рейса, ко мне подошёл такой же молодой парень. Долго рассказывал, как поиздержался, что попал в сложные обстоятельства и нет денег на билет, чтобы добраться до дома. Тогда я поверил и отдал последнюю трёшку, я уже мог обойтись без неё, хоть и хотелось перекусить и купить чтиво в дорогу. Уже идя к автобусу, я случайно увидел его у бара. Было обидно, что развели, и это тоже из того, что ассоциируется у меня с Грузией. Люди везде разные, подонок понятие наднациональное. И тем не менее, ничего кроме раздражения тогдашнее неприятие русского не вызывает. Обидно вовсе, что страна и народ, выживший благодаря российскому вмешательству в кавказские дела, какую бы подоплёку под это сейчас не подводили, имеет такую короткую память. Наверняка сегодня в свете новых обстоятельств и приоритетов, выбранных этой страной, перемещаться там проще. И уж на проспекте президента Буша таблички есть и на латинице. Бог с ними, каждый выбирает свою дорогу и сам расплачивается за этот выбор. Но ближе к теме. До нужного места я добрался часам к трём. Мне объяснили, что на Закаталы рейса нет, да и в это время автобусов в то направление уже не будет, пытаться уехать стоит только с раннего утра. Это проблема. Надо было где-то ночевать. В городе, в котором я находился, в то время действовал комендантский час. Как ко мне отнесутся стражи порядка, и куда можно сунуться с мизером в кармане и без риска потерять последнее, толком не представлял.
В пору снова вспомнить благоволение свыше. О своих планах я особо не распространялся, не хотел волновать. Но перед отъездом заглянул к двоюродному брату Сергею. Мы ровесники и были близки с детства, поделился намерениями, обсудил варианты. Дядя Сурик, присутствовавший при разговоре, попросил, раз буду в Тбилиси, позвонить его двоюродной сестре Мери, передать привет и рассказать, как они тут обустроились. Этот телефон стал для меня, пожалуй, единственной надеждой. Всё-таки есть что-то святое в городе, давшем мне жизнь, и создавшем особую общность - закатальцы.
Звонок я оттягивал до последнего. Сложно сказать, что делал бы, если бы мне не ответили или отказали. Излишне драматизировать происходившее было бы тоже нечестно. Волнения особого не ощущал, напряжён был безусловно...
Нынче
Снова уносит в лирику, далёкую от основного. Иначе писать не получается. Воспоминания заводят и распаляют, от того, может, и сон не идёт. Днем глаза сами слипаются, но не даю и шанса себе прикорнуть. Знаю по опыту, стоит прилечь на минуту, бессонница обеспечена. Вот и сейчас третий час ночи, а я не перестаю ворочаться. Плюнул на все попытки захрапеть, поднялся, и как был, вылез на балкон, покурить. Ночь безлунная, но на редкость ясная. Невольно всплывает в памяти небо в горах. Мириады звёзд, они везде, в любой самой тёмной точке, надо лишь приглядеться. Млечный путь как магистраль рассекает бесконечность над головой. Можно легко найти среди несомненно божественного и рукотворное.
Невольно обращаешь внимание на движение - спутники. Маленькие, едва заметные огоньки плывут в вышине. На одном из них вполне могут быть и люди. Но это тоже из былого и давнего. Сейчас, смотря вверх через листву, ловлю себя на удивлении. Небо даже без штатных светил имеет цвет. Близкая к абсолюту чернота деревьев только подчёркивает его. Глубокая, мерцающая синева. Звезды, чей рассеянный холодный свет обеспечивает это сияние, видны особенно отчётливо. А вот и старая знакомая - Большая медведица. Тут она, над орехом. Как часто смотрел на неё в детстве. Там она видна была с балкона, на который выходил с кухни. Аккурат над девятой школой. Жаль, надо рано вставать, а то б слушал далёкого соловья и смотрел...
Вспоминаю
Итак, я отыскал таксофон, набрал заветный номер и позвонил. Гудки были недолгими, мне ответили. Бури эмоций я и не ожидал, передал привет, в двух словах рассказал о родне и в конце концов набрался наглости напроситься на ночлег. После небольшой паузы мне ответили: да, конечно. Мери, это она была у телефона, подробно описала как добраться. Станция метро Делиси, всё что я помню сейчас, и ещё, кажется, как-то упоминался ипподром. Добрался я без проблем. По ходу движения делая успехи в изучении грузинской письменности. Чтоб не задавать лишних вопросов в вагоне, я внимательно изучал схему метро. Линию я знал, определился с точкой, где сел. Нашел заглавие, где по моему мнению было написано - схема Тбилисского метро. Вычленил закорючки, которые могли быть ИЛИСИ. Начал уже на схеме искать похожие в слове деЛИСИ. В итоге нашёл и их. Это и занимало, и позволило коротать время.
Вскоре я уже стоял возле большого, довольно свежего многоэтажного дома. Заметное строение было и напротив. Нечто подобное заметил и в Сухуми, но поразили масштабы самостроя. К внушительной многоэтажке на всю высоту и шириной, собственно, с дом, была приделана конструкция из швеллеров и балок. На уровне первых двух или трёх этажей всё пространство между ними было превращено в полноценные квартиры и обустроено. Затем зиял прогал, потом ещё застроенный этаж, опять пропуски из голых металлических конструкций и почти у самого верха ещё один полностью оборудованный "балкончик". Всё это очень напоминало гигантские ласточкины гнёзда. Насколько безопасно такое строительство судить не берусь, но запомнилось оно хорошо.
Квартира, которую я искал, была на первом этаже. Дверь мне открыла усталая, немолодая уже женщина. Черт лица не запомнил, чётко представляю её как армянку, невысокую и довольно стройную. Меня пригласили в дом. Это была, кажется, двухкомнатная квартира. Кроме хозяйки (припоминаю, вдовы) тут жила её дочь. Чёрненькая миловидная девчонка лет пятнадцати, шестнадцати, у которой нежданный гость явно вызвал живой интерес. Как мог извинился, что вынужден беспокоить, рассказал об обстоятельствах, подвигших меня на дорогу, и ответил на те вопросы, что задавали. Мне очень понравились эти люди. Меня накормили и напоили чаем. Жили они скромно, если не сказать бедно. Разруха в стране больно ударила и по этой семье. Они рассказывали и мне о своём бытье, как пережили зиму, и о том, как выкручиваются сейчас. Я почти не имею сведений о них с той поры, но надеюсь, что всё же жизнь у них сложилась. Не могу не повторить слова благодарности за приют, кров и стол человеку, которого они практически не знали. Всё, чем я смог отблагодарить это святое семейство - пачка индийского чая, которую вёз своим как гостинец. "Дефицит", которым родное производство иногда одаривало своих работников. Смешно может быть дарить грузинам чай, пусть и хороший, но это как говорится - чем богаты...
На утро я попрощался с добрыми людьми и уже знакомым маршрутом стал пробираться на автовокзал. В метро вновь пришлось напрягать свои дедуктивные способности, выходить надо было на станции "Вокзальная площадь". Как это звучит по-грузински я представлял смутно. Когда же из динамика донеслось: "Вокзал мейдани" - оставалось только рассмеяться. Да, века турецкого ига не прошли тут даром. Вышел, дождался нужного автобуса, и вот я на месте. Подбегаю к кассе и прошу: "Мне билет на ближайший рейс до Лагодехи". Ответ чуть не вверг в ступор: "Ближайший Закатальский, уже идёт посадка". Не верь после этого в чудеса. Больше месяца были отменены рейсы и именно в это утро пошёл, наконец, автобус. Всё, на что хватило сил, это выдохнуть: "Тогда мне до конца". Бегом в автобус, поверил, что всё именно так, только когда сел на место.
Сразу попал в иной мир. И мир до боли знакомый. "Ясайки" - так про себя назвал я женщин, окружавших меня и составлявших основной контингент моих попутчиков, в косынках и балахонах до пят, с узлами и корзинами. Всё сильно напоминало восточный базар, бурное обсуждение последних новостей, сплетни и гам. Но главное, что всё на языке может не до конца понятном, но очень привычном и даже в чём-то родном. Проходя мимо них, я перед кем-то извинился, кому-то сказал спасибо, что-то подвинул или помог поднять. Все расселись, и мы, наконец, тронулись.
Дорога
Любая дорога интересна, когда едешь по ней в первый раз. Но мне кажется, по Кавказу колесить можно вечно, настолько разнолик и разнообразен этот край. Вот и сейчас, расслабившись, я созерцал. Наконец мог посмотреть на Тбилиси, как путешественник. Невольно вспоминается классика и напрашиваются сравнения. Позволю себе цитату, и даже не одну. Это Пушкин, "Путешествие в Арзрум": "Город показался мне многолюден. Азиатские строения и базар напомнили мне Кишинев. По узким и кривым улицам бежали ослы с перекидными корзинами; арбы, запряженные волами, перегорожали дорогу. Армяне, грузинцы, черкесы, персияне теснились на неправильной площади; между ими молодые русские чиновники разъезжали верхами на карабахских жеребцах." Иное время и всё иное, хотя отголоски того, что описывал поэт, есть и сейчас, особенно в старых кварталах. Арбу не видел ни одну, хотя замечательный этот транспорт знаком мне не понаслышке.
Скрипучий, с огромными, сваренными из металла (дань времени и технологиям), колёсами. Ступицы без подшипников, и их постоянно надо было смазывать солидолом. Баба Юля завела себе такой на моей памяти. Мощностью был этот агрегат в одну ослицину силу. И звали этот неприхотливый, ушастый, но чертовски малооборотистый мотор, непременно Зорькой. Вожжи и упряжь были из парашютных строп, тоже знак нового времени, но в целом всё как тысячи лет назад. Эх, Юля, Юлечка - маленькая, шебутная и задорная, вечно в каких-то делах и разъездах по соседним фермам. Каково тебе сегодня, когда не стало сестры, самого близкого и родного человека. С кем часто ссорились, но всегда непременно мирились, и всю сложную, полную потерь и испытаний жизнь прошли бок о бок. Ехал, смотрел и вспоминал. Добавлю ещё из Пушкинских заметок, пусть и рискую сам расписаться почище (в смысле объёма) классика, надеюсь Бог русской словесности мне это простит. "Тифлис находится на берегах Куры в долине, окруженной каменистыми горами. Они укрывают его со всех сторон от ветров и, раскалясь на солнце, не нагревают, а кипятят недвижный воздух. Вот причина нестерпимых жаров, царствующих в Тифлисе, несмотря на то, что город находится только еще под сорок первым градусом широты. Самое его название (Тбилискалар) значит Жаркий город.
Большая часть города выстроена по-азиатски: дома низкие, кровли плоские. В северной части возвышаются дома европейской архитектуры, и около них начинают образоваться правильные площади. Базар разделяется на несколько рядов; лавки полны турецких и персидских товаров, довольно дешевых, если принять в рассуждение всеобщую дороговизну. Оружие тифлисское дорого ценится на всем Востоке. Граф Самойлов и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая надвое барана или отсекая голову быку. В Тифлисе главную часть народонаселения составляют армяне: в 1825 году было их здесь до 2500 семейств. Во время нынешних войн число их еще умножилось. Грузинских семейств считается до 1500. Русские не считают себя здешними жителями. Военные, повинуясь долгу, живут в Грузии, потому что так им велено. Молодые титулярные советники приезжают сюда за чином асессорским, толико вожделенным. Те и другие смотрят на Грузию как на изгнание. Климат тифлисский, сказывают, нездоров. Здешние горячки ужасны; их лечат меркурием, коего употребление безвредно по причине жаров. Лекаря кормят им своих больных безо всякой совести. Генерал Сипягин, говорят, умер оттого, что его домовый лекарь, приехавший с ним из Петербурга, испугался приема, предлагаемого тамошними докторами, и не дал оного больному. Здешние лихорадки похожи на крымские и молдавские и лечатся одинаково. Жители пьют курскую воду, мутную, но приятную. Во всех источниках и колодцах вода сильно отзывается серой. Впрочем, вино здесь в таком общем употреблении, что недостаток в воде был бы незаметен."
О малярии в этих краях нынче и не слышно, но тётя и бабушки её поминали. Особенно она приносила беду, когда люди только обосновывались на месте, которое потом стало колхозом "Светлый путь ", а ныне селом Али Байрамлы. Но всему своё время. Петляем по городу и за очередным поворотом новый волнующий вид, растиражированный, но не устающий впечатлять. "Там, где сливаяся, шумят струи Арагвы и Куры, был монастырь..." Он и сейчас на прежнем месте. И мысли уносятся к строкам очень любимой в нашей семье поэмы. В Грузии есть что посмотреть и историей своей этот народ вправе гордиться. Но и это тоже история: "Грузия прибегнула под покровительство России в 1783 году, что не помешало славному Аге-Мохамеду взять и разорить Тифлис и 20000 жителей увести в плен (1795 г.). Грузия перешла под скипетр императора Александра в 1802 г." Разорялась эта страна веками, жители угонялись, уничтожались буквально, принуждались к перемене веры под угрозой смерти. Не будь рядом великой страны, способной противостоять этому натиску чужеродной и не знающей пощады стихии, растворилась бы в ней и вовсе, став каким-нибудь тюркским племенем. Примером тому могут быть потомки грузин, живущие в Турции и ингилойцы (отступившие от традиций кахетинцы). Я не истина в первой инстанции, и кто-то может иметь свой взгляд на всё это, но так думаю. Думаю и еду...
Кура, не чаял её увидеть. Совсем забыл, что она протекает через Тбилиси. Тут она стремительная и мутная. Течёт в обрывистых и очень высоких, глинистых берегах. От того и вода, как правило, кажется желто-коричневой. Монастырь, подвигший меня на сентенции, как и многие дома в городе стоят прямо на краю кручи. Я привык и видеть, и помню эту реку совсем другой, но так сложилось, что повидать чистую и полноводную её я смогу очень нескоро.
Тем временем выехали, наконец, из Тбилиси. Принято отождествлять Грузию со снежными вершинами и горами, поросшими лесом, а это не совсем верно. Кавказский хребет лишь служит естественной границей и защитой от холода с севера. На западе море, от которого берег постепенно переходит в безлесное, покрытое квадратами полей и виноградников нагорье, которое само потом ниспадает в выжженную солнцем долину, простирающуюся от Аракса до Куры, но это уже Азербайджан. "хОлмы Грузии..." – пожалуй, наиболее точное определение того, что я теперь видел. Тени, правда, если и были, то от яркого слепящего солнца.
Следующим, что запомнилось, стал городок (не рискну утверждать, но такое сложилось впечатление), кажется, это всё же был Гори. Даже не он сам, а скорее дорога, которая плавно извиваясь вдоль домов, спускалась с плато, по которому мы до того ехали. Видимо, это старинный тракт, и люди веками строились вдоль него. Дома, старые, невысокие, с покатыми и очень характерными для этих мест крышами, порой укрытые зеленью деревьев, не кончались. Но главное, тут впервые я заметил надписи на русском. Выгоревшие, порой с трудом читаемые, старые жестяные таблички: улица Сталина. Это отголоски уже совсем другой истории, которую принято называть новейшей. Далее наш путь лежал через Кахетию. Плодородную и давно обжитую людьми долину. В пору снова побеспокоить Александра Сергеича: " Грузины пьют не по-нашему и удивительно крепки. Вины их не терпят вывоза и скоро портятся, но на месте они прекрасны. Кахетинское и карабахское стоят некоторых бургонских. Вино держат в маранах, огромных кувшинах, зарытых в землю. Их открывают с торжественными обрядами. Недавно русский драгун, тайно отрыв таковой кувшин, упал в него и утонул в кахетинском вине, как несчастный Кларенс в бочке малаги." Тут и впрямь знают толк в вине и застольях. На родине ,в Закаталах принято было на торжество и поминки привозить вино именно отсюда. Собственно, водку и пиво я по-настоящему попробовал только в России, ввиду полного отсутствия альтернативы. То, что продавалось в Самаре под маркой грузинского или азербайджанского, кроме как помоями назвать сложно.
Тем временем, к удивлению, многие из пассажирок, которых изначально я принял за землячек, стали сходить. Это тоже отголоски оккупации и геноцида. В окрестностях масса азербайджанских сёл. Да и вся историческая Кахетия ныне разделена пограничной рекой - Алазани. Алазань - как привык называть её с детства я. Мы приблизились к последнему грузинскому населённому пункту - Лагодехи. Сам город почти не помню, но граница отпечаталась хорошо. С той стороны, откуда мы подъезжали, на обочине, на табурете вальяжно восседал молодой грузин. Раздетый по пояс, в джинсах и с укороченным АКМ на коленях. Убойный аргумент и убедительное подтверждение полномочий. Главное, в руке его был зажат конец верёвки, перетянутой через дорогу, которую он натягивал, когда хотел кого-то остановить. Нас особо не тормошили, только водитель суетливо выбежал, что-то показал и видимо, что-то заплатил. Мы въехали на мост.
Родина
На противоположном берегу, на склоне горы, выложенная аршинными буквами, гордо читалась надпись - АЗЕРБАЙДЖАН. Встречала нас не менее показательная личность. Одетый строго по форме и оттого, наверное, изнемогающий от жары, толстый, пузатый милиционер. Он было попытался сунуться проверять документы, но в автобусе поднялся многоголосый женский гвалт: Эй, гет .hамы бизимди! И мент отступил. Видимо народ, утомлённый дорогой, уже не чаял дождаться, когда наконец окажется дома. И эта фраза (все свои), и вид вокруг, и голоса, всё разом вызвало и у меня ощущение чего-то родного. Не думаю, что на меня не обратили внимания, но пара фраз, брошенная в дороге, и то, что русские ещё не стали тут экзотикой, позволили отнести и меня к своим. Что ж, я наконец доехал. Оставалось не более часа неспешной езды, и я окажусь у желанного порога...
Нынче
С трудом, и то со второй попытки, дописал в ноуте и сохранил эту часть текста. Можно передохнуть и отвлечься на что-то более близкое... Начали, наконец, работать. Небольшой ,правда очень замороченный заказ, а от того времени и сил на праздное почти нет. Но улей воспоминаний разворочен, и часто даже какая-то мелочь, увиденная мельком, на ходу, будит потоки новых картинок и сцен. Интересная штука память... Что-то пролетает со свистом. Целые годы остаются только мгновеньем, чем-то серым и мутным. А иное минутное ярко и образно отпечатывается навсегда. Возможно, даже обрастая рождёнными воображением и ассоциациями деталями. Почти не пишу нового, в основном переношу с бумаги то, что лихо настрочил в начале. Много проходится добавлять и поправлять, да и это по-хорошему стоит прочесть через время. Как пазлы, новые кусочки всплывают и кажутся важными. Проблема часто, куда их воткнуть. Белого вокруг ещё ой как много.
Вспоминаю, когда иду, когда занят монотонным, когда еду и смотрю в окно. Возвращаясь с работы вчера, утомлённый донельзя, уже в автобусе вдруг обнаружил потрясающий вид. В городе, загромождённом домами, и к серости которых добавилось грузно нависшее над головой месиво обложных туч, увидеть это сложно. А тут на выезде открылся простор. На западе масса серой, грязной ваты всё же обрывается полосой чистого голубого неба. Сверху она оторочена яркой сияющей канвой освещённых солнцем облаков, а понизу четко и ясно просматривается кавказская гряда. На вершинах и во впадинах снег, сами горы кажутся издали синими. Где-то там, за ними и море, и город, давший мне жизнь. Говорят, сильные толчки сотрясают эту землю. Целая череда бед и бедствий пронеслась над этими местами. Ураган разметал и поломал массу деревьев в парке, который мы называли плацем. Ранний снег обломил под корень и уничтожил то, что всегда было душёй Закатал – 700-летнюю чинару. Всё громче голоса тех, кто хочет снести и без того заброшенную и униженную армянскую церковь под крепостью. Сама крепость тоже мало сохранила от былого после размещения в ней армейской части. А вот теперь и это. Говорят, разрушат из-за трещин и аварийного состояния и дом на Октябрьской, в котором выросла мама, и я провёл детство. Первое жилище, в котором оказался после роддома. Всё меньше и меньше того, что стало частью меня, да думаю, и целого поколения, кто и сейчас, независимо от того, где причалила его судьба, называет себя закатальцами...
А сегодня совсем другой день. Солнце палит с утра. Наконец поставили ступени и можно сделать перерыв. Возвращаясь, решил пройти насквозь высотный микрорайон, отделявший меня от остановки. Шёл по тропе вдоль ограды школы, приютившейся в глуби двора. Тут и увидел пса. Совсем ещё молодого, год от силы. Он торопливо прополз под забором. И пополз дальше, к своре собак, сидевших под деревьями. Задние ноги были неестественно вывернуты и безжизненно волочились за ним. Освободив мне дорогу, кобелёк оглянулся, мельком бросив взгляд на меня. Сложно забыть такие глаза. В них не было боли, скорее какая-то собачья надежда и приятие того, что имеет. И в тоже время жуткая обречённость и безысходность. Действительно было жаль его. Наверное это плата за жизнь рядом с людьми, и только машина могла так искалечить. Почему-то решил, что надо вспомнить эти глаза и тут.
20 лет назад
Вернусь на свою дорогу... Что ж, наконец доехал. И в тот раз, и сейчас на бумаге. Третью неделю пишу, выкраиваю время, порой в явный ущерб действительно насущному. Мог ли делать это зимой, когда был абсолютно свободен? Наверное, нет. Весна вообще, а эта её часть (на грани лета) в частности, всегда вызывала во мне особые ощущения и памятна многим. Можно, конечно, свалить всё на обычное "обострение", но склонен надеяться, что не всё так просто. И поездка моя происходила примерно в это время. Оттого и вспоминаю легко, часто опираясь на то, что вижу и ощущаю непосредственно сейчас. И ещё то, что показалось интересным - на днях поминали Николая Угодника. Не его ли должен благодарить за то, что при всех тех кочках, что встречались на пути, колесо у моей телеги так и не отвалилось, и я могу с улыбкой вспоминать обо всём.
Не хочу додумывать, и честно признаюсь, что не помню то, как именно меня встретили. Да и то, как шёл знакомой дорогой. Тогда ещё очень свежи были ощущения предыдущих визитов. Могу сказать о том, и это точно, казалось, что не уезжал, полностью раскрепостился. Всё до боли знакомо, и на тот момент оставалось практически неизменным. Только чуть позже пришло осознание пустыни, осязаемого миража. И это чувство усиливалось всё сильнее, как только я отходил от тех немногих оазисов, которые ещё оставались. Я мог подойти к стенам домов, где всегда был своим, прикоснуться к двери. Казалось, вот, толкни... Там же как всегда не заперто... Но увы, не за этими дверьми, ни за другими меня никто не ждёт и вряд ли даже будут рады видеть. Всё очень непросто в том, как мы уезжали, и чем при этом жертвовали. Многие и сейчас не хотят к этому возвращаться.
Дом, где живут Алла и Саша (её муж), давно стал родным для меня. Несмотря на развод родителей, отношения с роднёй по линии отца оставались хорошими. Связи пусть и затихли на время, но всё же не прерывались никогда. Меня очень многое связывает с этими людьми. Более того, даже брак их происходил при моём непосредственном участии. Коля, мой двоюродный брат и родной брат Аллочки, в то время проходил срочную службу в армии. Свадьбу же проводили по всем принятым в русских семьях обычаях, с привлечением деревенского колорита. Возможно даже, это - последняя такая свадьба в "русском" некогда колхозе. Было тогда сватовство, был, как полагается, и выкуп невесты друзьями жениха из родительского дома. Случилось это аккурат в последние школьные каникулы, которые я провёл у бабушки Муси. Я только окончил седьмой класс. Так вышло, что продавать сестрёнку выпало мне. Надо сказать, что команда жениха оказалась довольно шустрой, и лихо одолела почти без потерь все кордоны, отделявшие их от невесты, и прорвались к праздничным столам в дальнем конце которых на месте суженного восседал я. Всё, что знал тогда и что мне объяснили, это - держись и не слезай со стула как можно дольше. Сначала мне предлагали сущую мелочь и пытались выдурить из-за стола за так, потом стало интересней и появились красненькие купюры. Даже вошёл во вкус. На землю опустила невеста, ткнув локтем в бок и дав понять, хватит разграблять семейный уже бюджет. Пришлось уступить. Чистыми я наторговал около сорока рублей. Это первые "большие деньги" в моей жизни. Трёшка, да и то может раз, максимум, чем я до той поры владел.
Уже гораздо позже, кажется при последней встрече, я в шутку спросил у Саши: Не жалеешь тех денег? Ответ получил достойный: Я тебе в три раза больше дам, только забери обратно. Мы рассмеялись. Это замечательная и дружная семья, и порукой тому чудесные дети - Вова и Мила.
Обычно, оказавшись в Закаталах, я тут же бегу на площадь, к чинаре. Это святое для меня место. Но в тот раз двигало меня иное. Первое, что сделал, отойдя от дороги, собрался на кладбище. Оно в этом городе примечательное. В отличии от старого мусульманского, расположенного через дорогу от дома, где я остановился, и засаженного мрачными, высоченными теперь елями, христианское больше напоминает парк. Нигде больше я не встречал места покойнее, в прямом значении этого слова, по крайней мере для меня...
Продолжение:
http://proza.ru/2014/08/20/1915
...