(1880—1918)
31 августа 1880 года неизвестная женщина в сопровождении двух свидетелей явилась в одно из римских отделений полиции и сделала заявление, что нашла на улице подброшенного младенца. Она готова была усыновить мальчика. 29 сентября того же года найдёныша крестили и дали ему имя Джульемо Альберто Дульчини. А 2 ноября объявилась настоящая мать ребёнка — обедневшая польская аристократка Ангелика Костровицкая (1858 — 1918). Она потребовала вернуть ей сына. Где женщина была всё это время и как мальчик оказался у порога чужого дома, осталось невыясненным. По заявлению матери, ребёнок родился 25 августа 1880 года. Эта дата и считается днём рождения великого французского поэта, отца-основоположника современной европейской поэзии (это можно утверждать с полным правом), выдающегося теоретика искусств Вильгельма-Альберта-Владимира-Александра-Аполлинария Костровицкого, более известного под избранным им псевдонимом Гийом Аполлинер.
Мать поэта была дочерью отставного польского офицера русской армии. Дама свободных нравов, она вела разгульный и одновременно скрытный образ жизни. Мы почти ничего не знаем о её прошлом. По сводным данным исследователей жизни Аполлинера, предполагается, что дед поэта по материнской линии был участником польского восстания 1863 года, вынужден был бежать в Италию чуть ли не из Сибири и служил при дворе папы римского. Об Ангелике Костровицкой известно совершенно точно, что в 1880 году ей было двадцать два года, что она любила своих сыновей (у Аполлинера был младший брат Альбер (1882—1918), которого мать тоже первоначально бросила на улице, а затем вернула), но загулы её могли длиться месяцами, при этом она не появлялась дома и забывала о существовании детей. Ангелика необычайно удачно играла в рулетку, проигрывала она столь редко, что в конце концов попала под подозрение и в игральных заведениях Европы её объявили мошенницей и авантюристкой.
Тайной остаётся имя отца поэта. Большой любитель мистификаций, Аполлинер нередко сам подпускал тумана в историю своего происхождения. Иногда он рассказывал, что отцом его был папа римский Лев XIII или кардинал римской курии, порой сетовал на отца-еврея, а порой намекал, что настоящий его отец — князь Монако Гримальди. Более реальная версия — отцом поэта был итальянский офицер Франческо Флуджи д’Аспермонт, однако точных доказательств этому не существует.
Детство Аполлинер провёл в Монако. Мать с успехом играла в рулетку, а мальчик учился в лицее Сен-Шарль. По окончании лицея молодой человек поступил в коллеж Станислава в Каннах, но в 1896 году был оттуда изгнан за хранение и чтение запрещённых книг фривольного содержания. Аполлинер перебрался в Ниццу и продолжил там учёбу в классе риторики лицея Массена. Здесь начинающий поэт и его товарищ по лицею Анж Туссен-Люка стали издавать рукописный журнал, в котором Вильгельм — так звали Аполлинера домашние — выступил под псевдонимом Гийом Макабр (Гийом Мрачный).
Тогда же к Аполлинеру пришла первая любовь. Случилось это летом 1899 года, когда мать отправила его с братом в пансионат бельгийского городка Ставло, на каникулы. Молодой человек влюбился в юную валлонку Марей (Марию Дюбуа) . Ей он посвятил свой первый серьезный поэтический цикл «Ставло». Эти стихи были опубликованы лишь через пятьдесят лет, когда Мария Дюбуа сама передала издателю пачку перевязанных ленточкой листков. Так начинался поэт Аполлинер, вошедший в мир высокой поэзии прежде всего как творец изысканной любовной лирики.
История с Марей закончилась весьма неожиданно. Мать юноши в очередной раз оказалась на финансовой мели и велела сыновьям тайком сбежать из пансионата, не заплатив хозяину. Связь с девушкой, само собой разумеется, прервалась.
В том же 1899 году Аполлинер покинул материнский дом и переехал на постоянное жительство в Париж. Здесь через два года в «Матэн» появилась первая официальная публикация Аполлинера — фельетон «Что делать?» — и началась его литературная карьера. Материального благополучия она не принесла. Молодой человек был вынужден постоянно искать себе более надежный заработок. Он сменил много мест работы — побывал и журналистом, и даже мелким банковским служащим. Эти годы связаны с несколькими любовными историями, оказавшими значительное влияние на творчество Аполлинера.
В конце 1900 — начале 1901 года Гийом влюбился в шестнадцатилетнюю Линду Молина да Сильва, темноволосую, очаровательно шепелявившую красавицу, которую очень смущало внимание Вильгельма. Этой любви Аполлинер посвятил особый цикл лирических стихотворений — каждое произведение было написано на обороте почтовой открытки, которые с апреля по июнь 1901 года поэт регулярно посылал возлюбленной, отправившейся отдыхать на юг Франции. В этом цикле Аполлинер уже выступал как профессионал, здесь есть и акростих, и триолет, и терцины, и мадригал, и элегия. Линда тоже сохранила все послания поэта, благодаря чему стихи были опубликованы уже после его кончины в посмертном сборнике «Что есть». Роман завершился летом того же года, Аполлинер охладел к Линде.
Поиски заработка привели поэта в Германию, где он устроился учителем французского языка к малолетней дочери графини Элеоноры Мильгау Габриэль. Гувернанткой девочки служила англичанка Анни Плейден. Молодой человек страстно влюбился в девицу, но не сумел добиться взаимности. Некоторые исследователи утверждают, что именно эта безответная страсть сделала Аполлинера великим поэтом. Своей любовью он преследовал Анни по всей Европе, пока предмет его страсти не сбежала в Америку. Созданный во время бурного развития романа стихотворный цикл «Рейнские стихи» стал лучшей частью поэтического сборника Аполлинера «Алкоголи».
В 1902 году поэт вернулся в Париж, и в его жизни начался так называемый период belle epoque — «прекрасная эпоха». Аполлинер поселился на Монмартре. Здесь в кафе «Прачечная на плоту» сложился блестящий «триумвират» — на многие годы подружились поэты Гийом Аполлинер, Макс Жакоб (1876—1944) и художник Пабло Пикассо. Со временем друзья переселились на Монпарнас. Это было время слома и смены традиционных эстетических представлений, и триумвират сыграл в данном случае выдающуюся историческую роль.
В 1907 году Пикассо познакомил Аполлинера с художницей Мари Лорансен (1883—1956). Ей было двадцать два, поэту — двадцать семь. Вместе они прожили пять лет, самый творчески активный для Гийома период. Он много писал и много публиковал, однако всерьёз с ним ещё никто не считался. Аполлинер сам этому во многом способствовал. Достаточно вспомнить историю 1909 года, когда в прессе стали появляться статьи и стихи некоей Луизы Лаланн. Читатели были в восторге от незаурядного ума и таланта девицы! Каково же было всеобщее удивление и возмущение, когда публикации Лаланн оказались шуткой малопочтенного Аполлинера, автора полупорнаграфических рассказов и садомазохистского романа «Одиннадцать тысяч розог» (1907). Позже эротические рассказы поэта были собраны в книгу «Ересиарх и К°», которую писатель Элемир Бурж (1852—1925) выдвинул на Гонкуровскую премию.
В 1911 году вышел сборник стихов Аполлинера — «Бестиарий, или Кортеж Орфея». Это были рифмованные, главным образом посвящённые животным, четверостишия с иллюстрациями художника Рауля Дюфи (1877—1953).
Как раз ко времени выхода «Бестиария» начался сложнейший период в жизни Аполлинера. Наступил кризис в отношениях с Мари Лорансен. То и дело происходили скандалы и дамские истерики. В конце концов художница ушла от любовника. Аполлинер тяжело переживал разрыв…
Но здесь мы вынуждены рассказать о второй — тайной — жизни великого поэта, без чего невозможно понять ни последующие события, ни само его творчество. Известно, что, едва поселившись в Париже, Аполлинер стал посещать самые злачные места города в поисках мальчиков для нетрадиционных отношений. Этому способствовал и погибший впоследствии в фашистском концлагере за гомосексуальные пристрастия Макс Жакоб. Долгое время противоестественные связи Аполлинера были случайными и кратковременными, но в 1904 году под мостом Мирабо — традиционном месте подобных знакомств — состоялась роковая во многих отношениях встреча поэта с Жери Пьере (1884—1918). Сын адвоката из Брюсселя, блестяще образованный — свободно говорил на всех европейских языках, знал латынь и древнегреческий — юноша оказался прирождённым жуликом и воришкой. В Париже Пьере скрывался от полиции, а на жизнь подрабатывал мелкими махинациями и торговлей кокаином. Он был строен, красив, умён, пленял небрежностью манер и своеобразным шармом. Аполлинер влюбился в Пьере, и тот поселился в доме поэта на правах друга и личного секретаря. На деле молодой человек выполнял функции хозяйки дома, вплоть до заведования кухней и организации постирушек. Пьере стал прототипом Иньясе Д’Ормезана из «Ересиарха и К°» и главного героя «Одиннадцати тысяч розог».
В ночь с 20 на 21 августа 1911 года из Лувра была похищена картина великого Леонардо да Винчи «Монна Лиза». Культурный мир был потрясён, но, как и принято в мире капитала, каждый пытался нажиться на случившемся несчастье. В частности, газета «Пари Журналь», в целях привлечения читателей объявила награду в 50 000 франков за информацию о похитителях. Вскоре в редакцию пришло письмо за подписью Вор. Автор писал, что в краже повинна администрация Лувра, поскольку он лично неоднократно крал из музея старинные иберийские статуэтки и продавал их оптом некоему художнику (позже выяснилось, что покупателем был Пикассо), но никто этого до сих пор не заметил. Началось следствие, и вскоре стало известно, что автором статьи и Вором является Жери Пьере. Ещё до того, как секрет Вора был раскрыт, Аполлинер узнал о письме любовника в журнал и спровадил молодого человека в Марсель, а оттуда в Александрию. Однако самого поэта арестовали 17 сентября 1911 года, обвинили в сокрытии краденого и посадили в следственную тюрьму. Привлекли к следствию и Пикассо, который, увидев Аполлинера на очной ставке в наручниках, заявил, что впервые видит этого человека. В ходе следствия выяснилось, что Аполлинер и Пикассо знали о проделках воришки, но не мешали ему, а художник даже покупал понравившиеся ему статуэтки — их набралось у Пикассо, по воспоминаниям его жены, два чемодана! Знал обо всём и будущий лауреат Нобелевской премии романист Андрэ Жид (1869—1951), который советовал друзьям избавиться от краденого, но не более того.
Кто-то из влиятельных коллекционеров заступился за Пикассо, и художник вышел из этой истории без малейших последствий. Пьере занялся своими махинациями в Африке. Несчастный Аполлинер сидел в тюрьме до 12 октября и подвергся там жесточайшим для интеллигента унижениям. Освободили его по ходатайству писательской общественности Франции, но угроза высылки из страны впоследствии висела над поэтом не один год.
Похититель Джоконды столяр-итальянец Винченцо Перуджиа был арестован во Флоренции 14 декабря 1913 года. Итальянцы вернули картину в Лувр.
История с «Джокондой» вынудила брата поэта, Альбера, работавшего банковским служащим, уехать в Мексику. За ним последовала негодовавшая на старшего сына Ангелика Костровицкая.
В ноябре и декабре 1912 года были опубликованы два стихотворения Аполлинера — «Зона» и «Вандемьер». Именно ими, как утверждает литературоведение, открылась эпоха современной поэзии. В апреле 1913 года появился второй прижизненный сборник поэта «Алкоголи» (иногда переводится как «Спирты»). Помимо названных стихотворений в сборник вошёл ещё один шедевр — «Мост Мирабо». До сих пор неизвестно, какому событию посвящено это произведение — расставанию с Мари Лорансен или разлуке с Жери Пьере (переписка авантюриста и поэта продолжалась вплоть до их почти одновременной кончины).
В том же 1913 году Аполлинер выступил как выдающийся теоретик искусства. Выход книги Аполлинера «Эстетические размышления. Художники-кубисты» считается днем рождения кубизма. Поэт описал кубизм в творчестве Пикассо, аналитический кубизм Брака, синтетический кубизм Хуана Гри, кубические тенденции в творчестве ряда других художников.
Когда началась Первая мировая война, Аполлинер пошёл добровольцем на фронт. Как человек легкомысленный, он рассчитывал получить благодаря этому французское гражданство. 5 декабря 1914 года поэт был зачислен в 38-й артиллерийский полк, расквартированный на юге Франции, в Ниме. С апреля 1915 года почти год он провёл на передовой, был повышен в чине. Война не помешала Аполлинеру влюбляться и творить. На фронте им были созданы «Послания к Лу», в которых поэт признался в страсти к великосветской красавице Луизе Колиньи-Шатийон, но дама отвергла его притязания.
19 марта 1916 года Аполлинер получил долгожданное гражданство, но 17 марта уже был ранен в голову и перенёс сложнейшую операцию на черепе.
Вернувшись из госпиталя, поэт вновь бросился в вулкан культурной жизни Парижа. К Аполлинеру пришло признание: он сотрудничал со множеством журналов, готовил к изданию новые книги. Вышел в свет его итоговый поэтический сборник «Каллиграммы. Стихотворения Мира и Войны. 1913-1916». Здесь поэт возродил старинную технику «граффити» (надписей), создавая при помощи стихотворных строк разнообразные рисунки.
В июне 1917 года в театре Рене Мобеля на Монмартре состоялась премьера пьесы Аполлинера «Груди Тиресия» (другой перевод «Соски Тересия»). В предисловии к пьесе автор впервые сформулировал столь важное для современной культуры и философии понятие, как «сюрреализм», то есть сверхреализм, источником которого является подсознание (инстинкты, сновидения, галлюцинации). «Груди Тересия» стали первой в истории пьесой Театра абсурда.
В начале 1918 года Аполлинер женился на рыжекудрой красавице Жаклин Кольб. Будучи медсестрой, она ухаживала за поэтом после ранения. Тогда же стало известно, что пропал без вести офицер бельгийской армии Жери Пьере. Словно предчувствуя скорый конец, Аполлинер создал своё последнее произведение мистерию-буфф «Цвет времени». На сцене эту пьесу поэт уже не увидел.
В конце октября 1918 года поэт заболел испанкой. Болезнь была усугублена фронтовой раной. Близился конец войны и Германской империи. По улицам бегали возбужденные толпы, вопившие:
— Смерть Гийому! Смерть Гийому!
Французы проклинали императора Вильгельма II, а метавшемуся в горячке Аполлинеру казалось, что все требуют его смерти. В бреду он спрашивал:
— За что? За что?..
В ночь на 9 ноября 1918 году Гийома Аполлинера не стало. В эту же ночь Германия капитулировала, и закончилась Первая мировая война.
Через месяц почти одновременно ушли из жизни Альбер и Ангелика Костровицкие.
Умерла вся семья поэта. Осталась только вдова Жаклин Аполлинер. Друзья поэта рассказывали, что Гийом не раз являлся им в видениях.
К сегодняшнему дню на русском языке вышло практически всё, что было опубликовано из творчества поэта во Франции. Наиболее часто переиздаются переводы Михаила Кудинова, Михаила Яснова, Вадима Козового, Булата Окуджавы.
Мост Мирабо
Под мостом Мирабо тихо Сена течёт
И уносит нашу любовь...
Я должен помнить: печаль пройдёт
И снова радость придёт.
Ночь приближается, пробил час,
Я остался, а день угас.
Будем стоять здесь рука в руке,
И под мостом наших рук
Утомлённой от вечных взглядов реке
Плыть и мерцать вдалеке.
Ночь приближается, пробил час,
Я остался, а день угас.
Любовь, как река, плывёт и плывёт,
Уходит от нас любовь.
О, как медлительно жизнь идёт,
Неистов Надежды взлёт!
Ночь приближается, пробил час,
Я остался, а день угас.
Проходят сутки, недели, года...
Они не вернутся назад.
И любовь не вернётся... Течёт вода
Под мостом Мирабо всегда.
Ночь приближается, пробил час,
Я остался, а день угас.
Перевод Михаила Кудинова
Зона
Тебе в обрюзгшем мире стало душно
Пастушка Эйфелева башня о послушай стада
мостов мычат послушно
Тебе постыл и древний Рим и древняя Эллада
Здесь и автомобиль старей чем Илиада
И лишь религия не устарела до сих пор
Прямолинейна как аэропорт
В Европе только христианство современно
Моложе Папа Пий любого супермена
А ты сгораешь от стыда под строгим взглядом окон
И в церковь не войдёшь под их бессонным оком
Читаешь натощак каталоги проспекты горластые
афиши и буклеты
Вот вся поэзия с утра для тех кто любит прозу есть
газеты
Журнальчики за 25 сантимов и выпуски дешёвых
детективов
И похожденья звёзд и прочее чтиво
Я видел утром улочку не помню точно где
На ней играло солнце как на новенькой трубе
Там с понедельника до вечера субботы идут
трудяги на работу и с работы
Директора рабочие конторские красотки спешат
туда-сюда четыре раза в сутки
Три раза стонет по утрам гудок со сна
И злобно рявкает ревун в двенадцать дня
Пестрят на стенах объявленья и призывы
Как попугаи ярки и крикливы
Мне дорог этот заводской тупик затерянный
в Париже
У Авеню де Терн к Омон-Тьевиль поближе
Вот крошка-улица и ты ещё подросток
За ручку с мамой ходишь в курточке матросской
Ты очень набожен с Рене Дализом в пылкой дружбе
Вы оба влюблены в обряд церковной службы
Тайком поднявшись в девять в спальне газ чуть
брезжит
Вы молитесь всю ночь в часовенке коллежа
Покуда в сумрак аметистового неба
Плывёт сияние Христова нимба
Живая лилия людской премудрости
Неугасимый факел рыжекудрый
Тщедушный сын страдалицы Мадонны
Людских молений куст вечнозелёный
Бессмертия и жертвы воплощение
Шестиконечная звезда священная
Бог снятый в пятницу с креста воскресший
в воскресенье
Взмывает в небо Иисус Христос на зависть всем
пилотам
И побивает мировой рекорд по скоростным полётам
Зеница века зрак Христов
Взгляд двадцати веков воздетый вверх
И птицей как Христос взмывает в небо век
Глазеют черти рот раскрыв из преисподней
Они ещё волхвов из Иудеи помнят
Кричат не лётчик он налётчик он и баста
И вьются ангелы вокруг воздушного гимнаста
Какой на небесах переполох Икар Илья-Пророк
Енох
В почётном карауле сбились с ног
Но расступаются с почтеньем надлежащим
Пред иереем со святым причастьем
Сел самолёт и по земле бежит раскинув крылья
И сотни ласточек как тучи небо скрыли
Орлы и ястребы стрелой несутся мимо
Из Африки летят за марабу фламинго
А птица Рок любимица пиитов
Играет черепом Адама и парит с ним
Мчат из Америки гурьбой колибри-крошки
И камнем падает с ужасным криком коршун
Изящные пи-и из дальнего Китая
Обнявшись кружат парами летая
И Голубь Дух Святой скользит в струе эфира
А рядом радужный павлин и птица-лира
Бессмертный Феникс возродясь из пекла
Всё осыпает раскаленным пеплом
И три сирены реют с дивным пеньем
Покинув остров в смертоносной пене
И хором Феникс и пи-и чья родина в Китае
Приветствуют железного собрата в стае
Теперь в Париже ты бредёшь в толпе один сам-друг
Стада автобусов мычат и мчат вокруг
Тоска тебя кольцом сжимает ледяным
Как будто никогда не будешь ты любим
Ты б в прошлом веке мог в монастыре укрыться
Теперь неловко нам и совестно молиться
Смеёшься над собой и смех твой адский пламень
И жизнь твоя в огне как в золочёной раме
Висит картина в сумрачном музее
И ты стоишь и на неё глазеешь
Ты вновь в Париже не забыть заката кровь
на женских лицах
Агонию любви и красоты я видел сам на
площадях столицы
Взгляд Богоматери меня испепелил в соборе Шартра
Кровь Сердца Иисусова меня ожгла лиясь
с холма Монмартра
Я болен парой слов обмолвкой в нежном вздоре
Страдаю от любви как от постыдной хвори
В бреду и бдении твой лик отводит гибель
Как боль с тобой он неразлучен где б ты ни был
Вот ты на Средиземноморском побережье
В тени цветущего лимона нежишься
Тебя катают в лодке парни с юга
Приятель из Ментоны друг из Ниццы и из
Ла Турби два друга
Ты на гигантских спрутов смотришь с дрожью
На крабов на иконописных рыб и прочих тварей
божьих
Ты на террасе кабачка в предместье Праги
Ты счастлив роза пред тобой и лист бумаги
И ты следишь забыв продолжить строчку прозы
Как дремлет пьяный шмель пробравшись в сердце
розы
Ты умер от тоски но ожил вновь в камнях
Святого Витта
Как Лазарь ты ослеп от солнечного света
И стрелки на часах еврейского квартала
Вспять поползли и прошлое настало
В своё былое ты забрёл нечаянно
Под вечер поднимаясь на Градчаны
В корчме поют по-чешски под сурдинку
В Марселе средь арбузов ты идёшь по рынку
Ты в Кобленце в Отеле дю Жеан известном
во всём мире
Ты под японской мушмулой сидишь в тенёчке
в Риме
Ты в Амстердаме от девицы без ума хотя она
страшна как чёрт
Какой-то лейденский студент с ней обручён
За комнату почасовая такса
Я так провёл три дня и в Гауда смотался
В Париже ты под следствием один
Сидишь в тюрьме как жалкий вор картин
Ты ездил видел свет успех и горе знал
Но лжи не замечал и годы не считал
Как в двадцать в тридцать лет ты от любви страдал
Я как безумец жил и время промотал
С испугом взгляд от рук отводишь ты незряче
Над этим страхом над тобой любимая я плачу
Ты на несчастных эмигрантов смотришь с грустью
Мужчины молятся а матери младенцев кормят
грудью
Во все углы вокзала Сен-Лазар впитался кислый дух
Но как волхвы вслед за своей звездой они идут
Мечтая в Аргентине отыскать златые горы
И наскоро разбогатев домой вернуться гордо
Над красным тюфяком хлопочет всё семейство
вы так не бережёте ваше сердце
Не расстаются с бурою периной как со своей
мечтой наивной
Иные так и проживут свой век короткий
Ютясь на Рю Декуф Рю де Розье в каморках
Бродя по вечерам я их частенько вижу
Стоящих на углах как пешки неподвижно
В убогих лавочках за приоткрытой дверью
Сидят безмолвно в париках еврейки
Ты в грязном баре перед стойкою немытой
Пьёшь кофе за два су с каким-то горемыкой
Ты в шумном ресторане поздней ночью
Здесь женщины не злы их всех заботы точат
И каждая подзаработать хочет а та что всех
страшней любовника морочит
Её отец сержант на островочке Джерси
А руки в цыпках длинные как жерди
Живот бедняжки искорёжен шрамом грубым
Я содрогаюсь и её целую в губы
Ты вновь один уже светло на площади
На улицах гремят бидонами молочницы
Ночь удаляется гулящей негритянкой
Фердиной шалой Леа оторванкой
Ты водку пьёшь и жгуч как годы алкоголь
Жизнь залпом пьёшь как спирт и жжёт тебя огонь
В Отей шатаясь ты бредёшь по городу
Упасть уснуть среди своих божков топорных
Ты собирал их долго год за годом божков Гвинеи
или Океании
Богов чужих надежд и чаяний
Прощай Прощайте
Солнцу перерезали горло
Перевод Натальи Стрижевской
Вандемьер
Потомки вспомните меня в дали своей
Я жил в тот век что был концом для королей
В небытие чреда их шла путём тернистым
И трижды дерзостный стал новым трисмегистом
К исходу сентября Париж был так прекрасен
Ночь виноградною лозой простёрлась Ясен
Струился свет её ветвей Она слилась
В созвездья спелые поклёванные всласть
Моим хмельным стихом Зрел урожай рассвета
Раз по пути в Отей на набережной где-то
Я услыхал в ночной тиши далёкий звук
Как будто голос пел и откликались вдруг
Другие голоса над берегами Сены
Вступая в разговор во тьме попеременно
И долго слышалась их перекличка мне
Будя ночную песнь Парижа в тишине
О Франция Европа мир со всеми городами
Вливайтесь в горло мне пьянящими глотками
Я видел как средь лоз уже хмельной Париж
Срывал за гроздью гроздь и становились песней
Те виноградины которых нет чудесней
Я слышал голоса Кемпера Ванна Ренна
Мы пред тобой Париж И жители и стены
Все гроздья наших чувств их золотистый ток
Мы отдаём тебе наш ненасытный бог
И все умы и кладбища и сонмища домов
Плач колыбелей хоть его ты не услышишь
И наши мысли вдаль текущие как реки
Слух классных комнат Наши вскинутые ввысь
Бесчисленные колокольни-руки
Свою двойную суть тебе передаём
Что тайной замкнута как комната ключом
И тайну куртуазности даруя
И мистицизма тайну роковую
Нам внятно то о чём постигнув красоту
Не знала Греция сама Восток не знал
Двойная суть Бретани где из века в век
Шлифуя континент бежит за валом вал
И города на севере сказали
Париж Мы с упоением впивали
Предместья где поёт не умолкая вечно
Хор металлических святых в раю фабричном
Где наши трубы мы вгоняем в облака
Как механический могучий Иксион
Неисчислимы наши руки
Заводы фабрики мануфактуры
Без устали снуют рабочие как пальцы
По грану в час производя реальность
И это всё тебе мы отдаём
И говорил Лион где ангелы Фурвьера
В молитвах небеса заткали шёлком веры
Впивай же о Париж звук этих слов святых
Твердимых Роною и Соной губ моих
Здесь издавна один и тот же культ бессмертья
Разъединял святых и вёл к кровопролитью
О благодатный дождь и капли и печаль
Все окна настежь и ребёнок замер созерцая
Над гроздьями голов хмельную птичью стаю
На юге города заговорили разом
Блистательный Париж чей самый зоркий разум
Стал пульсом нашего стремительного нрава
И Средиземных волн отхлынувшая слава
Вы поделили нас на вашем алтаре
И эта вечная любовь с её сиротством
Как лучшее вино в твои мехи вольётся
С Сицилии придя глухой томящий стон
В биенье крыльев до тебя слова донёс
И значили они что собран виноград
И гроздья мёртвых тел вокруг лежат
И лозы обрели вкус крови пепла пыли
Когда к твоим губам Париж они припали
Свет ненасытной тучей заслонён
И впав в обман её ласкает Иксион
И вот она рождает над волнами вороньё
О виноград Глаза тусклы Таков предел
Грядущее и жизнь здесь не у дел
Но где же взор сирен сиявший властно нежно
Манивший призрачной любовью моряков
Нет к Сцилле никому уже не плыть на зов
Трёх чистых голосов звучавших безмятежно
Лицо пролива изменилось вдруг
Земля вода и плоть и всё кругом
Всё то что может наяву явиться
Вы лишь личины на безликих лицах
А молодой пловец меж новыми волнами
Утопленников влёк с улыбкой за собой
И трёх певиц Они застывшими губами
Прощались горестно с пучиною родной
И со своими бледными мужьями
Лежащими средь скал и мчались прочь вперёд
За солнцем вслед чтоб с ним исчезнуть
в бездне вод
От глаз открытых ночь в тиши укрыта
Она блуждает там где задыхалась гидра
Во тьме твой властный голос различим
О Рим
Проклясть все мысли что владели мною
И небо где любовь руководит судьбою
Сплетение ветвей на дереве распятья
И слава лилии увядшей в Ватикане
На них настояно вино Испей его
В нём привкус крови тех кто знает торжество
Иной растительной свободы Ты о ней
Не ведаешь но благодати нет сильней
На плиты пала папская тиара
И попрана стопой тяжёлой иерарха
Блеск демократии тускнеет и близка
Ночь самовластия и будут убивать
Голубку и орла Ягнёнка и волчицу
Грядет жестоких королей апофеоз
Томимы жаждой как и ты средь вечных лоз
Они из-под земли стремятся в вышину
Чтоб к двухтысячелетнему припасть вину
Сошлись обнявшись Рейн и Мозель молча
За Кобленц молится Европа днём и ночью
На набережной я стоял в Отее
Минуты падали как листья облетая
С лозы И слушал я застыв о чём поёт
Слиянье голосов в слиянье ясных вод
Париж прекраснее стократ твоё вино
Того что в северных долинах взращено
Но здесь увы от жажды гибнет виноград
Под прессом гроздья лучших из людей кровоточат
Ты выпьешь по глотку до капли кровь Европы
Ведь так прекрасен ты один и благороден
И лишь в тебе одном явиться может Бог
Средь белоснежных стен на наших берегах
Все виноградари в своих домах
Дарящих блеск огней во мраке нашим водам
Тебе хвалу поют хотя ты им не ведом
А мы сложив в мольбе струящиеся руки
Стремимся соль вкусить в неудержимом беге
Как в перекрестье ножниц между нами
Спит город не тревожа нас огнями
И наши струи песнь слагают в тишине
О девах Кобленца волнуя их во сне
А дальше различить не мог уже я слов
Я слышал голоса бессчётных городов
И посреди их хора
Плыл звучный голос Трира
Вселенная была сокрыта в том вине
Все города моря животные растенья
И судьбы и светил небесных пенье
И люди перед небом на коленях
Податливая сталь наш друг старинный
Огонь который любим как себя
И слава всех веков единая в моём сознанье
И молния блеснувшая как мысль
Бесчисленность имён Все числа как одно
И вороха исписанных листов неровные как пламя
Всё то что выбелит потом нам кости
Бессмертные стихи скучающие скромно
Построенное в боевой порядок войско
Леса распятий и озёрный мой приют
На берегу любимых глаз
Цветы раскрывшие уста для крика
И всё чего мне не сказать словами
И то чего я не узнаю никогда
Всё это ставшее твоим вином чистейшим
О мой Париж
Предстало предо мной
Поступки Солнечные дни Дурные сны
Растительность Совокупленье Вечные созвучья
Движенья Обожание Печаль
Миры которые напоминаем мы
Я выпил вас и жажды не избыл
Но я отныне знаю вкус вселенной
Я пьян от выпитой до дна вселенной
На набережной где я вижу как бежит вода
и баржи спят
Париж я горло жадное твоё
Я снова жадно припаду к вселенной
Внимайте как во мне вселенский хмель поёт
К исходу близилась сентябрьская ночь
И красные огни мостов гасила Сена
Ночь умирала День рождался постепенно
Перевод Натальи Лебедевой