Сей нищий появлялся на закате
Близ Юго-Западных Ворот.
Был плащ его – заплата на заплате.
Под капюшоном гадостный кривился рот.
Но бедняка того не гнали стражи
Как прочих городских бродяг.
И, гневаясь, не поносили даже.
Наверно, чуяли в нём запредельный мрак.
А нищий шёл к прохожим и безмолвно
Им чашу-череп подносил.
На первый взгляд всё мирно и законно,
Хотя просящий много щедрых погубил.
Кто оказался скуп на подаянье,
Тот ничего не потерял.
А кто откликнулся благодеяньем,
Того до утренней зари Косарь призвал.
Так, например, один вельможа гордый
Монету в чашу положил,
А как настала полночь, вор безродный
Его в алькове ржавой цепью задушил.
Другой простак, что с нищим поделился
Краюхой хлеба и вином,
К рассвету с потрохами распростился
В проулке тёмном, смрадном и глухом.
А третий горожанин сердобольный
Отдал просящему кафтан.
И был даритель найден рассечённым
В саду своём, когда рассеялся туман…
И вот однажды вечером девица,
Которую отверг жених,
Брела к реке, желая утопиться,
А ей навстречу – наш герой, угрюм и тих.
Его увидев, грешница вздохнула
И скорбно молвила: «Увы,
Судьба меня коварно обманула,
Венок сорвав с моей беспечной головы.
И ныне я помочь вам не сумею.
Я более бедна, чем вы,
И взор на ближнего поднять не смею,
Ведь до безумия страшусь людской молвы».
Но голодранец так и ждал на месте,
Девице преграждая путь.
Она же, плача об утрате чести,
От попрошайки не пыталась ускользнуть.
И вдруг воскликнула, простёрши руки:
«О если б вы могли принять
Всё то, что мне теперь приносит муки!
Всё то, что мне мешает в буре устоять!
О если б этот череп темноокий
Мою тревогу поглотил,
А также гнев, тоску и стыд жестокий!
И властную любовь, лишающую сил!
Вот, чем богата я сверх меры!
Вот, что мечтаю расточить!
Изранили мой дух сии химеры!..
Но сможете ли вы меня освободить?!»
«Смогу, - ответил нищий тихо-тихо.
- Да будет так. Я всё приму.
В тебе угаснет пламенное лихо.
Дурманящие чувства канут в ночь, во тьму».
И он ушёл. Ушёл и не вернулся,
Чему я бесконечно рад.
Я прежде с ним лишь раз всего столкнулся
И тотчас ощутил, что предо мною ад.
Девица же тогда не утопилась.
Пришла обратно в отчий дом,
Безропотно с невзгодами смирилась
И словно бы не вспоминала о былом.
Друзья и родичи весьма дивились.
Весьма боялись перемен,
Что в нежной девичьей душе свершились
И жизнь её, казалось, обратили в тлен.
Она отныне только в чёрном платье
Везде ходила, будто тень.
Безгласная пред чернью и пред знатью.
Бесстрастная и в праздничный и в горький день.
Её уже ничто не привлекало
В мирской бурлящей суете.
Не веселило и не огорчало.
Не звало вдаль, к небесной иль земной мечте.
Глаза девицы странно замутились,
Став безразличнее камней.
Об них, не нанеся вреда, разбились
Все оскорбления озлобленных людей.
Она соделалась навек изгоем,
Но часто пела в тишине
О том, что наслаждается покоем
И в мире обречённом счастлива вполне.
Однако это пение смущало
Бездушной красотой своей.
Оно порой как шелест волн звучало,
А иногда как шёпот смертоносных змей.